Это произошло поздним вечером, когда немногие местные поезда уже отправились в свои рейсы, а те, которые должны были проследовать – уже проследовали. Закат бессильно догорал над уходящими к горизонту рельсами. Быстро чернеющее небо беззвучно чертили ночные ласточки – летучие мыши. Откуда-то издалека, ослабленные расстоянием, долетали громыхания вагонных сцепов и металлические взвизги тяжёлых колёс, неуклюже сворачивающих на стрелках. Я покинул перрон и отправился в зал ожидания.

Провинциальный вокзал утихал – если можно так выразиться о чём-то, по самой своей природе утиханию не подлежащем. В расписании образовался перерыв до утра, и пассажиры, которых эта остановка застала в пути, готовились устраиваться на ночь. Согласно билету, мой отъезд также должен был состояться на рассвете, и искать гостиницу на несколько часов мне показалось излишним. Подняв воротник и навалившись на сумку, я переживал последние мгновения дня перед тем, как закрыть глаза и погрузиться в чуткую настороженную дремоту – дорожный заменитель полноценного сна.

И вот тут-то мы и познакомились. Ей, как и мне, тоже выпало коротать ночь в этом неуютном и душном зале ожидания. Однако всё было не так просто.

Сталкивались ли вы когда-нибудь с той непонятной, непредсказуемой ситуацией, когда внезапно и без колебания узнаёшь ранее уже бывшие обстоятельства, людей, предметы, и саму обстановку – так чётко, что можешь уверенно предсказать, что именно произойдёт в следующий момент? Это редкое и быстро исчезающее состояние называется «дежа вю» и рано или поздно случается с более чем половиной людей – но затем, когда вспышка нервного потрясения проходит, остаётся для них лишь слабым воспоминанием. Обычно такое явление проявляется повторением ситуации, переживаемой во сне – сне, возможно, очень давнем, и лишь теперь всплывающем с фотографической чёткостью.

Вот и сейчас, движимый таким узнаванием, я протянул ей пластиковую бутыль – ещё до того, как она жестом попросила пить. Поблагодарив меня кивком, она неторопливо и с удовольствием напилась и присела рядом, поставив свой небольшой чемодан рядом с моей сумкой. Я находился в некоторой заторможенности, переживая последние мгновения приоткрывшейся на мгновение памяти.

– Марина, – представилась она.

Мы разговорились. Разговор завязался из тех ничего не значащих фраз, которыми бывает полна любая поездка. Я упомянул и о том, что только что стал свидетелем всплеска виденной когда-то ситуации, по какому-то капризу вновь сверкнувшей на изломе времени.

– Это Полуявь, – заключила она, как о чём-то давно знакомом. – Значит, вы один из тех, кого она тоже коснулась.

– Что значит «тоже»?

– То и значит. Полуявь – это наша судьба. Дар или проклятие, я не знаю. Наверное, понемножку того и другого. Вы, простите, где бывали?

– В каком смысле? Сейчас я, например, еду в...

– Я не о том, – мягко перебила она. – Вы в Полуяви где обычно бываете?

– Нигде. Я вообще ни о какой Полуяви понятия не имею, и уж тем более – никогда там не бывал.

– Новичок, значит.

– Новичок? Почему новичок? В чём новичок?

– Это лишние вопросы. Вы меня узнали – ведь это же так?

– Ну... так.

– Вот. Значит, и наш с вами разговор не случаен. Вам это нужно, иначе бы мы не встретились. Вот и спрашивайте.

– Нужно? Мне?

Я, с некоторым усилием над встревоженными нервами, попытался привести возникшую ситуацию к пониманию. Марина не производила впечатление психически неуравновешенной особы, более того, обладала даже относительным шармом, что для женщины вообще-то проблематично к пятидесяти годам (так я определил её возраст), и безусловно была развита интеллектуально: это чувствовалось по манере общения, по разговору, в котором она естественно и привычно употребляла многие слова и обороты, исчезающие из погибающего русского языка. Эрудиция её могла быть замечена буквально с двух-трёх фраз – при условии, конечно, что и сам замечающий обладал необходимым запасом интеллигентности.

Пример? Вы хотите пример? Пожалуйста! Положа руку на сердце – вы знаете, что Поль Элюар – псевдоним Эжена Гренделя? Помните, сколько государственных языков в Канаде? Можете навскидку указать глубину Марианской впадины? Вот то-то.

Нет, я не хочу сказать, что мы говорили о географии или о французской поэзии. Это просто пример, как вы и просили. Хотя да, о поэзии мы тоже говорили, и много – но это позже, когда знакомство наше переросло в дружбу, и более того – в какое-то подобие духовной связи.

– Так о чём мне нужно спрашивать? И почему? Какая-то Полуявь…

– Полуявь – это одна из граней жизни. Которая на определённом этапе цепляет человека и заставляет по-новому осознавать тот мир, в котором он живёт.

– Вот как? По-моему, наш мир и без того достаточно многогранен.

– Ну да! И всё же. Если на другой стороне земного шара есть Австралия, о которой – предположим! – вы ничего не слышали, то неужели не стоит узнать о ней хотя бы кое-что?

– Хорошо, – сдался я. – Только я не знаю, о чём спрашивать. Лучше вы сами расскажите.

И она стала рассказывать.

Иногда человек посещает во сне вполне определённые места, которые он при последующем туда попадании узнаёт и уверенно идентифицирует. Такие сны бывают, как бы это сказать, значительно реальнее обычных и не стираются из памяти сразу после пробуждения. Узнаваемых мест обычно немного, и жизнь в них идёт своим чередом – с каждым новым посещением ты замечаешь, что при сохранении общей картины что-то изменилось. Ты можешь познакомиться с живущими там людьми, и они будут приветствовать тебя (или не приветствовать, это уж как сложится) при встрече. Могут появляться новые дома или улицы, короче – много чего может измениться, но при этом тебя не покидает ощущение, что это – то самое место, где ты уже бывал раньше. Ну, или не бывал – это при первом посещении нового места.

Места эти бывают самые разные: населённые и пустынные, солнечные и скрытые тьмой; они различаются и по настроению, которое налагают на посетителя. И вся эта совокупность, весь иной мир, открывающийся нам в этих более чем сновидениях, называется Полуявью. Более того: наше мировоззрение отчасти и формирует эти миры.

– У вас бывали такие путешествия?

Я на секунду замялся. Почему я должен обсуждать свои сны с первой попавшейся попутчицей, которую завтра забуду и никогда больше не увижу? И в то же время – а почему бы и нет? Психология порой преподносит нам удивительные сюрпризы: часто мы бываем откровенны именно со случайными знакомыми и говорим с ними на такие темы, которых никогда бы не позволили себе коснуться даже с лучшими друзьями.

Вообще-то – да, такие сновидения у меня бывали. Достаточно редко. И, в отличие от обычных снов, запоминались накрепко: то ли из-за необычной реалистичности, то ли из-за некоторого повторения сюжета. Это нужно пережить самому, чтобы понять. В конце концов, появляется даже особое чувство, когда ты определённо знаешь, что именно сейчас ты находишься не в обычном сне. Теперь, много времени спустя после той нашей встречи, когда Полуявь мне стала привычна, я начинаю постигать её удивительные законы и уже сам могу многое рассказать впервые вступающему в неё – и тогда, подобно осеннему туману, исподволь, постепенно, новичком овладевает настроение Полуяви.

Странен этот мир: в нём ты можешь летать, в нём ты можешь управлять предметами силой мысли, и в нём же ты вдруг оказываешься беззащитен против самой простой угрозы, а когда нужно бежать, ноги твои наливаются чугуном и ворочаются с трудом.

Странно там всё: ты трусишь в таких обстоятельствах, при которых в нормальном мире повёл бы совсем иначе, и порой совершаешь безрассудные и смелые поступки, на которые здесь у тебя никогда не хватило бы духу.

Странные и страшные существа встречаются там – могучие настолько, что нет сил противостоять внушаемой ими любви (или ненависти), и когда просыпаешься, бывает до слёз обидно, что, возможно, никогда больше не состоится ваша встреча – или, наоборот, убегая в мир реальный, чувствуешь неимоверное облегчение от разорванной связи, грозившей уничтожить тебя. Два мира разъединяют нас так же безнадёжно, как время или пространство. И – да, наверно, самое страшное – это полюбить в Полуяви!

Но это теперь я всё понимаю. А в тот вечер я рассказал, что последний раз мне выпало работать в подземелье (по профессии я историк) – мы раскапывали один старый ход, начинающийся у подножия башни, стоящей на высоком берегу реки. Но что-то, видимо, пошло не так, и сновидение быстро оборвалось, оставив, впрочем, после себя явный след Полуяви – ладно, за неимением лучшего термина будем применять этот.

Самое интересное, что в настоящем городе, том, куда я ехал, местными следопытами как раз были обнаружены следы старой кирпичной кладки – и именно у подножия башни. Собственно, поэтому меня туда и командировали. Я даже, как мог, набросал карандашом схему – как мне её коллеги обрисовали по телефону: вот тут башня, которая по документам числится бывшей трубой сахарного завода, вот тут – обрыв, на склоне которого, в кустах дерезы, чуть виден свод узкого входа, ранее полностью засыпанного и теперь частично обнажившегося из-за сползания грунта. Так вот, в том, полуявном, городе этот вход был нами уже расчищен, и в этот узкий лаз можно было протиснуться.

Марина слушала внимательно, иногда вставляя короткие вопросы, позволяющие лучше вникнуть в суть дела. Но когда я сказал, что мой визит в Полуявь закончился на пороге этого старинного коридора, она встревожено сказала:

– Я знаю это место, бывала там. С этим ходом надо поосторожнее, там ловушка!

– Что?!

– Ну, – на мгновение замялась она, – я сама по нему, правда, не бродила, но знаю – один из тамошних старожилов рассказывал – что в прошлом, когда сеть этих ходов ещё не была засыпана от греха городскими службами, местные мальчишки иногда совершали туда свои экспедиции. Полностью безрассудные, конечно.

Оказывается, существовали даже два – а по некоторым, скорее всего, преувеличенным слухам – и три подземных хода под руслом реки на другой берег. Потом, когда вода прорвала своды, они оказались затоплены и обрушились. Но система подземных ходов под городским парком частично сохранилась. А вот в этом самом ходе, под башней, была камера, вход в которую преграждала тяжёлая каменная дверь, укреплённая на оси так, что под действием силы тяжести самопроизвольно возвращалась в первоначальное положение. То есть, чтобы открыть камеру, достаточно было просто толкнуть дверь со стороны коридора, а вот со стороны камеры это сделать было невозможно: на камне не было ничего, похожего на ручку, за которую можно было бы потянуть. Поэтому попавший в камеру оказывался пленником и полностью зависел от оставшихся в коридоре. Для одинокого исследователя такой случай грозил неминуемой смертью.

– Вот я и говорю – осторожнее там…

 

Один из тамошних старожилов… Да, там есть свои старожилы! И свои неофиты. И, кажется, даже свои гастарбайтеры. Там многое, как здесь – я сперва чуть не сказала «как у нас», но вот большой вопрос: где это – у нас? Полуявь на то и Полуявь, что она другой мир, и если уж тебе выпало странствовать, а попросту – бродяжничать между обоими, то можешь с полным правом считать себя обладателем минимум двух гражданств. Хотя в здешней реальности я к двойным гражданством отношусь с некоторой настороженностью: все-таки одним задом между двумя стульями трудно устроиться с удобством, но если кому-то это удалось и он чувствует себя комфортно… Кстати – а на многое ли готов этот зад ради личного комфорта? Так сразу не скажешь. Но от этого вопроса – на что ты готов, зависит твой вес в Полуяви, отношение к тебе – и тех, полуявных, существ, и неких иных, более важных сущностей, оценивающих твоё поведение.

Почему я обратилась к нему со своей немудрёной просьбой? Я ведь почти никогда не заговариваю с незнакомыми людьми без крайней нужды, да и то на самом примитивном уровне: «Будьте добры, передайте…» – в общественном транспорте; «Не подскажете ли вы, как пройти?..» – в незнакомом месте. В здешней реальности я почти абсолютная топографическая кретинка: пока три раза не заблужусь в трёх соснах, дорогу так и не запомню, зато если уж запомнила, то найду с закрытыми глазами. В Полуяви у меня таких проблем нет: там я сразу знаю, куда иду. Потому что там мне просто необходимо быть в нужную минуту в нужном месте – вот и всё.

Почему я попросила у него пить – вернее, даже не успела попросить, он сам протянул мне пластиковую ёмкость? Тоже – на самом примитивном уровне: именно в этот момент у меня ни с того ни с сего нестерпимо пересохло горло. Жажда накрыла меня пустынным суховеем, гортань стало тёркой с мелкими отверстиями, перспектива сместилась, зрение расфокусировалось, я видела только эту бутылку с вожделенной влагой и ещё – его лицо, о котором я точно знала, что оно мне знакомо… Я редко что-то знаю точно. Но уж если знаю…

Да – дальше всё пошло по Сюжету – по его Сюжету, о моём он тогда ничего не знал. Он даже не знал, почему мы встретились именно на вокзале: для него это была просто полоса отчуждения со своими ни к чему не обязывающими мини-знакомствами, случайными разговорами и такими же мимолётными расставаниями. Для меня – знаковое место. Я давно знаю знаковые места своего Сюжета, вокзал – первое, что мне открылось в начале пути. Подмывает написать с большой буквы: Пути, но до больших букв ещё дорасти надо. Вот Сюжет я давно пишу с большой буквы – если он личный, то имеет право звучать и отображаться графически как имя собственное – или даже как географические название.

Да ведь это для меня Полуявь – давно географическое название, а он-то действительно был новичком! То есть, нет – новичком в полном смысле он уже не был, скорее, неофитом. Неофиты во все времена и во всех мирах одинаковы: пылки, решительны и желают быть католичнее Папы. Удивительно, но некоторым это действительно удаётся: остаться неофитом до конца, каким бы он ни был. А что, кстати, мы знаем о конце? И что мы знаем о начале? Он сразу назвал своё имя, отчество и фамилию, а я, привыкнув в немногочисленной среде друзей к студенческой фамильярности – вернее, так и не отвыкнув от неё за ненадобностью – долго путалась, называя вместо отчества его фамилию: она у него была западно-славянская и звучала как отчество. Ошибаясь, я всякий раз торопливо извинялась, ругала себя в душе – и не могла перестать хихикать над собой: в здешней реальности это моё привычное состояние, в Полуяви мне редко это удаётся: не до того бывает.

К счастью для меня, он довольно быстро предложил перейти на «ты», и фамильярность моя обрела привычное русло, перестав затыкать мне рот стихийными речевыми водоворотами вроде такого коварного порога, как чьё-то отчество. Конечно, и этот внезапный «затык» мой не был случайным: в Полуяви время течёт по-иному – иногда с опережением реального, иногда с глубоким отставанием – но там-то мы давно были на «ты», а здесь вот всё приходилось начинать с нуля, с китайских церемоний: ничего не поделаешь – элементарная вежливость социума, не по плечу же мне хлопать своих в момент узнавания! Это я их узнала, они-то ещё – пока проснутся…

Пока проснутся! Полуявь – это и явь во сне, это и сон в яви, это и дежа вю, и озарение, и прозрение… И прозрение это далеко не всегда бывает сладостным. В общем, в Полуяви хрен мёдом кажется только в начале, а что мы знаем о начале? Смотри выше…

 

Итак – один из тамошних старожилов…

Старый упрямец! Застрявший дурак! Ведь предупреждали же его! Объясняли, почему не стоит с душой нараспашку таскаться по лабиринтам, переходам, да и вообще – по Полуяви.

И всё же. Один из тамошних старожилов, а теперешних аборигенов, однажды, будучи ещё романтическим юнцом, вышел к подножию этой башни. Была она тогда крепкая, сложенная из добротного жёлтого кирпича, без налёта копоти, оставшегося от минувших к нынешнему времени десятилетий – возраст башни можно было, пожалуй, измерять двумя-тремя веками; без пулевых отметин последней войны…

Я остановилась и перевела дух.

– И что дальше?

Что-что… Так тебе сразу и выложи. Не поверишь же! Романтик. Как с романтиками обращаться? Застрявший в Полуяви старый дурак тоже был романтиком. И даже я склонна к некоторому романтизму – но в моём возрасте это давно уже полагается скрывать, что я и пытаюсь делать с непонятным успехом. Нашу жизнь – обычную, реальную, явную жизнь можно рассказать по-разному: сухо и деловито, на уровне анкеты – мой любимый стиль общения со случайными людьми; иронично и цинично – с точки зрения нашего недоброжелателя: вот мол, фря… или – фраер… В этом стиле по отношению к себе я рекомендую практиковаться каждому – очень отрезвляет; ну и, кончено, романтически: каждому хочется себя видеть значительным и благородным. И только таким. Или такой. Что ж – сейчас выберем именно романтический стиль изложения.

А дальше – у подножия башни он, старый дурак, который тогда еще был молодым – конечно, встретил прекрасную незнакомку. И голос её журчал по-голубиному – ему сразу показалось, что у неё – голубой голос (тогда «голубой» означало просто красивый цвет, не более того). И глаза её были черны и бездонны, а одежды – красны, они так и горели в лучах алого заката, ослепляя его, дурака. И весь облик её зачаровывал, приковывал к себе, не отпуская, и сладкой судорогой отдавался в позвоночнике, вызывая неимоверное вожделение и суля райское блаженство…

Кажется, я увлеклась и немного переиграла с интонациями – он насторожился. А зря. Я ни в чём не погрешила против истины. Я рассказала ему чистую и абсолютную правду – всё именно так и было. В романтической версии событий.

– И в чём ловушка? – полюбопытствовал он.

Эх, дружок, пока – ни в чём. Но тебе-то пока об этом знать не надо, про эту встречу. Рановато, не по силам ещё…

 

А вот не было там песка! Старая башня стояла на краю городского парка, и была окружена мощёнными дорожной плиткой аллеями – впрочем, кто знал, как она выглядела в полуяви – тем более, не для меня?

Но вернёмся к событиям. В тот момент, на вокзале, мне показалось, что Марина хотела сказать мне что-то большее, а про вращающуюся дверь упомянула просто для того, чтобы не случилась неприятная пауза в разговоре. Но в последний момент почему-то передумала и, ухватив фразу за хвостик, быстренько втянула обратно. Нет, не соврала – всё так и было, дверь эту мы потом нашли, только она уже не действовала: грунтовые воды испортили механизм, и она, полуоткрытая, больше не двигалась. И колодец нашли вертикальный, выходил он аккурат в башню, только и тут зря: пол в башне давным-давно забетонировали, и выбраться наверх никак невозможно было. А ещё при раскопках нашли детский скелет. То-то было суматохи с милицией! Благо, криминалисты быстро разобрались, что принадлежал он к восемнадцатому веку и, стало быть, к нам никакого отношения не имеет.

Короче, не сказала она мне тогда всей правды. Уж потом, много спустя, я понял – почему. Как мать, тянула до последнего, не желая будить сына – пусть мальчик ещё хоть чуть-чуть поспит...

Вот вопрос, лежащий на поверхности… Правду говорят, что если хочешь что-то спрятать, положи на видное место – так вот, вопрос: почему человек спит? Да и не только человек, все так. Казалось бы, с точки зрения эволюции должно быть наоборот: тот, кто спит, более уязвим, больше подвержен опасности от хищников, и выживать должны бы именно те, кто сну не подвержен. Так нет же – спят! Все спят! А почему? Неужели во сне есть что-то настолько важное, что даже жизнь на карту ставится?

Вот это и есть. Полуявь. Потому что это тоже жизнь. И посвящаем мы ей аж треть своего земного существования, вот как. Те, обычные, сны – это лишь неудачные попытки проникновения в Полуявь. Не каждому и не всякий раз она даётся. Зато если уж зацепило тебя, готовься к трудной и опасной работе. Полуявь не приголубит и спуску не даст – с одной стороны, но и мимо пути уже нет – это с другой. И наваливаются на тебя всё новые задачи. И прежде всего – долг. Кстати, тут ещё и понять надо – в чём этот твой долг. И следовать по этому пути, а это ой как непросто! Даже таким сталкерам, как Марина… Вот хоть бы ещё один её рассказ:

 

– Вот вспомнила эпизод явно-полуявный… Года полтора-два назад в Полуяви выводила я группу детей по каким-то хлипким конструкциям – из очень опасного места выводила. Все шли спокойно, молча – жалкая такая группка разновозрастная… Задание у меня ментальное там такое, видимо. Мы торопились. Некоторых детишек я не видела даже, просто чувствовала: идут. Рядом со мной шёл мальчик – его я разглядела под конец: очень худенький, бледненький, глаза прозрачные. Беленький такой. Годика четыре на вид. Когда уже выходили все на волю – мальчик этот сорвался вниз, конструкции где-то высоко были, как бы мост сомнительный. И я его удержала – из последних сил, с молитвой – вытащила, поставила на твердое место – и вышла в явь. Сердце колотилось бешено – как всегда после таких моих… заданий. Сон записала – и жизнью занялась.

А не так давно иду я по коридорам участковой своей поликлиники – глядь, из-под мамкиной руки выворачивается мальчонка, ручки расставляет – и буквально кидается ко мне: глаза – прозрачные, сияющие: «Здравствуйте! Вы меня, наверное, не помните? А я – Серёжа, Серёжа!» Всё, что я смогла – опешив, но не растерявшись – это улыбнуться ему и матери его, погладить по головке и сказать: «А я смотрю – вроде, Серёжа. А сама думаю – вдруг не он!».

Не знаю – обознался ли мальчонка, что вполне возможно, а может, и впрямь я ему в каком сне явилась. Но у меня в памяти сразу именно описанное моё путешествие всплыло…

 

Сейчас-то я тоже в таких местах пображиваю. Не с Мариной – никогда мы с ней там не пересекались, видно, разные у нас задачи, да и присматриваться там к спутникам сложно: каждый плетёт свою реальность, не дай Бог, сунувшись, повредить… Когда нужно, носом тебя ткнут в нужного человека, тогда уж не зевай. И людей тоже выводить приходилось, только не по мостам-развалинам, а по болоту, в тумане, вдвоём ещё с кем-то: он впереди отряда, я сзади. Очень неприятно: сырая мгла, сумрак, а за спиной что-то упорно смотрит в спину, что-то недоброе. Потом – бросилось… К тому моменту отряд мы довели до какой-то скалы, прижались к ней. Тут меня и накрыло, со спины, резко… Наверное, там им показалось, что я погиб, а меня просто в явь выкинуло. Сердце колотится, и одна мысль: а тот, напарник мой – справился ли? Так и не знаю до сих пор.

В общем, не вышло из меня сталкера, другая у меня в Полуяви оказалась специализация. Что-то вроде киллера по вызову, только вызовы эти устраиваю я себе сам. Или почти сам... Чтобы творить справедливость (не скажу – добро), нужно не знать сомнений и ничего не бояться. Сколько пришлось помыкаться и поломать себя, чтобы такого достигнуть! Зато теперь могу с гордостью сказать: умирать там мне приходилось всего четыре раза. Впрочем, почему – с гордостью? Не совсем правильно. Лучше сказать – с осознанием своей силы. Гордости там не место. Смешно даже, если разобраться.

Насчёт смелости – это просто. Пока я жив здесь, никакая смерть там не может для меня быть окончательной. Поэтому бояться вроде бы нечего. Когда это понимаешь и помнишь, ничего уже не страшно. Что, конечно, не означает, что ты в безопасности... Сколько пришлось приёмов перепробовать, пока не выработал свой коронный: пустоту. Даже всеми рекомендованное «зеркало» против неё проигрывает.

Поясню: «зеркало» – это когда ты покрыт отражающим слоем, сквозь который врагу не никогда пробиться. Ну, или почти никогда. Это как в кино «Хищник» – смотрели? Тебя не видно, ну и пользуешься – от этой зеркальной оболочки, кстати, многое отскакивает. Я уже упоминал, что в Полуяви всё творится силой мысли – и создание, и уничтожение. Создай себе такую броню – будешь защищён. А «пустота» – это другое, это когда тебя вообще нет. И как бы кто ни старался, достать тебя из пустоты невозможно. Ну, почти невозможно: четыре раза получалось всё-таки. Тут всё дело в полном контроле над собой: состоянием, мыслями, движениями. Тогда никому даже в голову не придёт, что ты рядом...

Нет, я не хочу, чтобы о Полуяви создалось впечатление, как о мрачной дыре, где неосторожного подстерегает множество опасностей! Такое там есть, но много и светлых мест, даже чем-то напоминающих курорты, со счастливыми и беззаботными обитателями – приветливыми и доброжелательными. Но мы-то с Мариной не для того живём, чтобы по курортам разгуливать! Хотя – и там бывать приходилось. Везде приходилось. Полуявь – она каждый раз новая...

 

Давно это было, но только всё равно страшно. Дети-то во все времена шалили да баловались, вот и Натаха тоже увязалась за старшими мальчишками в барскую усадьбу. Ещё бы: тут тебе и башня строится новая, и яблоки в саду поспевают (только от Архипа-садовника стеречься надо: поймает – подол задерёт да крапивой настегает), и собор рядом – можно службу посмотреть, как попы поют да друг другу кланяются: из храма не прогонят.

В ограде – кованой, чугунной – дырка есть. Где кусты сирени, в самой густоте. Это если кто не знает, нипочём не найдёт, да взрослому в дыру такую и не пролезть. А только мальчишкам что – они от Натахи поскорей отвязались: скучно с ней, с маленькой! «Стой здесь и жди» – не успела оглянуться, их уж и след простыл. Постояла-постояла, да и пошла сама играть. В сад одна лезть побоялась, решила башню поглядеть: рассказывали, что в самом конце хода в стену икона Богородицы вмурована, и огонёчек лампадный перед ней всегда горит. Охота была ту икону посмотреть: оклад у ней золотой, говорят, больших денег стоит. И если ей крепко помолиться, то выполнит та икона самое заветное желание. Надо бы попробовать, хоть и боязно…

Жутко умирала девочка, лютой смертью. Плакала, пальцы вкровь о камень содрала. Потом затихла: воздуха стало мало. Господи, не дай такое увидеть! Я, как узнала, неделю себе места не находила. Спать не могла. Молебен заказала за упокой… Так что это её скелет нашли, её, мне так кажется.

Сперва-то хватились, конечно, в том времени, да она уж мёртвая была, когда вытащили. Барин – граф Паскевич – сильно расстроился и распорядился её там и похоронить, рядом с башней, и денег родителям много дал, и памятник велел поставить мраморный – потом советская власть снесла его, не к месту в парке оказался. Как бы виноватым себя чувствовал граф – оно, конечно, хоть и не по его вине смерть, да только ведь это он приказал камеру-ловушку соорудить. Хотел в подземельях антуража под старину напустить, чтобы гостей-барышень потом пугать. А оно вон как вышло.

Вот и вся история про девочку-суккуба. Как она им стала, как погибала в камере – доподлинно никто не знает, однако ж теперь Наталья-пятая (так её нынче кличут) – страшное существо, ламия. Почему пятая – не знаю, может, оттого, что в их компании пятеро всегда? Ну да, они тоже группами ходят, тёмные. Тоже друг к другу тянутся. Смертей-то страшных во все века предостаточно бывало. И обид неизбывных, и проклятий…

И моё дело – сделать так, чтобы как можно меньший вред был нанесён этими обиженными, изверившимися, и главное – охваченными злобой существами. По мере сил вывожу, спасаю, пытаюсь оградить беззащитных – может быть, Господь Бог зачтёт мне мои посильные труды и простит то, чего я не смогла.

 

В тот раз, на вокзале, мои ожидания были обмануты: не было никаких подробностей ни про башню, ни про обольстительную деву-ламию. Я потом, конечно, и сам с такими сталкивался – жутковато поначалу… Да и не поначалу тоже.

А всё же: для чего произошла наша с Мариной встреча? Для чего это написано – вот этот самый текст? И в Полуяви, и вообще – ничего не делается просто так!.. Кто-то передвигает на бесконечной доске фигуры, играя в одному ему понятную игру. А с какой целью? Изменить нас? Воспитать?

Отвлечёмся и порассуждаем теоретически. Итак, цель эволюции – создание идеального существа. Говоря «цель эволюции», я имею в виду не конкретного человека, даже не вид как совокупность людей (или иных разумных существ), а то, в чём проявляется направленность развития всего мира. Так вот, цель эта – создание идеала. И вот их, идеальных на данном (и лишь на данном!) этапе, насоздавали, допустим, достаточное количество – и требуемую нишу во вселенной заполнили. А сами создатели вымерли за ненадобностью, выполнив свою эволюционную функцию. И остались лишь идеальные существа. В виде потенции, которая может развиться во что угодно под действием управляющей мысли. Причём мысли как самих идеальных созданий, так и сторонней.

Получается, мысль может создать себе (и не только себе) любой мир. Материя – предмет, мышление – творец. Мы пришли к извечной дилемме о материи и сознании: привет, классики! Ну да, конечно, это, казалось бы, подтверждает существование Бога, то есть того, кто обеспечил возможность проявления потенции – куда уж нам без этого термина! Но это только вариант проявления вселенной. Который так же вероятен, как и противоположный. Но – вероятен всё же.

Однако, Бог – некое надсущество, причина всего – в то же время есть нечто практически для нас несуществующее, то есть то, что невозможно ни понять, ни создать, ни повторить, ни использовать. Для нас его как бы и нет. Есть проявления воли.

Скажете – мы, мыслящие, тоже можем влиять. Можем, конечно.

Но придумывать можно, лишь использую потенцию природы, уже созданную кем-то! И есть ограничение: нельзя придумать то, что уже и так существует! Получается, что без Бога (повторю: здесь это лишь термин, введённый нами для удобства; и мы сами порой играем эту роль) невозможен никакой процесс создания. То есть, даже малейшее движение материи невозможно, ибо материя сама по себе мертва и неподвижна – не только в физическом плане. А раз она не может двигаться, не может отвечать на проявления чего бы то ни было, то она не может быть зафиксирована наблюдателем, то есть её как бы и нет. Фактически, и материя отсутствует.

Вот мы и пришли к пониманию акта сотворения мира. Материя наделяется движением, энергией – и теперь «появляется», и может участвовать в эволюции. Получается цикл: дух порождает материю, которая эволюционирует в дух, и так до бесконечности.

Но: а почему это духом нельзя создавать из духа? Ишь ты, материю нам подавай!

Не знаю, может быть, и можно. Не пробовал. И не собираюсь – чётко осознаю, что до такого ещё не дорос. Прежде всего в моральном плане. Тут дай бог с Полуявью разобраться.

А какое всё это отношение имеет к Полуяви?

Самое прямое! Нас буквально носом тыкают в это проявление материи! Кстати, материя – это не обязательно нечто вещественное, это может быть и наше представление о ней. Оно ведь существует? Несомненно, раз возникло хоть в одном сознании! И представление может воздействовать на это сознание, и через него – на материальную часть мира. То, что придумано, обретает конкретику, усиливается сторонними сознаниями и начинает жить жизнью, не зависящей от создателя: он может изменить лишь своё представление... Таковы религии и культы. Такова наука. Таков весь наш мир, в котором нам приходится жить – об этом писал и Веллер, и многие до него. И этот мир властно вторгается в наше существование в виде Полуяви – нужно только желание заметить это.

 

Опишу ещё один случай. Место действия – новое для меня, я там в первый раз. Окраина какого-то города, вокруг люди – не очень много. Серое небо, день хмурый, но без низких облаков, послеобеденная пора. И вот в этом небе я наблюдаю стыковку двух летательных аппаратов: один большой, вытянутый в виде ракеты, а другой вообще колоссальный – такие показывают в фантастических фильмах о завоевании Земли пришельцами. Правда, без множества выступающих антенн и орудийных жерл – вообще, как бы это выразиться, более функциональный, что ли. Ракета прилипает к брюху этого космического монстра – для этого есть соответствующее углубление – и фиксируется захватами. Всё это происходит на высоте не более ста метров и видно мне со всеми деталями. Люди вокруг также глазеют, раскрыв рты. Я достаю мобильник и принимаюсь это дело фотографировать. И тут эта громадина начинает снижаться, выпускает шасси с твёрдыми резиновыми колёсами (мне хорошо видно) и садится, практически не подняв пыли. Народ, естественно, из-под неё бежит, но не очень быстро и без паники: почему-то понятно, что вреда никто никому причинять не намерен. На земле появляются пришельцы, именно появляются – хотя в борту снизу и открывается что-то вроде выхода, они оказываются сразу на земле. И начинают двигаться в мою сторону. Я пячусь задом, продолжая делать снимки, но один из пришельцев делает запрещающий знак: почему-то этого нельзя. Он имеет вполне человеческий облик, никаких устрашающих черт в нём не замечается, только рост – в полтора человеческих.

Далее у меня провал в памяти, продолжение – уже внутри их аппарата. Не буду рассказывать подробности, это неинтересно, скажу лишь, что к кровати (не кровать, конечно, нечто совершенно иное), где я лежала, тянулись какие-то провода и трубки. Исследовали, видно. Как я заключила, исследовали мои эмоции, мотивацию поступков и частично физиологию. Никаких отрицательных последствий я не почувствовала, более того, после окончания мне была предоставлена полная свобода передвижения как внутри корабля, так и вне его. Когда я пожелала покинуть корабль, я очутилась за его пределами – совершенно так же, как ранее пришельцы: просто оказалась рядом. За это время (прошла ночь, было позднее утро) корабль подвергся громадным изменения: теперь он имел форму высотного дома несколько авангардистского дизайна, появились ярусы вполне привычных окон, а высоко по фронтону даже змеился текст какой-то рекламы – какой, я не успела заметить: она тут же осыпалась, и я с запозданием поняла, что это произошло потому, что мне она была не по нраву. Ну, не то, чтобы не по нраву, но на мой взгляд, была неуместна. Короче, было видно, что эти иномирцы собираются провести в выбранном ими месте достаточно долгое время, раз так трансформировали своё обиталище.

Здесь – стоп. Полуявь кончилась. Видимо, исследование меня подошло к концу, и пришельцы потеряли ко мне интерес. А может, вмешались ещё какие-то сторонние факторы. Меня отпустили в Явь.

Но не всегда Полуявь отпускает своих путников так просто. И не всегда исследователи так корректны и доброжелательны.

 

Вы скажете – Полуявь есть лишь продукт, порождение мозга, и может быть даже – мозга болезненного... Да, вы правы! Но как быть с тем, что она воздействует на этот мозг таким же образом, как и реальность – в смысле результатов? Не всё ли равно человеку, какой тигр его растерзает – выдуманный или реальный – если результат одинаков?

Конечно, я понимаю, что для реализации этого порождения прежде всего в наличии должны быть такие люди, которые видят совсем не то, что другие. Такие, как я и Марина...

Впрочем, как-то двусмысленно получилось. Никакие мы не сверхлюди. Я просто имел в виду, что видение мира у каждого своё, несмотря на то, что основополагающие черты и совпадают. Просто каждому даётся видение по мере его развития. И – опять-таки, не хочу, чтобы меня поняли так: мол, вот автор какой развитый, не то, что остальные некоторые... Дело тут не в каком-то особом «развитии» – наоборот, в Полуяви гащивают очень разные по уровню личности – а в том (делаю акцент!), когда для развития этой самой личности полезнее всего включить этот новый уровень осознания. Кто и как определяет этот момент – не знаю.

Но: это же очень здорово – видеть такое и участвовать в нём! Это – дополнительная степень свободы, и такие люди, очевидно, должны быть очень счастливы тем, что они в этом участвуют. Это – как, например, вдруг научиться летать. Впрочем, там, в Полуяви, это умение не есть что-то из ряда вон выходящее. Поэтому – да, такие люди счастливы. Или несчастливы – в зависимости от того, какой стороной повернётся Полуявь.

Я понимаю, что эти мои размышления похожи на паутину, запутывающую неподготовленные умы, о таком ранее не рассуждавшие. Да, это похоже на психическое отклонение, и более того – такие мысли опасны именно воздействием на психику, иногда не выдерживающую испытания потоком непривычной информации. В этом случае мы получим клиента для клиники. Что поделаешь? Такую цену приходится платить. Но – сколько людей ежедневно гибнет под колёсами автомобилей? Неужели для того, чтобы все они остались живы, человечеству следовало бы отказаться от развития?

Жизнь похожа на глину, из которой умелый гончар лепит то, что ему необходимо. Или, скорее, на расплавленную стеклянную массу, так больше похоже: стекло обладает определённой прозрачностью, поэтому сама его субстанция предполагает большую связь и проникновение взаимных отражений. Работа с отражениями, то есть с Полуявью, не есть продукт только моего и – скажу от лица обоих авторов – нашего усилия. Нет, Полуявь существует реально, и многие могут подтвердить это. Откуда, например, взялись принципы мира «отражений» Р. Желязны? Или странного мира Кастанеды? Есть ли это только лишь фантазия?

Каждый из нас делает свою работу, на которой мы практически не пересекаемся – там, что не мешает общаться здесь.

Люди, в совершенстве владеющие методом трансформации полуявной реальности, играют роль побуждающей причины (создают и изменяют этот мир) и одновременно сдерживающего фактора (препятствуют изменениям со стороны других). Они управляют ходом событий в Полуяви – там, где они проявляются, где эта призрачная реальность становится подвластна логике их действий. И не всегда такое воздействие направлено ко благу окружающих.

Рассуждая беспристрастно, я не могу осуждать тех, кто выбирает для себя тот или иной слой Полуяви, изменяя его под себя. Каждый волен сам распорядиться своим выбором. Я не могу осуждать ту же Натали и ей подобных. Я просто борюсь с ними. Если у меня получается и я убиваю суккуба (на время; вряд ли это можно сделать навсегда), я думаю: что делать, мы слишком разные, а мир, одновременно вмещающий и нас, и их, неспособен существовать сколько-нибудь стабильно. И в то же время – как объяснить, что он реально существует, этот мир, где одни охотятся за другими? Ведь, чтобы ламии существовали как вид, необходимо наличие нас – их добычи... С другой стороны – они зависят от нас, а мы от них – нет. Впрочем, может быть, я чего-то недопонимаю, и эти ментальные хищники нам так же необходимы, как стая волков для популяции оленей...

 

Теперь – о защите. Помните о защите!

Да, защита в Полуяви необходима в гораздо большей степени, нежели в реальном мире. Конечно, для носящих тело, для живых, само состояние жизни является достаточно надёжной гарантией, но не стопроцентной! Я не всегда могу защитить тех, кто в этом нуждается. Даже очень часто не могу – я слаба. И тогда я прошу высшие силы...

В общем, так: охота там на нас идёт всегда. А уж как с ними, тамошними, обращаться, я думаю, мы все здесь учимся – затем и жизнь дана. Если уж нас занесло в Полуявь, а потом и здесь свело, то представь себе, какая именно на нас – таких вот ушлёпков – охота. Что-то мы можем – и должны! – доброе, наверное, сделать, раз нас так затаскивают в наоборот. Я порой чувствую себя просто наживкой там. А порой – действительно сталкером: кое-что получается, хоть и больно это очень. Есть такое состояние – я называю его по-библейски: Исходом. Сквозь твою душу исходят те, кого ты сумеешь уговорить – и провести... И я просыпаюсь с явной болью в сквозной душе, с невидимыми, но ощутимыми следами когтей на спине. Адская сволочь – действительно сволочь. Видишь – я тоже намолчалась и намучилась: меня треплет там месяца два последние. Инкубов, правда, мне уже не предлагают – убедились, что не срабатывает. Давно. Поэтому битвы посерьёзнее происходят. Сколько же там мрази! И сколько там несчастных... Вот ради них, наверное, и заброшены мы отсюда – туда.

За память надо держаться. Я давно привыкла записывать всё оттуда. Записала, и только потом уже – забыла, выбросила из себя. Страшно представить, каково это – потом перечитывать. Порой ужасаешься и думаешь: это было невозможно выдержать. Выдержала – потому что молилась, когда ещё даже не знала молитв. А порой... Многое действительно смешно, потому что адская сволочь к себе самой относится с исключительным пиететом и серьёзностью. А мы для неё – объект насмешек и издевательств.

 

Иногда нам дают какую-нибудь новую способность. Вот и мне дали. Теперь я знаю, что это за новая способность... Она обоюдна. Теперь и они, из Полуяви, могут вторгаться в мой мир.

Сегодня я в компании ещё троих мужчин занимался упокоением кладбища. Это старое кладбище, теперь его размыла река, и работать довелось на воде. Очень внимательно приходилось действовать. Даже коронный мой приём «не-бытия» не помогал: слишком уж их было много, а для него сосредоточиться нужно. А помогли, как ни странно, молитвы. Прочитал, что знал – успокоились. Ни тебе рук над водой, ни преследования. Вот как. А то ведь гнались, да так, что еле на автомобиле оторваться удалось – уже по суше удирали, да. Чья-то старенькая «Лада», наверное, одного из партнёров. Позже вернулись, доделали. Качественно уложили, потом для проверки, так сказать, «на живца ловили» – проплыли с каким-то амулетом – не моим, не знаю что за он – тишина на реке. Ну, пусть покоятся с миром. Сделано; расстались – и отдыхать.

А потом пришла Марина. Там как-то сразу чувствуешь, кто это – как будто человек представляется. Естественно, в Полуяви каждый выглядит не так, как здесь. Была она теперь молода, симпатична, и веяло от неё дружбой – ненавязчиво, не так, как от суккубов, те больше на чувственно-женское напирают. Появилась она в моём доме...

Да, у меня, оказывается, в Полуяви есть дом. Вполне себе обычная сельская хата, светлая, с занавесочками из старого хлопкового тюля, со старой, но вполне чистенько застеленной кроватью – не совсем в моём вкусе, но вот поди ж ты! Впервые это, чтобы у меня в Полуяви свой угол появился. Я и сам украдкой осматривался, привыкал, а тут ещё надо было гостью принимать. Ну, познакомились ещё раз. Хотя, при следующих встречах – если будут такие встречи – знакомиться, возможно, придётся снова и снова. Полуявь-то постоянства не жалует.

Ничего, обвыкли, разговор завязался. Удивило меня, что она движения праны не чувствует... Впрочем, у каждого свои приёмы. Показал ей – не впечатлило.

А вот то, что для разговора ей языки знать не надо («я и так обхожусь») – насторожило. Вот не знаю почему – сам ведь, думается, такой, хоть с иностранцами ни разу не сводила судьба! – а насторожило. И только это лишь где-то в подсознании мысль проскочила о крестном знамении и молитве – ну, типа проверки – выкинуло меня из Полуяви мгновенно... Вот что это было – действительно встреча, или опять под меня тёмные копали? Очень качественно в таком случае копали...

Сейчас я от Полуяви изолирован. Признаюсь, это случилось весьма своевременно: я чувствовал, что чуждое давление вот-вот могло меня сломать. А теперь мне дают возможность отдышаться и придти в себя.

Марина обмолвилась как-то: я молюсь, чтобы нас от всего этого оградили. Возможно, по её молитве и произошло. Я не знаю, что ужасное она там видела, с чем столкнулась. Сейчас она разорвала все контакты: не звонит, не пишет, не появляется в интернете. Я же понимаю и достаточно владею ситуацией, чтобы не навязывать ей излишнее внимание. Если бы ей нужна была моя помощь – она бы нашла способ. Но делать насильно что-либо в Полуяви – грех.

Жду...