Что хочет автор. Литературные конкурсы

В 1828 году Пушкин, обращаясь к теме Петра, пишет поэму «Полтава». Но образ Петра волнует не только поэтическое воображение Пушкина: он обращается к нему и как историк. В марте 1832 года Пушкин приступил к работе над задуманной им «Историей Петра Великого». Исследования Пушкина были прерваны работой поэта над «Историей Пугачева». В апреле 1834 года Пушкин возвращается снова к истории Петра, усиленно роясь в архивах, собирая материалы, делая заметки, выяиски. После смерти Пушкина была сделана попытка издать записи поэта по истории Петра 1, но Николай 1 не разрешил издания. Пушкинский труд был опубликован только в наше время, когда были случайно найдены 22 тетради заметок и выписок Пушкина (часть тетрадей пропала). Основная идея, которой руководствовался Пушкин в своем понимании деятельности Петра, четко выражена следующим замечанием о нем поэта: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами, первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажете», писаны кнутом. Первые были для вечности или по крайней мере для будущего, вторые вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика». Отмечая это противоречие, Пушкин глубоко понимал историческую необходимость и значение деятельности Петра, в своих произведениях о нем подчеркивал именно преобразовательную, созидательную ее сторону. И чем мрачнее становилась в глазах Пушкина личность Николая 1, тем светлее представлялся ему образ Петра 1 («Пир Петра Великого»).

ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ

«ИСТОРИЯ ПЕТРА I»

«История Петра I» — незавершенный труд Пушкина — дошла до нас в виде обширного подготовительного текста, в котором Пушкин закрепил результаты изучения им Петровской эпохи. На основе этого текста (или так называемых «Материалов для Истории Петра Великого»), охватывающего в хронологическом порядке события петровского времени, Пушкин предполагал, как он сам сказал незадолго до смерти, написать свою «Историю Петра» «в год или в течение полугода» и затем «исправлять по документам». Таким образом, поэт считал задуманную им «Историю» подготовленной уже в такой степени, что надеялся в короткий срок закончить всю работу. Однако выполнить эту задачу и написать окончательный текст «Истории Петра» он не успел.

Большая часть обширной пушкинской рукописи стала известна читателю лишь столетие спустя после смерти поэта, когда она была опубликована в 1938 г. в большом советском академическом издании его сочинений. Объясняется это тем, что после смерти Пушкина рукопись была запрещена Николаем I, затем затеряна и обнаружена только после революции — в 1917 г. До 1938 г. из нее известны были в печати лишь отдельные отрывки, составлявшие меньше одной четверти ее.

ЗАМЫСЕЛ

«Историю Петра» Пушкин задумал уже во второй половине двадцатых годов. «Я непременно напишу историю Петра I», — сказал он в сентябре 1827 г. (А.Н. Вульф, Дневники, М. 1929, стр. 137); поэтому, прося в июле 1831 г. о «дозволении заняться историческими изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках», Пушкин сообщал о «давнишнем» своем «желании написать Историю Петра Великого». Разрешение было дано, и 21 июля 1831 г. поэт извещал П.В. Нащокина: «Зимой зароюсь в архивы, куда вход дозволен мне царем».

Вскоре он приступил к работе; уже в декабре того же 1831 г. Н.М. Языков писал брату: «Пушкин только и говорит что о Петре... Он много, дескать, собрал и еще соберет новых сведений для своей истории, открыл, сообразил, осветил и проч.» («Вестник Европы», 1897, № 12, стр. 603).

С начала 1832 г. Пушкин, не ограничиваясь изучением печатных исторических источников, стал много времени уделять своей работе в архивах. Нессельроде — министр, которому подчинен был Государственный архив, впоследствии извещал Бенкендорфа, что «Пушкин занимался... прочитыванием и деланием выписок из бумаг, касающихся до царствования императора Петра Великого, и из дел о бунтовщике Пугачеве, для чего отведена была ему особая комната. По мере прочитывания он возвращал даванные ему бумаги» («Дела III Отделения об А.С. Пушкине». СПб. 1906, стр. 199).

12 января 1832 г. Нессельроде запрашивал «благоугодно ли будет» царю, чтобы Пушкину «открыты были все секретные бумаги времен императора Петра I», «как-то: о первой супруге его, о царевиче Алексее Петровиче; также дела бывшей Тайной канцелярии». (Сб. «Пушкин». Документы Государственного архива. Сост. Н. Гастфрейнд. СПб. 1900, стр. 17-18). Царь распорядился, чтобы подобные исторические документы выдавались Пушкину «по назначению», то есть под контролем Д.Н. Блудова, ведавшего секретными архивными делами, относившимися к скрываемым в то время событиям политической истории петровского и послепетровского времени.

В том же 1832 г. Пушкин через Бенкендорфа обратился к царю с просьбой «о дозволении» ему «рассмотреть» купленную Екатериной II и «находящуюся в Эрмитаже библиотеку Вольтера, пользовавшегося разными редкими книгами и рукописями», которые доставлялись Вольтеру в период его работы над «Историей России в царствование Петра Великого». Доступ в библиотеку Вольтера в царствование Николая I был строго запрещен, но для Пушкина сделано было исключение, и он получил возможность ознакомиться с собранными Вольтером историческими материалами, составляющими пять рукописных томов (которые сохранились до нашего времени).

Рассказывая осенью 1833 г. В.И. Далю о трудностях своей работы над «Историей Петра», Пушкин заметил: «Не надобно торопиться: надобно освоиться с предметом и постоянно им заниматься» (В.И. Даль, Воспоминания о Пушкине, сб. «Пушкин в воспоминаниях современников», Гослитиздат, 1936, стр. 455). Наконец в мае 1834 г. поэт сообщал жене: «Ты спрашиваешь меня о Петре? идет помаленьку; скопляю матерьялы — привожу в порядок — и вдруг вылью медный памятник». 11 июня 1834 г. он писал ей же: «Петр 1- й идет; того и гляди напечатаю первый том к зиме».

Но затем, отказавшись, по-видимому, от мысли издавать «Историю Петра» отдельными томами — по мере окончания работы над каждым томом, Пушкин решил создать сначала подготовительный текст, целиком охватывающий события петровского времени — год за годом — от рождения до смерти Петра. И за время с января по декабрь 1835 г. выполнил эту задачу, положив в основу своего рукописного труда изучение многотомного свода исторических материалов, изданного в конце XVIII в. И.И. Голиковым под названием «Деяния Петра Великого, собранные из достоверных источников и расположенные по годам». При этом Пушкин использовал и другие, в том числе неопубликованные и запретные тогда исторические источники.

Закончив 15 декабря 1835 г. подготовительный текст «Истории Петра», Пушкин продолжал работу над ней. В мае 1836 г. он приезжал в Москву и побывал в архивах, предполагая «опять в них зарыться месяцев на шесть». П.Я. Чаадаев 25 мая 1836 г. писал из Москвы А.И. Тургеневу, что Пушкин «очень занят своим Петром Великим» (Сочинения и письма П.Я. Чаадаева, т. 2, М. 1914, стр. 205). В конце декабря 1836 г. сам Пушкин сообщал, что «Петр Великий» отнимает у него «много времени». Изучать материалы Петровской эпохи он продолжал до последних дней жизни: в январе 1837 г. А.И. Тургенев ознакомил Пушкина с извлеченными из парижских архивов и привезенными им — в копиях — донесениями французских послов при дворе Петра I и его преемников. С этими архивными материалами Пушкин знакомился в последний раз накануне дуэли.

Работа над «Историей Петра» была в эти годы, по свидетельству современников поэта, его важнейшим трудом. «В последние годы... Петр Великий занимал все его внимание. С усердием перечитал он, — вспоминал историк М.П. Погодин, близко стоявший к этой работе Пушкина, — все документы, относящиеся к жизни великого нашего преобразователя, все сочинения о нем писанные» («Русский архив», 1865, стр. 108). «Я находил в нем сокровища таланта, наблюдений и начитанности о России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные», — писал тесно связанный с поэтом знаток исторических источников того времени А.И. Тургенев, поясняя: «Никто так хорошо», как Пушкин, «не судил русскую новейшую историю» («Русский архив», 1903, кн. I, стр. 143).

За неделю до смерти поэт в разговоре с П.А. Плетневым сознавался, однако, что «Историю Петра пока нельзя писать, то есть, — пояснил он, — ее не позволят печатать». Тем не менее Пушкин, по свидетельству упомянутого уже А.Н. Вульфа, «располагал поплатиться за дуэль лишь новою ссылкой в Михайловское... и там-то, на свободе предполагал заняться составлением истории Петра Великого» (Сб. «Пушкин в воспоминаниях современников», 1936, стр. 311).

ЦЕЛОСТНЫЙ ОБРАЗ ПЕТРА

Ознакомившись после смерти Пушкина с его незавершенным трудом, Николай I указал: «Сия рукопись издана быть не может...» Понимание Петра и суждения о нем, отраженные в пушкинской рукописи, оказались запретными, так как Пушкин смело осветил не только положительные, но и отрицательные стороны исторической деятельности и личности Петра I.

Брат царя, Михаил, утверждал в декабре 1836 г. — еще при жизни поэта (который беседовал с ним о Петре), что «Пушкин недостаточно воздает должное Петру Великому, что его точка зрения ложна, что он рассматривает его, скорее, как сильного человека, чем как творческого гения» (Сб. «Пушкин в письмах Карамзиных», АН СССР, 1960, стр. 372).

Стремясь тем не менее опубликовать запрещенный исторический труд Пушкина, друзья поэта решили изъять из него все, что могло быть признано царем нецензурным. Подлинная рукопись Пушкина, составившая после сшивки ее листов тридцать одну тетрадь, была переписана и копия ее, занявшая шесть рукописных томов, перед представлением ее в официальную цензуру передана была — для предварительного «очищения» под углом зрения цензурных требований — К.С. Сербиновичу, отставному цензору, обладавшему некоторой исторической подготовкой и разбиравшему в Государственном архиве дела петровского времени.

Сербинович не ограничился изъятием из пушкинской рукописи отдельных выражений, резко характеризующих Петра: он исказил, либо исключил из нее строки, в которых нашла выражение неприемлемая для самодержавия историческая концепция Пушкина. Все отмеченные Сербиновичем места рукописи были переписаны в сводный реестр и против каждой выписки было помечено: следует ли исключить из «Истории Петра» данные строки или только смягчить. В последнем случае приводилась и предлагаемая Сербиновичем новая редакция, придающая цензурный вид историческим суждениям Пушкина о Петре.

После рассмотрения рукописи в 1840 г. официальной цензурой, которая произвела, сверх предложенных Сербиновичем, еще некоторые изъятия, рукопись была, наконец, разрешена к печати, но осталась неизданной, так как черновой, незавершенный труд Пушкина не нашел издателя. «В рукописи остаются еще, — писал в то время Белинский, — материалы к истории Петра Великого, предпринятой Пушкиным... и только одному богу известно, когда русская публика дождется этого тома...» (В.Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VII, АН СССР, 1955, стр. 100).

Действительно, в собрании сочинений Пушкина, изданном П.В. Анненковым в 1855-1857 гг., опубликовано было — под названием «Материалы для первой главы истории Петра Великого» — только начало пушкинского труда, охватывающее период от рождения Петра до начала его единовластного царствования (1672-1689 гг.) и приведены некоторые другие небольшие отрывки.

Впоследствии Анненков напечатал в «Вестнике Европы», (1880 г., кн. 6) статью, в которой привел ряд мест, изъятых в 1840 г. из «Истории Петра» цензурой и скопированных по его указанию до того, как пушкинская рукопись — вместе с цензурной копией ее — была затеряна.

Когда рукопись «Истории Петра» была в 1917 г. найдена, оказалось, что из тридцати одной пушкинской тетради уцелели двадцать две, а из шести томов цензурной копии сохранилась половина — три тома. Но начальная часть «Истории Петра» (1672-1689), рукопись которой пропала, известна благодаря упомянутой анненковской публикации 1857 г., а текст некоторых других пропавших тетрадей Пушкина восполняется найденной вместе с пушкинской рукописью частью цензурной копии. Недостает в настоящее время поэтому только текста тетрадей, охватывающих 1690-1694 и 1719-1721 гг.

Из пропавших тетрадей, однако, известны строки, запрещенные в 1840 г. цензурой, ибо почти все они, как уже сказано, были в свое время скопированы Анненковым и потом публиковались (сначала им самим, а затем Ефремовым в Сочинениях Пушкина, изд. 1903 г., т. VI). Наконец в 1950 г. в Центральном Государственном историческом архиве обнаружен был нами цензурный реестр Сорбиновича, позволяющий уточнить в настоящем издании основные для понимания пушкинской концепции строки «Истории Петра» («Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами...») и включить в подготовительный текст «Истории» два кратких замечания Пушкина, также существенные для понимания его исторической концепции (они были опубликованы нами в «Вестнике Академии наук СССР», 1950, № 8).

Таким образом, большая часть «Истории Петра» и важнейшие, запрещенные царской цензурой места из пропавших тетрадей ее ныне известны.

УЧЁНО-ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Несмотря на черновое состояние подготовительного текста «Истории Петра», писанного Пушкиным большей частью для себя, сжатым образом, изучение ее, а также некоторых других, примыкающих к ней пушкинских текстов, дает возможность раскрыть исторический замысел Пушкина и концепцию, в свете которой он создавал свою «учено-художественную историю», какой должна была, по словам Белинского, явиться задуманная поэтом книга о Петре.

Сохранившийся «Очерк введения» показывает, как широко понимал Пушкин предмет и границы своей «Истории». В плане, предпосланном им «Очерку введения», мы читаем: «Россия извне — Россия внутри — Подати — Торговля — Военная сила — Дворянство — Народ — Законы — Просвещение — Дух времени». «История Петра» должна была, таким образом, многосторонне осветить предпринятое Петром преобразование России.

В незаконченной статье 1834 г., начинающейся словами «Долго Россия оставалась чуждою Европе» (историческая часть которой была тесно связана с работой Пушкина над «Историей Петра»), он писал, что и в предшествующую петровскому царствованию «эпоху бурь и переломов цари и бояре согласны были... в необходимости сблизить Россию с Европою... Наконец явился Петр». Преобразования, совершенные Петром, Пушкин признавал подготовленными предшествующим историческим развитием.

Вместе с тем, уже в самом начале своей «Истории» он отмечал препятствия, какие ставились допетровской России западноевропейскими государствами, стремившимися помешать ее укреплению. Войной Петра со Швецией решался, как не однажды указывал Пушкин, вопрос о государственном существовании России: в подготовительном тексте своей «Истории» он подчеркивал, что в ответ на мирные предложения Петра — за полтора года до Полтавы — «министры шведские объявили намерение короля свергнуть Петра с престола, уничтожить регулярное русское войско и разделить Россию на малые княжества». В стихотворении «Пир Петра I», написанном в том же 1835 г., что и подготовительный текст его «Истории», поэт сказал, что Полтавской победой Петр «спас жизнь» своей державы.

Уже в предисловии к первому изданию «Полтавы» Пушкин заметил, что Полтавская битва «доказала государству успех и необходимость преобразования, совершаемого царем». Но, повторяя в упомянутой уже статье 1834 г., что «войны, предпринятые Петром Великим, были благодетельны и плодотворны» и что «европейское просвещение причалило к берегам завоеванной Невы», Пушкин писал далее о «крутом и кровавом перевороте, совершенном мощным самодержавием Петра». Таким образом, Пушкин видел, как сильно было внутри страны сопротивление петровским преобразованиям и признавал неизбежность осуществления их насильственным путем.

Совершенный Петром переворот Пушкин называл «революцией»; в своих исторических заметках, относящихся к началу 1830- х гг., он писал: «Петр I — одновременно Робеспьер и Наполеон (воплощение революции)». «Средства, которыми достигается революция, недостаточны для ее закрепления», — проницательно пояснял он при этом. Робеспьера и якобинский террор Пушкин, как мы знаем, не одобрял; в Наполеоне видел великого человека, но оценивал его чрезвычайно критически. Сравнивая Петра не только с Робеспьером, но и с Наполеоном, Пушкин считал, по-видимому, что в последние годы царствования Петр, подобно Наполеону, закреплял с помощью новых средств результаты совершенного им ранее «по-робеспьеровски» кровавого переворота. Царствование Петра Пушкин делил, таким образом, на два периода.

Оценивая в подготовительном тексте своей «Истории» один из указов, изданных Петром в 1719 г., Пушкин характеризует его как «указ весьма благоразумный, с малой примесью самовластия, и, — обобщает здесь Пушкин, — с тою вольною системою, коей ознаменовано последнее время царствования Петра». Однако и в этот последний период, отличавшийся «вольною системою», Петр, по мнению Пушкина, применял необходимые для закрепления «революции» новые средства недостаточно последовательно, так как наряду — и в противоречие с ними — продолжал применять по-прежнему средства, отличавшиеся большой, а отнюдь не только «малой примесью самовластия». «До Екатерины II продолжали у нас революцию Петра, вместо того чтобы ее упрочить», — заметил Пушкин 19 октября 1836 г. в письме к Чаадаеву.

В том же программном письме Пушкин объясняет, против кого была направлена, на его взгляд, совершенная Петром «революция»: он считал, что Петр «укротил» (или «уничтожил») дворянство, издав «Табель о рангах», и духовенство, отменив патриаршество (под дворянством Пушкин разумел здесь наследственную земельную аристократию). Поэтому он видел в Петре «воплощение революции», сравнивая «переворот», совершенный царем, с французской буржуазной революцией, сломившей два первые привилегированных сословия — землевладельческое дворянство и духовенство, и вспоминая о методах якобинской диктатуры.

Но французская революция 1789 г. уничтожила тяготевшие над крестьянами феодальные повинности. Ничего подобного, как мы знаем, Петр I не совершил, хотя в результате его преобразований дворянами становились, действительно, «новые люди», выдвинувшиеся на государственной службе и оттеснявшие старое родовитое дворянство. Пушкин считал, как известно, что старинное, наследственное дворянство могло и должно было являться противовесом неограниченной власти самодержавия, принимая на себя тем самым функцию защиты общенародных интересов; в представлении этом сказалась, разумеется, исторически обусловленная ограниченность взглядов Пушкина.

Революцией переворот, произведенный Петром, не был, и классовая сущность реформированного им крепостнически-помещичьего государства оставалась прежней, хотя «русское самодержавие XVII века с боярской Думой и боярской аристократией, — как указывал Ленин, — не похоже на самодержавие XVIII века с его бюрократией, служилыми сословиями, с отдельными периодами «просвещенного абсолютизма» и от обоих резко отличается самодержавие XIX века, вынужденное «сверху» освобождать крестьян...» (В.И. Ленин, Сочинения, изд. 5-е, т. 17, стр. 346.)

Существенно, однако, что, изучая Петровскую эпоху и пугачевское восстание, Пушкин пришел к социологическому пониманию исторического процесса. Освещая борьбу Петра с «дворянством» (т. е. с помещичьей аристократией), Пушкин много внимания уделил в подготовительном тексте своей «Истории» теме «Петр и народ» (крестьянство).

Говоря об отношении народа к петровским преобразованиям, Пушкин не скрывал в своей «Истории» насильственного и до последней крайности обременительного характера их. Уже в самом начале своего труда он отметил, что «народ почитал Петра антихристом». Но вместе с тем Пушкин показывает, как менялось отношение народа к Петру в ходе напряженной войны с внешним врагом «России и Петра». Описав триумф, последовавший за взятием Нарвы, Пушкин под 1704 г. пишет: «Знатнейшие люди всех сословий поздравляли государя. Народ смотрел с изумлением и любопытством на пленных шведов, на их оружие, влекомое с презрением, на торжествующих своих соотечественников и начинал мириться с нововведениями».

Но в то время как в 1704 г. народ, по мнению Пушкина, только «начинал мириться с нововведениями», после Полтавской победы, читаем мы под 1709 г. в его «Истории»: Петр вступил в Москву при «восклицании наконец с ним примиренного народа: здравствуй, государь, отец наш!»

Свою оригинальную историческую концепцию, выработанную в основном еще до того, как он приступил в начале 1835 г. к созданию подготовительного текста «Истории Петра», Пушкин развивал и обогащал в процессе работы над ним. Стремясь определить, кем был Петр, Пушкин уже в 1822 г. называл его в черновике своих исторических замечаний и «деспотом», и «великим человеком» (а затем, в окончательном тексте: «сильным человеком», «исполином»). Углубляя эту свою давнюю мысль, в подготовительном тексте «Истории Петра», Пушкин заметил:

«Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плод ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего, вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика. NВ (Это внести в «Историю Петра», обдумав) ».

Мысль эта является ключевой при оценке пушкинского понимания Петра: Пушкин с большой глубиной раскрывает здесь противоречивый характер его царствования, сумев различить в Петре великого исторического деятеля и «самовластного помещика».

Это поражавшее Пушкина противоречие современная историческая наука объясняет классовой, эксплуататорской сущностью помещичьего петровского государства. Энгельс называл Петра «действительно великим человеком», подчеркивая его заслуги в области внешней политики (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч. 2, 1936, стр. 12). Маркс в своей работе «Секретная дипломатия XVIII века» отметил, что Россия, вернув себе в результате победоносно оконченной Петром Северной войны, балтийское побережье, овладела тем, что было безусловно необходимо для естественного развития страны. Но вместе с тем Энгельс указывал, что со времени Петра I, наряду с ростом русской внешней торговли, развивалось крепостное право и помещики получали возможность «все более и более притеснять крестьян, так что гнет все более и более усиливался (там же, т. XIV, стр. 371).

НОВОЕ В РАЗВИТИИ ЖАНРА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ

Книга Пушкина о Петре должна была явиться не только произведением передовой исторической науки, но и стать новым словом в развитии жанра художественной истории. Друг поэта П.А. Плетнев, основываясь на беседах с ним, заметил, что труд его, помимо «знания, терпения, проницательности», требовал «оригинальной широкой кисти, чтобы ожила в подлинных красках вся эта чудесная эпоха»: в «Истории Петра», говорил он, открывалась бы не только историческая, но и «художническая правда» (П.А. Плетнев, Соч. и переписка, т. I, СПб. 1885, стр. 338—339). По словам Белинского, Пушкин задумал передать потомству «дела и образ» Петра Великого; и изучение подготовительного текста его «Истории», несмотря на незавершенность труда, дает, действительно, возможность судить о том, каким рисовался ему этот создаваемый им, новый образ.

Формулируя свою историческую концепцию, Пушкин выражает вместе с тем свое художественное решение: раскрытие противоречия, так ярко проявлявшегося в преобразованиях царя, становится основой художественного раскрытия его образа. Перед нами одновременно характеристика государственной деятельности и личности Петра — его «ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости» («плодом» которого названы его «государственные учреждения», предназначенные «для будущего») и определение свойств его характера, проявившихся в его «временных указах» — «жестоких, своенравных» и «кажется, писанных кнутом». Диалектически раскрывая это «достойное удивления» противоречие, Пушкин раскрывает здесь характер Петра как характер социальный (назвав царя «нетерпеливым самовластным помещиком»). Эти обобщающие строки освещают особенности создаваемой поэтом новой исторической прозы, посвященной Петру.

Обширный подготовительный текст пушкинской «Истории» неоднороден по своему составу. Местами, и при том как раз в важнейших местах пушкинского труда (в котором до последнего времени принято было видеть только «выписки-конспекты», сделанные поэтом при изучении исторических источников), среди программ и других рабочих, вспомогательных текстов можно обнаружить страницы блестящей пушкинской прозы, которые предназначались, по-видимому, для перенесения в окончательный так и не написанный поэтом, текст «Истории Петра».

С первых же страниц пушкинской рукописи перед нами в живом изображении является юный Петр. Пушкин показывает его, противопоставляя соцарствующему брату Иоанну, после усмирения одного из стрелецких бунтов: в то время, как стрельцы «стояли по обеим сторонам дороги, падая ниц перед государями, Иоанн оказывал тупое равнодушие, но Петр быстро смотрел на все стороны, оказывая живое любопытство».

Изображая прибытие Петра в Голландию, Пушкин рассказывает о том, как Петр «вышел на берег с веревкою в руках», и продолжает: «На другой день оделся он в рабочее платье, в красную байковую куртку и холстинные шаровары и смешался с прочими работниками». Сказав далее о том, что «Петр упражнялся с утра до ночи в строении корабельном» и «записался в цех плотников», Пушкин заключает: «Корабельные мастера звали его Piter Bas1, и сие название, напоминавшее ему деятельную, веселую и странную его молодость, сохранил он во всю жизнь». Страница кончается, как видим, пушкински выразительной характеристикой молодого Петра.

Так же, как раньше — во Вступлении к «Медному всаднику», мысли Петра («И думал он...») становятся в пушкинской «Истории» важнейшим средством характеристики его: излагая исторические замыслы Петра, Пушкин раскрывает его образ. Под 1699 г. мы читаем: «Петр завоеванием Азова открыл себе путь и к Черному морю; но он не полагал того довольным для России и для намерения его сблизить свой народ с образованными государствами Европы. Турция лежала между ими. Он нетерпеливо обращал взоры свои на северо-запад и на Балтийское море, коим обладала Швеция. Он думал об Ижорской и Карельской земле, лежащих при Финском заливе, некогда нам принадлежавших, отторгнутых у нас незаконно во время несчастных наших войн и междуцарствия». В своей исторической прозе Пушкин передает не только содержание, но и динамизм, и эмоциональную окраску мыслей Петра («Он нетерпеливо обращал взоры свои... Он думал...»).

Сходный характер носит и отрывок, посвященный Пушкиным в «Истории Петра» основанию Петербурга: «Посреди самого пылу войны Петр Великий думал об основании гавани, которая открыла бы ход торговле с северо-западною Европою и сообщение с образованностию. Карл XII был на высоте своей славы: удержать завоеванные места, по мнению всей Европы, казалось невозможно. Но Петр Великий положил исполнить великое намерение и на острове, находящемся близ моря, на Неве, 16 мая заложил крепость С.- Петербург...» Кратко, с выразительностью, свойственной ему как поэту, сообщая об основании Петербурга — «посреди самого пылу войны», Пушкин характеризует вместе с тем величие замыслов Петра и его волевой темперамент («...по мнению всей Европы, казалось невозможно. Но Петр Великий положил исполнить великое намерение...»).

Переход Петра от поражений к победам над шведами выразительно предстает на страницах, посвященных победе при Лесной, которую, пишет Пушкин, «Петр называл потом матерью Полтавской победы, последовавшей через девять месяцев». В начале описания этого боя Пушкин говорит: «Казаки и калмыки имели повеления, стоя за фрунтом, колоть всех наших, кои побегут или назад подадутся, не исключая самого государя». А рассказав о разгроме шведов, пишет: «Ночь и вьюга спасли остаток шведского войска. Солдаты наши ночевали кого где вьюга застала. Сам Петр, покрытый снегом и льдом, провел тут же ночь далеко от лагеря». Вслед за тем идут строки, кончающиеся словами: «Все было поражено. Казаки и калмыки кололи шведских беглецов в лесах и по болотам. Многие из них погибли даже от руки мужиков. Левенгаупт почти один явился к королю с известием о своем поражении».

После этого, оставшегося в целом недоработанным, описания победы, Пушкин говорит: «В Смоленск Петр вступил с торжеством». И заключает: «Шведы потеряли свою самонадеянность и презрение к русским».

Таким изображен в «Истории» Петр-победитель, войны которого были — писал Пушкин в рукописи упомянутой статьи 1834 г. — «благодетельны и плодотворны как для России, так и для человечества». «Наша торговля, наша Академия, наше просвещение были следствием Полтавской битвы», — заметил Пушкин в рукописи той же статьи,

Не менее ярко раскрывает он, готовя материалы для обрисовки Петра, и отрицательные стороны его образа. Этой цели часто служат приводимые в подготовительном тексте пушкинской «Истории» указы Петра — те, в которых отражалось, по словам Пушкина, «своевольство и варварство» царя.

«Все состояния (то есть сословия. — И.Ф.), — писал Пушкин о Петре еще в 1822 г., — были равны пред его дубинкою. Все дрожало, все безмолвно повиновалось». В «Истории Петра» конкретно показаны средства, которые он применял, осуществляя свои преобразования. В числе многих других указов Пушкин отмечает: указ Петра «о непродаже русского платья и сапогов; ослушников лишать имения и ссылать на каторгу»... «Петр объявил еще один из тиранских указов: под смертною казнию запрещено писать запершись. Недоносителю объявлена равная казнь»... «Приказывает юфть для обуви делать не с дегтем, а с ворваньим салом под страхом конфискации и галер, как обыкновенно кончаются, — замечает Пушкин, — хозяйственные указы Петра».

Под 1722 г. мы читаем: «Петр был гневен. Несмотря на все его указы, дворяне не явились на смотр... Он 11 января издал указ, превосходящий варварством все прежние... Нетчики, — подчеркивает Пушкин в рукописи, — поставлены вне закона». «Нетчика», не явившегося на смотр дворянина, всякий вправе был убить безнаказанно, а тому, кто нетчика поймает и приведет, приказано было отдавать половину его имения.

Приводя содержание указа «о вольности брака», Пушкин касается отношения Петра к народу, крестьянству, поясняя: «Родители должны были давать присягу, что детей не принуждают (то есть дворяне... а крестьян сей закон не касался...)». «Петр почитал бани лекарством», — пишет Пушкин, и добавляет: «учредив все врачебные распоряжения для войска, он ничего такого не сделал для народа, говоря: «С них довольно и бани». Отмечая: «подтверждается ненаказание смертью», Пушкин трезво поясняет: «люди были нужны». А под 1715 г. записывает: «Послано королю прусскому в подарок (подчеркнуто Пушкиным) сто человек рослых солдат».

Но вот речь идет о лицах, ближайших Петру. В связи с процессом, возбужденным против насильственно постриженной раньше в монахини первой жены Петра, Пушкин пишет: «Петр хвастал своею жестокостью: «Когда огонь найдет солому, — говорил он поздравлявшим его, — то он ее пожирает, но как дойдет до камня, то сам собою угасает».

Раскрывая во многом таинственное для современников поэта дело царевича Алексея, Пушкин говорит: «Царевич был обожаем народом, который видел в нем будущего восстановителя старины. Оппозиция вся (даже сам князь Яков Долгорукий) была на его стороне. Духовенство, гонимое протестантом царем, обращало на него все свои надежды. Петр ненавидел сына, как препятствие настоящее и будущего разрушителя его создания». В этих строках, представляющих один из образцов создаваемой Пушкиным исторической прозы, вместе с изображением исторической ситуации и объяснением государственных, а не личных причин ненависти Петра к сыну, выразительно —одной чертой обрисованы чувства Петра.

Сообщая о пытке, которой был подвергнут Алексей по приказу Петра, Пушкин замечает: «Царевич более и более на себя наговаривал, устрашенный сильным отцом и изнеможенный истязаниями». И вместе с тем, говоря о том, что на другой год после смерти царевича Алексея скончался любимый трехлетний сын царя, рожденный ему Екатериной, Пушкин пишет: «Смерть сия сломила наконец железную душу Петра». Таким образом, он отмечает перемену, совершившуюся в характере царя.

Пушкин видит самобытность и широту Петра, женившегося на Екатерине — «мариенбургской девке», которую он полюбил, — «бывшей замужем за шведским трубачом, потом наложницею Шереметева и Меншикова». И пишет в конце своей «Истории» о том, как поступил Петр, когда она изменила ему и он казнил ее любовника Монса: «Оправдалась ли Екатерина в глазах грозного супруга? по крайней мере ревность и подозрение терзали его. Он повез ее около эшафота, на котором торчала голова несчастного. Он перестал с нею говорить, доступ к нему был ей запрещен. Один только раз, по просьбе любимой его дочери Елисаветы, Петр согласился отобедать с той, которая в течение двадцати лет была неразлучною его подругою». Перед нами вновь отрывок пушкинской прозы, полной драматического движения и освещающей психологию Петра. Наконец, изображая его кончину, Пушкин пишет о том, что «кажется, при смерти помирился он с виновною супругою».

Великий писатель не прибегал в «Истории» к художественному вымыслу, но опирался на свой предшествующий опыт художника — прозаика и драматурга; он готовился изобразить Петра в борьбе с врагами и препятствиями, в действиях, выражавших характер царя — идет ли речь о государственных делах или о неотделимых от них событиях его личной жизни, раскрывая борьбу противоречивых начал, мощно сталкивавшихся в душе Петра.

Важным средством обрисовки Петра должна была служить в «Истории» речевая характеристика, материал для которой Пушкин черпал из выразительных изречений, писем и указов царя. Вот примеры. Петр из Польши писал Апраксину: «Здесь... еще все дело как брага бродит, и не знаем, что будет. Но ежели несчастия бояться, то и счастия не будет»... «Петр писал в сенат: пропущение времени, подобно смерти, невозвратно». Выговаривая за то, что учение молодых матросов пренебрежено, Петр говорит: «Не добро есть брать серебро, а дела делать свинцовые».

В приводимых Пушкиным изречениях виден часто Петр — знаток и любитель текстов священного писания. Петр нередко ссылается на примеры исторические. Пушкин приводит ответ его на надменные требования шведского короля: «Брат мой Карл хочет быть Александром etc.», то есть Александром Македонским, — но не найдет во мне Дария (персидского царя, царство которого завоевал Александр). Пушкин записывает здесь только первую часть изречения.

Работая над созданием образа, Пушкин не ограничивался средствами собственно речевой характеристики; в своем подготовительном тексте он иногда рисует сцены, в которых передает жест и даже голос Петра. Рассказывая о том, как молодой Петр, едва не ставший жертвой заговора, «занемог горячкою», Пушкин говорит: «Многочисленные друзья и родственники преступников хотели воспользоваться положением государя для испрошения им помилования... но Петр был непреклонен: слабым умирающим голосом отказал он просьбе и сказал: «Надеюсь более угодить богу правосудием, нежели потворством». «По учреждении синода, — пишет Пушкин, — духовенство поднесло Петру просьбу о назначении патриарха. Тогда-то... Петр, ударив себя в грудь и обнажив кортик,2) сказал: «Вот вам патриарх». Перед нами вновь выразительная сцена, пластически воссоздающая образ царя.

«Став главою новых идей, он, может быть, дал слишком крутой оборот огромным колесам государства», — писал Пушкин о Петре в набросках своей статьи 1834 г.

Но, возражая против непонимания значения исторического прошлого России, сказавшегося в «философическом письме» Чаадаева, Пушкин 19 октября 1836 г. писал ему: «...Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется)... Неужели все это не история... А Петр Великий, который один есть целая всемирная история!»

Несмотря на противоречивость преобразовательной деятельности Петра и применение им «варварских» мер, которые, на взгляд поэта, во многом подрывали достижение поставленной Петром великой цели, преобразования его были, с точки зрения Пушкина, неизбежны, исторически прогрессивны и имели великое историческое значение.

ИСТОЧНИКИ

Выяснение круга источников, собранных Пушкиным, показывает, как глубоко и многосторонне поэт изучал Петра и его эпоху.

Пушкин знал взгляды на Петра и труды русских историков и писателей, начиная с Феофана Прокоповича, Татищева и Ломоносова, публикации и работы Миллера, Болтина и Щербатова. Ему была знакома критика, которой подверглись уже в XVIII столетии преобразования Петра (продолженная позднее Карамзиным с позиций реакционных). В радищевском «Письме к другу», которое было Пушкину, по всей вероятности, известно, нашла свое выражение оценка личности и деятельности Петра с позиций революционных. Пушкин хорошо знал суждения о Петре, высказанные представителями французского Просвещения — Вольтером, Монтескье, Дидро, Мабли и Руссо. Мысли Радищева развивали декабристы, взгляды которых на Петра были также, разумеется, известны Пушкину.

Чтобы исторически верно представить эпоху преобразования, Пушкин обратился, естественно, не только к сочинениям историков, публицистов и философов, но главным образом к изучению исторических источников петровского времени — многочисленным документам эпохи и запискам ее современников.

Сохранившаяся библиотека поэта показывает, что он собрал в ней — с большим знанием предмета — целую коллекцию источников и сочинении о Петровской эпохе. Помимо многотомного свода исторических материалов, изданного Голиковым, и десятитомного «Собрания разных записок... о жизни и деяниях Петра Великого», составленного Ф. Туманским, кроме изданной Новиковым в двадцати томах «Древней российской вивлиофики», в состав которой входили и материалы о Петре, в библиотеке Пушкина сохранились и первоисточники, изданные по-русски и на других языках; на первое место среди них должны быть поставлены документы, писанные либо лично редактированные Петром.

Это, прежде всего, «Журнал или поденная записка Петра Великого с 1698 года, даже до заключения Нейштадтского мира», который является сочинением, где все важное, главное принадлежит самому Петру и представляет собой не что иное, как историю Северной войны — войны, которую Петр вел на протяжении большей части своего царствования.

Важнейшим источником должны были явиться для Пушкина письма Петра. «Большую часть писем сих, — замечает Голиков в своем труде, — великий государь писал, будучи в воинских походах — морских и сухопутных, в путешествиях своих внутрь и вне государства — на почте при перемене лошадей, даже и при самых сражениях с неприятелем, и, словом, отовсюду, где он ни находился, не отлагая встречающихся ему мыслей до другого времени или места». В подготовительном тексте своей «Истории» Пушкин широко использует письма Петра, постоянно приводимые в своде Голикова, и часто ссылается на них.

Получив вышедшее в 1830 г. «Полное собрание законов Российской империи», Пушкин 24 февраля 1832 г. сообщал, что он обратится к нему «для совершения предпринимаемого... труда» (то есть для написания «Истории Петра»). На страницах собрания законов, многие из которых писались самим Петром, с большой полнотой отражена его государственная деятельность. В подготовительном тексте своей «Истории» Пушкин перечисляет, начиная с 1696 г., под каждым годом важнейшие указы Петра, упоминаемые в своде Голикова, имея в виду обратиться к ним в окончательном тексте своего труда; они должны были, таким образом, иметь важное значение для работы Пушкина как источник исторический.

Воспоминания современников, близко стоявших к Петру, часто именовавшиеся историческими анекдотами, привлекали особое внимание Пушкина. Он знал множество «характеристических анекдотов» о Петре наизусть и любил рассказывать их. Кроме голиковского собрания анекдотов о Петре (занимающего целый том), Пушкин хорошо знал и считал нужным использовать в своей «Истории» анекдоты о Петре, записанные Штелином. Пушкин знал также воспоминания Неплюева о Петре и рассказы о нем Андрея Нартова — главного, токаря и механика Петра Великого, пополненные впоследствии сыном Нартова рассказами, взятыми из других источников.

Восковую статую Петра, одетую в голубой кафтан, поэт видел в Петербургской кунсткамере и запомнил ее; в своей «Истории» под 1722 г. он замечает: «Петр обрезал свои длинные волосы и сделал из них парик, ныне видимый на его кукле». В библиотеке Пушкина сохранилась, кроме того, книга О. Беляева «Кабинет Петра Великого», в которой содержится «подробное описание воскового его величества изображения, военной и гражданской одежды, собственноручных его изделий и всех вообще достопамятных вещей», лично ому принадлежавших. Описания и иллюстрации, содержавшиеся в этой книге, должны были представить для Пушкина, бесспорно, интерес как материал для изображения внешности Петра и своеобразной бытовой обстановки, характеризующей царя.

Кроме ряда сочинений, целиком охватывающих историю петровского царствования («Житие и славные дела Петра Великого», изданное в Венеции Димитрием Феодози, «Житие Петра Великого» Антонио Катифоро в переводе С. Писарева, о которых Пушкин не раз упоминает в своей «Истории», и других), в библиотеке поэта сохранились источники, освещающие отдельные периоды и важнейшие события изучаемой им эпохи. О начале ее говорят записки современников, посвященные стрелецким мятежам, издания, освещающие историю Азовских походов и проч.

Большой интерес представлял для Пушкина дневник секретаря австрийского посольства Иоанна Корба, который был очевидцем стрелецких казней (и даже «измерил, — как сам пишет, — шагами длину плах»). Рукописный перевод этого редкого и в России запрещенного сочинения, печатное издание которого было вскоре по выходе сожжено в Вене по требованию представителей Петра, Пушкин получил из Государственного архива; он ссылается на «Дневник» Корба в одном месте своей «Истории».

Шведский офицер Табберт, принявший затем фамилию Страленберг (Пушкин писал Штраленберг), возвратившись из русского плена, издал в 1730 г. на немецком языке книгу «Северо-восточная часть Европы и Азии». Полемикой со Страленбергом Голиков начинает свое Введение к «Деяниям Петра Великого». В своем «Извлечении» из этого Введения Пушкин отметил: «Штраленберг говорит о двух сторонах, существующих в России, за и против Петра I». Пушкин записал по пунктам сущность разногласий между сторонниками и противниками Петра; кроме того, он приобрел книгу Страленберга.

«Записки бригадира Моро-де-Бразе (касающиеся до турецкого похода 1711 года)» Пушкин перевел и со своим предисловием подготовил к печати. 31 декабря 1835 г. он писал о них: «Эти записки любопытны и дельны. Они важный исторический документ и едва ли не единственный (опричь журнала самого Петра Великого)».

Рассказ Моро-де-Бразе о походе 1711 года Пушкин называет «лучшим местом изо всей книги» его, изданной в 1716 г. на французском языке под названием «Записки политические, забавные и сатирические господина Жана-Никола де Бразе, графа Лионского, полковника Казанского драгунского полка и бригадира войск его царского величества».

Следует отметить, что в армии Петра I Моро в числе старших офицеров не числился. Возможно, что он проделал Прутскую кампанию в качестве рядового участника. Присваивая себе относительно высокий чин, Моро утверждает, что его жена состояла при дворе принцессы Шарлотты — супруги царевича Алексея. Между тем имени Моро и его жены нет ни в полковых списках, ни в списках придворных того времени. Однако участником Прутского похода Моро все же был; это не вызывает у Пушкина сомнения, и записки Моро производят, бесспорно, впечатление воспоминаний очевидца.

Из других записок иностранцев о Петре и его времени, сохранившихся в пушкинской библиотеке, необходимо упомянуть книгу Вебера, ганноверского резидента в Петербурге, и мемуары графа Дона, изданные на французском языке в Берлине в 1833 г., которые Пушкин использовал в своей «Истории», описывая под 1709 г. свидание царя с прусским королем после Полтавской победы.

Говоря о пребывании Петра в Париже в 1717 г., Пушкин ссылается в своей «Истории» на книги Вольтера, Дюкло — французского историографа XVIII в., и историка Лемонте, которого еще в 1824 г. назвал «гением XIX столетия». (Сочинения Дюкло и «История Регентства и малолетства Людовика XV» Лемонте так же сохранились в библиотеке поэта.)

Написанную Вольтером «Историю России в царствование Петра Великого» и его «Историю Карла XII» Пушкин изучал очень тщательно. Они входили в состав 42-томного издания сочинений Вольтера, принадлежавшего поэту. В своей рукописи Пушкин не однажды ссылается на Вольтера, имея в виду использовать содержащиеся в этих его книгах исторические данные для эпизодов, которые должны были рисовать пребывание Петра I в Париже, а также поведение Карла XII в «странном, по словам Пушкина, Бендерском деле» и во время осады Стральзунда. В этих местах своей «Истории» и там, где он говорит о смерти Карла XII, Пушкин указывает: «Смотри Вольтера».

Из числа других иностранных сочинений о царствовании Петра следует назвать шеститомную «Историю Петра Великого» Бергмана, на которую Пушкин ссылается в своей рукописи, касаясь заговора Цыклера. В своем экземпляре «Истории» Бергмана Пушкин разрезал страницы, посвященные казни стрельцов, измене Мазепы, Прутскому походу Петра, делу царевича Алексея, — то есть разделы, говорящие о событиях, часто замалчивавшихся или искажавшихся в то время официозной историографией.

«Одно из затруднений составить историю его Петра I, — говорил Пушкин Д.Е. Келлеру незадолго до смерти, — состоит в том, что многие писатели, недоброжелательствуя ему, представляли разные события в искаженном виде, другие с пристрастием осыпали похвалами все его действия»3). Таким образом, Пушкин настоятельно подчеркивал необходимость критического отношения к многочисленным историческим сочинениям о Петре, которые, как мы видим, были ему хорошо известны4).

Решив написать подготовительный текст, охватывающий и излагающий год за годом события Петровской эпохи, Пушкин, как сказано, счел целесообразным всемерно воспользоваться для выполнения этой задачи многотомным сводом, изданным Голиковым, положив в основу своей работы первые девять томов этого свода, обнимающие жизнь и царствование Петра от его рождения до смерти, и критически восполняя содержащиеся здесь исторические данные сведениями, почерпнутыми из других источников.

Такой способ работы существенно облегчал подготовительный труд Пушкина, поскольку в голиковских «Деяниях Петра Великого» собрано было большинство основных источников, освещающих события петровского царствования, известных тогда в печати. Голиков подчеркивал, что он «совсем не историк» Петра Великого а «только усердный... собиратель материалов» о нем «и приводитель оных в хронологический порядок». Исторические источники приведены в его своде частью в почти нетронутом виде, частью в извлечениях, частью изложены весьма близко к подлиннику. Свод его являлся поэтому для Пушкина ценным пособием, облегчавшим обращение к первоисточникам (ссылки Голикова на них Пушкин переносит в свой подготовительный текст, выделяя их в своей рукописи). Целый ряд неизданных материалов, кроме того, был впервые опубликован в голиковском своде, что придавало ему во многом значение первоисточника.

С «Деяниями Петра Великого» Пушкин ознакомился еще в 1825 г., когда внимательно читал их в Михайловском. Они были изданы в 12 томах в 1788—1789 гг., а затем в 1790-1797 гг. Голиков выпустил еще 18 томов «Дополнения к Деяниям Петра Великого». Пушкин пользовался «Деяниями» и «Дополнением» к ним, уже работая над «Арапом Петра Великого» и «Полтавой»; записывая устные предания о Петре, он исправлял неточности в «Анекдотах» о нем, изданных Голиковым, и, таким образом, хорошо знал его монументальный труд задолго до того, как приступил в 1835 г. к составлению подготовительного текста «Истории Петра».

Рассуждения, которыми Голиков сопровождает приводимые им источники, являются, по собственному его признанию, панегирическими. Пушкин в тексте своей «Истории» называет их «простодушными» и обычно игнорирует. Он сумел, однако, чрезвычайно широко и проницательно воспользоваться громадным историческим материалом, собранным в голиковском своде.

Созданный Пушкиным подготовительный текст «Истории Петра», как мы знаем, принято было до последнего времени называть «выписками-конспектами», сделанными поэтом при чтении «Деяний Петра Великого». Между тем, следуя хронологическому порядку, в каком Голиков расположил исторические источники (часто известные Пушкину и помимо Голикова), Пушкин создавал подготовительный текст, много более высокий по своему значению, нежели «выписки-конспекты».

«Выписки» в пушкинском подготовительном тексте сравнительно редки; в тех случаях, когда Пушкину необходим был для будущей «Истории» текст (а не только сущность) исторического документа, он, не выписывая его, отмечал обычно в своей рукописи том и страницу «Деяний Петра Великого», на которой воспроизведен нужный ему документ, либо кратко указывал на отсутствующий у Голикова исторический источник, касающийся событий, которые Пушкин считал нужным осветить в своей будущей «Истории».

Вместе с тем он не «конспектировал» собранные в своде Голикова источники, а на основе критического чтения их стремился установить, как в действительности происходили важнейшие исторические события петровского времени. Результатом работы Пушкина является поэтому текст, представлявший собой рабочую основу его будущей книги, — местами уже развернутый и переходящий в исторический рассказ.

Свод Голикова вместил огромное количество ценных материалов, но страдает неполнотой и даже искажает исторические данные при освещении многих событий петровского царствования. Объясняется это не только тем, что ряд источников остался неизвестен Голикову (поскольку он не имел, в частности, доступа к секретным архивам). Стремление Голикова охватить источники в возможной полноте лишь в редких случаях смягчает его апологетическую тенденцию. Утверждая, что, как государь, Петр Великий недостатков не имел и поэтому критике не подлежит, Голиков нередко сознательно опускал источники, освещающие отрицательные стороны личности и деятельности Петра. Кроме того, у Голикова встречаются фактические ошибки («Все описание Нарвского сражения в Голикове ошибочно», — пишет, например, Пушкин).

Стремясь установить, как совершались в действительности исторические события, замалчиваемые официозной историографией, и освещая «крутой и кровавый переворот», совершенный Петром, Пушкин обращался в своей истории к источникам, отсутствовавшим в голиковском своде, в том числе к источникам, трудно доступным и даже совсем недоступным в то время другим русским историкам. Вот примеры:

Уже в самом начале своей «Истории», описывая поспешное бегство Петра в Троицкий монастырь (когда царевна Софья в августе 1689 г. «предначертала... новый мятеж»), Пушкин ссылается на неизданные в его время страницы дневника Патрика Гордона, где рассказывается о том, как Петр «с великой поспешностью вскочил с постели, не надев сапог, и — в конюшню, где велел оседлать себе лошадь, и отправился в соседний лес, куда ему доставили одежду».

Говоря далее, под 1718 годом, о судьбе бывшей царицы Евдокии (матери царевича Алексея), Пушкин замечает: «Царица высечена и отвезена в Новую Ладогу». Голиков же о «бичевании» царицы умалчивает, хотя сам ссылается в сноске на ту страницу «Венецианской истории», где содержатся сведения о жестоком наказании, которому была подвергнута Евдокия. Источник этот Пушкину был известен и, как видим, использован им.

«Камнем претыкания» для историка Петра называет Голиков дело царевича Алексея. В столкновении Петра с Алексеем, окончившемся гибелью царевича, воплотилась борьба побеждающей «Молодой России», — олицетворением которой был в глазах Пушкина Петр, — с реакционной оппозицией, видевшей в царевиче свою надежду. Не становясь как историк на сторону Алексея, Пушкин стремился, однако, выяснить действительную картину событий, связанных с процессом и смертью царевича, которые оставались в то время неизвестны историкам. В этом свете уместна ссылка на П. Попова.

П. Попов. Пушкин в работе над историей Петра I

Предметом изучения статьи П. Попова являются материалы, поступившие в Пушкинский Дом от П. Е. Щеголева. Это — 22 тетради заметок и материалов для подготовлявшейся Пушкиным „Истории Петра Великого“. П. Попов не без основания предполагает, что всего тетрадей было 31, и что из них часть утрачена. В результате тщательного сопоставления заметок Пушкина из сохранившихся тетрадей с соответствующими местами „Деяний Петра Великого“ Голикова, автор приходит к весьма ответственному выводу о том, что Пушкин „при составлении своих записей целиком следовал Голикову“, никаких архивных материалов не собирал и „эволюции характера Петра не прослеживал“.

Спорить с анализом П. Попова не приходится. Произведенные им сопоставления текстов убедительно доказывают, что наиболее изучен Пушкиным был именно Голиков. Цитируемое П. Поповым письмо Пушкина к М. А. Корфу от 14 октября 1836 г. подтверждает, что еще осенью 1836 г. Пушкин не был знаком с большею частью книг о Петре, рекомендованных ему Корфом, и что таким образом он действительно еще находился в подготовительной стадии работы. Но дает ли это право категорически утверждать незнакомство Пушкина с архивными материалами? Думаем, что нет. Прежде всего нельзя забывать, что часть тетрадей утрачена. Далее, по словам Попова, „в материалах по истории Петра имелся ряд копий писем Петра и других материалов, писанных рукою не Пушкина, но хранившихся вместе с его собственноручными записями“. А значит у Пушкина были какие-то архивные материалы, П. Поповым не изученные. Что Пушкин занимался в архивах, это П. Попов знает, что он выхлопотал разрешение привлечь для этой работы себе в помощь М. П. Погодина, ему также известно. Имеющиеся в распоряжении автора материалы не дают оснований судить о том, насколько значительны были результаты этих архивных разысканий, но отрицать их вряд ли возможно. Следовало бы предварительно обратиться в рукописное отделение Публичной Библиотеки им. Ленина в Москве и внимательнее ознакомиться с имеющимися там материалами, о которых автор рецензируемой статьи только упоминает.

П. Попов совершенно правильно заключает, что Пушкин следовал Голикову не слепо, а внося в свои выписки и конспекты собственные суждения, по которым можно судить об отношении Пушкина к Петру и его реформе. Но выводы П. Попова и здесь вряд ли можно признать правильными. „Образ Петра, — пишет автор, — у Пушкина в результате его исторических размышлений все снижался, и он ему представлялся не столько великим героем, сколько разрушителем“. Материалом для такого заключения послужило то, что в записях особенно ярко выступает „наметившееся у Пушкина в 30-х годах противопоставление исторической роли дворянства деспотизму абсолютной монархии в лице Петра“. В 1822 г. „самоуправство Петра казалось Пушкину оправданным его исторической миссией“. Теперь „для Пушкина, лелеявшего мечту о высоком значении дворянства, Петр был «разрушитель», как для Евгения Медный Всадник — символ гибели его жизненного благополучия“.

Эти поверхностные рассуждения представляются совершенно неубедительными. Перефразируя цитированное место из статьи П. Попова, можно сказать, что, в результате размышлений автора, образ Пушкина у него все снижался, и он ему представлялся не столько историком, сколько дворянским публицистом. Но, повторяем, эти выводы крайне поверхностны. Высказывания Пушкина о Петре надо изучить внимательнее и, конечно, не только по использованным П. Поповым материалам.

Нет сомнений, что взгляды Пушкина на Петра и его деятельность не были одинаковыми на протяжении его жизни. Правильно и то, что в „Исторических замечаниях“ 1822 г. Пушкин признавал дело Петра прогрессивным явлением главным образом вследствие своего отрицательного отношения к „чудовищному феодализму“, который мог бы водвориться в России, „если бы гордые замыслы Долгоруких и проч. совершились“. Эти взгляды, можно думать, были привиты Пушкину еще на лицейской скамье, когда он слушал Кайданова, читавшего историю „по Геерену“, и укрепились после лицея под влиянием бесед с учеником Геерена, „геттингенцем“ Н. И. Тургеневым. Действительно, в лекциях Геерена указывались коренные отличия русской истории от западной: здесь „не знали, в собственном смысле этого слова, феодального начала“, не было и истории города, вследствие чего „было невозможно образование буржуазии“. Самодержавие Петра и его преемников было, по Геерену, единственной реальной силой в России. От Н. И. Тургенева Пушкин мог слышать, что „Петр, истинно великий и единственный в обхват захватил несколько столетий“ и что „ему ничего подобного нет в истории народов“. Тургенев мог только укрепить в Пушкине отрицательное отношение к „чудовищному феодализму“ и надежду на то, что освобождение крестьян, которое должно открыть путь буржуазному развитию России, произойдет „по манию царя“. Но 1822 г. был годом наибольшей левизны Пушкина. В это время он не только не думал о царской инициативе, но и был убежден, что „политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян“, что „желание лучшего соединяет все состояния противу общего зла“. Самодержавие в „Исторических замечаниях“ представлялось Пушкину прогрессивной силой в прошлом только потому, что „спасло нас от чудовищного феодализма“. Симпатии к этому порядку и Петру, как его представителю, у Пушкина нет. Петр „презирал человечество может быть более чем Наполеон“. „История представляет около него всеобщее рабство“. Все „были равны перед его дубинкою“. Вообще вряд ли можно видеть в „Исторических замечаниях“ что-либо иное кроме чисто публицистического произведения.

Изменение взгляда Пушкина на дворянство и его историческую роль относится, как известно, ко времени его жизни в Михайловском, когда он сформулировал свой новый взгляд в письмах к А. Бестужеву и Рылееву. Этот новый взгляд после 1825 г. только укрепляется и развивается глубже. Между тем образ Петра в эти ближайшие после 14 декабря годы не только не „снижается“ у Пушкина, а, напротив, именно теперь возвышается и становится грандиознее. И на этот раз это увлечение Петром тесно связано с политической позицией Пушкина. Крах дворянской революции, надежда на нового самодержца, который „Россию вдруг ...оживил войной, надеждами, трудами“, сливаются с апофеозом первого императора, и в „Стансах“ поэт рекомендует Николаю: „во всем будь пращуру подобен“. Самодержец, который „не презирал страны родной“, а „знал ее предназначенье“, „нравы укротил наукой“ и т. д. — таким рисовался теперь Петр Пушкину. За „Стансами“ следует „Полтава“ — апофеоз российской государственности, в котором историческое дело Петра, его внутренняя реформа и внешняя политика находит полное оправдание.

В гражданстве северной державы,

В ее воинственной судьбе,

Лишь ты воздвиг, герой Полтавы,

Огромный памятник себе.

И, однако, едва ли может быть сомнение в том, что отношение Пушкина к Петру и в эти годы было двойственным. Если Петр исторически оправдан потому, что „самодержавною рукой он смело сеял просвещенье“ и создал великую „северную державу“, то с другой стороны социальная сущность его реформы была для Пушкина неприемлема, и „разрушителем“ он являлся в глазах поэта задолго до того, как он принялся за изучение Голикова. В программе, осуществления которой Пушкин ждал от Николая, подражание Петру ограничивается в сущности приемами управления: развитие просвещения, отличение „Долгорукого“ от „буйного стрельца“ и отсутствие злопамятности по отношению к последнему — все это как-раз те приемы, которые должны предохранить от тупой реакции и мракобесия. Однако, „с Федора и Петра начинается революция в России“, „Pierre I est tout a la fois Robespierre et Napoleon (La Revolution incarnee)“. Это — заметки 1830 г. и, конечно, не продолжения революции Петра ждет Пушкин от Николая. „Государь уезжая оставил в Москве проект новой организации, контр-революции Революции Петра... правительство действует или намерено действовать в смысле Европейского просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных — вот великие предметы“.1 Эта программа „европейского просвещения“, программа организации крепких общественных сил, каких не было в историческом прошлом России, чем она отличалась от Европы, в существе была программой борьбы при помощи самодержавия, петровских приемов управления, против бюрократической сущности самодержавия („подавление чиновничества“), программой, в которой интересы дворянства были бы „ограждены“ при помощи какого-то компромисса с интересами („новые права“) буржуазии и крестьянства.

Еще почти не изучены отношения Пушкина и Погодина. Как известно, Пушкин находил, что „помощь просвещенного умного и деятельного ученого“2 ему необходима для работы в архивах над историей Петра, и для этой помощи привлек именно Погодина. Интерес к Петру, о котором Погодин писал трагедию, объединял его с Пушкиным. Результаты и размеры погодинских (а тем самым и пушкинских) разысканий в архивах остаются пока не выясненными. Но взгляды Пушкина и Погодина не во всем совпадали. Погодин принимал Петра полностью, порицая его лишь за то, что он начал „переделывать нас на иностранный манер“. Петр для Погодина — „человеческий бог“.3 Пушкин не мог не знать существа взглядов Погодина, для которого основное отличие русского исторического процесса от западноевропейского заключалось в отсутствии в первом борьбы классов. „У нас не было укрепленных замков, наши города основаны другим образом, наши сословия произошли не так, как прочие Европейские“. В России „простолюдину открыт путь к высшим государственным должностям“. „Кто доставляет нам средство учиться, понимать себя, чувствовать человеческое свое достоинство? Правительство“. Петр для России заменил „в умственном отношении“ реформацию.1 То, что для верноподданного „простолюдина“ Погодина, уже ставшего идеологом бюрократической монархии, в постепенном развитии буржуазных начал видевшего историческую миссию самодержавия, было положительным явлением, то для Пушкина было отрицательной стороной русского прошлого, и если он все-таки обратился к Погодину, то потому, что понимание русского исторического процесса (понимание, а не отношение) у них было одинаковым. Как историк, Пушкин целиком стоял на высоте достижений современной ему передовой западной буржуазной исторической науки (Тьерри и др.). Обращаясь все более к изучению истории и не отходя от современности, а, напротив, отыскивая в истории ответы на современные вопросы, Пушкин в то же время воспринимал исторический процесс, как объективное развитие, как смену исторически развивавшихся одно из другого явлений, и умел объективно оценивать даже то в прошлом, чему не сочувствовал. Именно поэтому он, совсем не сочувствовавший „пугачевским“ методам, мог понять и даже оценить положительные стороны Пугачева. То же следует сказать и о его отношении к Петру.

Чтение Голикова не изменило, а только углубило это отношение Пушкина к Петру. П. Попов совершенно прав, говоря, что, изучая Голикова, Пушкин откликался на события, которые он трактовал по-своему. Кстати, Голиков вовсе не „слепой апологет“, каким его изображает П. Попов, а купец екатерининской эпохи, сознательно защищавший выгодные для его класса стороны „дела Петрова“ от натиска дворянской реакции. Теперь отметим, что и заметки Пушкина не дают права на те односторонние выводы, которые делает П. Попов.

По словам Попова, например, Пушкин „подчеркивает жестокое отношение Петра к сыну и обнаруживает свои симпатии к последнему“. Так ли это? Жестокое отношение Пушкин действительно отмечал, симпатии же к Алексею нигде не проявил. П. Попов может указать только на эпитет „несчастный“, употребленный Пушкиным по отношению к царевичу. Напомним суждения об Алексее: „суеверные мамы и приставники ожесточили его противу отца, а духовные особы при обучении его православию встретили в нем ненависть к нововведениям“; обучая его, они из текстов выводили „политические заключения“. Когда Петр занялся сыном, „ожесточенный отрок выучился только притворствовать“.2 Вряд ли здесь заметна симпатия. По Попову, Пушкин ,,вычитывал о характере Петра из Голикова... нетерпеливость и самовластие помещика-царя“. Это верно, но это еще не все. В самой приводимой Поповым цитате Пушкин проводит разницу между государственными учреждениями Петра, которые считает плодами „ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости“, и „временными его указами“, которые „вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика“. Отмечая и порицая самовластие, Пушкин видел историческое значение, относительную прогрессивность „дела Петрова“ в целом. Подчеркивая все, что характерно для одной стороны дела, П. Попов совершенно игнорирует иные характерные записи Пушкина: Петр „пресек корчемство, воровство в сольных промыслах, потайный провоз и т. д. Он умножил доходы отпуском в Европу, в Персию и Китай — казенных товаров. Петр заключает мир со Швецией, не сделав ни копейки долгу, платит Швеции 2 000 000 р., прощает гос. долги и недоимки, и персидскую войну заканчивает без новых налогов... По смерти своей оставляет до 7 000 000 р. сбереженной суммы. Годовой расход его двора не превосходил 60 000... замышлял о соединении Черного моря с Каспийским

441

и предпринял уже ту работу... Отпуск в Пекин казенных караванов принес пользу русским купцам“ и т. д.1 В плане введения к своей „Истории“ Пушкин дает очень отрицательную характеристику допетровской Руси и тут же отмечает: „Просвещение развивается со времен Бориса; правительство впереди народа; любит иноземцев и печется о науках“.2 Это тот же погодинский взгляд: в России не общественные классы и их борьба двигали процесс, а правительство.3 Но то, что для Погодина хорошо, для Пушкина скверно. Он предпочел бы иной путь развития, при котором борьба классов, введенная в рамки компромиссами, поставила бы преграды самовластию. Однако из этого не следует, что он игнорировал другую сторону медали. И в последнем письме к Чаадаеву, защищая от его нападок русское прошлое и заявляя, что Петр „один — целая история“, Пушкин в то же время считает, что „наше социальное существование печально“, и отмечает „отсутствие общественного мнения, равнодушие ко всему, что есть долг, справедливость и истина... циническое презрение к мысли и человеческому достоинству“. И, — опять подчеркивает Пушкин, — „правительство единственный европеец в России“.

Все высказанное нами в настоящей рецензии, конечно, требует дальнейшего и притом разностороннего углубления и разработки. Мы хотели только отметить, что для автора рецензируемой статьи проблемы Пушкина-историка как будто вовсе не существовало, или же что она представлялась ему слишком простой. Между тем — это глубокая и сложная проблема. Не даром А. И. Тургенев, близко наблюдавший Пушкина в последний год его жизни и далеко не во всем разделявший его взгляды, после его смерти написал: „В Пушкине мы лишились великого поэта, который готовился быть и хорошим историком“.4

Пушкин располагал «Объявлением розыскного дела», то есть печатным сборником документов о процессе Алексея, опубликованным Петром, где о многом, разумеется, умалчивалось. Голиков в своем своде старался представить дело так, будто «розыск», которому подвергся царевич, не означал пытки. Вольтер в своей «Истории» также молчит о ней.

Законодательство петровского времени предусматривало применение пытки: официальные источники того времени умалчивали о ней только потому, что дело шло о наследнике русского престола и Алексей был пытан по приказу отца.

Пушкину известны были различные предположения и догадки зарубежных историков о процессе и смерти царевича Алексея. Но для того чтобы выяснить истину, он счел нужным ознакомиться с подлинным строго секретным тогда следственным делом царевича, хранившимся в Государственном архиве. В своей «Истории» Пушкин основывался на документах этого «страшного, — по его словам, — дела». Сопоставление текста «Истории Петра» со страницами следственного дела царевича Алексея позволяет нам установить, откуда почерпнул Пушкин свои сведения о скрываемых в его время обстоятельствах следствия и суда над царевичем. «Смотри подлинник», — указывает Пушкин в своей рукописи, ссылаясь тем самым на секретную архивную выписку из следственного дела царевича, сделанную по приказу Петра. Пушкин упоминает и о «своеручных» ответах Алексея на вопросы Петра, «сначала — твердою рукою писанных, а потом после кнута — дрожащею». Таким образом, Пушкин обнаруживает знакомство с одним из самых секретных документов следствия, обращая внимание на выразительный внешний вид его.

Выяснив картину следствия, Пушкин не получил, однако, доступа к документу, позволяющему судить о причине смерти Алексея, умершего, по официальной версии, от апоплексического удара, после того как ему был объявлен смертный приговор. Отвергая это объяснение, Пушкин принял версию о смерти его, изложенную в недостоверных «Записках капитана Брюса», и потому писал в «Истории Петра», что «царевич умер отравленный». Между тем Алексей, судя по всему, умер, не выдержав пыток, которым был подвергнут в присутствии отца уже после объявления смертного приговора: Петр опасался, видимо, что царевич унесет в могилу имена сообщников, еще им не названных.

Важным — и замалчиваемым официозной историографией — был также вопрос о событиях, сопровождавших смерть Петра и воцарение Екатерины I. Петр, по словам Пушкина, «уничтожил всякую законность в порядке наследства и отдал престол на произволение самодержца», установив манифестом 5 февраля 1722 г., что самодержец вправе назначить наследником кого пожелает. За год до смерти Петр короновал Екатерину, как свою супругу, но умер без завещания, не в силах будучи произнести на смертном одре имя своего преемника и оставляя государство на произвол борющихся между собою за власть дворцовых партий.

С вопросом о правах Екатерины на русский престол и историей ее воцарения тесно связаны были события, происшедшие почти перед самой смертью Петра: неожиданный разрыв его с Екатериной и казнь Монса. Рассказывая о них в своей «Истории», Пушкин пишет: «Императрица, бывшая в тайной связи с Монсом, не смела за него просить... Петр был неумолим». Далее Пушкин сообщает о последовавшем разрыве Петра с Екатериной, обнаруживая, таким образом, полную осведомленность о существе этого чрезвычайно интересовавшего его дела и освещая выразительные подробности его.

Характеризуя методы работы Пушкина над подготовкой «Истории Петра», необходимо отметить, что не только Голиков, умалчивающий о действительной причине казни Монса, но и Вольтер, располагавший рукописными мемуарами, освещавшими дело Монса и историю воцарения Екатерины I, не решился воспользоваться своими источниками и раскрыть правду. За это его сурово упрекал французский историк Кастера, рассказывая о казни Монса и гневе Петра во Введении к своей «Истории Екатерины II». Пушкин хорошо знал книгу Кастера (так же как книгу Сегюра, сообщавшего те же сведения; обе они сохранились в библиотеке поэта). Но он имел, кроме того, возможность проверить рассказы французских историков, обратившись к рукописным источникам, хранившимся среди собранных Вольтером «Материалов по истории России». Получив доступ в библиотеку Вольтера, Пушкин мог прочесть здесь рукопись так называемых записок Вильбуа, где рассказана была история Монса и Екатерины.

Здесь же, в библиотеке Вольтера, Пушкин имел возможность ознакомиться и с рукописью Записок Бассевича (министра герцога гольштинского, «бывшего тогда в Петербурге», как отметил Пушкин в своей «Истории Петра»). Записки Бассевича являлись важнейшим и долгое время почти единственным источником, раскрывающим действительную историю воцарения Екатерины I.

Бассевич рассказал в них о сговоре сторонников Екатерины во главе с Меншиковым, которому деятельно помогали кабинет-секретарь Макаров и Феофан Прокопович; они действовали против сторонников возведения на престол малолетнего Петра (сына царевича Алексея), стремившихся к восстановлению допетровских порядков. Свидетель и участник этой борьбы Бассевич откровенно сообщал о средствах, которые были применены Меншиковым и его партией: сенаторам, генералам и боярам, собравшимся во дворец, было сказано, что казна, крепость, гвардия и синод находятся в распоряжении императрицы. Противникам ее дан был совет сообразоваться с этим, «если они дорожат своими головами». «Вслед за тем раздался бой барабанов обоих гвардейских полков, окружавших дворец» и проч. («Русский архив», 1865, стр. 626).

Строки, посвященные Пушкиным в «Истории Петра» возведению на престол Екатерины I, подтверждают, что он знал, как оно совершилось; он пишет: «Екатерина провозглашена императрицей (велением Меншикова, помощию Феофана и тайного советника Макарова)». Публикуя больше ста лет назад отрывок, посвященный Пушкиным смерти Петра, Анненков принужден был поэтому исключить из него смелые пушкинские строки, говорящие о том, что Екатерина была возведена на престол «велением Меншикова».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«В Пушкине было верное пониманье истории... принадлежностями ума его были: ясность, проницательность и трезвость», — говорил друг поэта Вяземский по поводу работы его над «Историей Петра», поясняя: «Он не писал бы картин по мерке и объему рам, заранее изготовленных, как то часто делают новейшие историки для удобного вложения в них событий и лиц, предстоящих изображению...» (П.А. Вяземский, Полн. собр. соч., т. II, СПб. 1879, стр. 373). Изучение подготовительного текста «Истории Петра» подтверждает этот вывод современника.

Общие контуры задуманной Пушкиным «Истории» были уже достаточно ясны. Он успел собрать, изучить и предварительно обработать поистине огромный исторический материал. В написанном им обширном подготовительном тексте отражена выработанная им общая историческая концепция, ставшая для Пушкина основой оригинальной художественно-исторической концепции, в свете которой различимы пушкинская обрисовка Петровской эпохи и создаваемый им образ Петра. Поэтому, несмотря на черновой характер пушкинского труда, мы вправе рассматривать «Историю Петра» как во многом подготовленное уже, хотя далеко не завершенное, произведение Пушкина.

Созданный подготовительный текст давал Пушкину возможность быстро написать «Историю Петра». Пушкин предполагал перенести в свою «Историю» уже написанные, готовые — или почти готовые — страницы, развернуть вместе с тем свои рабочие программы и наброски, композиционно перегруппировать и восполнить весь подготовленный им обширный материал и таким образом превратить весь свой текст в законченный исторический рассказ.

Сожалея о Пушкине как об историке, не завершившем своих работ, А.И. Тургенев писал: «Он... знал и отыскал в известность многое, чего другие не заметили. Разговор его был полон... любопытных указаний на примечательные пункты и на характеристические черты нашей истории» («Русский архив», 1903, кн. I, стр. 143). «Зная коротко Пушкина (и мое мнение разделено Жуковским, Вяземским, Плетневым), — подчеркивал Н.М. Смирнов, — я уверен, что он вполне удовлетворил бы строгим ожиданиям публики, ибо... он имел высокий проницательный ум, чистый взгляд, необыкновенную сметливость, память, не теряющую из виду малейших обстоятельств в самых дальних предметах, высоко благородную душу, большие познания в истории, — словом, все качества, нужные для историографа, к которым он присоединял еще свой блистательный талант, как писатель» («Русский архив», 1882, кн. 2, стр. 229—230). Таковы были свидетельства и надежды близких поэту современников.

О своей исторической трагедии «Борис Годунов» Пушкин сказал, что он в ней стремился «облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей истории». В «Истории Петра» новая, исполненная глубокого драматизма историческая эпоха должна была быть облечена в формы строго-исторического и вместе художественно строящегося повествования. В работе над ней, так же как и в других сферах пушкинского творчества, сказались реализм исторического мышления Пушкина и глубоко раскрывающее действительность новое реалистическое искусство, создателем которого являлся великий поэт. Смерть оборвала его работу, и последний исторический труд Пушкина остался незавершенным.

Сноски

Сноски к стр. 18

1 Письмо П. А. Вяземскому от 16 марта 1830 г.

2 Письмо М. П. Погодину от 5 марта 1833.

3 Н. Барсуков. „Жизнь и труды М. П. Погодина“, I, стр. 210—211.

Сноски к стр. 19

1 Все цитаты из лекции Погодина, прочитанной в сентябре 1832 г. в Московском университете. Барсуков, назв. соч., IV, стр. 74—75. Интересно, что Герцен, тогда юный студент, целиком воспринял погодинское понимание русского исторического процесса и повторил его мысль об уподоблении роли Петра у нас западной реформации. См. его рукопись 1833 г. „Сочинения А. И. Герцена“, под ред. М. К. Лемке, т. I, стр. 85—91.

2 „Сочинения“, изд. ГИХЛ, т. VI, стр. 253—254.

Сноски к стр. 20

1 „Сочинения“, изд. ГИХЛ, VI, стр.252—253.

2 Там же, стр. 257.

3 Так же думал и Герцен. В одной заметке 1836 г., он писал: „В гражданском обществе прогрессивное начало есть правительство, а не народ“. „Сочинения“, т. I, стр. 368.

4 „Пушкин и его современники“, т. VI, стр. 59.

Список литературы

Данченко Виктория. Пушкин и историческая тема в русской литературе

(„Литературное Наследство“, № 16-18, стр. 466—512).

И. Фейнберг. Незавершенные работы Пушкина, изд. 2-е, М.

„Пушкин и его современники“, т. VI, стр. 59.

„Сочинения“, изд. ГИХЛ, VI, стр.252—253.

Все цитаты из лекции Погодина, прочитанной в сентябре 1832 г. в Московском университете. Барсуков, назв. соч., IV, стр. 74—75.

Дата публикации: 29.02.2016 20:01

Предыдущее: «Введение в славянскую филологию» «Кириллица и глаголица».

Следующее: «Введение в славянскую филологию» «Деятельность крупнейших ученых-славистов.»

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.