«БУНТ» Или, похождения розового осла. Роман - басня Сила воображения важнее знаний… Альберт Эйнштейн Вместо предисловия. …Все началось в Раю. Да, да, в том самом раю, о котором знает каждый с самого раннего детства. Собственно, и само детство есть отголосок Рая, с которого все и начинается… -Ты долго там был? - Не знаю. Нет, правда, не знаю. Там все время хорошо, да и что значит время, длительность, протяженность? Часы? Да, часы. Хотел часы, настоящие, у меня были часы, я точно помню. Хотел «Жан Д*Эве», носил. По-моему, завел один раз. Смотрел на циферблат, диковинной работы и все время радовался (видишь, время таки, есть), вытирал пальцами сапфировое стекло… - А с чего ты взял, что это Рай? - Откуда? Знал и все. Однажды, толкаясь в толпе веселых зевак, увидел «ее». Посмотрел (она двигалась навстречу), и все, радостно так стало, надежно. Ничего больше и не надо, даже про часы забыл. Если бы она подошла и попросила, обязательно бы отдал, не жалко, правда. Ну, разве чуточку, ведь она все равно их не заберет. Она двигалась медленно, то и дело, цепляясь плечом за встречных, все время(?) смотрела на меня, чуть улыбаясь, и я точно знал, это она… Было хорошо, грустно и хорошо… А родителей там видел? …Нет, не видел. Может и видел, но тогда я их не знал, и вообще не знал, что значит родители. Там были все. Все ходили и смотрели друг на друга, всегда. Но было очень тепло и спокойно. Я мог мечтать о чем угодно, и у меня все было. Не мечтал только о книгах, наверное, читать не любил, да и потом, их не было там. Точно, нет, вру. Однажды у меня оказалась одна книга, огромная, толстенная, её, наверное, уже долго читали, потрепанная, о путешествиях, все, как я люблю. Читал, отрывал взгляд от страниц, видел ту, мою, рядом, улыбался. Думал, что весна, тепло, на мне байковая рубашка, в голубую, клетку… В клетку, заприте его в клетку… Предисловие. Где-то в Месопотамии… Будет ли корректным спросить у кого либо, сколько тебе лет? Наверное, да, а почему и нет? Ведь живем мы на этом свете ничтожно мало, по этой причине совершенно неважным кажется различие между тридцатью пятью и сорока нашими годами, разницы, практически нет. Тем более, если речь пойдет о тысячелетиях, милионолетиях, скажем пятьдесят тысяч, а может двести миллионов и пятьсот тысяч лет, неизвестно. Разумеется, на такой бесконечной временной шкале все цифры приобретают значения никчемных закорючек, собственно, таковыми они и являются. Поэтому для мысли, живой, пытливой не имеет ровным счетом никакого значения появиться здесь сто тысяч лет назад, либо теперь, в текущий момент. А ведь может так случиться, что произойдет это замечательное событие одновременно, тогда и сейчас. Симультальность называется, слово дивное. Вы возразите, так не бывает. Почем Вам знать? А я утверждаю, бывает и мой рассказ тому подтверждение… …Как называлась местность в двести двадцать четыре миллиона, пятьсот семьдесят пять тысяч семьсот тридцать первом году тому назад, не известно. Располагалась та местность в цветущем краю, между двумя значительными реками. Их названия настолько позабыты, что на устах осталось лишь Тигр и Евфрат, что само по себе ни о чем тогда не говорило, разве что тем, кто называл эти реки, скажем Евфрат – Пуруна, Пуратту, просто вода, пресная вода. Тигр же, напротив, быстрая вода, Идигна, вот вам и Месопотамия, междуречье по-нашему… Но и это не точно, потому как история о которой пойдет речь произошла задолго до того, когда появились люди, а населяли эту землю иные существа, по виду чем-то напоминающие ослов, только еще упрямее, потому, что умели говорить и делали это с превеликим мастерством… Ум невозможно унизить. Ему мстят тем, что гонят его. Бомарше П. Город Салар. …Заприте его в клетку… Да тащите же, олухи вы царя небесного, а не ослы, вчетвером не можете справиться с пьяным калекой, за что я вам только деньги плачу… …Он мог видеть это? Наверное, хотя родился несколькими днями позже. Уже точно знал, что именно этот осел его отец. Звали его Хендурсагга, а попросту Ишум, привратник подземного мира, воин, сражавшийся в десятках кровопролитных сражений за правое дело Салара, славного города в низовье Пуратту, где встречаются широкие воды реки с шальными, зловещими потоками Идигны, - Сволочи, погодите у меня, - кричал Ишум, упираясь лбом в, казалось ветхую дверь ловушки. Однако, силы были неравны, и оказавшись в клетке, сплетенной из прочных лиан, рычал в отчаянии и в бесполезной злобе, - я вам припомню, мерзавцы, меня, солдата великого Нергала засунуть в эту вонючую мышеловку, а-а-а… Ишум, что есть силы ударял четырьмя копытами по прутьям узилища, пытался перекусить прутья. Впрочем, все его потуги приводили лишь к тому, что стайки назойливых многокрылых мух лениво вспархивали с его дурно пахнущей, свалявшейся серой шерсти, да мальчишки-ослята посмеивались над незадачливым отставным инвалидом, который уже несколько лун пьянствовал в ожидании появления на свет очередного наследника… - Бедная Паксукаль, - охали кумушки, идущие на базар, искоса поглядывая на бушевавшего здоровяка, в душе пряча зависть, – хорош собою был Ишум, даром что любил повеселиться, - и, правда, высокий в холке, шерсть с серебристым отливом, дерзкий взгляд из-под охристой челки. Мало кто из молоденьких ослиц мог устоять перед его очарованием. Да и веселый нрав, удаль, вызывали трепетную дрожь у здешних красавиц. Однако его выбор пал на Паксукаль. В ту пору Ишум был уже старшиной триумфальной роты, великого царя Нингирсу, ныне бога. Не по годам честь, по воинской славе… …Дело прошлое, прошли времена, прошла слава. Теперь новый бог – Гутумдук, смертельный противник несправедливой войны, без жалости уничтожал своих врагов, и слугам досталось. Попал под раздачу и Ишум. Его судили, чуть ли не казнили, спасла Паксукаль, дочь местного оракула, по его протекции Ишум устроился собирателем податей, теперь младшим, так и коротал век. Уже двое ослят, подростков наполняли шумом его дом, а добрая Паксукаль ждала третьего осленка… - Госпожа Гирсу, господин Энкиду, господин земли Энки, неужели я зря проливал свою кровь, сражаясь с неверными под Лагашем и Эриду, - молился басом Ишум, плакал, пьяными слезами заливал дощатый пол клетки позора, пускал слюни, - Отпустите меня, братья, я ни в чем не виноват… Старшие мальчики, дети Ишума, играли неподалеку, с некоторой опаской посматривали в стороны позорной площади и их хижины, стараясь заглушить в душе тревогу за мать и обиду за отца, и смутную нелюбовь к еще не родившегося малыша, - Как ты думаешь, Лиль (старший), мальчик будет или девочка? - Не знаю, мне все равно, лишь бы мама не мучилась, мне жалко ее, аж плакать хочется… …Последний утробный вопль, вырвался, наконец…детский плачь, еще нежный, свободный, не требовательный, - родился, пойдем, посмотрим… - Родила, родился, - соседские мальчишки бегали вокруг клетки, перебивая друг друга, - Дядя Ишум, тетя Паксукаль родила осленка, мальчик, он розовый, совсем розовый… … Да, осленок родился с розовым тельцем и розовой, с персиковым оттенком шерстью. Малыш, действительно розовый, копошился около матери, инстинктивно тыкался мордочкой в ее теплое, еще больное тело, в поисках сосцов, самой жизни, вернее ее продолжения здесь, на узкой, пыльной улице, что вела на Базарную площадь. Там же, в Клетке Позора, у всех на виду, лежа в собственных нечистотах, выплевывал пересохшими губами проклятия, корчился от судорог в ногах отец новорожденного, бывший стражник великого Нингирсу, а ныне опустившийся пьяница, осел Ишум. И все это можно было видеть с небес, что возвышались над славным городом Саларом, в Месопотамии, где встречаются две великие реки Пуратту и Идигна… Розовый? Лиловый. …- Ладно, хватит с тебя позора, обмойте его и выпустите, пусть убирается восвояси, тем более, у него сын родился… Несколько нукеров с полными ведрами, дружно и умело направляли тугие струи прохладной речной воды на тело узника, тот подставлял влаге морду, раскрывая пасть, улавливая жизненную влагу, - В следующий раз, плетей не избежать, сам тебя пороть буду, а затем пойдешь в «стадо». Понял? Учти, брат, не посмотрю, что однополчанин, - Спасибо тебе, Нердал, - растирал затекшие суставы Ишум, - сам не знаю, что со мною происходит, когда напьюсь, словно дьявол в меня вселяется, страсть… …Домашние с нескрываемым трепетом и страхом ждали прихода Ишума. Почему так сталось? Теперь уже не секрет для всех, война. Да, именно война сотворила из доброго, веселого осла, злодея, угрюмого убийцу, который только того и ждал, чтобы блеснула красными лучами вечерняя заря, как сигнал к атаке. И тогда хмельной джин, пролившись вместе с содержимым корчаги в прошитые пиками ослиные потроха, будет призывать осатаневшее буйство к новой битве, теперь уже с самим собой. Не попадай ему под руку, не пощадит, бывало и так. …Утро в Саларе. Особенно сейчас в пору, Улеля, серединного месяца года, когда по берегам обоих рек красовалась зелень, а на рынке уже полно народу, продают и покупают дивные плоды этого края. Город, рыжий от восходящих лучей солнца, всеми своими руками-улицами стремился к месту встречи рек. В отличие от многих городов, где рыночная площадь находилась посередине, здесь, в Саларе место бойкой торговли выходило прямо к воде. И если смотреть сюда с высоты полета странных птиц, то можно увидеть, что город напоминает многорукое желтое чудовище, опустившиеся по пояс в мутноватые воды залива. Да, да, это был настоящий залив, с солоноватой водой, как положено. Десятки баркасов, фелюг, чаек, просто лодок, толкли и без того всклоченную, похожую на помои воду, выбрасывая из своего, дурно пахнущего нутра, морские и речные богатства, на которые только способна местная жизнь, - мне дюжину Толстоухов, и гроздь баэтто ( бананы по-нашему), - А у тебя деньги есть, гость из отхожего места? Ишум бросил на дно лодки пару монет, - В следующий раз, ничего не дам, ты своим смрадом, осел, распугал всех моих покупателей, - Ничего, пусть твоя жена покажет свою задницу, и от покупателей отбою не будет, - ухмыльнулся Ишум, довольный тем, что грубой шуткой позлил торговца, - Пошел к черту, - Сам пошел… …В хижине уже успели прибрать. Паксукаль, в праздничном одеянии лежала на войлочных подстилках, устланных на каменный подиум. Новорожденный примостился рядом, посапывал, сладко чмокая во сне. Старшие братья Лиль и Пурр помогали бабке, Эйнэ, таскали хворост для печи, по очереди терли на камне маисовые зерна, мирси, по-ихнему, - Что б он издох твой супруг, чтобы его саблезубые тигры растерзали. Дал бог зятя, ешь его теперь с кашей, - ругалась старая Эйне, держа поварешку растрескавшимися от старости копытами. Поварешка не слушалась, скользила взад-вперед, крутилась и наконец вырвалась из неловких лап старухи, плюхнулась в чан, - Будь ты проклят, - завопила старая Эйне, осеклась… На пороге стоял Ишум, - Кого это вы уже тут проклинаете, мама, не меня, часом? - Нет, не тебя, хотя…У него сын родился, а он шляется по кабакам и тюрьмам, совсем совесть потерял… Ишум, казалось не обратил внимание на слова старухи, приблизился к ложу, - Здравствуй, женушка, показывай вновь прибывшего. - Помылся бы, а то, как от отхожего места несет, - не унималась Эйне, - Вонь, дух сшибает, говори не говори… Паксукаль тем временем встала, хоть и слаба, даже улыбнулась, - Славный он, малыш. Она скинула с новорожденного одеяльце, - Что? Розовый осел? Разве ослы бывают розовыми? Ишум рывком приблизился к спящему младенцу, разглядел его тело, - Что это за розовая обезьяна? Почему у него вместо нормальных копыт торчат какие-то стручки? - Не кричи, Ишум, розовое тельце и шерсть, потому, что нежная кожа, а пять пальцев, потому, что пятипалый, косточки не срослись, раньше времени родился, недоношенный он. - Недоношенный, - повторил Ишум и сплюнул с досады, - Ничего страшного, знахарь велел копыта перетягивать бечевкой, они и срастутся… …За перегородкой шумела вода. Хозяин мылся, грязная одежда уже булькала в стирочном котле. Старшие сыновья, переждав грозу, уже торчали у постели, трогали младенца, пытались щекотать его уши, маленькие, прижатые, розовые. Малыш смешно подергивал ушами, что неизменно вызывало смех мальчишек, - Не приставайте к мальчику, пусть спит. Тот, словно услышав, что говорят о нем, немедленно захныкал. Эйне, не долго думая, схватила половую тряпку, угостила обоих баловников пониже спины, - Неслухи, лучше бы помогли бобы растолочь… …День рождения. Да, сегодня день рождения. Семья за столом. Даже вечно грязный Ишум выглядел как-то по-иному, опрятно, что ли. Все в округе знали, что здесь, в доме Хендурсагга, привратника подземного мира, уже наступила бедность. Однако, сегодня, по случаю рождения третьего сына, в славном Саларе считалось доброй приметой, о себе напомнил достаток. Совет стражей, вспомнив о былых заслугах Ишума, выдал из казны три десятка монет, подороже, что сулило семье несколько месяцев сытого существования. Правда, уже ходили слухи, что переводят его из сборщиков податей в простые работники, гасить известь в карьере, на дублении шкур. Впрочем, на столе стояла непочатая глиняная корчага, наполненная доверху хмельной брагой, что само по себе поднимало настроение несчастного Ишума, - Хочу выпить за тебя, жена моя, Паксукаль. Выкормыш, конечно гадкий, но, пусть растет, будь здорова, все наши дети пусть будут здоровы, ну и этот, зовут то его как? - Имя не дали, ждали тебя, - Гм, а что я, это отец твой мастер на такие штуки, у него надо спросить, - Он в отъезде, нельзя спросить, однако, я советовалась заранее, и он подсказал назвать именем бога Солнца, Теленка, Мардуком, ласково можно называть Мардик, или Маком, - А давайте звать его Мумо, - неожиданно предложил Лиль, веселое имя и звонко засмеялся, Мумо, Мумо, - Нет, это кличка какая - то, - возмутилась старуха Эйне, - Какая же это кличка, мама, так в Инисе и Пурапни зовут бога Мардука, все правильно, пусть зовется Мардук, а проще Мумо. Стало быть – Мумо…И вовсе он не розовый, а лиловый, накрой его Пурр, замерз, наверное… Старик Ару. …Несколько дней продолжалось гуляние в честь рождение Мумо, Мардука. Теперь его всякий будет называть не иначе как Мумо. Громким именем бога его назовут потом, когда много воды утечет в залив, в великий океан, в котором, кстати сказать, за это время появилась дюжина горячих островов, которые размерами своими ничуть не меньше нынешней Англии, или Испании, но об этом конечно никто не знал, хотя в это время Земля рождалась заново, как розовый Мумо, возившийся в старой люльке. О том, что происходит вокруг напоминали нередкие подземные толчки и кроваво-оранжевый закат, отбивающий алым в водах неспокойного моря… В семье по-прежнему не ладилось. Паксукаль, к слову, очень образованная, умненькая ослица, которой до замужества прочили карьеру провидицы, все же разочаровала своего отца, славного Гирамеша, тайно вышла замуж за отпетого разбойника, грозу местной шпаны, Ишума, чем надолго навлекла на себя и свою семью гнев богов. Хотя, никто этому не удивлялся, ведь частенько, благовоспитанные дочери делали все наоборот, и сладострастие, неуёмное в пору молодости заставляло делать ошибки и еще какие. Одна радость, дети. И Лиль и Пурр, выглядели красавцами, отличались сообразительностью, легко овладели грамотой, и часто привлекались дедом для обрядов и празднеств – голодными не оставались…Тем временем, малыш Мумо делал свои первые шаги. Смотреть на него – забавное времяпрепровождение. Его замотанные тряпицами копытца разъезжались на каменистом полу, малыш пошатывался, подставлял непослушные ножки, частенько не удержавшись, падал на бок, смешно подбрасывая копыта вверх, - Что с тобой делать, - причитала, улыбаясь, старуха Эйне, - Дай пальчики, подвяжу, лекаря надо звать, не срастаются косточки, беда… …Отца, непокорного Ишума отправили на бойню, где он, как и десяток таких же ослов вынужден был дышать смрадом и нечистотами, обвязав морду свою мокрым платком. Не слишком и помогало, глаза не закроешь. Назначение Ишума десятником, все же облегчало его судьбу, чего не скажешь о его подчиненных. Да он их и сам не жалел, его черный хлыст то и дело взвизгивал в сером пространстве и кто-то оглашал кипящий ад своим нечеловеческим воплем… Однажды, Паксукаль, не дождавшись мужа с работы, собрала снедь в корзину, подалась в карьер. Подружки, попадающиеся навстречу догадывались куда следует добрая ослица, понимающе охали, прощались, на последок, как бы невзначай выговаривали, - Душенька, Паксукаль, не ходила бы ты туда. Место гиблое, незачем тебе это видеть… …В карьере – парко. Из города этого места не видать. Надо пройти несколько полей на север, чтобы попасть сюда, в чертову расселину, окруженную желтыми холмами…Это место считалось пропащим. Можно смело утверждать, что большинство жителей города, сюда никогда не забредало, и обрастала местность легендами и страшными небылицами, что в свою очередь отпугивало ротозеев от гиблого урочища. Паксукаль ни за что не пошла бы сюда, но ей намекнули, что Ишум именно там, а где же ему быть. Пройдя узилище, между двумя огромными валунами бурого туфа ослица оказалась на серой тропе, по сторонам от которой дымилась земля. Да, совсем не даром называлась эта земля преисподней, выходило, что так. Осторожно ступая Паксукаль шла на неясные голоса, раздающиеся где-то впереди, за клубами едкого дыма. Она узнала голос Ишума. Ничего нового, он по обычаю ругался, грязно, зло. Туман рассеивался, однако запах, неприятный, резкий, до боли в голове, усиливался, - Сера, сернистый натрий, при гидратации с добавлением серной кислоты выделяется сернистый газ, - голос, дребезжащий, старческий, раздавался откуда-то сзади. Паксукаль оглянулась, никого. Она постояла немного, прислушиваясь, пожала плечами, продолжила путь, - Возьмите эту повязку, влажная, не бойтесь, она чистая, - тот же голос раздался уже впереди, и только теперь ослица разглядела того, кто с нею говорил. Это был старик, осел, настолько маленький и изможденный, что могло показаться, что это ребенок, но седая борода и глаза выдавали его истинный возраст, - Не бойтесь, милое дитя, меня зовут Старым сухарем, или Ару, я не местный, не бойтесь. Я здесь так давно, что и не помню, как выглядят прекрасные дамы, вот, посчастливилось. Вы, наверное, ищите Ишума, это мой начальник, крут, не говорите ему, что я разговаривал с Вами, а то следующая кожа будет моя. Чувствуете, пованивать начинает основательно, приближаемся к яме, будьте осторожней… Старик исчез так же незаметно, как и появился, - Будьте осторожней, слева начинается яма с гашеной известью, можешь упасть, пропасть… …Ишум занимался привычным делом, сортировал шкуры. Он выхватывал с кучи очередную шкуру, свежую, с кусками запекшейся крови, подкожного жира, расправлял ее, разложив на камнях, затем, одним мощным рывком посылал ее на кучу поменьше, - Второй сорт, - говорил сам себе, беря очередную шкуру. Запах от шкур шел такой, что не спасала и повязка, - Как же здесь не задохнуться? – спрашивала сама себя Паксукаль, сдерживая приступ рвоты. Ишум настолько был поглощен своим занятием, что не заметил прихода жены. От напряжения, и казалось, экстаза, его раскрытая пасть, с пожелтевшими клыками, извергала клубы дыма и даже пламени. Нет, конечно, это всего лишь иллюзия. В нескольких арах от места сортировки из жерла красного валуна рывками взметалось пламя, сопровождаемое облаком синего дыма, - Термический процесс, - неожиданно раздался знакомый голос старика Ару, но самого его не было видно. - самовозгорание серы при контакте с хлорной известью, - Откуда вы все знаете? - искренне удивилась Паксукаль, - не знаю, знаю и все, от отца, наверное, досталось, небесного, - А разве есть такой? - Есть, голубушка, однако хочу тебя предупредить, муж твой сегодня не в духе, больно разбушевался, смотри не попади под горячую руку… …А, пришла? Ишум наконец обратил внимание на ослицу, вытирал об шкуру жирные, окровавленные руки, - Чего морду воротишь? Тошно, небось? А я так каждый день, да что день, каждую минуту вот ток… Шкуры своей не жалею, и чужой тоже… Однако приняв угощение, которое болталось на спине у жены, явно подобрев, осклабился, - Как там выкормыш, Мумо? В следующий раз, приведи пацанов, поглядеть охота, - А разве ты, Ишум не собираешься домой? - Нет, у меня семидневная вахта, сегодня только третий день, так что, приводи, пусть посмотрят, как их отец хлеб насущный для них зарабатывает, - Ишум, ловким движением заднего копыта отбросил камень. В тайнике стоял надбитый глиняный горшок, - Ты ничего не видела, поняла, запью угощение, а то в горле сухо… Он подхватил жирными губами емкость, и в ту же минуту содержимое кувшинчика исчезло в его чреве, - Никому поняла, - вытирал губы Ишум, - тут с этим строго, не положено, могут того, в стадо отправить, а оттуда только сюда, - он кивнул в сторону зловонных куч, - Бедный мой Ишум, в кого ты превратился, может, покаешься? Отец за тебя заступится, подумай, еще не поздно, - Что ты плетешь, ослица? Здесь я сам себе царь и бог, денег столько, что вскоре мы переедем в новый дом, - Ишум подкинул в серое марево несколько монет, те со звоном упали, ударившись о камни, - Купи что нибудь сорванцам, - А что тебе принести? - Мне? – Ишум усмехнулся, - принеси мне ласки, жена моя, - он не двусмысленно заходил сзади, с силой прижимая к земле своей мордой круп Паксукаль, - Что ты делаешь, на нас наверняка смотрят, - Пусть смотрят, они все считай уже мертвецы, - Не надо, Ишум, - пыталась отстраниться красивая ослица. Но с каждой секундой она теряла уверенность и наконец, грозный Ишум добился своего, он овладел Паксукаль, - На этот раз никаких розовых обезьян, интересно кто это постарался, узнаю, убью. Теперь все будет как надо, черный, как смоль… …Назад Паксукаль брела, чувствую на себе уничтоженной, убитой. Ей казалось, что десятки насмешливых глаз, смотрят на нее со всех сторон, укоряют - стыдно… - А я тебя, девонька, предупреждал, не надо тебе сюда ходить, тут опасно, а ты не послушалась… Старик Ару плелся сзади, пытаясь подбадривать добрую женщину, - А что собственно произошло, все нормально, муж исполнил свой долг, а ты свой, что здесь такого? Нет, конечно, понимаю, обидно… - Зачем ты за мною плетешься, старик? - Так, от нечего делать. Здесь я живу вечно, меня не выгонят, так что могу позволить отвлечься, - А чем ты здесь занимаешься? - Хороню останки, дело привычное. Утром, до зари. Да там и хоронить, пожалуй, нечего, все в дело идет, даже зубы. Да и сжигают все, там, на дальней стороне делянки. Чувствуешь гарь в воздухе? - Еще бы, - А я уже не чувствую, - старик перевел дух, - учу я, учитель, стало быть, - А кого ты здесь учишь? - Ну, твоего Ишума, наконец. Он благодарный, - усмехнулся, - иногда, даже свежим сеном делится . Недавно, я ему растолковал, что может означать слово кожа, так за это он мне подарил гольё на новую накидку, я ее вымыл, теперь сушится. Собственно, она мне не нужна, у меня своя еще ничего, а он, на старость, говорит, носи, старик… - Так что же означает слово кожа? - поинтересовалась Паксукаль, - Ничего сложного, означает, на мне, или ко мне, коза, к оз, к аз, к я… - Понятно, - А, хочешь, я и тебя учить буду? - Нет, спасибо. Ты лучше моего младшенького хорошему научи, я его в следующий раз приведу, познакомлю, - Хорошо, давай, только чур, пару лепешек принеси, а то здесь все всыромятку, вкусненького не достать … Смерть Ишума. Мумо рос быстро. Вернее, он не слишком то и увеличивался в размерах, но шустростью и координацией отличался отменной. Их соседи только и слышали пронзительные вопли старухи Эйне, - Ты куда забрался, негодник, ну ка слазь оттуда, кому говорю, смотри, заработаешь хворостиной… Теперь его розовый подшерсток выглядел несколько иначе, из под него выглядывали длинные, словно перья ковылей травы пушинки, и казалось, что это ранняя седина, и перед нами маленький старичок, с добрыми детскими глазами, - Паксукаль, переделывая работу по хозяйству, замечала вслух, обращаясь к старой ослице, - В кого такой уродился, ума не приложу, любознательный, все ему надо. Недавно замечаю, смотрит в ночное небо сквозь отверстие в потолке, я ему, спи, говорю, а он мне, - Звезды танцуют мама, они кружатся… Я и слова такого, кружатся, не знаю, а он мне растолковывает, - Кружатся, значит ходят по кругу и рисует тростинкой на полу странную фигуру, гладкую, ровную и замкнутую, я такую видала только на каменных таблицах в храме у отца, и то тайком… - Любопытный? Это точно, чует мое сердце, до добра это его любопытство не доведет… Как в воду глядела. Через время, какое, не скажу, только недолгое, снова отправлялась Паксукаль в карьер к Ишуму, теперь не одна, с маленьким Мумо, старшие дети все еще были у отца, советника правой руки Гирамеша. Конечно, брать с собой в кромешный ад младшего, еще слабого осленка, верх неблагоразумия, однако посулы старика Ару глубоко запали в душу бедной ослицы, - Пусть хоть грамоте выучится, может счетоводом станет, или купцом, в Саларе, где торговля на первом месте, почетнее должности купца только должность жреца, или стражника. Только какой жрец или стражник может получиться из этого смешного, розового осленка, а вот купец, пожалуй. Шустрый, глаз острый, по всему смышленый. А старик, Ару осел грамотный, несчастный, конечно. Впрочем, кто нынче счастливый в Саларе, разве что боги? …Со времени первого посещения нами карьера, произошли некоторые события, приведшие к тому, что работы у ее мужа прибавилось, да и должность ему дали куда выше прежней, теперь он сотник и палач. А события вот какие, немирные волнения среди караюмов, пришлых черных ослов из мест далекого Аннагура, а где это, мало кто знает. Если стоять лицом к восходящему солнцу, то с правого боку, ближе к тылу. Однажды, разгромили эти выродки пакгауз на пристани, да стащили оттуда рогожи, еды и еще чего-то, но самое страшное, учинили пожар. А вот это дело, государево. Огонь - священен. То, что здесь, в серном карьере его полно, и вырывается он из-под земли, дело одно, но вот чтобы запросто добыть его днем, при честном ослином народе, на такое редко кто пойдет. Смутьянов отловили, ну и конечно, в «стадо», а уж оттуда одна дорога, в «карьер». Словом, Ишум теперь при настоящем деле, скорняк и палач, впору детишек им пугать. По этой причине Паксукаль не слишком хотела видеть мужа, но делать нечего, пошла… День не заладился с самого утра. Старуха Эйне подвернула ногу. Теперь она лежала на кровати, демонстративно выставив копыто, причитала, требовала менять прохладные мокрые повязки, - Давай быстрей, что ты как осенняя муха ползаешь, не видишь, вода ушла, подавай свежую повязку, да поживее. Мумо исполнял приказания старухи, хотя ему казалось, что она больше придуривается, чем страдает. Он искоса поглядывал на бабку, замечая как та наигранно корчила морду, при этом, казалось, скалит кривые желтые зубы, хитро поглядывала на Мумо, - чего смотришь, цветное несчастье, неси повязку, а то останусь без ноги, что вы будете делать без меня?.. И казалось простой, обыденный вопрос, фраза, брошенная в отчаянии, с обидой, показался Мумо самым значительной во всей его короткой жизни, - действительно, а что он Мумо будет делать потом, когда не станет не только бабки Эйне, но и вообще никого не станет из его сегодняшнего окружения, ни братьев, ни отца, ни самой Паксукаль. Что будет с ним, каким он будет, где он будет? Этот вопрос настолько овладел его некрепким сознанием, что Мумо не заметил, как вышел вместе с матерью из города, как прошел рощи, окружающие синий залив, как за холмами, казалось розовыми, совсем такими как и он сам, уже клубились желтые дымы серного карьера… - Пришла? – маленький старик стоял перед ними, улыбаясь редкозубым ртом. Мумо показалось, что он уже видел это исхудалое тело, со следами жестокой жизни, которая изрядно наградила это немощное тело. Да, он вспомнил, что еще минуту назад, в его собственных воспоминаниях о будущем некто похожий на этого старика разговаривал с ним о том самом яблоневом саде, который рос у них под окном, в том краю, в котором Мумо уже был, а может будет. Даже фраза, - здесь замечательный белый налив, и еще, как его, джонатан, кажется. Однако пахло не яблоками, а казенной затхлой мебелью… - Точно, розовый, вернее, лиловый, - смеялся старик, крошащимся смехом… От него пахло казенной затхлой мебелью… - Здравствуйте, Ару, это и есть мой Мумо, а если целиком, то Мардук, - Нам сойдет и по частям, пусть лучше будет Мумо. Ну, здравствуй вьюнош, чем хочешь заняться? - Не знаю, мне нравится чертить всякие фигуры. Он взял хворостину копытом, которое оказалось, состоящим из пяти подвижных пальцев, да так ловко стал рисовать на рыжей мягкой земле разные фигуры и значки, что вызвал непроизвольный восхищенный возглас Ару, - Слава богине Нинхурсаг, матери прародительнице, я знал, это случится, - Что случится? – Взволновалась Паксукаль, - Гм, ничего, добрая мамаша, иди к мужу, а мы позанимаемся с твоим отпрыском, вон там, - Ару указал жестом в сторону небольшой оливковой рощицы, - Мы будем там. Не беспокойся, твой малыш в надежных лапах… …Карьер нынче злился. Желтое облако газов, зловещее, казалось шипящее, впустило в себя Пуксукаль и через секунду, ее силуэт исчез в ядовитом мареве… …Ну, Мумо, ты что то там чертил в пыли, начерти еще раз, и если можно, расскажи, что ты рисуешь? Мумо охотно выполнил просьбу старика. Он немного подумал, половчее взял палочку и начертил круг, - Гм, что это? Старик сидел на камне, копытом подпирая подбородок, - Это как солнце, я не знаю, как это называется, но по-моему, это круг, и он может катиться, - Ты, маленький розовый гений, - не выдержал старик. От волнения он что есть силы поправил кожаную удавку на шее, от чего та не только не ослабла, а наоборот, еще туже затянулась на его горле, - Черт, что я наделал, - задыхаясь, простонал старик. Мумо в несколько секунд помог ослабить тугой узел, - Спасибо, сынок, все время про удавку забываю. Ловкие у тебя копыта, дай хоть разгляжу их поближе. Мумо протянул лапы и разжал ладонь. Действительно, это были самые настоящие пальцы, покрытые сверху жестким панцирем, с зазубринами по краям, с помощью которых те складывались в копыто, - Чудо, - только и смог произнести Ару. В эту секунду до их слуха донеслось, - Помогите, кто нибудь, помогите… Без сомнения то был голос Паксукаль. Старик и Мумо, не говоря ни слова, бросились в сторону, из которой доносился крик. Мумо еще никогда так быстро не бегал. Он не просто бежал, он летел. Казалось, его лапы не дотрагивались до земли. Он и вправду летел. Достаточно было только слегка коснуться подошвами до каменистой дорожки, как тело не зависимо от его желания получало импульс, да такой, что только ноги успевая подставлять… …Тень отца, еле различимая в тошнотворной туманной мути, казалось раздваивалась, как змеиный язык. Два силуэта, сизый и мутно желтый, то воссоединялись, то вновь расходились, - Оптический обман, рефлексы, - услышал Мумо за спиной прерывистый голос Ару. Его немощные легкие уже не справлялись с количеством воздуха, сипели, издавали протяжный гуд. До их ушей донесся голос, ели различимый, задушенный голос, - По-мо-ги-те, Мумо бросился вперед не разбирая дороги. Туман рассеялся и он увидел, как его отец двумя передними копытами стоит на горле Паксукаль. Ему показалась, что ее тело уже не шевелится. Мумо так сильно испугался, казалось сознание в секунду его покинуло, и он, скорее подчиняясь неизведанному им инстинкту бросился что есть силы на защиту родного существа, не отдавая себе отчета что произойдет в следующее мгновение… Ишум, страшный, в горящими кровавыми глазами, с пеной у безобразной пасти, хрипел в припадке бешенства, - Сука, ах ты Сука, пригуляла, пока я куски своего тела оставлял на поле сражения, так не будет по-твоему, будет по-моему, - и с еще большей силой надавливал на горло несчастной Паксукаль. Того, что произошло в следующий момент, Ишум просто не ожидал. Он обернулся на звук, увидел несущегося в его сторону Мумо, просто удивился, - Ты, что ты здесь делаешь?.. Тело Мумо, вскользь коснулось тела Ишума, но этого было вполне достаточно, чтобы тот потеряв равновесие, уже летел в преисподнюю местного ада, в котлован с негашеной известью и серой, по прежнему изрыгавшим из своего чрева клубы серо-голубого дыма, - А-а-а, - напоследок раздался его страшный, отчаянно правдивый крик и все смолкло… - Теперь немного сернистого натрия, в пропорции один к четырем, сульфиды, вода там есть, и дело с концом, голье получится отменное. Мумо, еще не понимающий что произошло, тяжело дышал, обернулся. У его плеча стоял грустный Ару, деловито чмокал губами, - Кажется, все, затих, что стоишь, матери помоги… На террасе понемногу собирался карьерный народ. Мумо, так еще не привыкший к жизни с любопытством рассматривал увеличивающуюся толпу. Ослы, ослицы с ослятами, черные серые, они скорее напоминали диких собак, некрупных, показывались из марева. Их лица, казалось, не выражали никаких эмоций, нет, одна все же мелькала, удивление. Да. Они были удивлены тому, как легко мог исчезнуть в бездне их вечный враг, страх, и по рядам эхом прокатывалось, - Ишум умер, как это? Умер и все, его убил его сын, вон стоит, лиловый… Паксукаль лежала тут же, рядом, не подавая признаков жизни. Над ее телом уже склонялся вездесущий Ару, - Воды принесите, чего стоите, рот раззявили… Мумо, понимающий, что произошло нечто, из ряда вон выходящее, потерявший силы в схватке, на дрожащих ногах, подошел к матери, дышал ей в морду. То ли от того, что ее несчастный сын рядом, толи от того, что подействовали некоторые пассы Ару, еле различимый стон раздался из ее уст, Паксукаль открыла глаза, - Ты живой, сынок мой? – только и смогла она произнести, вновь потеряв сознание, - Несите Паксукаль к роще, на свежий воздух. Несколько изможденных ослов не без труда уложили тело ослицы на повозку, состоящую из полозьев и ложа, прикрепленного к обточенным бревнам. За повозкой поднималась рыжая пыль, не дающая дышать. Мумо, то смотрел вслед удаляющимся саням, то подходил к краю обрыва, рассматривая остатки того, кто назывался его отцом, ему хотелось плакать, и он плакал, - Слезами горю не поможешь, сынок, большим мерзавцем был покойник, твой отец, прости господи, сколько душ загубил. А ты не бойся, мы тебя в обиду не дадим. Мумо, сквозь слезы смотрел на Ару, в его карие, выцветшие глаза, и наверное, в первый раз, не верил словам… На площади перед карьером неожиданно, хотя как посмотреть, возникли несколько охранников, затем выплыл, как туча в небе, крупный осел, с огромной, увенчанной немыслимым убором, головой, с золотистой шерстью, и такого же цвета попоной, перекинутой через жирную спину. Его копыта были украшены самоцветными камнями. Это был знаменитый судью, его звали Кулла, да, да, просто Кулла, а вернее Верховный судья Кулла. Все знали, что у судьи нюх на любые преступления, особенно, убийства. Вот и теперь, неизвестно как и откуда мог знать он о случившемся в карьере, однако, не успело солнце сделать и двух шагов (час, по нашему), как он и его свита уже были на месте преступления, - Ну, Мумо, родившийся в час Неир Калама, божества смерти, приготовься. Теперь же суд для тебя, твоя судьба … Судилище. …Надо знать то время, его особенности, историю, предысторию, все детали и мелочи чтобы вот так сразу понять, почему такие мероприятия, как Верховный Суд, действительно были теми событиями, которые запоминались надолго, очень надолго, можно сказать, навсегда… …Сменилось три Луны, сменилась погода. Дул южный Джануб, так его называли люди по левую руку от восхода, мокрый ветер, принося с собою долгожданную свежесть. Хижина Паксукаль выходила окном на юг, по этой причине ветер, то и дело залетающий сюда играл всякими предметами, стараясь перетащить их с места, на место. Над лежанкой колыхалось рядно. Паксукаль, все еще не пришедшая в себя, бредила. Эйне, как могла заботилась, меняя компрессы, давая пить разные отвары, однако, все ее усилия не приводили к улучшению, - Бедная моя племянница, за что тебе выпало такое наказание? - приговаривала старуха, помешивая кашу в котле, - Хорошо, что твой отец взял к себе во дворец Лиля и Пурра на обучение, теперь там оказался и Мумо, бедный Мумо… И истинно так, несчастный Мумо. Он находился в заточении. Никого не интересовало, что он еще совсем малыш, и ему требуется мать, потому, что только ее молоко может превратить его, тщедушного осленка, в крепкого, сильного осла, могущего постоять за себя. Так должно быть, но так не было. Дверь в его узилище открывалась два раза в сутки, ему давали что-то поесть и миску молока, не известно чьего, конечно это не еда, но все же. Однако, не смотря на свое удручающее положение, Мумо постоянно думал о чем то, что неизменно скрадывало время пребывания в тюрьме. Он думал о тех рисунках, которые оставил старик Ару в рыжей пыли оливковой рощи, и свои собственные, над этим и трудился. Окружность, начертанная на глиняном полу, быстро обрастала всякими линиями и знаками, которые приходили на память маленькому осленку. Это потом все эти прямые и кривые будут иметь собственные названия, такие как медиана, биссектриса, хорда. А нынче, это просто лини, которые по его разумению нужны кругу, чтобы двигаться. Да, да именно двигаться, скажем, прямо, для этого нужна точка в центре, и если за это место, ну, точку, прицепить палку, то круг обязательно будет двигаться вперед, в ту сторону, в которую и надо. За этими занятиями и застал его дед, жрец, советник правой руки самого Анзу Гутумдука, верховного правителя города Салара, Герамеш. Последние события, подействовали на статного осла, седина что ли заметнее стала, а может глубокие морщины на его челе казались еще глубже. Он вошел неслышно, мягко ступая по земляному насту, стал за спиною Мумо, с интересом наблюдая за тем, что делает его несчастный внук. Маска удивления, а затем и восхищения застыла на его красивой морде, Мумо неожиданно обернулся. Ничуть не смутившись появлением деда, продекламировал, - Длина линии, оставленной кругом от точки до точки на ее поверхности равна 2ПD, доказано? Да, доказано! - Восхитительно, мой мальчик, и что ты прикажешь с этим делать? - Я хочу, чтобы сделали повозку, и хочу проехаться на этой повозке, которую можно запрячь в самого слабого осла. Да, я так этого хочу… - А что означает странная буква «П»? - Я сам точно не знаю, но Ару, раб Ару, мне говорил, что это Периметр, и равен «периметр» отношению длины этой линии, - Мумо указал на развернутую линию, - к диаметру, то есть вот к этой длине, понятно? - Не совсем. Но хочу тебе заметить, что несчастный старик был продан в рабство своими соплеменниками только за то, что придумал непонятные значки, названные им буквами, и по этим значкам учил их детей читать, - И, что они научились? - Вряд ли, иначе он не оказался бы здесь. Ты мне лучше скажи, мой неразумный внук, у тебя есть еще что нибудь подобное? - Есть, дедушка вот здесь, Мумо постучал себя по голове, - не называй меня дедушкой, меня надо звать советник правой руки, запомни это. Мой тебе совет, не говори ни о чем подобном на Верховном Суде, и будь уверен, тебя осудят справедливо… …Верховный Суд города Салара, удивительное зрелище. Собирался Суд редко, раз в несколько Солнц, лет, значит. И причины тому должны быть особыми, наиважнейшими. Это означало, что убийство сотника Ишума, отца Мумо, сыном своим, событие из ряда вон выходящее. За то время, что Мумо пробыл в тюрьме, жители города вдоволь натолковались по этому поводу, и теперь их мнения разделились поровну, по причине чего споры не утихали даже на Судной площади, когда на почетных местах стали появляться советники и жрецы. Все ждали Верховного Судью и Мумо. Наконец они появились. Они двигались друг навстречу другу из разных концов площади. Паксукаль, увидев сына, бросилась к нему, но стражники бесцеремонно ее оттолкнули, - Мумо, мальчик мой, я здесь, я с тобой, - выкрикивала Паксукаль, перемещаясь вдоль строя солдат. Мумо не слышал ее голоса, оробевший и оглушенный ревом толпы. Сердце в его маленькой груди готово было выпрыгнуть наружу и убежать куда его глаза глядят. Верховный Судья Кулла, разодетый по случаю события в новую золоченую попону, и странный гребенчатый головной убор зеленого цвета, держался очень гордо. Его несли на носилках шестеро сильных ослов, и носилки покачивались в такт их шагов под тяжестью тела Судьи. Наконец, каждый разместился на своем месте и суд начался… …Стряпчие, брали неловкими копытами глиняные таблицы с начертанными на них символами, сдували толстыми жирными губами пыль, пытались разобрать каракули, читали, запинаясь слова, описывающие события – смерть Ишума. Получалось невнятно. Народ роптал. Судья Кулла, указывал в сторону своего помощника, - Говори ты, поверенный в делах, назвал его имя. Мумо разобрал, -…и тогда, с их слов, осленок, сын почтенной Паксукаль выскочил из тумана, и не останавливаясь понесся на сотника Ишума. Тот же, посмотрев в его сторону ничего не сказал. Он продолжал стоять рядом с женой, потерявшей к этому моменту сознание, - От чего Паксукаль потеряла сознание? – прогремел голос судьи. - Свидетель не говорит об этом, просто «потеряла сознание», - Ладно, продолжайте, поверенный, - Да, собственно…Ну, в следующий момент осленок, сын Ишума толкнул отца и тот, как известно, свалился в яму… - Пусть Паксукаль расскажет, пусть сама расскажет, - требовала толпа, - Пусть расскажет Паксукаль, - выкрикнул судья Кулла… …Мой мальчик, мой Мумо…Ослица стояла перед толпой и судом не в силах сдержать слезы, - Он ведь совсем еще малыш, ему ведь только минуло тридцать лун. Он совсем недавно научился говорить и как следует бегать…В тот день я повела его в карьер затем, чтобы мой сын познакомился со своим учителем, стариком Ару, его, наверное вы знаете, - Знаем, - раздались голоса, - еще тот плут… - Я не знаю, какой он плут, но мне показалось, что этот добрый осел сможет дать моему сыну так необходимое образование. Раздались смешки, - какое образование может дать сумасшедший, разве такому же сумасшедшему, - Не называйте моего Мумо, сумасшедшим, он славный ослик, - Мамаша, не отвлекайтесь, говорите по сути, расскажите, что произошло в карьере, - А я и говорю, мы пошли вдвоем, чтобы проведать отца и заодно познакомиться с Ару. Когда мы пришли, встретились со стариком, я оставила Мумо на попечение учителя, а сама пошла искать мужа, - Нашла? – выкрики из толпы заставили Паксукаль смущаться, - Да, нашла, - И что? - Он был пьян… - Не может быть, - это начальник стражей карьера, - ложь, наговор, у нас строжайший запрет на выпивку, я бы точно знал, - Это точно, что, что, а выпивку старый пьяница чует за сотню шагов, - Прекратить, - вступился судья, смутьянов я буду выводить с площади… - Да, правда, мой муж, изрядно выпил и мы повздорили. Он снова меня оскорблял, говорил, что Мумо не его сын, а затем, когда я сказала ему неприятные слова, - Какие? – судья стукнул копытом об настил, - Я сказала, что он сошел с ума, что он пропил остатки того, что у него в голове, и что в таком случае, я бросаю его…Он накинулся на меня, со словами, - это я бросаю тебя, - и стал душить. Я позвола на помощь и потеряла сознание… - Значит, вы не видели того, кто толкнул вашего Мужа в яму? - Нет, не видела, - Понятно. Опрашиваются свидетели… Таковых не оказалось, кроме одного, старика Ару. Выводили его несколько дородных стражников. Могло показаться, что среди них старика нет, он был слишком мал. Но если внимательнее приглядеться, то среди дюжины их ног мелькали стертые копыта Ару… - Раб и иноплеменник, ты можешь только отвечать на вопросы и как можно точнее. Тебе понятен закон? Ару, в ответ, качнул седой головой. - Скажи суду, ты видел как умер Ишум? - Да, Великий Судья. Я собственными глазами видел, как Ишум душил уважаемую Паксукаль. Мне показалось, что Ишум прикончил несчастную, он стоял на ее горле передними ногами. Мумо так быстр, несмотря на свой возраст, услышав голос матери, он летел как птица, только пятки сверкали. Когда Мумо подбежал к отцу, между нами оказалось приличное расстояние. Однако, туман рассеялся и я хорошо видел, что происходило. Перед тем, как приблизиться к отцу Мумо закричал, не помню что и тот, Ишум, обернулся, увидев сына, неожиданно оступился, а стоял он на самом краю обрыва, и рухнул в зловонную яму, конечно, сернистый натрий, различные соединения азота, температурный режим, никто бы не выжил, - Он, что, оступился без посторонней помощи? - Конечно, а какую помощь мог оказать этот кроха, в нем и пятидесяти фунтов не наберется, - Говори яснее, раб, что такое пятьдесят фунтов? - Э, ваша честь, это половина вашего священного камня, или четыре тысячи восемьсот золотников, чуть меньше, я бы назвал еще несколько мер, но Вам это ровным счетом ничего не даст. Например, двадцать килограммов… - Раб, ты издеваешься над Великим Судом, я велю содрать с тебя шкуру живьем, и я не шучу, говори по существу, - Я и говорю, - Ару, поводил глазами из стороны в сторону, пожевал пересохшими губами, - не мог такой тщедушный осленок столкнуть здоровяка, хоть и пьяного, но сильного осла в пропасть, даже, если бы он этого хотел. А хотел он защитить свою мать, в ту минуту это было единственным его желанием, - И ты видел, что Ишум душил Паксукаль? - Да, Великий Судья, так же явственно, как вижу Вас. Паксукаль, наверное, должна была умереть окончательно, если бы не появление Мумо, слава богам, - помедлил и добавил, - и, гм, мое… - Паксукаль, - выкрикнул судья, - вы подтверждаете слова раба Ару? Ослица выглядела неважно. С того момента, когда Мумо очутился в узилище она, от горя, конечно, почти отказалась от пищи. Нет, наверное, что-то ела, редко, готовя старшим Пурру и Лилю, когда те появлялись дома. Сегодня они здесь, сидели рядом с дедом, на них были черные накидки и черные шапочки студентов - послушником школы Нуску при храме Нинарту, где и обучались, находясь почти безвыходно. Только на праздники их отпускали домой, хотя надо сказать, они не слишком туда и рвались, - Эмансипация, - вспоминала Паксукаль странное слово, которое и выговорить не могла. Услышала она это слово от Ару, - Освобождение от тирании отца, - уставившись в крону огромного дуба, растолковывал старый раб. - Видишь, мамаша, молоденькие побеги? Это прошлогодние желуди проросли. Пройдет сотня Солнц и молодость свернет шею старости. Новое всегда побеждает. Эмансипация… … Да, подтверждаю. Сопротивляться я не могла. Муж, вернее, покойный, хотел чтобы я, - Паксукаль запнулась, подбирая нужное слово, - Муж хотел Вами овладеть? – пришел на помощь судья, - Да, - площадь оживилась, - так далась бы, и все были бы живы, - раздался смех, - Порядок, порядок в суде, - стучал копытами стряпчий, - Мне стыдно, - вытирала слезы несчастная ослица, - Ишум рассвирепел, стал выкрикивать непристойности, говорил, что Мумо не его сын, повалил меня на камни и стал душить. Я вырвалась, и что есть силы стала звать на помощь, - Уважаемая Паксукаль, скажите, вы видели момент гибели сотника Ишума? - Нет, Великий Судья, не видела… Суд вызвал старуху Эйне. …Вы думаете, что боги справедливы? – Обращалась старая ослица к толпе, - А как же, конечно… - Тогда Вы правы, боги справедливы. Покаюсь, я не верила этому. Не верила с тех пор, когда на свет родилась. Зачем они лишили меня родителей, отдав их на съедение диким зверям, что мешало богам сделать меня заботливой матерью, отобрав возможность иметь детей? Площадь безмолвствовала… Теперь я могу сказать во всеуслышание, боги справедливы. И я верю не только в их справедливость, но и в справедливость Великого Суда в лице славного судьи Куллы. Вор, убийца, насильник и пьяница получил по заслугам. И по делом ему. Это не малыш Мумо толкнул его в преисподнюю, это проведение и десница карающая привела божий приговор в исполнение… Паксукаль, бедная моя племянница, какие экземпляры за нею ухаживали? Она могла составить счастье любому из самых достойных отпрысков самых благородных родов. Боги поступили по-другому, они заставили страдать бедную Паксукаль, вынести все невзгоды и обиды, чтобы на свет появились прекрасные дети, Пурр, Лиль и маленький Мумо, хорошие дети. Это ли не оправдательный приговор? - Да, невиновен, невиновен, - толпа выкрикивала это слово, и в суровом взгляде судьи Кулла неожиданно возникла та мягкость, внешне почти не заметная непосвященному, но стряпчим достаточно было мельком брошенного взгляда, чтобы удостовериться, быть помилованному… …Мумо отпустили прямо там, на площади. Паксукаль была рядом, все пыталась покормить. Но тот, упирался, косился на старших братьев, которые шли позади, дурачились, брыкались, поднимая клубы рыжей дорожной пыли. Старуха Эйне молчала, ковыляя рядом с рабом Ару, которому отныне была уготована роль настоящего учителя для Мумо, а того ждала нелегкая жизнь. Почему? Чтобы ответить на этот вопрос, надо побывать в одном из дворцовых залов, где собрался десяток старых ослов, советников, сидящих перед правителем города Гутумдуком и Верховным Судьей Куллой, - Мы не довольны приговором, несмотря на то, что все формальности соблюдены. Если есть сомнения, а сомнения есть, трактовать надо так, чтобы наказание не могло быть отменено, любое наказание. Я уверен, что осленок намеренно толкнул отца в пропасть, а по моему убеждению, нет тягостнее греха, чем убийство сыном отца. Отрицание естественного страха, страха перед божествами, которые по сути являются нам прародителя, есть грех великий, так и до богохульства дойдем. Верховный Судья, в справедливости приговора по сути я соглашусь лишь от части. Раз уж осленок оправдан, оспаривать свершенное бессмысленно, однако, действие незавершенно, акт, пусть даже формального наказания должен присутствовать, пусть и в виде поощрения. Что скажете, Совет города Салара?... Спорили долго, вспоминая все, что хоть как-то касалось семьи погибшего, - Надо забрать выплаченное пособие по смерти кормильца, - Основание? Да и негоже забирать у вдовы последние крохи, а она ослица не из последних… Предлагалось разное, наконец, Правитель Гутумдук дал слово Герамешу, своему советнику правой руки, - Мудрый Герамеш, что ты можешь сказать по этому поводу, это тебя касается в первую очередь? - Мой сан не дает мне возможность быть пристрастным, для меня Паксукаль, ее дети, такие же жители города, как и остальные горожане, однако…Герамеш, несколько подумав, неожиданно спросил, - Уважаемый Правитель, Верховный Судья, Совет горожан, а ведомо ли Вам, что означает слово «синус»? - Странные вопросы задаешь ты нам, мой советник. Мне показалось, что смерть твоего зятя подействовала на тебя несколько более, чем ты это демонстрируешь нам? - Ты, как всегда прав, мой повелитель, небеса просветлили твой ум. Я поражен этим событием, и не только самой гибелью героя Ишума, которой доказал всем нам свою преданность в годины войн, что само по себе уже подвиг, но напрочь стер свою славу бесконечными пьянками и дебошами. Однако, не стоит забывать, что он отец маленькому Мумо, а этот слабый осленок, знает, что такое «синус». Уверен, мало кто из Вас знает значение этого символа. Однако, хочу Вам поведать, что на нескольких скрижалях, божественных свидетельствах рождения мира, которые хранятся в Святилище, есть несколько, испещренных странными значками и надписями, так вот на некоторых этот самый «синус» начертан. А означает этот слово - «кривая». Если бы не небеса, я никогда бы не узнал истинное значение этого символа. Там много чего еще есть. Мы тщательно хранили эти знания, не давая возможности овладеть ими ослам хитрым и коварным. Тем самым оберегая сограждан от неисчислимых бед, которые были неизбежны, покинь знания хранилище. От себя хочу сказать, что ни помыслом, ни действием не способствовал распространению этих знаний… Однако, путями неведомыми, знания вырвались на свободу, подвергая тем самым нас страшной опасности. - Это все Ару, старый осел, это он, - раздались возгласы из зала, - Недаром его отправили в стадо, а затем в карьер… - Нет, это не он. Боги поступили по другому, они наградили моему внуку способностью постигнуть суть тайн. Поэтому, смерть Ишума неслучайна, это знак, данный нам свыше. Боги требуют от нас отпустить Мумо на все четыре стороны. Они предупредили меня, а значит нас, что если Мумо останется здесь, город неизбежно погибнет. Мне трудно об этом говорить, это мой внук, но Мумо должен покинуть Салар, иначе быть трагедии. - Я, согласен, о, мудрый Герамеш, - Правитель даже привстал с пьедестала, - Но как это сделать? Приговор Верховного Судьи Куллы, священен, его нельзя нарушать. - Истинно, так. Его незачем нарушать. Гений Мумо настолько очевиден, что через тысячу, другую лун его мудрость станет обрастать легендами, ему вполне под силу опровергнуть многое из того что мы считаем священным, и что не считаем. Я предлагаю тайно сообщить Мумо о том, что боги требуют его в другой стороне. Пусть это будет сторона Заката, сторона, в которую улетают птицы. И путь его должен быть начат не позднее, чем через триста лун, в день Торжества Солнца. И пусть спутником моему внуку станет раб Ару, которому, по сему случаю, ты, мой Повелитель, даруешь свободу. Моему же внуку, в дорогу дашь наказ дойти до края утробы Солнца, изведать сторону его сна. Шкуру же, его отца, героя Ишума, хорошенько выделанную, торжественно вручишь моему внуку в день ухода, как священный талисман, начертав на ней надпись «Сыновья за отцов не отвечают». Проводить моего внука необходимо с почестями, достойными Верховного жреца. А до того времени, я заберу его у Паксукаль, и также, как двое моих внуков, Мумо будет находиться при мне, в храмовой школе. Я кончил... Воцарилось молчание. Никто не хотел нарушать ее торжественности и целомудрия ненужными словами, - Быть по сему, - наконец, произнес Правитель Гутумдук, - Я поручаю тебе и нескольким жрецам, по твоему усмотрению все устроить так, что бы через триста лун свершился обряд Исхода… Исход. Триста лун. Это много, или мало? Опять мы неизбежно упираемся в тайну значений знаков и символов, места которым на любой поверхности земли несколько дюймов, ладоней, локтей. Триста лун – длятся. Что может произойти за это «деление»? Многое. Очень многое. Может, вполне, подняться из почвы бамбук или папоротник, и поменять цвет своих побегов от нежно зеленого до бурого, что будет говорить о зрелости растения. Может вылупиться из кокона бабочка шелкопряда и умереть, оставив многочисленное потомство. Может разверзнуться Земля, или наоборот, уйти под воду, не оставив ничего в воспоминаниях тех, кто жил на этой самой Земле, потому что их так же не будет. А что может произойти с существом, несовершенным, тщедушным, трепетным, да еще и розовым? Все, что угодно? Кому угодно? И, собственно, что значит «все»? Вопросы, вопросы, вопросы. И если приглядеться к каждому следу тени, что бросает огромное фиговое дерево днем и ночью, то мы увидим, что ничего значительного не произойдет. Разве что постепенно появиться дивное сооружение, похожее на огромную корзину, которое, сперва, будет стоять в монастырском хлеву, рядом с загоном для тупоносых сайгаков, а затем перекочует на двор, насажена на толстую, деревянную ось, по краям которой будут располагаться два колеса, тоже деревянные. И когда до конца срока, объявленного Правителем Салара, оставалось несколько десятков Лун, Мумо, Паксукаль и раб Ару были тайно препровождены во дворец и наконец, узнали о том, что им начертала Судьба. А может это и не судьба, а так, страх, несовершенство существ, хоть и разумных, но все же, ослов… … Паксукаль плакала. Они еще только шли по ночным улицам города, кое где, на хижинах пылали факелы, и тени, отброшенные тусклым светом, синие на рыжем двигались параллельно их ходу, отклонялись от вертикальной оси то в одну, то в другую сторону. Было жарко, цикады, а в этом году их было как никогда много, разогретые за день, охлаждались, обмахивая себя крыльями, которые издавали тревожную трель, - Чует мое сердце, чует неладное, - повторяла про себя Паксукаль, сквозь слезы поглядывая на маленького Мумо, следующего рядом с матерью, вглядывающегося с надеждой в слезящиеся глаза матери, - Ничего, сыночек, не бойся, все будет хорошо, - говорила Паксукаль вслух, не узнавая своего голоса, - Да, мама, конечно… …Ару, молчал. За свою долгую жизнь он настолько привык к горю, что сейчас, в эту замечательную ночь, горячую, пахнущую дорожной пылью, под звон жирных цикад, в отличии от Паксукаль, он чувствовал себя счастливым. Почему? Трудно сказать точно. Так, просто идет, есть несколько минут той самой свободы, о которой мечтает каждый, но не каждый знает, в чем она заключена. Ару, знает. Он поднимает к черному небу глаза, в котором блестят тысячи тысяч звезд, далеких и нет. И там, на каждой из этих планет есть точно такая ночь, есть точно такой Ару, идущий по темной улицей, застроенной невзрачными глиняными хижинами, рядом с красивой ослицей, ее гениальным ребенком, который также, задрав голову, смотрит в звездное небо, и улыбается. Разве это не счастье? Конечно, это не несчастье. Несчастье, впереди… …Во дворце не спали. Стражники, перебегали через двор, гремя всякого рода безделушками, навешанными на их нарядную форму, - Караул не спит, - съехидничал Ару, - что-то уже приготовили, запахов нет, значит не съедобное, а так хочется поесть… Совет города Салара, во главе с Великим Правителем в полном составе. Герамеш, отец Паксукаль, среди присутствующих. По стенам развешены ритуальные шкуры, в нишах шипят факелы. Тревожно. …Паксукаль, выслушай наше решение и прими сказанное, как волю богов. Правитель Гутумдук говорил долго и путано. Ему пришлось напрячь все свое красноречие для того, чтобы речь выглядела убедительной, но, вслушиваясь в собственные слова, понимал, выходит плохо. Тогда, оборвав спич на полуслове, предложил продолжить Герамешу, при этом чувствуя огромное облегчение. И вправду, легче стало всем. Герамеш, начал негромко, вкрадчиво. Казалось, что даже факелы, прислушиваясь к его вкрадчивой речи, шипели тише, стараясь не мешать. Паксукаль, смотрела на отца и не узнавала его. В эту минуту, человек, произносивший слова, решающие ее судьбу и судьбу ее сына, совсем не был похож на ее отца, которого она воспринимала другим, тихим, добрым мудрым. Он и теперь не повышал голоса, но тени на его безупречной морде настолько его видоизменили, что заставляли ее сердце холодеть от ужаса, - Что он говорит, о чем. Этого просто не может быть, наверное, это сон. Ослица пыталась ударить копытом об копыто, - Нет, это не сон, случилось несчастье, случилось… - Дочь моя, Паксукаль, Совет решил, прислушавшись к голосу наших богов, следовать их указанию и выбрать одного из нас, посланником к богам, это Мумо, Мардук. Через несколько Лун, он сопровождаемый бывшим рабом Ару, должен будет следовать в сторону Заходящего Солца. При этом ему вменяется видеть и запоминать все, что с ним будет происходить. Все земли и воды, растительность и существа должны быть изучены и описаны. Тебе все понятно, Паксукаль? - Да, мой отец, Советник правой руки Герамеш, не понятно лишь одно, почему Мумо? Чем он так провинился перед народом нашего города, за что Вы его изгоняете, за что впускаете в мое материнское сердце смертельную печаль? - Такова воля богов, Паксукаль, смирись и молись. - Нет, отец, это не воля богов, это позор богов, обречь невинное существо, посмевшее быть другим, нежели Вы, будьте Вы прокляты… …И они стали прокляты… Великий разлом. …И они стали прокляты… Да, да. Не прошло и десятка Лун, как небо заволакли огромные свинцовые тучи. Залив чернел, на горизонте сверкали молнии, причем они били не только вертикально, но и проносились над горизонтом сплошными росчерками огненных стрел. Страшно. Жители, прослышав о том, что Совет города высылает малыша Мумо неведомо куда, смотря на небо, молились, прося богов пощады. Наиболее смелые и буйные пытались проникнуть за стены дворца и монастыря, дабы поквитаться с теми, кто, по их мнению, повинен в том, что природа взбесилась. Паксукаль окончательно слегла. Старуха Эйне как могла ухаживала за больной. Та же в бреду без конца повторяла одно и то же, - Будь те вы прокляты… …Мумо жил в монастыре. Здесь, в небольшой комнатушке, рядом с хлевом они вдвоем с Ару и коротали остаток времени, занимаясь любимым делом, решали числовые задачи. Это занятие оказалось настолько увлекательными, что даже на сооружение повозки времени не хватало. Деревянное чудище стояла неподалеку, колыхалось под порывами ветра и корзина, сплетенная из сухих веток издавала протяжный вой, до того противный, что Ару хватался за нижнюю челюсть, - Последние зубы болят от этого звука, надо развернуть повозку так, чтобы она не визжала. Они позвали стражника, тот открыл келью и два осла, старый и молодой, возили коляску по двору до тех пор, пока она не перестала петь свою протяжную песню, - Что смотрите? - обращался Ару к сайгакам, тупо уставившимся на них, - Притворяетесь, что ничего не понимаете, скоты узкоглазые, а выпусти Вас, все, небось, доложите кому надо, - Молчите? Ну, молчите, молчите, недолго осталось, - Что значит, недолго осталось, Учитель? - Мумо, пучком соломы обтирал измазанные в грязи колеса, - Дело в том, мой мальчик, я давно наблюдая за природой, и скажу тебе так, все что мы сейчас наблюдаем неспроста, грядет что-то необыкновенно ужасное, но и новое. Не зря трясется каждый день земля, не зря на небе сверкают молнии, для нас с тобой это добрые приметы, а вот для них, - Ару кивнул в сторону города, - Что, для них? - Ничего. Пойдем, Мумо, нам надо собираться, ночью отправляемся… …Все сталось именно так, как и требовал Герамешь, в Священном хранилище тайных скрижалей. Жрецы, советники, судьи выстроились вряд, отдавая последние почести Мумо. На него надели украшенную самоцветными камнями попону, хорошо выделанную шкуру его отца, дали в дорогу денег и провиант, нараспев пели какие-то песнопения, более похожие на заклинания. Наконец, все вышли на дорогу, ведущую к Черным горам. Ночь выдалась темная, ветреная, безлунная. Пыль, вздымаемая вихрями забивалась в глаза, ноздри, уши… - Прощай Мумо, сын героя Ишума, внук Советника Герамеша, прощай старый раб Ару, вы больше никогда не увидите этого неба, этих гор, этого залива. Маленький розовый Мумо, никогда теплые губы матери, доброй ослицы Паксукаль больше не коснуться твоих век, Мумо, твои братья Пурр и Лиль не будут трепать тебя по загривку, все это кончилось, Мумо, кончилось навсегда… …Уже светало, когда повозка, нагруженная поклажей, в которую был запряжен сам Мумо, поднялась в гору настолько, что в рассветных лучах была видна вся равнина, весь город, весь залив. И две синие реки, словно языки большой черной змеи, неожиданно зашевелились, затрепетала вся земля. Тугой, нарастающий гул где-то внутри горы, наконец вырвался наружу вместе с первым каменным толчком, который попытался опрокинуть повозку. Конечно, ни Мумо, ни Ару не знали, что на их глазах свершается великое предсказание старухи Эйне, предугаданное ею тогда, в день гибели великого царя Нингирсу. Вот и не верь после этого вещуньям. А что же Ару, еще недавно хвалившийся тем, что познал закон Земли настолько, что может рассказать о каждом ее дне? Ничего особенного. Он спокойно стоял рядом с перепуганным Мумо, взирал на происходящее. И было на что посмотреть. Где-то у горизонта, неестественного синего цвета, появилась черная полоса, которая с каждой секундой увеличивалась в размерах. Она явно приближалась к берегу, принося с собой все усиливающийся ветер. Земля под их ногами несколько раз качнулась, да так, что Мумо вынужден был присесть, - Не боись, малый, смотри во все глаза, такого ты, может быть, больше никогда не увидишь. В эту секунду порыв ветра сорвал с кибитки навес, сооруженный из огромных листьев, которые, словно невесомые крылья мотыльков, легко вспорхнув, унеслись в бездну пунцового неба, - светопреставление, смотри, вьюнош, так меняются эпохи, через несколько минут от нашего Салара ничего не останется, - И что, мама тоже исчезнет, братья? - Не спрашивай меня, я ничего тебе не отвечу, просто смотри, потому как, нас самих, так может статься, не будет никогда… А происходило невообразимое. Среди воя ветра, грохота камней, вздрагивающей, гудящей земли, Мумо смог почувствовать, как что-то сверх могучие вздымается вдали, а что именно, уже не разглядеть. Город не различим, отсюда, с высоты холма не разглядеть, только оттенки серого дают знать, что линия берега неожиданно изменилась, колыхнулась в обе стороны и стремительно понеслась к ним навстречу. Мумо закричал, - Ару, старик, что это? - Быть может это наша смерть, малыш. Смотри в оба и запоминая, какова она, смерть, любуйся ею, смакуй, тебе невероятно повезло увидеть ее наяву…Огромная приливная волна, по всему уничтожавшая город, неслась к подножию Черных гор. Ее некий разум, или что-то, что двигало этой массой необузданной воды, обломков, камней и земли, безусловно, желал перевалить за хребты и разлиться неким морем по лежащей по ту сторону гор пустыне. И умный осел Ару, уже поднял к небесным вихрям глаза, предвкушая последнюю борьбу за несколько мгновений жизни, вдруг был отброшен в сторону невероятной силы толчком, который произвел тоже самое с Мумо и их повозкой. И случилось чудо, горы расступились, образовав невероятных размеров расселину в которую угодила разъяренный водный вихрь. Словно покорное животное, неожиданно усмиренное, поток ринулся в пропасть, показав Ару и Мумо свою серо-зеленую блестящую спину… Все умолкло. Небо очистилось, подставляя Солнцу глиняные разводы там, где еще несколько мгновений назад стоял город Салар. Вода, утратив силу, так же быстро отступала, обнажив дно бывшего залива, до самого горизонта, - Ландшафт, - промолвил, вздохнув Ару, собирая остатки поклажи, - Хорошо, что хоть деньги не унесло, а вот еды и воды почти не осталось, Лучше бы наоборот… …Теперь они шли по другой Земле, в смысле, обновленной. И им казалось, что кроме них на ней никого уже не осталось, но, они ошибались… Путь… Два одиноких осла, один молодой и розовый, другой старый и сивый шли по Новой земле, и им казалось, что кроме них на ней никого не осталось… Они ошибались? Быть может, да, но, наверняка нет. Они шли долго. День, два, несколько лун? Ару все же старался вести отчет, делая насечки на плоском камне, который он загодя прихватил для приготовления лепешек. Однако, через какое-то время насечки стали исчезать сами по себе, - Известняк, - сетовал старик, - ненадежный материал. Здесь другие зори, взгляни Мумо, - он указывал разбитым об острые камни копытом в сторону заката, - Здесь и земля другая, жирнее, что ли, наверное, бывшее русло реки, в почве много остатков растений. Смотри, мальчик, знаешь что это такое? Это росток лотоса, видишь, пробивается через засохшую корку. Мы на правильном пути. Давай немного копнем в этом месте, здесь обязательно должна быть вода… Ару указал место, присел рядом с ним, наблюдая за тем, как ловко, гибкими, длинными пальцами осленок выбирал грунт. Через какое-то время показалась вода, - Оставь, пусть набирается. Знаешь, о чем я думаю, - Нет, о чем? - Мумо жевал невкусный стебель неизвестной ему травы. Я думаю, что все это не напрасно, - старик обвел взглядом округу, - Мне кажется, что где-то неподалеку есть существа, такие, как мы, и нам повезет их встретить, - А если эти существа, звери, которые захотят нас съесть? - Резонно, малыш. Однако, тогда зачем все то, что нам удалось уже пережить? Нет, я думаю, что все правильно. Хотя, конечно я не верю во всяких там богов, чудеса и сказки, но представь, что для кого-то, такого же как и мы бродяги, встреча с нами может показаться встречей с богами, избранными для образования нового мира. И эти «некто» будут ловить каждое наше слово, каждую мысль как откровения и даже законы. А ну, - Ару взял обломок хворостины и начертил несколько несложных алгебраических выражений на гладкой поверхности глины, - Сможешь решить? Мумо взглянул на надписи, немного поразмыслив, стал записывать развернутое решение, - Я в тебе не ошибся, малыш, мы еще с тобой наделаем дел… …Над ними распласталось небо. Они расположились в повозке, заложив лапы за голову, рассматривали звезды, - Учитель, скажи, почему звезды не падают, и вообще, почему это все… - Э, Мумо, если бы я только мог знать ответы на твои вопросы. Другие существа, не мы, назовут это все вселенной, космосом. Пусть, даже мы, то есть я, ну и ты, конечно. Но это ничего, ровным счетом не означает. Нам все равно, точно не узнать, что это и почему так происходит. Знаешь, не зря все же мы построили вот это, - Повозку? - Да, повозку. Мне кажется, что в самом колесе заложен ответ, маленькая часть ответа на твои вопросы. Как это тебе поточнее выразить. В общем, само движение по кругу. Сам принцип вращения, по-моему, должен дать ответ, почему двигаются на небе звезды и почему они не падают. Поясню. Когда мы с тобой мастерили повозку и сделали первое колесо, помнишь, оно не удержалось и покатилось с горки. Сперва, шатаясь, неуверенно, но затем, набрав скорость, выровнялось, и если бы не неведомые мне силы, могло ехать так очень долго. Стало быть, что-то колесо заставило двигаться ровно, не шатаясь, хотя его никто не держал. Понимаешь? Небо, огромное колесо, прозрачное колесо, если оно вращается быстро, значит все, что на нем, пусть звезды, никуда не денутся, понял? - Гм, не знаю, - Не знаю, а кто должен знать, я? Спим, ладно, нам еще топать и топать. Мумо, ты плачешь? - Я вспоминаю маму и братьев, мне жалко их всех, они погибли, Учитель? - Всякое может быть. Живыми в такой переделке оставаться тяжело, но ведь мы остались. Спи, малыш, нам еще долго топать… Если подняться над тем местом, где устроили ночлег наши герои, несмотря на ночь, куда не брось взгляд, всюду горизонт покатый. Над его краем вынырнула Луна, здесь полная, но если двигаться влево, вправо, то ее свет будет меняться от тонкого серпа до почти полного блина. И в свете Луны мы можем увидеть, что на месте того самого залива, в который упирался город Салар безжизненная равнина, которую окаймляют десятки прожилок рек, тонких, как вены на руках. И стремятся эти ручьи к океану, прорезая отутюженную землю, до самого горизонта. Спустившись ниже, на то место, где некогда была набережная, мы можем увидеть лишь каменные глыбы, все что осталось от стен дворца, и среди остатков, несколько щербатых скрижалей, на которых уцелели некоторые надписи. Одну из них мы можем прочесть, Севилья… Севилья, красивое слово… …Ночь длилась бесконечно. Происходило ли что-либо вокруг? Конечно, происходило. Из остывшего песка высунулась голова прожорливой ящерицы, змееподобная голова, вся в переливающихся чешуйках, на конце которых заостренными вершинками светились шипы, казалось, улыбалась. Она действительно улыбалась. В ее глазах «на выкате» отражались насекомые, населяющие шерсть старого осла, да и в розовых шерстинках Мумо живности было не счесть. Веселая ящерица думала лишь о том, чтобы не заходила за редкие сизые тучи полная луна, и радостно хватала ловким ртом, наверное, вкусных козявок. В невероятной светящейся синим светом тишине, носился тонкий вихрь, концом своим упираясь в нагретую землю, выковыривал из нее тонкие зеленые расточки, казавшиеся в эту пору черными. Мумо, по-детски дергал ногами, ударяя, не больно, старика Ару, от чего тот просыпался, почесывался, думая про себя, - Расти, расти, будет толк… …Утром свежо. На камнях сверкали капельки росы, чистой как утреннее небо. Ару стряхивал капли в кожаный мешочек, и уже через какое-то время в нем скопилась жидкость, - Просыпайся, Мумо, вот, попей, - Ару протянул осленку емкость, тот сделал несколько глотков, уставился на старика, - Идем? - Конечно, идем. Тем более, что перед нами самые настоящие ворота,- он указал кивком головы в сторону нескольких вертикально стоящих камней, - Кажется, нас ждут… За столбами маячило зеленое поле. Зрелище завораживало. В долине, куда вела дорога, начинающаяся от самих ворот, действительно буйствовала зелень, - Пойдем, малыш, сдается мне, впервые за сотню лун нас ждет настоящий завтрак. Путники уже двигались в долгожданную долину, однако, справа, что-то назойливо будоражило взор. Да, так и есть, на склоне соседней сопки виднелась черная точка, которая с каждой минутой увеличивалась, напоминая собою знакомые ослиные обводы, - Неужели еще кто-то выжил? – удивился Ару, - Впрочем, почему и нет, это вполне закономерно, иначе зачем катастрофы… Наконец до их слуха донеслось. - Ослы, постойте, подождите меня… Еще камни не успели передвинуть собственную тень на склоне, как незнакомец уже стоял перед ними, тяжело дышал, улыбался, - Я Пуриц, или Пурис, называют по-разному, я так счастлив встретить Вас, я так счастлив… Перед путниками стоял осел несколько диковатой породы, черный, такие водились в горах, где-то по левую руку от Восхода, Ару слышал о таких, но никогда не видел, - Пуриц, ты как здесь очутился? - Наверное, также как и вы, пришел. А что это у Вас? - он указал кивком головы в сторону повозки, - Ладная штука, а для чего? - Много вопросов задаешь, парень? Что бы катиться, - Как это? - А вот так, - Мумо отпустил постромки и повозка, плавно перекатываясь по мелкому щебню, устремилась вниз, он еле удержал ее. - Здорово, я так тоже могу. В туже секунду черный осел улегся на камни и его исхудалое тело, словно необтесанное бревно, покатилось по склону, несколько неуклюже, на ухабах разбрасывая руки и ноги, выкрикивая непонятные слова, и уже через мгновение его можно было видеть где-то в кустах у подножия холма. Пока путники спускались с пригорка, осел Пуриц, тем временем, уже вскочил на ноги, радостно выкрикнул, - Ну как Вам моя повозка? Что, понравилась? …Трое, сидели вокруг небольшой лужи, изредка ловя в ней свои отражения, и мух, летавших тут же, жевали сочную зелень, - Как это называется? - Черный Пуриц, весь в объедках листьев, икал, рассматривая попутчиков, - Пальма называется, а место это будет называться Пальмира, - Старик, а этот малый, непонятного цвета, твой сын? - Можно сказать и так, я бы уточнил, он сын божий, - Гм, сын божий. Разве его отец бог? - Теперь это неважно, теперь его можно назвать даже богом, от этого ничего уже не изменится. Как это? - Очень просто. Я единственный свидетель тому, что малыш Мумо, Мардук, был в гневе, когда под покровом ночи неблагодарные соплеменники изгоняли его из города Салара, которого уже нет на Земле. И гнев его был настолько силен, что в живых он оставил лишь меня, его учителя и наставника. Но если быть абсолютно правдивым, то учителем ему я не мог быть, по той простой причине, что Мумо обладал знаниями, которые присущи лишь всемогущим богам. Ты понял меня, осел Пуриц? - Постой, твой язык сложен для меня, однако, ты утверждаешь, что Мумо бог? - Нет, конечно, он не бог, он сын божий, - Да, похож, - Вот видишь, и ты уже знаешь об этом. Поэтому не надо гневить ни Мумо, ни меня, иначе может случиться непоправимое, - Я понял, учитель, мне следует просто быть рядом с вами, - Зачем? - Я боюсь одиночества, я столько времени провел один, что казалось, никогда мне не встретить кого-то. Мне всегда было страшно, особенно после того, когда горы ходили ходуном, разверзались пропасти и в бездну падали мои соплеменники. Даже дикие звери, которые на нас охотились, падая в расселины, плакали и кричали страшными голосами. Я больше не хочу этого, - Хорошо, иди с нами. Мы двигаемся в ту сторону, - Ару указал направление, - А почему, в ту, старик? - Туда летят морские птицы, пеликаны, бакланы, чайки. Значит там море, и нам туда. - Там Цевилия, - отряхиваясь от остатков пищи, произнес Пуриц, - означает долина, - объяснил черный осел, - об этом говорил мой отец, вроде, он бывал там… - Значит, Севилья говоришь? Слышишь, Мумо, я знал что она там… Карта Нового мира. …Если бы не повозка, гениальное изобретение Мумо и старика Ару, путешествие могло затянуться надолго. Но выходило, как выходило. Пуриц, косматый, черный, несколько колченогий осел с удовольствием впрягался в повозку, даже пытался бежать рысцой, что очень смешило старика, - Давай не так шибко, дружище, а то на камнях повозка перевернется, - и тихо добавлял, - Мумо, мальчик мой, тебе не кажется, что хорошо бы приделать к осям что-то, что могло бы смягчить удары колес о землю, - Я уже думал об этом, учитель, доберемся до той рощицы, я покажу как… …Выделанная кожа отца, превращенная в накидку, неожиданно для путников стала картой, на которую скрупулезный старик наносил места, по которым они проходили. За множество дней и ночей ими был проделан путь, который переносился на поверхность кожи в виде линий и рисунков до того искусно, что любопытный Пуриц с удовольствием рассматривал их творение без конца задавал вопросы, - А здесь что? - Там залив, я же тебе рассказывал, - А за заливом что? - Океан, - Какой океан? - А я почем знаю? - Ару бросал, с досады, изготовленный Мумо инструмент, разводил копытами в сторону, - Пусть, Южный, тебя это удовлетворяет? - А почему Южный? - Потому что на Юге, слово такое, - А кто придумал это слово? Ару указывал на Мумо, таинственно подмигивая Пурицу, - Тот замолкал, кивал головой, мол, понимаю… - А как называется направление, в котором мы движемся? - Заход, или Запад оно называется, туда, за те земли падает Светило, понял? - Да, понял, на шкуре это место здесь? Он указывал на белое пятно выделанной накидки. Затем смотрел на свои ноги, - Далеко еще, кажется я стер копыта. У Мумо другие копыта, я видел, Пупиц посмотрел на Ару, поймав его недовольный взгляд, перешел на шепот, - Не советую тебе трогать Мумо, я тебе рассказал что произошло? - Да, учитель. Я только хочу узнать, когда мы придем? - Я и сам бы хотел это знать. Уже листва на деревьях поменяла цвет, вон, даже красные листья, по ночам холодно, и вчера ночью я видел странные кристаллы, почти самоцветные, но когда дотронулся, они рассыпались. Все поменялось, черный осел, все. Будем двигаться дальше, делать нечего… …И они шли за Солнцем, туда на Запад так долго, что колеса у повозки стали рассыхаться и постепенно щербиться, от чего ехать становилось все труднее и труднее. Однажды, ночью они сидели у очередного костра, и Ару, как всегда рассуждал на темы протоплазмических вихрей, бросая в костер голубоватые кристаллики. Те пофыркивали, сгорали яркими вспышками. Воняло, - Что это, Ару? Кажется сульфат аммония, только не простой, двойная соль, двухвалентное железо, ишь вспархивает, - Зачем тебе это? - Э, брат, для закрепления дерева, это соль, - он подумал, - соль Ару называется, конечно, потом назовут именем какого-то Моро, может быть. Затем горстку нежно голубых кристаллов бросил в воду, растворились без осадка. Можешь заезжать колесом, укрепится дерево. А, впрочем, ненадолго, железом надо оковывать. Он ударил копытом по невзрачному камню, - Железистый кварцит, настоящая руда, хочешь, выплавим, - Откуда ты все знаешь, учитель? - Мумо подбрасывал хворост в огонь, - Оттуда, - старик указал на небо, - Видишь, там звезды, они вечные. То, что мы с тобой и этим ослом увидели и пережили, звезды видели и переживали много, много раз. Ничего нового нет, просто нам присущ страх, и мы боимся не пережить следующий момент нашей собственной жизни, и еще, еще, еще. В этом и заключается сама жизнь, наш страх и есть жизнь, дорогой мой. Мы боимся и поэтому живем, - нет, учитель, я не согласен. Моя мать и братья тоже боялись. Злая тетка тоже боялась. Они все погибли. Но почему остались мы? Этого я не пойму. Странно все это. Два несовершенных существа, вот еще храпит и третье рядом, были оставленными единственными, пока, на Земле. Ты говоришь, что я сын божий, а может ты тоже сын божий? В чем он, бог? В чем его правда и его проведение? Смотри, нет зверей, которые охотились на черных ослов, нет тиранов, заключивших тебя в узилище, нет тех, кто решил выслать меня из города, но есть ты и я, ты знаешь, то чего никто не знает, я знаю то, чему меня никто не учил. А может и вправду он есть, бог. И в нем есть смысл? - Конечно, есть, Мумо, - Ару вздохнул, - Наверное на свете есть еще существа кроме нас, быть может сохранилась сама цивилизация именно там, куда мы направляемся, и именно там все начнется сызнова, - А я, когда придем, сделаю несколько повозок и займусь извозом, надеюсь, желающих ослов найдется немало, - Пуриц встал, отошел в сторонку и шумно помочился, - Такой тоже нужен, - Ару взял шкуру, сложил ее так, что можно было нагнетать воздух в костер, и стал его раздувать, подбрасывая в него увесистые камни… Наступила зима. Да, никто такого до сих пор не видел. С неба сыпался снег, так они его назвали, потому, что другого слова для этого не придумали. Они шли и шли, минуя долины и горы, узкие ущелья и густые леса, и нигде никого не встречали. Правда, зверья стало намного больше. Однажды на них накинулось существо, которого отродясь никто из них не видел. Если бы не расторопность Пурица, еще неизвестно чем бы эта встреча закончилась. Теперь они двигались осторожно, избегая троп, на которых встречались чьи-то следы, - Что это? - выкрикнул идущий впереди Пуриц, - Вода, да много воды, - Ару прищурившись всматривался в туманную дымку, - Это Медитераниум, море, которого не было. Вы все свидетели, мы увидели новое море. Ару стащил кожу, изрядно потасканную, грязную до того, что рисунки их маршрута были едва различимы, разве что приглядевшись можно было что-то разглядеть, - Ничего, постирается. Там, нам туда, - уверенно прокричал старый осел, - А впрочем, нам и идти то особо некуда, скоро, очень скоро мы придем туда… Прошло не мало времени, опять светило весеннее солнце, пели невиданные птицы и распускались почки на неведомых деревьях, когда троица наконец увидела бескрайнюю, утопающую в зелени долину, - Это она, Севилья, я вспомнил. Наконец-то пришли… Кордоба. Однако, это была не Севилья, это была Кордоба. Об этом наши герои узнали лишь тогда, когда спустились по склонам Сьерры-Морены в ту самую долину, где желали найти долгожданный покой. Они уже пили чистейшую воду из прозрачного ручья, когда услышали позади себя топот множества копыт. Обернувшись, все втроем на секунду обмерли, - Красавцы, - наконец произнес Ару. И это была чистейшая правда, перед ними гарцевали лошади. Да, да, именно лошади, самые настоящие, с блестящей, лоснящейся на утреннем солнце кожей. Их черные гривы вспархивали над их головами, когда они волновались, а волновались они всегда. Их было ровно десять, одномастных, цвета спелой закатной пустыни, они фыркали, бросались пеной во все стороны, - Ну, ну, успокаивал их некто, находящийся за их спинами, - Потише, мальчики, а то вы раздавите наших гостей. На речную поляну вышел серый осел, не осел, если и осел, то намного крупнее Пурица, - Мул, неожиданно произнес Мумо, - Кто? – переспросил тот, кого он назвал Мулом, - Мул, - повторил, робея Мумо, - Верно, а откуда ты знаешь мое имя? - Так, пришло на ум, - А, ну, покажись ка на свет, малый, Мумо, несколько кособочась вышел вперед, - Как тебя зовут? - Мумо, - Мумо, а полностью? - Мардук… Мул, неожиданно отпрянул, затаил дыхание, затем приблизился и уже примирительно попросил, - Если ты и вправду Мардук, тогда покажи ногу, Мумо выполнил просьбу, - Так и есть, пятипалый… - Он пятипалый, пятипалый и розовый - разнеслось по округе. Неожиданно Мул и лошади приклонили перед ним головы, - Прости, мы тебя не узнали, разве что по цвету твоей шерсти, - Мул пожал плечами, - Но она тоже не свежа… - Это точно, - приободрился Ару, - мы долго добирались сюда, поэтому…Он неожиданно чихнул, все рассмеялись, - Вы наши долгожданные гости, мы вас проведем в наш город, называется он Кордоба, а местность эта зовется Армадас, многие ее зовут Андалусия, покорность, это по незнанию… Перед продолжением… …Да, дорогой мой житель, вот так, или что-то около этого. Если оглянуться вокруг, то замечательная жизнь. На этих священных холмах уже вовсю прорастают удивительные дубы с толстой корой, из которой потом, спустя необозримые времена будут делать пробки для бутылок. А пока их дырявят странными клювами странные птицы, выковыривая умных жирных жуков. Видите, даже необыкновенные приключения, происходящие с существами, которые уже могут дорожить собственной жизнью, чувствовать боль, горечь утрат, плакать и страдать, ни что иное как необходимое и объективное повсеместное обновление. И подобное имеет место всегда и везде в окружающем нас пространстве вечном, как вечны наши представления о нем. Что же собственно случилось? Ничего. Конечно, если бы мы могли оценить урон, нанесенный планете катастрофой, то легко заметить, что гибель пяти шестых всех живых существ на земле, не замечена. И только в нескольких местах, где несчастных застал огненный вихрь, не давший возможности спастись почти никому, все же сохранил о себе память, ставшую, впоследствии, удивительной историей. …А мир, действительно удивительный. Что там дубы, склонившие свои кроны над тропинками, протоптанными среди кустов и трав чудными существами, вы только посмотрите в долину, в пору ее весеннего цветения, преддверия нового лета, считай первого после Потопа. А ведь он был этот самый Потоп. И еще какой. Все пространство от берегов Магриба до пляжей Ярмадаса заполнила вода, Медетераниум, огромное море, погребшее под волнами жизни тех, кого впоследствии будут называть Атлантами. Да, они тоже были ослами… Пять, больше чем два и три… Кордоба, твердое слово, как скорлупа ярмадского ореха, на такое же ароматное, как его сердцевина. Еще на подходе к городу, Ару заволновался. Он волновался от того, что видел строения когда-то ему снившиеся. Это точно. Старик бросал взгляды на Мумо, но тот ничего не замечал, увлеченный ходьбою. Пуриц, наскоро запрягшись в повозку, то и дело поправлял ремни, наброшенные на плечи, - Черт, никто не видит, ну боже ж ты мой, арки, я их тысячами просчитывал в уме, а купола? Не сниться ли мне все это. Не может быть… Чувство радости и одновременного разочарования охватывали его душу, то бросая в пот его тело, то пробивая ознобом, - Сделано, до меня и не мною. Черт, черт, черт, - Старик, ты чего чертыхаешься? - Я? - Ну, не я же, - Ты лучше смотри за повозкой, а то разобьешь о камни, вещь драгоценная. Мул, идущий впереди лошадей, несколько раз оглядывался, что-то шептал рядом идущим, после чего несколько красавцем, изящно гарцуя, быстро удалились, оставляя в пространстве звуки дорожной дроби, - Учитель, ты когда нибудь видел таких ослов? - Это не ослы, ослы – мы. Это Лошади, кони, правда, они однопалые, да и вряд ли сообразительны, но это не важно. Ты посмотри как они бегут, ветер, ах ты, красота какая, - Да, мама Паксукаль, наверное, тоже хотела, чтобы я был таким, - Моя мама наверное тоже хотела, - отозвался Пуриц, только кто моя мама, а еще лучше узнать, кто мой папа? - Носорог какой нибудь, - пошутил Ару, - Сам ты носорог, - обиделся Пуриц, - Нет, он не носорог, он сволочь. Ладно вам о ерунде толковать, забыли. Вы лучше гляньте, какие здесь сады. Чего греха таить, я сроду таких не видел. Как тут в божью благодать не поверить… Конечно, простецкая трескотня Пурица несколько смущала Ару своей явной провинциальностью, но прав бездельник, все, о чем когда-то мечтал старый осел воочию его окружало. Дорога из утрамбованного известняка вела под гору, где за чертой деревьев угадывалась широкая река. Через реку, к белокаменному городу вел арочный, каменный мост, такой же белый. Конечно не то, что сейчас, величественный, дюжий. Но все же, добротный мост. Справа, не доходя до моста – каменоломни. Ослы, покрытые каменной пылью, словно мукой, долбили долотами огромные белые валуны. В отличие от многих, некоторые держали орудия в лапах, орудуя ловко, - Ару поравнялся с Мулом, - Трехпалые, удивительно? Есть двупалые, такие как я, например, но будь уверен, я и своими двумя пальцами сумею сделать будь здоров, - Нет, почему, - Ару отвечал спокойно, но голос его выдавал некоторое волнение, - я ничему не удивляюсь, у нас Мумо, к примеру, пятипалый, ты сам видел, - Да, малый, пятипалый, стихи, слушай. Нет, я к тому, что штука мне эта ваша очень нравится, - Повозка? Да, это вещь. А хочешь, что-то покажу, - Валяй… Ару жестом подозвал к себе друзей, что-то им сказал и Пуриц, громыхая коляской, улыбаясь, направился в сторону карьера, Ару и Мул за ним. Не много времени понадобилось, что бы погрузить несколько обтесанных, правильной формы камней в телегу, и черный осел наигранно легко покатил повозку в сторону моста, - А вот это и вправду, чудо, - засмеялся Мул. Недаром все это, а может и даром, мы колеса по-другому делаем, а здесь не используем в наказание, - Почтенный Мул, скажи, что только что ты сказал неправду, - Почему неправду, правду, сам увидишь… - Нет, - заметил не сарказма Ару, все же пять, больше чем три, а тем более два, числовое неравенство. Перед вратами града. Без дураков, интересно наблюдать за самим собой в тот момент, когда ты прибываешь, где нибудь в новом месте. Нет, не в гостях, на несколько дней, а, насовсем, навсегда. Не переживали? Ничего, переживете… Смешенные чувства, смешные чувства. С одной стороны вас одолевает веселое любопытство, так сказать, инстинкт познания. С другой, что-то там, совсем в глубине души, поеживается, мозжит, порою, не давая возможности сосредоточиться, как следует, прорастает наружу, и уже неуемная тоска одолевает Вас, сжимает горло настолько, насколько вам хватает воздуху. Фу, отпустило. - Уже никогда не будет предыдущего, того, что вот сейчас было, секунду назад, буквально мгновение, вот, случилось и все, погасло, словно обгорелая головешка на ветру… …Мумо вышагивал рядом с громыхающей повозкой, глядел на всю эту красоту, но в его душе теснились, душили его сомнения, непонятное смятение и невесть что еще. Наверное он и выглядел так, жалко, что ли. Ару шагал рядом, что-то мурлыча себе под нос, - Не грусти, парень, все нормально, даже больше того, чего пригорюнился, - Знаешь, учитель, что-то мне тревожно и больно. От чего, я понять не могу, просто, плохо мне, болит вот здесь, - Так бывает, это сердце. Много переживаний и испытаний, от этого и тревога, а осел ты очень молодой, привыкнешь, попозже. Вон, посмотри на Пурица, ему хоть бы что, весел, бодр, попил вина и ишь как взыграло. Ты, парень у бога свой. Он тебя к тайнам своим подпускает, когда во сне, когда наяву. А в тайнах тех, только никому об этом не говори больше, боль, мой мальчик. Да, да, именно боль. С нее все начинается и все заканчивается. У всех. Поэтому все и боятся, - Да, Ару, ты мудрый осел, ты все знаешь. Мне снился сон, что я там, в том мире, но там все по-другому. Мы все другие, даже по виду…Мне предложили ад, понимаешь. Нет, конечно не только мне. Но как только я подошел к тому месту, куда мне указали, я превратился в боль. Я точно это помню, как будто это вовсе не сон. У меня что-то затвердело в горле и стало трудно дышать, слезы сами по себе хлынули из глаз. Меня стали успокаивать, но ничего не помогало, я даже назвался чужим именем. Гм, потом я проснулся… - Да, сынок, боль. Бог не обманул, он выдал одну из своих тайн, только он не раскрыл перед тобой книгу судеб, всех, кто жив и жил и еще будет жить. В ней самое интересное то, о чем думает еще живой, до того момента, когда попадет туда, где присуждают боль. Вся разница лишь в том, кому предстоит ощущать ее вечно, а кто избавится от нее навсегда и больше сюда не придет. Ну да ладно, тебе не стоит об этом думать. Тебе надо писать свою книгу. По-моему, первая глава в ней уже написана, - А сколько глав должно быть? - Мумо пристально смотрел на старика, - Десять глав, Мумо, десять, - Почему десять, Учитель? - Не знаю, пиши, потом сам поймешь… Книга, написанная ослом, пришедшим в Кордобу. Глава первая. Познание. Встреча. Гимназия. Университет …Впрочем, ничем писание, ударение на второй слог, от сказания не отличается. Просто, теперь, сказанное будет записано в последовательности и порядке, который положит сам автор, и у нас не будет основания не верить словам, которые выглядят значительно убедительнее, если их выводить на бумаге, пергаменте, не важно. Важно, что они уже есть и еще будут. И еще важно, что все это будет делать его пятерня, хотя и покрытая жесткой шерстью и костяным наростом… Так вот, ворота города распахнуты. К ним ведет белокаменный мост, под мостом протекает река с дивным и певучим названием Гвадалквивир… …Широкая, однако река, что означает это название, - Ару не смотрел на Мула, он смотрел на реку, но стражник понял, что вопрос относится к нему, - Говорят, Большая река, - Наша Идигна тоже вода, только быстрая, - Ару вздохнул, - Река казалась шире, после катастрофы обмелела. Этих островков не было. Видимо в верховье завалило несколько притоков. Ну да ничего, даст бог… Мумо рассматривал город. Крепостные стены выполнены искусно выдержали стихию и только в нескольких местах зияли дыры в стене. Среди камней копошились фигурки работников, которые по-новому выкладывали стены. Они миновали ворота и вошли в город, обдавший их гомоном, запахами, и еще чем-то настолько знакомым, что глаза Мумо заволокло слезами, - Что это за запах? - Каштаны, жаренные, не пробовали? – Мул подошел к дивной ослихе, о чем-то с нею перекинулся парочкой слов на незнакомом языке, взял пригоршню плодов, протянул Ару, - Угощайся, славный незнакомец, не обещаю, что ваша жизнь у нас будет столь же сладкой, хотя… …неподалеку от базарной площади располагался странного вида дворец. Все в нем было диковинным. Поражали своей сложностью каменные орнаменты. Редкие и дорогие украшения стен говорили об изысканности вкуса зодчих. И самое главное, по полированным каменным полам, изготовленным из плит необыкновенной красоты мрамора взад, вперед сновали изящные повозки, колеса в которых состояли из нескольких дуг, соединенных друг с другом, с центром же, в котором располагалась ось, окружность совокуплялась ажурными деревянными спицами, красота которых была достойна отдельного разговора, - Ну, а ты мне что толковал старче новинка, новинка, ни у кого такого нет, - Пуриц с досады плюнул на мраморный пол. Он еще что-то хотел сказать, только в эту секунду они, сперва, услышали, а затем увидели тех самых коней, которые ускакали вперед в предместье, только теперь четверка из них была запряжена в замечательную повозку, на четырех колесах, отделанную дорогой искусной резьбой, - Карета, - неожиданно заключил Ару, во снах приходилось видывать, - Садитесь, - гнедая лошадь, отличающаяся особой красотой, в узорчатой попоне, выполненной из неведомого им материала, гарцевала рядом с ними, постукивая изящными копытами по мрамору, - Спасибо за приглашение, - А я, - возмутился Пуриц, - Вас в как ее, карету, а я, значит, катай эту таратайку? - Ничего, ничего, тебе полезно, - Ару с опаской поднялся в дивную повозку, Мумо последовал за учителем, - Поторопитесь, Вас уже ждут, - лошадь посмотрела на Пурица, и тот, наконец, догадался, что ждут только его, сбросил лямки и в туже секунду оказался в карете, - Вот это да, сервис… …В огромном зале, круглом, с величественным, светящимся куполом, который опирался на десятки двойных колонн, на трибунах, выстроенных так, что последующий ряд, возвышался над предыдущим, собрались важные ослы города Кордоба. Среди собравшихся, Мумо заметил того самого стража, странного осла, которого он назвал Мулом. Таких, как этот самый Мул здесь было предостаточно, разных мастей, вида разного. Восседали здесь и кони, их было немного, но отличались они своими размерами и удивительным окрасом, белым. Мумо сроду такого окраса не видел. Он с любопытством осматривал зал, говорящий о том, что место, в которое они попали наяву, удивительное, невиданное, они действительно попали туда, куда надо. В центре Кворума, восседал явно тот, кто и есть главой этого города, места. Одет он был замечательно. На нем красовалась не попона, а дорогой наряд, с раструбами, в которые были вдеты его ноги, как передние, так и задние. Сидел он чинно, положа передние конечности на мраморный стол, на котором лежали свитки. Вперед вышел Церемониймейстер, одетый почти также, так главенствующий, только поскромнее. - Вот это этикет, посмотри как они разодеты, мы перед ними, считай голые, - шептал Ару на ухо Мумо, улыбаясь, - Так ведь от них пахнет, как от розового куста, а от нас, - Пуриц шумно втянул носом воздух, ощущая собственный запах, - ну и воняет же от нас, - Ничего, отмоемся, я не знаю, как от них бы воняло, если бы они оказались на нашем месте, - Ару, воодушевляя приятелей, подтолкивал их боком. В эту секунду церемониймейстер произнес фразу, эхом разнесшуюся под сводами паласа, - Уважаемый Кворум, хочу представить Вам наших гостей, странников, единственных, оставленных в живых волею нашего Бога, - слава Богу, - ответил хором зал, - Ваше Совершенство, наши гости ждут Вашего приветствия… - Глава собрания, не меняя позы, неожиданно высоким голосом, несколько картавя, изрек, - Вы, наши гости, я приветствую Вас, - на трибунах застучали копытами об пол, - точно также, как тогда, на Верховном Суде в Соларе, - не без грусти подумал Мумо и посмотрел на Ару. Тот усмехнулся и мотнул головой, - Мы думаем об одном и том же?.. Церемония, торжественность которой, на несколько минут была прервана рассказом Ару про их чудесное спасение, в деталях и мелочах напоминала и Мумо и Ару суд в родном их городе, который сейчас казался небылицей миражем уже безвозвратно потерянным, навсегда улетучившимся маревом. Из своего сегодняшнего далека оценивать все, что тогда с ними происходило казалось невозможно. Мумо не вслушивался в слова знакомые, но произносимые с немыслимым местным акцентом. Некоторые из слов ему так и не удалось разобрать, - Нам кажется это совершенно невероятным, что Вы, трое, назовем Вас язычниками? Говоривший на секунду остановился, посмотрел на Мула, ожидая подтверждения., - Тот в недоумении пожал плечами, - Да, язычниками явились к нам, в наш спасенный город, что бы вместе с нами строить наше общее будущее. Несмотря на то, что мы разные, мы рады Вам и все, что наше, теперь Ваше, а Ваше, становится нашим. Все что наше, вы уже видели, а что принадлежит Вам, поведайте, гости наши… Воцарилась недолгая пауза. В то время, пока церемониймейстер советовался с Председателем, Мумо тихонечко толкнул было задремавшего Ару, от чего тот издал хлюпающий звук, - Да, гм, вздремнул, мне привиделось, что на старость лет я снова получил банку клубничного варенья и чашку свежего молока, точки равного порядка, предел отношения оных не равен нулю, - Что? Учитель, говори, все ждут твоего рассказа… - Какого рассказа? - Расскажи им о том, что ты знаешь? - Знаю? Ару обвел присутствующих долгим взглядом и неожиданно произнес, - А не поговорить ли нам, уважаемое собрание об удивительных свойствах гомоморфизмов, об их необыкновенных преобразованиях? - Простите, уважаемый, не все, наверное, вас сейчас понимают. Полагаю, что нам будет любопытно послушать о гомо… - Гомоморфизмах, - подхватил Ару, - В этом нет ничего сложного, такая уж у нас терминология, я имею в виду моего талантливого ученика Мумо. Кстати он вам много может рассказать об изоморфизмах, - Нет, не надо, - заголосили с трибун, - давай о своих гомоморфизмах, - Отлично. Смотрите, вот я, вот, скажем, мой ученик Мумо, наш спутник Пуриц, мы и есть пример гомоморфизмов, мы одинаковой формы, то есть мы ослы. В этой форме сохраняется наша основная суть, мы живы, ходим, говорим, пришли к Вам, и еще, мы видели гнев и справедливость бога. А разве Вы не точно такие как мы? По кворуму пробежался шепоток, набиравший силу, и уже различимо было слово «Университет», - Я услыхал, может, конечно, мне послышалось, что в уважаемом собрании прозвучало слово язычники. Ну, что же, пожалуй, в этом есть весомая доля правды. Мы действительно из тех мест, которых, к великому ужасу уже нет, так вот, уровень развития вашего города удивляет, восхищает, приводит в трепет, однако наша земля, наше невежество и наша серость дали нам, мне и моему чудесному ученику уникальную возможность получить наши знания, и я думаю они Вам пригодятся. Теперь о язычниках. В той местности верили в десятки богов, даже сотни, мой юный друг, - Ару посмотрел на Пурица, тот глупо улыбнулся, показывая на себя грязным копытом, - Мумо, полное имя которого Мардук, верховное божество Месопотамии, сын чистого неба. Только благодаря тому, что мой путь жизни пересекся с его путем, я оказался здесь. Нет больше Месопотамии, нет больше ее богов, но есть мой ученик, мой брат, мой соплеменник, разве это не говорит о том, что бог есть, и он один, - Под сводами зала послышались возгласы, - Богохульство, запретите ему говорить, - Нет, пусть говорит, мне нравится его откровенность и красноречие, говори, старик, - Тот, кого называли Ваше Совершенство снял пышный головной убор, обнажив седую голову, - Ты размышлял о боге и математике, эти понятия, по твоему, связаны одно с другим? - Конечно, о, почтенный, не знаю Вашего имени. Связаны, без всяких сомнений, своей непререкаемой сутью. Одно, вытекает из другого, - Почему? Ведь бог первопричина, а не пустой счет. - Позволю заметить, что если есть счет, значит есть самое малое число, и самое большое. Так ли это? Кто может сказать, что песчинка есть наименьшее, что может заметить глаз? Ложь, глаз крохотной мухи, даже меньше песчинки, значит, она может видеть нечто, чего и мы не увидим, ну а раз муха, создание бога, следует, бог надоумил ее видеть нечто. Так же и с большими числами. Нет предела числу, бесконечность. А что такое бесконечность, это и есть сам Бог. Бог – актуальная бесконечность! Раздались аплодисменты, зал их подхватил. Старик, растроганный неожиданным успехом кивал головой во все стороны, слеза радости блеснула в уголке его подслеповатого глаза, - Почетные Горожане, уважаемые ослы, лошади и ослы-лошади, городскому Университету нужен философ-архивариус, это почетное место твое, мыслитель, как тебя зовут? - Мое имя простое, Ару, - Славное имя, короткое, как удар копытом об брусчатку, что на площади, его запомнит каждый, кому дорога слава и процветание города Кордобы. Быть по сему… …Кворум, освобожденный от необходимости голосовать, напоминал класс семинаристов, отпущенных на внеочередные каникулы – веселый гуд. Голос церемониймейстера прервал всеобщее воодушевление, - Слушают все, - раздалось под сводами здания, - Я представляю собранию того, кого славный Ару назвал сыном Бога, а именно, Мумо, или Мардука, как зовет его сей уважаемый осел. Говори, покрытый пылью дорог, юноша… - Мумо сделал шаг вперед, преклонил колено, нагнув голову. Ничего не говоря он скинул с себя попону, шкуру отца. Та с шумом упала на мраморные плиты изнанкой наружу. Мумо расправил ее концы, и даже в дальних рядах стало ясно, что это карта, - Мумо поднял голову, осмотрел зал и несколько запинаясь, сказал, - Уважаемое собрание почетных жителей города Кордоба, я, маленький осел необыкновенно рад видеть Вас, и еще более рад Вас приветствовать. Вы спрашиваете, что я Вам принес? Могу ответить только одно, вот это, - он указал на шкуру, - Это все, хотя нет, еще вот эта повозка, хотя, - он посмотрел на Пурица, - это не в счет. На этой шкуре показан весь наш путь от того места, где застала нас беда до Ваших мест, прошу Вас убедиться, это правда… Несколько ослов и две лошади подошли поближе. Наверное это были советники Первого лица. Они внимательно рассматривали линии и знаки, мотали головами, загадочно посматривая на троих путешественников. Наконец один из них, седой осел мотнул головой и Первое лицо благодушно, в ответ, кивнуло головой, - Ну что же, молодой осел убедил нас в том, что он искусный географ, ну а что до счета, то пусть походит в нашу гимназию, если что… …Мумо вздохнул, посмотрел на Ару, и чуть заметно улыбнулся, - Пусть, гимназия, так гимназия… …Пурица слушали и смеялись. Его простодушие, наивный провинциализм, сбивчивый рассказ о злоключениях настолько понравились Кворуму, что решено было дать ему в награду за чудесное спасение кабак и право извоза в районе городского рынка. Судя по виду и блеску в его цыганских ослиных глазах, Пуриц был вполне удовлетворен. Так решилась судьба пришельцев в славный город, единственно спасенный проведением, Кордоба… Гимназия, экзамен… …Так, или иначе, мытарства и злоключения трех ослов из Месопотамии завершились. Теперь у каждого из них появилось пристанище, удобное, спокойное, уютное. Ару занял крохотную комнатку, больше напоминающую чулан, с той лишь разницей, что в его обиталище проделано оконце, с видом на чудесный сад. Это был яблоневый сад. Окно имело форму прямоугольника, вертикальное, узкое, через которое пробивался свет, освещающий разве что стол, на котором уже лежала куча всяких вещей. К примеру, песчаные доски для обучения несложному письму, глиняные таблицы с непонятными символами, рукописи на допотопном пергаменте и даже документы, написанные на бумаге, странном материале, о котором Ару конечно же слышал, непрочном, светлом, немного шероховатом, приятным на ощупь. Надо сказать, что впервые за всю свою жизнь он отдыхал, смотря под арочные своды помещения, - Прекрасная форма, неужели они сами до этого додумались? Быть не может, а впрочем… Интересно, чем занят Мумо… …Наш розовый осел устроился несколько иначе, нежели Ару. Ему предоставили подстилку в общей комнате еще с пятью гимназистами. Сказать что сокурсники обрадовались появлению Мумо, наверное, не правильно, скорее, наоборот, они вовсе не желали с ним общаться. Когда тот зашел в помещение общежития, они демонстративно его покинули, - еще бы цветочки на себе нарисовал, - съязвил один из них, неуклюжий, лобастый, сразу видно из сельской местности, - Ладно, - вздохнул Мумо, - главное, что есть куда прислонить голову, дальше видно будет. Он снял с себя попону, положил поверх подстилки, рисунками вверх. Сел рядом и и стал рассматривать надписи и рисунки, которые они с Ару наносили на пергамент. Почему-то вспоминалось только веселое и курьезное. Он вспомнил, как Пуриц, увидевший парнокрылых пчел, залез в их улей, пытаясь полакомится медом, закончилось это тем, что он, облепленный насекомыми, которые его жалили нещадно, несся куда глаза глядят, вернее, он бежал с закрытыми глазами и со всего маху угодил лбом в дерево, одиноко стоящее на поляне. И самое интересное, когда он бахнулся башкой, пчелы отлетев в сторону, наверное понимая, что ему нестерпимо больно, полетали, полетали вокруг него и удалились восвояси, - Хорошо, что мы дошли, - вздохнул Мумо, несколько прищурил глаза, вспоминая облики близких, но у него ничего не получилось. Все расплывалось, мысли расплывались, у него отяжелели веки и он уснул… …проснулся от того, что кто-то стоял на его хвосте, - Ты глянь, это же тот самый перешеек, о котором нам сегодня рассказывал географ, только он говорил о том, что скорее всего этого перешейка нет вовсе, что он выдумка… - Мумо выдернул хвост, улыбнулся и заметил, - Этот перешеек есть, мы переплывали его на связанных бревнах, он не слишком широкий, но вдалеке мы видели, что он расширяется, наверное, там море, - Скажи, розовый, как тебя, Мумо, что ли, а правда что этот пергамент из кожи твоего отца? - Рыжий в черную крапинку осел, чуть старше Мумо, искоса поглядывал на новичка, - А кто тебе это сказал? - Кто, кто, уже все на базаре знают, - Ну, Пуриц, паразит, растрепал таки… … Да, растрепал, а что ему оставалось делать. В его харчевне, несколько расторопных кумушек наводили порядок, выгребали из углов мусор, натирали до блеска глиняную посуду. Пуриц уже отдал внаем их бричку, за что получил несколько монет, которые тут же и употребил, купив еды и выпивки. Сидя на бревенчатой скамье, грубой, однако до блеска отполированной ослиными задами весело рассказывал о своих приключениях, в особенности о попутчиках, привирая, конечно, для убедительности, - И что, этот рыжий малец сын бога? - Клянусь, сам видел, мы вышли на холм в самый момент, когда огромная волна уже катилась прямо к подножию горы, на которой мы стояли. От страха, нет, ужаса я закрыл глаза, втянул голову в плечи, упустил уши, чтобы не слышать собственного крика. Только вижу одним глазом, встал этот мальчишка на задние ноги, поднял вверх свою страшную пятипалую лапу, что то сказал, я не разобрал, тут все и прекратилось. Даже старик, на что умница и тот охренел, - Да врешь ты все, цыганская душа, ты лучше скажи, за теми Черными горами, где ты жил, еще мог кто-то остаться? - Не знаю, может и остался, только вот, сколько мы не шли, а никого не встретили, стало быть, никто не остался. Вот так, выходит, что мы и вы остальные. Так-то. А ну, хватит болтать, мне еще продукты для харчевни закупить надо, кто пойдет? Несколько нищего вида ослов вызвались, Пуриц выдал им мелочь и те, радостные, наконец имеют работу и оплату, понеслись на базар… …В гимназии начинались занятия. От того, что никто из преподавателей не знал, насколько Мумо обучен, и к какому классу его приписать ему устроили настоящий экзамен. Несколько осанистых ослов, больше напоминающих лошадей, а они явно этого хотели, сидели вдоль темной стены на каменных лавках, разложа перед собой что-то, напоминающее огромные тетради. Мумо, укутанный в отцовскую попону, дрожал от того, что, наверное, заболевал. И это происходило помимо его воли, и не то, чтобы это новое для Мумо состояние доставляло ему неприятности, боль, ломоту в теле, хотя, сосредоточившись на себе, он все причисленное ощущал, нет, ему было не по себе. Теперь же, конечно не вовремя, он с необыкновенным восторгом вспоминал виденное им сегодня днем на одной из площадей города, гуляние свободных горожан - ослов. Прежде всего, его восхитило представление, основой которому послужила разлетевшаяся по городу история об их счастливом избавлении от вечного путешествия по пустой земле. В представлении Мумо даже узнал себя. Осел, невеликий, наоборот маленький, хотя и взрослый уже, был выпачкан в розовую пыль, интересно, где они ее взяли, что-то говорил, Мумо не мог расслышать его слова, но ослы, стоявшие кругом дружно смеялись… …Что означает этот знак? - Мумо нехотя переключал внимание на экзаменаторов, вглядывался в символ, вычерченный одним из них на куске пергамента, - Алеф, Азэ, Азу, Изу и так далее, самый простой звук, наверное, появившийся тогда, когда первый осел, проснувшись зевнул, издав его… Все тело скручивала наступающая судорога, становилось необыкновенно жарко. Мумо сбросил накидку, она снова лежала распластанная перед ним и экзаменаторами. Мумо взял уголь, несколько секунд раздумав, написал акростих, начальными буквами каждой из строк являлись буквы, составляющие слово Альфа. Затем он начертил на пыльном полу круг, разделив его прямыми линиями по вертикали и горизонтали, изобразил символы в нужных точках, и уже теряя сознание, просипел. - отложим, сперва острый угол, обозначив его символом «Альфа»… Больше он ничего не помнил, кроме того, что ему нравилась белозубая, рыжая ослица, стоящая около него, постоянно повторяющая одно и тоже слово, - Умора, умора, умора… Умора… …Нет, он не умрет, - слышался голос рядом с ним. Мумо видел несколько теней возле своей кровати. Тени окружали его и когда он попытался шевельнуться, мгновенно исчезли, как будто никого и не было секунду назад возле его лежанки. Мумо простонал, - Пить. Тени вновь появились, теперь уже явственнее, ему подали кружку с водой, - Ну и хлебает, как та лошадь, - послышались негромкие смешки, - Я посмотрю на тебя, как ты бы хлебал, проспи семь лун, - Привет, розовый, - подмигнул Мумо сразу двумя глазами его сосед по лежанке, - Тебя тут уже дожидаются, - Кто? - Мумо облизал пересохшие губы, - Старик стоял в стороне, странный, в университетской накидке, - Ару, - негромко позвал Мумо, - Ару, Ару, Ару,- пронеслось по ослиной цепочке, - Арии… - Да не Арии, а Ару, - Учитель, как я рад тебя видеть, - А уж как я рад, мальчик мой. Ты как, живой? - Живой, - Вот и слава богам, ой, - старик обернулся, виновато улыбаясь, - Забыл, слава богу, слава тебе. Теперь только вставай, если сможешь, тебя ждет новое место жительства, рядом со мной, в Университете. Я, выхлопотал. Ты удивлен, мой смышленый юноша? А знал бы ты, как были удивлены и поражены преподаватели гимназии, принимающие у тебя экзамен, что ты. Один даже предложим сделать тебя профессором, миную всякие формальности. Но, я думаю, тебе еще немного надо подучиться. У тебя все еще впереди. Скажем, риторике, музыке, стихосложению, ну и математике, конечно. Короче, ты принят на заключительный курс замечательного, поверь мне Университета. Там есть несколько интересных особей, честно. А теперь, если силы еще остались в твоем тщедушном теле, поднимайся, вот твоя попона. Мумо посмотрел на висевшую рядом с лежанкой шкуру и не узнал ее. Внутренняя сторона блистала чистотой и белизной, а рисунки и записи, казалось, нанесены незнакомой рукой, выделялись четкостью и казались прекрасными иллюстрациями, - Как тебе эта графика? - Да, здорово, - Здорово. Я предложил включить в Университетский курс начертательную графику и рисунок. Вопрос рассматривается. Нам с тобой нужно подготовить программу курса, и знаешь, кого я порекомендовал преподавать на этом курсе? - Кого? - Тебя, мой дорогой. Поэтому, времени мало. Нам, пора… …Дорога от гимназии, выстроенной в стиле тогдашнего модерна (что это за стиль знал только Ару и сам архитектор), не важно, шла мимо Университета, находящегося в сказочном саду, окруженном невероятного размера гранатовыми и фиговыми деревьями, от чего стрельчатые башенки здания, казались висящими над деревьями. После дней невзгод, последнего недуга увиденное розовым осликом было настолько удивительным и желанным, что сердце его, наверное, впервые с момента катастрофы забилось радостно, радостно. - Ура, закричал Мумо, - Что, выздоравливаешь, мальчик мой, а поэтому подкрепиться не грех. Пойдем, я тебе покажу, какую замечательную берлогу выстроил наш цыганенок… …Наблюдать за городской сутолокой, беготней очень занятно тогда, когда все твои дела, так или иначе закончены, сейчас, конечно. Не зависимо от места и времени возникает чувство некоторой полноты действия, да, все сложилось по порядку, как следует, ничего не пропало, и даже что-то лишнее приварилось… Именно так ощущал себя счастливец Мумо, идя на нетвердых ногах, рассматривая все и вся, примечая мелочи, на которые бы еще час газад не обратил бы внимания, и радостная легкая радужная пелена что над всем итим хаосом, переливалась и манила куда-то, куда? Промаргался, все равно пелена, значит так и должно быть… …Харчевня, расположенная впритык к рыночной площади, не смотря на рабочее время, не пустовала. Могло показаться, что это вовсе не помещение, а часть самой улицы, ведшей на площадь. И действительно, если немного задержаться возле ее живописных стен, то выходящие и входящие в точности прохожие. Ару, явно не первый раз побывавший здесь, прошмыгнул в харчевню как заправский завсегдатай, - Эй, кумушка, хозяина позови, - А кто ты такой чтобы хозяин к тебе выходил? - Скажи, спаситель его и молоденький полубог, - Ты этого плешивого выродка называешь полубогом? Я вот сейчас позову кого надо, они вам мессу закажут, - Не ругайся, красавица, позови, будь добра, - Занят хозяин, говори чего надо, - Покорми нас, добрая ослица… Да, вот так мальчик мой. Не прошло и нескольких Лун, как мы увидели настоящее лицо спасенного нами, - Ну, почему ты считаешь, что он нам обязан, учитель? - Почему? Мне так казалось, или мы его таки нашли голодного, умирающего, не правда ли? - Ты же сам говорил, что нас спас Бог, а значит и спасение Пурица, дело его рук, - Да, логика, вещь несомненно неоспоримая. Так, давай я поищу его, а ты подожди заказ… Ару встал с места, незаметно проник в подсобные помещения, тут ему все уже было известно. Он открыл нараспашку дверь, за которой, по его мнению, должен быть Пуриц. То, что он увидел в следующий миг, заставило старого осла, сперва, остолбенеть, а затем, быстро закрыть дверь, сопровождая все это словами, - Ой, простите, а где, ой, Пуриц, это ты? - Я, старая обезьяна, стучать надо, когда входишь… Ару стоял в прихожей, вспоминая предыдущий момент, в котором черный осел, пристроившись к миленькой молоденькой ослице, делал что-то неприличное, - Наказывает, наверное… В этот момент, дверь распахнулась и Ару, с ног до головы обдало духом плоти молоденькой красавицы, - Чтоб меня так каждый день наказывали, - хихикнула плутовка, поправляя накидку, - Ну, заходи, чего приперся? - Ты, извини, конечно, Пуриц, я виноват, без предупреждения, но мне не нравится твой тон, - Что значит приперся? Со мной Мумо, он еще слаб после болезни, ему надо восполнит силы, куда же нам идти? - Куда? что харчевен мало? - Вот ты как заговорил? Ты забыл, кто перед тобой? - А кто передо мной? Старый никчемный осел? Что ты можешь? - Я могу передать в точности твое приветствие нашему маленькому магу, и я не знаю, что будет с тобой и твоей харчевней, пожелай он уничтожить это. Хочешь попробовать? Давай… Мгновенно с черного осла спала спесь, в его узких глазницах мелькнул страх, - Ару, старик, прости, все эти ослицы, как увижу зад, все из головы вылетает, а тут ты, дело то не закончено, понимаешь? Ты говоришь Мумо с тобой? Давай в зал, я сейчас выйду, только прикажу, чтобы лучшим Вас угостили… Ару вернулся на место, еду еще не подавали. Около очага уже крутился Пуриц, шикая на дородную ослицу, та отвечала ему колкостями. Пуриц, меняя выражения лица, то сердясь, то кривя рот в улыбке, подмигивал двумя глазами Мумо, мол, привет тебе, розовое чудо, - Гад он, этот Пуриц, - сквозь зубы процедил Ару, мерзость, как впрочем и многие. Таких вот прожиг, твой отец более всего ненавидел, и знаешь, я с ним согласен. Ну, как тебе заведеньице? - Мне нравится, - И им тоже, - ару обвел взглядом посетителей, сидевших и стоящих вокруг. - Ты только посмотри на эти рожи. Ты думаешь, хоть один из них знает что такое, к примеру, резидиум? Вряд ли. А вот почем сегодня мера овса? Уверен, знает каждый. Вот ты, мальчик мой знаешь? - Что такое резидиум? - Нет почем овес? - Н-нет, не знаю. А хочешь послушать, о чем они говорят? - Не очень, - Вот видишь, тебе не интересно о чем говорят люди, на которых ты будешь влиять всю жизнь. А как думаешь, богу интересен их разговор? - Думаю, что нет, - Наверное, ты прав, но он их все равно слышит… Хрипловатый голос, сидевшего к ним спиной осла крепкого сложения, выделялся среди других, - Вечером вчера собрались. Взяли по две каждый. Было весело. Я ту, ну, помнишь, за задницу ущипнул, так она меня…Гы-гы-гы. Я ее потом в углу…гы-гы-гы, лошадь, ее мать. А ты что это про меня там рассказывал? - Ничего, - это другой голос, - чего, ничего, ты мне это того, - Чего того, - Того, чего, - Чего, четы, ты, - Ты мне не тыкай, тыкалка нашлась. Ты куда вчера кости бросал? - На стол, - На какой стол? Ты их на пол бросал, - И чо? - Через плечо, плати давай, должен. - Чего, должен? - Э, э, там, а давай, там, а то мигом вылетите оба, да и всю компанию вышвырну, у меня это быстро… Голоса умолкли и он сам, Пуриц, уже направлялся с блюдами в копытах к их столику. На ходу он, смотря на буянов, выкрикнул, - Чтобы у меня, поняли… Он поставил огромные плоские глиняные тарелки перед Ару и Мумо, - Вот, свеженькое, кушайте, гости дорогие,- присел рядом, на краешек скамьи, вытирал жирные копыта об тряпицу, - Тут всякой подлости полно, я уже устал их приструнивать. А что тут вечером творится, умора. Я стражников из дворца нанимаю, для спокойствия. А что, платят им немного, а у меня, сами понимаете, фураж, да и стаканчик налить не забываю. Вы кушайте, кушайте, не обращайте на них внимание. Мумочка, как ты, говорят, болел? - Да, Пуриц, болел. Только не называй меня, Мумочка. Мумо, так лучше, - Ладно, как скажешь, Мумо, так Мумо. Говорят, тебя взяли в Университет? - Да, взяли, на последний курс, но я думаю, что я его закончу экстерном, может, тогда на кафедру возьмут, - Отчего же, конечно возьмут. Не меня же, или вот этих гавриков туда, - Что новенького там, старик, что святейшества говорят, - А, что они говорят? Требуют все питейные заведения в округе закрыть, житья, мол, от них нет, - Ой, да не бреши, они частенько сюда заглядывают, горяченького поесть, попить, на телочек посмотреть, тоже ведь, ослы, - Слышишь, Пуриц, а ну скажи, что это за кости, за такие? - Кости? Да, - Пуриц встал, подошел к соседнему столу, сгреб в стакан кости, шикнул на возмущенных игроков, вернулся на место и ухмыляясь бросил кости на стол, - Мумо взял одну из костяшек в руку, - А что это за метки? - Счет, от одного до шести, - Гм, то есть, бросаешь и считаешь, - Точно, - Пуриц собрал снова кости в стакан, потряс им в воздухе и ловко выкинул кости на стол, - Считай, - Мумо подсчитал, - Ну и вот, у кого больше тот и выиграл, понял? - А вероятность того, что выпадут все шестерки, - он взял прут, переломил его и быстро, написав формулу, вычислил, - Гм, а хочешь, я разработаю специально для тебя методику, по которой ты выиграешь, - А зачем, я и так выигрываю. Ну, если хочется, валяй… Пуриц посмотрел на расчеты, усмехнулся, и уходя, еле слышно вымолвил, - Ну и умора, эти умники, делать им нечего… Назначение. …Да, и вправду делать было чего. В тот день, когда они покинули Гимназию, посетили Пурица и вполне насытившись, пошли по улицам города, они вдруг ощутили радость освобождения, да, точно, освобождения, причем оба и сразу. Эта мысль, идея удивительной свободы, наверное, впервые пришла им обоим в головы одновременно. Так бывает. И они, малыш Мумо и старик Ару, взглянув друг на друга, вдруг почувствовали необыкновенную легкость и веселость, которые заставляли их улыбаться просто так, не от чего. И что удивительно, в этот солнечный день им улыбались все, кто встречался на их пути, не взирая на возраст и всякие там хитромудрости, - Мумо, а давай мы тебе купим новую одежду, - неожиданно предложил старик, не переставая улыбаться, - Мне так хочется, чтобы ты выглядел щеголем, красивым осленком – осленком, вот бы мать порадовалась. Впрочем, так вышло, что у меня нет своих ослят, пусть хоть за тебя порадуюсь, на некоторое время. Что? Тебе не нравится мое предложение? У меня есть некоторая сумма, вполне подходящая к тому, чтобы ее потратить на удовольствие. Как ты на это смотришь? Мумо, до того шедший молча, вдруг уткнулся головой в плечо старика и зарыдал не стесняясь слез, - Плачь, плачь, малыш, эти слезы ты заслужил. Пойдем, я знаю место, где нам с тобой понравится… …А что собственно произошло? Ровным счетом ничего, не считая того, что Ару потратил практически все деньги (таньга) на одежду Мумо и себе. Все таки Университетский архивариус, это вам не пук ботвы. Оба смотрели на себя, на свое отражение в гладкой струе водопада, - Ну как? - А куда мы денем шкуру отца? - Куда, давай ее мне, я думаю, что такая подробная карта местности будет просто украшением Университетской библиотеки. Как ни как первая настоящая карта во всем мире, правда, Мардук? - Ару поднял к небу глаза, заискивающе таращась на пролетающие по небу облака, - Чему ты улыбаешься, старик? - Пытаюсь понравиться богу, или богам, - И как, у тебя это получается, - Не знаю, тебе, сыну бога, на мой взгляд, виднее. Теперь же, надо быть осторожным. А вдруг, нечаянно кого-то обидишь, считай пропал, приходится заискивать. Да и местные недолюбливают наших богов, а что они им плохого сделали? Это нам с тобой есть в чем их упрекнуть, но если разобраться, по большему счету, мы должны нашим злым богам хвалу возносить до неба, только за то, что они помогли выжить, быть здесь, и сегодня купить новую одежду. Ладно, полюбовались нарядами, пора предстать перед Ректором. Судя по тени, уже полдень, самое то… …Университет, особое место. Его строения и выглядели по-особому. Массивное, белокаменное здание, выстроенное как крепость, крепостью и являлась. Однако, стены, ни что иное, как учебные корпуса, выглядели строго, даже пугающе. Этому способствовали небольшие оконца, вдоль фасадов, в несколько ярусов, напоминали скорее бойницы, нежели окна, - Там наша новая жизнь, Мумо, там все, о чем мы даже не иечтали, там, там-там… Да, все здесь выглядело удивительным, внутренний двор, галереи с обеих сторон двора, по которым было приятно идти, удивительный пышный сад в середине пространства двора, словно некая загадка, напоминал о себе густой тенью и шепотом листьев, шелест которых Мумо воспринимал на слух, - сколько будет, столько будет, сколько будет, столько будет, - Листья тоже разговаривают? - А, как же, ишь, перешептываются, - Ару поправил обновку, аккуратнее свернул шкуру Ишума, открыл массивную деревянную дверь, - Мастерство, - он провел по поверхности дерева шершавой шерстью лапы, - Видно, бог на свете и вправду есть… …Вьюнош, - Ректор сидел в кресле искусно выполненном из цельного куска черного дерева, - Ваши знания настолько исчерпывающие, вьюнош, что мне ничего другого не остается, как предложить Вам место ассистента на одной из наших кафедр, студенчество для Вас излишне, хотя я бы такую пору ни за что не пропустил. – Ректор хитро подмигнул Ару, - вот и архивариус со мною согласен, веселая это пора. Ну, да ладно. К делу. То, о чем Вы мне сейчас поведали, есть знания, коих нет ни у меня, и, уверен, ни у кого из математиков моего Университета, кроме Вашего учителя, нашего Архивариуса. Вы не могли бы еще раз доложить суть Ваших размышлений по поводу, как их, да трансцендентных функций, кажется, мне очень любопытно, - Да, господин Ректор, функции. Я полагаю, что свойства как числовых выражений, так и операции над ними, причем простейшие и сложнейшие можно формализовать, придав им общие черты. А посему, так называемые области значения и области определения, консолидируются и объединятся формальным образом, я назвал его, полем. Таким образом, формально, структурируя многообразие числовых и операционных выражений, мы легко придем к простейшим операндам, работа над которыми будет ограничена только четырьмя действиями, а именно, логическим сложением и логическим умножением, их реверсными операциями, вычитанием и делением, а также формальной единицей, или точкой «И». Мне хочется назвать эту точку, точкой бога, - Юноша, а не слишком это выражение пафосное, и отвечает ли эта Ваша точка свойствам божественной сути, - Мне кажется, господин ректор, отвечает, - Это слишком смелое заявление, однако… Ректор внимательно посмотрел на Мумо, затем перевел взгляд на Ару, - Мне нужен профессор, однако, не обладая опытом и навыками, пойдете к нам, пока, ассистентом, на одну из профилирующих кафедр математического факультета. - Я и мечтать об этом не мог, профессор, - Ну, ну, мальчик мой, при ваших то способностях. А что касается классического квадрилиума, то давайте так, посещайте занятия факультативно. Курс, который Вам предстоит прослушать, весьма любопытен, схоластичен, конечно, но Вы, как юный мыслитель способны внести свои поправки в процесс познания. Скажу откровенно, мне из четырех предметов всегда более всего нравилась музыка. Такому молодому человеку, на мой взгляд, без музыки никак. Столько возможностей открывается, - Ректор понизил тон, чуть наклонился вперед, с улыбкой заметил, - Тут такие красавицы попадаются, что охо-хо-хо. Ну, хорошо, Вы изрядно потрудились, мой юный друг, да и потом, что-то Вы бледны, не больны ли? - Мумо пожал плечами, - нет, профессор, все в порядке, - Ну, тогда, зайдите в хозяйственную часть, получите причитающееся, и посмотрите Вашу комнату, выберите, - Профессор, огромная моя благодарность, но позвольте мне остановиться в покоях Архивариуса, если можно, - Конечно, от чего же нельзя. Только, если не ошибаюсь, там не слишком развернешься вдвоем, сможете ли Вы плодотворно работать? - Конечно, смогу, - хорошо, пусть так и будет… Ару и Мумо снова шли через сад, - Замечательный день сегодня, Мумо, вроде все удалось? - Да, учитель, хороший. Ветка неизвестного ему растения с огромными сочными листьями оказалось около его лица, Мумо инстинктивно отгрыз край листа, пожевал, выплюнул. Поморщился, - Ну, как? - ухмыльнулся Ару, - Не очень, - Конечно, ведь это же смоковница обыкновенная, или фиговое дерево, проще, Ficus carica, лучше ягоды кушать, попробуй, Мумо дотянулся до темного плода, сперва, надкусил, затем с удовольствием сжевал, - Очень вкусно, - Вот видишь, Ректор прав, на свете много непознанного, поэтому учись, мой мальчик, это никогда не помешает… …В комнате, на втором этаже, рядом с Архивом (Ару сразу показал Мумо это замечательное место) уютно. Здесь нет ничего лишнего. Лежанка, над нею несколько неуклюжие полки, - двупалые делали, - Ару прибирает с пола наваленные в кучу пергаменты, укладывает на стол, возвышающийся над полом, - Я прямо на полу сижу, мне так удобно, а когда черчу, вот, - он указал на примитивное кресло, пень с аккуратно выделанной сердцевиной, - очень удобно, спиной упираюсь и работаю, - Ладно, не оправдывайся, посмотрим, на что годятся мои пять пальцев, - Мумо бросил на стол шкуру отца, - Чудесно почистили, теперь как новая, в пору на себя примерять, - Не стоит, Ару, - Сам знаю, что не стоит. Хотя на сегодняшний день вещь легендарная, может и вправду не простая шкура, скажем надел, и все о чем мечтал, выполняется. Может, попробуем? - Не стоит, - несколько упавшим голосом повторил Мумо. - Понимаю, не стоит так не стоит, ты ложись, отдыхай, сынок, недуг, я соображаю, еще не прошел. Отдыхай, я водички свеженькой принесу… Мумо подошел к узкому окну. Светило перешло на другую сторону, и из окна, находящемуся в тени здания, дул легкий освежающий ветерок, - Хорошо, - он протер глаза, проморгался, и еще раз повторил, - Хорошо… За окном сверкал яркой листвой сад, где-то за деревьями, среди невысоких строений что-то происходило, но что, Мумо не мог разглядеть. Слышались лишь отголоски, дающие понять, что там молодость и жизнь, - Ладно, потом узнаю… Мумо прилег на лежанку, прикрылся шкурой и мгновенно уснул… Категория «Время». Сколько прошло времени? Кстати, еще нет определения для данной категории понятий. Ладно, будем считать, что Мумо имеет понятие. Тогда, когда он проснулся, вовсю буйствовал день. Ару в комнате уже не было. За дверью слышался грохот, видимо старик наводил порядок среди стеллажей, роняя то и дело что-то на пол. На столике стояла приготовленная заранее заботливым стариком чаша с напитком необычного солнечного света, - Тебе, - надпись на кусочке сырого пергамента. Мумо выпил напиток, вернее он его пил, наслаждаясь каждой каплей чудеснейшего нектара. Силы, как по волшебству прибывали, тревожа своей новизной каждый его член, - Здорово, надо у старика узнать, что это за волшебное средство. Вошел Ару, - Привет, учитель, я долго спал? - Две луны, а напиток этот, секрет его я тебе раскрою потом, - Почему? - Так надо, молодой Вьюнош, ибо каждое последующее познается в последствии. Хрень какая-то, наверное, ароматом цветов азалий надышался. Что предпримем сегодня? - Учитель, я выглянул в окно и увидел, нет, не так, уловил некий привкус движения, где-то там, на уровне среднего яруса деревьев, - Мумо указал пальцем в сторону зеленеющих рощ, - О, я знаю, что там будет весело, пойдем, поверь, тебе понравится… …Теперь – полдень. Сад, по которому они следовали и вправду был замечателен. Это происходило скорее в силу неких противоречий между живой природой и смертью, которая так непреклонно вылилась во все стороны, оставляя на поверхности земли лишь некоторые островки Вис Виталис, которые обязаны были воспользоваться приглашением, дабы быть здесь и сейчас. Да, да, именно здесь и сейчас цвели кущи, дерева, пользуясь милостью всемогущей барыни Смерти. Кто, кто, а Мумо знал этому цену. Правда, в силу возраста, темперамента, и просто потому, что жив, он никак не оценивал происходившее с ним. Казалось, это сон, марево, фантазия. Он просто шел, глазел по сторонам, нисколько не стесняясь своего отчаянно глуповатого вида. По мере того, как наша парочка приближалась к месту, на которое указал Мумо, прогулка, все больше и больше волновала розового гения. - Что, мальчик мой, ты догадываешься, куда мы попали? - Наверное, да, учитель. Я уже вижу небольшие группки красивых молодых ослов, несущихся вдоль аллей. Они бегают, как и все. но в отличи от обычных ослов, быстро и красиво. Мы также бегали в Саларе, тогда, помнишь, Ару? - Мне ли не помнить. Здается в своей молодости надо было всем постараться меня перегнать, ну а как ты тогда несся, - Ару сделал акцент на последнем слове, - Да, такое не забывается… Наконец они вступили на часть территории сада, вернее, на зеленую лужайку, огороженную по округлому периметру деревьями и белым тесаным камнем в несколько рядов. Камни выступали над поверхностью, на несколько локтей, образуя нечто, на подобии лавок, на которых уже отдыхала молодежь, глазея на несущихся по беговым дорожкам красавцев, - Ару, смотри, это кони? - Да, дорогой мой, это кони, лошади, посмотри какие они грациозные и мощные. По сравнению с ними ослы и мулы, абсолютно не существенны,- Старик запнулся, закашлялся. - Нет, среди ослов есть пара, тройка, как говориться, гнедых. Не жмурься, малыш, экстерьер это еще не самое главное, главное вот где, - старик прикоснулся носом к груди Мумо, - Сердце, это главное…Хотя, когда эти красавцы несутся по беговой дорожке, даже у меня дух захватывает, - Учитель, а как это место называется? - Не знаю, давай спросим. Неподалеку восседал седой осел, прикрывая голову огромным лопухом, - Уважаемый, не скажете ли нам, как это все называется? - Это называется ерундой. Четыре года я бьюсь копытами об землю, что бы из этих рахитов хоть что-то путное получилось, они уже Университет заканчивают, а толку от этого. Нет, ну вы только посмотрите, как он преодолевает пятый барьер. Эй, ты, - выкрикнул старый тренер, как тебя Гхар, черт, не выговоришь, - он прочистил горло, - Ты можешь колени поднять, а, или мне каждый раз тебя палкой по голове бить. Тебе еще половину барьеров преодолевать, а ты уже сел. Держись на стопе, на своих копытах, задери тебя волки… Старик присел на свое место, - из его ног только холодец хорошо делать, - Чего Вам? - недружелюбно спросил он стоящих рядом Ару и Мумо, - Да, прощение просим, все же, как это все называется, - Называется просто, Чер икин кализус, или, гхал ягинг, а по нашему, луга пара соррес, что означает место, где бегут, а еще проще циркус. Понятно? - Да понятно. А можно нам попробовать, - Стырый тренер, скептически оглядел парочку, особенно Ару, - Вам, судя по всему, рядом со мной будет куда приятнее, приятель, - Я не представился, Университетский Архивариус, Ару, а это, мой ученик, слушатель, и будущий профессор, Мумо, - А меня зовут Диодор, я Университетский тренер по бегу, вот и знакомы будем. Так что, молодой осел, хочешь пробежаться? - Гм, - Мумо смутился, - Не знаю, попробовать можно? - А чего ж нельзя, давай, мы с твоим приятелем посмотрим, - тренер похлопал мощным копытом по хребту Ару, - Ой, - выпорхнул возглас из старика, - давно меня никто по хребту не обхаживал, - Ничего, Архивариус, здесь только так… Несколько шагов, которые делал Мумо к беговой дорожке, сплетались с мыслями, концентрация которых на один шаг была столь высока, что именно этот момент Мумо будет помнить всю оставшуюся жизнь, а может и дольше. Почему так, спросите Вы? Неужели в жизни каждого существа не случается ничего более замечательного и важного? Наверное, Вы правы. Да и в короткой жизни самого Мумо уже произошли вещи, значение которых невозможно переоценить. Но…все время, но… Воздух вокруг вдруг поменял для него свое значение. Его тело обволокло нечто очень значимое и правильное, то, от чего невозможно отказаться. Понимаете? Ощущение того, что пройдя через этот вход, к этим дорожкам ты можешь свершить то, к чему стремится твой разум, да и ты сам. Волшебство? Наверное. Но там, в нескольких шагах начинается неизвестная жизнь, занятая тем, что ты будешь исправлять себя всегда, до тех пор, пока не устанешь душой, понимая, все прошло, теперь только старость. А пока это, и именно сейчас, несовершенное тело твое соприкоснется с тем, что называется настоящая молодость, настоящая радость и настоящая мечта. А в чем заключена она, настоящая мечта? Мумо смотрел перед собой, не фокусируя взгляда ни на чем, молодые ловкие тела пронеслись в нескольких шагах от него, обдав запахом скорости, смешенным с запахом озорства и пота. Морды, нет, лица, да именно лица этих исполинов были прекрасны. Нет, они выражали не усталость, не искажены гримасой чрезмерного напряжения, они выражали ту замечательную свободу собственного тела, которой ничто, даже природное несовершенство не сможет помешать. Они, летели, едва касаясь земли, легки, молоды сильны, они позволяли даже дурачиться, неожиданно ускоряясь, заставляя партнеров мгновенно реагировать на свой маневр. В глазах у Момо билось сердце. Каждая травинка, у него под ногами, при взгляде на нее вздрагивала в такт сердечному ритму. Воодушевленный и взволнованный тем, что вот сейчас и его понесут ноги, настолько переполнила его смятенную душу, что почувствовал под копытами мягкий грунт, он без подготовки и разминки бросился вдогонку уносившимся вперед. Но чем сильнее он старался, тем более понимал, ничего не получается. Силуэты атлетов неумолимо уносились вперед, и казалось, никакие силы его не заставят их догнать. Перевозбуждение прошло само собой и, включая дополнительные силы, Мумо все же удалось приблизиться к бегущим впереди, но тут он услышал грубый окрик, - Дорожку, розовый клубок. Мумо шарахнулся в сторону, зацепился, нога об ногу и рухнул, увлекаемый скоростью на поверхность циркуса. Мелкий щебень, гранитная и базальтовая крошка (отходы карьерных работ) больно оцарапали его бедра, - Вставай, вставай, юноша, - услышал он дребезжащий голос тренера Диодора, - отряхнись и подойди ко мне… Мумо, несколько посрамленный, несколько раненный, несколько уставший медленно подошел к тому месту, где восседали Ару и Диодор, - Ну, почувствовал скорость? - Не уверен, - опустив голову, ответил Мумо, - Мне казалось, что все будет иначе, - Что иначе? – перебил его тренер, - Ты думал, что достаточно прикоснуться к дорожке твоими пятью пальчиками и все, падут все рекорды, или так, ты удивишь невероятной скоростью всех, кто будет созерцать твой изумительный бег? Нет, дорогой мой, чтобы убедить всех, что ты молодой бог, и даже ветру за тобой не угнаться, надо много, очень много трудиться. Ну, а в общем, ты молодец, потенциал есть, - А с какой скоростью я бежал? - Этого я тебе сказать не могу. Быстрейшего среди быстрейших мы определяем по очным поединкам на различные дистанции, вот и все, Мумо тяжело дыша, произнес, - Хотите, я сделаю прибор для определения того, кто пробегает быстрее любую дистанцию. По моему мнению этот прибор будет невелик, он сможет поместиться, - Мумо взглянул на косматые копыта тренера, затем на свою ладонь, - В мою руку, - Гм, любопытно, а ты сумеешь? - Сумею, - уверенно выпалил Мумо. Тренер внимательно посмотрел, сперва на Мумо, затем на Ару. Тот кивнул головой, мол, этот сказал, этот обязательно сделает. - Ладно, давай, мне уже интересно. А тренироваться приходи, тем более что ты наш, Университетский… Часы с секундомером. На самом деле этой главы быть не должно, вернее, эта глава и не глава вовсе, а некоторое уточнение по поводу сказанного нашим героем совершенно постороннему человеку. Да и это не так. Если бы просто сказанное, а то ведь обещанное. И не просто обещанное, шутка сказать, создать прибор невиданный и неслыханный и ради чего, ради пустяковой забавы. Однако, изящность самой идеи проследить за тем, как часть твоей жизни, жизни окружающих тебя, всего сущего будет поделена на равные, неумолимо бегущие вперед доли, как отпущенная тебе кем-то (но кем?) продолжительность твоих же спонтанных событий будет фиксироваться беспристрастным механизмом, заставляла неутомимый ум Мумо работать всегда и уже, или, еще там, на беговой дорожке, приведя к тому, что в его голове созревала и созрела идея этого самого прибора. Не менее любопытным представлялось и то, как назвать прибор, измеряющий то, что еще не имело названия. Правда, сам Мумо над этим головы не ломал нисколечко. Его не волновал этот вопрос, над которым многие последующие умы проведут нескончаемое количество той самой неназванной матери, которое по истечении вечности называется Время. Ну и что же ему пришло в голову? Да, это интересно, потому как, если обернуться вокруг себя, то можно наблюдать лишь за тем, как тень, брошенная самим собой постепенно начинает менять свое положение, сперва укорачиваясь, затем удлиняясь. Мы следим за неустанным светилом, за которым следует наша тень, да и всякая тень следует за горячим дневным божеством. Так что, выходит Мумо воспользовался этим нехитрым наблюдением? Нет, мы ошибаемся, когда думаем о нем неверно. Конечно, Мумо видел тоже, что и мы, но думал он совсем иначе. Ему нравилась вода. Да, самая обычная вода, которая обладала замечательными свойствами, текучестью, непрерывностью и желанием падать с круч шумным, веселым потоком. Да, и еще колесо, которое уже было известно и не только Мумо и его учителю Ару. Знал об этом цыган Пуриц, а кроме него, все жители славной Кордобы и Севильи, наверняка, то же. Выходило так, бери и сочиняй. Мумо так и сделал. Пока он нарезал зубцы на колесе, заводил в нужное положение всякие там валики и шпонки, в его уме уже звучала музыка новых названий, сочетающая в себе мелодии Месопотамии, Среднего моря и местных наречий, от чего слово Тай, услышанное однажды, напоминало о том, что есть предел, к которому все стремятся. Предел, Все? Да ничего подобного, Мумо не думам об этом, хотя из его уст звучало, тай-м, тай, тай-м, или доносилось откуда-то, хрон-хрон-хрон, это жевала лошадь в стойле, или хроно, хрум, врумо, врем-я. Так и родилось название хроно, то есть время. В общем, название родилось как-то так. А вот название самого прибора…С этим сложнее. Опять же Тай-М. Мумо бурчал себе под нос, - раз, щас, раз, щас, - Почему ты экономишь на твердых шипящих, - возмущался Ару, слушая песни Мумо из соседней комнаты, - Почему щас, пусть уж будет час, к примеру, - Час? Мумо откладывал инструмент в сторону, задумывался и снова повторял, - Час. Учитель, а почему бы мне не назвать прибор «час»? - Малыш, а почему в единственном числе? Ты же не думаешь, что этот экземпляр останется первым и последним. Тогда пусть будет уже – Часы! На другие языки переведем потом. Здесь, в славной Кордобе одной транскрипции вполне достаточно… Старый осёл вошел в комнату, делая небольшой перерыв в собственных занятиях, - Х-м, забавные штуки, а с водой интереснее, хоть и более громоздкие получаются. Ты где такие минералы нашел? Вроде, я рядом был. Прекрасный голобуй оттенок, первоклассный кварц. Ару взял кусочек, поднес к горелке, - Я всегда завидую тебе, когда ты что-то берешь своими пальцами. Черт, ну вот, опалил копыта, теперь будут думать, что кого-то смолили, хе-хе. А все же кристалл поменял цвет. Ладно, будет баловаться. Положил на стол нагретый камень, внимательно рассмотрел часовой механизм, - Да, такой тонкой работы никто не сможет выполнить ловчее тебя, как поделил пространство? - На десять секторов, учитель, по числу пальцев на моих конечностях, - Разумно, очень разумно…Он еще некоторое время изучал хитрый механизм с большим количеством зубчатых колес, затем многозначительно вздохнул и добавил, - Я вчера встречался с их первосвященником и знаешь что, оказалось, что они почитают святую дюжину, число двенадцать, - Почему? - Хороший вопрос. Он рассказал мне притчу о двенадцати мулах, которые вывезли некий ковчег с древнейшими письменами в день Катастрофы. Первосвященник мне называл их имена. Я не запомнил. Да это и не важно. Знаешь, что, Мумо, ты можешь изготовить еще один прибор, разбив поле на двенадцать секторов, - Гм, мне придется все переделать, хотя, - он задумался, что-то записал на пергаменте, просчитал и успокоившись заявил, - Хорошо, правда, однако, кое что мне придется заменить. Двенадцать, так двенадцать… Урок музыки. Если кто-то Вам будет говорить о том, что на свете есть что-то более важное, чем Вы сами, не верьте. Ничего более важного, чем Вы, для Вас нет и быть не может. И если найдется что-то, что в минуту смутных треволнений сможет утешить Вас, дать наслаждение Вашей истрепанной душе, то будьте уверены, этим нечто будет музыка… …Музыка… Мумо не знал что это такое, но он бесконечно чувствовал, что именно музыка всегда звучит в его мозгу, сердце, душе тогда, когда ему этого хотелось. Подвывая речным струям, ветру, бог знает чему, при этом делая то, что ему безусловно нравилось, он мурлыкал себе под нос невесть что, мелодией это назвать было невозможно, но ему, самому, казалось, что это и есть та самая музыка, о которой он так много слышал, но ничего не знал. Поэтому предложенный ему курс настоящей, взаправдашней музыки Мумо казался чем-то замечательным, по-настоящему волшебным. И еще, ему виделось, что он может предложить музыкантам нечто незнакомое им, делающую их работу вполне осознанной. Над этим Мумо думал давно, и ему казалось, что он придумал простую формулу, или скорее, систему знаков, значков, которой можно описать все звуки, и с их помощью сочинять новые, прекрасные и нет мелодии. Это было вполне увлекательно. Однажды, он работал над теорией простых чисел, мудрил, ничего интересного, путного не получалось, поэтому Мумо скреб по прутику ножом, изготовленным Ару из настоящего железа. Нож был не слишком острым, поэтому кора ивового прута, с длинными волокнами, скорее не резалась, а соскабливалась, что несколько огорчало Мумо. Он напевал, как обычно что-то, при этом, на самом ему неприятном звуке с усилием надрезал кору, - Да, - утвердительно выпалил Мумо, раз ты так звучишь, будешь «да». Затем он извлек из себя самый высокий звук, какой только мог. Звук был настолько высок и гадок, что Мумо, нисколько не сомневаясь, отметил его на ивовом прутике намного выше первого звука. «Си», что означало на кардобском языке «да», - От «да», до «да». Да, от «да» до «да». Именно так. Он попытался пропеть звуки между двумя отметками. Звуков набралось с десяток, затем он надрезал кору с обеих сторон и осторожно (благо тело прута под корой оказалось влажным) стянул получившийся цилиндр с отверстиями на его поверхности, затем дунул несколько раз, закрывая непослушными пальцами отверстия попеременно. Звук был сипящий, негромкий. Мумо подумал, вспомнил, как он свистел, заложив пальцы в рот, и сымитировав это, засунув в цилиндр кусочек прута, наконец, добился того, чтобы звук стал выше, чище и громче, - Вот и славно, только дырочки надо расположить поудобней. Подумаем… …Первая лекция. Как славно, сегодняшнее утро выдалось, вернее, удалось. Кидало свои теплые, золотисто-прозрачные лучи, которые пронизывали пространство комнаты, запутавшись в летающей пыли, и казалось, свет пробирается сквозь мутную, теплую пелену. Мумо открыл глаза, лежал, наслаждаясь видением, и ему самому не верилось, что все это происходит с ним. Сегодня первое занятие. Прибор, часы с секундомером стоял на столе, показывая между шестой и седьмой отметками, - Еще рано, однако, лежать не хочу… За дверью слышались шаги, - Это Ару орудует, - улыбнулся сам себе Мумо, - Старик всегда вставал рано, затемно, - А чего тянуть осла за хвост, - повторял он, - тем более, если осел старый… …Студент, как это волнительно и приятно. Его окружает шумная толпа молоденьких ослов и ослиц, - Какие они милые… Мумо вглядывается в их мордочки. Конечно, они все разные, но Мумо они кажутся одинаковыми, одинаково красивыми… …Студенческая аудитория, какой бы она не была, войдя в нее впервые, каждый ощущает щемящее чувство повседневного обновления. Если вы не знаете, что такое ваша первая студенческая аудитория то и говорить не о чем. А если знаете, ведаете, стало быть, речь и о Вас, бывшие, настоящие студенты… …Так вот, аудитория. Сияние, которое исходило из нее, могло показаться настоящим волшебством. Отворилась тяжелая, точеная дверь и нежный кремовый свет вырвался навстречу входившим в него. Как это получалось, неизвестно. Вернее, понятно и очевидно, однако…Все это могло происходить от того, что в сводчатом куполе потолка, в самой его вершине, зияло небо, словно восклицающий звук «О». - Око, - тихо произнес Мумо, - Что ты сказал? – послышался приятный голос справа. Мумо повернул голову на звук…Молоденькая ослица, наверное, ненамного старше Мумо, смотрела на него не отводя взгляда, улыбалась, - Ты тоже подумал, что это глаз, глаз того, кто там, - ослица кивнула головой в сторону неба, - не так ли? - Да, наверное, - смутился Мумо… В аудитории – шумно. Каждый занимал понравившееся место. Аудитория шла привычным амфитеатром. Вместо скамей, белый тесаный камень, с углубления для сидения. Немного неудобно, но ничего не поделать. Мумо приглядел местечко и уже направлялся к нему, чтобы занять, но тут на его пути оказалась все та же ослица. Она проворно уселась, показывая Мумо место, справа от нее, - Это теперь будет твое, хорошо?… - Как тебя зовут, - спросила она, протягивая тремя пальцами финик, - Благо дарю, - только и смог ответить Мумо, - Мумо, - беря угощение, - Так это ты сын бога? Тогда дари, Мумо. С твоими пятью пальцами ты можешь нарвать для меня гору фиников, и не только… - Лилия, меня зовут Лилия, - ослица улыбнулась, и ему показалось, что она ему нравится… В аудиторию вошел тот, кого звали преподаватель. Это был грузный, очень грузный осел. Его сгорбившееся тело словно говорило всем, - Меня не трогайте, не надо, жизнь и так меня согнула, и не спрашивайте, что стало причиной этому…просто, жизнь. Однако, взойдя на кафедру, взяв двупалой рукой стек, преподаватель, совершенно неожиданно, преобразился. В его старческом облике что-то промелькнуло, и Мумо вдруг увидел, да, да, именно увидел, что перед ним совершенно молодой осел. Наверное, так легли тени, голубые, зеленые, розовые… …А, вот Вы какой, розовый юноша, - фальцетом пропел преподаватель. - милости просим на наш курс. Меня ректор предупредил, что Вы будете здесь…Наверное, я рад… В аудитории зашумели, - Тише, студия, это касается только новенького… Профессор еще немного прислушивался к гомону, затем неожиданно громко стукнул копытом по кафедре, - Я же сказал, тишина… Мумо, украдкой взглянул на Лилию, она, в свою очередь, посмотрела на него, улыбнулась, - Не обращай внимания, он добрый, это он только для вида… Далее шли фразы о гармонии, о том, что это просто, потому как только из простоты могут возникнуть стройные звуки, соединяющиеся в мелодию. Преподаватель, имени его Мумо не расслышал, достал странного вида инструмент, напоминающий собою рог молодого месяца, который каждый вечер являлся на небе. Дивным образом менялся, утрачивая худобу, а вместе с ней и изящность изогнутые рога… - Кто знает, что это? – голос преподавателя дрожал от нетерпения, - Рога, - послышался несмелый голос из студенческой гущи, - Сами Вы, молодой человек, рога. Ну, кто знает? - Это абрикос, ветка от абрикоса, в который попала молния. Он рос в нашем саду… - Верно, девонька, садись… Да, этот тот самый абрикос, ветка, которая была сбита грозой и подобранная мною сегодня запоет, я надеюсь, приятным голосом. И Вы, дорогие мои слушатели поможете мне в этом. Кто осмелится? Может Вы, молодой осел, кажется, Вас зовут Мумо? - Вставай,- прошептала Лилия, - он тебя зовет… Мумо приподнялся, оглянулся по сторонам. На него были устремлены взгляды присутствующих, - Ну, что Вы там торчите, спускайтесь… …Амфитеатр аудитории раскрыт перед ним… Только теперь, во время урока Мумо смог по-настоящему оценить пространство аудитории. В отличие от того, что ему приходилось видеть во дворцах, здесь по-особому. Впечатление складывалось из того, что белый камень светился непередаваемым цветом, наверное, потому, что он знал - служит красоте, и еще от того, что глаза студентов тоже светились евероятным светом. Раскосые, широко расставленные, а то и наоборот, излучали нечто, что бывает лишь в пору безгрешной юности. Насмешливые, однако добрые, направляли отраженный свет на него, по той единственной причине, по которой он сам, Мумо, смотрел на каждого из них. Молодость… - Вот и здорово, - профессор попытался согнуть ветку еще больше, небольшая щепа, кусок шершавой коры, оставшийся после чистки, не выдержав с треском оторвался от места и немилосердно кольнул преподавателя в лоб… - Вот те на, - засмеялся профессор, за ним рассмеялся весь зал, - Ну, ладно, - разве никогда не видали, как щепки летают? - Смех повторился, - Все, успокоились, - Он тер внешней стороной копыта ушибленный лоб, - Теперь, Мумо, возьмите там, - он указал на стоящий за кафедрой ящик, - так называемые струны…Да, да, именно струны…Тогда он не знал, как называются эти тонкие, длинные нити, напоминающие паутину… - Бери, вот те, да, подлиннее…Не бойся, они прочные…Теперь иди сюда, нажми на это место коленом и не отпускай, а то и тебе от деревяшки перепадет… Несмотря на неуклюжие копыта, преподаватель, помогая себе ртом, связал на конце самой длинной струны петлю, накинул ее на конец удерживаемой Мумо ветки, затем завел нить за ветку и с силой натянув ее, ловко закрепил, прочным узлом, - Можешь отпускать, теперь не сорвется… - Отлично, всем видно, что получилось? - Оружие, - раздался голос вновь вошедшего, - Из такого мой отец в летающих ящериц стреляет, - И что, попадает? - А как же, и я попадаю… …Это был Гхар, тот самый бегун, которого Мумо приметил в циркусе. По- всему, веселый молодой осел был заводилой, с его появлением с мест посыпались приветствия и шуточки его друзей, на что старый профессор не обращал внимания, - Студент Гхар, - ирония профессора в голосе, выдавала его волнение, - А разве вы не отстранены мною от занятий, до тех пор, пока декан факультета не даст Вам разрешения на их посещение? Весельчак приблизился к кафедре, протянул кусок пергамента, - Вот, профессор Шамаш, записка от отца, Старик скривил рот и, перешел на шепот, - Я же просил тебя, не называть декана Талила отцом в присутствии всей аудитории, - А не всей? - съязвил юноша, - С тобой говорить, что полыни наесться. Ладно, иди на место, зачет сдашь попозже… Мумо с любопытством наблюдал за происходящим, не переставая улыбаться. Гхар заметил Мумо, но сделал вид, что не обратил на него внимания. Он поднимался по ярусам аудитории, приближаясь к тому самому месту, на котором недавно сидел Мумо. Так и есть, весельчак уселся рядом с Лилией. Молоденькая ослица что-то шепнула ему на ухо и до ушей Мумо донеслось, - Что, вот это розовое чудовище будет здесь сидеть? - Да, вот это розовое чудовище будет здесь сидеть, - твердо заявила Лилия, ты понял меня?.. - Тише, молодые люди, а ты, Гхар, сядь где нибудь, что б я тебя не видел и не слышал…Мумо показалось, что задиристый малый оскалили зубы, давая понять ему, - Берегись… - Все, - профессор, в который раз стукнул копытом об пол, - Хочу слышать тишину… Как уже заметил один из Вас, это устройство действительно напоминает оружие, однако в отличие от него, мы никого не будем убивать, разве что нестройный пением. Продолжим занятие, нам еще необходимо натянуть с десяток струн, что бы что? – Аудитория ответила хором, - Деревяшка запела, - Правильно, деревяшка запела… Не успели лучи светила переползти с одной половины кафедры на другую, устройство, инструмент, как называл Профессор Шамаш согнутую ветку с натянутыми струнами, практически был изготовлен, оставалось лишь одно, испытать его, - Ну, что, Вьюнош, вперед, чего Вы ждете. Мы все хотим услышать дивный звук, извлекаемый Вами из того, что мы с Вами смастерили… Мумо, несмело, ловчее приспособившись, тронул струну, кажется, пятую. Чуть дребезжащий звук вызвал лишь раздражение и смешки в аудитории… - Нечего смеяться, я посмотрю как Вы сами здесь будете выступать. Между прочим, это касается каждого… - Надо настроить, - несмело высказался Мумо, - Хорошо, правильно, но как? Мумо, не дожидаясь очередного замечания, достал из внутреннего кармана своей новой накидки ту самую дудочку, свирель, которую он смастерил недавно. Поднеся свирель к губам он осторожно извлек первый звук, зажав, отверстия пальцами. Он даже закрыл глаза, от напряжения на его лбу выступили градинки пота. Ну… Звук чистый тонкий, красивый, что ли, не испорченный червоточинками дыхания, однако несильный понесся к верхним ярусам амфитеатра, - Ничего не слышно, - раздалось сверху, - Надо тише себя вести, тогда и услышишь, - парировал профессор Шамаш, Мумо прислушался, начал сначала. Звук, словно выкрик, пронизал аудиторию, затем второй, третий…Свирель – запела. Мелодия, случайная, еще не придуманная, все же упорядоченная движением пальцев Мумо, заставила аудиторию примолкнуть, прислушаться так, что кроме ветра, играющего что-то свое в вышине и звуков, издаваемых крошечным инструментом, ничего не существовало… - Прекрасно, замечательно, вьюнош, Вы и вправду, - профессор замялся подыскивая слово, пожевал толстыми губами, не найдя подходящего, продолжил, - оправдываете некоторые россказни о Вас… - Теперь давайте, попробуем настроить наш инструмент, - сделав паузу, добавил, - Извиняюсь, а сколько на Вашей этой свистелке дырочек? - Не дырочек, а отверстий, - поправил профессора Мумо, - Ну, да, отверстий, - Одиннадцать, - Одиннадцать, странно, какое-то кривоватое число, а почему, скажем не десять. Ведь у тебя десять пальцев, когда ты закроешь все дыр…, отверстия, то должен остаться один звук, прямой? - Верно, но оставил еще одно отверстие, чтобы пел ветер… - Гм, ветер, это интересное решение. Другими словами, ты даешь свободу звучанию…Говоришь ветер? Прислушайся, - Профессор Шамаш указал на отверстие в куполе аудитории. И действительно, сегодняшний, разыгравшийся ветер все пел под куполом свою собственную мелодию, - Слышишь, свиринькает, свистит значит…Тогда назови свои инструмент – ветер, по нашему флат, значит Флата.. - Хорошо, пусть будет флата… - Натягивай, подтягивай, что стоишь, нам еще сыграть на нашей ветке надо, уже пара заканчивается, а мы все возимся… …Пальцы у Мумо, от натяжки струн болели, - Ничего, это от непривычки, зато послушай как вышло. Профессор, тонким копытом пытался дергать каждую струну. Что-то не то. Тогда он сел на пол, зажал инструмент между коленями и попытался играть уже двумя руками - лапами. Получалось не очень, - Ну, - обратился он к аудитории, - услышали? Вот что можно сделать из простой абрикосовой ветки и нескольких струн, изготовленных умелым ослом. А ну, вьюнош, давай вместе сыграем, я на струнах, а ты на флате, наиграй мелодию… Мумо бросил взгляд на сокурсников, на мгновение остановил его на Лилии, та отвлеклась, что-то искала в сумке, закрыл глаза, сосредоточился и заиграл…Грустная, как вечерний теплый закат, мелодия, сперва, несмело, затем набирая силу разливалась под сводами зала, поднималась к вершине купола, соприкасалась с ветром и небом…Мумо играл, профессор Шамаш подыгрывал, перебирая странами, наконец обе мелодии встретились, неожиданно переплелись и зал услышал музыку…Эта музыка – слепок их жизней, одной – молодой, другой – старой, обе выбрасывали в пространство воспоминания, огорчения и радости, вместе получалось – хорошо, что живы… - А записать эти звуки можно? – раздался голос Гхара, - Можно, - мелодия оборвалась, - Профессор, разрешите? Старик кивнул головой, - А, делайте что хотите, такую музыку не дали доиграть…Профессор Шумаш покинул кафедру, стал собирать разбросанные на полу струны. Мумо подбежал, помог старому ослу, - Идите, голубчик, у нас осталось не так уж и много, - профессор замялся, - Времени? – Мумо, улыбаясь посмотрел на недоумевающего профессора, - Как вы сказали, времени? Вы знаете, что такое время? - Да, профессор, - Мумо достал прибор с циферблатом и стрелками, - Еще три деления, профессор, успеем… Подойдя, вернее, добегая до доски, беря в руку березовый прут с обуглившимся концом, быстро начертил горизонтальные полосы, их было пять, как пальцев на руке. С правой стороны, начиная снизу, на каждой из линий начертил кружечек, затем, указывая прутиком на нижний, басовито пропел, - Й-я-а-х, подошел к абрикосовой ветке с натянутыми струнами, зацепил пальцем струну, та пропела в унисон, - й-я-а-х, Этот звук я назвал «До», - А почему «До»? - не унимался Гхар, - Доминус, по-латински, еще нет такого языка, но будет, значит - Господь, на моем языке звучит как, Й-я-а-х… Затем, указал на вторую строку и кружек на ней, - Ре, - звук оказался резче, - резидиум, или рерум, действительное, или сущее, по-всякому назови, ну а мне ближе а-г-и-с-а-н-т… - Ми, - затянул профессор, баском, мираж какой-то, - Точно, - миракулум, чудо, - подхватил пение на октаву выше, Мумо, - можно погорячее, поднял звук на полтона, - мажор, главнее? - Нет, мальчик, минор, мягкий, - перестроил лад профессор… - Занятию конец, не выдержал Гхар. Студенты, зашевелились, затопали ногами, - Что за шум, я не объявлял окончание занятий, - профессор Шамош, подслеповато щурился, но улыбка выдавала его прекрасное настроение, - Так тень, уже на кафедре, - Ладно, что с Вами поделаешь, до следующего занятия, прошу помнить, то, о чем мы сегодня говорили, - А о чем мы сегодня говорили? - не унимался Гхар, - А Вам, Гхар подготовить и доложить о модуляциях, понятен вопрос? - Ну, не совсем, профессор, - он оглядывался по сторонам, ища подсказки, наконец поняв, весело выкрикнул, - А мы этого не проходили, - Вот и хорошо, прочтешь нам всем лекцию, заодно и хвосты подтянешь, - Хвосты подтянешь, хвосты подтянешь…Самые ловкие и смелые стали хватать Гхара за хвост, тот увертывался, скалил белые зубы…Аудитория быстро опустела… - Как жаль, вьюнош, что Вас с нами не было на прошедших занятиях, теперь и умереть не страшно, есть, кому заменить. Чего Вы улыбаетесь? – профессор складывал инвентарь, - Мое пребывание на этой кафедре скоро окончиться, чувствую, что этот семестр – последний. Ну, что скажете? Примете мой пост? - Не знаю, профессор, правда, я ведь ассистент главы кафедры математики, лекции посещаю по его совету, - Правильно, и совет толковый и студент толковый. Я поговорю с ректором. Вы молоды, шустры, как я погляжу, такую девчонку закадрил, - профессор сухо засмеялся… - Да, так что, можете заходить ко мне, я Вам отдам мои конспекты, они Вам очень пригодятся, и как математику, тоже…Они помолчали, - Ну, идите, ослик – полубог, Вас уже ждут… Архивариус Ару. …Есть моменты (наверное, это слово, момент, появится позже, но его уже прокатывал на небе язык образованного осла), когда, все, что произошло за период твоего, не важно, пребывания на Огневой земле становится настолько очевидным и понятным, что выстроить линию событий не представляет особого труда. Так, или не так, но само по себе рождается понятие мудрости, любомудрие, философия. Именно, философия… …Архивариус Ару, должность не слишком утомительная. И правда, что такое архивы Университета. Это прежде всего склад учебных работ, успешно сданных студентами за всю историю учебного заведения. Непыльное, конечно дело, хотя как не пыльное. От долгого лежания на полках, всякого рода глиняные таблицы, дощечки из мягкого туфа, папирусы, а так же пергаменты из плохо выделанной шкуры, толи от частых подземных толчков, толи, от того, что просто так лежать было лень, создавали такое количество разнообразной пыли, что постороннее лицо, входя в хранилища архива, невольно ощущало дивный привкус на губах и странный зуд в области глаз. Сперва, «лицо» покашливало, улыбаясь, мол не привычно вот так, наново, затем, терла копытами глаза, сопровождая все это надрывным кашлем. Но, когда на глаза накатывались слезы, которые удержать никакой возможности не было, а в добавок их душил сухой кашель, становилось совершенно очевидным, пора на воздух. Именно по этой причине, провести инвентаризацию архива, практически не представлялось возможным. Только не Ару. Вот для кого заполненное до отказа, казалось, ненужными фолиантами помещение стало не то, что желанным и жданным, домом родным. И это правда. Небольшое жилое помещение, примыкающее к архиву, уютное, обжитое теперь, практически полностью принадлежало Мумо, по той простой причине, что Ару переселился в архив. Удобно разместившись на полке, которую он освободил от хлама, черепков, с нечитаемыми надписями, Ару устроил что-то наподобие птичьего гнезда, где и отдыхал в перерыве от работы архивариуса и чтения. А читать было чего. Правда, правда. И вчитываясь в рукописи неизвестных ему существ, ни рода которых, ни вида Ару не знал, он беспрепятственно мог путешествовать по планете, наслаждаясь той свободой, о которой и мечтать не мог. Только изредка, несколько раз за семилуние его вызывали к ректору, или на совет деканов, о чем-то спрашивали, просили сделать то-то и то, и снова – свобода…Ему удалось составит каталог рукописей, клинописей, пергаментов и папирусов, однако остаток, а это большая часть архива, все еще была нетронутой, - Да, жизни не хватит, поздненько это я сюда добрался. Ну, ничего…Он вздыхал, с шумом выпускал воздух, присаживался к конторке и с упрямством осла, принимался за работу… …Ему порою казалось, что такого понятия как время вовсе нет, только хитроумный прибор, придуманный Мумо, напоминал о том, что с каждым перемещением стрелки по циферблату, его остается у него, Ару, все меньше и меньше. Теперь, погруженный, в воспоминания иных существ, про то, что виделось, как думалось, о чем думалось, Ару стал понимать всю огромность мира. Оказалось, что карта, которую они нарисовали на шкуре старого воина не единственная и не первая карта земель. Таких, Ару насчитал с десяток, а то и больше. И карты эти показывали ему, что те, кто их начертал походили на странных существ, они стояли на задних ногах и у них было по пять пальцев на руках и ногах, - Ну, прямо Мумо…Он живо представлял себе, как розовый осленок ловко становится на задние конечности, выгибает спину, и берет рукописи с верхней полки, - Эй, мальчуган, а ну, положи на место, хочешь взять, спроси разрешения… Ару улыбался своим мыслям, - Ну и нет, это совсем не фантастично. Мир полон загадок, кто эти существа, например? Когда и где обитали? Вопросы, вопросы, вопросы. Оказалось, что за рекой, где простираются бесконечные леса, водятся странные и страшные существа. Их называли живущие, или животные. Некто Парк, составил мудреную классификацию, куда попали и ослы. Язык, на котором был составлен документ, Ару понимал с большим трудом. Буквы, как, впрочем, и незнакомые символы, в принципе своем составлены по образу его родного языка. Но вот их сочетания…Ару чертил их снова и снова, сопоставляя, переставляя… При этом его мысли были далеко от текстов и символов, они кружились где-то в окрестностях, улетая за облака, украдкой заглядывая за конусы вершин неизвестных гор, ощущая всем своим естеством исходящую угрозу из тех мест, которые скрыты от него черными, и сахарными горами. Он их так и назвал, «Сахарные горы»… - Что там, кто они, жившие там, и почему ему, Ару, так страшно? Конечно, он этого не знал. Но чем больше Ару углубляя в всякие там истории, тем сильнее возникала тревога. Несчастные жители Кордобы, еще безмятежные, в сущности наивные ослы, мулы, лошади. Архивариус листал пыльные страницы, и словно уже видел, то, что их тихое и мирное существование, в том числе и его, в этом славном месте, лишь временный привал, перед дальнейшими приключениями. Ему вспоминалось их знакомство со славным розовым осленком, - Ведь, считай, это произошло вот, вот, недавно. Как свежи воспоминания, еще не наросла роговица на сбитых копытах, еще касается его шерсти то языки огня, то иглы лютого холода, а глаза продолжают слезиться от ветра пустыни и гор. И вечный голод, напоминает о себе желудочными спазмами, но все это ничто, в сравнении с тем, что молодой бог, Мумо, причина уничтожения Мира спокойно спит в соседней комнате. Нет, конечно, он замечательный, юный осел, добрый, добрее и не сыщешь, и Ару привязался к нему, как к своему осленку, но… История богов, всех, которые, так или иначе, попали в архивные летописи в той, или иной степени (и здесь степени) напоминали деяния Мумо, маленького, тщедушного осла. Посудите сами. Освободив своих единоплеменников от тирана-отца, был ими осужден, предан изгнанию. И только его первые следы появились на горных тропинках, как мир, которому он принадлежал, исчез, будто того и вовсе не существовало. А, как он изменил жизнь самого Ару, раба, который ничего со своей рабской судьбе уже и не ожидал, кроме мучительной смерти? Откуда у него, несмышленыша, ни дня не проучившегося чему нибудь такие обширные знания, без которых (дальше патетика) развитие ослиного общества вообще не возможно? Кто это мог объяснить? И сейчас, его «Часы» стали не только предметом удивления и восхищения, но и прибыльным делом, чего уж тут. После же посещения лекции по теории музыки, бедный профессор Шамаш, хотел подать прошение об отставке, в виду того, что его студент, впервые пересекший границу класса, просто перевернул всю науку о звуках. Теперь об этом только и говорили в Университете. И потом, Мумо розового цвета. Скажем, последнее обстоятельство и не особо важно, если бы не его пятипалость, а этот, решающий признак, по верованиям жителей Кордобы и есть примета бога, или его сына, что для них одно и тоже. По этой причине Ару и особо печалился, пытался не тревожить Мумо, однако, будем видеть дальше, только вот тревога и мрачные предчувствия не давали старому Архивариусу спокойно уснуть… - Вот, брат Ару, и подумай. Хорошо здесь и сейчас, в славной Кордобе и ночью…Небо полно ярких огней звезд (так их назвал местный астроном, как его…), месяц, потерял свой ковш, набряк, словно беременная ослица. В рощах, что на сопках, брешут странные животины, напоминающие новорожденных ослят, однако свирепые, питающиеся ими, ослами. По небу снуют жесткокрылые…Хорошо! А где то там, за далекими горизонтами, в таком же душном архиве читает летописи кто-то иной, но тоже архивариус, и может статься так, что именно сейчас думает о нем. А может это вовсе не архивариус, и находится он намного ближе, а может это осел-цыган, Пуриц? А что у него нового?.. Корчмарь Пуриц. Все дело в колесе… …Конечно, о многом размышлял мыслитель Ару. Многое ему по норову, по нутру, по плечу, только читать чужие мысли ему еще не положено. И, правда, о чем думал, к примеру, Пуриц, черный косматый цыган, Ару сказать не мог. Так о чем же думал черный цыган, Пуриц, тогда, когда Ару прослушивал ночь? А думал он об том, как выпить рюмку…Нет, это не отсюда…А думал о простых вещах, о том как заработать лишний золотой, о том, как сделать так, чтобы пиво быстрее созревало, о том, какие заманчивые ляжки у той вон ослицы, которая каждое утро ходит мимо его корчмы… Пуриц просто пил. Нет, не то, чтобы пил по-черному, нет, он выпивал, наслаждаясь сытой жизнью, об этом его мысли, а всякая там философия…А-а, живем только раз. Только раз? Отхлебывая из глиняной корчаги свежее пиво, настоянное на зернах тмина он, глотая горьковатую жижу, все же тревожился. - И он тоже? – спросите Вы, да и он тоже. Но о чем ему, плуту и пройдохе, попавшему в рай беспокоится? Наверное, не о чем, однако… Его цыганская порода заставляла его держать нос по ветру, и это так. Да, его предприятие, за то короткое время пребывание в Кордобе удивительным образом разрослось. И это происходило настолько само по себе, что Пуриц, ради того, чтобы проверить догадку несколько лун к работе не прикасался. Просто, разгильдяйничал. Ходил вокруг да около. Ему кричала грудастая помощница, - И чего ты там слоняешься, тут привезли продукты, кто все это будет принимать? И что, Пуриц пальцем об палец не ударял, а все разложено, прибрано, все на своих местах… И так, во всем. Деньги – всегда на месте. Ни единой монеты не пропадало, как тут не поверить в чудеса - Странное дело, - размышлял Пуриц, - не по ослиному это. Вернее, совершенно по ослиному. Почему? Пуриц потягивая густое пиво, так размышлял, - Вот, остался живой. Такое кругом творилось, такое происходило, жуть. Вспомнить, и самому не верится. Странно, я все забыл. Нет, правда, все. У меня были родные, друзья, дела…ничего не помню. Словно другую голову приделали и раз, все пошло…Помню, как шли, как с повозки летел, заснувши, долго смеялись…Пуриц смеялся, пиво из кружки выливалось на ноги, стекало по жестким иглам шерсти на земляной пол, отблескивало алым, словно кровь… - Все в землю, все в землю…И земля в ответ натужно гудела, толкаясь, как младенец в утробе матери, и казалось, что там, за крышами языки злого пламени…Нет? Померещилось, слава богу…Слава богу…Богу…И опять перед ним возникал образ страшного. Черного косматого, рычащего, переворачивающего все и вся… - Нет, это не Мумо, розовый осел здесь не при чем. Как может он, недоносок, в сущности пшик влиять на судьбы других ослов, ладно других, его судьбу? Этого быть не может. Однако уронив полупьяный взгляд на циферблат часов, стоящих на прилавке, и на те, что были выставлены в витрине, Пуриц в тот же момент откинул порочную мысль и отрезвел, - О чем это я, прости, прости Мардук, бог всемогущий, не карай меня ничтожного осла. Я лишь покушать хотел, - он смачно отрыгнул и тут же вспомнил о том, как сломалась ось у повозки, лун пять тому… …В корчму привезли посуду, разовую, из сырой глины. Повозка, запряженная парочкой рабов, с трудом передвигалась – перегрузили. Оно и понятно, посуда еще не достаточно просохла. Ну, и ослы, еще те лентяюги. Короче, перед самой корчмой небольшая ямка. Колесо угодило прямо в выбоину, ось не выдержала, и… К ужасу Пурица, это была та самая повозка, с деревянными колесами, оббитыми железными полосами, их повозка, которую смастерил Ару и Мумо, - Боже мой, боже мой, - запричитал Пуриц, - что будет? - Плохой знак, ой плохой, - запричитал черный осел. От страха и ужаса, ожидая близкую расплату, Пуриц закрыл глаза, вжал голову в плечи …раздался громкий хлопок и площадь перед его корчмой заполнил невидимый зловонный газ. Один из рабов-ослов, тащивших повозку не выдержал и испортил воздух, - Чтоб тебя, - выругался Пуриц, а свидетели происшествия покатывались со смеху, наперебой пересказывая случившееся… Однако с той поры Пурица ни на мгновение не покидало чувство неизбежного наказания за все, что он уже сотворил, а главное, за то, что не сотворит. И он молился и пил… В конце концов выяснилось, что эти никчемные занятия не только не вредят делу, напротив, помогают. О том, что все необходимое стало происходить, как то само собой, Пуриц думал часто и в который раз убеждался, его нынешние занятия, питье и мольба, не прошли даром, все ослы и ослицы, находящиеся у него в работе, исполняли свои обязанности как пописанному. Ему даже не приходилось прикрикивать на них. Управлялась со всем одна грудастая ослица, имени которой сам Пуриц точно не знал, толи Асхурат, толи наоборот, Тарухса, он не помнил, да и зачем. Теперь он размышлял над тем, что делать дальше, вернее, что делать, он знал. Ему хотелось думать о том, что будет совсем дальше, дальше-дальше. Он даже захаживал в храм. А вот там, зияла огромная светящаяся дыра, в куполе, к чему бы это и зачем, Пуриц не знал. Поэтому и тревожился. А может быть, это происходило еще и потому, что друзей своих он почти не видел. Поменяв собственную сущность, превратившись в багатея, что то все же потерял в себе, но что?.. Друзья не часто захаживали к нему поесть, несколько раз. Перекидывались словечками. Однажды даже подарили какие-то записи расчетов для игры в кости, он ничего не понял. И собственно эти странные механизмы, часы, принесенные Мумо, для потехи и на продажу. Те же, кто теперь были его друзьями, нет, вызывали у него чувство отвращения и презрения. Однако, угощая всю это дрянную свору, Пуриц все же наслаждался чувством собственного превосходства над ними. Ведь он запросто мог сделать так, что все они, до одного в один момент превратятся в его рабов. Все те, кто его окружал, пил за его счет и его здоровье, все ему должны. Может быть они считали, что точно его друзья, но знать не знали, что Пуриц, в сущности неграмотный цыган, все же выучился письму и очень аккуратно записывал все, что так или иначе кому-то отдавал. С каждым днем списки становились объемнее, а долги исчислялись немалыми суммами, и Пуриц уже точно знал, что вот еще чуть-чуть, и все эти, казалось близкие его товарищи по веселью и пирушкам, в мгновение ока превратятся в ничтожных существ. Он оттягивал этот момент. Почему? Просто, ни почему, так, хотел оттягивать и оттягивал. И чем дольше не решался это сделать, тем тревожнее становилось на душе, неуютно, несносно. Теперь он часто вспоминал своих друзей Мумо и Ару, одного, в качестве могущественного бога, другого в качестве единственного душеприказчика. Спасали часы. Да, эти замечательные механизмы. Они стояли на особой полке, на которой он выставлял самые ценные, дорогие товары. Такие как ляпис – лазурь и аметисты, добываемые в горах, неподалеку. Место это Пуриц держал в такой тайне, что даже те ослы, которые работали в шахтах, доставлялись на место с накинутыми на головы мешками и завязанными глазами. И то, откуда у него взяллись замечательные часы, Пуриц никому не сказывал – тайна, отсюда и высокая цена. Самая высокая цена… |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
