Алексей Жуков

 

ВНЕКЛАССНЫЙ УРОК

 

Посвящается моему прадеду

Денисову Никите Федоровичу

 

- Эй, гляньте-ка! Подкрепление, что ли?

Иван аккуратно положил гранату в вырытую в стене окопа нишу и посмотрел на Гоги. Воткнув лопату в бруствер, уже порядком подросший вокруг «сорокапятки», тот рассматривал что-то за его спиной. Черные глаза под косматыми смоляными бровями светились любопытством.

Иван обернулся и с удивлением увидел подкатившую к позиции полуторку. До леса, протянувшегося в тылу насколько хватало глаз, было не меньше трех километров, отчего казалось, что грузовик выскочил попросту из ниоткуда. Но артиллерист оказался прав: в трясущемся, будто готовом развалиться кузове болталось с десяток пехотинцев.

- Да разве ж это подкрепление? – Илья, окапывавший пушку вместе с Гоги, разогнул массивную спину и утер со лба пот. – Ты посмотри на них! Шелупонь школярская!

Полуторка затормозила в пяти метрах от окопа, скрипнул откинувшийся борт. Бойцы, действительно совсем молодые, зашевелились и как-то неуверенно, будто замешкавшись, стали вылезать. Один из них, упитанный очкарик, так и вовсе еле спустился на землю. При этом он чуть не запутался в ремне свисающей с плеча винтовки, чем вызвал дружный гогот сотоварищей.

Водитель, мужик лет так-этак под тридцать, тоже выскочил из кабины и, одернув гимнастерку, двинулся к сбившимся в кучку солдатам. Застиранная форма и сухое жесткое лицо выдавали в нем человека, повидавшего многое. Да и «старшинские пилы» на петлицах просто так не вырастали.

- А ну, построились! – Рявкнул он на своих подопечных. – Не клубиться приехали!

Те засуетились, завертелись, толкаясь плечами, и только через минуту выстроились в некое подобие шеренги. Один даже ляпнул что-то про: «личное пространство», но тут же замолк, наткнувшись на пристальный взгляд старшины.

- Да уж, с такими-то хлопчиками навоюем, - сплюнул Демьян и захлопнул крышку на ствольной горловине «Максима». Остатки воды из котелка он с наслаждением выплеснул на лысую макушку.

- Фриц теперь точно от страха обосрется, - его помощник Петька задавил в земле истлевшую самокрутку, и продолжил набивать ленту патронами.

На шум из блиндажа появился Соколов и, оглядевшись, сразу же направился к приехавшим. Завидев лейтенанта, старшина вскинул пальцы к пилотке и вытянулся по стойке «смирно».

- Кто такие? – Соколов и сам был немногим старше прибывших бойцов. Даже голос, которому он старательно придавал стальные нотки, звенел все-таки по-юношески. Только все равно казалось, что происходил он из совершенно другого поколения. Словно не пара лет их разделяла, а несколько десятилетий. Хотя на фронте, на этой зыбкой границе жизни и смерти, подобные превращения встречались сплошь и рядом.

- Старшина Бойко! Стрелковое отделение в составе десяти человек переведено в ваше распоряжение из четвертой роты! По приказу комбата! – Он протянул лейтенанту запечатанный конверт.

Соколов быстро прочитал приказ и удовлетворенно хмыкнул:

- Хоть что-то… Сержант Леваков!

- Я! – Откликнулся Иван.

- Отделение пойдет на твой участок. Покажи, что тут да как.

- Есть!

Странные были эти бойцы. За первый год войны Иван успел наглядеться на разный молодняк. И на школьников, старавшихся всеми правдами и неправдами скрыть свой возраст. И на студентов, не знающих за какой конец хватать винтовку. И на прочих комсомольцев, которых злая тетка война лишила чистых радостей юности. Но всех их объединял горячий, откровенный, ничем не замутненный порыв, отражавшийся в каждом безусом лице. Они знали, зачем рвутся на фронт, как и то, что забавного там мало.

Эти же вели себя вальяжно и даже расслабленно, озираясь по сторонам с нескрываемым любопытством. Будто не красноармейцы вовсе, а ватага октябрят в планетарии. Да и вид у многих был, если честно, чудаковатый, если не сказать - нелепый. Кто с висками, выбритыми настолько, что от волос лишь полоска осталась, хоть пилоткой прикрывай. Кто с кучеряшками забавными, торчащими в стороны и похожими на пух. А кто и с ушами, будто простреленными, которые Иван поначалу принял за ранение, пока не увидел вставленные в дырки кольца.

Впрочем, какая разница? Две руки, две ноги, винтовка в пальцах держится. А остальное – ерунда. Кто знает, может циркачи ребята, да из одной труппы, вот и попросились рядышком служить.

Из блиндажа, сверкнув на солнце рыжей челкой, показалась Катя. Смахнув за спину тугую косу, девушка с улыбкой оглядела пополнение. Парни же заулыбались в ответ, принялись выпячивать грудь, задвигая друг друга, и, как им казалось, незаметно подмигивать. Даже пузан-очкарик подобрался и насколько мог втянул свисавший над ремнем живот.

Что уж тут удивляться. Катерина-то – девица знатная, с какой стороны ни посмотри. Вся в мать, если верить фотокарточке, с которой она никогда не расставалась.

Только напрасно молодежь слюни пускает. Не про них эта красота, ой не про них.

Соколов бросил на девушку короткий взгляд и снова обратился к старшине:

- Вы же в расположение штаба? Через полевой госпиталь?

Катя подошла к нему и покачала головой.

- Товарищ военврач! – Гаркнул на нее лейтенант. – Это приказ! И это не обсуждается!

- Комроты лично разрешил мне действовать согласно обстановке! – Карие глаза решительно сверкнули. – А у вас, товарищ лейтенант, даже санитара нет! Поэтому… я остаюсь. Так надо, Тоша, - добавила она уже совсем тихо. При этом тонкая рука потянулась к нему, но, будто опомнившись, дрогнула и остановилась.

Соколов тяжело на нее посмотрел, но тут вмешался старшина:

- Извините, товарищ лейтенант. Машина не идет ни в штаб, ни в госпиталь. К тому же, ушла она уже.

- Как?

Иван удивился не меньше Соколова. Но полуторки действительно уже не было. Лишь травинки на том месте поблескивали темными маслянистыми брызгами.

- Дела-а, - протянул Юрис, прекратив даже возиться с сошками своего ПТРД. – Чудеса какие-то…

- Да какие чудеса, - снова плюнул Илья, поведя могучими плечами. – Глазами меньше хлопай. Укатила машина просто, видать еще один водила в кабине сидел. – Хотя прежде, чем взяться за лопату, он все же тайком перекрестился.

- Ладно, старшина. – Соколов махнул рукой. – Занимайте позицию. И не тяните. Фриц может заявиться в любой момент.

Тот снова отдал честь, и спрыгнул в окоп. Его бойцы неуклюже полезли следом.

- Будем знакомы, сержант. Вячеслав я. Можно Слава.

- Ваня. – Ивану тоже претили долгие церемонии. Он вообще не любил ненужных сложностей. Детство, проведенное в деревне, научило его той жизненной простоте, что не терпит душевного косноязычия. К тому же, старшина едва ли был старше и на пятерку. По сути дела ничто, когда каждый прожитый день теперь шел за год, а то и больше.

- А табачку не сыщется, Ваня?

- Чего б не сыскаться? Сыщется чуток. Держи.

Пока старшина крутил махорку в газетный обрывок, Иван продолжал рассматривать «подкрепление». Один брезгливо вытряхивал попавшую в сапог землю, другой зачем-то целился из винтовки в чистое поле, третий вообще насвистывал какой-то мотивчик и нелепо под него пританцовывал. Еще один парень, что со смешной прической, постоянно щурился на солнце и жаловался товарищу, что забыл какие-то «рэйбены». А еще двое вдруг вылезли из окопа и стали показывать друг другу какие-то похожие на портсигар черные коробочки, зачем-то при этом позируя и кривляясь.

Именно за этим делом и застал их старшина, когда наконец раскурился. Он стремглав выскочил из окопа, отобрал у бойцов коробочки и пинками загнал обратно в окоп.

- Я говорил, чтобы никаких гаджетов? Говорил?

- Да, Вячеслав Маркович.

- Что-что?!

- Э-э… Так точно, товарищ старшина!

- Это, - показал на коробочки, - я забираю. Все, марш на место! Распоясались совсем, - добавил Слава, оборачиваясь уже к Ивану.

- А что это такое?

- Да ерунда. Игрушки детские. – Он затянулся. Прокашлялся. – Э-эх, а забористый табачок-то. Как мне его не хватало…

- До вашей роты не доехали, что ли? Снабженцы-то?

- Врачи не дают, – пробормотал Слава. Потом, стушевавшись, поправился, – Да доехали, наверное. Разминулись просто.

Чудной был старшина, под стать своим подопечным. Как раз о таких призывал немедля докладывать политрук, пока сам не сгинул на одном из занятий от шального осколка. Но ей-Богу, ни шпионом, ни провокатором Слава не выглядел. Слишком уж знакомой была та тень, отпечаток которой навсегда поселялся в глазах любого фронтовика. Пускай во взоре старшины она и казалась поблекшей, словно выцветший от времени фотоснимок.

Хотя что удивляться? После зимнего успеха, когда фриц наконец узнал, по чем фунт лиха, им опять приходилось отступать. Не так, конечно, как прошлым летом, когда это больше походило на бегство. Иван никогда не забудет и то, как они с остатками дивизии выбирались из «котла», и то, как грязные, поникшие и голодные топали десятки километров по пыльным проселкам. И уж точно не забудет ту беспомощную ярость, с которой наблюдали из леса, как фашисты хозяйничали в захваченной деревне.

Нет, сейчас все было по-другому. И колонны шагали стройные и организованные, и отходили на заранее подготовленные позиции. Вот только все равно назад. И даже понимание того, что так надо, не избавляло от горечи, наполнявшей душу, когда они покидали очередной рубеж. Ведь столько ребят так и осталось там среди горелого железа, чьим сапогам уже не суждено взметнуть дорожную пыль. И только оборачиваясь назад, и глядя на дымящие остовы вражьих танков, удавалось убедить себя, что все это было не зря.

Иван прищурился, вглядываясь вдаль, будто так можно было увидеть сколоченные наспех кресты, на которые еще неодобрительно, но молча косился почивший политрук. Словно чувствовал, что вскоре и ему предстояло улечься под таким же. Потому как не важно, кем ты был при жизни: православным или коммунистом. Воздается-то в итоге по делам, а не по партбилету.

Конечно же, ничего он там не увидел. Только воздух, пронизанный жарой, трепетал мелкой рябью. Да птицы какие-то чернели вдалеке на фоне желтого солнечного круга.

Только вскоре птицы стали крупнее, а еще через минуту стал доноситься монотонный натужный гул.

- Воздух! – Заорал кто-то, пробегая по окопу. – Воздух!

Но все и так уже смотрели на приближавшиеся самолеты, прозванные за свой несуразный вид «лаптежниками». Издалека они в самом деле походили на птиц, раскинувших угловатые крылья и выставивших когти-шасси. Только клевались эти «пернатые» дюже болезненно - уж это Иван знал не понаслышке.

Гул нарастал все больше: назойливо, на одной тягучей ноте, играя и на без того натянутых нервах. А через минуту самолеты приблизились настолько, что их даже удалось сосчитать. Восемь машин летели попарно, растянувшись параллельно советским позициям, будто пытаясь отрезать их от раскаленного неба.

Солдаты в окопах оживились: кто-то присел, кто-то забегал, пригнувшись. Юрис резво скинул ружье на дно и приник сверху. Следом и Демьян с Петькой, обильно матюгаясь, стащили вниз свой пулемет. Иван тоже поспешил нацепить каску и прижаться к удерживавшей земляную стенку доске.

Только старшинские бойцы продолжали торчать в полный рост, с глуповатыми улыбками таращась на бомбардировщики. Один даже выкарабкался наверх и приложил козырьком ладонь, пока пробегавший мимо Соколов не стащил его обратно:

- Что, рядовой, жить надоело?

На левом фланге заработала зенитка, застучав добротным деревенским молотком, и вокруг одной из «птиц» рассыпались редким роем черные облачка. Поначалу казалось, что самолет даже не замечает окруживших его разрывов. Но вдруг коротко вспыхнуло, и от намалеванного на фюзеляже креста потянулся длинный смоляной шлейф. «Лаптежник» попытался уйти из сектора обстрела и тяжело, как подстреленный коршун, завалился на крыло. Он даже успел развернуться, но потом полыхнуло еще ярче, и закутанная в огненно-черный кокон машина стремительно рухнула вниз.

Зенитка переключилась на другой бомбардировщик, но к этому моменту самолеты пошли на боевой заход. Словно обозлившись от постигшей стаю потери, они один за другим бросались вниз, раскалывая воздух пронзительным ревом.

Краем глаза Иван видел, как старшина чуть ли не прикладом ППШ пригибает к земле бойцов, оглушенных рвущимся с неба адским воем. Только один, тот, что с выбритыми висками, никак не хотел наклоняться и хлопал широко раскрытыми глазами на вышедших в пике «певунов». Не среагировал он даже тогда, когда самолеты в последний момент вырвались из падения, а рев сменился протяжным нарастающим свистом падающих бомб.

Взрывы изогнутой кривой потянулись вдоль окопов, нет-нет, да заскакивая в траншею. Вот заглохла зенитка, смешавшись с клочьями взметнувшейся земли. Вот подбросило обломок минометной трубы, за срез которой хваталась оторванная по локоть рука. А вот полыхнуло уже настолько близко, что грязь от взрыва гулко шлепнула по каске и лицу, заставив на миг зажмуриться. Но Иван все равно успел увидеть, как раскидало бойцов из соседнего взвода, словно жалкие тряпичные куклы.

А парень все стоял и таращился. Красноватый клочок земли медленно сползал по его щеке, будто подтаявшая льдинка, но он не обращал на него внимания. Иван было вскочил, чтобы привести его в чувство, но тут «лаптежники» пошли на новый заход.

Развернувшись, самолеты снизились и теперь приближались, скользя крылатыми тенями по обезумевшим от воздушного потока кустам. Некоторые бойцы вскакивали и стреляли, почти не целясь: кто из винтовок, кто из автоматов. Где-то на правом фланге даже застрекотал пулемет.

У одного «лаптежника» брызнула стеклом кабина, и он, резко нырнув, вспахал носом землю и загорелся. Но остальные хищные силуэты, смазанные кругами пропеллеров, остались неумолимы. На крыльях расцвели огненные лепестки, и к окопам потянулись дорожки всклокоченного дерна и перемолотой в пыль травы.

Кто-то из солдат успел нырнуть, но кто-то оказался не столь расторопен, и нити вздернутой земли нанизали их на свинцовый шов. Неожиданно звонко замолк и пулемет, поперхнувшись на середине своей ритмичной мелодии.

«Лаптежники» пронеслись над траншеей, лизнув горячим ветром по головам красноармейцев, и, развернувшись над лесом, опять пошли на снижение. Крылья снова ощерились огнем, а клочья земли, подпрыгивая, бросились к красноармейцам уже с тыла. Свинец снова прыгнул в окоп, пронесшись по траншее вскриками и лязгом, и тут же поскакал дальше.

Иван не видел жертв повторной «прополки», но судя по стонам и матюгам, они были, и не мало. На их же участке лишь пара дырок появилась в щитке «сорокапятки», сквозь которые сразу протиснулись пыльные лучи.

Иван поправил сползший с подбородка ремешок и приготовился к очередному заходу «певунов». Но гул почему-то не нарастал. Тогда он осторожно приподнялся над окопом и посмотрел на небо.

Самолеты не стали разворачиваться. Словно наигравшись, они улетали назад, пока полностью не скрылись на фоне солнечного диска.

Из блиндажа выскочила Катя с болтавшейся через плечо санитарной сумкой. Огляделась тревожно, пока не увидела парня со смешными висками. Тот все также стоял, слегка покачиваясь, и отрешенно пялился себе под ноги. Катя попыталась с ним заговорить, но тот не реагировал. Тогда девушка легонько потрясла его за плечо, и сразу же отпрянула, зажав руками рот. Парень пошатнулся, обмяк и заскользил спиной по доскам. Зацепившись за одну из них, каска съехала на бок, отчего сразу стало видно дыру и в ней, и в самой голове.

Иван отвел глаза и еще крепче сжал винтовку. Сделал тебе фашист фризуру, парень. Такую вот моду нам эта паскуда несет. Ну ничего, не беспокойся. Отсыплем мы еще и парикмахеру этому, и дружкам его за труды.

Старшина подскочил к Кате и с силой тряхнул:

- Опомнись, дочка! Ему ты уже не поможешь! Там еще раненые есть! – Слава мотнул головой за спину, откуда слышался чей-то протяжный стон.

Катя быстро закивала, и, спотыкаясь, бросилась туда. Старшина же подошел к погибшему и покачал головой. Сзади за ним на трясущихся ногах следовал белый, как мел, паренек с потемневшими то ли от грязи, то ли от страха веками:

- Как же так? Он что, умер? Вячеслав Маркович… Как? Вы же говорили… Как это…

- А вот так! – Рявкнул на него Слава, обернувшись. – Ты смотри, Чайкин, смотри! Вот как смерть выглядит! Настоящая! Это тебе не ваши готические забавы!

- Захаров же не гот… Он панк… Был…

- А ты приглядись! Внутри вы все равно одинаковые!

Зря, конечно, старшина так насел на парня. Вон, тот аж белиберду какую-то нести стал. Оплеуху бы дал, чтобы привести в чувство, да и ладно.

Вдруг со стороны врага послышался до боли уже знакомый шелестящий свист. Сзади оглушительно грохнуло, и в окоп швырнуло россыпью земляных ошметков. За первым прошуршал второй, и чуть в отдалении раскинулся еще один «цветок» из дерна и грязи. Затем последовали третий, четвертый, пятый, пока визг подлетающих снарядов не слился в единый вой, потонувший, в свою очередь, в непрерывном рокоте разрывов. Черные фонтаны взмывали тут и там, оставляя после себя зияющие воронки. Осколки мельтешили плотным навесом, и хотелось как можно глубже закопаться, припасть к земле, в надежде, что она, родная, убережет от их убийственного разлета.

Старшина продолжал что-то кричать, схватив Чайкина за воротник. Боец же лишь мотал головой и шевелил дрожащими темными губами. Слов Иван не слышал - какофония ревниво отметала любой посторонний звук. Но было понятно, что Слава пытается втолковать что-то несчастному парню, явно повредившемуся рассудком.

Артобстрел уже пошел на убыль, когда один снаряд лег совсем рядом с ними. Осколки прошли мимо, но Чайкину хватило и ударившего по ушам грохота. Он вырвался из Славиной хватки и судорожно полез из окопа, тараща подведенные темным глаза. Остановить его было уже не успеть, хотя старшина и продолжал орать тому вслед:

- Стой, дурак! Стой!

Слова пробились лишь на миг, чтобы тут же быть прерванными очередным шелестящим визгом. А секундой позже на месте выскочившего-таки наверх красноармейца взлетел земляной столб. Словно кадры кинопленки сменились: вот стоял человек только что, потом бац – и нет его. И даже намека не разглядеть в осыпающихся черных комьях.

Отдельные снаряды еще падали, но уже далеко, когда солдаты в окопе деловито засуетились. Кто-то утаскивал в блиндажи раненых, кто-то торопливо волочил ящики с боеприпасами, а кто-то уже пристраивал поудобнее винтовки, целясь на высившиеся в стороне противника холмы. Фрицев пока было не видать, но то, что они сейчас попрут – сомнений не оставалось. Если самолеты и могли попутаться, то артобстрел случайным не был.

Водрузив пулемет обратно, Демьян повел стволом, а Петька продолжил спешно набивать патроны в уже вставленную ленту. Возле «сорокапятки» затрещал вскрываемый ящик, и Илья загнал в казенник тускло блеснувший снаряд. А Юрис, уже воткнувший сошки своего ружья в бруствер, подозвал бойца с дырявыми ушами.

- Эй, парень! Давай-ка сюда. Поможешь мне.

- А что делать-то надо?

- Патроны будешь подавать.

Молодчик покраснел и вздернул поросший куцей бороденкой подбородок:

- Подавать? Не буду. Это ущемление моей индивидуальности.

Юрис посмотрел на него, как на контуженного. Но тут раздался голос старшины:

- Еще как будешь, Семенов! А философию оставь для дружков своих обкуренных! Растаман, мать твою…

Парень вспыхнул пуще прежнего, но замолчал. Юрис похлопал его по плечу:

- Не грусти. Все мы в одной упряжке, господ здесь нету. Как звать тебя?

- Вадим.

- А меня Юрис. Будем знакомы.

Семенов подумал немного, потом спросил:

- А вы откуда? Имя такое…

- Необычное? Да из Риги я. Знаешь, сколько там Юрисов? Что Иванов в твоей Москве.

Он рассмеялся и, найдя глазами Ивана, подмигнул. Тот улыбнулся в ответ.

- Из Риги? – Переспросил Семенов. – Вы же там вроде фашистов любите, не?

Возможно, он и заметил бы, как зыркнул старшина, если бы латыш не схватил его за грудки и не припер к стенке окопа.

- Кого мы любим?! Да ты, пацан, спятил! Ты видел когда-нибудь повешенного ребенка? А избу, сожженную вместе с жильцами? Нет? И не дай тебе Бог! А я вот видел! И лучше скажи мне, что ты просто оговорился, иначе…

Старшина незаметно подошел к Юрису и положил руку на плечо. Тот вздрогнул, но хватки не ослабил.

- Ты его извини, - сказал Слава неожиданно спокойно. – Не со зла он. Просто в… на призывном пункте разные слухи ходят. Вот и наслушался, дурачок.

- Ладно, что я в самом деле, - Юрис отпустил парня, и даже оправил ему гимнастерку. – А ты, пацан, не верь всему, что люди говорят. И не бойся, - он снова улыбнулся, - а то вон, даже кучеряшки поникли.

- Это дреды, - пробормотал тот, хватаясь за волосы. Латыш удивленно вскинул бровь, но тут показался Соколов:

- Взвод! – Заорал он. – По местам! Приготовиться к обороне!

Лейтенант приник к биноклю, но уже и невооруженным глазом можно было увидеть возникшее на холмах движение. Пока это походило на муравьиную возню, только Иван не понаслышке знал, что из таких «насекомых» обычно вырастает. А еще через несколько минут, когда сквозь расстояние стало пробиваться урчание моторов, детская иллюзия вовсе рассеялась в прах.

Немцы пошли в наступление. Солнце стояло в зените и прекрасно освещало их мрачное воинство, надвигавшееся темной стеной. Впереди, подминая заросли кустарника и молодые деревца, ползли громады танков. Следом, переваливаясь на кочках, катили угловатые коробы бронетранспортеров. А густые цепи пехоты переплетали силуэты машин длинными серыми нитями, завершая сети, в которых предстояло до смерти запутаться советским солдатам. И хотя в прошлом году этой паутине уже случилось порваться, немцы все еще не сомневались в ее прочности. Ведь пол-Европы по сей день трепыхалось в ее липких путах, без особой надежды вырваться.

Иван передернул затвор и прижался к брустверу. Вдохнул поглубже и медленно выдохнул, привычно разгоняя напряжение. Да, приближавшиеся тонны железа были сделаны, чтобы убивать. Только вела-то их все равно плоть. Так что надо лишь ковырнуть посильнее, а там уже дело техники.

Он похлопал по оттопыренному карману, гулко звякнувшему россыпью патронов. На бой хватит, и еще останется. Жаль только, с автоматом пришлось расстаться. Славная была машинка, пока в последнем бою не покорежило осколком. А ведь мог и сам тот осколок схлопотать.

Немцы приближались. К реву моторов добавился скрип гусеничных траков, и вскоре отдельные силуэты сверкнули короткими вспышками. Перед окопами тут же расцвели черные-рыжие бутоны взрывов.

- К бою! Огонь!

Захлопали винтовки, затрещали автоматы. Пули устремились в сторону врага, рассыпаясь среди серых мундиров земляными фонтанчиками. Фрицы ускорили шаг, пригибаясь и прячась за техникой, но жалящий свинец уже начал свой методичный сбор. То тут, то там в цепи фашистов появлялись прорехи, блестели сбитые каски, мелькали выпавшие из рук карабины. Послышались крики и вопли, в которые уже вполне отчетливо вплетались лающие немецкие команды.

Танки останавливались, стреляли, и снова двигались вперед. Засияли рваными огненными цветками пулеметы броневиков, замельтешили вспышки ответных выстрелов среди пехоты. Дерн подскакивал перед окопами и за ними, пули свистели над головами и роились вокруг, с треском впиваясь за спиной в дощатые перекрытия.

Иван дернулся, когда одна пуля прошла совсем рядом, скользнув по каске раскаленной тушкой. Но это уже не могло сбить его с привычного боевого настроя.

Прицел на серую фигуру – выстрел. Затвор, секунды ожидания, пока мушка не сойдется с целиком на очередном мышином мундире, и снова огонь. Три простых движения, сливающихся в беспрерывный рабочий процесс. Словно на родном заводе заготовки в станок бросаешь.

Затвор – прицел – огонь. Вот фриц взмахивает руками и опрокидывается на спину. Затвор – прицел – огонь. Еще один хватается за живот и складывается пополам. Затвор – прицел – огонь. Лицо под каской брызжет красным и фашист грузным мешком оседает наземь.

Лишь когда пальцы, живущие своей жизнью, заталкивали в опустевшую винтовку патроны, Иван позволял себе быстро оглядеться по сторонам.

Крутит ручку наводки Гоги, нашептывая что-то на грузинском своей «сорокапятке». Потом вдруг выкрикивает: «Огонь!», и пушка сердито дергается, звонко выплевывая закопченную гильзу. Ближайший танк вздрагивает, роняя раздробленную гусеницу, и делает на месте полукруг. Башня медленно ведет серым стволом в сторону обидчика, но Илья уже посылает в казенник новый снаряд. «Огонь!» - опять кричит Гоги, и бронебойная игла ударяет под намалеванный на борту крест.

Распахиваются люки, танкисты выпрыгивают из дымящего нутра, но отбежать не успевают. «Та-та-та-та, та-та-та» - хлестко гремит справа, и фигуры в черных комбинезонах падают рядом с пылающей машиной. Прильнувший к «Максиму» Демьян матерится, а сквозь запачкавшую лицо сажу пробивается яростный румянец. Но он все равно стреляет короткими очередями: не столько из экономии, сколько опасаясь перегрева. Да и за лентой надобно следить, потому как Петьке уже не до того. Отвоевался балагур, просвистела пуля-гадина прямиком в его горячее сердце.

Из-за полыхающего танка выскакивает на полной скорости броневик. Турельный пулемет заходится истеричной дробью, буквально вспахивая насыпь бруствера слева направо. Бойцы в траншее стреляют в ответ, но пули лишь рикошетят от изогнутого щитка, за которым тот прячется. Будто чувствуя свою неуязвимость, машина рычит двигателем и рвется вперед, не замечая даже, как колеса перескакивают по телам своих же погибших танкистов. Но вдруг слышен гулкий хлопок, и в щитке появляется дырка, за которой с воплем мелькает падающая тень. Потом хлопок повторяется, и еще раз, и еще. Юрис сливается со своим ружьем в единое целое, и кажется даже, что оторвать от ПТРД руку, чтобы получить из дрожащих рук Вадима очередной патрон, для него подобно мучению. Зато вскоре бронебойные пули врываются под лобовую броню, и над покатым капотом взметаются языки пламени.

Отстрелявшись по прыгающим из броневика фашистам, Иван сполз на дно окопа. Быстро затолкав латунные тельца в «трехлинейку», он глубоко вздохнул и закашлялся. Витающая над траншеей гарь лезла в глотку тугим колючим комком, а и без того сухие глаза слезились, отдавая последнюю влагу.

Нащупав флягу, Иван жадно приник к горлышку. Потом скосил глаза на Славу и чуть не поперхнулся.

Старшина стоял в полный рост и распекал своих подчиненных. Те же, скукожившись внизу дрожащей кучкой, как нашкодившие котята, смотрели на командира широко раскрытыми глазами. При этом они даже не думали подниматься, не говоря уже о том, чтобы стрелять во врага. Грохот боя почти полностью заглушал Славу, поэтому Иван скорее прочел по губам, нежели услышал:

- Ну что? – Орал старшина. – Похоже? На книжку вашу сраную похоже? Вон, цивилизация ваша прет! Чего не встречаете?

Пнув ближайшего бойца по елозившему сапогу, он плюнул и приник к брустверу. Но только ствол ППШ нацелился на противника, как прямо за его спиной бабахнул взрыв. Земля со дна окопа вздыбилась, смешавшись с щепками дощатых перекрытий, а когда осела, то Слава уже сидел, держась за набухающий красным бок и кричал что-то толстоватому очкарику. Тот же, хоть и остался чудом жив, явно поплыл умом. Потому как ошарашенно, будто не веря, тыкал стволом винтовки в присыпанную обломками кровавую свалку, в которую в один миг превратились его перепуганные товарищи.

Откуда-то выскочила Катя. Затрясла парнишку за плечо:

- Эй! Эй! Очнись! Тебя как зовут?

- Лазарев… Павел…

- Так, Паша, давай-ка подсоби.

Пацан наконец очнулся, и на пару с девушкой они подхватили старшину. Тот дико взвыл, но тут же взялся перебирать ногами, помогая, пока все втроем не скрылись в блиндаже.

А бой все нарастал. Фрицы падали, скошенные свинцовым ливнем, дымящими истуканами стояли подбитые танки. Но отступать враг и не думал. Раззадоренный потерями, он только яростнее рвался вперед. И вскоре оказался так близко, что можно было разглядеть лица под тевтонскими касками. А огонь танковых пушек и пулеметов уже на пару со стрелковым оружием кромсал насыпь бруствера, врываясь в траншеи и отыскивая плоть.

На счету Гоги было уже три машины, когда четвертая схлопотала снаряд под башню, зачадила и врубила задний ход. Грузин потряс ей вслед кулаком, и снова нагнулся к прицелу, когда из-за горящего броневика выполз еще один танк. Грохнула короткая пушка, и «сорокапятка» со скрежетом подпрыгнула. Покореженное орудие швырнуло в сторону, перевернуло, а ступицы уперлись в заднюю стенку траншеи. Гоги же оказался прямо под ними, в шоке разглядывая оторванные по колено ноги.

Увидев это, Илья бросил ящик, в котором уже не было толку, и зарычал. Схватив связку гранат, он быстро вылез из окопа и спрятался за невысоким пригорком. Танк двигался прямо на него, постреливая из башенного пулемета. Пули шли поверху, но вдруг несколько скользнуло по кочке, ударив богатыря в неудачно дернувшуюся спину.

Илья упал навзничь, удивленно косясь на обмякшие ноги, которые никак не хотели шевелиться. Левая рука тоже не двигалась, и только сжимавшая связку правая слабо, но сгибалась. Тогда он откинул голову на траву и закрыл глаза. А когда танк, перевалившись через его укрытие, накрыл Илью своей тушей, грянул взрыв. Тяжелая машина дернулась, будто желая подпрыгнуть, а из щелей черным киселем полез густой вязкий дым. Но никто не вылез. Лишь из бокового люка выпала, повиснув на броне, неподвижная рука.

Тем временем, огонь фашистов стал настолько плотным, что все труднее получалось поднять голову, не говоря уже о прицельном огне. Может, как раз поэтому Иван услышал совсем близкий рев мотора раньше, чем увидел выросший перед самим окопом широкий силуэт.

Вадим оказался глазастей. Он выронил протянутый Юрису патрон, и, истошно вопя, бросился из окопа:

- Та-а-анк! Не-е-ет! Пожалуйста, нет!

- Стой! Назад! – Закричал латыш, но было уже поздно. Из надвинувшегося на бруствер танка суетливо затараторил пулемет. Гимнастерка на спине бойца пошла рваной красной рябью, и тот повис на краю, так и не разогнув впившиеся в землю пальцы.

- Да когда уже закончится этот зверинец?! – Юрис пригнулся, когда огромная тень бросилась в окоп. Гусеницы врезались в насыпь, разметая клочья земли и продавливая доски, и стальная туша перевалилась на тот край. С надрывным рыком танк миновал окоп и показал овеянный выхлопом зад.

Юрис нащупал припасенную им бутылку с «зажигалкой» и, замахнувшись, швырнул в ребристую танковую корму. Стеклянный снаряд с дребезгом разлетелся, полыхнувшая смесь резво юркнула сквозь воздухозаборные щели. Обильно повалил дым, а вслед за ним над машиной взлетел высокий огненный столб.

Верхний люк распахнулся, и оттуда вынырнула объятая пламенем черная фигура. Голова с прижатой наушниками фуражкой повернулась, сверкнули обезумевшие глаза, а в руке задрожал «маузер». Но тут рядом хлопнул выстрел, и танкист, дернувшись, провалился обратно.

Рядом с Иваном стоял тот самый толстячок Паша. На штанинах возле паха темнели разводы, «мосинка» ходила ходуном, а грязь под глазами расплывалась от слез. Но сомнений не было: фрица подстрелил именно он.

- Молодец, пацан! – Он хлопнул парня по плечу. – Так держать!

Павел кивнул и слабо улыбнулся.

- Немцы! Справа! – Закричал вдруг Демьян, выворачивая пулемет. «Максим» дробно застрочил, и двое фрицев отлетели назад, перебитые длинной очередью пополам. Но третий, ловким прыжком уйдя с линии огня, подбежал к пулеметчику слева.

Выстрел из немецкого карабина пришелся почти в упор. Демьян дернулся, схватился за простреленную шею и, цепляясь ослабевшими руками за доски, медленно сполз вниз. Потом фриц вскинул карабин, целясь в Ивана, но тот оказался шустрее. Пуля попала фашисту прямиком в грудь, однако не успел он упасть, как в окоп стали запрыгивать другие.

Завязалась драка. Кто-то сзади закинул винтовку ему на горло и стал душить, а другой фриц, с автоматом, уже подбегал спереди. Иван вскинул «трехлинейку» и последним патроном опрокинул автоматчика. Затем выхватил штык и ударил, не глядя, за спину – хватка сразу же ослабла. Развернувшись, он стал втыкать трехгранное лезвие в мышиную ткань, раз за разом, до тех пор, пока изо рта у врага не пошли кровавые пузыри. Потом он подскочил к фрицу, навалившемуся с ножом на Юриса, и вонзил штык промеж лопаток. Но отвалив грузную тушу в сторону, Иван понял, что помочь товарищу уже нечем. Искромсанная гимнастерка была сплошь красной, а в пустых глазах отражались лишь проплывавший сверху дым.

Еще пятеро немцев запрыгнули в траншею, но были сразу скошены очередью из ППШ. Соколов выскочил, будто из неоткуда, и сразу подбежал к Ивану:

- Сержант! Держитесь! Подкрепление на подходе! – Он огляделся. – Где Катя?

Ответить Иван не успел – мелькнув деревянной ручкой, возле его ног глухо стукнула граната. Бежать было поздно, но вдруг зашевелился Гоги. Неимоверным усилием вывернувшись, грузин встал на обрубки ног и бросил себя прямо на нее. Тело его подбросило, и Гоги замер уже навсегда.

Но только Иван нагнулся, чтобы поднять винтовку, как глухой стук повторился уже сзади. Он еще успел увидеть округлившиеся глаза лейтенанта, а в следующий момент его ударило в спину. Тело пронзила раскаленная сеть, и сознание тут же нырнуло в спасительную тьму.

Неизвестно, сколько он пробыл в ее черном омуте. Однако, когда тьма рассеялась, Иван обнаружил, что еще жив. Перед глазами все плыло, голова гудела, а из легких вырывался тихий прерывистый хрип. Сам он полулежал на дне траншеи, упершись носом в шершавую доску, к которой его отшвырнуло взрывом.

Боли Иван не чувствовал, однако первая же попытка подняться отозвалась в спине миллионом разъяренных ос. Тогда он осторожно, цепляя носом занозы, повернул голову. Муть в глазах немного разошлась, даже звуки стали пробиваться сквозь тугую пробку в ушах.

В окопе хозяйничали немцы. Кто-то собирал оружие, кто-то добивал раненых красноармейцев, кто-то шарился по карманам и вещмешкам. Где-то в отдалении, на фланге, еще была слышна перестрелка, но и та сходила на нет.

От фрицев прямо-таки несло самодовольством, щедро сдобренным жестоким азартом. Раззадоренные кровью, своей и чужой, они чувствовали себя хищниками, преодолевшими все препоны и заслужившими теперь отведать свежатины.

Вот худой немец с офицерскими погонами вертит в руках лейтенантский ППШ, придавив сапогом лежащего у его ног Соколова. Но тот будто не замечает: глаза, еле проступающие сквозь кровавую маску, с бессильной злобой смотрят в другую сторону. Туда, где коренастый здоровяк с закатанными рукавами срывает с кричащей Кати форму. Его дружки смеются, подбадривая, и весело спорят: о том, должно быть, кто будет следующим. Однако взгляд девушки мечется через плечи здоровяка с одним желанием: хотя бы мельком увидеть своего Тошу.

Рядом послышалось журчание. Какой-то коротышка, на котором и форма-то висела мешком, выпростал член и с наслаждением мочился. Причем мочился прямо на сжавшего у стены Пашу. Подобрав колени к подбородку и обхватив руками ноги, толстячок лишь морщился, когда струя попадала ему на очки. Зубы его дробно стучали, тело сотрясала сильная дрожь, но ранен он не был.

Закончив, немец поправил серые штаны, сказал Паше что-то шутливо-ободряющее, и направился к друзьям. Убивать он парня почему-то не стал. Намереваясь, наверное, «поразвлечься» позднее.

- Эй…

Паша не услышал, и Иван чуть поднапряг голос. Лишь бы фрицы не просекли.

- Эй!

Наконец толстячок дернулся и поднял на него перепуганные глаза.

- Дай… - Говорить тоже было больно. Крик так и норовил вырваться из глотки, и Ивану стоило серьезных усилий удерживать его внутри. – Дай мне… Ее.

Парень скосил взгляд на темневшую рядом нишу, из которой торчал пузатый бок гранаты. Той самой, противотанковой, что Иван заготовил еще перед боем. Странно, что немцы ее до сих пор не увидели. Наверное, сыграл-таки свою роль вид обоссанного пацана.

- Дай… Только тихо…

Дрожащими пальцами Паша подцепил гранату и протянул Ивану. Поднять ее парень не смог, проволочив по земле, насколько получилось вытянуть руку. К счастью, фрицы были слишком увлечены мародерством, чтобы это заметить.

Иван сжал зубы и вытащил прижатую грудью руку. Пальцы слушались с трудом, но он сумел заставить их выдернуть чеку и сжаться на скользкой от собственной крови рукоятке. Еще сложнее было поднять гранату над головой, но Иван сдюжил и это. Хорошо хоть, каска, слетевшая при падении, лежала рядом, будто спящая черепаха.

Он посмотрел на товарищей. На Катю, на Соколова, на Пашу. Каждый из них в какой-то миг встретился с ним глазами. И взгляды эти были красноречивее слов.

Пробка в ушах к этому времени рассосалась, и Иван слышал даже больше, чем шлявшиеся по окопу фашисты. Слышал и тихие пока крики: «Ура!», доносившиеся от леса. И рычание «тридцатьчетверок», выползавших из своих укрытий под древесными тенями.

Только когда их услышат немцы, жить ему с товарищами получится недолго. Зато они могут спасти жизнь кому-нибудь из тех, кто сейчас бежит из леса и в свое время обязательно дойдет до Берлина.

- Эй, герры! – Иван улыбнулся, глядя на лица повернувшихся немцев. Самодовольство в один момент сменилось животным страхом. – Кажись, ошиблись вы хатой!

Граната с размаху рухнула на каску, и траншею сотряс мощный взрыв.

 

***

 

Над головой вспыхнули лампы, и зал музея залило ровным бледным светом. Экспонаты – танки, пушки и подвешенные на тросах самолеты – вынырнули из темноты, будто призраки из прошлого века. Слишком уж свежей была краска на покатой броне и глядящих в потолок стволах, хотя с момента их «рождения» и минула уже добрая сотня лет.

Посетителей, не смотря на выходной, почти не было. И лишь у стенда, на котором стоял древний грузовичок, собралась небольшая группа.

Прибор, водруженный в дощатом кузове, никак не соответствовал ни самой машине, ни ее временному периоду. Тысяча лампочек и огоньков, россыпь сенсорных кнопок, разные датчики и миниатюрные экраны. Яркий представитель техногенной эпохи, к которой можно было смело отнести всю первую половину двадцать первого века.

Не сразу в молодых людях можно было распознать старшеклассников. Форму, как пережиток прошлого и угрозу для развития личности, отменили уже давно. И только обязательные планшеты, требовавшиеся для конспектов и анализа, выдавали в них учащихся.

Вроде бы ничего такого. Обычный внеклассный урок, которые стали так популярны в последнее время. Однако выглядели ребята слишком уж растерянными. Как-будто пронеслось перед глазами нечто ужасное, да исчезло, но шок, посеянный увиденным, проник в самое сердце.

Наконец, один из них посмотрел на прибор и тихо спросил:

- Так это что… Просто иллюзатор?

Старик, которому он задал вопрос, нахмурился и развернулся к нему в своем передвижном кресле. Трубки, протянувшиеся из-за спинки от системы жизнеобеспечения, затрепетали, перегоняя в немощное тело кислород.

- Это все была иллюзия? Просто иллюзия? Вячеслав Маркович?

- Конечно! – Раздраженно ответил учитель. Сзади щелкнуло, впрыскивая в кровь полдозы успокоительного. – Бюджет школы пока еще не тянет на путешествие во времени. И вряд ли потянет.

- Так эти люди – вымышленные? – Спросил другой старшеклассник, глядя на засветившийся планшет. – Судя по базе данных, их никогда не существовало.

Старик покосился на валявшийся у ног учебник. Экспериментальный учебник истории, рекомендованный для старших школ Либеральным Объединением. Он уже не помнил, кто именно его приволок. Зато хорошо запомнил строки, после которых книжка в дорогом типографском переплете полетела на пол.

«По сути дела,» - гласили они, - «Советское государство было обречено на поражение еще тогда. Слабый дух, навеянный страхом коммунистической идеологии, имел широкое распространение в рядах РККА. Только огромная территория и постоянные отступления позволили советским войскам продержаться, пока на помощь не пришли западные союзники. Хотя, если бы своевременно была проявлена разумная гибкость, и принята почетная капитуляция, Советский Союз имел многообещающую перспективу стать частью просвещенного европейского мира.»

Учитель напряженно оглядел подопечных.

Захаров нервно почесывал взлохмаченный ирокез. Чайкин тер щеки, размазывая по лицу готический грим. Семенов расправлял дреды и машинально жевал губами, будто перекидывал «косячок». А Лазарев, стыдливо прикрывавший планшетом пах, постоянно шмыгал носом. Но глаза, все десять пар, внимательно смотрели на истерзанного морщинами и возрастом учителя.

- Вымышленные? Да! – Воскликнул старик. Система запищала, норовя вколоть двойную дозу релаксанта. Но сухая, покрытая пятнами руками крепко схватилась за трубки и выдернула их из присосок на плече. – Только они куда более настоящие, чем все вы! Они куда более реальные, чем все ваши друзья! Потому что они, - он ткнул пальцем на иллюзатор, - это лицо и душа тысяч людей, благодаря которым вы сейчас существуете! Со всей вашей долбанной индивидуальностью, гаджетами и свободой выбора!

Старик тяжело задышал, но тут на встроенном в кресло коммутаторе раздался голос шофера:

- Вячеслав Маркович! Я подъехал. Если у вас все, можем выдвигаться.

- Да, Сережа. Сейчас будем. – Отключив коммутатор, он посмотрел на учеников. – Ладно, ребята. Внеклассный урок окончен. Идите к автобусу.

Когда все двинулись к выходу, учитель увидел замешкавшегося Лазарева.

- Ты чего, Паша?

- Я хотел… - Тот подошел к креслу, склонил голову и заглянул прямо в скрытые корректирующей линзой глаза. Потом обернулся на оглянувшихся одноклассников. – Все мы хотим. Сказать. Спасибо.

 

Когда ребята расселись по местам в автобусе, учитель в дверях еще не появился. Водитель нервничал, ведь надо было еще успеть отвести Вячеслава Марковича на парад.

Сегодня, по случаю столетия победы, планировалось самое грандиозное зрелище в истории. По Красной Площади предстояло проехать роботам-танкам и био-броневикам, а к взлету готовилась целая сотня боевых флаеров. Но особенное, самое почетное место в параде, конечно же, предоставлялось настоящим ветеранам. К 2045 году их остались считанные единицы, и Вячеслав Маркович был одним из них.

Уже позже, когда водитель пойдет проведать, почему тот не выходит, он обнаружит почетного учителя истории мертвым. Система жизнеобеспечения будет верещать, но отключенная самим пациентом, она будет бессильна.

Зато водителю уж точно навсегда запомнится замершая на морщинистом лице улыбка.

Именно с этой улыбкой Слава стоял сейчас на Красной Площади, в том самом далеком 45-м, прижимая к брусчатке разукрашенное крестами знамя. Знамя, которому теперь нет места над его Родиной.

Лишь бы потомки об этом никогда не забывали.

 

Февраль, 2016.