Амдерма.

 

Мы летели из Воркуты к месту работы летней геологоразведочной экспедиции, и нам требовалось заправиться. В смысле, залить горючее в баки вертолёта. Кажется МИ-6. Или – 8? Помню только, что-то очень большое. Вот мы и сели в Амдерме. Точнее, где-то на окраине, поэтому города я и не видела. И даже не знаю – город ли это. Зато видела Северный Ледовитый Океан. И даже сполоснула в нём руки. Ноги омочить не удалось – холодно было: середина июня, это ещё ранняя весна в тех краях.

Вот середина июля – вполне похоже на то, что можно назвать словом «лето» с поправкой «северное». Сошёл снег с гор. А горы там мелкие, под стать карликовым берёзкам, что до колена не дотягивают – торчит из мха какой-нибудь скалистый локоть высотой три-пять метров - считай, гора. Озерцо проточное под плато, на котором наш лагерь стоял, так прогрелось, что можно поплавать. Цветы зацвели: их даже карликовыми не назовёшь. Микроскопические. Но вполне внятные: вот львиный зев, вот ромашка с булавочную головку. Кажется, даже клевер был. Росло и цвело всё это чудо на вечной мерзлоте: сверху болото болотом, а рукой в мох влажный зароешься – там лёд.

Правда, это уже не Амдерма... Жаль только, имени у этого населённого пункта, где мы прожили два с половиной месяца, не было. Да его и самого не было до нашего появления. И не стало после отбытия. Только на фотокарточках, которых множество осталось, факт его существования зафиксирован.

Вот, например: вид на палаточный городок с другого берега... рекой трудно это дело назвать, зато берега скалистые, высокие, прямо каньон – ни дать, ни взять. И на том берегу, с которого снято – птичий базар. Что-то некрупное там обитало, вроде чаек, но многочисленное и скандальное. Да... вон он там, наш палаточный городок. Что на верёвках между кольев развешено? Нет, это не бельё. Это сушится засоленная рыба. Хариус – та самая форель, которая плещется в ручьях. И накрыта она кусками марли, чтобы мухи не обосновались в подвяливающейся плоти. Я домой мешок этой рыбы привезла – большой настоящий мешок. В поезде спрашивали: ты что, дрова везёшь? И ловила сама. На мушку. Папа мой был спец по изготовлению мушек – по совместительству с должностью руководителя экспедиции и начальника лагеря. Палаточного лагеря, что вы!.. Хотя и к другому роду лагерей – для заключённых - он тоже был причастен. По ту сторону забора. Это когда его после четырёх лет фашистского плена в советский гулаг отправили ещё на четырнадцать лет. В качестве немецкого шпиона. Но это – другая история... А здесь папа делал мушки, руководил разведкой недр и следил за порядком в лагере.

Не знаете, как ловят на мушку? А на «кораблик»? Расскажу.

Обычная удочка (тогда они были из бамбука), с обычной лесой. Крючок тоже обычный. Только на него не червя или ещё кого насаживают, а прикручивают кисточку из волос с добавлением цветных ниточек. И этой кисточкой над перекатом легонько поводят: типа, мушка летает, крылышками бяк-бяк-бяк-бяк. Рыбка на эту мушку позарится, и из воды прыг-прыг-прыг-прыг, и эту голубушку шмяк-шмяк-шмяк-шмяк, ням-ням-ням-ням... А вот ушмыгнуть ей и не удаётся – на крючке она... Потом сушится на верёвках. Ещё часто мы её свеженькую употребляли: полчаса в соли-перце-луке-уксусе – и нет слов. Это вот я стою со свежевыловленной рыбиной – в накомарнике и в бродах. А это чищу прямо на берегу нашего водопровода... ручья, то есть, вот такую гору рыбы.

Кораблик – это тоже орудие. Но уже массового лова. Дощечка, по форме вполне соответствующая названию, а к ней прикреплены несколько поводков с крючками. Она пускается поперёк течения и удерживается, как воздушный змей. Сложней удочки в одном – навык желательно иметь, но удобней в другом – не надо из-за каждой рыбины с переката на берег выбираться: сразу целую гроздь тащишь. Ну, если повезёт.

 

Внизу под лагерем то самое озерцо, в котором довелось поплавать несколько раз за небывало жаркое – как говорили проходящие мимо аборигены-оленеводы – лето.

Палатка на берегу озера? Так это наша баня. В ней – буржуйка, обложенная камнями, топилась она тем самым углём, залежи которого мы разведывали. На буржуйке – два ведра. На троих хватало – и места и воды и тепла. Потом – снова греть воду, топить печку и т.д. Да, приходилось экономить – не так ресурсы, как время - народу-то много. Человек двадцать с небольшим нас было.

То ли дело на «большой земле»: помылся в бане – год себя человеком чувствуешь. Это такая шутка геологическая бытовала.

 

Как же называлось это плоскогорье?.. А речка? Что-то ведь там фигурировало из географических имён. Наших кошку и собаку так и звали – этими двумя именами. Вспомню – скажу.

Одно вспомнила! Янгарей. Только не помню, что это. Кажется, речка. А собака была Янгарейка – чистопороднейшая дворняжка. И, как и положено этой благородной породе, была благородного нрава и добрейшего характера.

Вот они с котом, в момент дружеской потасовки. На коробках картонных возню устроили. На коробках надпись: «Презервативы. 200 штук». Для чего в геологической экспедиции такое море презервативов?! Никто - кроме геологов-разведчиков, разумеется - не догадается. В эти резиновые изделия по цене четыре копейки за штуку работник кирки и лопаты должен был самым тщательным образом складывать пробы пород того или иного обнажения.

Слово «обнажение» в данном контексте никакого отношения к прямому назначению презерватива не имеет. Обнажение - это выход залегающих под земной поверхностью пород. Оно – обнажение – бывает естественным, а бывает принудительным. Что, впрочем, понятно в любом контексте.

Принудительное обнажение в нашем случае производилось с помощью взрыва. Бурился... боюсь употребить неверный термин – сколько лет прошло со времён моей геологической юности и угледобывающей зрелости, что штреки, штольни, шурфы и гезенки слились в одну полузабытую языческую песню! Короче, делалась в земле дырка, в дырку закладывалась взрывалка, эта взрывалка чем-то там поджигалась - неужто, бикфордовым шнуром?! - потом гремел взрыв, и на месте него получалась дырка большего размера. Потом мы, скромные чернорабочие великой науки Геология, разгребали завалы и нагромождения, и тут-то оно и представало пред наши очи – очередное обнажение.

Тогда аккуратно, маленьким совочком, послойно, не смешивая нижнее с верхним, мы и отправляли пласт за пластом в «резиновые изделия №4». Почему №4? Не знаю, может, маскировка для особо нервных?..

А сколько историй было рассказано о похождениях инженерно-технического состава экспедиции по аптекам города Воркуты в поисках этих самых «изделий»! Представляете вопросик: «у вас не найдётся десять тысяч презервативов?»!

 

А с чего это я начала?.. А! С географии!

Так как же звали кота?..

Ну конечно же! Пайхойка! Плоскогорье называлось Пай-Хой. По большей части это было всё же плоскотундрье, но кое-где, как я уже сказала, можно было обнаружить скалистость её – тундры –основы. Невдалеке от лагеря даже был водопад, метров семь высотой. Собственными глазами – в первый и последний раз – видела, как поднимается по водному потоку косяк хариуса на закате. Сверкая голубоватым серебром боков, струился он из тьмы и пенного марева - вопреки пониманию – навстречу падающей воде. А на самом верху, превратившись в горсти червонного золота, взмывал над камнями переката и улетал за пределы твоей видимости – в небо. Так оно и казалось, что дальше путешествовать рыбам предстояло по воздуху...

И кочевали по этому плоскогорью стада оленей. Огромные. Вот не этом снимке – до горизонта, как наводнение. Красиво! И колокольчики-бубенчики на всю тундру заливаются. Некоторые мимо проходили, некоторые на ночлег невдалеке вставали. Мы к оленеводам в гости ходили: за водку, сахар, рис можно было пимы справить. Это сапоги из камуса – с оленьих ног шкуры. Оленеводы в них и летом, и зимой. Правда, для себя они их по-другому шьют, не так, как для городских: на ботфорты похоже, на всю длину ноги. И, конечно, расшиты-разукрашены: и бисер, и мех всех цветов и оттенков, и фетр разноцветный. В чуме интересно – тоже в первый и последний раз довелось – всё устроено рационально, как у самой матушки-природы. В центре костёр. Над ним в несколько ярусов мясо вялится, ниже – для чана и чайника место. По периметру – занавески, за ними спальня, точнее – несколько спален. Попробовали мяса разного оленьего – по-разному приготовленного, в смысле. Хотя вкус оленины мне с детства знаком: там, где я росла, это такое же обычное мясо было, как свинина в южных широтах. А на Новый Год мама запекала олений окорок: нашпигует его салом, морковью, наперчит, насолит – и томиться в духовку на полдня. Потом ели неделю. С мочёной брусникой и грибами... Но это – про другой город.

А Амдерма вот так в моей жизни промелькнула.