Стояла замшелая избушка, с покатой крышей и слабо освещенными изнутри маленькими окнами.

Временами, к избушке, осторожничая, подходили лоси, но всякий раз останавливались, будто наткнувшись на невидимый барьер.

Волки кружили неподалеку, задирая лобастые головы кверху, нервно нюхали воздух, поскулив, истоптав весь снег на границе леса и огорода, исчезали, будто духи леса, растворяясь серыми тенями посреди высоких задумчивых сосен.

Днем, из избушки выходил дед не дед, но дядька с посеребренными сединой, волосами и хитро прищурившись, оглядывался вокруг, а обнаружив следы возле границ своих владений, кстати, ничем не огороженных, хохотал насмешливо:

- Что не ндравиться?

Лес отвечал, в обыкновении, тихим шелестом. Правда, изредка сорока, наблюдая за дядькой с безопасного расстояния, с верхушки сосны, принималась оскорбленно трещать и дядька грозил ей кулаком:

- Поговори мне еще!

Изредка, на снегоступах добиралась до пограничной зоны некая фигура и встав, жалобно начинала звать:

- Евсей, а Евсей Николаич!

Скрипела дверь избушки и на крыльцо выходил дядька.

- Слушаю? - строго говорил он, насупившись.

Фигура поспешно излагала суть вопроса.

Подумав, Евсей, как правило, пропускал просителя, но бывали случаи, когда и отсылал прочь, сердито махнув рукой:

- Ишь, чего удумали, - ворчал он, имея в виду просителей в целом, - в святые меня определили. Вроде люди, вроде думать умеют, а будто неразумные сороки поступают, лишь бы потрещать!

Между тем, слава о Евсее-отшельнике неслась вприпрыжку по всему сибирскому краю и уже не остановить было поток страждущих. К избушке Евсея люди протоптали по снегу твердую тропинку.

Наконец, и церковь заинтересовалась отшельником. Архиепископ земли сибирской отрядил нескольких экзорцистов дабы установить, святой ли на самом деле проживает в лесу, молиться ли он богу и почему, на каких основаниях народ ломиться к нему да еще и помощь получает?

Экзорцисты легко добрались до избушки Евсея, но аккурат перед устеленным снежным покрывалом огородом, по которому была проложена узенькая дорожка, они наткнулись на невидимую стену.

- Что такое? - ощупывая "твердый" воздух, спросил у братьев, старший экзорцист, иеромонах Пафнутий.

- Колдовство, - убежденно проговорил младший, инок Арсений.

- Не иначе этот Евсей с дьяволом знается? - прищурился на избушку, послушник Алексий.

Они покликали. Евсей и вышел на крыльцо. Приложил козырьком руку ко лбу, сквозь сосны уже вовсю пробивались весенние, яркие, солнечные лучи, а разглядев своих просителей, расхохотался, напугав сороку.

- Святые пожаловали!

- Не шути с нами, Евсей! - пригрозил отшельнику иеромонах Пафнутий.

- А то что? - недобро сощурился хозяин. - Избушку мою спалите?

- Откуда он знает?! - растерялся послушник Алексий, ощупывая за пазухой бутыль с керосином.

- Может и спалим, - угрожающе подвинулся вперед Пафнутий, но наткнувшись лбом на невидимую преграду, притопнул в гневе.

- Братья, ни одна дьявольская сила во все времена не могла противостоять псалмам, так начнем же молиться!

И они, широко разевая рты, принялись распевать псалмы, один за другим.

Евсей на это ответил презрительным смехом.

- Глупые монахи, - говорил он стайке маленьких воробьев, допущенных до крыльца избушки, - хотят призвать своими молитвами ангелов Бога, но кого тут ангелам одолевать, демонов нет, а до чертей, кому какое дело?

И он подмигнул неестественно притихшим, ведущим себя отнюдь не по-птичьи, воробьям, слушающим Евсея также внимательно, как некоторые боязливые грешники внимают церковным пастырям произносящим с паперти философские проповеди о предсмертном покаянии и посмертных мучениях в геенне огненной.

Между тем, невидимая стена начала двигаться, выжимая возмущенных экзорцистов прочь, из леса.

Едва ли не бегом, будто огромной лопатой, сметены они были к опушке леса, откуда и начинали свой путь к отшельнику.

На кувыркающихся, истерзанных, протестующих монахов с удивлением смотрели люди. Из десятка саней запряженных лошадьми вылезли и простые крестьяне, и благородные господа. У всех в глазах стоял немой вопрос, но ни слова не говоря, святые отцы кинулись к своей повозке с мирной лошадкой и кучером. дремлющим под лучами теплого солнышка.

- Погоняй, кому говорят! - замахнулся на кучера, иеромонах Пафнутий.

Инок и послушник, без сил, повалились на овечьи шкуры, настеленные в санях и когда оказались в чистом поле, без людского надзора, дали волю слезам.

- Батюшка, ведь едва не погибли от рук проклятого колдуна! - жаловались они, трясясь в не придуманной лихорадке.

- Ничего, - злобился Пафнутий, - мы еще повоюем!

Поздней весной, едва сошел снег и земля покрылась зеленым пушком первой травы, экзорцисты вернулись.

Обошли избушку с тыла, но опять наткнувшись на невидимую преграду, схватились за бочонок со святой водой, что волок на своих плечах послушник Алексий.

- Молитвами святых отец наших, - громко напевал инок Арсений, а Пафнутий щедро разбрызгивал мохнатой кистью святую воду.

- А это вы? - выглянул из-за избушки Евсей. - Не надоело еще?

- Колдун. дьявольское отродье! - плюнул в ярости, но не доплюнул в отшельника, Пафнутий.

Слюна стекла по невидимой стене, экзорцисты проводили ее изумленными взглядами.

- Что ты есть такое? - удивился инок Арсений, отступая.

- С нами Бог! - перекрестился послушник Алексий.

- Оставьте меня, - посоветовал Евсей, пожимая плечами, - я же к вам в монастырь со своей правдой не лезу, отчего же вы лезете в мой дом?!

На что Пафнутий задохнувшись от ярости затопал ногами:

- Ты колдун, а стало быть, зло!

- не знаю, не знаю, - покачал головой Евсей, - если бы зло, пошто люди ко мне за помощью ездят?

- Знаем мы твою помощь, - продолжал бесноваться Пафнутий, - болезнь с одного человека на другого переводишь!

- А хоть бы и так, - ухмыльнулся колдун, - болезнь сама по себе не появляется, насылают ее злобные ведьмы-упырки. Посылают шепотом по ветру, подбрасывают подкладами под двери, втыкают иглами в стены.

- Вот-вот, даже в собственном колдовском мирке разобраться не можете! - встрял тут инок Арсений.

Евсей вздохнул.

- Нешто это наш мирок? - он решительно помотал головой. - Так, последствия неудачного эксперимента демонов-вампиров.

- Ведьмы-упырки? - не поверил иеромонах Пафнутий, вглядываясь в отшельника.

- Именно! - закивал Евсей. - Еще ни одно столетие настоящие колдуны будут бороться с упырями и много времени уйдет, прежде чем до окружающих дойдет, кто по-настоящему виноват в дурной славе, которую приписывают всем колдунам и ведьмам без разбору!

- Ишь ты, святые! - недобро хмыкнул Пафнутий, продолжая осыпать невидимую стену каплями воды из бочонка.

- И святой, - хохотнул отшельник, - через столетие, ваши же братья, монахи, запишут меня в святцы, как блаженного, станут поминать в каждой церковной службе.

- Брешешь! - попятился Пафнутий, не сводя потрясенного взора с колдуна, но отчего-то внутренне понимая всю справедливость слов Евсея.

- Помилуйте, - смеялся отшельник, - скольких недостойных людей вы уже причислили к лику святых? Руки по локоть в крови, убийцы многих и многих живых человеков, а вы преклоняетесь перед короной и торжественно объявляете народу, дескать, тот или иной цать, царица теперь свят-пересвят, ан нет, душегубец в аду сидит!

- Замолчи! - осипшим с испугу голосом, потребовал Пафнутий и повернувшись, пошел прочь.

За ним последовали его ученики, инок Арсений и послушник Алексий.

Отшельник с грустью глядел им вслед. Вспорхнувшим на его плечи воробьям, он сказал:

- Глупые какие, сколько им придется еще умереть и родиться, сколько придется жизней прожить в этом тяжком мире, прежде чем они поумнеют и поймут истину.

Воробьи согласно молчали, наблюдая безо всякого выражения за удаляющейся троицей святых отцов, но ожили, когда Евсей вернулся в избушку, где его дожидались очередные просители: парализованный старик и его жена, добрая старушка.

- Так уж ты постарайся, Евсей Николаич, - выкладывая на стол тщательно завернутые в чистое полотно дары, попросила старушка.

Евсей не удержался, понюхал шаньги и пироги с капустой. С удовольствием взглянул на кувшин свежего козьего молока, круглую головку сыра, попробовал творога.

- Балуешь меня? - весело глянул он на старушку.

- Ах, Евсеюшка, все бы отдала, лишь бы старик мой встал на ноги, - заплакала старушка, роняя светлые слезы на темные, искореженные тяжкой крестьянской работой, руки.

- Плохо без хозяина, понимаю, - кивнул Евсей и без лишних слов велел воробьям, так и сидевшим у него на плечах, - а ну-ка, снесите ведьме-упырке ее наговор, пущай теперь сама мучается!

И воробьи исполняя приказание тотчас налетели на парализованного, недвижимого старика, распластавшегося на широкой лавке.

Старик с ужасом в глазах глядел на хлопотливую стаю, живым ковром покрывшую его тело.

Колдун раскрыл настежь двери избушки.

- Летите! - приказал он своим помощникам и проводив воробьев взглядом, повернулся к старику, до сих пор неподвижно лежавшему на скамейке. - Вставай!

Старушка охнула, когда ее старик сел, свесил ноги и с трудом поднялся, покачиваясь от усилия.

- Святой, истинно святой, - грохнулась на колени старушка, стараясь облобызать руку отшельника.

- Глупости, - отвел руку Евсей, - иди-ка лучше, сыновьям крикни, чтобы отцу помогли до повозки добрести, слаб он еще!

Шло время, слава про Евсея-отшельника росла и множилась. Обрастая новыми и новыми подробностями летела по земле сибирской, не давала покою экзорцистам-православникам.

Будучи на смертном одре, иеромонах Пафнутий продиктовал слабым голосом послушнику Алексию, что Евсей - не свят вовсе, но колдун с дьявольской мощью. Записи эти строго сохранялись в архиепископской библиотеке, но после революции растащенные на цигарки фомами неверующими, исчезли, обратившись в пепел, а через несколько десятилетий, когда рухнула власть атеизма и церковники вновь принялись возводить свои храмы, сбылось предсказание колдуна, его записали в святцы и лишь немногие старожилы покачивали в сомнении головами слушая, как на церковных службах монахи поминают блаженного старца Евсея, говорили, мол, колдун это был и все тут...