И какие только уроки ни дает нам жизнь. Их не счесть, больших и маленьких, серьезных и не очень. Какие-то из них воспринимаются как само собой разумеющееся, другие – как откровение. Первые пролетают мимо, словно облака на летнем небе, не оставляя после себя ничего, кроме опыта. Другие же – как озарение, как вспышка молнии, высветившая нужное в нужный момент, остаются в памяти навсегда, иногда напоминая о себе. Так вышло, что волей судьбы я принадлежу к послевоенной волне детей. Именно волне, потому что воевавшие ту, долгую и следующую за ней, не такую долгую, но тоже очень кровопролитную в Манчжурии и на Сахалине с Курилами войну, мужчины массово возвращались с фронтов в конце сороковых годов. Уставшие от войны и крови, люди стали делать то, к чему и предназначены природой – строить дома, влюбляться, создавать семьи и рожать детей. И ни плохая одежда, ни очень скудное питание, ни отсутствие нормального быта – ничто не могло помешать этому процессу. И вот, к тому времени, когда в стране начался строительный бум, обозначившийся повсеместными, словно под копирку, «Черемушками», подрастало и мое поколение. Мы приехали в Моргородок, как назывался новый микрорайон Владивостока, что строился на бывшем когда-то капустным, поле. Сегодня это большой жилой микрорайон, а в 1961 году он представлял из себя много двухэтажных деревянных бараков, да несколько кирпичных пятиэтажек, которые мы сегодня называем «хрущевками». Практически в каждом таком доме было много детей возрастом от десяти до тринадцати лет. Это был расцвет всевозможных дворовых игр, названия которых ничего не скажут сегодняшним детям, вообще не играющим в игры, если эти игры не компьютерные… Яркий июльский день. Каникулы. Ох, как много дел было у нас, ни одной свободной минутки! И сходить на расположенные в получасе хода от дома форты Владивостокской крепости, которые в то время уже начали оставлять военные, и погоняться друг за другом в любимых «казаках- разбойниках» или «пятнашках», заняться лаптой или затеять «войнушку» с пацанами из соседнего дома, мир с которыми никак не складывался. Однако было и еще одно развлечение – мы шли на «Капустное поле», где в то время стояло всего несколько готовых «хрущевок», а вокруг, по исковерканной земле, рычали экскаваторы и носились самосвалы. Там готовились котлованы для новых домов и намечалась уже небывало широкая для того времени, автотрасса в шесть полос, известная сегодня как «Проспект Столетия Владивостока». Нас же привлекало не это. Вместе с землей, экскаваторы своими ковшами поднимали… истлевшие гробы, которые в воздухе разваливались, и оттуда падали на землю человеческие останки. На месте возникшего уже после освобождения Приморья от интервентов капустного поля, было кладбище конца девятнадцатого – начала двадцатого века. Сколько в то время ходило мифов о том, как экскаваторщики находили множество драгоценностей, похороненных когда-то вместе с их владельцами! Наверное, были какие-то основания для возникновения таких мифов. Разбитые надгробья с надписями с «i» и «Ъ», «…купцу первой гильдии…» «…мещанину…». Нас, мальчишек, это очень интересовало и волновало своей необычностью. Однако, не готовые к такому, мы совершенно не оценивали то, что видели и не придавали всему особого значения. Валяющийся на земле человеческий череп или кости мы могли пнуть, насадить на палку… Все это казалось смешным. Родители об этом не знали. Уверен, знай они – обязательно рассказали бы своим детям, что к чему. Все это безмятежье закончилось для нас в тот жаркий июльский день. Мы, десяток пацанов, бежали по дороге, вдоль наших пятиэтажек. Куда и зачем – этого память не сохранила. Впереди показался самосвал, несущийся от идущего метрах в четырехстах строительства школы. Мы передвинулись на тротуар, продолжая бег. Когда до самосвала оставалось метров сто, из-за дома неожиданно выбежал знакомый нам мальчишка лет пяти из соседнего дома, в черных трусах и сандалиях. Явно не увидев машину, он выбежал на дорогу. Все дальнейшее происходило как при замедленной съемке… Тормоза завизжали, тяжело нагруженный самосвал развернуло, и он замер, ткнувшись в тротуар на противоположной стороне дороги. Удара не было, но мальчишка не вставал. Мы бросились к нему. Водитель самосвала, молодой парень, тоже бросился к лежащему. Мы окружили мальчишку. Он лежал лицом вверх, с закрытыми глазами. Крови не было видно. В метре от мальчика лежал кусок вареной кукурузы. Мы ждали, когда ребенок очнется. Водитель, присев, хотел было похлопать мальчишку по щекам, но руки его так и замерли у лица. Лицо водителя вдруг изменилось. Оно мгновенно потемнело. Он явно увидел что-то. Я обошел ребят и увидел это… На виске была небольшая красная полоса. Кровь выступала на ней. Ее было совсем мало. Водитель быстро бросился к почтовому отделению, которое было в следующем доме. Минут через пять приехала машина «скорой помощи». Из нее вышел пожилой врач с большими, пышными усами и медсестра. Врач осмотрел мальчика и, взяв его на руки, пошел на противоположную сторону дороги, к скамейке за тротуаром. Тихо сказав что-то медсестре, он положил мальчика на скамейку, взял у медсестры шприц и сделал укол. Мальчик лежал по-прежнему, не открывая глаз, лишь пальцы на левой ноге чуть подрагивали. Врач померял давление, намотав широкую манжету прибора на тоненькую руку. Долго щупал пульс, а затем взял мальчика на руки и сел. Я смотрел на лицо врача и с ужасом заметил, что его глаза, глядевшие в никуда, наполнились слезами. Я никогда не видел мужских слез, и это потрясло меня до глубины души. Я понял, что сейчас, на моих глазах произойдет то, о чем я никогда прежде не думал, но о существовании чего знал так же, как и все вокруг. Наверное, это поняли все, кто был рядом. Не было ни звука, ни шевеления. Все неотрывно смотрели на доктора с мальчиком на руках. Минут через пять пальцы на ноге ребенка перестали вздрагивать. По щеке мужчины скатилась слеза, затерявшись в усах. Он мгновенным движением смахнул ее след. Почти сразу раздался визг тормозов – это подъехало такси. Из машины выбежала женщина, мать ребенка. Мы расступились. Она не заплакала, не закричала, увидев сына на руках врача. Он встал. Так они стояли несколько мгновений, глядя друг другу в глаза. Затем она приняла от него ребенка и села, прижав его к себе, и стала тихо шептать что-то на ухо сыну. Это еще больше потрясло… В эту минуту я понял своим детским еще сознанием, насколько огромное горе у нее сейчас. А еще я понял тогда, что закричи она сейчас, заплачь – было бы не так тяжело смотреть на нее… Врач пошел к «скорой». Сев в нее, он стал писать что-то. Подъехала милиция. Нас, пацанов, милиционер отозвал в сторону, и мы рассказали ему все, что видели. Что было дальше, я совсем не помню. После этого, не сговариваясь, мы больше не ходили на «капустное поле», исключив походы туда из наших интересов и больше никогда вслух не вспоминали о тех гробах, черепах и костях. Для нас, пацанов, тот случай стал первым настоящим знакомством со смертью не как со словом, а как с фактом, событием. А еще, тогда я понял страшную суть появившихся вдруг в сознании слов «никогда больше», относящихся к прекратившейся только что жизни. Это был урок уважения к останкам тех, кто ушел. На всю оставшуюся жизнь. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
