Смерть Бориса Ильича

 

Борис Ильич снова попытался нащупать на своём запястье бьющуюся жилку, но почему-то у него ничего не получалось.

Он с недоумением посмотрел на то место, где сустав соединял кисть правой руки и предплечье, где он большим пальцем всегда легко нащупывал свой пульс и мог после этого уверенно сказать: бьется ли его сердце ровно и ритмично, или же дергается частыми и слабыми толчками.

Неровное сокращение его сердца врачи называли красивым словом фибрилляция, но Борису Ильичу этот медицинский термин казался пугающим. Ему представлялось, что фибрилляция сердца – это нечто, после чего обязательно последует остановка, и в голову приходило сравнение с заезженным автомобильным мотором, у которого в половине цилиндров исчезла искра, из-за чего автомобиль дергается всем своим корпусом, перед тем, как окончательно заглохнуть. Слово аритмия уже не казалось Борису Ильичу таким пугающим и даже добавляемое медиками определение «мерцательная» не нагоняло на него такой же страх, как диагноз «фибрилляция желудочков».

«Но где же он, этот чертов пульс?» - бормотал про себя Борис Ильич, продолжая елозить большим пальцем левой руки по правому запястью.

Аритмия началась полчаса назад. Её признаки были привычными, а лечение проверенным, однако две таблетки, принятые Борисом Ильичем, на этот раз почему-то не подействовали. Прошло уже двадцать минут, но Борис Ильич пока не чувствовал привычной тупой успокоенности и сухости во рту, которые всегда появлялись после приёма лекарства.

Время шло, Борис Ильич, всё более беспокоился, и каждые две минуты щупал свой пульс, ожидая восстановления ритма.

Его врач-кардиолог давеча сказал, рассматривая кардиограмму больного:

-Лучше хорошая фибрилляция, чем плохой синус.

Борис Ильич понял, что имел в виду врач: биение сердца на кардиограмме имеет форму синусоиды, а фраза кардиолога означает, что биение сердца, пусть и неритмичное, гораздо лучше, чем его остановка.

«А, может быть, моё сердце уже остановилось?», - подумал Борис Ильич.

Он не успел испугаться этой страшной мысли, поскольку в то же мгновение Борис Ильич почувствовал, что он находится вне своего собственного тела. В своем новом состоянии он сейчас видел себя, сидящего в кресле на дачной веранде, как бы со стороны, но не с одной, а со всех сторон сразу. Поскольку тело Борис Ильича осталось сидеть в кресле, то всего его заполнила необыкновенная легкость и чувство освобождения.

Между тем, тело Бориса Ильича, напряженно сидящего в кресле и держащего одну руку другой, пришло в движение.

Начали медленно падать руки. Правая рука стала опускаться по правую сторону кресла, а левая – на колени Бориса Ильича. Его голова стала отклоняться назад и вправо, глаза были открыты, а на лице сохранялось хмурое сосредоточенное выражение беспокойства.

Но скорость движения частей покинутого им тела уже не имела для Бориса Ильича никакого значения, поскольку время тоже перестало для него что-либо значить, и это Бориса Ильича почему-то совсем не удивило.

Он подумал о жене, которая пока не догадывается, что он уже умер и тут же увидел её, хлопотавшую на кухне и заканчивающую приготовление ужина. Борис Ильич каким-то, ещё не понятным ему образом, приблизился к жене, желая сказать ей о произошедшем. Жена как будто что-то услышала, подняла голову, стараясь уловить звуки, доносившиеся с веранды. Но никаких звуков она не слышала, поскольку на кухне шумел чайник и шипела сковорода. Решив, что ей показалось, она перестала прислушиваться и потрогала подрумяненный ломтик кабачка, определяя его готовность.

А Борис Ильич уже знал, что через десять минут жена пойдет звать его к столу, и, выйдя на веранду, обнаружит неподвижное тело мужа, Похолодев от испуга, она кинется, сперва – трясти Бориса Ильича и брызгать воду на его лицо, потом – звонить в скорую помощь, а до приезда медицинской бригады – прыскать в рот Бориса Ильичу нитроспрей, чуть позже, прижав ухо к груди мужа, пытаться услышать его остановившееся сердце и до приезда скорой помощи сидеть на полу рядом с телом Бориса Ильича, и плакать, зная, что именно ей скажут приехавшие врачи.

Но Борис Ильич, почему-то не испытывал никакой жалости или сочувствия к своей жене, как будто его уже не касалось то, что ещё мгновение назад составляло смысл его жизни.

Он подумал, что вроде бы те, кто умер, после смерти должны лететь к свету. И в то же мгновенье он оказался внутри туннеля, точнее – внутри трубы с зеркальными стенками, которые были залиты светом, струящимся из конца трубы, в которой Борис Ильич летел с возрастающей скоростью. Главным чувством Бориса Ильича в этом полете была радость от свободы и еще бог знает от чего… Эту радость Борис Ильич мог сравнить только чувством, которое он испытал однажды в жизни, 21 августа 1991 года, но то чувство радости и счастья, самое сильное в жизни Бориса Ильича, было в сто раз, нет – в миллион раз слабее, чем чувство счастья, охватившее его сейчас.

«А как же девять дней, в течение которых души умерших вроде бы присутствуют рядом со своей бывшей обителью?» - подумал Борис Ильич. В тот же момент труба, в которой он находился, исчезла, и он оказался на прежнем месте, то есть у себя дома, но вне своего дома, вокруг своего дома и это его совсем не удивляло. Не удивило его и то, что в нём сохранилось чувство радости и восторга, которое появилось во время полета в трубе, а ещё к Борису Ильичу пришло понимание и знание всего во Вселенной. Чувство это было новое, ранее не испытанное, но степень восторга Ивана Ильича уже была столь высока, что это знание не могло сделать его счастливее.

Он понял, отчего последнее время он стал часто видеть сны, которые не забывал после пробуждения. Он теперь знал, что будет происходить с его близкими, но их заботы и потери вовсе не казались ему огорчительными, потому что впереди их ждет то же чувство счастья и свободы, которое только что испытал Борис Ильич.

Между тем, его тело продолжало движение. Правая рука продолжала падать, голова наклоняться назад. Только левая рука, достигнув его бедер, продолжала шевелиться, перед тем, как затихнуть.

Почти ничего в оставленном им мире Борис Ильич не мог изменить, но часть того чувства, которое он испытал, передалось его телу.

Он увидел, как лицо умершего Бориса Ильича разгладилось, хмурая складка поперек лба исчезла, в открытых глазах мелькнул свет. Мелькнул и погас. На лице Бориса Ильича были покой и безмятежность.

Правая рука Бориса Ильича, слегка зацепив ручку кресла, упала вниз, по инерции качнулась назад, потом вперед, затем вновь назад. И замерла.