Так уж получилось («и случай бог изобретатель»), что не так уж давно Семен Г. (то есть я) обеими руками взялся за харьковский литературный журнал «©оюз Писателей». Взялся он в том узком смысле, что прочитал там несколько текстов, написанных харьковчанами. При этом в одном из текстов речь шла как бы о Харькове. И будучи коренным харьковчанином и рефлектируя на эти тексты, Семен Г., согласно пословице «взялся за гуж...», написал соредактору указанного журнала не самое короткое критико-мемуарное письмецо. Малую толику из него я здесь процитирую.

ЭПИГРАФ тогда придумался такой.

 

— Да я, если хочешь знать, с ВагриКом Бахчаняном на этой вот скамейке не раз сиживал, поскольку знакомы мы были. Правда, шапочно... К сожалению, лишь шапочно. И с Эдиком Савенко я знаком, с тем самым, который потом «нео-негодяем Лимоновым» стал... Почему раньше никогда не рассказывал? А потому, что доказательств у меня нет никаких...

(Из бесед на скамейках главного сада г. Харькова)

 

Да, такой вот затейливый эпиграф. И далее.

 

Глубокоуважаемый соредактор журнала «©П»!

Торжественно заявляю, что в мемуарном смысле воспоминаний я обычно излагаю правду, только правду и ничего, кроме правды. Но для красного словца художественной литературы и закручивания пружинной интриги могу, в порядке исключения, «чуть-чуть слегка капельку» подогнать один факт к другому так, чтобы все хорошенько сошлось, а концы связались тугим узлом...

Теперь разберемся с эпиграфным ВагриКом. Да знаю я, черт забирай, что звали Бахчаняна — ВагриЧ. Но когда нас лет этак 50 назад (вот ужас!) познакомил один «ямской» шахматист (большой любитель поэзии и такой же знаток стихов Есенина, что, впрочем, совершенно не важно), он произнес редкое для Харькова имя весьма невнятно, и мне ПОСЛЫШАЛОСЬ — ВагриК. С этим тяжким заблуждением я продвигался по жизни еще лет тридцать, а потом узнал правду, но, подшучивая (над самим собой), применяю нынче оба варианта.

А сходятся ли указанные знакомства по датам? А давайте проверим. Для этого вычтем 50 из 2015, и получим точно 1965, а примерно — 1966 год. Мне в то немыслимо далекое время было примерно 16, Вагрику-Вагричу — примерно 28, а Савенко-Лимонову — примерно 23. (Между прочим, именно Бахчанян «нарек» Савенко Лимоновым, и прилипло сие к Эдичке на всю жизнь.)

А с каких-таких дел «есенинец» познакомил меня, по сути пацана, со взрослыми дядями — художниками-поэтами? А потому что шахматы в те золотые времена уважались многими, а мне в 1966 году посчастливилось стать чемпионом СССР в составе юношеской команды Украины. Стало быть, был я местной («ямской») знаменитостью, и познакомить меня — «элитного» шахматиста, ха-ха — с яркими представителями творческой богемы было вполне логично.

И вот что примечательно: все мы в ту пору были харьковчанами. А кроме того, частенько топтали ногами и трогали руками одну и ту же престижную улицу. Я-то, если хотите знать, «центровой» — с рожденья жил на ул. Сумской.

 

Вот главная улица центра — Сумская.

 

«Подросток Савенко», известное дело, окраинный человек Салтовки; он главную улицу нашего города в те времена только-только начал осваивать (и усваивать). А где жил ВагриК (в нежном детстве реально страдавший от «фрицев» в оккупированном Харькове), я не помню, но если вспомню, непременно сообщу. Дополнительно.

Как бы там ни было, но в те благословенные (они же — золотые, потому что молодые) времена все указанные личности частенько посещали городской сад имени Тараса Григорьевича.

 

Я вспомнил вдруг как старые деды,

 

Да будет известно тем, кто этого не знает: на территории указанного сада в примерно указанном году сосуществовали три основных сообщества, на арго именуемые так: «брехаловка», «мельница», «яма». При наличии острого зрения, стоя возле памятника великому Кобзарю (якый пыльно дывыться на вулыцю Сумську), можно было наблюдать сразу за всеми этими сообществами, каждое из которых суть собственный колоритный мирок людей, повязанных военно-морским узлом общего увлечения.

Вдоль Сумской тогда простиралась идеологически выдержанная аллея, оснащенная газетными стендами. Стенд с одной из самых читаемых газет («Советский спорт», бесспорно) был в полусотне метров от Кобзаря. Возле этого стенда с утра до вечера «клубилась» футбольная «брехаловка», вполне многолюдная и оживленная. (Нынче газет на этой аллее нет. Нет «брехаловки», нет оживления, есть среднезатратное произведение искусства в жанре традиционной скульптуры, по геометрической форме близкое к сфере, а по виду смахивающее на футбольный мяч нерационального размера.)

Взглянув в сторону, противоположную «брехаловке», можно было различить фигуры «катал»: профессиональных и полупрофессиональных игроков в карты (а также в нарды, кости, шмен-де-фер и проч.), а также любителей заключать пари и извлекать из своих весьма увлекательных занятий средства для недурного пропитания. А в целом — «мельница». (Честно говоря, правда здесь чуточку прогнута (под себя), поскольку в 1966 году люди «мельницы» собирались в павильоне бывшей цветочной выставки, и увидеть их сквозь ажурно-решетчатые деревянные стенки, обвитые плюющем, было, мягко говоря, нелегко, но теоретически возможно. А вот через десяток лет, под «нажимом» строящегося нового оперного театра, «мельница» приблизилась к Кобзарю. Но ни Вагрича Бахчаняна, ни Эдички Лимонова в ту пору не было уже не только в Харькове, но и в СССР. А вот в США они как раз были...)

На скамейках широкой аллеи, ведущей от памятника к фонтану цветомузыки, располагались любители шахмат и шашек. В 1950-х годах игроки в шахматы, шашки и домино относительно мирно уживались в живописном овраге, именуемом «ямой», что по известной ассоциации придавало всему сообществу уголовно-романтическую окраску, хоть большинство посетителей «ямы»-1 были люди безобидные. Да, в «яме»-1 нередки были пьянки, дебоши и прочие непотребства. Как следствие, городские власти распорядились снести столики в овраге. Любителей домино переселили в ЦПКиО имени Алексея Максимовича (по иронии судьбы, на дно тамошнего оврага!).

 

В «...им. Горького» парке гуляет народ,

 

А шахматисты возродили «яму»-2, поднявшись из оврага сада Шевченко на «нулевую отметку» — «широкую аллею, ведущую от...». (Попутно упомянем, что вторая (но не последняя!) «яма» благополучно прожила несколько десятилетий.)

Поскольку находились люди, принадлежащие одновременно двум, а то и трем указанным сообществам, информационный обмен там был на хорошем уровне — многие знали про многих. А уж Кобзарь знал все обо всех.

 

«Рэвэ та стогнэ» теплой ночью сад гулящий,

 

Ненадолго остановимся на шахматах, которые и в романе Лимонова (бывшего Савенко) «Молодой негодяй» тоже упомянуты.

«— Мне этот киоск уже вот где сидит, — Анна проводит пальцем по шее. — Скорее бы в Москву.

— Блажь. Чем тебе Харьков не подходит?

— Молодой негодяй хочет в Москву. Он говорит, в Харькове ему уже неинтересно. Здесь он уже всех победил. В Харькове, он считает, он пишет лучше всех, потому хочет в Москву. Он считает, что для того, чтобы научиться играть в шахматы лучше всех, следует играть с партнерами, которые сильнее тебя, а не слабее.

— Он что у тебя, стал шахматистом? — Ленька улыбается. Вика останавливается, забегает вперед Брука и Анны, прижимает руку к груди и произносит псевдотрагическим голосом из чеховских «Трех сестер»: «В Москву! В Москву! В Москву!»

И кто же молодому негодяю Савенко, будущему «нео-негодяю Лимонову», сентенцию про сильных «партнеров» рассказал? Уж не я ли?!

 

ЗастВолье «пулемета» целит в Кобзаря.

 

Пришла пора разобраться и со скамейкой, на которой якобы состоялось мое знакомство с Вагричем (и Эдичкой!). Не исключено, что она действительно находилась «на широкой аллее, ведущей от» и до, и была при этом ближайшей к Кобзарю (справа, если смотреть на выдающегося поэта, и слева, если смотреть на цветомузыкальный фонтан). Но обычно она была занята шахматистами, а поэты из окружения Мотрича чаще всего «кучковались» на тех скамейках, которые ОКРУЖАЛИ великого Кобзаря.

Кстати или некстати, но о знаменитом голом купании поэта Мотрича в «пруду» «Зеркальной струи» в августе 1967 года посетители «ямы»-2 (и Семен Г. в том числе) знали все подробности уже на следующий день после этого яркого события в культурной жизни г. Харькова.

 

Победе памятник воздвигнут рукотворный:

 

Вот теперь уже точно пора переходить к «художнику слова», точнее к его «Каталогу несостоявшейся выставки». А почему именно на Баха пал мой выбор? А потому что он НЕИМОВЕРНО ВЕСЕЛЫЙ и он же ХАРЬКОВЧАНИН НАВСЕГДА. И этого, как высказался Набоков, «с нас довольно». Как-то в «Демарше энтузиастов» я прочитал смешной текст-идею Вагрича Б. под названием «Сон». На мой юмористический взгляд она (идея) и он (текст) улеглись друг на друге (одна на другом) исключительно гармонично. Между ними и лезвие бритвы не просунешь.

А вот в его «Каталоге...» есть интересная идея и, к сожалению, больше ничего. А надобно было, как мне ошибочно представляется, эту идею подразвить. Например, он мог бы слегка передернуть, внеся в прямые цитаты классиков литературы свой бахчаняновский юмор. Например, так, как это сделал «практически 9-классник» Эзоп Н.-сын в своем всемирно известном (смотрите чикагский журнал «Лексикон») сочинении «Как я вне классно провел лето 1979 года»:

 

«12 января. Вокруг изобилие деревьев разных ценных пород и сортов (березоньки, тополя-тополя, антоновские яблони в цвету, дуб Толстого) и духмяные травы (ковыль, лебеда, крапива, конопля, Иван-да-Марья-Ивановна). И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной.

13 февраля. Под утро приснился чей-то нос. Старшина Цирюльник чуть просунулся в дверь караульного помещения, и, впустив вперед себя вчерашние винные пары, отрапортовал: «Товарищ майор, вас вызывает к себе генерал Носов». «Вот цирюльник — такой нос... тьфу, сон испортил», — возмущается майор Ковалев и просыпается в притворном испуге. Он оправляет заспанное лицо, проводит на нем аудит и, не обнаружив недостачи, удовлетворенно сморкается. Однако к генералу идти не торопится и гоголем расхаживает по комнате.

14 марта. Дуб Толстого (пересказ). На краю дороги, неподалеку от беседки, стоял дуб. Вероятно, в 10 раз старше берез, составлявших лес. Он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися ему старыми березами и молодыми березками. Только он один не хотел подчиниться обаянию времен года и не хотел видеть ни зимы, ни весны, ни лета, ни осени».

 

Теперь в порядке РЕВАНША привожу два картинных «подкола».

1. «Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была изображена красивая местность»... простиравшаяся в печальной пустыне, пересеченной холмами и оврагами.

2. «...картина, представлявшая какого-то воина в шлеме, в латах, с копьем в руке, едущего верхом по песчаной пустыне»... в поисках мельницы, с которой ему ужасно хотелось сразиться. Росинант его шел шагом и скоро стал. «Беда, барин, — закричал сопровождающий воина Санчо, — беда: буран!»

Эх, Вагрик, посоветовался бы вовремя со мной, глядишь, и сделал бы из своего каталога КОНФЕТКУ ЛИТЕРАТУРНУЮ...

 

А ПОСМЕЛ я критиковать (то есть «прикалываться») самого Баха вот почему. 51 год назад («вот ужас!» + 1) он проходил по аллее шахматистов, увидел, что я играю в шахматы, подошел, посмотрел минутку, сделал мне пару юмористических замечаний (типа Бендеровского «Аут, класс игры невысокий») и поплыл себе дальше, «стилем Бахчаняна», по направлению к зоопарку. Вполне возможно, на встречу с Эдичкой. Вполне возможно, портвейн пить...

Вот почти и все, что я хотел вам поведать о «бахче лимонов». Большое спасибо, что дочитали почти до конца.

 

P. S.

Вспомнил! Великий декоммунизатор Бах в Харькове жил на улице... Плехановской.

 

P. P. S.

Еще один миф о Вагриче: в Нью-Йорке Бахчанян был директором «Армянского радио», вещавшем на черный квадрат Гарлема. Угадайте, кто автор мифа?

 

N. B.

Согласно завещанию, третья часть праха Вагрича Акоповича Бахчаняна была развеяна в г. Харькове (над рекой Харьков).