ВЕТЕРАН

 

 

Олег нажал кнопку звонка, прислушался. Звонка не было слышно. Он осторожно постучал по ручке двери. Дверь была обита старым чёрным дерматином с потускневшими шляпками – грибками.

Послышался звук открываемого замка, на пороге стоял Валентин Сергеевич.

– Валентин Сергеевич, я к Вам на минутку, приглашение принёс. А Вы, почему не спрашиваете, кто пришёл, так и на воров нарваться можно.

– Да, проходи, проходи.… А если кто задумает квартиру обчистить, так его ни «Кто там?», и никакие запоры не задержат. В комнату проходи, я тебе что-то покажу.

Квартира была обычная двухкомнатная «хрущёвка», Олегу она всегда казалась маленькой и такой… «советской», что ли. Типовой набор мебели, во главе со «стенкой», отделанной пластмассовыми завитушками, диван - книжка, квадратный стол у окна. О новом времени говорил только большой монитор компьютера в спальне и около него на подоконнике хороший принтер.

У Олега была точно такая же квартира, в этом же подъезде только на втором этаже. Но он эту долгожданную квартиру, купленную на авторские гонорары, перестроил и отделал так, что любо-дорого посмотреть и друзей – художников не стыдно пригласить.

– Ну, так чего ты мне на этот раз принёс, куда зовёшь? – Валентин Сергеевич вынес из спальни прикрытую холщёвой скатёркой картину, поставил на стул. – Ладно, потом расскажешь. Сначала сюда посмотри, – осторожно снял накинутую тряпочку.

Свет из окна не попадал на холст, и весь фон картины был тёмным, но она светилась! Вернее светились два пятна: лицо и небольшое светлое пятно на левой стороне пиджака. «Наверное, орден или медаль» - подумал Олег, не особо присматриваясь к этому пятну. Он присел на краешек дивана и продолжал рассматривать полотно.

На картине была изображена старуха, нет, не старушка, не бабушка, а именно старуха. Суровый, колючий взгляд, глубокие морщины, крючковатый нос, плотно сжатые «в ниточку» губы, низко надвинутый, завязанный сзади тёмный шерстяной платок, с едва заметными светлыми полосками по краям. Надет на ней был пиджак – то ли женским, то ли мужским этот пиджак был, но тоже старый, «довоенного» кроя. Старуха сидела, опираясь на палку, как на костыль. Несмотря на поношенную одежду, несмотря на измождённое лицо, на измученно–суровый взгляд, эта женщина не вызывала жалости.

Олег не мог отвести глаза: «Она же старая, некрасивая, одежда заношенная, и смотрит, смотрит так… испытующе и приковывает к себе, притягивает. Кто она?»

Олег подошёл к картине. В правом углу приклеена бумажка: « Козырев В. С. «Ветеран» 1982 год»

– Валентин Сергеевич, кто она?

– Так, старушка одна и, точно не помню, может быть, даже и не ветеран. Знаешь, мне в те годы, это как раз перед смертью Брежнева было, один ветеран войны вот что сказал: «Мне стыдно заходить в магазины, в отделы с надписью «Для ветеранов». Там стоят какие-то немыслимые женские сапоги, которые только моя внучка и может натянуть, или швейные машинки по талонам, а зачем она моей полуслепой старухе, да и вообще, лично мне все эти льготы унизительны, не за это мы воевали или у станка всю жизнь простояли, не за это». И потом ещё несколько интересных встреч было, так и нарисовался у меня образ ветерана. Я к матери в Барабинск ездил, там как увидел эту старушку, так она и запала мне в душу. Потом приехал специально рисовать, думал, придётся её уговаривать позировать мне, а она сразу и согласилась.

–А где Ваш «Ветеран» выставлялся?

– Нигде. Я приносил и эту картину, и другие. Ты же знаешь, у меня их немного, некогда было писать, надо было семью кормить, а как жены не стало, троих одному поднимать, не до живописи. Так вот, приносить - то приносил, только их не выставляли. Возьмут, а потом причину найдут не выставлять, то места не хватило, то комиссия не успела посмотреть. До сих пор в запасниках нашего Художественного музея хранятся четыре картины. Я считаю их лучшими из всего, что я успел написать.

– Ну, Валентин Сергеевич, почему «успел», всё ещё впереди, цензуры нет, свобода творчества, пишите что хотите, – в тоне Олега проскользнули покровительственно - менторские интонации.

– Это вы, молодые, можете писать по заказу, нос по ветру вы держать умеете, быстро в модные течения попадаете, а мы так не можем. Нам кураж нужен, полёт – вдохнул и, не выдыхая, написал! Вдохновением это называется. А куража у меня как раз и нет, кончился ещё тогда, когда по рукам били. Учу я своих студентов, что знаю, да потихоньку сам новые науки осваиваю, мне этого и хватит. Выставки, публичность, это не для меня. Сейчас уже не для меня.

– Давайте, я договорюсь, сделаем небольшую Вашу персональную выставку, залов много...

– Нет, Олег, не надо, поздно. Вот «Ветерана» завтра покажу, если на областную выставку возьмут, то пусть выставляют, если нет, то всё, точка. Заберу все картины, увезу к дочери, пусть у неё хранятся. У неё своя художественная школа, внучки в академии учатся, у них не пропадут.

 

Дня через три Олег забежал к Валентину Сергеевичу.

– Сергеич, мне классного фотографа дают, чтобы буклет к выставке подготовить. Давайте я и Ваши все картины сниму, пусть у Вас и фото, и в электронном виде копии будут. Вы мне только записочку напишите или в музей позвоните, в хранилище, что бы мне Ваши картины разрешили забрать. «Ветерана» взяли?

– Взяли, как всегда. Только предупредили, что мест на выставке мало и отбор очень строгий.

– Нет, это же безобразие, – возмутился Олег, – раньше, в доперестроечные времена, понятно, такого «Ветерана», конечно, не разрешили бы народу показывать, а сейчас-то что мешает?

– Видно, что-то мешает. Не типичный у меня ветеран.

«Ветерана» на областную выставку не взяли. Валентин Сергеевич договорился с зятем, чтобы тот приехал на машине и забрал все картины. Олег уговаривал прийти к нему на открытие выставки, но старый художник не хотел. Олегу он, конечно, этого не говорил, а про себя думал: «Олег, парень хороший, и художник из нег мог бы получиться, если бы отошёл он от их, как он называет «тусовки», уехал бы куда-нибудь в горы, на Алтай, побыл один, вот тогда бы его пейзажи, да натюрморты и ожили бы. Что я на его очередной выставке увижу? «Лубочные картинки» на оргалите? Жаль его. И не только его».

 

В день открытия выставки Олега, в квартиру старого художника позвонили. В дверях стояли два молодых человека. Валентин Сергеевич видел их несколько раз вместе с Олегом.

– Уважаемый Валентин Сергеевич, мы за Вами. Машина внизу. Олег сказал, что выставку без Вас открывать не будет.

– Вот настырный мальчишка, – улыбнулся «уважаемый», – ладно, поехали.

Выставка проходила в трёх залах Областной библиотеки. Залы были просторные, светлые, с высокими потолками. Большие окна закрыты матово-белыми тяжелыми задрапированными шторам. Все три зала шли анфиладой, друг за другом.

В первом зале висел плакат – автобиография Олега с его фото в центре. По стенам как по линеечке развешаны работы, в основном пейзажи и натюрморты. В зале никого не было, ни посетителей, ни приглашённых гостей, ни самого Олега. Валентин Сергеевич открыл высокую дверь во второй зал.

В этом зале окна были расположены по двум противоположным стенам, поэтому он казался особенно светлым и огромным. Валентин Сергеевич вошёл, дошёл до середины и остановился.

Прямо перед ним, на светло – палевой стене висел «Ветеран». Картина была одна на огромной стене, но не терялась в этом светлом пространстве, не выглядела тёмным пятном. Картина жила! Жила, заполняя собой всю белую плоскость, то выступая над ней, то уходя в глубину светящегося пространства.

Валентин Сергеевич услышал шёпот, голоса, оглянулся. Позади него, около дверей стояли люди, среди них был и Олег с друзьями. Около дверей висела небольшая табличка: «Персональная выставка художника Козырева Валентина Сергеевича». На противоположной «Ветерану» стене висели его четыре картины, которые уже много лет лежали в запасниках музея.

Подходил Олег, его друзья, знакомые и незнакомые люди, Валентин Сергеевич кивал головой, отвечал на рукопожатия, улыбался, что-то говорил, а сам смотрел, смотрел на свои четыре картины, как смотрят на когда-то без вести пропавших, но вернувшихся, дорогих тебе людей.

Старый художник любовался улыбкой и дерзким взглядом своей Анюты на пылающем всеми оттенками красного, на «Портрете молодой жены»; пересчитывал деревянные ступени, отливающие под солнечным лучом всеми цветами радуги в «Недостроенном доме»; недовольно щурил глаза, глядя на крыши предрассветного города в «Голубом городском утре»: «Надо было всё-таки, ещё попробовать, подождать, найти такой же рассвет, картина кажется незаконченной». У него невольно защемило сердце, когда его взгляд останавливался на «Берегу озера» с силуэтом его жены: «Последняя наша с Аней поездка».

– Простите меня, Валентин Сергеевич, что, не посоветовавшись с Вами, выставил картины. Это мы с зятем Вашим организовали.

– Ничего, Олег, правильно сделали. Может быть, это моя последняя выставка, пусть люди посмотрят.

Подошли друзья Олега, что-то говорили, поздравляли…

Но куда бы ни смотрел, Валентин Сергеевич, с кем бы ни говорил, взгляд его постоянно возвращался к «Ветерану»: « Что же такое в этом портрете? Почему он держит около себя? Голова чуть опущена, а сколько гордости… Старая поношенная одежда, а сколько достоинства… Гордость, достоинство, несгибаемость – и всё это не снаружи, а внутри, в душе. Русский характер!»

– Да, Валентин Сергеевич, я тоже насмотреться не могу, – сказал Олег, – а как светится медаль или орден, очень удачно выписан!

– Там нет медали, это просто отблеск света.