Поэма- воспоминание

 

ВСТУПЛЕНИЕ

 

Есть память сердца.

Мне ли объяснять

Понятия

Весомого

Значенье,

В котором дом,

Твои

отец и мать,

И первое

Девчонкой

Увлеченье,

И все

Что память бережно

Хранит,

Листая

Пожелтевшие

Страницы,

И что порою

Душу бередит

И заставляет сердце

Чаще биться.

Но есть еще

Природы щедрый

Дар,

Таящийся

В глубинах

Подсознанья,

Тот самый

Неизведанный

Пульсар,

Дающий импульс

На воспоминанья,

Врывающийся,

Как девятый вал,

Несущий гибель

Или обновленье…

Его я

Сердцем памяти

Назвал,

И не нашел

Точней

Определения.

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

Матери моей, Вере Семеновне,

посвящаю

 

I

 

Мне часто снятся

Чайки в вышине.

Они кружат

Над синим бесконечьем

И голосом

Почти что человечьим

О чем-то

Будто жалуются мне.

Крик чаячий

Пронзительно-печальный

В видении

Живом

и нереальном,

Как некая

Связующая нить,

Меня уносит

В год послевоенный,

В то самое

Курильское

Селение,

Где предстояло

Двадцать лет прожить.

 

Мой берег детства,

Радости корвет,

Там середины

Не существовало:

Уж если шторм.

Так просто небывалый,

А если солнце,

То щедрее нет.

Там все

Подчинено

Крутой стихии,

Учившей нас

И жить и выживать.

Не потому ли

Стал писать стихи я,

Ведь было в жизни

Что-то пожинать.

А тут

Добрей оратая

Не сыщешь,

И доброе

Всегда свое

Возьмет,

Когда по молодецки

Ветер свищет,

По-молодецки

И душа поет,

Она

По всем суждениям

И меркам,

Незримо

Воспаряет

Над тобой

И вдруг,

В порыве радостном

И дерзком,

Берет

Бразды правления

Судьбой,

И вот

Уже и сам ей черт

Не страшен,

Не то, что там

Лихих ветров

вытье…

В порывах тех

И складывалось наше

Нехитрое,

Как есть,

Житье-бытье.

На острове.

На отмели песчаной

Дощатые бараки

В два ряда

И стали нам

Землей обетованной.

А что бараки –

Вовсе не беда.

Мы и хужее во сто крат

Видали,

Оно переселенцам

Не впервой.

Да мы

от счастья

Просто ликовали,

Что хоть уж крыша

Есть над головой.

А потому

Нет повода печали:

Южно-Курильск –

И свет в окне, и дом.

Лиха беда,

Как говорят,

В начале,

А там своим

Пойдет все чередом.

Мы здесь прошли уже

Закалку стали.

К тому же с нами –

Он,

Товарищ Сталин!

А он-то видит

Очень далеко.

Ему известно,

Как нам нелегко.

Но и ему не легче

У кормила, –

В руках страна,

Не то

что там

Курилы

И родина

Прекрасной

Сулико.

Я помню,

Хоть и был тогда

Мальцом,

Как вся страна

Его боготворила.

Он был для нас

И Богом, и Отцом,

Тем более

У черта на Курилах.

Но почему

Один и тот же сон

Ко мне

ночами

Приходил,

пугая,

Как будто бы

Идет за мною он,

А я куда-то

В страхе

Убегаю.

Ведь я не мог

Такого ничего

Еще и знать о нем

По малолетству,

И, как и все.

Молился на него

За то

Мое

Счастливейшее детство.

Но этим сном

Его авторитет

В себе крепил,

Как истинную

Веру…

Особо статен

Наш менталитет,

И этот фактик

Лишь

тому

Примером.

Ах, как удобно

Веровалось в чудо

Что наш Отец

И дни и ночи весь

В заботах

О судьбе

Простого люда.

И грела нас

Та подленькая лесть

Не потому.

Что кем-то повелелось,

Дабы молчал вовек

Народа глас,

А потому, что думать

Не хотелось.

Зачем,

Когда

Он думает за нас.

Нет, не вождизма –

Ветра дуновенье,

Самих себя

Обязывали мы

На подвиги,

На труд

И вдохновенье,

Без оберег

От тюрем и сумы.

И надо будет –

Силы мы утроим,

И волю для поддержки

Призовем,

Не хижины,

Дворцы себе отстроим,

Тогда уж точно

Славно заживем.

Да время-то еще

Какое было.

Всего лишь год,

Как кончилась

Война.

Едва-едва

От горя отходила

Истерзанная ворогом

Страна.

Но мы воспряли!

С каждым новым днем

На гребнях волн

Победной эйфории

Самим себе

Надежду мы

Дарили,

Что легче, наконец.

Теперь вздохнем.

Но где-то

В подсознании глубоком

Крамольная проклевывалась

Мысль,

Что вовсе не привольно

И широко

Живем,

Хоть и для счастья

Родились.

Мы эти мысли прочь

Со страхом гнали,

Как прогоняют

Козни сатаны,

Да ведь вторая сторона медали

Прорехою зияла

У страны.

Однако ждали,

Что, в конце концов,

Проклятое

Изыдет

Положенье,

И не его кляли,

А окруженье –

Завистников.

Льстецов

И подлецов.

Мечта мечтой,

Но мы уже устали,

И ты прекрасно знал,

Товарищ Сталин,

Что на тебя растет

В народе зуб.

Но,

чтоб отвлечь людей

От горькой жизни,

Ты гений свой опять

Явил Отчизне

И кинул кость народу –

Длинный рубль.

 

II

 

Будь трижды

Длинный рубль

Благословен,

Эквивалент и двигатель

Прогресса.

Тогда о нем

Вовсю молчала

Пресса.

Но он не зря

Придуман был

Взамен

Великого всеобщего

Маразма,

Который звали мы

Энтузиазмом.

С двадцатых

Рос гайдаровский

Мальчиш!

Шагали новоявленные павки

На вечные магнитки

И боярки, *

За труд имея свой

Почти что шиш.

Но этот труд

Был той опорой

Счастья,

Что воплощала в жизнь

Мечту людей,

Единым строем

Вставших в одночасье

Под стяг коммунистических

Идей.

Которым,

кстати,

На руку играло

И то,

Что начинали все

С нуля,

И то,

Что не имела капитала

Партгвардия

Московского Кремля.

Но слово НАДО

Звуками набата

Неслось,

Как новоявленный завет…

Мы с этим

Пресловутым словом

«надо»

Носились целых

Семь десятков

Лет.

А главное,

Мы верили охотно

В те самые

Призывные

Слова:

«Социализм

Пришел бесповоротно!..»

Бог с ними, со словами,

Трын-трава.

Все сделаем,

Чего ни пожелаем,

Чтоб сказка былью

Стала на земле.

Ну а про тех.

Кто этому мешает,

Пусть голова болит

У них,

В Кремле.

Мы не просили

Хлеба или зрелищ,

Мы просто жили лозунгом:

«Даешь!!!»

Надежду сотоварищи

Разделишь,

Да на пустой живот

Не попоешь.

Но все проходит.

Как сказал мудрец:

«Не замесить

одним желаньем

теста».

К тому же рубль

Советский

_________________

* Магнитка – одна из веховых строек начала социализма. Боярка – станция, куда Павка Корчагин тянул узкоколейку.

Наконец

Нашел свое

Достойнейшее место.

И потянулись

По родной стране

Семей и одиночек

Вереницы,

Поскольку

В очень дальней стороне

Помахивали крылья

Рыжей птицы,

Как рубль наш

Окрестили смеха для,

За глупый вид

С войны ржавевших

Пушек.

Ну, словом, не хватало

У рубля,

Казалось,

Этих самых конопушек.

Мал золотник,

Да нам-то

Нипочем,

К тому же

Не без гордости

Заметим,

Страна

С войны

Чуть выправив плечо,

Довольствовалась

В те года

И этим.

Мы тоже подчинились

Этой доле.

Тут ведь

рубеж:

Иль ты, или тебя…

Тем более,

Что шли сюда по воле

Вербовщиков советских

И рубля.

Того рубля,

Что был длинней

Ладоней

Лихих охотоморских

Рыбаков,

Ведущих род

Еще с сибирских тоней

Потомственных

Российских

Мужиков.

И рыжий на Курилах

Стал мерилом,

Поскольку

Доставался не за так.

И если про кого-то

Говорили,

Что этот малый

Вовсе не простак,

То, значит, имярек

Не из последних,

Брал не нахрапом,

А ценой хребта,

И я горжусь,

Что –

их

Прямой наследник.

Но это будет все

Потом.

Когда

Себя молитвой крестной

Осеня,

Увижу вдруг –

Полвека за плечами,

И крики

Вечно странствующих

Чаек

Призывным зовом

Станут для меня.

Когда придут

И опыт, и уменье

Родить

Хотя б одно

Стихотворенье

О той земле,

Где я и жил, и рос,

Земле,

Родною ставшей,

И в которой

Завистников не терпят,

Как историй,

Ответа не дающих

На вопрос.

 

III

 

О, нелегка наука

Побеждать,

Особенно

Когда свою

Натуру, –

Каких тут дров

Не наломаешь

Сдуру –

Аника-воин,

Ну, ни дать,

ни взять.

Махнешь рукой,

Да и начнешь сначала,

Дабы душа

Без дела

не скучала.

Оглянешься назад…

Вот это да…

На кой ты черт

Себя работой

Мучил?

И вроде бы старался,

Да как лучше,

А получилось снова,

Как всегда.

А почему?

Что, собственно,

Случилось?

Считали эдак.

Получилось –

швах.

В конечном счете

Не позолотилось

На наших,

На Курильских,

Островах.

А все куда как просто…

Оказалось,

Что вроде и платили

Здесь с лихвой,

Но обошла

Одна сторонкой малость:

А как распорядиться

Той деньгой?

Ну, заработал.

Отложил излишек

На всякий случай

Да про черный день,

А все мы грешны.

Все в кругу страстишек,

Все повернем

Однажды

Набекрень.

И эту психологию ничтожеств,

Неясную

Стороннему уму,

Товарищ Сталин

Мудро подытожил.

А мы еще

Так верили ему.

С его подачи

Это повелося,

И власти

Не желают

Что менять, –

Где заработать

Денег

Довелося,

Там до копейки их

И оставлять,

Дабы

По белу свету

Не мотались,

А вкалывали.

Сколько хватит

сил,

Ну и как можно

Дольше

Оставались

В местах,

Куда сам черт

Позаносил.

Оно, на черта,

Только понадейся,

Когда деньжища

Жжет тугой карман.

А в магазинах водки

Хоть залейся,

Не море даже –

Целый океан.

Вот и пропьем

Иль в карты

Проиграем,

Или потратим лихо

На «ледей».

По маковку

Наешься этим

Раем,

Пошлейше

Развращающим

Людей.

Кто одинок,

Коварная удача

Легко могла

В ловушку заманить.

Семейным.

В этом ракурсе,

Тем паче

Заветной суммы

Ввек не накопить.

Чего порой не выдашь

На потребу

В те

Памятные присно

Времена,

Дабы купить

Всего буханку

Хлеба…

А пару сотен

Стоила одна

И более,

Когда случалось

Мало.

Но мы пришли сюда

Не погостить.

И многого

Для жизни

Не хватало,

Но как-то все же

Надо было

Жить.

Да и в семье

Отнюдь не по ребенку.

У папы с мамой

Трое было нас.

И хорошо,

Когда есть

Коровенка,

А без нее

И впрямь беда

Подчас:

Кормилец-то один всего,

Папаня.

А мама –

Лишь за всеми успевай.

День начинался

С самой ранней рани:

Всех накорми.

Одень

И обстирай.

Ну а отец,

В погоне за удачей

Таранил голубую целину.

Не пофартит –

Глаза угрюмо прячет,

А пофартит –

Даст должное вину.

Да наш-то

Зарабатывал

Дай Боже,

Мог и позволить

Лишнее

Порой.

А если

Кто в моря уйти не может?

Вот уж кому

был

Длинный рубль

Петлей!

И те мечты,

Когда вербовщик шало

Расписывал

Про длинные рубли,

Здесь разбивались,

Как волна о скалы,

И гибли,

Как на рифах

Корабли.

Хоть наизнанку

Выверни себя

А не осилить

Подлого коварства

В подарочном

конверте

Государства –

Означенного

Длинного

Рубля.

Мечту легко

В самом себе

Лелеять,

И никакою силой

Не развеять,

А взять ее

Попробуй

С кондачка.

Казалось бы,

Работай –

И воздастся.

А на поверку –

На крючок попасться

И не сорваться

С этого

Крючка.

 

IV

 

Земля,

Она и в Африке

Земля.

И каждый клин –

Он для кого-то

Близок

Не ради лишь минутного

Каприза

И уж не ради

Длинного рубля.

Земля,

она,

Как вечный голос крови,

Живет в тебе

Не только вехой

Кровлей,

Спасавшей от ветров

И от дождей,

Земля,

она,

Как самое святое,

Поскольку

Предназначена судьбою

Не выдуманной кем-то,

А твоей.

Твоей,

С которой ты

Делил по-братски

Краюху хлеба

И глоток вина,

И половинку

Ватного

Матраца.

Она тебе

Как мать

Или жена,

Всегда приветит.

Наградит сторицей,

Когда ты к ней

С улыбкой

И добром.

И в ввек тебе же

Не отматериться,

Когда

Возьмешь земельку

На излом,

Да все себе,

Не думая о прочих,

Взамен

Не отдавая

Ни шиша.

Душа

Сама себе

Накличет порчу,

Коли бирючья,

Черствая

Душа.

Все, что уплыло,

Не переиначить.

Мы брали все,

Что требовалось

Брать,

И не спешили

В общем-то

С отдачей.

Да ведь и нечем

Было

отдавать.

К тому же мы

Тогда совсем не знали,

Что островам

Дана иная

Стать,

Что нас

За длинный рубль завербовали

Затем лишь только,

Чтобы

Куш сорвать.

Ведь –

не свое!

Что б там

Ни говорила

Истории

Военная

Пора,

Когда России

Южные Курилы

Достались

Легким росчерком

Пера.

Не потому ли

Власти не спешили

Обжить

И обустроить

Этот «рай»,

Наверно

понимали –

Согрешили…

Но мы считали –

Наш,

Родимый край.

И мы трудились.

Как могли трудиться,

Наперекор

Туманам

И штормам.

И некогда назад

Оборотиться

И поглядеть,

А что же было

Там

В эпоху

Россиян-землепроходцев

С казацким неотъемлемым:

– «Гуляй!..»

Они упорно

Шли сюда

Встреч солнца,

Где обитал

Курильский житель

Айн.

О,

Тут с размахом

Вольница летала,

Сгребая

На халяву

Ясаки.

Гордиться должно б…

Только не пристало,

Уж больно

Лютовали

Казаки.

Понятно,

Цель оправдывает

Средство.

Бравада

Наших славных

Казачков

Передалась,

Как видно,

По наследству

Теперь,

При заселенье

Островов.

Как ни молчат

Истории скрижали,

Что россиянин

Мог

Полютовать,

Так воспитал и нас

Товарищ Сталин:

На побежденных

Попросту

Плевать.

Ведь мы

Не на пустой надел

Пришли.

Давно

Обосновались тут

Японцы.

Столетья два

Они встречали

Солнце

На этом самом

Краешке земли.

Но мы

Ничуть не мучились

В сомненьях,

Мы попросили их

Без промедленья

Покинуть

Территорию

Тотчас.

Нам по фигу

Истории причуды,

К тому же

Победителей

Не судят.

А мы ведь

Победители как раз.

 

V

 

А что японцы?

Что ни прикажи,

Они исполнят

В точности,

С улыбкой.

Пусть

Принадлежность им Курил

И зыбка,

Но отобрать

Так просто…

Не скажи.

Все ж

Двести лет

Не фунт изюму –

Судьбы

Ломались их

Да нам – то…

Не убудет.

Переживут,

Они

Свое возьмут.

И взяли…

Не дай Бог

Такого сраму –

По двадцать

(и не больше!)

Килограммов.

А нажито

Поболе было

Тут.

Мы относились к ним

Как к побежденным.

И каждый

Из ватаги пацанов

Считал себя

Едва ли не

Буденным,

Ну,

разве что,

Без шашки и усов.

Стратеги

Черти.

Мало нас

за это,

Видать, отец

Охаживал порой

Своим исконным

«Университетом»,

Дабы соображал

Сынок башкой,

А,

так сказать,

Не тем известным

Местом,

Где запросто

Погуливал

Ремень,

Когда,

Слетев

Как курица

С насеста,

Для игр сынок сбегал

На целый день,

И забывал о том,

Что маме надо

Помочь немного.

Дом-то ведь

На ней.

Ах,

детство,

Детство,

Жизни всей отрада

И чувство

Безмятежности

Моей.

Мастак я

На веселые

Проделки.

Но мучает

Всю жизнь меня

Одна,

На первый взгляд,

Казалось,

И безделка.

Но лишь на первый.

Все она,

Война…

Ведь мы уже

Не просто были

Дети,

А поколение

Фронтовиков,

С триумфом

Прошагавших

По планете

От края к краю

Двух материков.

Сознанья переполненный

Такого,

Ну и,

конечно,

От избытка

Чувств,

Я,

шпингалет,

Шагал

Правофланговым!

А честно –

Пробирался,

как

Лангуст

Среди кораллов,

Около прилавков.

И даже дум

Не переворошив,

Своею

Незадачливою

Лапкой

Схватил пучок

Зеленой черемши.

Базарчик был

Не просто

Очень мал.

Десятка два,

Не более,

Торговцев

Все тех же

Презираемых

Японцев,

Торгующих

Тем, что им Бог

Послал.

Пропажи не заметил

Продавец

И не гадал,

Что так ограбят

Нагло,

Он ведь и сам

Был, как и я,

Малец,

Ну, может, старше

На год

Или на два.

Но видели другие,

И ему

По-своему

Чего-то там

Лопочут,

А он и верить этому

Не хочет

И мешкает немного

Потому.

А мне в тот миг

Под взгляды их

Косые

Легко-легко

Становится вдомек,

Что дело явно

Пахнет керосином,

Так что,

пацан,

Пускайся наутек.

А тот вскочил.

Ну,

мне куда деваться?

Где помощь ждать?

Естественно –

Домой!

Что духу есть

Давай ретироваться,

Тот,

В том же темпе,

Быстренько за мной.

Уже в канаву

Брошена покража,

А тот бежит…

Что с бедолаги

Взять:

Ему не столь

Важна его

Пропажа,

Как важно правоту

Мне доказать.

Как добежал,

Не помню –

Ад кромешный,

От перепугу дрожи не унять.

Пытается япончик

Безуспешно

На полурусском

Что-то объяснять.

Да где ему,

Не угадал момента

И не понять сердечного

Никак,

А ведь у нас

Какие аргументы,

Один всего,

А именно – кулак.

Повержен враг,

Покинул поле боя,

Умыв

Кровавой юшкою лицо.

Мы проводили,

Вслед смеясь

И воя…

Теперь мне стыдно

Перед тем юнцом.

Коль жив еще,

Прости мне.

Незнакомец,

Ту шалость,

Что была подлей

Огня,

Что был избит

За то, что ты –

Японец,

А не зато,

Что напугал меня.

И взрослые

Тогда не пощадили,

Когда ваш час

Нерадостный пробил,

Когда

На корабли вас

Посадили

И без поклажи

Выперли с Курил.

Не без ехидства

Мы на то

Взирали:

Еще б,

Капиталистов обобрали!

Знай наших

На сейчас

И наперед…

Ну, хоть один

Сказать толпе

Нашелся б:

– Капиталистов

Раз,

два

И обчелся.

А остальные,

Как и мы –

Народ.

Через полвека

Споров и страстей

Они ответят

На такое действо

Не умыслом,

Исполненным злодейства,

Но истинною

Щедростью

Своей.

 

VI

 

Беспрецедентен

Времени урок.

И мне

Уже ничем

Не оправдаться,

Да и, наверно,

Поздно извиняться,

Дай Бог,

Оно пошло б

Потомкам впрок.

Ничем себя

Мы так не унижаем,

Как тем,

Что бессердечно

Осуждаем

Того, кто слаб

Или забит судьбой.

И что б ты не таил

В себе

Под спудом,

Не надо торопиться

С пересудом,

Дабы не плакать

После

Над собой.

 

Мы на Курилах

Трудно начинали

В тот самый год,

Послевоенный год.

Деньгами соблазненный

И чинами,

Нескладный

Подобрался тут

Народ.

Но –

кто ни есть,

А коли

Есть

охота,

Бери лопату

Сеть

Или перо, –

Любую для тебя

Найдут работу.

Ты здесь судьбу

Поставил на зеро.

И как там,

Обойдет тебя

Фортуна

Или фартовый

Вынесет венец,

Ты здесь во власти

Грозного Нептуна.

А потому

Всему один конец,

То бишь,

пупком,

Горбом,

Соленым потом,

Кляня себя,

Со всеми зол

и груб,

Сорвешь в себе

Ту самую охоту

За этот самый

Самый длинный

Рубль.

Здесь бились с жизнью

Как на поле

Брани,

По крохам

Отвоевывая

Суть,

В которой –

В ночи,

В утренние рани

И в день до ночи –

Труд

Не как-нибудь.

И океан

Делился без утайки,

Давая рыбу,

Крабов

и траву,

Поскольку

Человеческая спайка

Морскую

Покоряла синеву.

И постепенно

Плевелы от зерен

Жизнь отделила

В бурной суете,

А значит,

те,

Кто более проворен,

Кто не по нраву обществу

И те,

Кто вскоре понял –

Рубль тут не длиннее

Добытого на шахтах

И в полях,

В любом углу России…

Поскорее

Отбыл назад,

В обжитые края,

Уехал тот,

Кто все же накопить

Сумел

В неизмеримой передряге,

Уж как-то подфартило

Бедолаге,

Дай Бог ему

Спокойно век дожить.

А мы остались.

Как же не остаться –

И не на что,

И некуда податься.

Ну что поделаешь –

Не повезло.

От дум

Не разорвать себя

На части,

Не лучше ли

Пытать по новой

Счастья

И победить себя

Судьбе назло.

 

VII

 

Таким он был,

Послевоенный год,

Обосновавшись

На земле Курильской –

Мечтой,

Недосягаемой и близкой,

И судьбоносным –

Дел невпроворот!

Надеждами

И разочарованьем

И новых мест –

Очей очарованьем,

И новым смыслом

Тех далеких дней,

Украсивших былое

Панагией.

И бьется мысль

В тенетах ностальгии,

Как бьется сердце

Памяти моей.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

Отцу моему, Якову Рихардовичу,

посвящаю

 

I

 

Окрашен синевою

окоем,

Беспечно уходящей

В поднебесье,

Где чайки безмятежно

Куролесят,

Крича порой

о чем-то о своем.

Пусть мельтешенье их

И хаотично,

Оно то

курильчанину

Привычно,

Как звезд в ночи

Привычен хоровод,

Вот непривычна

Тихая погода

В такое на Курилах

Время года:

Март,

пятое,

Пятьдесят третий

Год.

 

Мы этот день

Запомним на века.

И говорить о нем

Не перестанем,

Поскольку в жизни,

Он,

Товарищ Сталин

Совсем не однозначная

Строка,

Поскольку жизнь

Отнюдь не балаган,

Где можно

Каждый миг

Переиначить:

Ты в ней –

единственный

Из могикан

Своих надежд,

Ну, а стези –

Тем паче.

И все,

Что предназначено

Судьбой,

Тебе пройти

придется

Непременно,

Поскольку жизнь

Хотя и вечный

бой,

Да бой то он с успехом

Переменным.

Но,

впрочем,

С высоты минувших лет,

Легко судить нам

Времени задаток.

А той весной

Я был всего лишь

Шкет

Из вечных почему

И непоняток.

И может быть

Поэтому она,

Пора той жизни,

И была счастливой,

Поскольку сам того

Не сознавал,

За что судьбою

Сослан на Курилы.

Да и

не понималось,

Как беда,

Скорее – фатум

Горько неизбежный.

Текла времен

Неслышная вода,

И я по ней

катился

безмятежно.

Не канет в Лету

Прошлое мое…

Хотя не раз,

Да и не два,

Желалось,

Дабы ушло скорей

В небытие,

Что Богом

в испытанье

Назначалось,

И время мчалось

Вереницей лет,

Хотя, казалось, –

Медленно плетется…

Оно потом

Летам удержу нет,

Когда в минувшем

Детство остается.

Да что там

время,

Если жизнь моя

Была еще

Веселою забавой…

Гадал ли я,

Как и мои

друзья,

Что вся страна

Стоит у

переправы.

Да нет, конечно.

Кто предполагал,

Что – вот она,

Вселенская потеря...

Я просто

Вдоль по улице

Шагал,

Неся пятерку

верную

В портфеле.

Да нет, не шел,

Летел-таки

домой,

Исполненный

Неслыханного

Счастья,

И от того, конечно,

Сам не свой:

Пятерки я носил домой

Не часто.

Не потому,

Что был тупоголов.

Отнюдь.

Но я… не очень то

Старался.

Хотя и

фантазер,

и острослов…

И, все-таки,

В отличники не рвался,

Поскольку знал –

Не по ранжиру чин.

Их в нашей школе

Как-то

не любили,

И, иногда,

Без видимых причин,

И по причинам явным,

Просто били:

Наушничали черти.

Где ж понять,

Что вся страна

Тогда была в сексотах,

И этого,

к несчастью,

не отнять.

Из жизни

Пробудившейся

Босоты.

Как не отнять

Великих перемен

И ликованья светлого

Повсюду,

И счастьем

переполненного

люда,

В рабочей буче

Напряженных смен.

И не отнять

Подспудного сознанья

В повальной

эйфории

ликованья

Где болью и другая сторона,

Той жизни

Испаленной

И – спаленной…

Но шли, как в бой,

Строителей колонны,

Дабы мощней

Была моя страна.

 

II

 

Да, время

Точно было непростым.

Бурлившее

Страдой послевоенной,

Наполненной

Восторгом упоенья,

В котором

Дух Победы

Не остыл,

Оно

Почти что

В бешеном галопе,

На зависть

Изумившейся Европе,

Рождала сонм

Блистательных идей.

И Родина

В свершеньях небывалых,

Опять,

Восстав из пепла,

Созидала,

Гордясь итогом

Пройденных путей.

 

А ведь лишь семь

Каких-то лет назад

Оно зияло

Окнами пустыми,

Пугающе дымило,

И пустынно

Встречало

Русской армии

Солдат.

От Черного до Белого

Морей,

Жестокостью картин

Плешин облезлых

По площадям

Невспаханных

полей,

Оно ржавело

Грудами железа.

Да что там!

Здесь,

У самых рубежей

Великого

Земного

Океана

Среди

Природой созданных

Межей,

И тут они,

Безрадостные раны.

А на Шумшу,

Где шел жестокий бой,

В том,

Сорок пятом,

Маетною сутью,

И по сей день

Валяются гурьбой,

Напоминая

Боль войны

Собой,

Остовы

Неразобранных

Орудий.

Но мы

Поры военной детвора

Иначе тот хаос

Воспринимали.

Нам лавры героических:

- «Ура!!!»

Вразрез всему

Покоя не давали.

Мы сожалели,

Что совсем не нам

Достались взвизги

Фронтовых метелей.

Откуда знать

Сопливым пацанам,

Что было там,

В войну,

На самом деле.

Оно ж видней,

Когда со стороны.

И, отступленья

Гордо не прощая,

Судили строго

Значимость войны

По воинам,

Что с фронта

Возвращались.

И мы,

Поскольку

Каждый был герой,

А самый главный –

Он,

Товарищ Сталин,

Тогда своей

Любимейшей игрой

Игру в войну

Естественно считали.

И кто опишет

Радость пацана,

Когда ему,

Из прочих всех

Погодков,

Вдруг

Доставалась все-таки

Она,

Обычная

Солдатская пилотка.

А мне уж счастье!

Через пару лет,

Дружок,

Сын капитана,

Однолетка,

Преподнесет

В день ангела

Презент:

Представьте –

Офицерскую

Планшетку.

Сейчас кого

Обрадует такой

Знак уваженья

Истинно бесценный.

А время

Полноводною рекой

Бежало вдаль

Стези послевоенной.

Гремело

Величавостью речей,

Летевших из динамиков

Повсюду,

Хотя толикой

Сущности вещей

Скорее потакало

Словоблуду.

И все ж оно

Основою основ,

Взвивая жизнь

Затейливой спиралью,

Манило транссибирской

Магистралью

До тихоокеанских

Берегов.

Оно кипело

Форте и пиано,

Назло врагу,

На радость россиянам,

Объединенных

Верою одной:

Еще одно,

Последнее

Усилье,

И явится

Эпоха изобилья,

И счастье воссияет

Над страной.

 

III

 

В деяньях небывалых

Преуспев,

Казавшееся

Варварски жестоким,

Но все-таки прекрасное,

Далеко

Забыть не позволяет

О себе.

Тогда сплелись

И небыли, и были…

Но только в них

Далекие Курилы

Как нечто неприметное…

Увы.

Оно и жизнь

Ключами клокотала:

Гонялись мы тут

Все же

Не за малым,

Но…

Как дитя без глазу,

У Москвы.

 

Курилы – это

В море корабли.

Но как-то

вышло так,

Что затиралось,

Все что трудом

И потом

Создавалось

На этом вот

Лихом краю земли.

Никто

В центральной прессе

Не писал

О здешней

Повседневности стихии,

И уж

тем более

Не прославлял

Героику земли

В перипетиях.

Что жили

здесь

Не то чтобы в аду,

Но далеко

Не в райском

окруженье.

Здесь тайное все

Было на виду,

А явное

Молило о прощенье.

Здесь, за каких-то

Пару-тройку лет,

Слетал,

как перья,

Лоск материковский,

Здесь не играло

Слово-амулет:

«Я – питерский!»

И даже:

«Я – московский…»

Здесь просто жили,

Как кому моглось.

Судили

по труду

И по уменью.

И пили также,

Как кому пилось, –

Кто в меру,

Кто до умопомраченья.

Здесь умный в гору

Тоже

не ходил,

И обходных путей

Искали также.

Вся жизнь – по кругу

И по мере

сил,

Как выпадает

В море экипажу,

С которым –

в радость

И наоборот,

Которому ты верен

И не верен,

Пока не встретишь

Долгожданный порт

Или не спишут,

Где-нибудь,

на берег.

Тут точно также

Верили в тебя,

Или, не веря,

Исподволь косились,

Но принимали,

Душу теребя,

Себе, тебе...

Но…

Такова Россия,

В которой,

Даже если отчий дом,

Жизнь иногда

Вконец невыносима...

А надо же

Напомнить и

О том,

Что,

Несколько южнее, –

Хиросима.

- Ну, –

Скажут со смешком, –

Наворошил:

Где Хиросима,

Где –

Курил граница…

И все-таки,

Тревогами души

Своими,

Не могу

не поделиться.

Формально – так:

Пустая болтовня.

До хиросим и впрямь

Далековато.

Но

С некоторых пор

Гнетет меня,

Мыслишка

Подоплекою чреватой:

Какое расстояние

Спасет,

Когда тайфун

Природные кошмары

Всего за сутки

Запросто несет

У нас почти

На пол

земного

шара!

И пусть то было

Восемь лет назад,

Но мы же

в это время

Тоже были

Не где-нибудь,

Где спеет виноград,

А туточки

Махорочку курили.

Но вот кого

Заботила всерьез,

Такая, мягко скажем,

Ситуация.

И сколько мы

На дню хватали доз

Повышенного фона

Радиации.

И, если – чушь,

(А ежели не

чушь?!),

Кто ныне скажет,

Как оно там

было,

И сколько их

Непросвещенных душ,

Пора непосвященья

Загубила.

Ведь мы –

Ни сном, ни духом

О беде

Тогда постигшей

Нашего соседа.

Свои бы тут

Перелопатить беды,

А там хоть черт

Пляши по бороде.

Страна ведь из

Разрухи поднималась,

Заря счастливой жизни

Занималась,

Под алой сенью

Сталинских

знамен.

И молотило вдрызг

И колотило…

А, впрочем,

Ведь иного

Не светило,

Ни здесь, у нас,

Ни там, в Москве,

Где – Он.

 

IV

 

Мы верили

В бессмертие вождя,

В грузинское

На зависть

долголетье,

И даже речи не велось

О смерти,

Что годы и его

Не пощадят.

Он был для нас

Как нечто неземное,

Наджизненное,

Горнее,

Святое.

И снимкам

Из обычнейших газет

Мы,

Как иконкам редким,

Были рады!

И клеили их,

Пусть не над лампадой,

Но все же там,

Где ярче падал свет.

 

И я своим умишком

Понимал,

Великий смысл

Его предначертаний,

И, в детской

Эйфории почитанья,

Как все,

Его апостолам

Внимал.

О,

Нас учить умели.

Мудрецы!

И кнут и пряник –

Все годилось в дело.

По маковку хлебнули

Огольцы,

Того

Своим

Отнюдь некрепким

Телом.

В искусстве даже,

Исключая риск,

Обозначались

Менторские роли…

В забытый Богом

Наш Южно-Курильск,

Театр приехал как-то

На гастроли.

В кипенье буден

Жизни островной

Событие совсем

Не рядовое:

Как ни бравируй тут

Перед собой,

А мы,

В какой-то мере здесь, –

Изгои.

Оно и в самом деле.

Вопреки

Чиновничьей тех лет

Организации,

Мы жили

Бесконечно далеки

Элементарных

Благ цивилизации.

А тут – Театр!

О, как он всколыхнул

Весь наш уклад

От мала, до велика.

Как праздником

Счастливым

Полыхнул

Над островом

Светло и многолико.

К нам запросто,

Как в гости на чаек,

Шли и

Генералиссимус Суворов,

И «Сын полка»,

И верный горбунок,

И прочие творения

Актеров.

И был спектакль.

Из множества затей,

След о себе

Он тем лишь и

Оставил:

Что в части

Заключительной своей

На сцену выходил

Товарищ Сталин.

Высокий, стройный,

С Золотой Звездой,

В точь на картине,

Что висела в школе,

Он весь таки лучился

Добротой,

И покорял

Доступностью такою.

Но суть не в том,

Как он,

актер,

играл,

Считал, пожалуй, –

Искренне, и чисто.

Тут важен

Прихотливый ритуал,

Что предварил

Явление артиста.

За пять минут

До выхода его

От ряда к ряду

Прокатился шепот:

«Как Сталин выйдет –

Всем до одного

Кричать «Ура!»

И в такт

в ладоши

хлопать!»

Как этот эпизод

Не обзови,

Но смрадный дух

Навязанной приязни,

И был тем проявлением

Любви

На фоне

Тайной в нас

Вождебоязни.

Хотя считалось –

Все наоборот,

Любовь казалась

Искренней и верной…

Когда,

какой,

Признается народ

Что по уши увяз

Во лжи и скверне.

Я тоже ведь

Его боготворил,

В чем признаюсь

Без ложного кокетства,

И всей душой вождя

Благодарил

За наше замечательное

Детство.

За наш житейски

Немудрой уклад,

За радость несомненную

Учиться,

Хоть так оно и должно

Получиться

В стране большевиков

И октябрят.

Тогда в моем сознании

Бродила,

Вела куда-то в даль

И уводила

Одна лишь

Незатейливая мысль,

Что мир уже дождался

Перемены,

И я –

Надежда Партии

и Смена,

Пойду за ним

За горизонт и в высь.

 

V

 

Как верен

Мудрый

жизненный

совет:

Не допусти создать

В себе

кумира!

Ведь был он –

Царь

и реформатор

Мира,

Даря и веру,

И надежды свет.

Но мы,

И не провидя

Катастрофы,

Погнали Иисуса

На Голгофу,

Скандируя.

«Распни его!

Распни!»

Да разве

Только в славной

Иудее

Мы отдавались

Воле прохиндеев?

Оно,

Присуще миру

Искони!

 

Мы сами свой

Возделываем сад,

Неся при том

печать

Детей порока.

Не от того ли

Верим лжепророкам

И гоним

Надоедливых Кассандр.

И как бы мы

Не предъявляли счет,

Ему за миф

Несбывшегося рая.

Он, Сталин, был

И «слава и почет»,

Ну и, конечно, –

«сила боевая».

Так почему,

В трехлетии своем

Сны о вожде

До чертиков пугали?

Что я такое

Знать то мог о нем,

Чтоб вот такие страсти

Раздирали?

И в десять

Мне таким

Являлся Он,

И жуть брала…

Но все ж

В мечтах лелеял,

Пройдя маршрутом

Праздничных колонн,

Взмахнуть ему рукой

У мавзолея.

И счастлив был,

Когда с киноэкрана

Его улыбку

теплую

ловил.

Но эти незатейливые

Планы

Я за семью печатями

Хранил.

Да кто б поверил,

Искренности детской

При плохо скрытой

Распре межевой:

Пусть по рожденью

Ты вполне советский,

А все ж

не русский,

Стало быть, –

Чужой.

И, слава Богу,

Что по малолетству,

Далек был

Подозрительности

Той.

Витал в своем

Житейском

непосредстве,

Живя своей

Наивной

простотой.

Но все-таки,

Почти интуитивно,

Угадывал я

взглядов

неприязнь,

И где-то там,

Подспудно,

Примитивно,

С войной вязал

Их горестную связь.

Но нет!

Грядет

Великое прозренье,

Времен колеса вертятся

Скрипя,

Пройдет оно,

Неровное презренье,

На радость

понимания

тебя.

Но дня того нам

Ждать еще три года.

Лишь время

Выдает всему

Сполна…

Пока что –

Март,

Прекрасная погода,

Хотя не так и

Радует она.

И праздность чаек

Как-то недосуг:

Страна

Великий стресс

Переживает,

И, словно пули,

Вести

прошивают,

Что громкоговорители

Несут.

Не до щедрот нечаянных

Природы,

Когда –

беда такая

У народа,

Какой бы и врагу

Не пожелал.

И я,

Слоняясь

призрачною

тенью,

Прослушивал

Скупые бюллетени,

И сердцем,

Горько,

Их переживал.

 

VI

 

Весенний день

Приветливой струей

Вливал в меня

Живительную

радость.

Пятерки ли

Нечаянная сладость

Тому была

Счастливою виной,

Или Илья

На горней колеснице,

Даря погоду

Щедрою десницей,

Потешить

Люд курильский

Захотел,

И в легкости

Божественных

желаний

Отвлек мальчишку от

Переживаний.

И я,

Не чуя ног своих,

Летел.

 

Нам не дано

Беды

предусмотреть,

Как, впрочем,

И обратного…

Сияя,

В квартирку,

Не разувшись, я

Влетаю…

Чтоб тут же,

Тихо

ойкнув,

Замереть.

Ну, а квартирка наша

Той поры –

Кухонка,

спаленка,

И все апартаменты.

При длинном то рубле,

На семерых…

М-да,

Незавидна

Яркость позументов.

Но голь хитра

На стряпанье затей.

И спаленка была –

Гранитом знаний,

И комнатой для игр,

И для гостей,

И залою

Для праздничных

Гуляний.

Мы этот быт,

Отнюдь не по злобе,

Скорей от

безысходности,

Корили,

И,

не боясь греха,

ВКП (б),

За этот самый быт

Благодарили.

Но было так оно

Заведено,

Хвалить ее, родную,

За заботу:

В стране, где все –

Едино-заодно,

И некуда податься

Доброхоту.

А ну, попробуй-ка

Наперекор!

Судьба и

Не предвиделась

Иная,

Как –

Из колючей проволки

Забор,

Где испокон

Макар телят гоняет.

Вот и молчали

В тряпочку.

Не все.

Но большинство,

Естественно,

Мирилось.

А тут,

На пограничной полосе,

Особо сторожиться

Приходилось.

И, значит, не случайно

Мать с отцом

Любовь к вождю

В башку мою вбивали:

О мудром,

О любимом

и родном

И песни ведь

Прекрасные

Слагали.

И не случайно в спальне,

Как завет,

Для,

может быть,

Особого

момента,

Висел огромный

Сталина портрет…

Но почему же

Траурная лента?

И почему на кухне,

У печи,

Платком слезинки

Мама утирает?

Ах, что случилось,

Мама,

Не молчи,

Твой сын ведь ничего еще

Не знает…

Но мама,

Мне вихры

разворошив,

Сквозь слезы,

Молча с горестью

Смотрела…

Пока, выходит,

Я

домой

спешил,

Весть о Его кончине

Прилетела.

Теперь я ничего не помню,

Что

В тот скорбный день

Со мной

Происходило,

Как плакал,

Успокаивал ли кто…

Все не

Первостепенное

Уплыло.

Осталась только

В памяти моей

Бредятина заумных

Славословий,

Учителей,

Друзей,

И не друзей…

Все это день грядущий

Мне

готовил.

А я то и

Не чувствовал

Беды,

Что гнусно выдаст

Однокашник Толя,

Что предан буду

Подлою недолей,

На радость

Разъярившейся

Орды.

Ничто так

Род людской

Не обличает,

Как то, что

мир,

Воинственно дичая,

Сливается

в единственном:

- Крушшши!!!

И месится гуденье

Свальной рубки!..

И кровоточат

Памяти

Зарубки

Российской

Неразгаданной

Души.

 

VII

 

А новый день был

Горестно уныл.

Опять природа остров

Не любила,

И сизой мглою

Облачно клубила

Над первою

жемчужиной

Курил.

Залив едва заметно

Колыхался,

И ртутно волнами

Переливался,

И тяжело у берега

Вздыхал,

И чайки как-то вдруг

Запропастились,

То в поднебесье

Шумно колготились,

А тут и крик их чаячий

Пропал.

 

Что ж.

Жизнь свою

Накручивает нить,

И на манер

Хвастливой Ариадны

Дабы наивным

Не было повадно,

Кто за три моря

Вздумает ходить,

Она свои сюрпризы

Преподносит,

Мол, «натя» вам,

«Бяритя»,

от души!..

Не потому ль

Гряду Курил поносят,

А вместе с ней и

Остров Кунашир.

А чем она хужее

Приазовья?

И там: «низовка»

Слякотью дарит,

А от песчаных бурь

Со Ставрополья

Весь урожай

Прям на корню

Горит.

Нет, край любой

На всей моей

Планете,

Какой ни взять,

Куда ни загляни,

Он чем-то близок

Лучших

мест

на свете,

А чем-то и не дорог

Искони.

И так ли важно,

Если не потрафит

Тебе собой

Родная сторона,

Любовь, она,

Не вычерченный график,

А все,

что жизнь

Наследует сполна.

И как бы там,

в сердцах, мы

Не корили

За что-нибудь

Родную сторону –

Турецкий берег,

Африка,

Курилы, –

Но любим все равно

Ее одну!

И к ней одной

Всем существом

Стремимся!

А, согласитесь,

И не разберем:

Уж и клянем себя,

И материмся,

Но, все-таки, –

Из странствий

Возвратимся,

Мы со слезами входим

В отчий дом.

Не скоро я

Задумаюсь об этом,

В тот день иное

Мучило меня

Под сенью мари

Призрачного света

Насупленного

Мартовского дня.

Я подходил

К своей родимой школе.

И тут уже,

У школьного крыльца,

Мне встретился

Сосед по парте,

Толя.

На нем, ну,

Просто не было лица.

Он голосом

Исполненным печали

С надрывной дрожью

Искренне спросил:

- Ты знаешь

или нет,

Что умер Сталин?

И взглядом,

Будто шпагою,

Пронзил.

Конечно, знаю!..

Кто ж того не ведал,

Тем более –

Предопределено…

И брякнул,

Явно

слышанное

где-то:

«А может быть и

К лучшему оно?»

Толян кивнул,

Как будто

согласился,

И повернулся

К школьному крыльцу.

Кто думал,

Что отмщенья бес

Явился

Неоперившемуся

Подлецу.

Что до меня, –

И не вступило

Даже,

Как,

Сказанное мною

Невпопад,

В пустом

И показном

ажиотаже,

Прегнусно

И нелепо извратят.

И на уроке

Злые шепоточки

Я на свой счет,

Конечно,

не принял,

Пока учитель

Не поставил точку,

Что, мол, за шум-гудеж тут

У меня?

И мой Толян,

Как от порыва

Буер

Вздымает парус,

Встал и

Завопил:

- А Шмидт сказал:

«И хорошо,

Что Сталин умер!..»

И парты лоск

Слезою окропил.

Быть может кто и

Выслушал вчера,

Все, что я сплел

В порыве откровенья,

Да…

Нужен кто-то был

Для избиенья,

И –

вот вам!

Да еще и немчура!

Ату его!..

Всей школой

Не щадили.

Кто мог,

На мне

Пар горечи

Излили,

За подлость

Избивая подлеца,

И не помыслив даже,

Что причина,

Взвинтившая ораву

До бесчинства,

Не стоила

Снесенного яйца.

 

VIII

 

Эх, люди,

Справедливости столпы…

Неприязнь

И приязнь

Одновременно,

Издревле в нас живет

Попеременно,

И с тем –

Непредсказуемость толпы.

И тут уж

Не прибавить,

Не убавить,

И шуткой немудрой

Не позабавить,

Мол,

Испокон веков

Заведено.

И буде человек,

Венец творенья,

И скверны преисполнен,

И терпенья,

То пусть так

И останется оно.

 

Жизнь на сюрпризы

Дьявольски полна.

Где упадешь –

Соломки

не подстелешь.

Но в лучшее,

Всегда, однако,

Веришь,

Чего б там

Не подстроила она.

На все глядим

С улыбкой философской,

Чтоб не случилось

В нашем бытие,

Но

не

ко-

гда,

Лелея по-отцовски,

Вертит судьба

На самом острие.

Тогда, на фоне

Мелочных обид,

Отмщения вселяется

Мыслишка,

Что Азм –

Не червь земной,

Но – индивид!..

Ужо воздам обидчику…

Не слишком?

Не много ль

На поруку мы берем,

Когда взыграет в сердце

Ретивое,

И грозно

мечем

молнии

и гром,

В себе уничтожая

Все живое.

Все,

Что дано нам

Божьим провидением,

О чем вещает

Библии завет.

Но заповеди –

Не преодоление,

А то,

что есть

На главное ответ.

То, что зовем

Надежды откровением,

Что жжет сильнее

Адского огня,

Что должно быть в нас

С самого рождения

До судного

Доподлинного дня.

Так почему,

скажите мне,

Отмщение

Всегда берет

Над

здравым

смыслом

верх?

Надеемся,

Что вымолим прощение

За совершенный

В безрассудстве

Грех?

Оно, конечно,

Может и случится.

Ведь был прощен

Варрава на кресте.

Да как оно еще

Поворотится,

Знать не дано

Душевной простоте.

Так,

Выстрелив

в порыве

искушения,

И все окрест

В дыму пороховом,

Не изменить

ушедшего

мгновения.

Так грех всегда

Останется грехом.

И не уйти

Былой

невольной

шалости

С копеечным пучочком

Черемши,

Что по уму

Наивной

детской

малости,

А вовсе не нарочно

Согрешил –

Так получилось.

Времени питомец,

Не думал я,

Что били мы гурьбой

Япончика,

Поскольку он –

Японец…

За этот грех

И – час мой роковой.

Ведь не за то

По стенке распластали

Меня жестокой

Злобною ордой,

Что очернен

Родной

товарищ

Сталин.

А то, что –

Немец!

Значит – враг

Лютой.

А ведь во мне

Чужой

немецкой

крови

По правде то –

Фамилия одна,

Доставшаяся, кстати,

Поневоле,

Хоть бате и

Потомственна она.

Но крови той,

Всего то

на полушку

Во времени,

Житейских передряг,

Поскольку мать –

Кубанская хохлушка.

И дед отца –

Исконный сибиряк.

Так что могло

Немецкого остаться

Во мне,

Сестре, и братьях?

Ни-

че-

го.

Тем паче жизнь

Ссудила оказаться

В купели

Островерхих берегов.

И почему чужой?

Не понимаю.

Ведь,

если покопаться

Глубоко,

Кровь остается,

Даже голубая,

Всегда твоей,

И, значит, дорогой.

И все же.

Кто бы мог

В меня поверить:

Ежу с доверьем

Должно погодить.

Тем более –

Дух мщенья

Не измерить.

Его ничем другим

Не заменить,

Когда живем

по принципу

Емели,

С надеждою на щуку –

Подмогнет,

Когда судьба

Житейскою метелью

Тебя в дугу

Безжалостно согнет.

Но судим-рядим

Прелести подвоха,

Не тем,

Что ущемляемся

В правах,

Не тем, что –

У меня корова сдохла,

А тем –

по что

Соседская жива.

И ищем

Со времен царя Гороха,

Когда подымет Лихо

На рога,

Не корень зла,

С чего живется плохо,

А тайного и подлого

Врага.

И потому

Поглядываем косо

На тех,

Кто не по-нашему живет,

И боремся

За здравие вопроса

С такими не на жизнь,

А на живот.

Мол,

вся беда

от них,

От басурманов.

К ногтю их,

Словно

бешеных

собак…

Но час прибудет!

Поздно или рано,

Опомнимся!

Нет, люди, все не так:

Не враг-сосед

Зловредничает вовсе.

Пораскидав

как следует

Умом,

Ты наперво себя,

Имярек,

бойся:

Страх, изначально,

Он –

в тебе самом.

Да, мир

Неисчерпаемо широк.

Но он же

Бесконечно узнаваем,

Как мы там воровато

Не дерзаем,

Упрятать

хитромудрость

под замок.

И должно уяснить

Беспрекословно,

Как сущее впитав,

А не условно,

Кивая на

Всегда жестокий век,

Что расы

только цвет и отличает,

И наций,

сколько их не насчитаем,

Одна на белом свете –

Человек.

 

IX

 

Полсотни лет –

Вполне солидный срок,

Дабы судить о нем

Во всем значении

Судеб людских

И времени течении,

И пройденного

Вдоль и поперек,

Где в миг один

Соединилось давнее,

А день грядущий вечен

Ожиданием.

И это – жизнь!

И все

в одном ключе,

В котором зло

В беспамятном

И смутном,

Лисой макиавеллевской

Подспудно

Таится до прихода

Время «Ч».