«И полк пошёл за трубачом,

Обыкновенным трубачом…»

23 июнь 1920г.

« …Приказываю не позже 12 августа сего года выйти на линию Прасныш – Ново-Гиоргиевск и далее по р.Висле на юг до Ново-Александрии включительно, овладев городом Варшавой…»

из Приказа Главкома Каменева С.С.

Командзапу Тухачевскому М.Н.

 

01 август 1920г.

Смоленск

из «Обращения к польскому рабочему народу городов и деревень»

«…создана Польская Республика Советов…

Польский Революционный Комитет (ПольРевКом) объявляет о:

- национализации всех земель, ранее принадлежавших кровавым польским эксплуататорам – магнатам, помещикам и католичеству;

- отделении церкви от государства;

- национализации фабрик и заводов...

ПольРевКом призывает польских рабочих и крестьян гнать прочь капиталистов и помещиков, занимать фабрики и заводы, создавать повсеместно РевКомы в качестве органов власти на местах…

ПольРевКом призывает всех солдат Войска Польского поднять Красное Знамя освободительной борьбы против Пилсудского и его сторонников и переходить на сторону Польской Республики Советов, создавая её новую, истинно народную Польскую Красную Армию…»

Председатель ПольРевКома

Юлиан Мархлевский

Секретарь Польской Коммунистической

партии большевиков

Феликс Дзержинский

 

10 августа 1920г.

из Директивы по Западному Фронту:

«…Противник по всему фронту продолжает отступление. Приказываю окончательно разбить его и, форсировав реку Вислу, отбросить к юго-западу. Для чего:

1. 4-й армии, обеспечивая правый фланг фронта, частью сил овладеть районом Яблонов – Грауденц – Торн, форсировав остальными силами 15 августа р. Вислу в районе Влоцлавск – Добржин. В районе Цеханов – Плонск оставить одну стрелковую дивизию во фронтовом резерве.

2. Командарму 15-й и 3-й форсировать Вислу не позже 15 августа. Командарму 3-й из района Залубице ударом в направлении Праги отбросить от Варшавы противника, отходящего перед 16-й армией.

3. Командарму 16-й 14 августа форсировать р. Вислу главными силами севернее Варшавы.

4. Мозырской группе 14 августа овладеть районом Козенице – Ивангород (Демблин). В подчинение командующему Мозырской группы передается 58-я стрелковая дивизия».

Командующий Западным фронтом

Тухачевский М.Н.

 

В ночь с 14 на 15 августа 1920 года. Пригород г.Цеханов. Полевой штаб 4-й армии РККА в расположении 12-й стрелковой девизии.

- Товарищ Начальник штаба, Вам срочный пакет от командира 112-го полка с нарочным, – быстро войдя в комнату, где располагался штаб 4-й армии, доложил штабной порученец.

- Так что же торчишь тут? Давай его быстрее сюда!..

Начальник штаба 4-й Красной армии Григорий Сергеевич Горчаков нетерпеливо протянул руку вбежавшему вслед за порученцем молоденькому вестовому.

- Так, что там? - бегло пробежав глазами текст донесения, развернулся.

- Василь, срочно найди Александра Дмитриевича, он караулы пошёл проверять! – скомандовал он ординарцу, а сам повернулся к лавке у дальней стены. – Алексей Дмитриевич, вставайте, тут такие дела…

- Да я и не сплю уже – ты своим голосом мёртвого из могилы поднимешь. – Член РВС 4-й армии Ветвинский, сбросив на пол кавалерийскую шинель, вопросительно посмотрел на начштаба. – Что случилось-то?

- Комполка-112 предупредил – у него на левом фланге, в стыке с 15-й армией поляки резво зашевелились. – Он посмотрел на часы. – Уж час прошёл. Чует моё сердце – подлянку сволочь империалистическая нам устраивает. А мы по приказу командзапа как раз накануне с 12-й дивизии пару полков отправили на правый фланг… И его полк там один остался, в стыке этом…

Он не договорил. Поблизости что-то громко бухнуло – и стёкла брызгами посыпались внутрь комнаты.

Все выбежали из дома.

Вдоль дороги носились, что-то крича, люди с винтовками и без. Окраина города освещалась разрывами летевших из темноты снарядов. Громко ржали лошади. Где-то вдалеке, сбоку от штаба, бодро застрочил пулемёт, потом ещё один.

Из стоявшего возле дома сарая штабной порученец уже выкатывал блестевший в этой взрывающейся сполохами агонизирующей ночи чёрный автомобиль.

Подбежал запыхавшийся командарм-4 Шуваев.

- Куда, мать вашу! Кто командовать будет! А ну, вылазь из машины! – заорал Александр Дмитриевич, вытаскивая за рукав члена РВС Ветвинского. – Что, драпать задумали? Расстреляю всех к чёртовой матери!..

Просвистевший над их головами снаряд попал в крышу дома. Та разлетелась в мелкие щепки, оцарапав лица и руки сбежавшихся во двор людей.

Бодро тарахтевшие на пару пулемёты вдруг замолчали. На мгновение сделалось тихо. Вдалеке послышался неясный гул и сиплое ржанье множества лошадей.

- Поляки! – взвизгнул кто-то тонким голоском. – Всё! Каюк!

- Отставить панику! – закричал, обращаясь к столпившимся бойцам, Шуваев. – В сарае ящики с винтовками и три тачанки. Запрягайте лошадей, быстро!

В это же время из двери начавшего гореть дома показался начштаба Горчаков и молоденький вестовой, привёзший пакет. Они тащили что-то громоздкое, завёрнутое в обугленную скатерть.

- Рацию помогите в автомобиль поставить, - закашлялся надышавшийся дыма начштаба. Подбежавшие красноармейцы перехватили ящик и поставили его на дно выкатившейся из сарая тачанки, загородившей автомобиль. Начштаба посмотрел, махнул рукой и подтолкнул к тачанке вестового.

- Сынок, давай с нами. Прорвёмся!

- Товарищ начштаба, не могу. Мне к своим надо. Я там нужнее. Меня ждут. Прощайте!.. – паренёк свистнул, вскочил на невесть откуда взявшуюся лошадь, дал шпоры – и умчался прочь, навстречу разрывам и всё более громкому гулу наступающей лавы белопольской конницы…

 

«…15 августа 1920 года конница 5-й армии белополяков, ударив в разрыв между 4-й и начавшей отступление 15-й армиями РККА, заняла пригороды города Цеханува. Под угрозой захвата штаба 4-й армии командарм-4, член РВС и начштарм спешно покинули город на автомобиле и направились к своим частям на север, во Млаву. Часть же работников штаба армии и полтора десятка красноармейцев, взяв из обоза до 50 винтовок, также совершили прорыв к Остроленке. При своём отступлении в критической ситуации вероятного окружения поляками бойцы уничтожили (сожгли) радиостанцию 4-й армии…»

Отрывок из донесения Комдива-12

Комзапфронта Тухачевскому М.Н.

***

- Ну что, Сашка, вернулся, бисов сын! – комполка Сорокин обнял грязного вестового, и прижал к себе. – А я трубу твою сберёг. Держи. Сейчас она нам понадобится…

- А Игнат где?

- Нету, братец мой, нашего Игната. Около часу назад его Зорька одна прибежала. А седло у неё в крови всё… Игнат вместе с Миколой на разведку ускакали… Вот так-то вот, такие дела…

Отстранив от себя Шурку, комполка строго глянул ему в глаза.

- Беги, труби общий сбор. Отходить будем…

***

- Помни, Шурка, - тетка Аксинья крепко держала маленького трубача за руку, - одно только помни при переходе, прям долдонь про себя: листок, листок. Всё, что надо будет сделать – я написала на вот этом листке, и его тебе в нагрудный карман, видишь, положила. Тебе память там отшибёт – так ты прочтёшь и вспомнишь, понятно? А обо мне не беспокойся. И не жалей меня… И повязку поправь.

Она сама поправила умело наложенную на голову повязку с фальшивым пятном крови сбоку:

- Прокатит, я думаю…

Посмотрела на замершего у закрытой пока воротной калитки Кондрата:

- Готов, Кондрат? Успеешь придумать, что нашим сказать? Ну и ладно… С богом! Давай, отворяй!

И, едва только командир обозников начал открывать калитку, повернулась к нему спиною, и, прижав мальчишку к себе, уверенно попятилась на скрип петель.

Кондрат почему-то на мгновение зажмурился.

Когда он открыл глаза, ни Аксиньи, ни Шурки во дворе уже не было... А калитка была плотно закрыта. И даже щеколда вставлена в паз.

Вокруг было как-то совсем тихо и покойно. Только оставшаяся без хозяина Звёздочка вдруг подняла свою точёную голову с белым пятнышком на лбу к ночному небу и тоненько обречённо заржала…

***

Аксинью убили через несколько минут после перехода – чья-то пуля попала прямо в голову, чуть выше левой брови…

Женщина резко откинулась назад, будто припечатанная спиной к стоявшему за ней старому вязу, и медленно сползла на землю…

Из лесу больше не стреляли.

Шурка снова перечитал то, что было написано на вырванном из амбарной книги разлинованном листе. Присел на корточки рядом с мёртвой тёткой Аксиньей.

Хотелось плакать. От жалости к этой бесстрашной женщине, к потерянным друзьям, к своему будущему, к самому себе…

Стиснув зубы, ладонью прикрыл широко распахнутые глаза Аксиньи. Потом встал, отряхнулся, вытащил из заплечного мешка трубу…

Через минуту на него наткнулся конный разъезд 112-го Богучарского полка. Подъехавший к нему первым смуглый чернявый парнишка резво соскочил с лошади, обошёл вокруг стоявшего трубача.

- Микола, так це ж наш хлопець! Ти з якого полку? З лазарету втік, чи що? Давай з нами – треба тебе Сорокіну показати ... Во, і труба у тебе до речі – наш Карл Іванович зовсім розхворівся, кашляє постійно... Микола, давай його на Гнедко – так в штаб…

***

Туманно-сырое утро 25 августа тускло дышало какой-то обречённостью и близкой смертью… И снующий, пока ещё еле различимый в предутренней дымке, польский бронепоезд из Кольно, изредка порыкивающий орудийными выстрелами и жалящий пулемётными очередями, только добавлял в души залёгших красноармейцев эту тоскливую безысходность…

Со стороны Августово, в уже почти что рассеявшемся тумане, видны были – пока ещё далёкие – приближающиеся длинные цепи поляков.

Поляки шли молча, только тяжело дышали, с трудом переставляя ноги в высокой и тяжёлой от вязкой утренней росы траве. Левый фланг поляков прочно прикрывал бронепоезд, неотвратимо отжимая два полка отступавшей 4-й армии в район города Кольно – к германской границе…

- Сорокина убили-и-и!.. – в тылу, за Шуркиной спиной, средь редкого осинника раздался глуховатый разрыв. Комья земли, мелкие ветки и осколки шоркнули над головами вжавшихся в траву и кочки бойцов. И сразу – этот надрывный, лишающий воли, крик:

- Командира убили-и-и! Сорокина убили-и-и..

Стало вдруг очень страшно.

Лежавшие рядом солдаты, изворачиваясь всем телом, стали потихоньку отползать назад. Кое-кто, очутившись в глубине реденькой рощицы, уже на четвереньках, старался побыстрее отбежать от медленно, но неотвратимо приближающейся цепи врага.

Ещё один разрыв. Заржала раненая обозная лошадь, и, вторя ей, кто-то среди деревьев запричитал: «Ой, больно-то как, ой, больно! Братцы, как больно-о-о..!

Поляки не стреляли. Молча, ощерив под усами зубы в страшной улыбке, они шли, выставив винтовки с примкнутыми штыками. В первых рядах, с презрительным взглядом в ледяных водянистых глазах, шла шляхта, гордо выпятив подбородки, и опустив, почти до самой травы, обнажённые в смертельном оскале тяжелые палаши.

Шурка прерывисто вздохнул.

«Что ж, - подумал он, – вот и мне пора. Тётя, Аксинья, вы там не беспокойтесь, я всё сделаю как надо. Я уже совсем не боюсь…Совсем…»

Никогда ещё трубачу не приходилось играть песен. Горн совсем не приспособлен для них. Горн предназначен для команд – коротких, ясных, беспрекословных. Как армейские приказы. А песни пускай всякие там нежные флейты выводят…

Но тут – тётка Аксинья очень на этом настаивала в записке – придётся играть песню. И надо ведь так сыграть, без репетиций, с первого раза, чтоб сразу получилось.

Чтоб сразу узналась.

Чтоб где-то и – когда-то – далеко старый-престарый Ян Карлович одобрительно сказал своё: «Шоб я сдох!..»

А по-другому никак нельзя… Ну – никак!..

Шурка встал во весь рост – такой заметный в промокшей, почти что коричневой, гимнастёрке с красными «разговорами» на фоне блёклой августовской зелени – и, выставив правую ногу вперёд, а левую руку уперев в бок, затрубил.

Нет, заиграл!

Вставай, проклятьем заклеймённый,

Весь мир голодных и рабов!..

Поляки, будто наткнувшись на невидимую стену, остановились, с недоумением вглядываясь в далёкую тёмную маленькую фигурку впереди, так безрассудно вставшую у них на пути.

А труба продолжала:

...Кипит наш разум возмущённый –

И в смертный бой идти готов!..

Перед маленьким трубачом вдруг возникла уже самая настоящая стена из красноармейцев. Бойцы с мрачной решимостью поднимались в полный рост из травы – будто вырастая из неё, из самой земли.

...Мы наш, мы новый мир построим!

Кто был никем, тот станет всем!..

112-й полк уже не стоял.

Быстрым шагом все вдруг сразу двинулись на продолжавших стоять, будто в ступоре, белополяков.

Потом, как по слышной одним им команде, несколько ртов – будто неукротимый боевой клич – исторгли из себя раздираемым горло рёвом:

Это есть наш последний

И решительный бой!

И сразу все подхватили, одновременно переходя на яростный, сметающий всё на своём пути, бег:

С Инте-ернациона-а-алом

Воспрянет род людской!

И Шурка, не переставая трубить – теперь не песню, а сигнал «В атаку!» – тоже побежал вперёд.

С далёкого бронепоезда уже не стреляли – боялись попасть по своим.

Польские офицеры что-то начали кричать – их совсем не было слышно.

Был слышен только рёв сотен красноармейских глоток и звонкий, не прерывающийся ни на секунду командный, будто идущий с небес, зовущий глас полковой трубы…