Был бы замок.

А ключик всегда найдётся.

(четвёртое правило «в»)

 

…А маршалу Воронову (может быть – от того, что в комнате было чересчур сильно натоплено, а, может быть – от какого-то неясного, томящего душу, предчувствия; да и поел маршал перед сном плотно) в ту ночь – с 30 на 31 января – снился кошмарный сон…

Ему привиделось, будто бы Паулюс каким-то непостижимым образом умудрился удрать из «котла», и его армия, сметая на своём пути все заслоны, громя тылы Донского фронта, выходит на оперативный простор и соединяется с Манштейном... Страшно было даже подумать, какие формы мог принять гнев Верховного Главнокомандующего, если бы столь крупная добыча от него ускользнула… Над Вороновым будто бы тучей нависло огромное, в оспинах, с шевелящимися усами, до ужаса знакомое лицо Сталина…

Маршал проснулся от собственного крика.

На какое-то мгновенье ему вдруг почудилось – будто бы низенькая неясная тень какого-то карлика метнулась от изголовья и пропала за стулом, стоявшим в углу…

Воронов больше не ложился.

Дав распоряжение адъютанту как можно скорее подготовить машину, он немедленно отправился в штаб 64-й армии и, поставив там всех на уши своими опасениями, в качестве меры предосторожности приказал всем артиллерийским батареям быть наготове…

***

Из неотправленного письма Фридриха Вильгельма Эрнста Паулюса к своей жене Констанции-Елене Розетти-Солеску…

26 января 1943 год.

Сталинград.

«…Милая моя Констанция… Я вот думаю, так же бы господин Д`Артаньян из любимой нами книжки обращался к своей возлюбленной Констанции, проживи он с ней столько же, сколько мы с тобою?..

Помнишь то время, когда я, будучи ещё никому не известным фанен-юнкером, повстречался с тобой. Как тогда все мои сослуживцы мне завидовали!.. А как Роммель, приехав вместе со мной в отпуск из Альп, пытался отбить тебя… Я чуть было не вызвал его на дуэль, а потом мы опять стали друзьями. Но Эрвин до сих пор завидует нашему счастью… Сейчас я завидую всем им. Не потому, что у них нет такой, по-прежнему очаровательной и верной, супруги и любящей матери бедных наших детей. Завидую им потому, что многие из них могут в это страшное военное время видится со своими близкими. А некоторые уже и находятся постоянно рядом с ними. Пусть даже раненые или изувеченные в битвах. Я же уже долгих восемь месяцев не склонял свою бедную голову тебе на грудь. Почти вечность…

…Помнишь, в феврале сорок первого мы все вместе – с Фридрихом, Эрнестом и Ольгой – ходили в Парижскую Оперу на «Гибель богов»? И как после окончания ты, прижавшись ко мне, посмотрела в глаза и произнесла: «Мне теперь будет сниться, что всё это же произойдёт и с нами…» А я тогда только рассмеялся и поцеловал тебя…

Пошло долгих тяжелых два года… Знаешь, мне уже четвёртую ночь видится один и тот же сон. Я даже не знаю – сон ли это или какие-то грёзы, навеянные воспоминаниями о тебе и о той опере, о том далёком и безоблачном прошлом…

Так вот, передо мной в туманной дымке, как бы проходя сквозь сполохи огня, возникает молодая женщина – Богиня или Валькирия. Будто бы настоящая Брунгильда, бесстрашно идущая через пламя. И сама вся будто полупрозрачная. Начинает шевелить губами – и у меня в голове звучит голос этой женщины. И она всегда говорит одно и тоже: «Спаси своих детей! Спаси детей своих воинов! Спаси нас! Ибо – грядёт гибель. Валгалла – в огне! Останови огонь… Иначе – погибнут все!»

Я уже выучил наизусть всё, что она говорит, в отчаянии простирая ко мне свои руки. Мне даже кажется, что и днём, стоит лишь прикрыть глаза, в висках начинают, как метроном, стучать эти фразы: «Спаси нас!... Боги гибнут! Боги гибнут!»…

А где-то в тёмных закоулках этого проклятого подвала притаился гнусный Альберих. И всё ждёт своего часа…

… Снова начинает работать эта страшная артиллерия русских. На письмо просыпалась с потолка влажная штукатурка – и чернила немного расплылись, а на бумаги остались грязные полосы…

Ужасно кружится голова… Меня и моего бедного Вильгельма при внезапном миномётном обстреле НП ранило: мне досталось осколком слегка в голову, а полковнику Адаму задело ногу… Да ещё уже вторые сутки мучает дизентерия – и ничего с этим не поделаешь… У нашего ангела-хранителя, доктора Маркштейна, уже практически нет никаких лекарств…

Вот, пожаловался тебе – и будто почувствовал твою успокаивающую мягкую руку у себя на голове. И твой шепот, что всё образуется…

Не знаю, удастся ли отослать это письмо тебе. Я его, как и десяток предыдущих, упакую для лучшей сохранности в парашютный шёлк. Самолёты уже давно не приземляются, чтобы забрать наших раненых и почту. Да и приземляться им негде. Вокруг одни руины, пламя и копоть до неба. До самой Валгаллы…»

***

Фельдмаршал так и не увидится со своей женой и не передаст ей свои письма – их после пленения вместе с другими документами у него изымут, и дальнейшая их судьба до самого конца будет ему неизвестна.

Паулюс, выполнивший все свои обещания и обязательства перед Сталиным, после войны до последнего будет надеяться, что тот разрешит ему, хотя бы на несколько дней, поехать к жене, тогда уже тяжело больной. Но хитрый и прагматичный генералиссимус будет всячески тянуть со своим решением, прикидывая, какую ещё пользу ему и его стране сможет принести почётный пленник…

А уже 10 ноября 1949 года Констанция-Елена Розетти-Солеску, бывшая румынская аристократка, супруга Фридриха Паулюса и мать троих детей, будет тяжело умирать в Баден-Бадене, в своем бывший родовом особняке на Цеппелинштрассе, от тяжёлого рецидива желтухи на руках у своей дочери Ольги...

Сам же Фридрих Вильгельм Эрнст Паулюс вернётся в Германию – в её Восточную часть – в уже частично восстановленный Дрезден, лишь после смерти Сталина. Через некоторое время он встретится там с семьёй, с которой не виделся бесконечно долгих одиннадцать лет войны и плена. Но ни его сын Эрнст, ни его дочь Ольга так и не станут никогда жить рядом со своим бедным и больным отцом – для этого им будет необходим переезд в ГДР, на который они так и не решатся. С личного разрешения канцлера ГФР Конрада Аденауэра они лишь время от времени будут под присмотром агентов Штази посещать старого и одинокого фельдмаршала, привозя иногда к нему своих детей. Впрочем, и такие встречи будут продолжаться недолго: 1 февраля 1957 года бывший фельдмаршал скончается, прошептав перед смертью непонятную фразу: «Зигфрид выжил…»