Накатила суть

 

I

 

В течение месяца до своего десятиминутного позора перед

аттестационной комиссией Лари убеждённо считал, что защита дипломного

проекта – дело о-го-го, какой важности для студента одного из

престижнейших технических ВУЗов страны. Темпы укрепления его

уверенности в нужде такой позиции достигли пиковой скорости, когда

кораблик подго-товки попал во внезапный шторм повсеместной

бюрократии, сопутствующей процессу допуска.

 

– Что ещё нужно?

– Рецензия, реферат… и этот… отзыв.

– Самому писать?

– Да, там шаблоны есть в папке, которую я вам отправил.

– И нужно собрать соответствующие подписи…

– Да, смотрите: отзыв, задание и программу у Леонида

Марковича, а рецензента я вам сегодня подыщу и коор-динаты отправлю по

электронной почте.

 

Безвозвратно спущенные дни волшебного июня. Переоцененные акты

ужения пользы в пустопорожних репликах молодого ассистента кафедры.

Бесконечные копировать, вставить, перевести…

Всё это не стоило тех десяти минут.

“Почему же опозорился я один?”

 

– Скажите, пожалуйста, почем светлое литровое. Я не вижу.

Одиннадцать?

Продавщица в голубом сарафане живенько метнулась к дальнему

холодильнику, согнулась насколько позволял больной позвоночник, и

крикнула в ответ:

– Одиннадцать пятьдесят.

Лари держал в руках расстегнутый кошелёк и пилил тоскливым

взглядом скучающий в банкнотном отделении червонец.

“Мелочь была…”

Мозолистые от игры на гитаре пальцы споро высвободили из вшитого

кармашка пять золотистых монет.

“Двадцать пять – три, пятьдесят и десять… в общем – семьдесят пять…

рисуем значок суммы и записываем: рубль тридцать пять… ч-черт…”

Барышня уже было достала бутылку “Оболони”, как, на миг повернув

голову, заметила расстройство на лице поку-пателя.

– Берете?

– За одиннадцать пятьдесят – нет.

– Нет? – женщина удивилась. Наполовину выглянувшая из-за

отодвинутой дверцы литровая “Оболонь”, каза-лось, тоже не ожидала

такого поворота.

– Несть! Секунду.

Глаза оставили горсть копеек и бросились чиркать по ценникам в

холодильниках с пол-литровой тарой.

“Девять, восемь пятьдесят… Что же так дорого?”

Узрев замешательство юнца, стоявший позади и тяжело дышавший

розоволицый толстяк воспользовался момен-том и спешно бросил:

– “Черниговского” две по ноль пять и пельменей.

Лари обернулся и поймал его враждебный взор.

“Куда тебе ещё “Черниговского”? Только пуще побагровеешь да

лопнешь, как задетый ногтём нардевший фурун-кул…

– А ты налей и отойди.

Чертова реклама…”

Два шага прочь от траектории движения очереди. Последний взгляд на

стеллажи с алкоголем и холодильники.

“К дьяволу…”

 

Дома встретили старые друзья – запылившийся расстроенный бас,

вездесущие кабели, пустой холодильник и неиз-бежная трезвость. Оставив

хлам у входа, и захватив одно из последних трёх куриных яиц, Лари

направился в аптеку.

В ожидании лифта он отколол английским ключом небольшую часть

острого закругления скорлупы и одним глотком высосал холодные желток с

белком. Голод поутих.

 

Первые две аптеки были закрыты, так что пришлось топать к третьей

– самой дальней.

После томительного ожидания, удалось, наконец, сделать заказ:

– Пожалуйста, две настойки эвкалипта и две – боярышника.

Сообразительная аптекарь не стала выказывать своего осуждения и

лишь беспристрастно объявила итоговую цену. Лари одобрительно кивнул и

попрощался со своей десяткой.

Крутить живот начало ближе к ночи. Ещё немного и боли бы не дали

возможности заснуть.

 

Вступительные экзамены начались спустя три дня после защиты.

Первым был профильный. На консультации намекнули, что

надзиратель даёт списывать, а популярные среди мо-лодёжи

файлообменники кишмя кишат мегабайтами качественных шпаргалок. И

ничто, вроде, не предвещало беды, но, нечто неявное всё-таки разуверяло

Лари в его легком успехе.

Поднявшись в семь утра назначенного дня, он долго приходил в себя.

Мозг упрямо не заводился, точно начинён-ный прогнившим стартёром УАЗ,

и вынуждал сознание самоотверженно протестовать против любых попыток

ухода из уютных объятий сна.

Руки брали высохшее за ночь мыло, и на чёрном мутном фоне

полузакрытых век рисовалось несуразное чаепитие с молодеющими на

глазах легкоатлетами в школьных костюмах, один из которых натирал

ломтем пластида левый бок, а второй крошил на тёрке кусок хозяйственного

мыла в чашку чая.

“Ну, ясно… но зачем в чай? На хлеб ведь положено… и вообще! Кто

звал вас? Прочь из моей головы!”

Каждый раз, освобождаясь от наплывов слабости и соблазнов

прыгнуть под одеяло, Лари охватывался ужаснейше ядовитым

раздражением и смертельной жаждой разрушения всего близстоящего.

Остатки вчерашних макарон разделили сковородку с кусочком

просроченной брауншвейгской колбасы, наспех покрошенными перьями

репчатого лука, щепоткой мороженого укропа и двумя жёлтыми куриными

яйцами.

“Завтрак чемпионов…”

Как обычно, он забыл посолить это дело, и получившемуся блюду, в

конце концов, не довелось переменить настроение к лучшему.

Озабоченно доканчивая распределение шпор по карманам пиджака,

бывший студент потратил всё своё остававше-еся время, так и не успев

помыть посуду.

В транспорте его догнала сонливость и не дала покоя вплоть до входа

в кабинет.

 

Того дня всё было на стороне Лари: он явился раньше всех, занял

отличнейшее место за третьей партой у окна, напротив преподавательского

стола, уложился в выделенный на написание трёхчасовой лимит времени,

сдал не послед-ним… Под конец даже позволил себе войти в еле ощутимый,

но самый настоящий кураж…

Но, оценили работу в три с половиной балла из пяти.

 

Медленно шагая домой, Лари через каждые сто метров оглядывал свои

запачканные чернилами руки.

“Ещё никогда так быстро не писал… Быстрее – физически

невозможно…”

Он не врал себе. Пять ответов по полторы-две исписанные страницы

формата А4 за три часа.

“Даже чихнуть не успеваешь…”

От бешеного темпа письма правые концы строк получались на два-три

сантиметра ниже левых.

– Только тебе – три с половиной, а им будет пять, четыре…

 

– Алло!

– Слушаю.

– Ты чего в сеть не выходишь? Где пропал?

– Да, такое. Ты хотел чего?

– Звонил шмелю. Он сказал, что бюджетных на нашем

направлении – одиннадцать мест.

Лари утомлённо хмыкнул. Дело в том, что позвонивший товарищ,

написав экзамен на пятёрку, был так взволно-ван, будто сию же секунду в

деканате лежали бумаги на его отчисление. Шмелем молодые люди

называли того самого ас-систента кафедры, который помогал им при

написании бакалаврской. – Ещё, по поводу публикаций: из моих учли

только…

– Послушай, я сейчас нездоров. Говорить не могу. – Ларион даже

не пытался интонационно скрыть свою ложь – наоборот – резким и

решительно индифферентным тоном он откровенно придавал ей

запредельной явности.

“Что за манера звонить и повествовать о себе? О своих публикациях,

ч-черт!.. как же это противно! Неужели, ни на секунду нельзя потрудиться

глянуть со стороны собеседника?! Неужели, он и вправду думает, что мне

интересно? Нет, нет! это невозможно. Ведь он претендует на остроумие,

книги недурственные читает… Достоевского, Ремарка, Льва Николаевича.

Неужели столько мегатонн информации проходит по левому борту?

Неужели так трудно научиться обыкновенному чувству такта и

распространять его хотя бы на близких друзей?”

Лари и не заметил, как его сотовый вышмыгнул из ладони, разогнался,

поцеловал стену и разлетелся на комплекту-ющие.

– Зачем ему это нужно? Для осознания собственного успеха?

“Кроме того… Что это за показательное беспокойство? Это в его

понимании какой-то извращенный признак по-рядочности? Сидит при

“отлично” и теребит кого ни попадя по поводу количества мест, сволочь…”

– Ну, а что ему делать? – донёсся еле слышный, но достаточно

разборчивый крик соседа сверху, пропутеше-ствовавший по трубам

отопительной системы, минуя слой антифонного настила из каменной ваты.

Лари тут же замолк, перестал думать и прислушался. Удивление

протянуло секунд пять и, после, растаяло. В послед-нее время подобные

совпадения были не редкостью.

 

II

 

Стоявшая в кофейне истая июльская жара в разы превосходила

установившийся однажды весною на Патриарших прудах предзакатный

зной.

Двое монтажников, забравшись на стулья, снимали из дальнего

подпотолочья сломавшийся кондиционер, и, к всеобщему счастью, пытались

особо не комментировать свои действия.

Зашёл мужчина в костюме Versace цвета слоновой кости и бледно-

кремовых туфлях Baldinini.

Анна расплылась в улыбке и приветственно запорхала ресничками.

– Здравствуйте!

Лари наблюдал за каждым движением её лицевых мускулов и пытался,

что есть сил, поймать прекрасно упрятывае-мое притворство, сидя в своём

дальнем углу и потягивая крепкий чёрный ристретто.

“А я сегодня один, я человек-невидимка, я сажусь в уголок. И сижу,

словно в ложе, и очень похоже, что сейчас бу-дет третий звонок…” – в его

голове, как всегда кстати, пел Макаревич.

– Здравствуйте, Анна. Вы сегодня блистаете!

“Как шланг от душа…

– Как насчет сегодняшнего вечера?”

– Спасибо!.. Вам эспрессо?

“А она улыбается, и отвечает:

– М-м-м, я свободна!

Как аккуратно завёрнуто в непримечательный обмен безобидными

фразами! Виртуозно! Отсекли от перечня все-возможных обращений и

парирований всё лишнее, как Микеланджело от куска мрамора…

– Эти подпалины цинизма портят почти вороную масть нашего

текущего контакта с миром, дружище”.

Ларины глаза занялись городским пейзажем в окне, оставив

трансляцию без картинки:

– Да, пожалуйста.

– Вам с собой?

– Да.

И вот, кофемолка громко и быстро пережёвывает стальным

пропеллером дорогущие кофейные зёрна, как-то осо-бо обжаренные где-то

за тридевять земель на элитных швейцарских жаровнях, а хозяйка спешит

сервировать на блю-дечке два пакетика сахара, обёрнутую золотистой

фольгою “Пьяную вишню” и премаленькую мельхиоровую ложечку.

Дверь скрипит. Входит Элеонора.

Она улыбается Лариону, грациозной поступью шествует к его столу и

садится подле.

– Ну, здравствуй! – её большая, покачивающаяся во в меру

декольтированном лифе грудь привлекает внима-ние не только

монтажников, но и мальчика на миллион, ожидающего своего заказа у

стойки. Непреодолимое желание созерцать непринуждённо искореняет

осведомлённость алчущих самцов в области приличия и заставляет все их

шесть глаз надёжным эскортом сопровождать Элеонорино лоно вплоть до

полного прекращения его колыхания при посадке девушки.

Подобная несдержанность ещё пару месяцев назад принялась бы

Ларионом в качестве мелкого комплимента на свой счёт, но ныне даже не

удостоилась и толики его внимания.

– Ну что, как написал?

– Плохо. Тройка с половиной.

Эля была пышноволосой блондинкой с глубокими глазами цвета

индиго, длинными ногами и окончательно вы-работавшейся и

укрепившейся манерой одеваться с иголочки. В придачу, вопреки

стереотипам, она являлась весьма об-разованной девушкой и всегда могла

поддержать интеллектуальный разговор.

И всё бы ничего, кабы только не её бросающееся в глаза свойство

шаблонно мыслить, подсвечиваемое уменьша-ющимся во время умственной

деятельности контролем мимики.

Лари никогда не спрашивал, о чем она думает. Он либо знал

наверняка, либо понимал, что это не имеет отноше-ния к настоящему и, как

результат, весомого значения.

Но, расстаться с ней он намеревался не из-за этой глупости, а по

причине гораздо более обыденной и банальной: девица не любила его в его

понимании глубины чувства любви, хоть и была уверена в обратном. Так уж

сложилось, что иначе уникальная в понимании каждого из нас любовь, по

стечению жизненных обстоятельств, для Лариона являлась гораздо более

тесной духовной связью, нежели она представлялась Эле.

“Сейчас мы в сотый раз убедимся… ибо, как говорится, сто раз отмерь и

на сто первый отрежь…”

– И, если я не пройду на бюджет, меня заберут участвовать в АТО,

– “пока что всё по плану: ноль эмоций, пау-за… может, она, всё же, думает,

что сказать?.. Может, дать ей подсказку?” – А там могут убить… а могут

инвалидом сде-лать. Калекой. С моим рвением героически убивать меня там

хватит до первого сепаратиста.

Эля тихонько прыснула со смеху. Этого Лари больше всего не хотел.

Просто потому что такая её реакция, вне за-висимости от уместности

употребления, ужасно раздражала его. Он не сдержался, хоть и понимал,

что выражаемая ею эмоция приходилась как нельзя кстати:

– Я что-то смешное сказал? – просто, тот объём, в котором

девушка на свой манер проявила сочувствие, глу-боко задел его.

Элеонора сразу натянула лик пристыжённого ребёнка и тихонько

молвила:

– Нет…

Раздражительность и кофеин уже интенсивно откликались: в

разгоряченной голове юноши не возникало и тени подозрения любимой в

том, что у неё тоже был тяжёлый день, что она не отдыхала. Что она (тоже)

человек в конце концов!

И, вдруг, Лари прозрел.

“А зачем, собственно, расставаться? Ты кого-то лучше найдёшь, что

ли?”

– Искать? Опять искать?!

Эта, взявшаяся ниоткуда реплика вдребезги разнесла ход Ларионовых

мыслей, и его немного согнутая спина тут же, со скоростью птичьего

полёта, начиная с лопаток и доканчивая поясницей, покрылась холодною,

как подвальная сы-рость, испариной.

Слева, на пустовавшем секунду назад табурете, вырос длинноволосый

гладковыбритый шатен в напоминающих кляксы солярки очках-каплях,

футболке с изображением альбома Kreator “Extreme Aggression” и чёрно-

серых джинсо-вых бриджах.

Единственное, что успел уяснить Лари до следующей таранной

реплики – то, что незваный гражданин был чем-то страшно возмущён.

– Я не видел более неблагодарного существа, чем ты!

Лари оглянулся по сторонам и не заметил, чтобы кто-либо, кроме него,

обратил внимание на внезапного при-шельца и создаваемый им

пронизывающий ор.

Имея за спиной восемь закрытых сессий и будучи каким-никаким, но

всё же дипломированным бакалавром техни-ческих наук, Лари, хоть и

растерялся порядочно, но, немедля обратился к логике.

“Шиза косит наши ряды?”

“Это всё последствия зимы…”

– Лари? Что с тобой?

Тут-то и Эля вспомнилась. Ах, да… вспомнилось, как он только что

хотел с ней порвать. С секунду разум что-то взвешивал, но бросил и

вернулся к осознанию прогрессирования заболевания.

“Не будем обращать на него внимание. Всё хорошо. Всё в порядке…”

– Лари?

Ларион чувствовал себя, как преферансист, которому позвонили во

время отловов мизера и съели всю сосредо-точенность. Он не мог говорить

ни с ней, ни с галлюцинацией.

Мимо, с женой-пышкой, в длинной ситцевой юбке, за ручку прошёл

седовласый толстячок в синих пляжных шор-тах, белой майке и

испещренной рисунками полевых цветов бандане. Обнаружив у

понравившегося столика нехватку стула (который, судя по всему,

эксплуатировался монтажниками), он вежливо обратился к Эле с просьбой

позаимство-вать “пустующий” возле них с Лари табурет.

– Да, конечно.

Мужичок подхватил прошенное, и у Лариона округлились глаза –

длинноволосый остался находиться в прежней позе, не ощущая никакого

дискомфорта.

Где-то слышался разговор супругов. Жена сетовала на мужа за

рассматривание накопленных на подоконнике муж-ских глянцевых

журналов.

– Что, женские журналы выбираешь? Зачем?

– Ну как же? В нашем мире – всё для женщин.

Чувствительные ко всякому абсурду, слетающему с посторонних уст,

Ларионовы уши шевельнулись и дёрнули го-лову в сторону занятого

шебаршением груды журналов пузатика. Забавным было то, что

галлюцинация также распозна-ла бред и так же повернулась.

– Когда ты отремонтируешь наушники, дятел? – укоризненно

спросила она.

– Тихо!

Эля медленно взяла Лариона за руку.

– Лари?! Что с тобой?

– Да, давай! поговори со мной, – насмешливо трещал невидимый

для неё Ларионов собеседник, удобно воссе-дая на воздухе.

– Я наберу… – растерянно бросил Лари и полез за денежкой, чтоб

расплатиться да поскорее удалиться, как вдруг, призрак махнул рукой и

крикнул с едва улавливаемой досадой в голосе:

– Сто-оп! – таким интонациями окрашивает ругань водитель

маршрутки, не успев объехать незначительную, но раздражающую

выбоину, которую уж давно пора было запомнить.

Ларион вскочил, швырнул измятого Ивана Франка на стол и

устремился к двери.

То, что все умолкли, никто не пытается его остановить и пропала

бесконечная безликая музыка, он заметил, когда услышал, как на фоне

воцарившейся тишины громогласно заскрипела поворачиваемая им ручка

двери.

– Далеко собрался?

Лари обернулся и ахнул. Наполнявшие кофейню люди превратились в

неподвижные статуи.

Красивое личико Элеоноры искажалось недоумением, а ручки в

нерешительности висели над поверхностью стола и будто бы пытались

удержать тянущиеся из уходящего Лариона невидимые ниточки, дабы

остановить беглеца; Аню было не узнать – спрятавшись за своей

высоченной стойкой, она в тайне ото всех обнажала пугающий обилием

мизан-тропии оскал; пожилые женатики шептались, наклонившись друг к

дружке и сверля глазами супермена, который, в свою очередь, дождался

своего эспрессо и, отвернувшись от посетителей, смешно кривил

нестерпимо зудящий нос.

– Я не представился, извини. Всегда забавляет наблюдать, как вы

рядите себя в шизофреников… Да сядь же ты, наконец!

Лари, бездумно повинуясь, вернулся к покинутому ранее стулу.

– Знаешь, кого ты мне сейчас напомнил? Мениса, к которому

пришёл Данила, и начал толковать о силе.

– И чего же? Я, кажется, ещё не обделался… – естественно,

правдой это было лишь по отношению к прямому смыслу слова.

– Да, да… Я давно смотрел. Деталей не помню. Только лица,

эмоции.

– Ты не представился.

– Ого! А ты внимательный.

– Хм… Наиважнейшее качество...

– Инженера, – перебил косматый. – Ты такой же инженер, как я…

– Архиерей? – на сей раз перебил Лари.

Косматый остановился и усмехнулся.

– Зовут меня Валленда. Можно просто Валя.

– Валя… – неким образом имя показалось Лариону знакомым, и в

умах опрометью сковалась ассоциативная цепочка, ведущая к пухленькому

однокласснику, виденному в последний раз лет одиннадцать назад. Есть

Контакт! Вот она связь! Плакат во весь эфир головного мозга: “Чудак в

очках – таки продукт воображения!”

“И, всё же, я болен…”

– Не против? – Валленда поднёс к губам оставленный Ларионом

кофей и, готовясь прильнуть к чашке, замер в ожидании разрешения. Лари

отвлёкся от навязчивой мысли и, чувствуя на глазах скрытый тёмными

стёклами взгляд, рас-терянно кивнул, только через секунду удивившись

случившемуся.

“Чего это он спрашивает? Будто сейчас воспрещу и что-то

измениться…”

– Ладно, не буду темнить… Я знал, что ты докатишься до этого… –

Валленда внезапно стукнул ристретто о столешницу, вскочил с… чего бы

там ни было… и уверенно зашагал вглубь кофейни, психически

превращаясь в пожар экстраверсии, – с этим дипломом и… – он

развернулся. Правая рука в кармане, обращена локтем назад, левая

сотрясает воздух обращённой кверху ладонью. – Но надежда не оставляла

меня до самого конца.

– Насчет?

Поспешивший обрадоваться сему вопросу Валленда, уже спустя миг,

расстроено эхал, печалясь осознанием невеже-ства собеседника и нужды во

втолковывании ему элементарных (с его точки зрения) вещей.

– Хотел с ней расстаться? – неожиданный ответ немного сбил

Лари с толку.

– Немудрено, что ты об этом знаешь. – Удивительно, но поверить

в то, что органы чувств кормят его иллюзи-ями, оказалось проще, чем

ожидалось.

Весело хмыкнув, Валленда расплылся в злорадной улыбке и, сделав

шаг назад да цепко ухвативши руками край стойки, немного согнулся

вперед, подскочил, аки кузнечик, под самый потолок, завис в воздухе,

принял удобную для сидения позу и медленно пушинкой опустился на

инкрустированную бронзой ольховую шапку стойки, в аккурат между парой

большущих кофемолок и плетёной корзиночкой в виде лебедя, заполненной

пятиграммовыми пакетиками саха-ра.

– Но, остепенился и передумал? А чего, позволь осведомиться?

– Много причин.

Валленда наклонился к Анне, и Лари услыхал щелчки клавиши мыши.

– Начинай перечислять в убывающей приоритетной

последовательности.

Заиграла тяжёлая музыка. Предположительно, одно из направлений

экстремального металла. Не слыша вокала, Ла-рион не мог определить

наверняка. Обильный рокот басовой бочки мешался с затяжными пауэр-

аккордами двух элек-трогитар, пропущенных через ядовито визжащий

фузз.

– Я не хочу опять искать… опять проходить одно и то же.

– Ты, Лариосик, бежишь от одиночества. Скажи… почему?

Как ни странно, претензия не показалась Лари неуместной.

Валленда посмотрел в потолок, облизнул верхние резцы и исподволь,

будто набираемый гелием шарик, вознёсся в воздух и принял стоячее

положение. Судя по всему, его что-то смутило во внешности богача.

Лари потихоньку сдвигал в уме железный архивный шкаф, чтобы

добраться до стенного сейфа, в котором храни-лась скрижаль с ответом на

поставленный Валлендой вопрос.

 

Стальные ножки больно царапают паркет… На лакировке рождаются

длинные параллельные дуги, походящие на Элеонорины волосы. Теперь их

нужно будет покрывать новой политурой… предварительно промыв

этанолом… (обез-жирив).

Шаткая от частого беспокойства дверца резко отлетает и прищемляет

руку…

И боль. И нет сил держать… Пустить!

Тяжёлый грохот.

И с полок сыплются фотокарточки с изображениями: девушки без

головы, но с необъятной грудью; девушки с за-вораживающими глазами, но

безо рта; девушки с исчезающим при определённом наклоне снимка лицом,

но с букетом коралловых роз…

Вот уже и о сейфе все забыли…

– Зачем столько манипуляций? Будь проще, – вдруг звучит

откуда-то извне, и механизм лимбового замка тут же отзывается

пощёлкиванием дорогостоящего механизма.

– Ц-ц-ц…ц-ц-ц-ц…

Сейф открывается. Рождённая чернотою его утробы длинная рука

протягивает глазам гранитную плитку с письме-нами.

– Беги от одиночества, – зачитывает Лари вслух, – оно разрушает

жизни и гарантирует недостижимость истин-ного счастья.

 

– Ах, эта… – промычал Валленда, отняв скрижаль у Лариного

взора и обратив к своему, – ты всё со старой? пора бы новой обзавестись.

В ту же секунду каменная дощечка разлетелась на кусочки у

Ларионовых ног.

Валленда делал что-то странное: взявшись обеими руками за верхнюю

половину головы богача, он пытался… от-винтить её?

– Что ты?..

И ему это удалось! Обременённый аккуратненькой причёской

фрагмент черепа поддался, точно крышка супового термоса.

– Зубы чешутся, – пояснил Валленда, и надел отделённое от

богатея себе на голову.

Лари ожидал потерять сознание при виде обнажённого кровоточащего

мозга, но к его глубочайшему удивлению ничего из того, что в подобных

ситуациях показывают режиссёры голливудских слэшеров, не произошло. В

черепной коробке красавца не скучало ни одного нейрона, – всё

выделенное под полушария пространство занимали пластмассо-вые

карточки, разноцветные банкноты, вязка автомобильных ключей и ещё где-

то на глубине что-то второстепенное.

Мимика Валленды метко передала падение энтузиазма в отклике его

ожиданий на увиденное.

– Ну, что же это, а?.. даже чертового одеколона нет… – внезапно

изменившись в лице, он вперил в Лариона подчёркнутый состраданием

взгляд, и загнусавил: – ой, извини! Я, вероятно, поспешил?

Лари с ходу не сообразил, о чём это его собеседник, и прищурил в

недоумении глаза.

– Я про ту дщицу собственно… Ничего, что я?.. Иль ты оставить

хотел?.. Вон, того видишь, – Валленда указал на толстячка в бандане и

майке, – у него такая же. Можем, если нужно…

– Нет, нет, спасибо…

– И то хорошо… – немного помолчав, заключил Валленда и

вернулся к предыдущему занятию.

Лари опёр голову виском о поставленную на локоть правую руку и

задумался.

 

Тяжёлая музыка была повсюду… лужей на полу… туманом в воздухе…

пядью твердой основы под ногами всех решений… Во всех здешних

состояниях она незыблемо былá!

Одно ухо вдыхало её, а второе порождало длинный слизывающий её с

паркета язык.

Дорогу, по которой можно пройти только в одиночку, здешний

обыватель устлал себе коврами нотной росы.

 

Появление ритм гитары в ансамбле лишь при высоком мастерстве

музыкантов не захламляет звучание коллектива в целом и не портит своим

жужжанием высоких солирующих партий лидер гитары.

Пускай ритм заполняет пробелы! Пускай не смазывает она своим

звучанием голос группы, дабы проще проскаль-зывал тот сквозь уши в

сердца…

 

Давай-ка выбьем на новой скрижали: “Бережность и щепетильность в

отношении к одиночеству – вот главные помощники ведущей нас по дороге

к истинному счастью в пути следования созидающей воле!”

 

– Ну, здесь не быть не могло… – торжественно проорал Валленда,

развлекши морщащего лоб Лариона.

– Что там?

В вознесённой к небесам руке косматого призрака была… зубная

щётка. Как позже разъяснилось, он откопал её в красивой Аниной головке.

– Господи, Волдеморт овладел палочкой Дамблдора…

Не реагируя на шуточный комментарий, Валленда поместил щётку в

задний карман джинсовых бриджей и вернул-ся к содержимому девицы:

– Ух, ты! Какая соляночка в этом котелочке… хочешь увидеть

огнеупорную бумагу? – при этой фразе две его прыткие пятерни аккуратно

обхватили тонкими пальцами, вытащили и метко швырнули прямо на

Ларионов стол не-большую потрепанную книгу.

– Знакомый форзац… а до чего затёрлась!

– Ну-ка! Гляди.

Валленда уже был рядом. Подхватив томик за обложку, он повернул

его книжным блоком к полу и начал усердно трясти.

– Что ты творишь?..

– Спокойно, – лишь молвил он, как вдруг, из безобразного веера

страниц… непонятно как… вывалился ла-тунный примус. – Бери его и

пойдём прогуляемся. Лето на дворе, как-никак.

 

III

 

– Ты пил боярышник? Как тебе не стыдно?.. И это сам Ларион

Сергеич из города цветущих каштанов! потом-ственный выпиватель

дорогого вермута!.. Четвертого? или уже пятого разряда?

– А нет денег, Валя! Нет денег… – тут же оправдывался Лари.

– Устройся на работу.

– Да какая к шуту работа? На носу сборы. А после – подача

документов.

– Весь в делах великий государь, аки пчела.

Лари улыбнулся. Чувство юмора и активная жестикуляция Валленды

сделали своё дело: новоиспеченный бакалавр, сам того не зная, уже

подсознательно доверял собеседователю.

“Иллюзия? Какая иллюзия? Всегда берите худший вариант. Ну что?

Убедились? Вот и я же за что!..”

– Что поделаешь?.. Начал, значит нужно закончить, как не крути.

Валленда остановился. Его мимика изобразила окончательную стадию

приятного удивления, которую по напря-женности улыбки и едва

нахмуренным бровям можно было легко спутать с выражением лица людей,

которым настоль-ко трудно поверить в чью-то глупость, что даже смеяться

не хочется.

– Пардон, ты это сейчас серьезно?

Ларион сделал ещё два шага, после чего повернулся к этому коктейлю

эмоций под дизельными кляксами в пласт-массовой оправе и понял, что

где-то чересчур понадеялся на автопилот. Похожие ощущения испытывает

человек, на глазах которого проявляются последствия допущенной

накануне и уже неисправимой ошибки.

– Ты ничему не научился. Ты всего лишь человек. Собака,

которою виляет хвост. Кошмарно.

Лари понял, что только что испортил свою репутацию.

Ту, которую ему обеспечила та, лежащая в ванной. Та, которая никогда

не давала второй шанс.

Поплыли воспоминания.

Кардиологи, посадившие его на витамины и процедуры… Три месяца

лечения…

“А ведь она говорила, что часы больше не понадобятся.”

Часы, которые возвращают потраченное зря время, когда их заводишь.

– А она не ошибается… – промямлил Лари.

Валленда повернулся к нему спиной. Его волосы стали подниматься,

словно их плавно поглощал невидимый пу-зырь невесомости. Окружающая

парочку панорамная фотография начала меняться: головы в прошлом

людей, а теперь статуй надувались, превращаясь в кожисто-волосистые

глобусы, и поднимали своих обладателей над землёй… Всё вы-ше… и выше.

А потом…

– Ошибалась. Она же женщина… – послышалось вдруг со спины.

Расстроенный голос Валленды отвлёк Лари от кровавого фейерверка мозгов

и дроблёных черепушек в самый последний момент, перед тем, как громкие

хлопки, напоминающие разрывы большущих люминесцентных ламп,

брошенных в костёр, ознаменовали его начало.

Некоторое время Ларион молчал. Валленда смотрел ему в глаза и

облизывал кончиком языка верхние клыки. Его правая рука вынула из

заднего кармана бриджей зубную щётку, а левая – из переднего – зубной

порошок.

– Зубы чешутся, значит?

– Всегда, когда с рыбой имею дело… – Лари дураком не был и

сразу понял, о какой рыбе идёт речь. “О той, которая за полгода ничего не

изменила”. – Рыба часто косячит.

– В смысле ошибается?

– В смысле молча на автомате следует за косяком, – пауза. Глаза

собеседников не прерывали контакта. Картина чем-то походила на

пропитанный накалившейся атмосферой поединок взглядов двух кошек. –

Да, в общем да. Ошиба-ется.

И вдруг Лари прозрел:

– Но ведь она сказала, что часы мне больше не понадобятся! –

прозвучало нерешительно, но только что начавший щекотать правый

нижний ряд моляров Валленда степенно остановился и посмотрел на

компаньона поверх своих эффектных очков-капель.

– Рыба гниёт с головы, дружище. – Демон подобно балерине

вознёс руки вверх и закрутил пируэт. Поворот получился неидеальным –

кончик среднего пальца левой руки чиркнул по пластиковой стенке ларька,

что повлекло к потере равновесия. – Пся крев!

Валленда топнул ногой, как косолапый Мишка, которому шишка

отскочила в лоб, и дал ларьку щелбан, от кото-рого последний забыл о

существовании силы тяготения и начал плавно взлетать в воздух.

– Подомни физику под себя!

Лари наблюдал за ларьком с минуту, после чего перевёл глаза на

спутника. Тот уже не имел в руке щетки, а во рту порошка и пены.

 

Потом из окон зданий полилась любовь. Она затопляла улицы. Реки на

асфальте, водопады на фасадах… Мир то-нул в ней.

“Видишь её? – почему? Красная? – почему?

Давайте разбудим внутреннего Декарта! Давай будем сомневаться!”

Валленда достал из кармана бриджей пачку Мальборо, вынул одну

сигарету, сунул её кончиком в наливной люк примуса, достал уже

дымящеюся и зажал губами за терракотовый фильтр.

Тел и крови вокруг не было. Только безлюдный урбанистический

пейзаж.

Когда поверхность достигла колен, Валленда заговорил:

“Приготовился?” – “К чему, черт побери?” – “К приходу сильфов.

Внутриполостных бабочек. Готов взлететь с ними ниже? И навсегда

потерять силу отдаться желанию попасть вверх… и быть над?”. “Вверх? А

как понять, когда верх, а когда низ? Я, например, не чувствую ничего. Я

даже не вижу её…” – “Ты не можешь видеть её. Ты просто знаешь, что она

есть”. “– Но, когда колени…” – “Начали подкашиваться?” – “Да!” – “Угу. Это

значит, что время улетучиваться повыше… что ещё есть время”. “Почему я

не могу видеть её?” – “А чего ты должен?” – “По-моему, – отвечал Ларион,

осматривая превращения оконных рам в активные гидравлические

сопротивления, – она довольно материальна”. “– А я лишь вижу, как

самопроизвольно трясутся твои согбенные нож-ки” – “А это? – теперь Лари

ухватился обеими пятернями за трубы своих залоснившихся слаксов, –

смотри! – он сжал их, и начал трясти, – да что же это?!” – Валленда

внимательно наблюдал за действиями юного бакалавра, не убирая с ли-ца

снисходительно-насмешливую ухмылку. “Твоя спарша не стоит и гроша” –

“Че-го-о?.. Какого черта? – проклятые штанины не хотели осязаться

промокшей материей, – какая парша?” – “Ладно” – Валленда поставил

примус себе на го-лову, да так что тот превратил его в коронованное

божество огня (так, по крайней мере, представилось Лариону), затя-нулся,

взял освободившеюся рукою десницу замешавшегося смертного и начал

взлетать. К солнцу. К свету.

Уже в трех метрах над землёй в Ларионовы ноги вернулась былая

твёрдость.

– Мы далеко?

– Не далеко, а высоко.

– Высоко?

– Ну… сильно высоко не получится. Во-первых, ты, как я ранее

говорил, всё ещё простой человек, а во-вторых даже мне не хватит

ускорения для этого.

Приземлилась парочка на крыше близстоящего строения, коим был

девятиэтажный кондоминиум с фасадом из средних по площади

посеревших плиток.

– Ну, как чувствуешь себя?

– Лучше… но здесь прохладно.

– Да, друг мой.

Ветер взвыл и сорвал стоявшую позади антенну метрового диапазона.

Прическа нечистого превратились в мощ-ный факел о сдуваемых набок

языках каштанового пламени.

– Зачем ты приволок меня сюда?

Валленда зажал зубами сигарету, достал из кармана бечевку и снял с

головы примус. Лари чувствовал, как к сердцу подбирается холод. Это

проявлялось одышкой и периодическими покалываниями в области груди.

– Твоё сердце – мотор… нет! Фу-фу-фу сравнение! Птица! Птица,

которую нужно кормить и поить.

Странные вещи начали происходить с Ларионом. Внутренние органы

будто исчезли, оставив один ничто не охва-тывающий целом; и лишь нéчто

вроде теннисного мячика билось в вентральной и грудной полостях, упруго

отскаки-вая от рёберной клетки.

Валленда привязал конец извлеченного мотка к конфорке примуса и,

усевшись на край здания, принялся спускать нагревательный прибор вниз.

– Мне плохо. – У Лари закружилась голова.

– Ползи сюда.

Треснуло ребро. Дышать тотчас же стало чертовски тяжело. Лари

аккуратно приземлился на пятую точку, лёг, и кое-как пополз.

– Помоги мне.

– А я что делаю?! – обижено отозвался демон.

Звезда по имени Солнце одиноко царила в необъятной голубизне

эмпирея. Ветер прекратился. Мимо, громко жужжа, пролетел овод.

Треснуло второе ребро, и Лари громко застонал от боли.

– Сейчас ты умрешь…

– Ничего так перспектива! – единственное, на что хватило

объема легких. Далее, чтоб медленно вдохнуть нуж-но было опять

превозмогать ужасную колющую боль.

– Я не закончил. Ты умрешь, или же избавишься от того, что

внутри.

Лари чувствовал, что посторонний предмет отнюдь не глуп – он,

словно опытный боксёр, бил в уже повреждён-ные места.

– Как… мне… с-сде… сделать это?!

В ту же секунду Валленда отвлёкся от своего дела и бросил Лариону

серрейторную финку, которую, видимо, толь-ко что достал из кармана.

– Будет не больно.

 

И вот лезвие готово вонзится в плоть. Одно уверенное движение – и

ты выпустишь внутреннего ударяющего, по-кончив тем самым с основой

человеческого в себе. С остатками первобытного, которое тянет туда… вниз.

Но это ли действие необходимо выполнить чтобы превозмочь

человека? Не замечаешь ли ты этого прекрасно упрятанного, как Анино

притворство, подвоха?

 

Лари почувствовал, как ломается очередное ребро. Этот перелом был

открытым. Рука разжалась и нож упал на го-рячую шершавость рубероида.

Валленда стоял над ним против солнца. Теперь на нем был черный

костюм, белая рубашка и прозрачные жёлтые авиаторы от Ray Ban.

– Ну и зачем? Мне тебя хоронить?

Лари собрался с силами и стал подниматься на колени.

– Отойди от меня, сволочь.

– Не нужно напрасно меня оскорблять, старик. Я не сделал тебе

ничего плохого.

– Отвали, гад. – Кое-как Лари встал на корточки.

– Что такое, Лариосик? Потянуло назад? Хочешь, помогу? – он

согнулся и оперся ладонями о колени.

– Исчезни, лживая тварь! – странно, но серия внутренних

толчков прекратились. Страшная боль позволила только сейчас обратить на

это внимание. Лари пополз к краю. – Где ты повесил его?

– А вон там.

На полпути силы были исчерпаны, и Ларион упал изнеможённым.

Тело всеми силами норовило сдаться, но разум будто вгрызся зубами в

стремление остаться в сознании и стоял на своем непоколебимо.

Было слышно, как Валленда прошёл рядом своей расслабленной

шаркающей походкой. Лари открыл глаза и по-вернул голову в его сторону.

На конце веревки был уже не примус, а сверкающее латунное ведро.

Валленда нес его к нему.

– Да, она была права насчет тебя.

Через несколько мгновений Лари почувствовал, как нечто теплое,

льющееся из ведра, ударяется о его рану и утоля-ет колотье.

– Конечно была права. Ты думал я усомнюсь?

Валленда лил и смеялся. Закончив, он бросил ведро с крыши прочь.

– Крайне редко случается, что мои клиенты поступают по-твоему.

Браво, Ларион!

– И что если бы я вырезал его?

– Ты же знаешь.

И это была правда.

 

Удалив в себе человеческое невозможно стать выше человека, как

нельзя построить крышу, не заложив фундамент и не поставив на нем

стены.

Просветление так же зависит от человеческого, как и устойчивость

крыши от качества стен, свай, слег и стропил.

Отдаться чувству – значит всегда стать на ступень ниже. Но,

игнорировать его нужды – значит потерять стены.

Отличай для себя “жить ради стен” и “беречь стены, используя их с

пользой”.

Голова управляет телом просветленного, хоть и зависит от всего, что

под ней. Голова! – не желудок, не гениталии и даже не сердце! Голова –

это источник любви, а не её прислужник. А мощность источника можно

контролировать. Нужно только научится.

 

IV

 

Элина тёплая ручонка лежала поверх его трясущейся длани. Он поднял

глаза и увидел самый прекрасный и самый люби-мый им лик. Точно

маленькая мраморная камея. Она смотрела на него сочувствующе и с

нежностью. И вмиг улетучи-лись все его тревоги и сомнения.

В чувстве возникли своеобразная размеренность и порядок. Или,

говоря простыми понятными словами, накатила суть.

– Что это было?

– Я… что-то вроде галлюцинации.

– Правда? Снова бредишь той канарейкой? Ну ладно тебе!

Кенаром, кенаром! Давай пересядем. Тут теперь слишком много солнца. –

Лари смотрел на неё с таким нескрываемым благоговением, что девушка не

удержалась и за-хихикала. Даже вброшенная ею колкость насчет его

маленького увлечения не поменяла погоды. – Прекрати, мальчик мой.

Внутри установилось равновесие. Равновесие, которого так не хватало.

Он перенес ристретто к другому столику, заказал спутнице капучино, а

когда обернулся, увидел на подоконнике у покинутого места рядом с

журналами, сложенные очки-капли цвета дизельных клякс.

– Сейчас, – сказал он любимой, вернулся к окну, взял очки, надел

их и у видел через затемненные стекла стоя-щего на улице Валленду,

который махал (ни дать ни взять участница конкурса красоты) и улыбался

во все тридцать два. Демон достал из кармана брюк маркер, подлетел к окну

и написал следующее:

– Вперед, бодхисаттва! – и пока он вырисовал одну за другой

печатные буквы, вся Ларина сущность наполня-лась так давно не

бытовавшею в ней старой-доброй эйфорией.

– К просветлению! – громко на радостях крикнул Ларион, и

захохотал, сбрасывая очки.

 

Кот Андрей

Киев 05.07.2015