За окном пух тополиный в клубки сворачивается, ветки, как ватой обволакивает. Земля вся белая, как под снежным покрывалом, только блеска и лоска на солнце нет, как у снега. На ощупь он мягкий, хоть варежки из него вяжи.

Сидим мы с Ленкой дома, каждый у себя дома. У Ленки аллергия на тополиный пух. Лафа. Она почти две недели в году из-за этой аллергии в школу не ходит. А я непонятно почему вдруг простудилась и кашляю прямо по-настоящему. Родители на работу ушли, а мы давай по батареям перестукиваться. Она меня на один этаж выше живет. Два раза – выходи в подъезд, три раза – родители дома, атас! Слышу, Ленка мне два раза громыхнула, и я ей в ответ – бум, бум.

Вышла на площадку и жду её, идет вся такая довольная, сил моих нет.

- Тебе сколько дней отдыхать? – спрашивая я с нескрываемой завистью. В детстве всё, за чистую монету. Что думаем, всё на лице, как на картинке.

- Не знаю, пока весь пух не пролетит, а ты?

- Завтра попробую ещё покашлять, может, получится еще денек схитрить.

- Да кашляй, если не лень.

- Кашлять мне конечно не лень, только они меня редьку с медом есть заставляют, знаешь какая гадость, я уж лучше в школу пойду.

 

Так мы дружили две неразлучные подруги, а потом у нас у обеих семейная жизнь не получилась. Только Ленка опять замуж выскочила, потом еще разок, потом за сапожника, а я так одинокой мамашей и прожила долгие годы. Все принца ждала, потом уж на любого согласна была, когда принцы кончились. Да только пока я свои претензии по одной из списка вычеркивала, остальных мужиков тоже разобрали.

Мы потом такими тетками важными стали, ну спасу нет. Я так вообще до восьмидесяти килограмм чистейшей красоты набрала, а Ленка молодец на шестидесяти пяти остановилась. Мальчишки наши повырастали, им по семнадцать годков стукнула. Мы их одинаково, Максимами назвали.

Я-то своего Максима в строгости старалась держать. С сестрой Катюшкой посидеть надо и мне помочь. И работать он рано пошел. С детьми я всегда была предельно честна и откровенна. Я им говорила:

- Друг он может в любую минуту закончиться, а мама – она на всю жизнь.

Сор мы из семьи никогда не выносили. Пооткровенничаю с ними по душам и всё, чок-чок, зубы на крючок. Про наркотики беседы с раннего детства вела, иной раз и руки проверяла. Район у нас криминальный. На окраине Западного поселка, ханку можно было купить на развес, как сливочное масло. Хочешь в граммах, а хочешь, тебе наркотический укол прямо в окошко калитки сделают, только деньги плати.

И всё-то у них гадов повязано и менты и шестой отдел и администрация свои жирные руки возле материнских слез греет. Страшно за деток, хоть на улицу не выпускай. Вот я и бегала за своими детьми, как квочка за цыплятами.

У Лены муж делами какими-то темными занимался, да и жили они между собой не важно. Ревновал он её к каждому встречному мужику. А сам по ночам какими-то непонятными темными делами занимался. Вот сына и просмотрела подружка моя. Стал он колоться, а однажды упал на асфальте и плохо ему стало. Губы посинели, дыхание перехватывает. Мечется он по тротуару, всё лицо себе бедняга в кровь снёс, так и скончался от передозировки. Но она это дело скрывала, говорила, что с сердцем ему плохо стало. На неё в те дни смотреть страшно было. Глаза ввалились, и волосы враз седеть начали.

- Ах ты Леночка моя, подруга сердечная.

У нас на поселке всё, как в деревне. Пить захочешь, и сказать не успеешь – глянь, а тебе уже и стакан принесли. Я от соседок у подъезда всё могла узнать: и какая погода на будущей неделе будет, и за кого кто замуж собирается, и даже кто лампочку в подъезде ночью выкрутил.

У меня соседа этажом выше чистым днем обокрали, всю аппаратуру подчистую. Милиция ищет, а толку мало. А потом я следователя к тёте Неле на пятый этаж отвела, дак она не только про кражу рассказала в подробностях, даже и кому продали эту аппаратуру, потихоньку шепнула. Если бы тётя Неля живая была, я бы сама до сей поры молчала. А теперь, что уж.

 

Сын Лены – Максим встречался с одной ветреной особой с четвертого подъезда, она от него забеременела, и беременность на Ленино счастье сохранила. Семья у них была неблагополучная, одинокая мать – алкоголичка и брат с криминальным прошлым. Никому эта девочка не нужна была.

Вскоре мать девочки уехала на север занимать проституцией, там её и убили.

А девочка, красивенькая, на Максима похожа. Глаза огромные, как зеркала у автомобиля, в них всё отражалось. Волос темный густой, с годами толстые косы по плечам расположились, как толстые матросские тросы, что паруса удерживают. Не девочка, а картина из эрмитажа.

Лена забрала девочку, оформила опекунство и растила, как собственную дочь.

Городок наш маленький, на самом западе Алтайского края. Едешь на автобусе с Барнаула, триста километров всё степи да поля с пшеницей. Некогда житница Сибири. В городе когда-то завод-гигант стоял и восемьдесят процентов жителей города работали на этом заводе, трактора выпускали Т4-АС и трелевочный ТТ-4М. Но пришла перестройка и развалила такой огромный заводище.

Я сначала ворованными запчастями промышляла, а потом в дочерью подались мы в Москву, покорять столицу нашей родины. Покорить мы её не собирались, просто очень кушать хотелось.

Начали мы деньги хорошие получать и с первое время хот-доги с колбасой делали, так мы по ней соскучились. Сейчас вспоминаем с ней, хохочем.

Москва открыла нам двери и в заморские страны. Стали в отпуск за границу ездить, пока там террористы шалить не начали. По телевизору ведь ни все показывают, скрывают.

В двенадцатом году я вернулась на Алтай в Барнаул в филиале от Московской компании работать.

 

Полетит пух тополиный, а я Ленку, подружку свою вспоминаю. А сама в Рубцовск позваниваю, что да как.

Отпраздновали мы седьмое ноября. Корпоратив был веселый: музыка, танцы, караоке. А у меня сердце не на месте, тревога какая-то. У меня сынок там с внучками, звоню:

- Сыночка, как дела?

- Да у нас все хорошо. Сам работаю, дети здоровы. Мамочка, всё у нас тип-топ, - так он любит говорить. А у меня всё сердце не на месте.

И только через два дня я узнала о страшной трагедии. Теперь узнаете и вы.

 

Толик у Лены, муж её заболел раком и умер, а перед этим дом на неё переписал. Боязно ей стало в двухэтажном коттедже с внучкой одиннадцатилетней ночевать. Только собралась она наутро в квартиру внучкину, от бабушки покойной доставшейся, переходить, пришел поздним вечером племянник покойного мужа. И зачем она ему дуреха двери открыла? Стал он с Лены деньги требовать за какие-то дела темные Толи покойного. А Ленка, она всегда смелой и отчаянной была. Не сдается, на своем стоит:

- Никаких денег я тебе не дам, иди прочь.

Племянник пришел в бешенство, стал с ней бороться, а Ленка ловкая и шустрая, не так просто с ней наркоману справиться. Тогда это подлец схватил топор и на неё, а Лена кричит внучке:

- Беги в свою комнату и в окно убегай огородами к соседям. Спасайся.

Злодей с Леной расправился и кинулся на второй этаж. Не успела девчонка в окно выпрыгнуть, а может и побоялась со второго этажа прыгать. Настиг её племянник и тоже зарубил.

Я пишу, а у самой мурашки по шкуре табунами ходят. Жуть.

Порубил он их, золото с них поснимал и в мешки уложил. Снега пока на огородах мало было, как смог так и закопал. Два дня барином ходит и ночами из дома всё вытаскивает, душегуб.

Соседи первыми кинулись. Свет мол горит два дня днем и ночью, а хозяев не видно. А собака воет во дворе, разрывается по хозяйке. Скотина и та над таким поступком сердце порвала.

Десятого ноября, на день милиции, дверь в доме взломали, а там все кровью улито безвинно погибших: бабушки и внучки. Потом и тела в огороде нашли. А кто убил?

Вспомнила сноха их, что на девочке сережки были особенные с камушком. Поехали по ломбардам и скупкам, а они лежат там – сережки. А бы после такого в жизнь в ломбарде работать не стала. Кровавое золото скупать? Страсть.

Так и вышли на преступника, племянника Толи.

Вот опять летит пух тополиный, как снег. За ветки цепляется и на крышах пуховыми перинами стелется. А я сижу и Леночку, подружку свою вспоминаю, глаза на батарею скосила. А в голове бьется:

- Два раза – выходи в подъезд, три раза – родители дома, атас!