КЛАДБИЩЕ ПАРОВОЗОВ

(начало и заключительная часть неоконченной повести)

 

Р.Карлофф © 2010

 

Кладбище паровозов.

Ржавые корпуса.

Трубы полны забвенья, свинчены голоса.

Больше не раскалятся

ваши колосники.

Мамонты пятилеток

сбили свои клыки.

 

Смеляков Я. В.

 

– Ну, что? С богом! Поехали! – сказал дед Иван и, напрягшись, толкнул перекладину, соединявшую две оглобли тележки. На тележке лежала собственноручно изготовленная дедом огромная дубовая бочка, загруженная им с вечера. Ранним летним утром мы с дедом Иваном Николаевичем везли бочку на базар, чтобы продать, выручить за нее денег на подарки к школе. Тележка на велосипедных шинах тихо шуршала по гравийной дорожке. Возок покрашен красивой голубой краской, на передке и задней стенке были нарисованы целующиеся белые голуби. В украинских селениях есть смешной свадебный обычай - на второй день по улицам возят на тележке ряженых сватов, вымазанных сажей, пудрой и румянами, одетых в тряпьё и вывернутые наизнанку тулупы. С музыкой, шумом и гамом движется процессия, веселится народ, возвещая о свадьбе. Дедова тележка на свадьбах пользовалась особенным спросом.

Утренняя прохлада сопровождала наше путешествие на базар. По обочинам блестели бисером на траве и листьях кустов прозрачные капли росы. Щебетали птицы, радующиеся солнцу и началу нового дня. Особенно старались соловьи – маленькие птички, на первый взгляд невзрачные, пели звучно, выводили трели, каждый новый звук был не похож на предыдущий. Дедушка остановился и стал считать коленца – разновидности соловьиных трелей. Он различал щелканья, свисты, переливы на десятки ладов.

– Эк! Как выводит, до двадцати коленцев! – восхищенно произнес дед Ваня.

Взбодренные соловьиной песней мы дружно поднажали на перекладину, стронули тележку и покатили её дальше. В то время, да и сейчас, Каменка – крупная узловая железнодорожная станция, на которой сходятся пути от восточных степей Донбасса к западным склонам Карпат; и с севера на юг к Чёрному морю. Двигались мы по улице, проходящей вдоль железнодорожных путей. Эта сторона Каменки называлась "завокзальной". Напротив, через полтора десятка путей, находился вокзал. Пятнадцать пар рельсов, почти всегда занятых двигающимися или стоящими пассажирскими и грузовыми поездами, отделяли нас от "вокзальной" стороны станции и центральной части городка.

С нашим возком мы могли перебраться через пути только на железнодорожном переезде по дороге, где ездили грузовики, автобусы и остальной транспорт. Редко бывало, чтобы переезд был открыт – поезда ходили часто, поэтому приходилось подолгу ждать, когда погаснет красный огонь светофора и поднимется полосатый шлагбаум.

По путям мимо нас пронёсся скорый пассажирский поезд, потом маневровый локомотив протащил состав с углем, затем прошел грузовой поезд, на платформах которого стояли тракторы и комбайны. Наконец, наступила недолгая пауза между поездами, и мы скорыми шагами перешли через пути, дед Иван тащил тележку, а я подталкивал ее сзади. Бочка, крепко привязанная верёвкой, пошатывалась и гудела, когда возок подпрыгивал на рельсах.

На вокзале суетились люди, встречали и провожали поезда, торговали свежей варёной картошкой, малосольными огурчиками, яблоками и пыльными абрикосами. Пассажиры, следующие к морю, покупали еду в дорогу.

***

– А ты знаешь, внучек, что мы с "Красным Соколом" знакомы. С войны!

– Деда, ты что на нём в войну воевал?

– Нет, Павлуша, на войне я был артиллерийским разведчиком.

– Это что же, ты с пушками к фашистам в тыл ходил?

– Нет внучек, без пушек. Приходилось, конечно, и через линию фронта пробираться – для более точного целеуказания.

– Так, когда и где же вы с "Соколом" познакомились?

– А пересеклись наши пути в сорок третьем годе, жарким летом под Белым Городом. Выдвинули нашу разведгруппу прямо на передовую, аккурат возле станции, занятой врагом. Пригляделись мы, а там суета – эшелоны прибывают, технику разгружают. Артдивизион наш в тылу полка стоял, на предельной дальности. Боялись тогда, что фашист оборону нашу прорвёт, поэтому артиллерию против танков в тылу попридержали.

Докладываю я, что наблюдаю, мол, скопление танков на станции, что многие ещё на платформах и не разгрузились, а по расчётам нашему дивизиону никак их не достать. И тут мне передают команду, чтоб держал связь и передавал все координаты "Соколу" – оказалось, что такой позывной у бронепоезда был. Мы с ним связались, помню голос радистки, звонкий такой голос, как будто девчонка на празднике со сцены стихи рассказывает:

– "Звезда", я "Сокол", приём! Готовы принять посылку.

– Так вот, Павлик, передаю я координаты целей, и вижу, как из-за поворота показался состав, закованный в броню. Потом залп, другой! Засекаю разрывы, даю поправки. А он приближается, гляжу, совсем на прямую наводку выкатился. Впереди бронепаровоза противоминная платформа, за ним платформа с реактивной установкой "Катюша", огонь по станции ведут правым бортом под острым углом. Зашевелились фрицы, почуяли, что жареным запахло. От залпа "Катюши" на станции загорелись цистерны и вагоны.

Бронепоезд атаковали вражеские самолёты, на бреющем полете они расстреливали состав из крупнокалиберных пулеметов, сбрасывали бомбы, но экипаж сражался отважно, зенитчики с бронеплощадок отбили воздушную атаку, бомбы упали вдоль пути, осколки защёлкали по броне, а один "лаптёжник", так прозвали фашистский бомбардировщик "Юнкерс", задымился и врезался в землю.

Несколько танков со станции развернулись и пошли навстречу бронепоезду. Я вновь передал целеуказание и "Сокол" открыл огонь. Одному танку перебили гусеницу, и он, развернувшись, встал боком. Следующий снаряд, угодил ему точно в борт. Черный дым повалил из всех щелей. Новенький немецкий танк "тигр", блестя свежей краской и фашистскими крестами на броне, устремился по дороге к железнодорожному переезду. Снаряды рикошетили от его прочной брони, высекая искры. "Тигр" встал на переезде и развернул своё орудие в сторону бронепоезда.

– Дед Ваня, расскажи, а что дальше было?

– А дальше, внучек, была дуэль, кто раньше выстрелит, тот и победит. Только фашист в лучшем положении оказался, пушки с бронепоезда не могли поразить его, он в "мёртвой зоне" оказался. И тогда машинист поддал пару, резко увеличил скорость и протаранил "тигра", но тот успел выстрелить. От столкновения первая платформа вздыбилась, сшибла танковую башню и сошла с рельсов, а вторая платформа опрокинула танк, он свалился в кювет, загорелся и взорвался. Но от его последнего выстрела пострадал паровоз, снарядом пробило котёл, из отверстий вырывались клубы пара, вытекала вода, машинист был контужен, а бронепоезд встал на переезде, как неподвижная стальная крепость. Из всех своих пушек по станции палит, да только без хода он слаб – сила его в маневренности. Выкатился, пальнул, спрятался – вот его тактика.

– "Звезда", я "Сокол", прошу помощи, передайте на станцию, что нам нужен паровоз,– слышу её голос звонкий и взволнованный.

– Крепись, "Сокол", обожди голубушка, щас придёт помощь, уже передали!

Выручили "Сокола в тот день наши танкисты, они не только помогли отбить вражескую танковую атаку, но двумя танками зацепили трос и вытащили бронепоезд из-под огня!

– Деда, а ты точно знаешь, что это именно тот "Красный Сокол" к нам на стоянку пригнали?

– Ты посмотри, Павлик,– показал дед и бережно погладил рукой вмятину на правом борту командирского вагона.– Может эту рану "Сокол" получил в том бою. А пришёл он к нам на стоянку своим ходом, с экипажем, при полном вооружении. Отсюда бойцы по домам и разъехались. Только вот радистку ту я так и не встретил, погибла она под немецким городом Кёнигсбергом. А машинист здесь остался жить, тот самый, что танк протаранил. За тот бой Илья Матвеич орден Красного Знамени получил.

– Так тот машинист – Петькин дедушка Илья?

– Да, внучек, мой боевой друг и машинист от Бога Илья Матвеевич Браненко.

* * *

Все паровозы на стоянке находились под горкой, в низине, хотя её трудно было увидеть, такая небольшая разница была в высотах. Но опытный наблюдатель мог точно определить по оставшемуся после дождя сухому руслу ручья, где место повыше, где заканчивается спуск и начинается подъём.

Только бронепоезд "Красный Сокол" стоял на горке. В его тормозной системе не было воздуха, специальные башмаки со скобами, привинченные болтами к рельсам, не позволяли скатиться с горки. К тому же, каждый вагон находился на механическом стояночном тормозе. Тормозные колодки были сведены, колёса зажаты механизмом, представляющим из себя специальную червячную передачу, приводимую в действие штурвальным колесом.

Всё это Павлик и Петька знали и, лазая по вагонам бронепоезда через люки, в которые могли пробраться только отважные пацаны, ощущали прочность и незыблемость состава, прикованного на вечную стоянку.

Однажды вечером они направились на свое излюбленное место.

– Глянь, Паш, башмаков нету! – показал Петька на рельсы под бронепоездом.

– Да ты что!? Не может быть!? – удивился Павлик, но, приглядевшись, увидел с внутренней стороны пути между шпалами болт без гайки. – Это кто-то раскрутил, а зачем?

Не зная, что делать с болтом, Павлик задумался. Просто положить болт на рельс под колесо он не мог. Все пацаны, живущие возле станции, помнили, как судили двух школьников, положивших костыль на рельс перед угольным эшелоном. Тогда паровоз проскочил, а вагоны, начиная со второго, расцепились, два из них сошли с рельсов, а один опрокинулся. Дело было поздней осенью, с ближайших улиц набежал народ с вёдрами, мешками и тачками – разгребли рассыпавшийся уголь, пока не подоспела охрана. Однако милиция нашла виновников. Они попали в колонию для несовершеннолетних. За диверсию.

– Кто снял башмаки перед бронепоездом? Может его хотят перегнать на орудийный склад, чтобы поставить пушки?– размышлял Павлик, – а я тут болт положу на рельс и броник опрокинется, и пострадает обороноспособность всей страны! Диверсия! И будут меня судить! И расстреляют! Но ведь он стоит заторможенный!?

– Петь, ты вот что, проверь выходную стрелку, она должна быть переключена на тупик. Если что не так – беги к Илье Матвеевичу, он в мастерской, золотники регулирует. А я тормоза у бронепоезда проверю.

В первом вагоне штурвал был вывернут – тормоза разжаты, вагон поскрипывал и повизгивал как нетерпеливый щенок перед прогулкой. Вагон как будто изъявлял желание скорее скатиться с горки – с запасного на главный путь. Второй вагон также был снят с тормоза. Подходя к третьему, командирскому вагону, Павлик заметил на тормозной площадке неизвестного мужика в выцветшей брезентовой робе и такой же фуражке, местами вымазанной мазутом.

 

Петька, увидев, что стрелка переведена с тупика на главный путь, помня предостережения Павлика, припустил бегом к мастерской. Дверь была распахнута. Забежав с улицы в тёмное помещение мастерской, Петька не сразу увидел, что у верстака лежал Илья Матвеич. На его седой голове запеклась кровь.

– Деда, что с тобой, ты что – ударился? Вставай!- кинулся Петька к деду.

Дед застонал и повернулся.

– Внучек, беги к диспетчеру, пусть перекроет главный путь! Нельзя, чтобы "Сокол" на главный путь выкатился, там скорый должен пройти – детишек к морю в Одессу везёт... Беда!– и Матвеич потерял сознание.

Петька, замешкавшись на мгновенье, желая хоть чем-то помочь деду, понял, что от него зависит, случится беда или он успеет её предотвратить. Стрелка и диспетчерская были в разных концах станции. Петька побежал к диспетчеру.

 

Павлик внимательно наблюдал, как мужик в кепке, воровато озираясь, крутил штурвал, разжимая тормоз. Пашке не нравился ни этот заросший щетиной мужик, ни то, что он делает. Вот бы выяснить, а зачем он это делает? И он решил выйти из-за вагона и разузнать всё у этого типа.

– Дядь, а дядь, а что на "Сокол" пушки будут ставить?– с любопытством спросил он, громко и чётко произнося слова и оставаясь в отдалении.

Мужик вздрогнул, оглянулся, увидев Пашку, осклабился. Озирая бегающими глазками кусты, ответил:

– Да, мальчик, настало время выгнать это корыто на главный путь. А ты здесь один?– стараясь поддерживать в голосе ласковые нотки, спросил он у Павла.

 

Вбежав по лестнице на третий этаж "скворечника" – высокого застеклённого здания, с которого видна вся станция, Петька кинулся к диспетчеру:

– Борис Фёдорович, дед Матвеич ранен! Он сказал закрыть главный путь!

– Что случилось, Пётр? Зачем закрывать главный путь?– Борис Фёдорович Буханкин был человеком обстоятельным, с виду медлительным, но соображал быстро и действовал разумно.

– Попей водицы, переведи дух,– набрал он кружку родниковой воды из ведра одной рукой, а другая уже держала телефон.

– Михаил! Срочно пошли наряд в мастерскую к Матвеичу и пусть фельдшера прихватят – деду помощь нужна, – это он дал команду в линейный отдел милиции.

– Ну а теперь, Пётр, только спокойно, о главном. Зачем путь перекрывать?

– Дед сказал, что бронепоезд может выкатиться на главный путь, и что дети в скором к морю могут не доехать,– стараясь сдерживаться и говорить спокойно, пояснил Петька.

 

Открутив тормоз на командирском вагоне, неизвестный дядька направился к следующему заторможенному вагону. За ним в отдалении следовал Павлик.

– Дядь, а дядь! А как бронепоезд за пушками без локомотива дойдёт? Все маневровые сейчас на станции, а здесь на стоянке их нету.

– А локомотив встретит его на главном пути, он уже торопится ему навстречу,– оскалившись, словно сказал что-то смешное, ответил мужик.

Пашка заметил у него в зубах щербинку и про себя прозвал подозрительного мужика Щербатым. Этот хриплый голос и широкая фигура в брезентовом плаще нараспашку показались Павлику знакомыми и чем-то напоминали ночного сторожа на стоянке паровозов.

* * *

Остап Щербина был тип странный.

Угрюмый и нелюдимый, он больше уважал одиночество и избегал встреч с соседями и другими жителями города. Ему также по душе было большое скопление народа, толчея на вокзальной площади или на базаре, где никому не было дела друг до друга, где человек чувствовал себя в одиночестве и мог быстро и бесследно затеряться.

Жил он бобылём на Железнодорожной улице в домишке на самом краю, почти на опушке леса. Раз в неделю вечером, аккурат к закрытию, ходил он за продуктами в сельский магазин. Покупал в основном консервы, чтобы не портились.

Хата его хоть и была с краю, но заходили туда всякие гости. Как-то вечером калитку открыл и остановился, озирая двор, остерегаясь собаки, человек в шляпе с тростью, с плащом, перекинутым через руку. Убедившись, что собаки во дворе нет, постучал тростью в окно.

– Хозяин! Есть кто?

В ответ тявкнула домашняя рыжая собачонка Берта, которая одна скрашивала мрачное одиночество Остапа. Створки окна распахнулись наружу, из-за занавесок мелькнули мутные тревожные глаза.

– Что тебе надобно, мил человек? Кто ты? Зачем пришёл?– спросил его хриплый голос из дома.

Опять брехнула псина, за что хозяин недовольно буркнул на неё.

– Хозяин, угости водичкой, утомился я, душно вечером, наверное, к дождю.

– Дождь обещали в субботу, а сегодня четверг.

– Так вот, перед дождичком в четверг к тебе, хозяин, прибыл гость, а тебе стакана воды жалко.

– На, мил человек, выпей из кружки, нету у меня стаканов.

Приезжий с удовольствием выпил из алюминиевой кружки студёной колодезной воды, приложил к губам и лбу белый батистовый платок и присел на скамейку под окном.

– Спасибо. А что, хозяин, ты всё ещё сверяешь свои ходики с московским поездом?– спросил щеголеватый тип, взглянув на наручные часы.

– Да, мил человек, не обзавёлся ещё другими часами. Да у нас все по паровозным гудкам да по кукушке живут.

– Тогда сверим время, хозяин. На моих девятнадцать тридцать, а у тебя?

– У меня девятнадцать сорок две.

То был пароль. Разница в двенадцать минут (или двенадцать копеек, если бы встреча случилась бы в магазинчике или на базаре) и была подтверждением того, что хозяин признал в человеке жданного гостя.

– Что дед, помнишь ещё сорок второй год-то?– спросил пришелец.

– С вами господа бога забудешь, а сорок второй – никогда,– зыркнул по сторонам из-за занавесок Остап, и пошёл открывать дверь.

Вперёд него по ступенькам крыльца скатилась Берта, тявкая на гостя.

– Убери собаку,– гость выставил руку с тростью вперёд, – ненавижу это зубастое хвостатое племя!

На то у гостя были свои причины.

– Проходите в дом, пан проводник,– пригласил Остап, посмотрев по сторонам, запер калитку.

Пан проводник не был железнодорожником, и не разносил по вагону стаканы с чаем. Проводником он был по должности в украинском националистическом подполье, ещё не до конца вычищенном органами госбезопасности.

– Ваши данные о военных перевозках на данном направлении, о сосредоточении и состоянии законсервированного паровозного парка на станции Каменка, высоко оценены руководством нашей организации за кордоном. Но от нас требуют конкретных действий, от этого зависит финансирование наших западных покровителей.

– А что мы можем, кроме как ломать и так неисправные старые паровозы? И о каких деньгах вы говорите, если я живу в этой дыре и вздрагиваю от каждого шороха?!

– Нужна акция! Диверсия. Заметная, о которой будут писать западные газеты и говорить их радиостанции. Тогда я обещаю тебе, Остап,– гость говорил, стараясь сохранять доверительные нотки в голосе,– что ты сможешь побывать и отдохнуть на тёплом море. Но ты нужен нам здесь. Кстати, узнай какие скорые или литерные поезда, особенно московского направления, проходят через Каменку без остановки, на большой скорости, и подумай о том, как переключить стрелки, чтобы эти поезда столкнуть на одном пути. Это на некоторое время может парализовать станцию и не останется незамеченным,– поучал Остапа пан проводник.

– Смею напомнить вам, пан проводник, что мне уже удалось однажды подговорить людей спустить с рельсов угольный эшелон.

– То была авария, а не катастрофа! Масштаб не тот. Да и сработали вы на желании людей запастись углем на зиму. А что с детьми, которые непосредственно участвовали в акции?– поинтересовался гость.

– Их отправили в колонию. Я молю бога о том, чтобы эти недотёпы не вспомнили меня.

– Вам их не жаль? Как-то негуманно вы поступили с детьми?– вдруг стал добрым и заботливым пан проводник.

– Там тепло и кормят хотя не сытно, но три раза в день. Они выйдут из колонии со злобой и ненавистью к власти. Увеличивать число её недругов – это тоже наша работа и наша заслуга.

– В общем, ты понял задание, Остап. Пойду я, скоро мой поезд на Львов,– сказал проводник и ушёл, оставив на столе деньги, завёрнутые в помятую газетку, и наручные часы.

* * *

– Так, значит бронепоезд? И дети к морю?– переспросил диспетчер у Петьки.

Борис Фёдорович быстрым взглядом прошёлся по графику – до прибытия скорого поезда "Черноморец", идущего без остановки до Одессы, оставалось тринадцать минут.

Стараясь придумать, каким путём можно пропустить скорый поезд через станцию, минуя главный путь, Борис Фёдорович не забывал и о бронепоезде.

– Пётр, а что с бронепоездом? Он же на тормозах и на башмаках?!– обратился он к сопящему мальчишке.

– Так нету башмаков, один болт остался, и тормоза в первом вагоне отпущены. Там Павка остался!

– Павел? Ивана Николаевича внук? Час от часу не легче! Скорей бы ваши каникулы кончились, а то все ребята на станцию норовят, интересно им, видишь ли!

– Да, я первым увидел, что башмаки с броника сняты. А Пашка меня отправил на стрелку посмотреть, так стрелка с запасного пути вместо тупика на главный переключена!

* * *

Щербатый мельком посмотрел на наручные часы и заторопился к следующему вагону. Оставалось разжать колодки ещё у двух бронированных вагонов, времени оставалось мало, по его подсчётам семь минут.

– Шёл бы ты мальчик, по своим делам, некогда мне с тобой лясы точить.

– Дядь, а дядь! Так я тоже хочу посмотреть, как на "Сокола" будут пушки ставить. У меня каникулы, я никуда не спешу.

– Тогда помоги мне, мальчик,– недобро глянув на Павлика, но всё еще с лаской в голосе, попросил Щербатый.

Всё это время Павлик был осторожен и не приближался к Щербатому, но тут как-то потерял бдительность и подошёл поближе.

– Чем я могу тебе помочь, а дядь?

Щербатый схватил Павлика за шиворот, повернул к себе спиной, захватив руки и согнув пополам, другой рукой закрыл ему рот.

– А вот не мелькай тут у меня перед глазами и помолчи, вот и будет твоя помощь,– злобно прошипел Щербатый, и рукой, которой закрывал мальчишке рот, полез в карман брезентухи.

Там у него был нож. А ёще он положил туда специальный ключ, которым железнодорожники открывали вагоны бронепоезда. Для того чтобы получить этот ключ, Остап Щербина напал в мастерской на Илью Матвеевича. Старик упрямился и не отдавал ключ и Остап ударил деда подвернувшимся под руку молотком.

– Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца и степи с высот огляди!– звонко запел Павлик любимую песню, улучив момент, когда его рот оказался открытым, и пытаясь укусить Щербатого за руку.

– Погоди, соколик, щас я твоему "Соколу" крылья подрежу,– злобно пыхтел Щербатый, стараясь ключом открыть бронированную дверь, а другой рукой держать мальчишку, боясь, что тот укусит руку, и не давать ему громко кричать.

Он открыл дверь, втолкнул Пашку в помещение, и захлопнул её, прищемив себе палец.

– Гадский пионер! Где он только взялся на мою голову! Столько времени на него потратил,– промычал Щербатый, дуя на распухающий палец. – Одним больше, одним меньше, кто их потом разберёт, когда поезда столкнутся!– ухмыльнулся Щербатый.

Остался последний вагон и четыре минуты.

 

К тому времени два милиционера, подныривая под стоящие на путях станции составы, торопились на стоянку паровозов в мастерскую к Илье Матвеевичу. Следом за ними, пыхтя как паровоз, поспешала фельдшер тётя Глаша.

* * *

Борис Фёдорович связался с машинистом скорого поезда.

– "Черноморец"! Снижайте скорость до пятидесяти, вам быть в готовности к переходу на другой путь и остановке.

– Каменка! Вы что, забыли, что мы скорый поезд? Да у меня дети от жары задыхаются, нам без остановок в Одессу надо побыстрей!

– "Черноморец"! Выполняйте указания, строго ответил диспетчер. – Теперь стрелочный перевод, будь он неладен!– досадно буркнул Буханкин.– Все стрелочники на станции, на стоянке их нет, да и автоматика ещё не везде установлена. Кто ж знал, что кто-то может бронепоезд с запасного пути на главный спустить?!

 

И тут Борис Фёдорович вспомнил недавний разговор с одним странноватым человеком. Как-то они встретились в рабочей столовой за ужином. Борис Фёдорович нечасто кормился в столовой, ему больше нравилось кушать прямо в диспетчерской, чтобы быть в курсе всех событий. Да и бутерброды, любезно приготовленные его супругой, он любил есть, прихлёбывая чай, заваренный по собственному рецепту из всяких трав, листиков вишни и смородины, с шиповником и липовым цветом. Однако в тот раз приболела жена, он проведал её в больнице и оттуда отправился в ночную смену.

Разговор завязался, когда Остап стал выпрашивать у поваров косточки для ожидавшей у дверей собачонки. Борису Фёдоровичу по душе пришлась такая забота о животине и он тоже захотел отдать хозяину собачки куриную косточку от своего ужина. Оказалось, что Остап, так представился незнакомец, после ужина тоже направлялся на работу.

– Где же вы трудитесь у нас на железной дороге?– полюбопытствовал Борис Фёдорович, уверенный в том, что в этой столовой не могло быть посторонних.

– Да, ночным сторожем на кладбище!– хмуро усмехнувшись, сказал Остап.

– Что же вы делаете в нашей железнодорожной столовой?– строго спросил Борис Фёдорович,– известно ли вам, что эта столовая для работников станции?

– Так я работаю на паровозном кладбище, на той стороне станции,– довольный своей шуткой и тем, что ввёл в заблуждение собеседника, хриплым голосом ответил Щербина.

– Я бы вам советовал, любезный, никогда не называть стоянку паровозов таким словом, имейте уважение к железной дороге.

– Борис, у меня к тебе просьба,– как-то стразу на "ты" обратился к нему Остап.

Борис Фёдорович был пожилым человеком, уважаемым и ответственным работником, заслуженным железнодорожником, и его покоробило такое неуважительное обращение.

– Чем же я вам ещё могу помочь,– соблюдая дистанцию и не удивившись, что незнакомый человек знает его имя, спросил Борис Фёдорович.

– У меня племяш в Наро-Фоминске есть, сеструхи моей сынок, так его за отличную учёбу в пионерлагерь на море отправляют поездом из Москвы. Сестра звонила, сказала, что через Каменку поезд пойдёт. Так вот, не мог бы ты мне сказать, когда этот поезд будет проходить через нашу станцию?

– Остап, не знаю вашего отчества, я хочу сказать, что поездов столичных много и они указаны в расписании,– Борис Федорович попытался вежливо отвязаться от назойливого просителя. Чем-то он был ему неприятен и вызывал раздражение.

– Мил человек, этого поезда нет в расписании, ведь в ём нету других пассажиров, окромя пионеров, и он следует прямиком к Чёрному морю!

– Про такие поезда, уважаемый, не положено рассказывать кому ни попадя!– резко ответил диспетчер.

– Мил человек, Борис Фёдорович! Уважьте,– вдруг сменил тон Остап, и это тоже не понравилось Борису Фёдоровичу,– очень хочется племянника-отличника увидать, хоть в окошке на ходу, рукой помахать, чтоб знал и помнил свово дядьку! Помогите, скажите, когда поезд будет мимо проезжать.

– Ладно уж, говорите, когда он отправляется из Москвы,– вдруг, против своей обыденной привычки не говорить ни с кем о том, "о чём не положено", Борис Фёдорович решил сделать для этого человека доброе дело.

– Так завтра в девятнадцать по московскому времени.

Борис Фёдорович рассчитал время в пути, по всему выходило, что пионер-отличник поедет на скором поезде "Черноморец", оповещение о следовании которого было недавно получено.

– Поезд с вашим племянником проследует через Каменку послезавтра в двадцать часов,– как-то нехотя сказал Борис Фёдорович.

– Это ж по какому времени? И на каком перроне мне его ожидать?– с блеском в глазах спросил Остап.

– Милейший, вы же работаете на железной дороге! Пора бы усвоить, что здесь всё по московскому времени. А проследовать ваш поезд должен по главному пути, так что с первой платформы вы своего племянника сможете увидать. Прощайте,– Борис Фёдорович поторопился расстаться с любознательным и неприятным типом.

– Благодарствуй, мил человек! Прощевай, спасибо тебе!– Остап кивнул и хрипло позвал собачку:– Берта, за мной!

И вдобавок про себя ругнулся:

– Клятая москальская власть и москальское время. Наступит и наш час!

* * *

Так неужели Остап причастен к этой истории с бронепоездом?

На душе у Бориса Фёдоровича стало муторно, как будто кошки заскребли острыми коготками прямо по сердцу.

Диспетчер в очередной раз бросил взгляд на циферблат хронографа. Секундная стрелка завершала очередной круг. И никак её не остановить! Никак не замедлить!

Остаётся четыре минуты.

 

Петька, молчаливо стоявший рядом, понял, что никто, кроме него, не успеет к той путевой стрелке раньше.

– Эх, кабы знать, переключил бы я её раньше,– мелькнула мысль, и ноги понесли его прочь от диспетчерской на другую сторону станции, к стрелке запасного пути.

* * *

За Павликом с грохотом захлопнулась железная дверь. Щербатый не забыл ключом закрыть замок, поэтому через дверь было не выбраться. Сразу стало темно и гулко как в бочке. Глаза быстро привыкли к темноте, Павлику здесь всё было знакомо, ведь они с Петькой не раз бывали тут днём и даже поздним вечером.

Жаркий воздух в бронепоезде колыхнулся от свежей струи – где-то рядом люк, вспомнил Павка, и пошёл на ощупь к свету, который пробивался из потолка.

– Эх, высоко, не добраться,– враз омрачилась его радость, и вспыхнувшая в нём надежда стала угасать.

– Надо что-нибудь подставить,– его осенила догадка, и он начал щупать и толкать всё, что попадалось вокруг. Опрокинулась какая-то пустая бочка, повис на одной петле настенный шкафчик и сдвинулся под ногой пустой патронный ящик.

Взгромоздив всё это друг на друга, Павлик взобрался наверх и уцепился руками за края отверстия в потолке вагона. Под ним с грохотом разрушилась его шаткая опора, он подтянулся и, опершись на локти, вылез на крышу.

* * *

Остап Щербина смотрел на секундную стрелку наручных часов, подаренных паном проводником. Ему оставалось несколько раз крутануть штурвал стояночного тормоза на последнем вагоне и бронепоезд медленно и неудержимо пойдёт с горки, выкатится на главный путь и, набирая скорость, помчится навстречу поезду, везущему счастливых ребятишек к тёплому морю.

Поезда столкнутся, опрокинутся со скрежетом вагоны, погибнут дети.

Об этом напишут газеты и расскажут иностранные радиостанции.

Остап получит много денег и поедет к Чёрному морю отдыхать!

 

Он пять раз крутанул штурвал, колодки разжались и отпустили колёса. Остап вздохнул и хмуро улыбнулся.

Но… поезд стоял на месте. За долгое время колёса застоялись и как будто прикипели к рельсам, подшипники закисли, оси не вращались.

Удивлённый Остап спрыгнул с площадки между двумя последними вагонами, упёрся плечом и начал толкать бронепоезд. Поезд стоял на месте. Остап взвыл от такой неожиданности. Он так хорошо придумал, всё рассчитал, а этот "Красный Сокол" отказывается катиться вниз. Остап повернулся, ещё раз напрягся и стал толкать спиной. Пот катился градом, ноги дрожали, жилы на шее вздулись, перехватило дыхание, из горла был готов вырваться нечеловеческий крик…

Дунул ветерок и "Сокол" сдвинулся с места. Обрадовавшись, Остап всё еще подталкивал вагон спиной, но споткнулся между шпалами и подвихнул ногу. Затем, зацепившись своей брезентухой за ограждение площадки, повис на ней между вагонами. Одна нога его скользила по рельсу, вот-вот колесо раздавит её; руки болтались и казались ненужными; кепка свалилась, а голова раскачивалась между рельсами, иногда касаясь шпал. Остап замер, в бессилье он молчал и молился. Надежда была только на крепость его брезентовой робы.

 

Павлик, выбравшись на крышу вагона, увидел клонящееся к лесу солнце и ощутил движение бронепоезда.

– Надо его остановить, надо закрутить тормоз,– сообразил Павлик. Он на ходу пробежал по крыше вагона, спустился на тормозную площадку и изо всех сил стал крутить штурвал стояночного тормоза.

 

Петька что есть силы мчался к стрелке. Надо её повернуть, тогда броник не выйдет на главный путь, а пойдёт в тупик, и не случится беды. Наконец, Петя прибежал к стрелке и попытался поднять ручку с грузом, которая переводила пути. Она не поддавалась и казалась неподъёмной. Петька на миг представил столкновение поездов, скрежет металла, ужас детей. Он напрягся из последних сил, но у него ничего не получалось.

– Эх, говорила же бабуля, чтобы больше каши ел…– вспомнилось Петьке.

Вдруг он увидел приближающихся милиционеров, а вдалеке деда Илью Матвеича с повязкой на голове, хромающего и опирающегося на плечо тёти Глаши.

 

Бронепоезд, набирая скорость, приближался к стрелке. Один из милиционеров, по фамилии Васяев, оттолкнув Петьку в сторону, бросился переключать стрелку. Ему удалось поднять ручку с грузом, но повернуть её и сдвинуть с места рельсы ему не удалось.

– Сергей, посмотри, там что-то мешает, что-то застряло в стрелке,– крикнул Васяев напарнику, не опуская ручку с грузом.

Второй милиционер, по фамилии Шейко, кинулся к стрелке и с трудом извлёк из неё болт от башмака, которым когда-то был застопорен бронепоезд.

 

Павлик крутил штурвал, колодки сжимались всё сильнее, колёса визжали, сыпались искры, но поезд уже успел всей тяжестью своих пяти бронированных вагонов набрать скорость и одного тормоза было недостаточно. "Сокол", грохоча бронёй, лязгая тарелками и стуча на стыках колёсами, неумолимо приближался к стрелке и главному пути. Милиционеры отскочили от стрелки, поезд ударил передним колесом в рельс, стрелка переключилась и состав вильнул в тупик.

Милиционер Шейко на ходу вскочил на подножку второго вагона и взобрался на тормозную площадку. Он стал быстро крутить штурвал, сжимая тормоз. Его напарник Васяев побежал рядом с поездом. Поезд, визжа тормозами и сыпя искрами, начал замедлять ход, плавно ткнулся в поперечную шпалу насыпи в конце тупика, вздрогнул всем своим железным телом и остановился.

 

Брезентовый плащ треснул и порвался, а Остап Щербина, ударившись башкой о рельс, грохнулся на шпалы прямо перед милиционером Васяевым. Вдвоём с подоспевшим Шейко они скрутили Щербатого. С площадки командирского вагона спрыгнул радостный Пашка и обнял своего друга Петьку.

 

"Черноморец", набирая скорость и оглашая окрестности своим зычным гудком, без остановки пошёл на Одессу.

Дети ехали к Чёрному морю.