Сегодня, в августе, в восемь вечера по московскому времени, ко мне пришел Бог.

Я его, если честно, вообще не ждала. То есть когда-то ждала, конечно, звала – а потом перестала. И вот сижу теперь, как дура, растрепанная, в окно не смотрю и, временами отрываясь от работы, привычно жалею себя. Все как всегда.

И тут – здрасте.

Стоит на пороге Бог, как есть, прямо с облака: шляпа старая, борода седая, тельняшка мятая, а на правой щеке отпечаток чьей-то пятерни. От кого-то, видно, уже по роже получить успел. Смотрит на меня – ну прямо как дед на любимую внучку.

- И зачем, - размышляю я вслух, - приперся? Я тебя не ждала.

- Поговорить, - заявляет Бог и кивает на увесистую сумку на своем плече. В сумке что-то глухо шуршит, как ежики ночью в траве.

- А кто тебе сказал, - интересуюсь я, - что я с тобой вообще разговаривать буду?

Он пожимает плечами.

- Мне уйти?

- Ладно, - отвечаю я, помедлив, - заходи, раз пришел. Лучше поздно, чем никогда. Только учти: я не пью. И кофе тоже.

- Знаю, - рассеянно отзывается Бог, идя за мной по коридору. – Только чай, преимущественно черный, чаще всего в пакетиках, потому что заваривать лень.

И вот мы сидим в моей маленькой кухне, всяким хламом заваленной, молчим, пьем чай – Бог сам заваривал, три ложки на чашку, залить кипятком, подержать, слить, еще какая-то хитротень – и друг друга рассматриваем. И оказывается между прочим, что хороший чай, если его заваривает кто-то другой, а не ты, удивительно вкусен. А может, все дело в компании, я уж не знаю… Бог рассматривает меня спокойно и с интересом, я его – с вызовом, зло и прямо вот совсем ругательно, ругательно прямо сейчас.

- Зачем пришел? – повторяю я грубо.

- Звала – вот и пришел, - улыбается он.

От такой наглости у меня, как у той вороны, аж «в зобу дыханье сперло» - в прямом смысле. Ну ничего ж себе!

- Где ж ты был, - прокашлявшись, почти кричу я, - год назад? Когда я тебя звала, когда ты так мне был нужен? Где ты был, сука, когда я в больнице рыдала? Я тебе молилась, когда наркоз давали, ты меня услышал?! Правильно я в тебя верить перестала, когда проснулась потом! Да если бы хоть на каплю, хоть на крошечку мне тогда помог, я бы ради тебя… я бы… Где ты был, когда меня Сашка бросил – без денег, без работы, без ничего, даже съемную эту ребята вскладчину оплатили! Я с голоду подыхала, а ты…! А когда меня с работы уволили?! Где??

Я задыхаюсь, кашляю. Сиплю, едва выровняв дыхание:

- Хорошо, что почти сразу новую нашла, а то бы… - и жадно отпиваю большой глоток.

- Да, - невозмутимо соглашается Бог, - им был нужен хороший редактор. А тебе – нормальная зарплата и ближе к дому. Остальное – мелочи.

Я обжигаюсь, давлюсь горячим чаем.

Потом хватаю кружку и швыряю в него. А он – хоп! – и кружку на лету ловит. Ставит осторожно на стол и доливает мне еще.

Я реву. Бегу в ванную, долго сморкаюсь и всхлипываю. Из кухни в это время доносится негромкий шум, стук ложечки о чашку.

- А варенье, - невозмутимо говорит Бог, когда я снова выползаю – красная, мокрая, с распухшим носом и прилипшей ко лбу челкой, - у тебя вкусное. Сама варила?

- Знаешь же, что сама, - огрызаюсь я. – Жрать-то что-то надо было. Хорошо, баб Шура вишней угостила…

- Хорошая у тебя соседка, - кивает довольно Бог. – Едва-едва уговорил ее здесь поселиться. Зато теперь она не нарадуется – и первый этаж, и окна на юг, и поговорить есть с кем.

Я снова давлюсь и кашляю, и Бог невозмутимо хлопает меня по спине жесткой ладонью.

- А кстати, - добавляет он, - Сашку твоего через месяц кинули крупно. Все ушло, как с куста.

- Знаю, - бурчу я. – Бог не Тимошка…

И осекаюсь.

- Не Тимошка, - соглашается он.

И мы опять молчим, приканчиваем сушки с тарелки на столе и наполовину опустошаем вазочку с вишневым вареньем. Первое, кстати, варенье, которое я сама варила, никогда не умела это делать да и не хотела, если честно. Спасибо баб Шуре за науку – оказалось совсем не так сложно.

Солнце медленно прячется за спину двенадцатиэтажки напротив. Я встаю, отдергиваю штору - теперь в квартире хоть как-то можно жить.

- Короче, - говорит Бог, когда мы заварили и наполовину выпили вторую порцию чая, - ты чего хочешь-то?

- Да уже ничего, - после паузы отвечаю я. – Говорю же, я в тебя уже не верю.

- Ага, - хмыкает он, - а орешь на все пространство: Господи, как надоело, Господи, когда это все кончится, Господи, за что мне это, да когда ж я сдохну!

Мне становится как-то неловко.

- Ну, - говорю, - это ж я не тебе, а так… в пространство… Фигура речи.

- Это у тебя фигура. А у нас – все принято, задокументировано, к делу подшито. У меня твоих заявлений знаешь сколько? две папки. Ангелы уже не справляются. Так что давай начистоту: чего ты хочешь?

Я молчу. Трудно вот так сразу. Бог не торопит, ждет.

- Жизнь я хочу нормальную, - говорю я, наконец, и глаза снова наполняются слезами. – Как у людей, как у человеков, а не… крыс подвальных!

- Это ты, что ли, крыса? - уточняет он.

- А, что ли, нет? – взрываюсь я и бросаю ложку. – Чуть стоит голову поднять, выдохнуть, кусочек тепла получить, так сразу – шарах! шарах! Сиди, тварь, и не высовывайся, твое место в темной норе! Хрен тебе, а не счастье! Х..й тебе, а не жизнь! И по морде, и по морде!

Ну, дальше неинтересно – я опять реву, он опять молча ждет.

Когда я худо-бедно прихожу в себя и в здравый смысл, на столе передо мной лежит колода карт. Большая, потрепанная, на рубашках – не цветы-листья, как обычно, а запутанный странный узор, словно кошка клубок ниток по полу гоняла-гоняла да так и бросила. Бог тасует их – мелькают узоры, чьи-то лица, пейзажи на оборотах – и раскладывает их на столе рубашками вверх.

- Выбирай.

- Что? – не понимаю я.

- Жизнь. Ты же просила другую. Выбирай.

Я разглядываю карты, не решаясь взять в руки. Рубашки их теперь не одинаково-пестрые: на каждой словно маленький экран, по которому бегут буквы.

- Выбирай, - повторяет Бог. – Но учти: у каждой есть сторона лицевая и сторона изнанки.

- И ты мне, конечно, изнанку не покажешь, - фыркаю я.

- Отчего же? Покажу. Все будет честно.

Я с опаской прикасаюсь к третьей справа. Беру… вчитываюсь в аккуратные строки – и в голове словно вспыхивает кино.

Художница по костюмам. Известность, слава, приглашения в столичные театры. Большая квартира в центре Питера, зарубежные выставки, интервью и гонорары. Счастье творчества, весь мир на ладони. Долгая жизнь. Трое мужей и два любовника.

- Интересно, - неуверенно говорю я. – А на изнанке что?

- Переверни.

Три развода, и каждый – со скандалом, с разделом имущества через суд. Надоедливая родня, то и дело пытающаяся пристроить через нее то сына, то брата, то племянника. Скандал с коллегой по цеху – попытка плагиата, ну это ладно, это можно не считать. Одинокая старость, неизбежные болячки. Второй любовник – альфонс, за глаза распускающий грязные сплетни. Умрет в своей квартире, и только через пять дней соседи вызовут милицию.

Бррр… Нафиг!

- Не нравится? Другую возьми.

Я послушно беру другую карту.

Библиотекарь в детской библиотеке. Тихая, спокойная, аккуратная. Муж и две дочери-погодки, любимая работа, пусть неденежная, но муж зарабатывает достаточно. Дети-читатели ее обожают и даже спустя много лет приходят в гости, приводят своих детей. Порядочные и разумные дочки, обе замужем и удачно, любящие внуки. Цветы на окнах, вышивки на стенах, с мужем – любовь взаимная и спокойная, даже умрут почти одновременно, с разницей в месяц.

А на изнанке что?

Сахарный диабет. Всю жизнь строжайшая диета, куча ограничений, к сорока годам - отказ от любимых поездок, куча денег уходит на врачей и лекарства. Сначала отрежут пальцы ног, и она перестанет выходить из квартиры, потом откажут руки. К пятидесяти она полностью ослепнет, в последние месяцы жизни почти не сможет слышать и выходить будет только на гемодиализ – три раза в неделю.

Нафиг-нафиг! Я поспешно отодвинула карту.

Что тут есть еще?

Бизнес-леди. Жесткий, уверенный в себе характер, стремительная карьера администратора, собственная строительная компания – все четко, без всяких интеллигентских закидонов. Муж – партнер по бизнесу, единственный сын, отличное здоровье. Смерть во сне. Свой дом за городом и пятикомнатная квартира в центре, куча друзей.

Хм. А на изнанке что?

Муж подставит и оберет до нитки, уйдет к молодой секретарше. Сын, еще в детстве получивший все и сразу, как большинство мажоров, начнет пить. Она потратит кучу денег, пытаясь вытащить его, вылечить, вытянуть, но парень будет срываться снова и снова и в конце концов просто пропадет без вести. Жив ли, нет ли, она так никогда и не узнает. Интриги и «подставы» - куда без них в бизнесе, инфаркт в 42. В последние годы жизни она сойдется с мужичком из соседнего подъезда и станет тихо, тускло коротать с ним дни, выживая на пенсию и небольшие случайные подработки.

М-да. Ничего особенного, но… к черту!

- Тебе не угодишь, - хмыкает Бог. – А эта?

Еще одна карта.

Талантливый ученый, своя кафедра, муж и дочь-умница. Профессор, декан, академик, доктор наук. Имя и след в науке, друзья-ученые за рубежом, любимая работа до конца жизни. Своя частная школа, приносящая огромный доход, благодарные родители и дети. Многочисленные ученики, публикации, монографии.

Зависть, сплетни, интриги за спиной… ну, это мы переживем. Сирота с шестнадцати лет. Взятки, тяжелейшая, по 16 часов в сутки, пахота, ночи над диссертацией. К семидесяти резко откажет голова – сначала она начнет путать расписание и забывать куски собственных лекций, придираться к подчиненным и требовать выполнения уже сделанных заданий. Потом перестанет узнавать знакомых, и ее вынуждены будут с почетом проводить на пенсию. В последние годы жизни она не сможет выходить из квартиры и даже дочь порой станет принимать за чужого человека. Умрет от инсульта.

Дальше, дальше…

Фотограф. Автостопом объездила весь мир, меняет страны, как перчатки, нигде не задерживаясь надолго. Беспечна и легка, как бабочка, совершенно не напрягается отсутствием денег, работы и жилья. Где-то между делом родила дочку, красавицу и помощницу, и вырастила из нее хорошего человека. Жила в монастыре в Тибете, потом стала мастером йоги, потом, уже в пятьдесят, увлеклась танцами. Ее снимки не всегда бывают оцененными, но всегда – неожиданными и точными, как укол шпаги, как вздох посреди ночи, когда вырываешься из кошмара…

Безнадежная, безответная любовь в семнадцать лет привела ее сначала в ванну с перерезанными венами (спасибо, что вовремя вернулась с работы мать), потом – в психушку, откуда помогли бежать друзья, иначе быть бы ей овощем. Но по весне и осени у нее «сносит крышу», и она уезжает, убегает, уходит из сырого, ветреного города на юг, подальше от своей бессмысленной любви. Были и другие, много, и кто-то из них стал отцом ее девочки, она и сама не знала толком, кто. Но даже в горах, в монастыре так и не сможет найти покой, отыскать противоядие от отравившей ее единственной настоящей любви.

Я листаю карты. Еще, еще, еще. Развод, рождение ребенка, удачи на работе, съемная квартира. Тяжелейшая операция, поездки автостопом на другой конец огромной страны – к любимому и единственному, к самым лучшим на свете друзьям. Предательства и разочарования, потери и обретения. Неповторимый запах крошечного, единственно родного существа на руках, попытка суицида из-за несчастной любви. Ночная дорога и ветер в лицо, прогулки по крышам, свет софитов на сцене, ночные муки над раскрытой тетрадью, первое письмо с признанием. Смерть матери, авария, запах цветов и самовар на даче, зимняя лыжня, искрящаяся под солнцем, детский смех. Последние копейки на ладони, недосып, отчаяние, счастье, несчастье, свет, тьма… жизнь…

Бог ждет.

Я швыряю карты на стол, буквы и лица расплываются перед глазами.

- Скажи, - голос мой глухой и сиплый, - а моя здесь есть?

Бог молча, неуловимым жестом фокусника выхватывает из груды на столе одну, отправляет по столу ко мне.

Я протягиваю руку – и останавливаюсь. Медленно, медленно сжимаю пустую ладонь.

- Не хочешь посмотреть? – в голосе Бога нет ни ехидства, ни сочувствия, ни досады – просто констатация факта. – Меняешь не глядя?

Я качаю головой.

- Нет. И так верю: и хорошее, и плохое, все в меру, всего полной чашей. Как у всех.

На улице замолкает дневной шум, на пол падает пятно света от фонаря у подъезда. Со стола сползает ленивой кошкой, трется об ноги тишина.

Бог ждет.

- Знаешь, - говорю я задумчиво, - оставь себе. Пусть… пусть все будет, как будет.

На лице Бога мелькает и пропадает в густой бороде улыбка. Он неторопливо сгребает колоду, тасует ее бережно и нежно. Бледнеют, выцветают на рубашках буквы, лица, пропадают и складываются в прежний причудливый узор – узор человеческих судеб.

Я поднимаюсь и доливаю в чайник воды.

- Еще чаю? – спрашиваю.

- Нет, - отзывается Бог, - больше не хочу, спасибо. А вот варенья… варенье у тебя шикарное.

Совсем стемнело на улице, время зажечь лампу… или свечи, или огонь – живой, настоящий, тот, что поможет перевести дыхание и даст силы жить.

Пока я наполняю стоящую на столе вазочку новой порцией густой, тягучей вишневой радости, Бог добавляет буднично:

- Рецепт запиши обязательно, пригодится. Это варенье будет очень любить твоя дочь.

 

13.08.16