« ….22 января 1943 года – умерла мама- Раиса Андреевна Смирнова,

19 мая 1904 года рождения».

Надя старалась выводить буквы красиво, как учила мама, но буквы не

слушались, они падали в разные стороны, совсем как люди на улицах

Ленинграда. Как будто они тоже умирали от голода. Да и карандаш

оставлял такой бледный след, что едва отличался от серой оберточной

бумаги, из которой Надя два месяца назад сделала блокнотик для бабушки.

-Зачем тебе блокнот? - спросила она, перекусывая нитку от иголки,

которой прошила несколько небольших страничек.

Бабушка уже не вставала. Она, едва оторвав голову от подушки,

прошептала:

-Возьми карандаш и запиши.

Надя достала из портфеля почти новый простой химический карандаш и

приготовилась писать. Бабушка прикрыла глаза, пошевелила губами. Наде

показалось, что она диктует, и она наклонилась к бабушке ближе:

-Что? Что ты сказала? Я не слышу, повтори, пожалуйста.

-Не помню, не помню когда родился Генаша.

Генашей звали старшего брата бабушки Геннадия Ивановича Горчакова.

Надя задумалась и постаралась вспомнить. Вспомнилась весна, май. Точно

именно в мае они нарядные ездили на дачу к профессору Горчакову.

-Май, -проговорила она, - у мамы 19 на день пионерии, а у деда Гены …

кажется раньше, но после первомая.

-Да, шестого… одна тысяча восемьсот семидесятого года, - вспомнила

бабушка, -запиши… умер Генаша 12 ноября 1942.

Надя записала, потом они еще долго вспоминали с бабушкой и записывали,

всех умерших в блокаде родственников. Потом в этом скорбном списке

появилось имя самой Надежды Ивановны Урусовой, 7 июля 1875 года

рождения, умерла 3 декабря 1942 года. Умирая, бабушка просила:

-Надюша, после войны, поставь памятник всем в семейной ограде, один

на всех, но запиши всех, чтобы не были безымянными.

Наде Смирновой было 14 лет, когда она осталась совершенно одна. Папа

– Андрей Ильич Смирнов, летчик капитан, истребитель - погиб в небе над

Ленинградом в прошлом году, потом ушла сестренка Юленька, десяти лет от

роду.

Мама работала на заводе, чтобы была рабочая карточка. Мама, которая до

войны учила малышей красиво писать и выразительно читать, пошла на

завод, чтобы девочки выжили. Надя жалела маму, которая и так была

стройная, как былинка, теперь и вовсе стала прозрачной, более

походившей на призрака, правда со сбитыми и черными руками.

Мама умерла три дня назад. Дворник Ахмед помог завернуть маму в

ковер, который остался от бабушкиного приданого, она им очень гордилась

– шелковый, персидский, ручной работы, говорила, что передаст его по

наследству Надюше.

-Ну, вот теперь Алаах ее примет, как муслиманка совсем, - проговорил

дворник, поднимая маму. – Хороший, однако, была человек, сына моего

читать-писать по-руськи учил, и ни копейки не взял.

Старик вытер глаза, вздохнул. Надя знала, что его сын лейтенант,

выпускник артиллеристкого училища Ибрагим Саттаров погиб на

Пулковских высотах.

Сегодня 25 января Надю Смирнову должны отправить на большую землю

через Ладогу. Надя с трудом поднялась с кровати. Осталась еще одна

хлебная карточка, ее надо отоварить, будет что перекусить по дороге. Не

известно когда там придется поесть. Еда в ее доме закончилась еще

позавчера, если можно было назвать едой варево из картофельной кожуры,

которую удалось выменять на рынке. За горстку, замерзших почерневших

картофельных очитсков она отдала мамино платье - синее с белыми

цветами из китайского шелка.

Она берегла последний хлеб на дорогу. Надя с трудом оделась, перетянув

себя старым бабушкиным полушалком, который когда-то был пуховым,

посмотрела на себя в мутное зеркало старого трюмо. Потрогала стекло. Оно

было покрыто тонкой пленкой инея. Надя осмотрела комнату. Железная

кровать, покрытая старым одеялом. Разломанный и порубленный Ахмедом

на дрова стол около печки буржуйки. «Надо Ахмеду сказать, чтобы дрова

забрал, а… сам заберет», - подумала Надя. Не для кого не было секретом,

что Ахмед вскрывал пустые квартиры, реквизируя для жильцов все, что

может быть дровами. Надя присела на кровать, шмыгнула носом, встала и

быстро вышла из комнаты. Пора.

 

***

Доктор Лебедев закончил писать, отложил самописку, перечитал справку.

Перед ним стояла Женя Прохорова 14 лет. Женя попала под бомбежку, ее

дом перестал существовать, и поскольку ее никто не искал, она решила,

что все погибли. Сначала она плакала, потом смирилась. Кругом все

говорили: «Радуйся, что сама жива осталась».

-Ну, вот Женечка, тебе справка…

-Вячеслав Николаевич, а куда я пойду, можно я здесь останусь, я

помогать могу.

-Женя, мы уже говорили об этом, иди в центр распределения, там тебя

куда-нибудь пристроят. Ты здорова, а госпиталь переполнен, я не могу

тебя оставить, раненых везут с передовой.

За три недели, что Женя провела в госпитале, ее так никто и не нашел.

Приходила только женщина в военной форме, записала ее имя, фамилию и

адрес и все. Неужели все погибли: мама, папа, Юрик…

-А что я буду есть? – спросила Женя.

Лебедев вздохнул еще раз, открыл ящик стола и достал оттуда хлебные

карточки, оторвал одну и протянул Жене.

-Вот, возьми, ее сегодня надо отоварить. Я уже не успею - пропадет,

возьми. Знаешь куда идти?

Женя кивнула головой. Она знала. В бывшей булочной, куда они с мамой

ходили до войны за сладкими булками с маком и где в большом торговом

зале заставленным полками с теплым ароматным хлебом, была красивая

хрустальная люстра, как в театре, теперь располагался пункт выдачи хлеба

по карточкам.

Женя взяла талон, сунула его в варежку, повернулась и пошла к двери.

-До свидание, Женя, - проговорил доктор Лебедев.

Но Женя не остановилась, не обернулась, не поблагодарила и не

попрощалась. Вышла и громко хлопнула дверью.

-Будь здорова, детка, - ответил сам себе доктор, вернувший эту девочку с

того света.

Лебедев обтер лицо ладонью, как будто стирал с лица невидимую паутину,

надел на бритую голову белую мятую шапочку, встал и тяжело шагая, вы-

шел из кабинета.

 

***

Надя получила по карточке свою пайку хлеба и вышла, убирая ее в

карман под шубкой. Она наклонила голову и не заметила, как натолкнулась

на кого-то.

-Ой, простите, пожалуйста, - она подняла голову и улыбнулась, -

Женька… живая, Женька, родненькая…

Женя тоже узнала школьную подругу, с которой сидела за одной партой.

Надя была маленькая для своих 14 лет. Женя была выше подруги на

голову. И в свои 14 лет, была почти полностью сформировавшейся

девушкой.

-Говорили, что ты погибла. Ты за хлебом? Иди, иди, проходи.

Надя протолкнула подругу в помещение, очередь загудела.

-Я занимала на нее, пропустите, она просто не успела чуть-чуть.

Дяденька, вы же видели, что я здесь стояла? – обратилась к мужчине в

очереди Надя, продолжая проталкивать Женьку к заветному окошку.

Мужчина неуверенно кивнул головой:

-Но ты ничего не говорила про подругу.

-Говорила, вы просто не слышали, вон той тетеньке говорила, -

затараторила Надя, указывая на закрывшуюся только что дверь.

-Да пропустите вы ее, - сказала продавщица, заметив свежий ожег на

лице девочки, - видите раненая она, раз ее раненую за хлебом послали,

значит больше некому, все лежат, так дочка?

-Так, так, - ответила за подругу Надя, - их дом разбомбило, где карточки,

давай.

Очередь продолжала ворчать, но громких возражений больше не было.

Женя вынула руку из варежки и протянула на ладони смятый бумажный

квадратик с неровными краями. Надя схватила карточку и протянула в

окошко. Продавщица отработанным движением наколола карточку на

острый торчащий кверху металлический штырь, на котором уже почти не

осталось места от нанизанных погашенных карточек, и выдала в окошко

200 грамм черного с крапинками хлеба.

-Спасибо, тетенька, - прощебетала Надя, схватила хлеб и потащила

подругу на улицу.

Женя засунула краюшку за пазуху пальтишка, которое ей выдали в

больнице. Мама никогда бы не позволила ей надеть такое тряпье. Женя

всегда была одета как кукла, ей делали прическу, как у принцессы с

локонами и завитками, у нее были маленькие, но не дешевые украшения,

обувь ей шили на заказ, потому что Женя для своего возраста имела

большой размер ноги. Детских туфель такого размера уже не было, а

взрослые были не по годам.

Дом, где жила Женька представлял собой кучу битого кирпича,

обгоревших досок, разбитых вещей. По руинам бродили люди, собирая

обломки мирной жизни.

-Жень, пойдем ко мне, я совсем одна осталась, а твои все уехали… пойдем.

Меня должны были сегодня тоже увезти, но грузовик не пришел. Говорят

его … ну… утонул… так что когда следующий я не знаю, пойдем поживешь у

меня, у меня буржуйка есть, - сказала Надя и вдруг, вспомнив, испугалась. -

Ой, пошли скорей, а то Ахмед все дрова унесет.

Женя стояла с каменным лицом, не слыша голоса подруги. Память

вернула ее в тот роковой день, когда жизнь ее надломилась, искривилась и

пошла по другому направлению. Бомбежка застала ее во дворе дома. Она

по маминому поручению относила Евдокии Федоровне- жене скорняка -

мамину горжетку из белого песца. Та должна была ее обменять и вечером

принести еду, обещала даже масло. Гул самолетов, звук воздушной тревоги

из громкоговорителей, оглушили Женьку. Она от страха прижалась к стене.

До дома оставалось буквально несколько шагов. Мимо нее пробегали люди,

подошла женщина в милицейской форме с повязкой на рукаве.

-Воздушная тревога, девочка, пройди в бомбоубежище.

-Да, да, я сейчас, - пролепетала Женька, -я иду.

Милиционерша отвлеклась на других прохожих, и Женька проскользнула к

своему подъезду. Она уверена была, что мама и папа ждут ее, они всегда

вместе уходили в бомбоубежище. Мама говорила, что надо быть всем

вместе, чтобы не потеряться. Сейчас она вернется и все вместе они пойдут в

бомбоубежище. Но как только она вошла в подъезд, оглушительно

громыхнуло, дом затрещал, сверху посыпались доски, штукатурка. Женька

метнулась назад на улицу, и тут громыхнуло второй раз. Она больше ничего

не помнила. Очнулась она в госпитале, куда ее привезли. Как она уцелела

под обломками родного дома, она так и не узнала. Потом ей сказали, что дом

разрушен полностью, что сведения о ней переданы куда надо, надо ждать,

ее обязательно разыщут родственники, если они уцелели.

-Они искали тебя, - проговорила Надя, - Софья Борисовна целыми днями

проводила тут, а Лев Эрнестович, сюда студентов привел – завалы

разбирали, а потом их училище эвакуировать стали и им пришлось уехать.

Ну не переживай, тебя тоже на большую землю отправят, как машина

будет, так и поедем.

Стеклянные глаза Женьки не шевельнулись, даже тогда, когда губы жестко

пробормотали:

-Они бросили меня.

-Ой, даже не говори так, ты с ума сошла- война же идет, радуйся, что все

живы, после войны все вернетесь, и все будет по-прежнему, главное, что

живые, вот у меня уже никого не осталось, - последнюю фразу Надя

проговорила еле слышно.

Она не плакала. Она просто не осознавала всю величину этого горя.

Детский мозг не впускал в себя осознание тяжести случившегося.

Слова утешения не тронули и Женьку, прозвучали они как-то казенно,

заученно. Так говорили все, потому что умирало слишком много людей,

знакомых и совершенно чужих, и смерть казалась чем-то естественным и

уже не страшным. Страшны были бомбы, немцы, голод, а смерть… ну что же

все умрем, говорили вокруг, вечно никто не живет.

А в голове у Женьки крутилось только одно: БРОСИЛИ. Как это вообще

было возможно. Мама все время твердила:

-Семья, вся вместе и душа на месте, Женя ты старшая, никогда не

оставляй Юрочку одного. Защищай его.

И тогда она торопилась домой, уверенная, что ее ждут, как они всегда

ждали папу, если он задерживался в своем училище, где работал завхозом.

Мобилизации Лев Эрнестович не подлежал из-за перенесенного в детстве

полиомиелита, наградившего его небольшой хромотой на всю оставшуюся

жизнь, а вот для организации эвакуации он был незаменим. Он смог

выбить вагоны для сотрудников и студентов, и ему даже удалось изменить

пункт назначения, не в морозную Сибирь, чего так боялась Софочка, а в

приемлемую Казань. Он сумел оформить никогда не работавшую Софочку

преподавателем русского языка, вместо не дожившей до эвакуации Марии

Игнатьевны, чтобы Софочка получала карточку не иждивенца, а

служащего. Ах, какую прелестную жизнь он ей устроил до войны, и как ему

удавалось? Семья Прохоровых занимала отдельную трехкомнатную

квартиру, обстановка в квартире была не просто добротная, а богатая. Ее

Лев Эрнестович вывез из одного барского особняка в пригороде

Ленинграда, когда его передавали в ведение наркомпроса. Резной дубовый

буфет, мягкая мебель обтянутая великолепным лиловым шелком, овальный

ореховый стол и гамсовские стулья и много разных этажерок, тумбочек,

пуфиков, кушеток, два кожаных кресла и письменный стол, покрытый

зеленым сукном, книжный шкаф и прелестная софа для Софочки. Все это

великолепие дореволюционной жизни было приготовлено на дрова. Лев

Эрнестович обменял весь комплект на два грузовика березовых дров,

которые купил для училища. Нет теперь ни мебели, ни квартиры, ни семьи.

Женька присела на сломанную скамейку. Надя тронула подружку за плечо.

-Жень, пойдем домой, печку натопим, чаю согреем. Пойдем.

Женька подняла взгляд на Надю. Они с первого класса сидели за одной

партой. Сначала их посадила вместе учительница, а потом Женька поняла,

что сидеть с этой простушкой-дурнушкой, как называла ее мама, очень

выгодно. Надя, в отличие от Женьки училась очень хорошо, причем по всем

предметам. Ей легко давались и задачки по математике, и сочинения по

литературе. Она прекрасно рисовала, и успевала все делать за себя и за

свою подругу. Женя же считала, что образование для женщины не главное,

мама же обходилась без него, вернее школу мама тоже закончила, но сила

ее была в другом. Самую главную науку - уметь устроиться в жизни, она

постигла на высшем уровне, этому же учила и Женю. А учиться... пусть

учатся такие вот Надьки, что им еще остается? Ум женщины не в дипломе, а

в свидетельстве о браке. Мама говорила, что Надя была похожа на ее

горничную, которая была у нее, когда-то в прошлой жизни, умненькая, но

простоватая, однако расторопная и нужная в разных ситуациях. Так Женя и

стала воспринимать Надю, как служанку, она не просила, она приказывала:

- Ты сделала мою домашку по алгебре? Ты написала сочинение?

Надя не замечала этот повелительный тон, и все высокомерие Жени

расценивала, как стеснительность и скромность.

Надя терпеливо ждала, когда подруга придет в себя, хотя ждать было

уже невмочь, темнело, да и мороз продирал насквозь утлое пальтишко, не

спасал даже бабушкин полушалок, а главное так хотелось есть. Заветная

пайка блокадного хлеба приятно давила на грудь, за пазухой. Раз не надо

экономить ее на дорогу, можно сегодня вечером устроить роскошный пир.

Размочить хлеб в горячей воде, и съесть, как лучший в мире суп.

Женя медленно поднялась и побрела прочь от разрушенного войной

дома, дома, где она была очень счастлива совсем недавно. Счастье

закончилось.

Надя обрадовалась, она пошла за подругой, тараторя на ходу, как будто

милая девчачья болтовня согревала ее.

-Женечка, ты не расстраивайся, все будет хорошо, сейчас печку

натопим, вот только бы Ахмед не успел дрова забрать. Размочим хлебушек в

кипяточке, похлебку сделаем, а у бабушки еще травки остались, чай

заварим. Ой, ты знаешь, как вкусно.

Вдруг она остановилась, схватила Женю за рукав.

-Жека, давай зайдем сюда.

Они стояли у входа в полуподвальное помещение пятиэтажного дома, над

которым висела табличка «КОМЕНДАНТ».

-Зачем? – впервые заговорила Женя.

Надя улыбнулась, значит отходит подруга, ничего оживет! Надя схватила ее

за рукав и потащила вниз по лестнице.

Миновав, длинный заваленный разными вещам и мебелью коридор,

заполненный людьми, которые стояли, сидели, спали, ели, молчали и

разговаривали, девочки подошли к столу, за которым сидел мужчина лет

пятидесяти, седой с аккуратной бородкой, так не шедшей к военной форме.

-Здравствуйте Кирилл Владимирович, - поздоровалась Надя.

Комендант Гуняеев поднял голову и устало посмотрел на Надю.

-Списки сейчас повешу на дверь, завтра в шесть часов утра

отправление от комендатуры, ты Смирнова в списке. Карточек нет. Могу

напоить чаем.

-Нет, спасибо, не надо, - затараторила Надя, - вот, Кирилл

Владимирович, это Женя Прохорова.

Она подтолкнула Женю к Гуняеву.

-Здравствуйте, - робко проговорила Женя, не понимая пока, что она

здесь делает.

-Прохорова? – встрепенулся Гуняев, - Льва Эрнестовича дочка?

Женя кивнула.

-Она, она, - снова затараторила Надя, - живая, она в госпитале была, а

ее не нашли.

Гуняев полез в стол, долго там рылся в бумагах, вытаскивая папки,

развязывал и завязывал тесемки, потом задумался и вспомнил, достал

видавший виды кожаный портфель, открыл, сунул руку и, почти не глядя,

сразу нашел, вынул конверт и протянул Жене.

-Это тебе отец оставил, он верил, что ты жива, отъезд до последнего

откладывал.

 

***

В школе, где до войны учились девочки, теперь располагался госпиталь.

Проходя мимо него, Женька весело проговорила:

-Я здесь лежала. Надо же в двух шагах от дома и никто не догадался меня

там искать, но они меня не бросили.

После получения письма от папы Женя заметно повеселела, жизнь снова

приветливо помахала ей рукой и поманила в счастливое будущее.

-Просто в тот день раненых почти не было. Только мертвые. Их и не

возили в госпиталь, - проговорила Надя, - сразу заворачивали и на

Пескаревку.

Женька на мгновение задумалась, потом отмахнулась от мрачных мыслей.

Теперь все будет хорошо, мама, папа и братишка Юрка были в Казани. Она

поедет туда и найдет их. У нее на руках были документы на отъезд и

деньги. Завтра их вывезут на большую землю через Ладогу, а там в поезд

и… Она вспомнила, как они до войны ездили на поезде в Крым. И сама

поездка и отдых на берегу теплого моря были сказочными. Они занимали

отдельное купе, а в Ялте снимали целый домик. В представлении Женьки

поездка в Казань сейчас, было тоже самое, что и поездка в Крым. Она была

уверена, что для нее война, беда и страхи кончились. ВСЁ!!!!! Теперь

только счастье!!! Снова счастье!!!!

Девочки вошли в арку проходного двора, который вел к дому Нади

Смирновой. Уже заметно стемнело, но и это не пугало двух подружек,

которые шли весело болтая. Ведь только одна ночь и все, и завтра они

покинут это страшное место. Надя почему-то решила, что и дальше они с

Женькой будут вместе. Завтра вместе сядут в машину и пересекут Ладогу, а

потом на поезде помчатся в далекую загадочную Казань, где снова будут

вместе учиться в школе, сидя за одной партой. Надя не думала о том, где

она будет жить, ей казалось как-то самом собой разумеющимся, что она

будет жить в семье Прохоровых. И Софья Борисовна и Лев Эрнестович

всегда хорошо относились к ней. Как впрочем, и родители Нади хорошо

относились к Женьке. Вот только общение их никогда не переходила во

внешкольное. На каток или в кино Женька предпочитала ходить с другими.

Однажды Надя вышла из школы, после окончания уроков и увидела, что

Женька разговаривает с мальчиком из соседней мужской школы. Надя тоже

знала его и более того он ей даже нравился, но об этом не знал никто. Надя

подошла к беседующим и, улыбаясь, спросила:

-Жень, ты идешь?

Женька, подавив гнев, сухо процедила:

-Нет.

Надя отошла, но недостаточно далеко, чтобы не услышать:

-Кто это? – спросил мальчик.

-Да так, никто - бесплатное приложение.

И оба весело рассмеялись. Надя ушла и постаралась забыть, забыть и

простить подругу. Она по-прежнему помогала ей в учебе, и по-прежнему

считала своей лучшей подругой.

-А ну-ка стой, - хриплый мужской голос прозвучал, неожиданно и

страшно.

В темноте практически неразличимый, слившийся со стеной стоял мужчина.

Он сделал шаг к девочкам, Надя заметила, что одна его рука была в

кармане, а вторая засунута за пазуху.

-Так, что есть, выкладывай, прохрипел бандит и вынул большой нож из-

за пазухи.

Женька застыла на месте. Пока она лежала в госпитале, наслушалась

рассказов о людоедах, которые убивали детей, особенно молоденьких

девочек и съедали их или продавали мясо на рынке. Она отступила на шаг

назад, приготовившись сбежать, но внезапно почувствовала, что

наткнулась на какое-то препятствие, а над ухом послышался еще более

противный голос:

-Куда? Попалась птичка, стой, не уйдешь из сети, - раздался хохот

бандита, похожий на высыпающийся щебень, - позабавимся с тобой и

продадим соседям, по кусочкам.

Женька от страха присела на снег, у нее кружилась голова, и шумело в

ушах. Бандит схватил ее за рукав и начал поднимать.

-Ну, ты сука, о… глянь, сомлела, - он толкнул ее и Женька повалилась на

снег, -фу, б…ь возись тут с тобой.

Первый бандит хватил Надю за грудки и приподнял над землей, тряся как

тряпичную куклу, а Надя отчаянно голосила:

-Ай, дяденька, отпустите, нет у нас ничего, отпустите, а-а-а-а-а!!!!

Помогите, караул!!!!!!

-Не ори сволочь, - он отпустил ее, она упала спиной на снег, а бандит

стал ощупывать ее грудь, затянутую платком, и тут же удовлетворенно

заржал, - а, отоварилась уже, сучонка маленькая. – Поднял голову,

обращаясь к подельнику, - пошарь у той за пазухой, тоже наверное с

пайкой, у этой я нашел.

Он полез за пазуху к Наде, но та быстро прижала к груди руки и

перевернулась на живот, продолжая кричать:

-Нет у меня ничего, уйди гад, фашист проклятый, а-а-а-а!!! Караул!!!!

Помоги…те!

Внезапно крик Нади оборвался, она обмякла и потеряла сознание. Она уже

не видела, как второй бандит спокойно вынул из-под полы Женькиного

пальто полученную по карточке доктора Лебедева пайку хлеба,

удовлетворенно улыбнулся, замахнулся на Женьку, которая и так не

сопротивлялась, просто зажмурилась от страха. Надя не услышала и звук

милицейского свистка.

-Патруль, рвем! - прокричал первый бандит и сорвался с места, бросив

попытку достать хлеб из Надиной одежды.

Не видела Надя и Ахмеда, подбежавшего к ним. Он наклонился над

распростертой на снегу маленькой фигуркой девочки плотно прижимавшей

руки к груди. Она так и не отдал грабителям свой блокадный паек.

-Ах Надька, Надька, - причитал над ней Ахмед, - что ж ты не уехал-то,

ах!

Он заметил все еще сидящую на снегу Женьку и спросил:

-Эй, ты кто?

Но Женька не могла вымолвить и слова, ступор, не могла она и

пошевелиться. Ахмед поднял Надю на руки и, обернувшись к Женьке,

сказал:

-Подожди меня, я сейчас.

До Женькиного туманного сознания дошла страшная мысль, что она сейчас

останется здесь одна в темноте, в холоде, а вдруг ….вдруг вернутся те…

правда у нее уже нечего было брать. Она пошарила вокруг себя и

наткнулась рукой на бумажный конверт, который обронила при нападении.

Вздохнула с облегчением, документы целы. Она схватила конверт и

поползла на четвереньках за уходящим к просвету Ахмедом.

-Дяденька, не бросайте меня, дяденька! – шептала она, но он ее не

слышал, он шел к подъезду, неся на руках Надю.

Женька с трудом поднялась на ноги и, пошатываясь, побрела за Ахмедом.

 

***

Ахмед робко постучал в дверь. Потом приложил ухо к дверям. Он точно

знал, Ольга Геннадьевна дома, она час назад вернулась после суточного

дежурства в госпитале. В мирное время Ольга Геннадьевна занималась

самым мирным делом - помогала людям появиться на свет, она была

акушеркой в роддоме. А теперь она помогала людям выжить на войне,

работая хирургической медсестрой в госпитале.

Ахмед снова постучал в дверь и тихо проговорил:

-Ольга Геннадьевна, а… пожалуйста, открывай, а?

За дверью послышался шорох, потом лязгнул засов, звякнула цепочка и

дверь открылась. Ольга Геннадьевна высокая грузная женщина

прошаркала стоптанными тапочками вглубь квартиры.

-Машина, где остановилась? Во дворе, или мне опять весь квартал

шлепать по сугробам? – сонно проговорила она.

-Нет машины,зачем машины, машины не надо, ту близко, однако - робко

проговорил Ахмед.

Ольга Геннадьевна обернулась и, проснувшись окончательно, удивленно

спросила:

-Ахмед, а я… я думала из госпиталя за мной прислали, что случилось?

-Надька Смирнова из третьей квартиры… ножиком ее… я думал - умерла, а

она живая, помоги… хороший девчонка, у ней и так вся поумирал.

Ольга Геннадьевна присела на стул, потерла глаза пальцами и

проговорила:

-Это Раина дочка? А Рая?

-Умер, два день, Ахмед сама хоронил… помоги, хороший девчонка, и Раиса

хороший женщина был, всех деток руськи учил…

Ольга Геннадьевна встала, натянула прямо на халат пальто, потом

поморщилась, зашла в комнату, вернулась оттуда с бутылкой спирта и

белой простыней, сложенной в плотный конверт и с маленькой железной

коробкой, в которой обычно носили стерильные инструменты.

Они спустились на первый этаж, вошли в квартиру Смирновых. Когда-то

это была большая квартира, в которой жила семья богатого купца

Петровых, но когда купец благополучно перебрался в Париж, квартира его

превратилась в большую коммуналку. Зал площадью 50 квадратных метров

поделили на три смежных комнаты по числу окон. Отдельными семейными

ячейками стали и все остальные купеческие комнаты: спальня, детская,

комната прислуги и кабинет, а кухня соединившись с просторной столовой,

стала одной большой коммунальной кухней. Еще недавно здесь жило много

народа, в каждой комнате от двух до восьми человек. Семья Нади занимала

комнату, которая когда-то была спальней родителей. Она была около пяти

метров в длину и четырех в ширину. Но, как говорится, в тесноте, да не в

обиде. Здесь спокойно уживались пять человек: мама, папа, бабушка,

сестренка Юля и сама Надя. Папа редко бывал дома, мама тоже работала

всегда в две смены - в школе учила малышей читать и писать, а потом на

рабфаке этому же учила взрослых. Чаще всего дома находились бабушка

Надежда Ивановна и младшая сетренка Юленька. Надя вела активный образ

жизни, кроме школы, она посещала занятия в секции по легкой атлетике,

кружок изобразительного искусства и кружок по авиамоделированию. Ей

всегда нравились самолеты, она с гордостью говорила: Мой папа летчик!

Однажды папа взял в полет и ее. Вот тогда она и поняла, что ее будущее

может быть связано только с небом и самолетами. Она усиленно изучала

математику, физику, черчение. «Если не стану летчицей», - говорила она,

-«стану конструктором самолетов».

В комнате было уже тепло, но буржуйка продолжала светиться от

полыхающего в ней стола. На печке фыркал, брызгаясь горячими каплями

железный чайник. Надя лежала на кровати прямо в одежде, накрытая

одеялом и, беззвучно шевеля губами, просила пить. Женька сидела с

ногами на диване, с головой закутавшись в старую шубу. Для полноты

отрешения она заткнула уши и закрыла глаза. Она не шевельнулась, когда

в комнату вошли Ольга Геннадьевна и Ахмед.

Ольга Геннадьевна посмотрела на Женьку и спросила:

-Это кто?

-Не знаю, с Надькой был, я Надьку домой понес, а эта за мной приполз, -

ответил Ахмед, снимая одеяло с Нади, - вот смотри кровь течет, я не знай

чито делай, я тебя позвал.

Ольга Геннадьевна заглянула под полу пальто и покачала головой.

-Ой, ё-моё, это чем же ее так? Тесаком не меньше, - потом обратилась к

Ахмеду, ну-ка помоги мне.

Ахмед придерживал Надю, а Ольга Геннадьевна снимала с нее одежду.

Когда Надя была раздета полностью, Ахмед, стыдливо отводя глаза,

пробормотал:

-Вай ме, нельзя… нельз…

Ольга Геннадьевна вздохнула и проговорила:

-Ладно уж, иди, сама управлюсь, - посмотрела в сторону Жени и

спросила, - эй, подружка, ты мне поможешь.

Женька не отреагировала никак. Ахмед подошел к ней потрогал за плечо:

-Эй, девчонка, ты живой?

Женя открыла глаза, но это почти не изменило картинку для окружающих,

просто теперь он спала с открытыми глазами. Ольга Геннадьевна подошла к

ней и спросила:

-Ты не ранена?

И опять Женя ничего не ответила. Тогда Ольга Геннадьевна размахнулась

и отвесила девочке смачную пощечину. Женька встрепенулась, вздохнула,

словно захлебнулась воздухом и заревела.

-Живой, однако, - с улыбкой проговорил Ахмед.

-Ничего, пусть проревется, дай ей чаю.

Ахмед, шаркая большими валенками в галошах, быстро налил кипятку в

одну из кружек, что взял со стола, и подал Жене.

-Пей дочка, пей.

Женька уже не ревела в голос, как сначала, теперь просто хныкала,

испуганно глядя на окружающих. Она выпростала из своих одежек руки,

взяла горячую кружку и с наслаждением сделала первый глоток.

Ольга Геннадьевна, обработала рану Нади. Огромное лезвие бандитского

ножа, прошло насквозь щуплое тельце девочки, войдя сзади внизу спины

над пухлой ягодичкой, и вышло внизу живота.

-Вот сволочь, почти напополам девчонку разрубил.

Она достала шприц из коробки сделала Наде укол в вену, потом наложила

швы на раны с обеих сторон и перевязала, разрывая простыню на широкие

бинты. Пощупала пульс девочки, послушала дыхание и сердцебиение.

-Жить будет? – осторожно спросил Ахмед.

-Жить может и будет, а вот родить боюсь не сможет, оперировать бы надо,

- вздохнула Ольга Геннадьевна, - я помню, как она родилась, такая

крохотная была, думали и не выживет, а вот… может и сейчас выживет.

Она обернулась к Жене и спросила:

-Как тебя зовут?

-Женя Прохорова, - ответила Женька, - мы с Надей в одном классе

учились, нас завтра должны на большую землю отправить. Меня родители

ждут в Казани.

-Ну, ты-то можешь ехать, а она… - Ольга Геннадьевна помотала головой,

- и в госпиталь я ее взять не могу… вот засада, Ахмед придется тебе за

Надюшкой ухаживать.

Ахмед пожал плечами, как бы соглашаясь.

-Еда у вас есть? – спросила Ольга Геннадьевна.

Ахмед показал на стол, где лежала хлебная пайка Нади, которую она

отстояла в неравной борьбе с бандитами.

-Вон я у нее из-за пазухи вынул, когда платок снимал,- проговорил он, -

она за него чуть жизни не лишилась.

-А у тебя хлеб есть? – спросила Ольга Геннадьевна у Жени, повышая

голос, как будто разговаривала с глухим человеком.

Женька снова заплакала, вспомнив весь ужас того момента:

-Нет, у меня отняли.

-Понятно, ладно Ахмед, сходи ко мне, там у меня две вареных картошины

на столе, - она протянула ему ключи.

Ахмед ушел, и еще долго по гулкому коридору раздавался шаркающий звук

его галош. Ольга Геннадьевна легко пошлепала Надю по щекам, потом

смочила ей губы водой из кружки.

-Ну, детка пора просыпаться, открой глаза, Надя, ты меня слышишь?

Надя слышала. Ей хотелось откликнуться на этот теплый добрый голос, но у

нее не было сил. Сознание уносило ее в высокое голубое небо над зеленой

поляной, украшенной веснушками больших ромашек. Она видела там на

поляне всех: и маму, и папу, и бабушку с Юленькой. Они все были одеты в

белые одежды, на маме, бабушке и Юленьке были белые шляпки, у

бабушки в руках был белый кружевной зонтик. Нужно было только

спуститься к ним, но ее затягивало и затягивало голубое небо. Она летала,

как всегда мечтала летать, и удивлялась тому, что для полета совершенно

не нужен самолет, вот она же летит.

-Надя, - услышала она сквозь марево сна знакомый голос, - Надька, ты

живая? Надя открыла глаза. Над ней склонились Женька и Ольга

Геннадьевна.

-Жива, - удовлетворенно проговорила Ольга Геннадьевна, - значит,

будет жить.

 

***

Ольга Геннадьевна научила Женьку, как размочить хлеб в кипятке и

напоить им Надю, сказала, что сделать это надо не сейчас, а часа через

два, иначе ее может стошнить. На столе остались и две сваренные в

мундире небольшие картошины, принесенные Ахмедом, и от себя он

добавил к скудному рациону девочек крохотный, размером два на два на

два сантиметра, кубик сала.

Ольга Геннадьевна сказала, что не спала двое суток и просто валится с

ног, а утром ей снова к операционному столу, она обещала найти Наде

место в госпитале и прислать за ней машину. Ахмед обругал снег, который

валил вторые сутки и он не успевал его убирать. и ушел убирать снег.

-Женя, ты справишься одна, - спросила Ольга Геннадьевна.

-Да, - ответила Женя, - но в шесть часов мне надо быть в комендатуре.

Взрослые ушли. Девочки остались одни. Надя пыталась что-то говорить, но

ее не было слышно. Женька размочила хлеб в кружке кипятка, и остужала,

помешивая ложкой. Она вдыхала запах этого странного варева и ощущала

сильное чувство голода. Она поела только утром в госпитале, это была

сваренная на воде овсяная каша, политая рыбьим жиром. Раньше Женьку

не возможно бы было заставить съесть что-то подобное. В их доме готовила

кухарка Мотя, которая была кухаркой и домработницей у прежних хозяев

их квартиры, а до Прохоровых в этой квартире жил профессор Медовский,

преподаватель истории в университете. Профессор в 1937-м выбыл со всем

семейством, а завхоз из этого же университета вселился и Мотю получил в

качестве законного приложения к квартире. Она жила в маленькой

кладовке у кухни и незаметно, но всегда с наивысшим качеством

выполняла свои обязанности, не интересуясь личной жизнью своих хозяев.

Потом Лев Эрнестович вынужден был уйти из университета в училище,

из-за косых взглядов коллег он чувствовал себя не уютно. Но он не

прогадал: да, учреждение поменьше, зато возможности намного больше.

Женька попробовала похлебку, и она показалась ей вкусней самых

вкусных пирожных. Она почерпнула еще одну ложку, потом еще, потом …

она не заметила, как съела все. Она посмотрела на Надю. Та лежала молча и

смотрела на подругу широко открытыми глазами. Женьку сначала кольнула

совесть, что она съела всю еду предназначенную больной подруге, а потом

это чувство сменилось другим, как его назвать Женька не знала, да и не

хотела знать. Она просто нашла разумное оправдание своему поступку.

-А что? – сказала она, - что? Ты должна есть, а я нет?

Надя молчала. А Женька заводилась еще сильней.

-Что ты смотришь? Смотрит она, да съела, и картошки тоже съем, мне

еда нужней. Почему? Да потому что я это Я, а ты это ты. Ты все равно

умрешь, и нечего на тебя еду тратить. А мне жить надо, мне надо ехать в

Казань, а ты…- она замолкла, потому что говорить с набитым картошкой

ртом было неудобно, она с легка подавилась, но потом проглотила

картошину и продолжила, - даже если ты выживешь, ты все равно никому

не нужна. У тебя никого нет. А у меня есть мама, папа, Юра, и еще я

вырасту, выйду замуж, и у меня будут дети, а у тебя не будет, так доктор

сказала, так что я нужней на этом свете, чем ты.

Надя собрала в кулак последние силы. Выдохнула и проговорила:

-Ты права, главное в жизни, прожить ее так, что бы за твоим гробом шло

много людей.

Эти слова говорила ей бабушка. Когда умерла бабушка за ее гробом шли

Надя с мамой, Ахмед и еще две соседки, которые уважали Надежду

Ивановну. Провожающих было бы намного больше, наверное, пришли бы

ее ученики из балетного училища, ее подруги по Смольному, но Рая никого

не смогла найти – одни были в эвакуации, другие на фронте, а третьи уже

на Пескаревке.

Женька дожевала последнюю картошку, запила ее кипятком. Потом

осмотрела все вокруг. Надела на себя кофту, оставшуюся от Надиной мамы,

осмотрев свои боты и валенки Нади, переобулась, надела свою шапку, а

сверху повязала Надин полушалок, надела пальто.

-Вот что, я пойду, пожалуй, комендант говорил, что можно там

переночевать, чтобы не пропустить машину, ну, я пошла. Пока.

 

***

Участковый старший лейтенант Кочетков закрыл папку. Санитары

закрыли черный клеенчатый мешок, переложили тело на носилки.

-Мы погнали, - сказал тот, что помоложе.

-Давай, но не сильно, а то бабушку укачает, - усмехнулся участковый.

Участковый осмотрел комнату. Старая мебель, на стенах фотографии. На

столе засохшая еда, не заправленная постель. У дверей стояли,

переминаясь с ноги на ногу две пожилые женщины – соседки,

привлеченные в качестве понятых.

-Как же так, получилось, дамочки? – спросил участковый у понятых.

-А что, получилось то, мы думали, она в дом престарелых уехала, -

проговорила одна.

-О мертвых плохо не говорят, но злая она была, вредная, пакостливая,

вот и не любили ее в доме, - добавила вторая.

-А родственники? – спросил участковый, глядя на фотографии на стенах.

-Да нет у нее никого, эта змеюка всех пережила. Муж к нее совсем

молодой умер, все за деньгами гонялся –таксист, в аварию попал. Был у нее

сын, но она ему жизни не давала. Он только сойдется с кем-то, она

обязательно их разведет, он ей в качесве прислуги был нужен, довела –

десять лет назад он руки на себя наложил.

-И сколько лет она не выходила из квартиры?

Соседки переглянулись, прикидывая, перешептались и выдали:

-Да года три, наверное.

Участковый присвистнул.

-И что, и на квартиру никто не претендовал? А оплата?

Женщины снова переглянулись.

-Не знаю, - сказала первая, - у нее там как-то из пенсии вычитали. Да

кто ее знает, с ней поздороваешься было, а она в ответ и «наплевать» не

скажет, мимо пройдет.

-Да и все время чего-то буровила, так под нос тихо-тихо, что и не

поймешь, я прислушалась однажды, что-то все про гроб, я не поняла.

Побоялась, что она мне гроб желает.

-Да уж неприятная была особа. Я ей предложила один раз, купить

продукты – все равно в магазин хожу, трудно мне что ли. Она согласилась,

список, как древний свиток мне вручила, а когда я ей по ее заказу

притащила целую сумку и чеки ей предъявила, так она обвинила меня в

том, что я на ее копейки себя отоварила. А я тогда свои деньги добавляла,

потому что не хватало по ее списку. Короче не делай добра, не получишь и

зла. Я и перестала с ней общаться.

-Она блокадница была? – спросил участковый.

-Да, девчонкой вывезли ее по Ладоге, в бомбежке уцелела, и от голода

спаслась, выжила тогда, - проговорила первая.

-Ну и пожила немало, - проговорил участковый, заглядывая в паспорт

умершей, - 1929 года рождения.

Лицо его озарило удивление.

-Кому идти за гробом, - вдруг вспомнила вторая соседка. – Вот что она

тогда бормотала.

Участковый снова удивленно усмехнулся.

-Кто пойдет за гробом, - механически поправил ее участковый.

-Что? – удивилась женщина, потом как бы поняла и подтвердила, - да

так, наверное.

-Странно, - пробормотал участковый, - а трупный запах? Неужели не

пахло?

Обе как по команде помотали головой.

-Да она от злости и жадности при жизни в мумию превратилась, - сказала

первая.

-Да уж, ну ладно дамы, спасибо за содействие, квартиру я опечатаю.

Женщины вышли из комнаты. Участковый приготовил печать и узкую

полоску бумаги, еще раз окинул взглядом комнату, где несколько часов

назад он обнаружил сидящую на стуле высохшую и почерневшую мумию.

-Сколько бы мы еще тебя здесь не находили, если бы не лопнувшая

труба водопровода, - сказал участковый.

Смачно припечатал на листок круглый синий оттиск, убрал печать в

цилиндрический футляр и начал намазывать обратную сторону бумажной

полоски клеем. Потом собрал свои вещи, надел на голову фуражку и пошел

к фотографии молодой красивой женщины стоящей на серванте.

– Ну, и кто же пойдет за твоим гробом Евгения Львовна?

Потом быстро схватил фотографию и сунул ее в папку и пошел к выходу.

Участковый вышел из подъезда, где на лавочке сидели дамы различного

возраста, горячо обсуждая смерть нелюдимой и нелюбимой соседки. Среди

них были две его помощницы – понятые. Старший лейтенант, приложил

руку к козырьку и попрощался.

-Постойте, - заговорила одна из дам, - а кто же ее хоронить будет?

Старлей улыбнулся и ответил:

-Не волнуйтесь, найдется, кому пойти за ее гробом.

Он сел в машину и уехал. А соседки еще немного поговорили на тему

похорон и разошлись. Как будто и не было в их доме такой соседки, как

Евгения Львовна, как будто и не было ее на свете вовсе.

Сталей зашел в продуктовый магазин, купил разных продуктов, потом в

аптеку. Там он достал мобильный телефон, набрал номер и спросил:

-Бабуль, какие ты мне таблетки заказывала? Ага, все понял, все купил,

через десять минут буду у тебя, ставь чайник.

Как и обещал, через десять минут Валера Кочетков – старший лейтенант

полиции, участковый уполномоченный одного из отделений Санкт

Петербурга прибыл в квартиру своей бабушки. После недолгих

приветствий в виде поцелуев и объятий, они прошли на кухню. Это была

большая кухня бывшей коммунальной квартиры. За последние десять лет

квартиру расселили, и она постепенно приобрела свой дореволюционный

вид, как при купце Петровых. Теперь здесь была большая кухня-столовая,

красивый в 50 квадратов зал, спальни и кабинеты снова стали исполнять

свои функциональные обязанности. Теперь в квартире жила только одна

семья, но очень большая - три поколения.

-Так, бабуль, я все купил, вот твои таблетки, вот продукты.

Валерий выкладывал на стол и в холодильник продукты.

-А курица свежая, - спросила бабушка.

-Обижаете, Надежда Андреевна, только что бегала по магазину, сам

поймал, сам замочил, сам ощипал.

Бабушка улыбнулась, погладив внука по голове.

-Мочил из табельного? - Спросила она.

-Нет, я ее силой внушения усыпил, ну и… так что смотри, вдруг еще

проснется. Сама ничего не готовь, придет Юля все сготовит.

-Ну, вот еще, он она на работе набегается, и еще у плиты стоять. Да и я

еще живая, почти как твоя курица, – оба улыбнулись, - приготовить ужин

для своей семьи я еще в состоянии, никогда служанок не имела.

И правда Надежда Андреевна, не смотря на очень почтенный возраст,

быстро и уверенно передвигалась по кухне, ставила на стол посуду,

наливала чай. Валерий обнял бабулю и проговорил:

-Да ты у нас моложе всех молодых, еще всем девчонкам сто очков

вперед дашь.

Надежда Андреевна поставила на стол тарелку с пирогами.

-О, а это когда успела? Утром пирогами и не пахло?

-Скучен день до вечера, коли делать нечего, вас проводила бы-строе

тесто замесила, и вот вам к чаю, - она положила несколько пирожков в

пакет, - возьмешь с собой, ребят угостишь.

-Да, бабуль, старость за тобой просто не успевает, - сказал Валерий.

-А это, мы со смертью договорились, она меня в сорок третьем не взяла,

значит жить мне сто лет, - с лихостью проговорила надежда Андреевна.

-И как ты с ней того, договаривалась? – спросил Валерий, откусывая пирог.

-А как в сказке, знаешь, говорят, кого смерть трижды не берет, тому она сто

лет дает. Сам посуди. В тот день меня чуть ножом не убили, потом я чуть от

голода не умерла, потому что двое суток ничего не ела, и чуть не замерзла,

потому что печка остыла. Если бы тогда Ахмед не вернулся… ох.Да уж сто

раз тебе это рассказывала.

-Ба, а ты с этой своей подругой Женей потом виделась?

-Нет. Знаю, что она вернулась после войны, но семья ее, оказывается,

погибла вся, не доехав до Казани, поезд разбомбило. А Женька выжила.

Но я не хотела с ней встречаться, а она, наверное, думала, что я умерла, и

тоже встреч не искала. Но я думаю, что Господь Бог не зря нас жить

оставил.

-Не зря, -проговорил Валера, - ба, умерла она.

Валера достал из папки фотографию, прихваченную в квартире Евгении, и

поставил ее перед бабушкой. Надежда Андреевна встрепенулась,

посмотрела на внука.

-Что это значит?

Валерий рассказал ей о том, как был обнаружен труп, о том, что три года

она просидела уже мертвая на стуле в собственной гостиной, потому что

осталась совершенно одна.

Глаза Надежды Андреевны наполнились слезами, она их промокнула

салфеткой и сказала:

-Теперь понятно, почему… только я… больше некому идти за твоим

гробом Женька.

Марина Постникова. 2016.©