Когда б скрижаль судьбы мне вдруг подвластна стала, Я все бы стер с нее и все писал сначала. Из мира я печаль изгнал бы навсегда… Омар Хайям …Тоска смертная. За окном осенний мелкий дождь. Погода соответствует настроению, скоро холода – бесконечные зимние вечера, располагающие к меланхолии, размышлениям о жизни, добегающей, увы, конца. Кто или что управляет нашей жизнью, творит судьбу? Перст судьбы, воля провидения, божья воля? Неважно как назвать, но как же хочется списать все свои неудачи, несчастья и беды на нечто высшее, нам неподвластное. Так проще, легче и понятней принимать удары судьбы, и опустив руки, отдавшись чужой воле, покорно плыть по течению, представив себя сидящей в иллюзионе, на экране которого проходит твоя собственная бестолковая жизнь, не позволяя ни вмешаться, ни остановить, ни переиначить… Воля Спасителя? От чего спасать? А ведь ему там (наверху) не до нас! Не хватает на всех, уж лучше бы оставил в покое, поскольку то, как он спасает, больше похоже на кару небесную… Не успела подумать – ослепительная вспышка! Пред глазами явился седовласый старец – весь светится, нимб над головой, лик грозен, сверкает очами: – Как смеешь, неблагодарная, возводить на меня хулу за долю свою горькую, коли сама палец о палец не ударила, дабы изменить ее. Так знай же, отныне судьба твоя будет подчинена собственной воле. – Но как знать это, да и какой смысл кроить судьбу? Жизнь ведь на исходе. – Твори свою судьбу хоть с момента рождения. Для этого тебе будут дадены пергамент и перо. Но есть два ограничения – количество листов и мера пресечения. И еще, избегай слова ”конец”, как только оно появится, написанный тобой сценарий тотчас начнет вершиться, и не поправить уже ничего. – Где эти листы и что значит мера пресечения? – Сама поймешь… Старец стал медленно таять, исчезая… Странное видение, похоже, задремала. Бросила взгляд на письменный стол. Боже праведный! На столе – пачка листов пергамента, гусиное перо и чернильница… Подсела к столу, взяла перо. И тут же рука сама по себе потянулась к листам, готовая забегать по пергаменту, да мысли покинули бедную головку – что писать? Бросила перо, рука тотчас успокоилась. Открыла ящик стола, нашла дневник, что вела еще со школы. Стала листать. Ага, вот: "Ежели б судьба каждого из нас была подвластна собственной воле? Мы стали бы счастливы, зажили в гармонии с собой и окружающими нас людьми, лишенные злобы, жадности и зависти, разучившись болеть и страдать; искренне любили бы, плакали лишь от счастья свободные и равные в справедливом и праведном мире…" Не густо. Видать придется писать с чистого листа… I РОЖДЕНИЕ. О собственном рождении она знала лишь, что ее мать умерла при родах, отец пропал в безвестности, явился много позже – нищий, больной, просящий. Забрала ее тетка, не из любви или жалости к сироте, а по причине: “что станет говорить княгиня Марья Алексевна? ” Так что издержки неродной дочери она испытала в полной мере… Нет, у нее будет иная судьба! Взяла перо: …Родилась девочка – три с лишним килограмма, пятьдесят с чем-то сантиметров – здоровенькая, без патологий. Сама без приглашения выпрыгнула из разверзшегося лона не успевшей даже охнуть матери – славненькая, чистенькая, личико беленькое, глазки голубые, бровки рисованной дугой, носик ровный, губки алые, головка в светлых кудряшках. Пуповина сама по себе отпала, завязавшись в узелок пупка. Не завопила в ответ на первый неприличный шлепок мужчины по пухлой девичьей попке, а улыбнулась... засмеялась весело так, игриво, захлопала в ладошки, затем нетерпеливыми ручонками охватила материнскую грудь, разминая, вожделенно припала, зачмокала… – НЕ ВЕРЮ!!! – раздался сверху грозный, недовольный голос. Кто это там поминает Станиславского? Так вот, что означает “мера пресечения”! И что ж это за судьба такая получится? Пожмаканный комок пергамента отправляется в корзину… Рука вновь забегала по пергаменту, но показалось, что кто-то водит ее рукой: …Несчастная женщина на сносях который уже час орет благим матом – никого! Муж, точнее, сожитель вдрызг пьяный храпит на полу – пушкой не разбудишь! Сползла с кровати, ползет и вопит в надежде на чью-нибудь помощь. Выползла на лестничную площадку. В ответ на истошные вопли двери захлопываются. Соседи не рискуют вмешиваться – вдруг убивают кого? Лифт не работает, ползет вниз по лестницам, оставляя мокрый след. Выползла на улицу, взывает о помощи, орать уже не может, лишь сипит. Под ней лужа – отошедшие воды. Прохожие отворачиваются, торопливо проходят мимо, думают: пьяная, да еще обмочилась. Сознание померкло… Пришла в себя – лежит в палате одна, живот распанахан от пупа до… Никто не подходит, боль невероятная, наконец, лениво вплывает сестра. – Где я, что со мной, нешто родила? – обращается к ней. – Родила, родила, щас принесу уродца. Приносит – действительно уродец, дауненок да еще с заячьей губой. Тельце и мордашка сизые морщинистые, покрыты густым пушком. Тужится, побагровел весь, дала грудь – не берет, тычется раздвоенной губкой, скрипит, ухватил сосок, пытается извлечь, да нет там ничего! – Кто-нибудь приходил? – спрашивает. – Не приходил, приполз, перегаром за версту тянет. Узнал, что мальчик – даун. Выматерился и ушел... Господи, что за бред? Не могла она такое написать. Что-то сверху не слышно сакраментального: “НЕ ВЕРЮ”. Видимо, такое непотребство кажется очень даже реальным. Ну, уж, нет! Скомканный лист отправляется в ту же в корзину… Еще жизнь не началась, а сплошь несообразности!.. Да с чего-то ведь надо начинать… Лиха беда начало!.. II ДЕТСТВО Дабы не тратить листы пергамента, не следует излишне детализировать – а просто обозначить вехи судьбы. Детство обычно помнится лет этак с четырех. Какой смысл описывать то, что все равно забудется. Посему вправе пропустить. О себе она помнила лишь то, что в четыре года ее отправили в интернат, где с перерывами провела и детство, и отрочество, и юность. Взяла перо. ...Первое впечатление детства – поездка в Крым на Черное море. Бескрайняя лазурь, теплая, ласковая. Лежишь, волны плещутся, играя ногами. На пляже – ни души. От террасы до кромки воды рукой подать. Мама зовет ужинать. Поднимается на террасу. За столом сидят родители в легких белых одеждах – молодые, красивые. На покрытом белоснежной скатертью столе – фрукты, вино, соки, зелень, только что испеченный лаваш, ваза с цветами. Мама приносит фарфоровую кастрюлю с окрошкой. На десерт – мороженное со взбитыми сливками и кусочками ананаса. С высоты террасы хорошо виден проплывающий трехмачтовый парусник – то ли барк, то ли шхуна. Паруса в лучах солнца кажутся алыми. – НЕ ВЕРЮ!!! – возвращает на землю рык с небес. В корзину для мусора добавляется еще один скомканный лист. Рука же продолжает злобно скрипеть пером, кем-то управляемая: ...Вечер, босоногая в рваном платьице гонимая голодом девочка прибегает с пыльного двора в надежде на ужин – живот впал до позвоночника. В огромной общей кухне, одной на весь барак, лениво переругиваются женщины. Вкусно пахнет борщом и котлетами, но это у соседей. А у них в большой комнате за длинным столом сидит большая семья в ожидании матери. Комната с высокими потолками, и светлыми когда-то стенами, теперь они кажутся коричневыми от бесчисленных следов раздавленных клопов. Наконец, дверь отворяется, появляется огромный живот матери, распираемый очередным отпрыском, за ним сама женщина, несущая безразмерную кастрюлю с дурно пахнущим варевом. На нее с братом – одна тарелка, выдирают друг у друга ложку, сербают похлебку с редкими следами картошки и капусты. Грохот! Это отчим брякает по столу кулаком – где положенный стопарь? Тарелка подскакивает, переворачивается. ”Не заработал!”. Ужина теперь не видать – на дерзкие слова матери отчим хватает ее за волосы, наматывает на кулак, елозит лицом по столу. Дети набрасываются на него – куча мала, отбивают мать, повел плечом – сыплются, как тараканы с плиты на кухне при включенной духовке. Мать хватается за живот – похоже, началось. Рановато, да она никогда не донашивает – не дают, кто сапогом, кто кулаком, этот вдавил живот в угол стола. Родильный дом – спасение для нее, да недолгое… Рука устала мерзопакостить, а ожидаемого рыка НЕ ВЕРЮ – не слыхать, заснул, видать, судьбу вершащий… III ИПОСТАСИ ЛЮБВИ Что помнит женщина до последнего своего вздоха? Конечно же – первую свою любовь. Не забыла и она. Имя, правда, запамятовала. Это было в детском садике. Кучерявый белокурый синеокий мальчик с пухлыми губками – глаз не отвести. Как-то подошел к ней с заговорщицким видом: – Хочешь, я тебе что-то покажу? – Хочу! – неосторожно согласилась она. Завел ее за угол и снял штанишки. Она с изумленным интересом увидела нечто, чем сама не обладала, и тотчас же прониклась уважением к нему, к возникшей между ними тайне. Сама трусики снимать не стала – нечем хвастаться. Она долго любила его – недели две – они уединялись, шушукались, загадочно и значительно смотрели на других, непосвященных. Разлюбила его враз. Он имел привычку ковыряться в носу. Это не беда – многие дети так делали, но однажды великодушно предложил ей вкусить добытое им. Гордо отказалась и тут же разлюбила… Нет, детская влюбленность неинтересна. Интересней любовь, но более всего то, что ей предшествует – предчувствие, предвкушение… Макнула перо в чернильницу – рука зашуршала по пергаменту. ...Они сидят за столом в ожидании. Стол накрыт на троих. – Мама, что такое любовь? – Не знаю, может ощущение полета? Или когда ждешь, как мы сейчас, считаешь минуты, а когда он войдет, прикоснется – ноги не держат, и нет уже ни вселенной, ни времени, ни пространства, лишь непостижимость единения… – Мама, ты любишь дядю Володю... папу? – Очень! – А он тебя? – Думаю, не меньше, и не меня – нас, не называй его дядей Володей. – Но ведь он неродной мне? – Ну, и что? Ты же знаешь, мы долго скрывали от тебя… до твоего совершеннолетия. Быть благородным настолько, чтобы жениться на беременной женщине и любить родившуюся девочку больше, чем родную дочь?.. Звонок в двери – дочь срывается, опередив мать, подбегает к двери, бросается в объятия, вошедший кружит ее, затем подхватывает и мать, обнимает обеих, глаза распахнуты счастьем… – НЕ ВЕРЮ!!! – отрезвляющий рык с небес – когда уж всевидящее око переключится на других? Не выпускает пера из рук, оставляя без внимания несогласие небес. Но непослушная ей рука выводит совсем другое. …Сегодня дежурство ее (падчерицы). Мать – на ночной... Поставила перед пришедшим с работы отчимом тарелку с борщом. От того мерзко тянет перегаром. Налил себе еще, в стакане – муть, как и в глазах, крякнул, занюхал хлебом, ест, а сам тяжелым взглядом оглаживает ее не оформившуюся еще фигурку... Обтерся рукавом, нехорошо осклабился. Посадил на колени, облапил, она выкручивается, пытается вырваться – где там! Бросил на кровать, одним движением содрал платьице. Придавил к постели, расстегивает штаны – удушающий едкий запах! Дикая боль пронзает тело, крик застрял в глотке, рот зажат огромной шершавой ладонью – распята!.. – Така-то она любовь! – заключает свое непотребство насильник, – и чтоб маме ни гу-гу, убью!.. Отворила окно, стала на подоконник… Что ж молчит вершитель судеб! Где его неверие? IV "НЕ РОДИСЬ КРАСИВОЙ..." …Не иначе эту поговорку придумали мужчины для женского успокоения. Сами при этом определяют возвышенную трепетность женской души по распинающим плоть выпуклостям… Она не была такой уж некрасивой, но достаточно, чтобы стать счастливой, выйти замуж за славного, доброго мужчину, родить ему детей. Было все – и безумные ночи любви, и бессонница у постели заболевших детей, и походы с палаткой. Оказывается, это и есть счастье, увы, не вечное… Кризис среднего возраста благоверный ознаменовал изменой. Разлучница оказалась и моложе, и привлекательней, а главное настойчивей. Нет бы, спустить на тормозах, взбрыкнула, не оставила выхода… Родить, правда, у той так и не получилось… Как-то (неслучайно) высмотрела ее – высокая, тоненькая, точеная фигурка и невероятной красоты линия бедер – сравнение явно не в пользу расплывшейся фигуры. Да, округлая попка слабо располагает к мыслям о детях, о долге, и совсем уж вышибает из памяти двадцать лет совместной жизни!.. Десять лет метаний между детьми и новой любовью не остались для изменщика безнаказанными – заболел всерьез и был благополучно спроважен (возвращен) в лоно семьи. Приняла – куда деваться?.. Вскоре дети выпорхнули из семейного гнезда, сын женился и уехал с женой в Канаду, дочка вышла замуж в Москву. И остались они вдвоем, и провела она много дней и ночей у постели больного, затем умирающего, и прикрыла глаза, умолявшие о прощении, и простила, и не находила себе места от настигшего ее одиночества… Нет, ее ждет иная судьба. Она будет и счастливой, и красивой, самой красивой!.. Взяла перо, задумчиво водит по губам – как усыпить бдительность вездесущего небожителя? Заскрипела пером по пергаменту. …До тринадцати лет она была гадким утенком – тоненькая, голенастая, угловатая, зато легкая, как пушинка. Занималась фигурным катанием, усиленно готовилась к первенству Европы… Увы, на последней тренировке партнер не справился с поддержкой, уронил на лед. В результате – трещина в позвоночнике, год больничных палат, реальная угроза полной неподвижности, инвалидная коляска… И все же ангел хранитель не оставил ее, впрочем, не обошлось здесь без собственного мужества и упрямства. Наново училась ходить. И таки пошла на поправку… В больнице все ее естество, все силы были направлены на выздоровление – не до красоты. Когда же, наконец, сняли гипс, и глянула на себя в зеркало, села на пол, сраженная – из зазеркалья ее высматривала незнакомая девица с дерзко выпирающими округлостями, раздавшимися бедрами и темным треугольником, разделяющим ноги. Ее будто прорвало – тело налилось, набухло, как почки на деревьях по весне, еще недавно хрупкая оболочка даже и не пыталась справиться с буйством природы… Осенью она появилась в школе. В рослой акселератке никто ее не узнал… В четырнадцать лет она стеснялась своего тела, избегая зеркал, в пятнадцать рассматривала с недоумением и интересом, в шестнадцать – не могла уже оторвать глаз… Фотографируясь на паспорт, случайно перехватила восхищенный взгляд фотографа, тот неожиданно предложил сделать для нее бесплатное портфолио. Спустя полгода лучшие фотомодельные агентства в городе считали за счастье видеть ее у себя… Когда ей исполнилось семнадцать, она небезосновательно претендовала на корону мисс города, приняв участие в конкурсе красоты. Один из членов жюри, запавший на юную красавицу, пообещал победу, но при условии, что она “окажет ему внимание”. Отказала, отказалась и от дальнейшего участия в конкурсе… “НЕ ВЕРЮ” неожиданный рык с небес остановил пишущую руку. Ну, уж нет, ее трясло от возмущения, ведь только-только начала… Но рука уже не подчинялась ей, и писала словно под диктовку: …Нет ни одной девочки, которая, начиная с определенного возраста, не крутилась бы перед зеркалом. Не стала исключением и она. Подружки со значительным видом делились своими достижениями, ей хвастаться было нечем. Росла и развивалась она медленно, и к пятнадцати годам лишь сравнялась с вытянутым во всю длину полутораметровым портняжным сантиметром. Она стеснялась своей невысокой мальчиковой фигурки, сторонилась и сверстниц. В противоположность им много читала, обретая радость познания и… близорукость. С золотой медалью закончила школу, без экзаменов поступила в университет… К окончанию университета она мало изменилась внешне, ни разу не целовалась, зато в подлиннике читала Гете и Шекспира, издала первую книгу своих стихов, подрабатывала в издательстве литературными переводами с английского и немецкого… В тот злосчастный вечер она изменила своим принципам, посчитала себя не в праве отказаться от приглашения на вечеринку, затеянную по случаю завершения учебы… Как он (тайная ее любовь) оказался за одним с ней столиком? Подливал вино, она не возражала, легко пьянея, в голове же, как птица в силках билась мысль – зачем ему это? И… впервые отпустила себя. Господи, не дай пропасть!.. В памяти остались лишь обрывки произошедшего… …Теплый летний вечер, они, взявшись за руки, бредут по парку, она пьяна, весела и беззаботна. Бедная, она еще не знала себя! Всего-то поцеловал. Ноги подкосились. Испугался, при всем его опыте ему было невдомек, что девушка может сомлеть лишь от поцелуя, а она, счастливая, доверчиво потянулась к нему, когда же почувствовала ласкающие руки под блузкой, безвольно обвисла… Душа рассталась с телом, она сидела на его коленях, внимая сокровенным касаниям, плыла над землей, покачиваясь – не было ничего, ни пространства, ни времени, лишь ощущение неотвратимости… Но что произошло? Спустилась на землю, недоуменно оглядываясь… Он молчал, отводя взгляд: – Не могу!.. – Что не можешь? – выдохнула. – Не могу это с тобой сделать!.. – Что так? – Ты смотрела на себя в зеркало? – Тогда для чего… зачем все это затеял? – Поспорил… никто не верил… оказалось совсем легко… не могу, не хочу! – Я так уродлива? – Нет, просто я не нахожу в тебе ничего, что будило бы во мне воображение... желание… И потом ты не такая, как все. Не хочу брать грех на душу, это может убить тебя. – Своими словами ты убиваешь меня гораздо вернее, нежели тем, что не произошло. Это ужасно, чудовищно, невыносимо! Ты уничтожил, истребил во мне женщину!.. …Ночь, стоит, опершись на перила моста. Еще вчера была довольна жизнью, сегодня все потеряло смысл. Темная вода притягивает, искушая, суля избавление… Что ж молчит судеб властитель?.. (продолжение следует) | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
