Театр одного зрителя

 

Глава 1. Которая может оказаться и последней, если осел решит умереть голодным

 

Два огромных хрустальных бокала с изумительно чистой водой стояли на паркете. Шел четвертый день моего заточения. Если правда, что человек без воды может прожить четверо суток, то это – последний день, что успокаивало, но не радовало.

 

Любовался на бокалы с красными черепами в неверном колеблющемся свете лампады и выбирал между жизнью и смертью. Появились они ночью, когда я спал. Возможно, что в один из бокалов Он положил яд, например, цианид. Запаха миндаля, однако, не было. От грубо нарисованных черепов приятно пахло губной помадой. Кто из моих троих друзей «Он» - я тоже должен выбрать. Того, кто пробрался ко мне в дом и вырубил ударом по башке уже на второй день пребывания в родном городе моего детства.

 

Грубо и неинтеллигентно!

 

Но почему не убил? Зачем затащил в эту камеру без окон и приковал двухметровой цепью к крюку, вбитому в пол напротив двери? Где, в чьем доме находится эта странная комната? Впрочем, зачем мне теперь это? Разве знание имени убийцы поможет выбраться на свободу? Сейчас надо думать о возможных вариантах освобождения. Несколько сотен уже мною были рассмотрены, разжеваны и выплюнуты, как безвкусная жвачка.

 

Однако пить хотелось больше, чем жить.

 

Итак, три варианта: яд в одном из бокалов, отравлена вода в двух, яда нет вообще. Ослу, который стоял между двумя стогами сена, было легче, - он выбирал между двумя удовольствиями.

 

Сухой кашель и рези в животе мешали думать. Он способен на любой из этих вариантов. Теперь я в этом нисколько не сомневался. Но, - какой выбрал для меня?

 

В принципе, в моем положении это не так уж важно. Ну, угадаю я и выпью воду без яда. И что? Проторчу здесь еще четыре дня. Это ничего не изменит, так как Он тут же придумает и поставит спектакль с другим вариантом моей смерти. Положит, например, две бутылки с газировкой. Холодненькой, шипучей и с кислинкой. Ни о чем, кроме воды, думать не хотелось.

 

Дикая мысль резанула воспаленное сознание. Как же я раньше не догадался? Все, что происходило в этом богом забытом городке, действительно напоминало театральное действо. А Он - просто Постановщик! Режиссер смертельных спектаклей.

 

Вот почему Он меня позвал – ему нужен зритель! Но не простой, а способный достойно оценить его режиссерский талант.

 

А может Она, а не Он? Нет, это было бы слишком ужасно. Даже для меня, закаленного в криминальных битвах.

 

Если короля играет свита, то режиссера – зритель! И чем выше уровень, тем лестнее его мнение для постановщика спектаклей. Вот теперь многое прояснилось.

 

Но если со зрителем ясно, то с режиссером – нет. Есть только одна уверенность - Постановщик является хозяином дома, в котором я сейчас заперт.

 

Дом мне не знаком. Вернее – не знакома комната, в которой нахожусь. Она может быть в домах любого из трех друзей. Мысли, покружив среди все более фантастических вариантов освобождения, опять вернулись к убийце.

 

Выбор-то, в общем, невелик. За неделю до Нового года сообщение по Интернету прислал мой старый друг и одноклассник Женька Попов, программист в местной администрации. В этот же день позвонил бывший сокурсник по юридическому факультету Димка Скляр. Третьей была Нинка Гудкова, жена убитого недавно районного прокурора. Она прислала письмо с вырезкой из районной газеты, где описывалась эта трагедия.

 

Глава 2. В которой делается попытка извлечь крохи истины из полубрехни

 

В перепечатанной из областной газеты статье говорилось о совершенной неделю назад чудовищной расправе на охоте. Из автомата были расстреляны четверо: районный прокурор с другом из московской таможни, районный охотовед и водитель вездехода, переделанного из «нивы».

 

Сразу поражала совковость изложения событий – якобы на охоте четверо пытались задержать браконьера, который их расстрелял. Один справился с четырьмя здоровенными, до зубов вооруженными мужиками?

 

У прокурора была винтовка с оптическим прицелом, бельгийская вертикалка и пистолет. У таможенника – два дорогих ружья. У охотоведа – два нарезных карабина. Только водитель держался за руль. Все оружие было расчехлено. Семь оголенных стволов – против одного! На автоматные очереди не сделано ни одного ответного выстрела. Бред!

 

Понятно – хочется защитить честь мундира и сделать всех героями. Но не так же пошло и вульгарно?

 

Сплошные нестыковки в тексте. Следы другой машины и гильзы нашли в одном районе, а машину с трупами, но без гильз, – в другом.

 

Бодрые следаки раскрыли дело за один день, обвинив в убийстве бывшего в розыске главаря банды из ближайшего к месту трагедии захудалого поселка.

 

Правильно – а кого же еще? Кого могут назвать свидетели из этого поселка – бывшие зэки? Конечно же – беглого конкурента по воровскому бизнесу. Он пятнадцать лет в розыске за убийство начальника райотдела, – и еще столько искать будут. Верная логика всех членов преступных групп – все вали на того, кого нет.

 

Правда, при наступившей на нас всех всеобщей демократизации, бандитов ласково стали именовать ОПГ – организованная преступная группировка. Правильно, это во времена Леньки Пантелеева бандюки с маузерами врывались в дома недобитых тогда толстопузых буржуев и срывали живьем остатки украшений с утонченных салонным воспитанием дамочек.

 

Сейчас все перевернулось. Буржуи, интеллигентно переименованные в олигархов, нанимают на службу ОПГ, замаскировав их зверские рожи белыми манишками и дорогими фраками. Главаря ОПГ нежно называют начальником службы безопасности и вменяют ему в обязанность отгонять подальше от честно уворованного народного добра завидущие простонародные массы.

 

В финале газетной статьи обрадованные следаки отпускают свидетелей, которых «неизвестный» тут же расстреливает на площади перед райотделом. Но все равно дело объявляют раскрытым и все целуются перед фоторепортерами для утренних выпусков газет.

 

Ну, из такой полубрехни извлечь что-то полезное, конечно, нельзя. Надо разбираться на месте. И я вымолил у шефа командировку на неделю для проверки цементного завода соседнего с моей малой родиной городка. Ближе никакого крупного производства поблизости попросту не было.

 

Глава 3. В которой из мушкетерского трио подбирается кандидат в убийцы

 

Кто из этих троих, пригласивших меня провести независимое расследование – режиссер? Все четыре дня заточения я пытался это разгадать. На незавидную роль подходили все трое, а нужно выбрать одного. Время поджимало, силы уходили, а решения не было. В сотый раз начал прокручивать события последней недели.

 

Почему обратились ко мне, господину Олегу Стасову, как написано на беджике, понятно, - не так уж много в стране инспекторов ГРУ, да еще «важняков». Нет, не шпионского ГРУ, а ГРУ МОП, ревизионного управления министерства оборонной промышленности.

 

Некоторые амбициозные армейские чины пытаются отгородиться от всех, объявляя армию государством в государстве. Брехня все это. Армия, как и любой живой организм, имеет туловище, голову, ноги и руки.

 

Туловище – это, естественно, строевые части. Ноги – вся ползающая и летающая техника. Голова – Генштаб. А мы – оборонная промышленность – руки этого монстра. Мы армию одеваем, кормим, вооружаем и подновляем.

 

Лично я все вышеперечисленное должен контролировать, чтоб не воровали сверх меры и не брали сверх нормы.

 

С карьерой у меня не было проблем из-за крайнего сходства с первым Президентом России. Я это осознавал и старательно тренировал непередаваемый переход с придушенного чиновничьего тенорка на громогласный начальственный рык. Слегка подкрашенная белая грива и нарумяненные щеки довершали образ и умиляли мое непосредственное начальство. Вот и тянули вверх за уши. Кому не хочется иметь в подчинении самого Президента? Так и дорос до важняка.

 

Скляр же, мой сокурсник, паренек субтильного не только телосложения, но и всего иного, так и застрял на должности районного зампрокурора. По идее – первый подозреваемый в убийстве своего шефа. Но это только на первый взгляд. Уж я-то знал, какой лентяй Димка по жизни, и несуетное место зама его полностью устраивало.

 

Из четверых убитых я знал двоих - Беликова Серегу, автомеханика, жившего со мной раньше по соседству и Пашку Жиганова – охотоведа. С Серегой несколько лет голозадого детства гоняли в лапту на поляне, зато с Пашкой просидел последний год в школе за одной партой. Учились оба другана средненько, счастье искали на малой родине, делали, что могли – за что их убивать?

 

А вот насчет прокурора – всегда есть причины. Нет безгрешных в грешном мире, особенно в брошенном государством на выживание селе. Можно не умереть с голоду за счет старческих пенсий, но многим, которые помоложе, хотелось на свой кусок хлеба намазать чужой кусок масла.

 

Масло добывали не только продажей самогонки, но и узаконенной спекуляцией под названием «русский бизнес». Мелкие торгаши сбывали прелую зарубежную одежку и обувку, покрупнее – предлагали перемороженное мясцо довоенной закладки и его производные третьей свежести, а элита приторговывала лекарством, запчастями и машинами. Соблазны великие, особенно у кого в руках дышло закона.

 

Я еще раз глянул на красные черепа, намалеванные розовой губнушкой. А ведь Нинка Гудкова – блондиночка. Как говорится – в первую очередь «шерше ля фам».

 

Глава 4. Где идет скрупулезное сдирание покров с бедной женщины

 

В школе она была «гадким утенком». Костлявая, бледная, лицо, засиженное веснушками, да еще и среди вечно отстающих. Чувствуя собственную убогость на фоне школьных королев красоты, эта молчушка безропотно топала с нами из класса в класс.

 

После школы королевы разъехались по городам и весям в поисках принцев на белых мерсах, а Нинка скромно закончила курсы продавцов в родном городке.

 

Расцвела она быстро и неожиданно. Сделайте Моне Лизе модную прическу платиновой блондинки – это и будет наша красавица. И пошла сельская Джоконда по рукам. Очень богатым рукам.

 

Первого мужа, который увез ее в Заполярье, посадили за хищения. На остатки роскошной жизни моя одноклассница открыла сразу несколько гадальных фирм, проявив при этом блестящие коммерческие таланты.

 

Не имея нужного образования для получения лицензии экстрасенса, она догадалась обучать гаданию на картах Таро и обрезанию кармы медицинских сестер. Оборудовала им комнаты прямо на их жилплощади, подписывая многолетние жлобские договора из половины дохода. Это с первого взгляда кажется честным, а если учесть расходы новоявленных колдуний на рекламу, содержание комнат, текущие расходы по учету и регистрации клиентов, взятки и отмазки, то медсестер становилось жалко.

 

Накопив за пару лет капитал, мадам Гуднини, как она любила себя называть, осыпала весь Север гадальными фирмами. Было их у нее больше, чем веснушек на лице. Цыганские бароны пытались ее уничтожить не раз.

 

В ответ на преследования Нинка покидает холодный Север и переводит на теплые донские берега все свои финансовые потоки. Мало того, сразу по возвращении в мой родной городок она женит на себе местного молодого прокурора. Родив ему дочку, окончательно успокаивается и переключает свою бешеную неутоленную коммерческую страсть на компьютерное брокерство.

 

Знающие люди поговаривали, что через год она ухитрилась скупить акции половины лекарственных фирм страны. Но это – только разговоры.

 

Трудно заподозрить биржевую акулу в милой женщине, которая, тихо напевая, плетет в полисаднике веночки из ромашек для своей белокурой малышки.

 

Какой резон Гуднини убивать собственного мужа? Он же не только отец ребенку, но и надежная крыша!

 

Здесь, как говорится – могу, но не хочу.

 

А губная помада на бокалах? Тонкая подстава. Попытка свернуть инспектора ГРУ на боковую дорожку и замазать грязью ангела во плоти.

 

Глава 5. Семь на восемь, восемь на семь

 

То ли от пересыхания в мозгах, то ли это первые признаки сближения с богом, но меня начала преследовать полузабытая мелодия песенки: «Бежит по полю Афанасий, семь на восемь,

восемь на семь».

 

Почему семь на восемь? Это его размеры? В каких единицах? Не в сантиметрах и дюймах точно. Явно в старинных мерах. Рост на Руси меряли аршинами, пядями и вершками. Тогда в пядях Афанасий будет сто двадцать на сто сорок сантиметров. Этакий крепыш-колобок. А морда восемь на семь в вершках будет тридцать пять на тридцать. Нехилый хлебальник был у Афанасия.

 

И причем тут он? Откуда в голове появились эти странные цифровые ассоциации? Я повернул голову к единственному светлому пятну в моей камере – лампаде. Она высвечивала семь кубиков оклада иконы по горизонтали и восемь – по вертикали. Вот откуда эти цифры. Каждый кубик – в пядь.

 

Кстати, почему лампада не гаснет? И масло на вид не уменьшается. Явно кто-то шастает по моей личной камере, пока я сплю.

 

Хотя и света от лампады… Даже лица Божьей матери на иконе не разглядеть. Одно коричневое пятно. И справа от плеча какая-то серебряная надпись. Я до рези напряг глаза. Первое слово «стена», а дальше – не разобрать.

 

И тут иссохшие мозги выдали испепеляющую подсказку!

 

Бог мой! Да это же икона Пресвятой Богородицы «Нерушимая стена». Но ведь она пропала еще после революции, или я ошибаюсь? Не о ней ли писал в сообщении Женька-программист, перечисляя икону в списке возможных мотивов убийства? Об этом ему рассказал Скляр, который по старой дружбе попросил сделать Попова несколько качественных цветных распечаток, «списков» по-церковному. Так он ее нашел, значит? Тогда я в его доме? Нет, Димкину однокомнатную «хрущевку» в микрорайоне я помню. Да и откуда там паркет? А может у него есть загородная дача? На его мизерную зарплату и при его увлечении марками? Нет.

 

Женька сообщал, что стоит эта пропавшая икона полтора миллиона американских денег. Так вот где ее прячут. Нехилая у меня камера, украшенная таким богатством. Не многим так везет.

 

А может, не она? Нет, вроде похожа на найденный в Интернете перед отъездом образ. Тот же зелено-голубой фон из зерен уральских самоцветов. В те годы мозаичные иконы изготовляли с помощью необычайно стойкого к старению рыбьего клея. Того самого, на котором обогатился помещик из гоголевской комедии. Больше ничего не вспоминалось. А почему – «стена»? Взгляд медленно сполз с иконы на огромные бокалы.

 

Что-то шевельнулось в головных глубинах, но тут же булькнуло и утонуло в хрустальной прохладе отравленной воды. Ладно, потом попробую вспомнить.

 

Итак, по здравому размышлению у Гуднини резонов убивать мужа не было. Еще раз прошелся по нашей с ней встрече в первый же день моего приезда.

 

6. Все ближе к богу

 

Местная администрация строила и выделяла дома особо важным в районном масштабе персонам подальше от людских глаз и поближе к природе. Односторонняя улица Мира из двухэтажных коттеджей располагалась вдоль берега реки, скрытая от повседневной грязи и суеты небольшой горушкой и березовой рощицей. Вот только все это благолепие нарушалось быстро растущим кладбищем, грозящим вскоре поглотить элитный райончик.

 

А ведь еще древние римляне предупреждали: «Плох тот правитель, при котором могильных памятников строится больше, чем новых домов».

 

Нинель встретила меня грустными глазами и кучей вопросов. Чай в длинную цветочную оранжерею нам принесла молоденькая казашка в японском сари.

 

Перехватив мой липкий взгляд по гитарным обводам девушки, Нина пододвинула поднос с малюсенькими полупрозрачными чашечками. Китайский фарфор, коллекционный, откуда он в нашей глуши? Да мне на такой - года два горбатиться надо!

 

- Олежка, это няня моей дочки. И ученица по раскладам Таро.

- Казашка? Ты же вроде Север окучивала?

- Мулатка. С Севером пока завязала. Предложение превысило спрос. А вот темный север Казахстана – непаханое поле. И медсестры там пошустрее и привлекательнее, как ты заметил.

- Я еще раз хочу выразить…

- Не надо, - красивое лицо мгновенно постарело лет на десять. – Я тебя позвала, чтобы ты подтвердил мои подозрения в адрес Попова.

- Ты думаешь – это Женька…

- Да, и почти уверена.

- А мотив?

- Очень серьезный, - ложечка в ее руке дрогнула. – Асия, принеси Марго.

 

Мы минуту въедливо разглядывали друг друга.

 

- А теперь погляди в глазки моей Марочки. И на овал личика.

 

Глазки были светло-серые. Овал – без подбородка, все как у Женьки. Теперь ложечка вздрогнула в моей руке.

 

- Ты хочешь сказать, что…

- Асия, иди, ласточка, в дом, поиграй с Маргаритой.

- Как это могло случиться?

- Как? Как у всех. Женька учил меня работать в Интернете. Положил ручку на ручку, потом ручку на ножку, и вот итог, - Нинель тонким розовым пальчиком грациозно повела в сторону закрывшейся двери.

- Муж знал?

- Подозревал.

- Упрекал?

- Нет.

- Тогда – откуда подозрения?

- Ты не поймешь. Женщины просто это чувствуют.

- И что?

- Женька два раза требовал, чтобы я подала на развод.

- А ты не подала. Тогда он просто убил мужа, так?

- Не так. Не просто. Это не он убил.

- Но ты же только что…

- Я сказала только то, что сказала. Да, он хотел, чтобы я жила с ним, но не через убийство. У него слишком тонкая психическая организация, чтобы переступить через смерть.

- Он нанял кого-то?

- Вряд ли. Но поделиться проблемой мог с кем угодно.

- Например, с Димкой Скляром, замом твоего мужа?

- Фу, не говори мне об этом зародыше, так и не ставшем мужиком. Ты видел, как он смотрит на баб и на свои марки? Он просто насилует глазами эти заплеванные бумажки. А женщина для него – пустое место. Он может на нее сморкнуться и не извиниться.

- Ну, не совсем так. Лет десять назад он ухаживал за поварихой из техникума.

- Да, и предлагал пожениться и соединить две коллекции марок вместе.

- Вот таких подробностей я не знал.

- Потому что живешь в своих высших сферах. Скоро крылья расти начнут. Подожди, я братика Вовку покормлю, - она пошла к калитке, где уже давно мемекал незнакомый мне даун.

 

Вернулась она раскрасневшаяся, ведя брата за руку. Тот строил мне рожицы, закатываясь от смеха.

 

- Какой-то он с возрастом агрессивный стал. Вылил сейчас борщ на ковер и требует колбасу. Вчера целую коляску без хлеба сжевал. Бедная Асия просто трясется от страха, когда он приходит. Говорит, вчера Марго вытащил из кроватки, стал целовать и вверх подбрасывать. Я уже сама его побаиваюсь. Он просто невероятно сильный. Оторвал недавно кусок резинового шланга в оранжерее и стал за собакой гоняться. Ему игрушки, а бедного пуделя чуть инфаркт не хватил. Второй день на улицу не выходит, трясется. Ты подождешь, я Вовку к матери отведу?

- Она с ним еще справляется?

- Нет, болеет сильно. Редко встает. За ней мой младший брат присматривает.

- Не помню его. Тоже даун?

- Что ты, Геныч у нас интеллектуал. Наукой увлекается. Вовка всех донимает своими песнями, вот он его и гонит ко мне. Мать Гена сам кормит, а старшего брата не любит. Подождешь?

- Нет, Нин. Зайду, пока светло, к Скляру.

- Давай, только завтра мне все подробненько расскажешь, хорошо?

- Обязательно.

 

Глава 6. Хилые промежуточные итоги

 

Разговор с Нинель мне не понравился, за исключением признания в измене мужу. Но дает ли мне это полноценного подозреваемого? Отнюдь. Одним пальцем она указала на возможного убийцу с железным мотивом, а потом стальным занавесом выставила доводы в его защиту.

Я и сам видел, как в школе Женьку рвало, когда Димка Скляр обрывал крылышки у бабочек для своего гербария. Вечно он что-то собирал, как Плюшкин.

 

Можно ли после разговора вывести Гуднини из круга подозреваемых, ведь она сама дала мне мощный мотив у своего любовника? Одной рукой дала, другой забрала. А ведь судя по ее коммерческим успехам – она и не такое убийство может организовать.

 

В остатке – не в ее пользу губная помада и измена мужу. Странно она как-то и неубедительно говорила о его подозрениях. Хотя, что я говорю? Изменила-то она, а не он! Так это он должен ее убивать. Ладно. Тут по нулям.

 

Могла она пробраться в мой дом и треснуть молотком по бестолковке? Могла. Но не протащила бы стокилограммовую тушу больше двух метров. Хотя… Стоп, стоп! А братик-даун? Да этот красноглазый бычара, меня, как перышко, на плечо закинет.

 

Нет, Нинель со счетов сбрасывать рано.

 

Глава 7. В которой Наполеон помогает со строительством грандиозных планов

 

За дверью моей камеры послышались тихое бормотанье и быстрые шаги. Тембр голоса высокий, но явно мужской. И еще мне показалось, что бормотали на иностранном языке.

 

За мной еще и подглядывают, какая низость! А где же щель, что-то я ее при ощупывании раньше не находил. Ага, есть. Отверстие в замке. А не заметил я его, так как в коридоре было темно. Теперь же коридор освещен.

 

Я еще раз ощупал дверь. Толстое дерево с моей стороны, стальной лист снаружи. Четыре толстых штыря слева. Две скобы справа.

 

Значит, справа самое слабое место двери. Не настолько, чтобы я смог сорвать петли, но запомнить надо. Какая-то забытая мысль не давала мне покоя. Я тогда смотрел на лампаду, потом на фужеры с водой. Потом разлил воду на паркет. Потом… Потом мысль убежала.

 

Еще раз: лампада, огонь, вода, паркет, дверь, дерево. Что-то в этом сочетании было. Но что?

 

Я решился и со злостью толкнул ногами оба бокала. Они треснули, расплескав живительную влагу по паркету. Почему толкнул? Потому что понял, что смотреть больше нет сил, а осталось только одно желание - выпить и умереть.

 

Но мои размышления об иконе не прошли даром. Что-то сверху стало мне упорно нашептывать, что рано умирать, коль есть шанс на освобождение. Какой? Об этом провидение пока молчало. Жаль нельзя ему «слоника» сделать или, по бедности, мешок полиэтиленовый на голову. Маму бы продало за дырку от бублика. Ребята из нашего оперативного отдела столько мне открыли способов языки развязывать!

 

А ведь из паркета и огня будет прекрасный костер! Вот оно! Вернее, она. Утонувшая в воде спасительная мысль.

 

Теперь надо продумать мелкие, но важные детали, как костер поможет моему освобождению. Паркет я углом наручников выковырну, не проблема. А вот до огня еще больше двух метров не хватает, как бы я не раскорячивался.

 

Круг замкнулся. Чтобы снять наручники - нужен огонь, а чтобы достать огонь, надо снять наручники.

 

Вот если бы у меня была удочка раздвижная… Если бы! Я злобно выворотил первую паркетину. Потом еще и еще. Сложил два десятка палочек пионерским костром. Потом колодцем. Нет, так можно играться до второго пришествия. Я смотрел на разбросанные длинные паркетины. Да, длинные. Сорок сантиметров каждая.

 

В голове снова мелькнула раздвижная удочка. Да вот же она, осталось только связать концы внахлест. Если вычесть по десять сантиметров, то мне нужно всего десять паркетин.

 

Я элегантным движением руки превратил брюки в шорты и стал готовить веревочки. Для страховки от проворачивания связывал в двух местах. Удочка получилась на славу.

 

Привязанные на конце этой паркетной удочки остатки штанины я теперь мог поджечь от лампады в любой момент.

 

План дальнейших действий сложился мгновенно. Наполеоновский! Как верно он сказал – главное ввязаться в драку, а там попрет.

 

Что в этом доме самое ценное? Икона. Что будут спасать в первую очередь при пожаре? Ее родимую!

 

Это и была основа, надеюсь, гениального плана.

 

Теперь распишем детали.

 

Против меня в коридоре один человек. Дверь открывается наружу. Для меня это плюс. Первым делом надо освободиться от оков. В крайнем случае – от цепи.

 

Как будет открывать дверь убийца? Ключом. А если заклинить замок? Вот тогда перед ним возникнет вопрос посложнее. Справа четыре толстенных стальных стержня, слева – две петли.

 

Ковыряться с замком убийца не станет, когда горит негасимым пламенем дорогущая икона. Он будет резать петли. Так поступит любой мужчина. Обычная пила по металлу тут не поможет. Нужна болгарка.

 

Закавыка! Есть ли в этом доме болгарка? Надеюсь, есть. Это переломный момент моего плана.

Без болгарки все рушилось.

 

Дальше будет проще простого. Я вовремя подставлю цепь под пилу болгарки и решу свою главную проблему. Остальное – дело техники, моего веса и кулаков.

 

Я еще раз все просчитал по времени и поднес удочку с запалом к трепетному огоньку лампадки. Черт, не потушить бы!

 

Глава 8. Беседа с зародышем мужского пола.

 

Подъезд дома, где обитал Скляр, встретил меня тогда ароматами свежесмытых унитазов прямо в подвал и сочными надписями на панелях. Полная информация о жильцах и их резвых детках.

 

Тринадцатая квартира, естественно, была на втором этаже слева от зловонной мусорки прямо на площадке. Я толкнул дверь, зная, что Димка ждет меня. В комнате, сочетавшей в себе одновременно все достижения в области советской архитектуры, главным был огромный дубовый стол с двумя медицинскими светильниками над ним.

 

Это его главная операционная для работы над марками. Только настоящие любители знают цену хорошего освещения для препарирования марки. Одна только правильная идентификация может занять несколько часов. Это для нас, простых смертных, марка – клочок цветной бумаги. Для филателиста – это произведение искусства со своими особенностями и тонкими деталями.

 

Димка лежал поперек стола с воткнутым в покрасневший глаз увеличительным стеклом.

 

Прямо ярчайшая модель маньяка и жестокого убийцы! Мне даже стало стыдно за подготовленные дорогой провокационные вопросы.

 

- А, Олежка. Женька сейчас звонил. Сказал, что ты Нинусю уже допросил, ко мне идешь, - друг сдвинул на лоб лупу и уселся, свесив короткие ножки.

- Дим, брось эти свои прокурорские приколы, я к вам приехал помочь, а не засадить в тюрьму.

- Одно другому не мешает, Олег. Это я – бухгалтер от закона, а ты – «важняк», небось столица от одного твоего имени трепещет?

- Издеваешься? Я же обычный ревизор, но с юридическим образованием, как у тебя. Мухи никогда в жизни не обидел.

- И тем не менее дорос до советника при генеральном.

- Это все фортуна. Ты лучше говори, зачем просил так срочно приехать?

 

Димка как-то боязливо оглянулся и уныло сложил руки на коленях.

 

- Боюсь я. Вот чувствую, что и меня скоро убьют. Всей шкурой чувствую! – Скляр неожиданно затрясся и приложил руки к глазам.

 

Я вышел в его четырехметровую кухоньку, чтобы не смотреть и дать ему возможность успокоиться. Увидел пачку фруктового чая и поставил чайник. С двумя бокалами заваренного кипятка вернулся в зал.

 

- Я не убивал, веришь мне, Олег, клянусь, веришь? - чай в его руке плескался во все стороны.

- Верю. А за что тебя-то убивать?

- Знаю я много лишнего, Олежка. Так много, что, веришь, ночами не сплю. Нет, по взгляду вижу, что и ты первым меня в убийцы записал. Все молчат, а в глазах вопрос – за что шефа убил, за что четверых маток с детками осиротил? А я вот сразу же, как узнал, сразу заявление написал. Не приняли. Сказали, прокурором не поставим, а замом ты еще поработаешь. Вроде, как наказание мне душевное.

 

Проболтали мы с ним еще с час. Успел я задать и все свои хитрые вопросики, и чайком немецким фруктовым насладиться. Давненько такой вкуснятины не пробовал. Лучшим для меня был только чай из свежей черной смородины с листьями. Но это удовольствие всего один месяц в году. Чай с вареньем – уже не то. Душистость пропадает.

 

- Дим, чуть не забыл. А откуда у Нинки еще два брата? Когда в школе учились – не было их.

- А, это не родные. Мать лет пять назад второй раз замуж вышла и усыновила пареньков. А мужик больной оказался и через год помер. Не выгонять же пацанов? Один даун, а второй – ничего, умный, только работать не хочет.

- Специальности нет?

- Наоборот, слишком много. Три вуза закончил сразу, вот и считает себя вундеркиндом. Уже пятую диссертацию пишет, а защититься не может.

- А в какой области?

- В экономике и финансах. Это же он Нинке подсказал, как с Севера денежки доить можно. А сейчас брокерством ее подучает заняться. Сам-то он большой спец на компьютерах.

- А она мне говорила – Женька ее обучал в Интернете работать.

- Кто, Женька? Да он и был у них в доме раза два, не больше. А потом – как кошка между ними пробежала. Никогда больше не видел их вместе.

 

Димку после разговора я решительно вычеркнул из списка подозреваемых. Ну, ни мотива, ни возможности малейшей у него не было. Да и силы, ни мужицкой, ни просто человеческой, - тоже. Одно слово – зародыш.

 

Я думал, что это меня обрадует перед встречей с Женькой, программистом нашим ненаглядным, но оказалось – наоборот. И Попов, и Нинель нравились мне значительно больше тщедушного и безобидного Скляра. Вызвал Димка меня скорее для защиты от намеков коллег и друзей.

 

А вот таинственный брат моей одноклассницы меня насторожил. А ведь она не сказала, что оба брата ей не родные. А это – сразу поднимает кучу вопросов. И первый – кто же отец ребенка, если с Женькой было всего две встречи? Программисту придется ответить на очень неприятные вопросы. Да и к Нинель у меня появились новые.

 

- Олег, дружище, найди ты этих зверюг, сними с меня проклятие. Наши следаки только воду замутили, запятых пораскидали столько, что точку поставить негде. Разберись, а я помогу тебе упечь супостатов.

 

- Дим, почему – «они»?

- Эх, не могу я тебе всего сказать, тайну следственную раскрыть. Ты же здесь лицо неофициальное. Подписку с нас Генеральный из области взял о неразглашении. Все мундир запятнать боятся. Да на их мундирах столько уже грязи, что это новое пятно и не заметит никто.

- Ты о чем, Дим?

- Ладно, впрямую не скажу, а намекну, - Димка опять как-то боязливо оглядел стены и потолок. – Вот знаю, что нет микрофонов, сам сто раз проверил, а – боязно. В кишки нам, русским, страх перед царями заложили. И нет уже тех тиранов, а страх перед ними – остался.

- Да говори уже, не выдам.

- Короче, не на охоту они ехали. Охота, это отмазка была для наших местных начальников. Следили они за прокурором. Очень плотно следили.

- А почему?

- Тебе намекну. Не делился он с местными князьками, все себе греб. Стрелка у них была. Вот там все и случилось. Не в поле, - Димка задрожал и выхватил из развернутого альбома пачку листков. – Потом прочтешь. Иди, иди, заради бога, быстрее иди, выпить мне надо.

 

В этот вечер я решил к Женьке не идти. Очень меня заинтриговали отпечатанные на машинке листки.

 

Глава 9. В которой наступает перелом сначала в настроении, а потом и в мыслях.

 

По пути к дому, оставшемуся от родителей, мне несколько раз чудились сзади шаги. Заразил все-таки Димка меня своей боязливой подозрительностью. Светиться в городской гостинице я не захотел, нечего баламутить местное начальство. От предложений друзей тоже отказался. Просто нельзя их мучить предпочтением.

 

Надеялся растопить печурку, но не было тяги. Видимо, обвалилась труба. Угарного газа я боялся и поэтому отыскал в заваленной старьем кладовке старенький калорифер.

 

В комнатах с ободранными обоями стояла затхлая вонь. Включил настольную лампу и прямо в пальто присел к мерзлому столу. Ничего, одну ночь перекантуюсь. Больше я здесь задерживаться не планировал. Но беседа со Скляром все нарушила.

 

Как я понял, Димка передал мне копии двух вариантов отчета судмедэксперта. Первый вариант подписан, но не утвержден. На втором стояли все необходимые реквизиты. На остальных листках были неподписанные схемы осмотра места убийства.

 

Если абстрагироваться от специальных медицинских терминов и названий, то суть первого отчета поражала. Все четверо имели прижизненные смертельные ранения в затылок. Остальные десятки выстрелов были сделаны в замороженные трупы.

 

Во втором отчете просто перечислены все полученные ранения.

Но самое интригующее было в описаниях машины и мест происшествия. А их тоже оказалось два варианта.

 

Несколько листков были грубо перечеркнуты карандашом. Но разобрать можно было.

 

Вокруг найденной машины на полкилометра не было ни единого следа, кроме двух борозд от колес. Первая загадка - как она проехала такое расстояние без водителя за рулем, так как все четыре трупа были сложены на заднем сиденье? Кто-то разогнал вездеход и выпрыгнул на ходу?

Двигатель тут же заглохнет и тормознет машину через включенное сцепление. Чтобы машина двигалась по инерции, надо выжимать сцепление, а оно было отпущено.

 

Второе - подсос выключен, а педаль газа – ничем не придавлена. А в таком случае, это любой водитель скажет, машина остановится в глубоком снегу при любой скорости через пару десятков метров. Мотор без газа при таком сопротивлении сразу глохнет.

 

Если водитель все же сидел за рулем, его мог без следов унести только вертолет. Но в этой глуши вертолетов не водилось вообще.

 

Теперь понятно, почему эти подробности не попали в отчет. Не районного уровня эти загадки.

 

Еще загадочнее первичное описание предполагаемого места убийства возле полевой сторожки. Там нашли три десятка автоматных гильз и окровавленные ошметки кабаньей шкуры. Отпечатки шин там были, но не вездехода.

 

Человеческой крови не нашли. В утвержденном втором описании указывалась просто кровь и гильзы без уточнения принадлежности.

 

По итоговой версии выходило, что четверка на вездеходе по выстрелам обнаружила браконьера и решила его арестовать. Злодей автоматными очередями их расстрелял, сложил в вездеход и отвез в соседний район, бросив в поле. Газетчиков такая версия вполне устроила. Кое-как удалось свести концы с концами, отбросив явные несуразности.

 

Самый убийственный аргумент находился на последнем листке, где был проложен весь маршрут вездехода. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что вездеход никак не мог быстро попасть к сторожке, так как она находилась за насыпью железной дороги и двумя сплошными лесополосами. Единственный мост находился в сорока километрах от сторожки. Сделать такой крюк, чтобы задержать браконьера? Бред! Он за это время успел бы скрыться. Пешком перейти через насыпь? Но от вездехода до сторожки даже по прямой было больше пяти километров. Это тоже час ходьбы, не меньше. Браконьер их ждал, приплясывая от холода, возле заваленного кабанчика? Еще больший бред! Но местные следаки ловко обошли все ловушки простым умолчанием фактов.

 

А вот начало маршрута вездехода вообще не попало ни в один отчет. Проходил же он первые десять километров вдоль железной дороги до самой границы с соседней областью. Потом возле хутора Веселого сворачивал в поле.

 

Насколько я помнил, хуторок этот обезлюдел лет двадцать назад, когда проводилась грандиозная компания на выживаемость малых деревень. В них первым делом ликвидировали школы, фельдшерские пункты и магазины. Потом отрезали электрические и телефонные провода, увозя их вместе со столбами.

 

Очень интересно было властям сверху наблюдать, сколько же месяцев выживут жители после такой санобработки? И селяне, как тараканы, расползались от родимых, проклятых высокими благодетелями, мест. В других странах это назвали бы геноцидом собственного народа, но в России это была просто очередная компания по укрупнению сел. Естественно, с целью улучшения и повышения какого-то уровня. Уровня чиновников? Так они и так уже лет сто при коммунизме живут, несмотря на разгул демократии. Или разгон? Нет – беспредел демократии. При разгуле еще живут по законам, пусть и хилым. А вот при беспределе – только по понятиям.

 

То есть, каждому гражданину дают по понятиям. Нет, не по потребностям. Потребности – у олигархов. У граждан понятия находятся в районе морды, вот туда и дают.

 

Что-то мне подсказывало, что разгадка всей этой истории связана с этим умершим хутором.

 

Глава 10. Которая живописует последний окоп гражданской войны государства с народом

 

Нанять частника возле вокзала утром – не проблема. Единственный поезд из четырех вагонов, в наказание жителей, проходит глубокой ночью.

 

- Командир, что так легко согласился? – я имел большой опыт общения с бомбилами.

- Так до самого Веселого прекрасный асфальт, грузовиками не битый, нечего им там делать. А ты что, ихний родственник?

- Чей?

- Ну, этих – сектантов.

- Там сектанты живут?

- Ага, значит, не родственник. Тогда – очередной проверяющий.

- Давай так – журналист, пойдет?

- Да мне хоть налоговый инспектор, те чаще всех туда ездят.

- И кто там живет?

- Я же сказал – староверы. Вроде, называют себя пятидесятниками. Муж с женой. Без прописки.

Пять лет с ними администрация воюет. Выселить хотят. Налог с них брать не за что, а это главу сильно нервирует.

- А чем живут?

- В смысле пропитания? Так огородик у них, лес за рекой, грибы, ягоды. Не помрут.

- А деньги? На одежду, муку, соль, сахар?

- Картоху продают на базаре. А еще рыбой торгуют. У них минитрактор с прицепом, а до поселка – рукой подать. Так и живут. Да сам посмотришь, еще позавидуешь им.

- А асфальт откуда? Неужели власти положили?

- Какое там! Новые русские, когда забогатели, решили себе на Веселом элитную дачную зону сделать. Домища трехэтажные отгрохали, свет, дорогу, все за свой счет провели. Но сделали маленькую ошибочку.

- Какую?

- Не приняли в долю тогдашнего главу администрации. Построенное-то надо оформить документально, прально? Так глава выставил им условие – чтоб и ему дачу там поставили.

- Согласились?

- Не сошлись в долях, кто сколько на главу пожертвует. Два года спорили, а их строения бесхозные тем временем народ потихоньку разбирал на свои хознужды.

- А охрана?

- А они – не люди? Охрана не только тащила, а еще и продавала. Да сам сейчас увидишь. Хотя там смотреть уже не на что.

 

Хуторок открылся неожиданно, скрытый за лесополосой из высоченных пирамидальных тополей. Как фото городской улицы после бомбежки из военного далека. Восемь трехэтажных коттеджей, разной архитектуры, но одинаково разбитых.

 

- Все, дальше не поеду. Собака у них злая. Тут подожду, - шофер бросил кожанку на заднее сиденье.

 

Собака? Интересно. Я не спеша двинулся по тропинке вдоль реки к среднему дому. Только у него на окнах первого этажа были белые занавески. Ни заборов, ни калитки. Дверь закрыта.

 

Перед высоким крыльцом на свежевыпавшем снегу лежал новенький пухлый бумажник. Я непроизвольно оглянулся и сглотнул слюну. Загребущая рука непроизвольно потянулась к желто-кожаному лопатнику.

 

Только многолетняя привычка все сначала анализировать остановила заложенный в каждом русском с детства халявный инстинкт. Вкладывали его в детские головки с виду безобидные сказочки про Ивана-дурака, золотую рыбку и скатерть-самобранку.

 

Медленно опустился на колени, чтобы получше разглядеть источник будущего счастья. И тут же заметил спрятавшийся под снежком стальной тросик, змейкой убегающий к крыльцу.

 

А хозяева здесь не такие уж и простаки!

 

Когда поднял голову и уткнулся взглядом в широченную мохнатую грудь, понял, что и собачка у них непростая. Ниже могутной груди телеграфными столбами располагались две лапы.

 

Приплыли, называется. Из серой пасти изящно свисал набок красный вибрирующий язык. Так, понятно. Чистопородная московская сторожевая, раскормленная на вольных хлебах.

 

Пес с интересом наблюдал за моей реакцией. Я знал, что его больше всего интересует интонация голоса потенциальной жертвы.

 

Большие собаки, как и большие люди, редко бывают злыми, справедливо ощущая собственное превосходство.

 

- Где хозяева? – как можно добродушнее спросил я у пса.

- Здесь, - раздался женский смешок у меня за спиной.

 

Молодушка лет тридцати, повязанная белой хустынкой, держала в руках два ведра с молоком, косясь озорным взглядом на мужика, кланяющегося то ли кошельку, то ли собаке.

 

Мда, нехорошо! Вскочив, я лихорадочно перебирал варианты достойного выхода из сложившейся ситуации. Женщина мыслила быстрее меня.

 

- Ну, что же вы стоите? Пришли, так помогите донести. Шура, - женщина поставила ведра и протянула узкую ладошку.

- Олег. Это, как его, – Олегович, если надо.

- Не надо, Олег. Несите в дом, - она открыла дверь.

 

На скрип двери я боковым зрением уловил движение в окнах второго этажа. Какие-то серые тени мелькнули и пропали.

- Муж дома? – на всякий случай спросил я.

- Нет, это крысы. Я их квартирантами зову. Никакая отрава не берет, - женщина заметила направление моего взгляда. – А муж силки в лесу ставит. Сейчас придет.

 

Я смотрел, как она сцедила через марлю ведро молока в сепаратор.

 

- Крутите, пока я на ваши вопросы отвечать буду. Или вы из налоговой опять?

- Нет. Я инспектор-ревизор. Из столицы. Но не по вашу душу.

- Да я и не боюсь. Мы с Гришей кем только не пуганые.

- Знаю, поэтому и здесь.

- Что вы можете знать про нас? - женщина сердито сощурила красивые, светло-серые глаза.

 

И я решился блефовать.

 

- О том, что было здесь неделю назад.

 

Женщина опустила глаза.

 

- Давайте тогда мужа подождем. Это его, мужское, дело. Мне про такие дела не велено говорить.

 

Я молча минут двадцать сепарировал молоко. С непривычки заныло запястье. Вот они – деревенские радости. Сладкие только на халяву. Расспросил о хозяйстве.

 

Оказалось, что никакие они не сектанты, а обычные беженцы с Украины. Дети там остались, а они вот надеялись на домик родителей, да не повезло. Домик успели сжечь дотла. Строительство нового им не потянуть, вот и пристроились на развалинах. Хозяева молчат, а власти гонят. Вся надежда – собрать деньжат на домишко в райцентре. Но цены растут намного быстрее. Сейчас уже ни о чем не мечтают.

 

Муж на вид оказался намного моложе женщины.

 

- Григорий, - закинул я удочку после знакомства. – Я приехал в этот город, чтобы защитить своих друзей. Их пытаются обвинить в причастности к убийству, которое недавно здесь произошло. И не отступлюсь, пока не докажу обратное. Четверо убитых были здесь, на хуторе. Мне нужны подробности. Будешь молчать, я приведу сюда полсотни следаков, а они тут все перероют.

 

После пяти минут гнетущего молчания показал свое удостоверение. Золотые буквы на красном фоне подействовали.

 

- Шуранька, пойди подои коров, - Григорий упер взгляд в полное ведро молока.

- Да я уже… хорошо.

 

- Говори, Гриша, не бойся, все останется между нами, - я убрал документ.

- Это тебе, Олег, теперь надо бояться. Конечно, если Седой узнает, что ты здесь был.

- Надеюсь, разговор останется между нами. А Седой у нас кто? Так что здесь было?

- Хорошо, вижу, что ты серьезный человек, не шестерка. Стрелка была здесь. Как всегда. Ладно, пойдем, покажу, все равно уже.

 

Это строение из бетонных кубов выглядело самым разгромленным. Мы с трудом протиснулись по забитому обломками коридору к подвальной двери. Григорий вынул боковой кирпич и начал щелкать кнопками кодового замка. Я услышал внизу гул и пол под ногами слегка завибрировал.

 

- Это я генератор включил. Без него дверь не открыть, - парень снова защелкал кнопками.

 

Дверь уползла влево. Толщиной в метр. А снаружи выглядела довольно хлипкой. И замочек на ней висел хиленький. А оно вон как оказалось. Килограмма взрывчатки мало будет, чтобы этот бункер вскрыть.

 

- Проходи. Здесь Седой забивает стрелки с местными паханами.

- Так их много, паханов?

- Было два. Остался тот, кто рынки держит.

- А убили кого?

- Кто аптеки держал.

- Не договорились?

- Значит, не договорились. Прокурор у местных начал аптеки скупать без разрешения Седого. Вот тот и забил стрелку. Здесь они сидели, - Григорий показал на длинный стол с красной бархатной скатертью. С четырьмя коричневыми пятнами.

 

- А Седой?

- Он на такие провальные стрелки не ездит. Его шестерки отвезли тела в поле. Руководил ими шустрый спортсмен в темных очках. Шестерки его Джебом звали.

 

- Джеком?

- Нет, Джебом. Знаешь, это такой самый быстрый удар в боксе. От него практически нет защиты.

- Джеб, говоришь, ну, ну. Это человек Седого?

- Нет, местный. Но работал и на Седого.

 

И вот тут у меня в голове начала складываться интересная картинка. Знаю я человечка, работающего в аптечном бизнесе. И вовсе не на Седого он работал, а на себя. Седой во всей этой истории вообще не при делах. А вернее, даже и не знал о стрелке.

 

Современное оборудование бандитской малины меня поразило. Ленька Пантелеев о таком даже не мечтал. Я долго клялся сторожу при тайном подвале, что никогда и никому не проболтаюсь. Да и не моих это интересах – вешать себе на хвост бандитскую свору. Сторож мне поверил и отпустил с миром. Наши с ним интересы сошлись.

 

Глава 11. Ты виноват уж тем…

 

Я ехал в поселок из хутора, обсасывая со всех сторон один оставшийся неясным вопрос – кто из автомата стрелял в кабана и зачем?

 

- Стой! - я дернулся, ткнувшись лбом в панель бардачка от резкого торможения.

- Что случилось? Разве можно так орать? – бомбила вылупил на меня испуганные глаза.

- Едем в Березовку, командир.

- Так это ж другая область.

- Ну и что?

- Тариф другой, менты не кормленные, - шофер косился на мой карман с кошельком.

- Ничего, я выдержу. Поехали. Знакомые в Березовке есть?

- Кума у меня там.

- Вот к ней и рули.

 

К счастью, ядреная кумушка была дома. Она мигом спроворила стол с закусками, а кум за мои деньги припер две потные с мороза бутылки водочки.

 

Под первую кум выдал мне полный список местных охотников.

 

- А Джеб с кем охотится?

- Аптекарь, что ли?

- Нет, спортсмен. В темных очках.

- Ну, это он у вас спортсмен, а у нас – Аптекарь. Этот змееныш только с Анашой на кабана ездит. Вот неделю назад он ему дрыкалку новую придарил.

- Что?

- Ну, автомат, по-вашему, городскому. Петро, брательник мой, возил пахана на пристрелку новой дрыкалки. У него стволов уже на роту припасено и все собирает, собирает.

 

Нет, как все-таки хорошо, что в России сохранились такие маленькие поселки, где все всё про всех знают.

 

Пока мужики уговаривали под буженину вторую бутылку, я под локоток увел кумушку осмотреть хозяйство. Довел ее только до кухни с чаем, где и завел соблазнительные разговоры.

 

- Извините, Маруся, но я человек простой, хотя и сильно интересуюсь женским полом.

- В каком смысле? – одна рука кумушки указующе потянулась к пышной груди, а вторая опустилась на колени.

- В смысле – нет ли для меня подходящей невесты в вашем чудном поселке?

- Так вы холостой? – ахнула Маруся. - Какой, звиняюсь, у вас заработок?

 

Услышав сумму, она вскочила и оценивающе уставилась на мои безукоризненно отглаженные брюки. Взгляд был настолько пронизывающий, что я засомневался в прочности пластиковой молнии. Я понял, что кумушка примеряет меня на себя.

 

- Понимаете, под такой заработок невест полно, а вот под образование вам трудно подобрать. Больно мудрено вы выражаетесь. Хотя, дайте подумать. Учителка, вдова бывшего начальника райотдела, подойдет? Вдова прокурора, конечно, пограмотней, но – занята, - кумушка с сожалением причмокнула губами.

- Кем занята?

 

Маруся так рванулась губами к моему уху, что я не сразу понял ее истинные намерения.

 

- Так им и занята, Анашой.

- Кто это?

- Пахан наш местный, который тут уже многих овдовил, только я тебе ничего не говорила.

- Так он же в бегах?

- Ну, официально – да. А так – пока у прокурорши обретается. Кто ж решится у нее искать? И вообче, чего это мужики пьют, а мы тут сохнем?

 

Так Маруся своими пухлыми губками вбила последний камень в построенный мною фундамент убийства.

 

Глава 12. В которой перелом в мыслях доходит, наконец, до головы.

 

Домой машину вел я под львиный храп шофера на заднем сиденье. Разбудил его возле вокзала. Зачем обижать хорошего человека? Где взял, там и положи.

 

Дома долго размышлял, как на калорифере вскипятить чай? Потом вспомнил про утюг в кладовке. Слава богу, он был электрический. Вода в кружке закипела почти мгновенно. Вместо чая засыпал в кружку пересушенные метелки ромашки и мяты из кладовки.

 

Немного разогрел душистым кипятком примороженные мысли.

 

Фундамент убийства мне понравился, и я начал мысленно возводить над ним дом. Материала для постройки у меня было с лихвой. Конечно, надо бы поговорить еще с Женькой Поповым, но не для того, чтобы услышать что-то новенькое, а больше с целью открыть ему глаза на старенькое. Но это я решил отложить на завтра.

 

Собирать их всех вместе теперь я бы не рискнул. Попрощаюсь с каждым в отдельности. Выбор убийцы из трех подозреваемых так и не состоялся. Не было Постановщика среди моих друзей. Хоть это радовало.

 

Но и я хорош. Додуматься до обвинения в убийстве? Кого? Лучших друзей!

 

А все равно режиссура Постановщика вызывала невольное восхищение и уважение. Так тонко соединить выступающие углы!

 

А ведь он не только руководил ходом спектакля, но еще в нужных, самых трудных местах, играл разные роли. Ну и Геныч, ну и молодец! В смысле – стервец паскудный, падаль отмороженная.

 

Так подставить сразу трех человек! И все из-за сероглазой малышки Марго. Но какова стерва эта Нинель, а? Нет, с ней я даже прощаться не буду. Жить с мужем, родить ребенка от названного брата и свалить отцовство на ничего не ведающего Женьку.

 

Может и ему не надо ничего говорить? Он во всей этой истории - тень отца Гамлета. Даже тень тени, если такое возможно. Ладно, не буду обострять и так натянутые его отношения с Гуднини. Зачем вот она придумала предложения о женитьбе? А может это по плану Геныча? Свернуть мои мозги в сторону? Так не получилось!

 

Нет у Нинки никакого коммерческого таланта. Геныч сам строил финансовые аферы и умело дергал за ниточки. Я не удивлюсь, если на счетах Гуднини нет ни копейки. Этот аферист умел контролировать деньги. И явно вкладывал их не только в аптечный бизнес.

 

Как только в него попытался влезть прокурор и стал скупать аптеки в соседнем районе, эта финансовая акула от имени Седого делает соблазнительное предложение и назначает переговоры на привычном месте – в хуторе Веселом. Пока шестерки Геныча убивают всю компанию прокурора, тот везет в подарок беглому пахану из соседнего района новенькую игрушку, зная, что тот немедленно захочет в нее поиграться.

 

Вот откуда окровавленные клочья кожи и куча стреляных гильз. Геныч понимал, что после такого убийства сеть поиска будет очень широкая и стрельба возле сторожки обязательно проявится. Так кабанчик был принесен в жертву дьявольскому плану. На беглого пахана повесили еще четыре трупа.

 

По дороге в поселок я спросил у водителя, как можно заставить зимой проехать машину без водителя не подпирая ничем педаль газа? Опытный бомбила выдал сразу несколько вариантов, из которых мне особенно понравился последний, не оставляющий никаких следов. Водитель рассказал, что часто зимой приходится подстраивать карбюратор. Но для этого надо постоянно поддерживать повышенные обороты. Чтобы двигатель не заглох, нужна третья рука. Так вот он подкладывал ледышку под рычаг газа на карбюраторе. Она медленно таяла от нагрева и некоторое время держала повышенные обороты. Да, так машина без водителя могла проехать и больше, чем полкилометра.

 

Вот почему возле машины не было ни одного следа. Убийство четверки просто вынуждены были повесить на первого ближайшего к месту происшествия подозреваемого. А вернее, на подставленного ленивым следакам пахана.

 

Я еще раз разжевал эту фразу. А ведь это дырочка в постановке! Главарь пока не понимает, как он попал в этот переплет. И Геныч пока для него только благодетель. А если пахану раскрыть глаза?

 

Тогда всем сестрам будет по серьгам. И в бега придется удариться Постановщику спектакля.

 

С этой благостной мыслью я тогда и уснул. Проснулся с головной болью и в наручниках.

Недооценил я Постановщика, ох недооценил.

 

Глава 13. Театр одного актера на чужой сцене.

 

Итак, все готово для освобождения. Заклинил механизм замка, насовав туда щепочек от паркета.

Я уже заметил, что тихие шаги в коридоре повторяются примерно раз в два часа. Начал про себя отсчет.

 

Есть! Шаги и невнятное бормотанье. Поднял свою паркетную удочку и осторожно поднес к огоньку лампады. Материал вспыхнул мгновенно. Проклятая химия! Вот так кто-нибудь на улице бросит в тебя спичку, и сгоришь, как кучка пороха.

 

Но и вонь от химии препротивная. Я положил смердящий пучок под дверь. Представляю, с каким ужасом Геныч сейчас смотрит на полосу дыма. А может это не Постановщик, а его шестерка? Что за иностранное бормотанье? Или это опять попытка сбить меня с толку?

 

Так, план заработал. Ставлю птицу. В замке со скрежетом вращался ключ. Сейчас он поймет, что замок сломан.

 

Только бы в этом проклятом доме нашлась хоть одна завалящая болгарка. И розетка в коридоре, конечно.

 

Так, удаляющийся топот. Ставим вторую птицу.

 

А вот и изумительный, услаждающий слух, скрежет болгарки. Так, третья птица.

 

Но что это? Я поднес цепь к петлям, а этот идиот пилит стержни. Визг пилы прервался коротким треском.

 

Черт, черт, черт! Разлетелся от перегрузки диск болгарки. Снова удаляющийся топот.

 

Фу-у! Слава богу! У этого идиота есть запасной диск. Я вытер пот со лба. И удивился. Откуда пот на четвертый день постного сухостоя?

 

Снова тонко запела болгарка. Справа. Есть четвертая птица!

 

Я приготовил цепь. Как только диск сверху пропилил петлю насквозь, подставил под пилу крайнее звено цепи.

 

Вот бы Геныч удивился, если бы знал, что только что сам освободил пленника.

Собственными руками.

 

Ставлю пятую птицу и жду, когда диск перепилит нижнюю петлю. Главное теперь - не потерять сознание и правильно рассчитать остаток сил.

 

Есть! Визг пилы прекратился. Я всеми своими килограммами налег на дверь. Она сначала провернулась, а потом, когда штыри вышли из зацепления, упала вдоль коридора.

 

Все же от удара я на секунду потерял сознание. Когда открыл глаза, то понял, что мой нос мусолят чьи-то губы и скользкий горячий язык пытается его вытолкнуть изо рта.

 

Я приподнял голову. Передо мной наливалась синевой раскосая азиатская морда.

 

- Ты кто? - и только тут понял, что ответа не дождусь, так как буквально размазал по паркету дверью и своим весом тщедушное тельце с выпученными, как у рыбки телескопа, глазами.

 

Быстро встал и сдвинул дверь к стене. На большее у меня просто не осталось ни сил, ни желания.

 

Первым делом я отыскал в этом доме ванную и захлебываясь, высосал из крана несколько глотков воды. Буквально силой оторвал себя от хрустального потока живительной влаги. После такой засухи нельзя много пить. Лег в ванную и открыл душ.

 

Продрогший и трясущийся от счастья упал в зале на диван и долго любовался летающими писюкатыми ангелочками на расписном потолке. Нет, я не чувствовал себя, как в раю – я уже в нем жил. Так, наверное, чувствует себя огурец в дождь после длительной засухи.

 

Глава 14. Которая повествует о многозначности слова «бумаска» и напоминает о театральности

жизни.

 

Через час вспомнил о расплющенном желтопузике. Тот уже соскреб себя с паркета в бесформенную кучку и пытался ползти к двери.

 

За ногу дотащил и бросил его в ванную. Полил водой из душа.

 

Синева медленно сошла с раскосого лица. Еще через час он смог говорить.

 

- Ты кто? – повторил я свой вопрос.

- Ченг Цзи. Моя хань, китаиц.

- Я вижу, что не английский лорд, морда косоглазая. Мне плевать на твою родословную в куче с генеалогией. Кем ты служишь здесь? Где хозяин?

 

- Моя секьюрити.

 

Ну вот, хоть одно слово выговорил правильно. Сторож, значит, при Геныче.

 

- Хозяин где?

- Улетал уса. Сабрал мама, систра с доська и улетал.

- Куда, куда улетел?

- Уса.

 

Мозги, смоченные влагой, расправили извилины и подсказали сморщенному в гармошку лбу ответ – в Америку, стервец, смотался.

 

Радостная мысль взметнула брови к затылку – икона! Значит, теперь она моя?

 

- А что ж твой хозяин икону не забрал?

- Ипона? Нет ипона.

- Не ври. Сам видел. В углу, под лампадой висит.

- Нет ипона. Бумаска. Ипона хасяина давно продавала.

- Ты что мелешь, желтяк недодавленный?

 

Я кинулся к своей камере. Слева от снятой двери увидел выключатель. В узком длинном канале вспыхнули яркие потолочные светильники.

 

Боже, как я жил четверо суток в этой вонище? Врут, когда говорят, что свое не пахнет! Зажав нос, я кинулся к иконе, надеясь ощутить пальцами выпуклую мозаику. Нет. Ровная бумага.

 

- Бумаска.

- Не издевайся, китаеза, а лучше скажи, зачем яд в бокалы положил? Отравить меня хотел? – я протянул к его индюшачьему морщинистому горлу руку.

- Моя давала вода и сакалада. Яда не давала. Хасяина так велел. Касдый ночь два вода и два сакалада. Твоя не хотела кусать.

 

- Я не хотел? Да я тебя удавлю за такие слова! Какой шоколад? – я огляделся. Точно, в самом углу у двери лежали две толстые плитки рядом с двумя, такого же цвета, кучками. Просто не видел их раньше при тусклом свете лампады. Или, вернее, не тем на них смотрел.

 

Это сюрприз. Так он не хотел меня отравить? Почему?

 

Нда, просто изолировал на время, чтобы спокойно перевести деньги и улететь со всем семейством за границу. Явно не в Америку. Как его теперь искать, если я его ни разу не видел, а остальные помнят только огромные черные очки? Уж о своих фото он явно позаботился.

 

Видели его без очков только Гуднини и мать. Но они теперь далеко.

А я что могу ему теперь предъявить? Малюсенькую дырочку в его спектакле? Так он и о ней догадался, вырубив меня и засадив в камеру на время заметания следов.

 

Я сидел в зале, уныло пережевывая безрадостные мысли.

 

- Хосяина, твоя бумаска.

 

Опять «бумаска», какая еще «бумаска»? Китаец держал мой пиджак, а второй рукой двигал по столу паспорт с вложенными листами.

 

Точно, как же я забыл о документах? Текст на листах со множеством печатей меня поразил.

 

Это были оформленные дарственные на мое имя на особняк, дачный участок и две машины.

Дарителем записан китаец. На обороте последнего листа стояла размашистая надпись карандашом: «Я первый, кто дарит театр гениальному зрителю, а тюрьму – гениальному заключенному!». Ниже причудливая подпись.

 

Какая извращенная самовлюбленнось, эгоцентризм и наглая самоуверенность! Не поверю, что он мог предвидеть ТАКОЕ мое освобождение. А там, кто их знает – этих гениев преступного мира?

 

Нет, спасибо, конечно, за оценку проделанной мной работы. Документики я сохраню. Не в меркантильности дело. Вдруг почерк пригодится? Или подпись?

 

Жизнь, ведь, по сути, тоже театр. И пьесы меняются. И режиссеры.