Интересный полноформатный рассказ о том, как жестока жизнь, и выбирать в ней зачастую не приходится. Вместе с героями мы попадаем в самую мясорубку искуса и нужды, проходим до конца. Только конец у каждого читателя будет, как всегда, свой. Всем пяти главам я присвоила «рабочие» названия: Великодушный и Утешитель, Притон и Музыка, Письма, Оригами, Карнавал. Читается рассказ на едином дыхании, с удовольствием перечитывается неоднократно.

Прежде всего, хочется понять, каким образом Джону Маверику удалось передать сложнейшую тему падения нравственной (первородной) чистоты. Ненавязчиво и убедительно показать, как личность переживает процесс сначала пошатнувшихся устоев, затем растворения в среде, падения, и, наконец, осознания происшедшего.

 

Глава 1. Великодушный и Утешитель

 

Начало произведению положено символическое: Сигарета была дорогая, но гадкая. Михаэль с отвращением незаметно швыряет окурок под ноги.

Холодно, сыро. И тихо... А далее мы попадаем в неподражаемый поэтический городской утренний пейзаж, в котором встретимся с другим ГГ — молодым Менахемом Подольским, от нужды приехавшим на заработки. Великолепный портрет Менахема вместе с историей его беды: болезни семьи, развал хозяйства, кризис, работы нет. Впрочем, по оценке Михаэля, Менахем оказался Смазливый — повествованию задан весьма конкретный настрой, и внимание усиливается в ожидании пикантных подробностей. Но нет! Придется подождать, впрочем, Маверика читать никогда не скучно! Помимо стандартного набора крестьянских навыков, Менахем умеет, оказывается, играть на гитаре (у него пальцы изящные и худые, словно у художника или музыканта, с чуть припухшими суставами) и раньше подрабатывал на свадьбах.

– О честной? Ну что ж. А знаете, вам повезло.

«Щедрый, великодушный» — толкование имени Карен - Михаэль предлагает «утешителю» Менахему честную работу, но о сути ее Менахем не догадывается, разве что легкий флер сомнений возникает у наблюдателя. Впрочем, Михаэль, действительно, человек честный, как он о себе и говорит. А что кто видит — так то в меру прозорливости, смелости и ...испорченности.

 

Глава 2. Притон и Музыка

 

Ресторанчик «Маркус». Что-то мерзкое было разлито в самом воздухе, трудноуловимое, как запах – настолько слабый, что не осознается человеком, но при этом угнетает психику. Инфразапах(...).

Яркие портреты музыкантов Кармиля, Лойзички, Венцеля.

Наблюдая функционирование заведения, Менахем оробел. «Куда я вляпался, Боже правый?» – думал он, содрогаясь от омерзения. После первой рабочей смены Менахем стоял, как оглушенный.

По дороге домой его нагнал Михаэль и «разрешил» накатившие сомнения.

В квартирке, которую Менахем снимает, его ждет письмо из дома и воспоминания о любимой девушке. «Все, что на языке – то от лукавого», – говорила Ханна и легким прикосновением замыкала его уста. Писем она писать тоже не любила — не видела в том прок. Любовь, которая говорит на языке прикосновений и запахов, слепая и глухая, точно земляной червь. Ее хватало Менахему, пока Ханна была рядом. А что осталось теперь? Молчание.

 

Глава 3. Письма.

 

«...Неделю назад меня взял на работу один чудак (извращенец, сутенер, добрый человек). Лишнее полагается вычеркнуть, да только не знаю что, потому что все правильно. Даже последнее. Он добр ко мне. Ведет себя как друг.(...) Вдобавок, романтик и поэт. Ты удивлена? Я тоже долго не мог поверить, что содержатель притона способен так изящно и тонко нанизывать слова на самые неприметные человеческие чувства – как бусы на нитку. Смотришь – вроде позерство и пустословие, а другой стороной повернешь – и как засверкает... Он пишет стихи и просит меня сочинять к ним музыку. (…)

Да что я пишу? Ты, наверное, испугалась, да? Милая Ханеле... Я-то выберусь, потому что я не там, не внутри, а где-то с краю. Хотя и у меня порой, как нагляжусь на местную публику, так словно что-то в мозгах с ног на голову переворачивается.

Из писем Менахема мы возвращаеся в притон Михаэля. Виртуозный пассаж об игре скрипке, о чарующей музыке, сочиненной Кармилем, которого Менахем называет ...гением, не умея подобрать иное слово, которое бы отразило восторг.

В тот же день (то есть, ночь), после взбудоражевшего наблюдения за танцем, Менахем имел «деловое» предложение от одного из состоятельных клиентов притона. Вернувшись к Михаэлю, чтобы сообщить об уходе, он попадает в психологическую мясорубку у хозяина. Кнут и пряник одновременно, шокирующие подробности преисподней. Завершается глава зловеще и более чем реалистично:

 

Глава 4. Оригами.

 

Образ речной страны — Ульца — сквозной в рассказе: и не Ульц перед тобой с тремя притоками, а громадная речная страна без конца и края. Неведомая сила хватает тебя и удерживает, и вовсе не затем, что ты ей так уж и нужен, а лишь потому, что такова ее природа – кружить, морочить и ломать.

Менахем продолжает возвращаться с работы вдвоем с Михаэлем, они странно становятся близки друг другу, словно связанные одной тайной, хотя оба совершенно непохожи. Наши мучительные диалоги нередко напоминают разговор дальтоников – один никак не может объяснить второму, какие именно цвета он видит. Иное воспитание, ситуация, опыт, иная шкала ценностей.

Он знает, что любит родных и Ханеле, но он уже забыл их тепло (да и сколько было его, этого тепла...), они уже «настолько далеки, что иногда чудится, будто вы отреклись от меня, или я от вас отрекся, что почти одно и то же».

Зима проходит в невыносимых физических и духовных страданиях. Может быть, я, как Марайка, генетически неполноценен и чем-то ужасным болен? Вдруг не зря болтали про моих родителей всякие гадости? Гоню от себя дурные мысли и мечтаю о весне. Когда кончится эта невероятная зима, я смогу, наконец, вернуться домой. Тогда мои руки будет к чему приложить.

Вот только все чаще мучает страх, что не вернусь никогда. Как будто и дома у меня никакого нет – растворился, как сон, в тумане четырех рек.

А весной Менахем из неотправленных зимних писем свернул оригами и смахнул их с подоконника в открытое окно...

А потом Ульц вышел из берегов, но Менахем все же решил вернуться в город. Михаэль: Что вас так влечет домой: старые письма, фотографии? – он как будто читал его мысли. – Бросьте, нет смысла думать о прошлом, когда настоящее бурлит у твоих ног. Впрочем, как хотите, я вас одного не брошу – идем. (…) Как часто, оглядываясь назад, Менахем жалел, что не остался тогда ночевать в «Маркусе». То, что случилось с ним на мосту, посреди разлившейся реки, случилось бы все равно – только в четырех стенах, за запертыми дверями, а не на глазах всего города. Таким образом из личной боли оно не превратилось бы в позор. (…)

Он каждую неделю посылал матери и сестре деньги, а с ними коротенькую записку, на которую не ждал ответа. «Жив-здоров, работаю, не скучайте, мои дорогие». Он больше не верил в собственное возвращение, понимая, что угодил в ловушку. Где бы Менахем теперь ни находился, что бы ни делал – играл в оркестре, обедал, писал ли письма не существующей, а вернее, существующей только внутри него, Ханне – ему чудилось, что он ходит по мостам – туда и обратно, по замкнутому кругу.

 

Глава 5. Карнавал.

 

Даже мнимой Ханне не смел он написать правду о том, как предало его собственное тело. Точно вступило в сговор с Кареном Михаэлем, реагируя не так и не к месту. Не умея назвать истинную причину своих мучений, он и объяснить ничего не мог.

Стоит человеку довериться чьей-то воле, положиться на нее, а не на себя, как дергайся, не дергайся – все равно плясать станешь так, как пожелает хозяин.

Менахем очень рассчитывает на карнавал, что отыщет в нем хоть какой-то ответ о себе – узнает, кто он. Михаэль говорит, что только на карнавале люди могут быть самими собой, потому что надевают не ту маску, которую навязывает им общество и природа, а ту, что выбирают сами.

Как легко, оказывается, пригласить в свою жизнь то, что когда-то презирал, и вот оно уже становится частью тебя. Вживляется в плоть и в кровь, заползает в жесты, походку и речь. Теперь сделай следующий шаг и обрати против себя собственное презрение, ведь ты его заслуживаешь – и все, мышеловка захлопнулась. Спасение — лишь в приятии мира, каков он есть, без иллюзий, без обвинений, и расчет только на себя — насколько ты сам способен творить собственный мир — эта идея по умолчанию пропитывает весь рассказ.

Михаэль зверски избил Менахема. Конечно, он избивал самого себя. Так садист издевается в мазохисте над самим собой. Хорошо же он выглядит, если даже Кармиль ему посочувствовал. Да и Лойзичек не издевается, а смотрит жалостливо, как ребенок на сломанную игрушку. Наверное, все они неплохие парни, просто карта им такая выпала – неправильная, с которой, как ни старайся – судьбу не обыграешь.

Разговор с Михаэлем был короткий, Менахем уходит, как ему кажется, навсегда.

В письме к Менахему Михаэль пишет: Прости, что своими благими намерениями вымостил для нас обоих дорогу в ад. Видит Бог, я этого не хотел. Я балансировал на опасной грани. Любил бескорыстно, как в первый раз, как в юности, когда мечтаешь только, чтобы все было хорошо у дорогого тебе человека. Опасная иллюзия. Потому что один шаг вперед – и желающий добра превращается в собственника любой ценой.

Тем не менее, Михаэль, возможно, не прав: кто знает, пиши Ханна письма Менхему, быть может, он и не растерял бы ее тепла. Но проверить это невозможно. Любовь — тайна, а так же искусство, которое, как и всякое искусство, постичь изнутри, тем более, создавать, дано не любому, но все могут им наслаждаться, созерцая...

 

Финал открытый. Навстречу ему попадались разные люди: мужчины и женщины, старики, дети и подростки – но ни в одном из них Менахем не узнал самого себя. Он и не мог узнать, ведь каждый участник одел свою маску, а не его, Менахема... И не в имени ли сокрыта его маска — не маска, лицо, но он об этом пока не догадывается.

Михаеэль... Что-то подсказывает - исход предрешен и мы об этом уже читали. Достаточно вернуться в начало, в первый абзац. В любом случае, это интересный композиционный прием. Но для более четкого его абриса, я бы первый абзац закончила на фразе повертел в пальцах окурок и незаметно швырнул его себе под ноги. Михаэль сам определил свою судьбу. Кстати, это единственный герой, чей портрет (за исключением толстых губ и возраста) так и остался неизвестным. Но он же и погубил, и задал Менахему программную установку: Жизнь обязана продолжаться, несмотря ни на что.

 

Джон Маверик не был бы Джон Маверик, не помести он своих героев в мир чарующих образов. Поэтические описания Ульца, как и все описательные интерлюдии (Утро, Скрипка, Весна) сопровождают и оттеняют чувства героев. Карен Михаэль в первой главе признается: Не люблю слишком красивые места – они имеют над человеком непозволительную власть. Однако его ресторанчик расположен именно в таком месте. Долина пятнадцати мостов — мистическое место, где, Говорят, что если очень долго бродить по этим мостам – до тех пор, пока не встретишь самого себя, идущего навстречу – то можно попасть в прошлое. Конечно, попасть в прошлое невозможно, как невозможно встрети(т)ь самого себя, идущего навстречу. Менахему придется жить, навсегда распростившись с прошлым, его унес Ульц, вышедший из берегов.