Подборка для отборочного этапа программы "Вечерние стихи", занявшая первое место по результатам голосования Экспертного Совета конкурса. Гадание Она гадала на рекламных огнях, Огни упрямо ей твердили: не-Он. Закат ссутулился и как-то обмяк, И стало зябко под ногами его. Она гадала на безликой толпе, Но в гуще ключик невозможно найти. Казалось, птицы и не думали петь, Как будто не было в том городе птиц. Осколки сердца впопыхах подобрав, Дала зарок не думать больше о Нем. А утром правду отыскала сама, Букет ромашек увидав под окном. Памяти Заклинаю тебя: явись На минуту хотя б, как раньше… Птицы с шумом штурмуют высь, Слышно пение половиц: Старый дом охраняют стражи. Оборотишься – никого… Я хочу, презирая хворость, Воротиться в тот давний год: Жеребята во мгле лугов, Мама в печку кидает хворост, Мне четыре, я в меру глуп, И в грозу, не скрывая дрожи Первобытной, от пят до губ, Вслед за бабкой твержу в углу Заклинанье: «Святые боже…» Помню птичий немой простор Из моих озорных фантазий. Там страда, там народ простой, Деревенское торжество - Головастики в луже грязной! Помню трепетный мех ягнят И таинственный запах сена... Старый дом. Язычки огня. Ты опять исцелишь меня Удивительно, совершенно! Злой колдуньей беснуется старая осень... Злой колдуньей беснуется старая осень, Шум таинственный, древний. Я всё жду: прилетишь и ударишься оземь, Обернешься царевной, Будешь прясть у окна под мерцанье лучины И качать колыбельку, И говаривать сказки прилежно и чинно Мне, убитому в стельку. Прочь от нашего дома спровадишь недуги В тридесятое царство, И всамделишный волк будет нашей прислугой, Благородный, клыкастый. Буду поле пахать настоящим оралом, Словно семь Симеонов, Научусь находить необъятное в малом, Хоть в травинке зеленой, Научусь жить по чести, в достатке и правде… Только лет через двадцать Богатырь подрастет - и потребует «Ауди», И серьезных дотаций. Не заметишь, царевна, - лишишься короны, Я возьму подработку, На поклон к бюрократским дорожкам ковровым Потащусь по субботам. Богатырь подрастет, верным волком обласкан, Всех сильнее и краше, И начнется его современная сказка, Не такая, как наша. Ласко Взвыл механизм, заскрипели оси, Голого мира вздымая ткани... Первый художник, дрожа, наносит Глину с углем на шершавый камень. И восстает из земли и пепла Зверь настоящий, большой и страшный... Годы сменяют друг друга слепо, Мир изумленный все строже, старше, Не повернуть - бестолково, щедро Сыплются зерна для новой вехи... Только рисунок во тьме пещеры Ждет своего золотого века. Рефлективное Не мечтается и не пишется, безобразный шершавый сплин. Тополя запустили мышцы из бескрайности вглубь земли, Изнывают от скуки голуби, ткется времени круговерть. Тишина угнетает, горбит — трудно верить, но надо ведь?.. Через окна и щели сумерки, как угар, заполняют дом. Машинально хватаю сумку и накидываю пальто... Ведь не так, по-другому было же миллионы потерь назад! Направляюсь к жилищу бывшей, понемногу входя в азарт. Кареглазое чудо, барышня с кучей принципов тверже льда, Что однажды снесла мне башню и запомнится навсегда. Пусть она безысходно замужем, по свидетельству соцсетей, Да и небо покрылось сажей, и условия всё не те... Под окном её до полуночи — слезы катятся по щекам — Проторчу. А наутро лучше соберусь и... куплю щенка. Договорить Рыжий кафель обычно драится трижды в месяц, Но сейчас вне графика. Там, в глубине палат, Лишь о том и суд, как на этом на самом месте Извивался, встречая смерть, господин Пилат. И бывалые-то не помнят, откуда прибыл На довольствие этот странный смешной старик, Но по карточке — в свое время был крупной рыбой: Прокурор ли, префект — из тех, кто давно привык По работе и жизни дело иметь с отребьем, Осуждать без пощады, не умывая рук, И выслушивать всякий бред, что они натреплют, Пропуская слова — как пыль на сухом ветру. Так не буйный, но коль накатывает припадок, Тянет руки к лампочке, к трещинам потолка И внушает кому-то: договорить, мол, надо, Надо, мол, завершить беседу, а всё никак... И мозжит головой по кафелю больше часа, И елозит по полу, напрочь лишенный сил... А сегодня с утра он все-таки достучался. Тот другой, в потолке, — наверно, его простил... |