Нет, ну вот зачем надо было так тупо психануть – она не понимала! 31 декабря, одиннадцатый час вечера, минус пятнадцать на улице, одна…

Без шапки. Без кошелька. Без телефона.

Видите ли, не понравилось ей, что Иван заигрывал с Римкой, а с ней – с его официальной прекраснодушной девушкой Катей (само совершенство плюс укладка волос к новогоднему вечеру за полторы тыЩЩи) – разговаривал сухо и раздраженно: мстил за то, что она отказалась идти с ним в его компанию. Теперь, после всего, что она там ему с Римкой наорала сгоряча, шанса «вернуться обратно» у нее уже нет никакого. Да и желания тоже нет. Есть только злость и какая-то беспросветная тоска.

Катя реально задубела: воротник пальто доходил лишь до середины ее отмерзших малиновых ушей, да еще эти вечные «ботиночки на тонкой подошве»... Она скрипела инеем по Банковскому мосту в пустом СПб. Однако, вымерли улицы, но не окна. Окна, витрины, балконы и эркеры – наоборот, сияли и сообщали, что у всех людей на Земле сегодня мир-дружба-жвачка-счастье-любовь-новый год!... У всех, кроме Кати. Золотокрылые Грифоны смотрели на нее со своих постаментов и гримасничали: «Ду-ррра!».

Неожиданно на противоположной стороне моста появился… Элвис. Элвис Пресли. В золоченом пиджаке со стразами и в перстнях на каждом пальце. Он тоже был без шапки. Это их роднило, однозначно. Элвиса носило по мосту из края в край. Увидев Катю, он икнул и запел своим бесподобным, чарующим голосом, почему-то по-русски: «Сегодня ночью-ю-ю ты встретишь свою любо-о-о-о-вь, детка-а-а!».

«Господи, только нафталинового Элвиса Пресли мне сегодня и не хватало!» - застонала Катя. Элвис пришарахался к ней, качнулся и повалился на девушку. Сильный коньячный дух ударил ей в лицо. Внутри Кати внезапно взорвалась какая-то бомба с яростью – яростью на всех: на «них», на себя, на тоску, на паршивый новый год и на этого идиотского пьяного Элвиса! «Отвали!» - рявкнула Катя и с силой оттолкнула Элвиса от себя. Он налетел спиной на перила моста, запрокинулся, потерял равновесие и тяжелым мешком рухнул под мост.

Катя ошалело шагнула к перилам. Заглянула под мост. «Твою же мааать!...»

Внизу, на куче снега, что был свален на лед канала, ничком лежал Элвис. Он сиял в свете фонаря всеми своими стразами, как новогодняя ёлка. Только волосы тусклые. Черные. А вокруг волос – красный ореол на белом снегу. Кровь. Ааааааа!!

«Мамочки мои, что же это за фигня такая со мной происходит?! Что же это за кошмар такой бесконечный, а?! Сейчас-сейчас… надо в кафе… скорую вызвать…» Катя хрипела-причитала вслух, заходилась на бегу. Изо рта ее, как из утюга, вылетали мощные порции пара. В переулке, мимо которого неслась Катя, стояла машина скорой помощи. Катя подергала двери – никого, и она рванула на угол, в кафе.

«У нас закрытое мероприятие», - отчеканила девица на входе. Катя захлебнулась: «Скорую! Срочно!». За туями в горшках, разукрашенных гирляндами, произошло шевеление. Из-за туй показался здоровенный веснушчатый детинушка в зеленой медицинской робе, напяливающий куртку. Следом вышла немолодая, худенькая докторица с фонендоскопом на шее, за ней – пожилой усатый мужик. «Пошли», - детинушка-медбрат положил руку Кате на плечо – «Повезло тебе: мы тут на вызове были».

Спуск к воде был недалеко, лед – крепкий, надежный. К Элвису они подошли вчетвером. Медбрат с водителем перевернули тело. Страшная его голова с прилипшими ко лбу волосами, вся в кровище, безжизненно откинулась. «Он что, умер?!» - в ужасе выдохнула Катя. «Мужчина, очнитесь! Ну же!» - строго выговаривала докторица, присев над Элвисом и игнорируя Катин ужас – «Петя, давай магнезию, потом в машине гемодез, и антимикробную салфетку на бровь прямо сейчас». «Да не бойтесь, девушка, пьяный он и бровь рассек – вон, напоролся», - медбрат Петя указал на перстень Элвиса в виде звезды. Ох, гора с плеч! Первый позитив за сегодня. Кате тут же подумалось, что все веснушчатые люди приветливы. По крайней мере, в её жизни встречались именно такие конопатые люди-добряки.

Водитель скорой подъехал вплотную к спуску. Оживший после магнезии и подпираемый Петей, докторицей и Катей со всех сторон, заплетающийся Элвис чудом загрузился в скорую. «Садитесь в машину, повезем зашивать ему бровь – очень глубокое рассечение», - бросила Кате суровая докторша и хлопнула дверью, усевшись рядом с водителем. Петя колдовал уже внутри с капельницей. Элвис мычал и даже пытался петь про детку и встреченную любовь. «Не оставаться же мне здесь одной, в этом ледяном аду – в машине хотя бы тепло!» - рассудила окоченевшая Катя и прытко впорхнула в скорую.

Снаружи послышалась бойкая трескотня фейерверка, следом заухали взрывы. Золотокрылые Грифоны в сполохах света, словно ожили и подмигнули ей на прощанье.

Катя блаженствовала в тепле, пропуская мимо ушей звуки возни Пети с Элвисом. Жизненный тонус рос, вина Ивана таяла, планы отпраздновать с ним ее день рождения (через неделю стукнет тридцать!) разворачивались самые романтические. Мысли о грядущем тридцатилетии и неустроенной личной жизни будоражили мириады нейронов в ее мозгу, и мозг-умница выдавал озарения, что нефиг ей кочевряжиться. Всё, хватит мечтать об экспедиции на Шпицберген, хватит строить из себя талантливого орнитолога - бессребреника. Кушать хотят даже орнитологи. Иван – подходящий кормилец, зарабатывает. Два недостатка все же у него есть: слегка нервный и слегка скучноватый – так ведь устает. И ещё: он против её экспедиций, ну так какой же муж будет «за»? Муж… Да, пора замуж! Вот прощу его и начну намекать на свадьбу… Прямо после дня рождения!

 

Больница оказалась близко. Кате хотелось уже всё бросить и мчаться к Ивану, но было неудобно сбежать прямо из машины: медики со скорой приняли её за родственницу Элвиса.

Светло-зеленые стены, голубоватые лампы, безразличные деловитые медработники, снующие взад-вперед, погромыхивающая каталка и этот ужасный больничный запах (смесь горечи лекарств, пригорелой еды, нечистого туалета и каких-то антисептиков). Искусственная ёлка в дешевой мишуре пугала неуместностью. Тоска!... Катя вспомнила, как во втором классе лежала в больнице перед Новым годом. Всех выписали, в палате остались только она и взрослая прекрасная девушка Инга пятнадцати лет. У Инги был свой (не мамин!) лак для ногтей и духи в красивом флаконе. Когда Катя грустила по дому и плакала – Инга успокаивала ее и позволяла подушиться своими духами. А потом рисовала ей принцессу из мультфильма. Если бы не Инга, Катя, наверное, умерла бы в той больнице!

Катя медлила с уходом в ожидании неизвестно чего. Элвиса увели. «Вы с Коротковым Арсением Михалычем приехали? Возьмите вещи», - грузная медсестра с вычурной пергидрольной прической сунула Кате элвисовский павлиний костюм. Тяжелая позолоченная пряжка ремня грохнула об пол. «Телефон он не отдал, а кольца тут», - медсестра подала белую хирургическую бахилку, наполненную Элвисовыми перстнями – «десятая палата, третий этаж» - отчеканила она, развернула свой гигантский бюст в обратную от Кати сторону и удалилась.

Осторожно заглянув в десятую палату, Катя обнаружила там древнего деда и лысого мужика. Оба они спали. Элвиса нигде не было. Она положила его вещи на пустую кровать, бросила свое пальто на стул и вышла искать Элвиса. Медперсонал отсутствовал на посту, но из сестринской доносились возбужденные разговоры и хохот. Катя приоткрыла дверь:

- Здравствуйте, вы не знаете, где Коротков?

- Девушка, скорее, берите стаканчик, сейчас двенадцать будет бить – молодой смазливый врач протянул ей шампанское. Из телевизора вещал Путин на фоне кремля. «Без шапки и не мерзнет, а в Москве сегодня, сказали, минус двадцать шесть!» - Катя хмыкнула, взяла стаканчик. Возле стола сновали две молодых медсестры и недавняя пергидрольная гранд-дама.

- С Новым годом!

- Желание, желание не забудьте загадать!

- С новым счастьем… в личной жизни! – прогудела толстуха.

- Урааа!

- Евгений Сергеевич, а поцелуйте меня на счастье – молоденькая медсестричка вытянула губки трубочкой, обернувшись к врачу. Евгений Сергеевич не заставил себя уговаривать и надолго выключил сестричку в поцелуе. Катя с завистью на них смотрела всё то время, что они целовались: а она вот одна, одна в Новый год…

- Вот так, Полиночка, счастья у тебя будет в этом году – просто завались! – Евгений Сергеевич с хохотом выпустил ошарашенную Полиночку, подошел к Кате и начал болтать о чем-то приятном и незначительном. Катя ужасно хотела есть, но стеснялась напасть на чужую еду. Голова приятно дурманилась, веки отяжелели, расслабиться мешал легкий озноб.

- Ох, Катя, вы совсем замерзли (Катя была в нарядном платье без рукавов), так и заболеть недолго. Сейчас я вас буду лечить. Евгений Сергеевич налил что-то в Катин стаканчик и подал ей:

- Залпом, пожалуйста! – Катя послушно глотнула.

- Фууу, гадость, кх-кх, это же спирт! Зачем?! – прокашляла Катя, утирая выступившие слезы.

- Чтобы вы не заболели – я же врач, а врачам надо доверять – улыбнулся Евгений Сергеевич.

- Спасибо. Давайте выпьем за всех вас, за всех врачей и медсестер! – Катя торжественно подняла стаканчик, снова наполненный шампанским.

 

Ох, как всё плывет, потолок мотается туда-сюда, боже, какая муть!... Как я попала в эту кровать, в эту темную комнату?... Тааак. Её ноги кто-то гладит, несомненно. Катя попыталась отбрыкнуться от чужих назойливых рук. Голову бы поднять, нееет… Чьи-то руки стали активней, спустили чулки до колен, подобрались к трусам, стащили их. Над ее лицом шумно задышали. Катю обдало каким-то дезинфекторским запахом.

- Аа… Евгений Сергеич… Идиот, отпусти меня! – бормотала Катя – Отпустиии, урооод! – на крик не было сил. Он хватал ее губы своим ртом, почти кусал, шипел «тише-тише!.. я же видел, ты хотела, смотрела, хотела меня…» Навалился всем телом. Завозился со своими штанами. Сильно и больно расшвырял коленями ее ноги в стороны. Она била его по спине ватными кулачками. С беспомощной ненавистью. Уворачивала лицо от этих липких губ…

И тут ее вырвало. Прямо в его пыхтящую морду.

- Сука! – отскочил Евгений Сергеевич.

- Тошнотворный урод – прошептала Катя…

 

Пошатываясь, она приплелась в десятую палату. Дед храпел, а лысый мужик сидел на своей кровати, свесив голову и даже не удивившись Кате. На кровати Элвиса по-прежнему валялась его одежда: он так и не пришел – наверное, нашел себе собутыльников. Катя сняла с его кровати полотенце и заведенными механическими движениями стала тереть свою мокрую, только из-под крана, голову. Затем она взяла со стула свое пальто, не спеша надела его, тщательно застегнулась на все пуговицы, проверила пустые карманы, прислонилась спиной к стене… И вдруг сползла на пол и разрыдалась. Лысый очнулся, заволновался:

- Что с вами, девушка? Почему вы так плачете? – он присел перед Катей на корточки, взял обе ее руки в свои ладони. Ладони были мягкие, теплые – родные какие-то ладони. Захотелось прижаться к этому лысому смешному челу в казенном халате с пропечатанным номером больничного отделения на подоле. Так же, как в детстве она прижималась к маме, когда ее обижали. Ничего не отвечая, Катя рухнула ему на грудь, уткнулась лицом в лацканы халата, пахнущие дешевым порошком, и вдруг зачастила:

- Он… он хотел меня изнасиловать… гад!... просто я опьянела… вот он и полез… - всхлипывала Катя - У меня сегодня всё не так, понимаете?.. я с парнем своим поссорилась, потом человека чуть не убила, потом напилась…

Лысый бережно обнимал девушку, прижимал ее голову к себе, гладил по влажным волосам и ничего не говорил. Скукоженная, лохматая, отнюдь не духами пахнущая, вздрагивающая – Катя наплакала изрядную лужу у него на груди. А он все гладил и гладил, и ничего не говорил. Наконец, она успокоилась и обмякла. Так они и сидели на полу. Не двигаясь и молча.

Храп деда стал звуковой доминантой. Прислушавшись, между заурядным хрюканьем можно было различить изысканные рулады и пощелкивания, почти соловьиные: дед демонстрировал сложный ритмический рисунок. Лысый предложил делать ставки – что произойдет: дед защелкает, начнет пурхать или хрюкнет?

- Сейчас щёлкнет несколько раз, слушай – лысый поднял вверх указательный палец. Дед послушно троекратно прощелкал. Они захихикали.

- А сейчас кааак всхрапнёт – Катя замерла… Дед был безотказен: «всхрап» получился убийственный! Они расхохотались.

- Что-то он слишком крепко спит – удивилась Катя.

- Ему снотворное дали. А теперь, видишь, он и сам стал антидепрессантом. Для тебя.

- Слушай, а у тебя есть телефон, дашь мне позвонить?

- Ага, вот – лысый протянул мобильник Кате. В эту секунду телефон зазвонил. Взглянув на экран, лысый схватил трубку, взволнованно и ласково заговорил:

- Да, родная! Спасибо… И я тебя поздравляю! Ты ведь приедешь ко мне, когда?... Почему?... Ну, почему? Ах, Тэд повезёт… Я очень-очень скучаю, слышишь?!... И очень жду…

Катя смотрела на этого абсолютно незнакомого человека, который стал ей близок и даже в чем-то дорог (не так уж много вокруг нее водится мужчин, умеющих успокоить не хуже родной матери). С ним было спокойно, легко и к тому же весело: они прикалывались над дедом, как школьники… Ему, наверное, сорок, нет, скорее, «под» сорок… Довольно рослый, крепкий, не слишком красивый и абсолютно лысый с глубокой поперечной морщиной на лбу. Какой-то он немного заторможенный, синяк у него под левым глазом – наверное, попал в больницу из-за драки после «распития». Ох, да она и сама – после распития: мутить перестало, но в голове поселился какой-то дятел и долбит по черепу изнутри, бррр…

- Наташа, Наташенька, ты только знай одно: я очень тебя люблю, слышишь?! – лысый отошел в угол палаты, отвернулся от Кати и, согнувшись, проникновенно признавался в любви какой-то неизвестной женщине. «Дура, что не едешь к такому мужику!» - подумала Катя и понуро вышла в коридор.

Она стала искать выход, но почему-то натыкалась на таблички и надписи на дверях «выхода нет». Выхода нет… Какое поганое чувство, когда в жизни нет выхода. Что только не делает с людьми избирательное восприятие! Вот и Катя теперь «избрала» себе жизненный тупик. Потому что, неизвестно по какой причине, она уже не слишком хотела замуж за Ивана и совсем не хотела отказываться от мечты побывать в экспедиции на Шпицбергене. И уж абсолютно не хотела того, чего очень хотела от нее мама: бросить ее любимую арктическую орнитологию и идти работать к маме под крыло в ее сытный и бессмысленный институт. А что она хотела – она не знала, как подросток, а ведь тридцать лет на носу. Наверное, это кризис… Неужели – уже среднего возраста?! Вот дожила – старушенция!

Зеленая лампочка над дверным проемом провозгласила «ВЫХОД». Уф! Катя подняла воротник и поспешила на улицу. Вокруг глухо погромыхивало от петард, мигали огнями уличные гирлянды, снег пестрил крапинками конфетти, мишурой и пятнами мандариновых корок (народ закусывал). Бутылки из-под шампанского солдатами выстроились возле редких урн. Чувствовалось, что праздничная ночь была на исходе: люди брели мелкими группками. Редкие выкрики, смешки…

 

Именно в праздники одинокий человек чувствует себя особенно несчастным. Эту банальную истину Катя сейчас постигала на собственном опыте. Нет, конечно, в периоды, когда у нее не было парня, она активно ненавидела всех этих святых валентинов, клар цеткин и роз люксембург. Но та «несчастность» была кратковременной, на один день. Сейчас же ощущение несчастья приобретало глобальную форму: вопросы «кто виноват?» и «что делать?» непривычно выдвинулись вперед.

- Такси! – Катя остановила машину и уселась на заднем сидении. Симпатичный таксист попробовал балагурить, но, слава богу, оказался чутким и умолк.

- Девушка, у вас косметика немного размазалась, вот – таксист протянул ей влажные салфетки и развернул зеркало заднего обзора. Да уж, новогодняя Нефертити: черные полосы под глазами уходят к вискам.

- Спасибо!

Промелькнувшие Грифоны помахали ей крыльями вслед – давай, возвращайся к своей обычной жизни, помирись с Иваном, ведь эта дурацкая новогодняя ночь уже на исходе. Катя попросила таксиста подождать. К ее удивлению, он ей поверил и согласился. Она взбежала по лестнице к Римкиной квартире, позвонила. Никто не подходил. Толкнула дверь – открыто. На полочке в прихожей лежала желтая шапка Ивана с хоккеистом на отвороте, ею собственноручно связанная и подаренная: значит, Иван здесь. В комнате сидел у стола абсолютно пьяный Костик, Римкин сосед, и что-то нечленораздельное буровил коту, примостившемуся на книжной полке. Девицы все, видимо, разъехались.

Катя открыла дверь во вторую комнату. Темно. Наконец, глаза различили на кровати двоих спящих... Иван и Римка! С безмятежными лицами. В обнимку. Кате стало трудно дышать, как будто изнутри кто-то схватил ее легкие и потянул на себя, не давая им расправиться. Во рту пересохло. Она не могла пошевелиться и всё смотрела, смотрела… на «них»… Через какое-то время она очнулась. Под ногами у нее валялись Римкины туфли. Она взяла по туфле в каждую руку и со всей силы запустила ими в кровать. Вышла. Руки дрожали. Под звуки криков из спальни Катя деловито разыскала в коридоре свою сумочку. Шапка, где-то еще ее шапка. Не нашла. Выскочил застегивающийся Иван. Она не слышала ни одного слова, как в вакууме – а он что-то горячо ей говорил, хватал за плечи. Катя взяла с полки желтую шапку с хоккеистом, натянула ее себе до бровей, стряхнула с себя руки Ивана и вышла.

Села в такси. Боковым зрением заметила выскочившего из парадной Ивана. Через минуту до нее дошел вопрос таксиста «Куда?». Она ответила «Туда». Таксист поехал. «Все-таки он неправдоподобно чуткий для таксиста» - отрешенно подумала Катя. В зеркале заднего вида на нее косилось сочувственное веснушчатое лицо.

Снова они ехали по каналу. Замаячили Грифоны на Банковском мосту. Катя попросила остановить машину, расплатилась и пошла пешком к мосту. На ходу стало легче: меньше ощущалась дрожь. Шел снег. Вокруг не было никого. Ее прямо тянуло к этим крылатым львам с заснеженными спинами и носами. Катя подошла к месту, откуда упал Элвис, глянула вниз: белый сугроб, и никаких следов крови. Чистый новый снег всё запорошил. «Всё прошло, всё плохое прошло – осталось там, в старом году, под снегом. Мне исполняется тридцать: я взрослая и сильная, и я начну свою жизнь заново. Всё прошло…», - твердила Катя, как мантру, взявшись за золотое крыло Грифона и глядя ему в глаза: «Ведь, правда, прошло?». Грифон держал в зубах тяжелый металлический трос и не отвечал. Но он улыбался, определенно улыбался. Вдруг Катя вспомнила о студенческой примете, что если как раз этому Грифону – самому ближнему к Казанскому собору – потереть левое бедро, он исполнит твое желание.

- Желание… – какое же у меня желание? – Катя задумалась. Сегодняшней новогодней ночью оно точно должно сбыться! Только надо выбрать «правильное» желание. Она вспомнила, как бездну часов назад, в какой-то её прошлой жизни, когда она была совсем-совсем другой Катей – самонадеянной, легкомысленной, готовой отказаться от своей мечты – появился пьяный чудак Элвис и пропел: «Сегодня ночью-ю-ю ты встретишь свою любо-о-о-о-вь, детка-а-а!».

- Да! Это то, что мне нужно! – Катя зажмурилась и серьёзно, как волшебное заклинание в детской сказке, проговорила: «Сегодня я ХОЧУ встретить свою любовь!». Сняла перчатку, смела снег с левого бедра Грифона, погладила его холодную гладкую выпуклость и еще раз прошептала: «Да, сегодня я ХОЧУ встретить свою любовь!».

Катя выпрямилась. Наконец, ей дышалось легко и свободно, озноб совсем прошел. На другом конце моста появился человек в куртке с поднятым капюшоном и со спортивной сумкой на плече. Катя с интересом смотрела на него (а вдруг это идет её любовь?) и не сторонилась. По мере приближения к ней, человек шел всё медленнее, смотрел на нее всё пристальнее, наконец, остановился и снял сумку с плеча; капюшон откинулся на спину… «Господи, это же лысый!» - изумилась Катя:

- Ты почему не в больнице? И откуда у тебя второй синяк? – Катя взволнованно дотронулась до распухшего правого глаза.

- С Евгением Сергеичем подрался, вот и «выписали» в пять минут – улыбался в ответ лысый – у Евгения Сергеича теперь тоже – два синяка.

- Повезло твоей Наташе, что у нее есть такой мужчина, как ты – Катя внимательно посмотрела на лысого – не понимаю, почему она отказывается к тебе приехать, я бы обязательно приехала!

- Что?!... Вот глупая! Наташа – это моя дочь! Она с матерью уехала в Америку, и теперь у нее есть отчим Тэд, засыпающий ее дорогими игрушками. Ей семь лет, я очень скучаю без нее и очень боюсь ее потерять…

- Знаешь – задумчиво произнесла просиявшая Катя – мне тут нагадали, что сегодня ночью я могу встретить свою любовь… Уж не ты ли это, красавчик? – хитро выпалила она. Лысый улыбнулся: глаза его совсем заплыли, пластыри нелепо топорщились на его голом черепе, подбитая губа распухла – трудно было представить себе человека с внешностью более страшной, чем у него:

- Красавчик к твоим услугам! И я даже могу спеть тебе настоящую серенаду: «Сегодня ночью-ю-ю ты встретишь свою любо-о-о-о-вь, детка-а-а!»

Господи, знакомый, бесподобный, чарующий голос!...

- Так ты – Элвис?! – выдохнула Катя.

Элвис наклонился, открыл сумку и надел замытый и еще мокрый черный парик.