По мере разбавления темноты призрачным утренним светом, в комнате проявлялось все больше знакомых с детства деталей. Круглая высокая печь, вмурованная в стену, темным пятном - картинка на стене… Маленькое окошко с задернутой занавеской хорошо выделилось на общем темном фоне. Форточка была открыта, и из нее текла утренняя свежесть. Под легким одеялом, утонув в пуховой перине, так сладко было дремать и не думать ни о чем дневном, тревожном. Наташа лежала на спине, закинув руки за голову и старалась ни о чем не думать. Однако, как показывал весь ее жизненный опыт, такое состояние не могло длиться долго. Так и получилось. Утреннее полусонное блаженство прервала жесткая и наглая в своей неотвратимости мысль.

 

«Сегодня!» - слово отдалось толчками в висках, напрочь смывая остатки неги и уюта.

 

Как она не хотела сейчас думать об этом, кто бы знал! Все ее сознание сопротивлялось, все естество становилось на дыбы от мысли, что это – навсегда…

 

«А зачем же я это делаю? – лихорадочно пронеслось в голове, - Зачем?! Почему я должна куда-то бежать за тридевять земель, от кого-то скрываться? Зачем мне оставлять этот теплый, уютный дом?»

Десятки, а может быть и сотни раз она задавала себе эти вопросы, но ответ на них был один. Не было у нее иного выхода. Выбор сделан, концы обрублены.

 

«Да? Все уже сделано, все закончено? – не унимался какой-то чертик внутри, - А если подумать еще раз? Ведь муж, и жили же как-то…»

 

«Как-то?! – чуть ли не в голос взвилось в ней, - Муж… объелся груш!»

 

Почему-то вспомнились детские и школьные годы. Наташа никогда не чувствовала себя хорошо среди подружек. И подруг не было. Если появлялась подруга, то быстро отходила, оставив рану в душе. То ли это была зависть, то ли еще что, но от подруг она всегда получала одни только неприятности, да и вечные разговоры о тряпках напрягали. Именно поэтому ближе, чем на вытянутую руку она не позволяла к себе приближаться. Она так чувствовала, так решила и так держала дистанцию. Так было спокойнее. Девчонки это чувствовали и не приближались ближе, чем требовали простые, обычные отношения.

 

Совсем иначе было с мальчишками – с ними ей было намного интереснее. Нет, определения «пацан в юбке», или «утонченный интеллектуал» никогда к ней не подходили. Но чего стоили их взгляды! Их она ловила всегда, с самого детства. Одни раздражали, зато другие… Она купалась в них, летала и, как ей иногда казалось, светилась от счастья быть такой.

 

«А какой? - спросила она себя, и тут же сама себе и ответила.

 

Нет, она никогда не была той золушкой, в которую все влюблялись с первого взгляда, не была она и сладкой куколкой. Совсем наоборот. Гордая, резкая, прямая в своих словах и поступках, даже излишне строгая иногда, а вот, поди ж ты, нравилась такая! Она знала всех, кто вздыхал по ней. Были ребята и постарше, и помладше. Кто-то пытался завладеть ее вниманием открыто, напористо, и она мастерски, словно тореро с красным плащом на арене, уворачивалась от них, пропуская мимо, но ей нравился этот невидимый вихрь от перегретых парней, обдававших ее жаром молодых, нерастраченных гормонов. Такие парни не всегда были приятны ей, но неизменно интересны. Другие обожали тайно, краснея и опуская глаза при ее приближении. Эти ей нравились тем, что особо не беспокоили, однако всерьез она их не воспринимала никогда.

 

Тот, ставший ее первым, главным мужчиной, был среди первых. Высокий, жилистый, сильный, он завораживал, манил, присушивал… Легко разбросав всех соперников, он точно и недвусмысленно дал понять, что вариантов у нее больше нет, они закончились с его приходом. И она полетела. Летела, закрыв глаза и уши, чтобы не видеть то, что было видно и не слышать то, что говорили. Словно бабочка на огонь, неслась она, вполне понимая, что делает, но не делать этого уже не могла.

Шло время, проходили месяцы, даже годы. Были прекрасные минуты, дни, но было и другое. Мутные волны его буйной, неукротимой, ни на чем не основанной ревности постепенно перерастали во что-то более тяжелое. Скандалы за скандалами, ссоры и примирения. Один из таких вечеров закончился тем, что он впервые поднял на нее руку. Потом были раскаяния, слезы, уверения в том, что такое больше никогда… Однако вскоре все повторилось и это стало обычным. Все пошло как по накатанному порочному кругу, в который постепенно стали вплетаться все новые и новые краски.

 

Муж часто приходил домой поздно, под хмельком и вскоре потерял работу. Это еще больше обозлило его, обострив все реакции и поступки. Наташа металась в поисках выхода, пытаясь понять, как ему помочь, но однажды увидела его с другой женщиной. Она сразу поняла, что это не случайная встреча со знакомой. Еще она поняла, что это – то, что рано или поздно должно было произойти. Она давно уже чувствовала, но не позволяла себе признать, что муж ей изменял. Вспомнились давно уже известные ей слова о том, что если мужчина ревнует «на ровном месте», то это означает, что он сам изменяет. Не верила, не могла она в такое поверить. Пришлось.

 

Поговорили. Закончилось все его упреками, слезами, уговорами и клятвами. Сдалась. А потом были тяжелые, убивающие признаки, которые видела сама, да слова знакомых, намекавших на то, что он уже живет на две семьи.

 

Она понимала, что все это правда, но что делать – не знала. И тогда случилось то, что случилось –первая беременность и аборт. Все случилось быстро и на сильнейших эмоциях. Она не хотела вспоминать об этом, но забыть случившееся оказалось слишком трудно, да и просто невозможно.

 

Жизнь воем сирены «скорой» напомнила об этом уже через полгода. Тяжкие, в боли, метаниях и страхе, несколько дней, а затем острое, словно выстрел заключение старого профессора – внематочная беременность. Операция, трудно отходила от наркоза. Самое тяжкое ожидало тогда, когда все, как ей казалось, уже осталось позади. При выписке лечащий врач сказала, глядя в пол, что шансов на беременность и рождение ребенка в будущем практически нет.

 

Она вздохнула и, приподнявшись на локте, сдвинула занавеску. На дворе было уже почти светло. Две синички распелись на большой, раскидистой груше.

 

Вспоминать дальше было совсем уж тяжело. Не таясь, открыто, муж жил на две семьи. Там у него родилась девочка. Однако уход от него оказался невозможным. Нет, не потому что по-прежнему его любила. Он не отпускал. Опускаясь все больше и больше, продолжая двойную жизнь, он настаивал, что не может жить без нее. При этом он угрожал расправой, если она уйдет, и угрозы эти были очень реальны. Уж она-то об этом хорошо знала.

 

В отличие от личной, внешняя ее жизнь была светла и как бы зеркальна внутренней. Наташа прекрасно работала и это замечалось. Вечно ее куда-то выдвигали, что-то предлагали. Постепенно, она внутренне поднялась настолько, что стала понемногу выходить из замкнутого круга, поднимать голову и, как бы со стороны, смотреть на свою жизнь. В один прекрасный день собрала она нехитрые пожитки и ушла к родителям. Дальше так все не могло продолжаться.

 

Он не оставлял ее, раз за разом появляясь и угрожая. Это становилось опасным, поскольку по его воспаленным красным глазам с расширенными зрачками она поняла, что он уже не обходился одной только водкой…

 

Говорят же, что на ловца и зверь бежит. В самую трудную минуту обязательно появится шанс, протянется чья-то рука помощи. Так и случилось. Это была Лена, девочка из детства. Наташа ничего

не знала о ней. После школы она уехала куда-то и вот, появилась и зашла в гости.

 

- Наташка, а чего ты, собственно, ждешь? - спросила Лена, наливая в фужеры какой-то вкусный иностранный напиток, - Он же не даст тебе жизни, а то и вообще прибьет когда-нибудь. Ты что, не понимаешь этого? Да он же всегда таким был, это только ты одна не видела этого!

- И что мне делать?

- Как это, что? Уезжать тебе срочно нужно!

- Куда? На Луну?

- Почему на Луну? Что, во всех других местах ты уже была? Слушай, Натка, а ведь у меня неплохая мысль родилась! А поехали со мной,а?

- Это куда?

- А на Дальний Восток!

- Ага, там меня еще не было…

- Та-ак… Посмотри на меня внимательно. Что ты видишь перед собой?

- Да тебя, тебя я вижу, - засмеялась Наташа.

- Нет, ты посмотри внимательно. Как я одета, как обута, как накрашена, какой блеск в глазах, видишь?

- Да вижу, вижу! – рассмеялась Наташа, - Хороша!

- А знаешь, почему я такая?

- И почему же?

-А потому, что работаю на море, за границу хожу! И, чтобы ты знала, на судах водится неимоверное количество полудиких мужчин, которые по сути своей - совсем как беспризорные дети. Пригрей их, приласкай немножко, и они душу тебе отдадут!

- Ой, Ленка, ну ты скажешь! У них же жены, дети на берегу, о каких беспризорных ты говоришь?!

- Так. С тобой нельзя разговаривать просто так. Тебя надо учить! - наливая в очередной раз, сказала Лена, - Знаешь, как на этот счет на флоте говорят?

- И как же?

- Жена не стена – подвинется!

- Нет, Лен, я такое не понимаю, не принимаю и никогда не сделаю. Связь с женатым – это не для меня. Так что…

- Да ладно тебе! Не парься ты так. Женатый, не женатый - какая разница-то? Мужик – он и есть мужик, с ошейником или без ошейника. А в море он становится совсем слабым – его можно голыми руками брать! А вообще, все они гады, но так хоть польза какая-то!

 

Наташа видела, что Ленка сильно опьянела, и дальнейшая беседа с ней была уже не совсем приятна. Благо, жила она недалеко, и Наташа проводила ее. Вернувшись, легла и долго не могла заснуть. Лежала и, глядя в темноту, думала над тем, что сказала гостья. Она прекрасно понимала, что если отбросить ерунду, которую Ленка несла про мужиков, то остается кое-что такое, о чем стоит подумать.

 

Через несколько дней Лена снова пришла, но на этот раз пили только чай. Наташа к тому моменту успокоилась, и сама себе внушила, что все сказанное тогда было лишь пьяным трепом. Действительность поправила ее.

Они спокойно болтали о чем-то незначительном, когда в окно влетел камень, пробив два стекла. Это был он, ее «благоверный». Если бы не отец, ковырявшийся в сарае, то неизвестно, чем бы все кончилось. Он выбежал с топором в руке, и весь его вид говорил о том, что все попытки проникнуть в дом будут пресечены.

 

- Ладно, - покачиваясь и держась обеими руками за калитку, сказал нападавший, - я уйду, но вы стерегите свою сучку покрепче, потому что я все равно достану ее, и тогда посмотрим, успеет ли кто с топором на выручку прийти!

- Вот тебе и иллюстрации к моим словам, - прижав к себе и гладя по спине плачущую Наташу, приговаривала Лена, - не всегда рядом отец будет… Думай, хорошо думай!

«А что я, собственно, теряю?» - успокаиваясь, подумала Наташа.

Отец зашел в комнату, присел на диван и, глядя на дочь, покачал головой.

- Нет, доча, тикать тебе надо. Не отстанет он от тебя.

- Так ото ж и я ей говорю! – взвилась Ленка, - Отпустите Натку со мной во Владивосток, там никто не найдет!

- Куда? Во Владивосто-ок? – удивленно протянул отец.

- Ну да, я там живу, в моря хожу и вот она я, перед вами, - жива, здорова и жизни радуюсь!

- Да, хороший город, очень хороший. Знаю.

- А вы что, там бывали?

- А как же, служил там в войну, целых десять лет, на подводной лодке. Так что, знаю его. Голубинка, Чуркин…Есть что вспомнить!

- Здорово! Так как, отпустите?

- Это ты ее спрашивай, захочет ли она сама туда ехать.

- И что, если захочу - отпустите? – спросила Наташа, с удивлением глядя на отца. Она ожидала совсем другой реакции, поскольку отец не раз высказывался о том, что думает по поводу женщин, работающих на судах.

- Я отпущу, потому что не вижу иного выхода для тебя. С матерью будет посложнее.

- А как же насчет того, что я буду работать на море? Ты же сам говорил…

- Мало ли, что я говорил? – вставая, прервал ее отец, - Каждый сам свою жизнь строит. В грязи можно вываляться где угодно, в том числе и живя здесь. Думаю, я вполне нормально воспитал свою дочь, чтобы доверять ей.

- Спасибо, папа, - Наташа встала и обняла отца.

- А что тебе терять, дочка? Мы никуда не денемся, здесь все и будем ждать тебя. Будешь писать нам, да навестишь когда-никогда.

 

Вечером состоялся разговор с матерью. Она была против и весь вечер ходила с мокрыми глазами. Поздним вечером Наташа слышала, как они с отцом ожесточенно шептались в своей комнате. Наутро мать, разбудив Наташу, долго сидела на стуле, молча глядя, как дочь застилает постель, расчесывает свои густые длинные волосы.

- Ладно, доченька, - тихо сказала она наконец, - езжай, раз уж так случилось, что нельзя иначе.

- Страшно мне, мама…

- А ты, доченька, не бойся. Везде люди живут. И там тоже. Помогут. Да и чего бояться? Это же не война. Нас с сестрой в Германию увозили совсем молоденькими. Вот, где страшно-то было. Так и там попали к таким, которые хорошо относились к нам, хоть и за людей не считали. Ты, дочка, будь сама человеком, а там - Бог поможет.

 

И закрутилось все, словно в вихре. Подала Наташа документы на развод. Лена помогла созвониться с пароходством и там, выслушав ее ответы на вопросы, сказали, что она может приезжать. Билеты, сборы, разговоры, мысли, и все это время отъезд был где-то впереди. Он существовал в недосягаемых «через неделю», «послезавтра», «завтра», но сегодня все было иначе. Сегодня это было как приговор. Наташа понимала, что если все случится сегодня, то ни изменить, ни поправить уже ничего не получится.

 

«На то, чтобы отменить все, оставить без изменений мою жизнь, осталось пять часов», - подумала она, взглянув на будильник. До звонка оставалось несколько минут. Нажав на кнопку, встала и стала заправлять постель.

 

«В последний раз», - мелькнуло в голове, но она тут же отмахнулась от этой глупости, ведь никто не сможет помешать ей возвращаться сюда, а может быть и совсем вернуться, если так жизнь повернется.

 

В аэропорту Ленка тарахтела без умолку. Наташа. напротив, была спокойна и, если бы не мать с покрасневшими глазами и смятым, насквозь мокрым, платочком в руке, то со стороны можно было бы подумать, что уезжает она ненадолго, куда-нибудь на отдых, а не в даль немыслимую. На всю жизнь. Почему-то, каким-то чутьем она знала это. Возврата не будет. Это – навсегда.

 

«Еду. А живут ли там люди? – подумалось ей, - Мало ли, что в газетах пишут, да Ленка рассказывает! Вот прилечу, а там – тайга дикая и медведи бродят…»

 

Тряхнув головой, она отбросила эти глупые мысли и подошла к отцу. Он стоял чуть поодаль и курил.

- Все, папа, сейчас уже регистрацию закончат, на посадку позовут, - сказала она, обнимая отца.

- Да, дочка, тебе надо уже идти, - отец прижал ее к себе и вдруг горячо зашептал в ухо, - ничего не бойся, все будет хорошо! Ты не думай, не все мужики такие, как твой… Ты же ничего не знаешь! Зацепилась за одного и все… Ты обязательно увидишь, дочка, какие бывают мужчины, как они любить могут! Конечно, не думаю, что с твоей бедой получится тебе замуж выйти, но ты об этом не думай! Ты живи сама, живи для себя, как тебе твоя совесть покажет, а там – как Бог даст. И будь счастлива, доченька!

 

Это неожиданное напутствие отца стало последней каплей, и Наташа расплакалась. Однако слезы ушли быстро. На душе стало легче.

 

Самолет оторвался от бетонной полосы и помчал ее в неведомые края, в новую жизнь. Что-то она сулит? Беды и боль или покой и радость? А может быть всего понемножку?

 

«Скорее всего, так. Поживем - увидим», - решила Наташа, расстегнула привязной ремень и закрыла глаза, пытаясь расслабиться после взлетного напряжения.

«И это я что, совсем свободная сейчас? Совсем - присовсем? И никакой на меня управы нет в обозримом пространстве? - неожиданно весело подумала Наташа, не открывая глаз, сладко потянулась и улыбнулась.

- И чего это мы так улыбаемся, а? – спросила Ленка.

- А что, не могу? Плакать вечно, что ли?

- Еще как можешь! - серьезно сказала Ленка

- Вот, я и улыбаюсь!

- Угу, - буркнула Ленка и, внимательно взглянув в улыбающиеся Наташины глаза, одобрительно похлопала ее по коленке.

 

***

- Значит, девонька, решила поработать на флоте? И что же мы с тобой делать-то будем? Вязальщиц, мотальщиц, крутильщиц, вертельщиц и прочих подобных специальностей на флоте нет. Правда, нужно признать, что те, что есть - невесть какие сложные. Направить, что ли, тебя на грузовые суда или…

- Или! – твердо сказала Наташа, следуя настойчивым напутствиям Ленки, панически боявшейся грузовых судов, правда так и не объяснившей, почему.

- Ишь ты, бойкая какая! – с восхищением глянул на нее инспектор отдела кадров, просматривающий только что заполненные Наташей анкеты, - А, впрочем, наверное ты и права! А давай-ка, мы с тобой подучимся чуток, да? Пойдешь на курсы. Минут через десять зайдешь в десятый кабинет на втором этаже. Там и будет твоя судьба, окончательно оформишься и дальше пойдешь. Согласна?

- Да, только мне жить…

- Иди, милая, иди! Видишь, сколько народа у двери толпится? Все они ждут, когда ты меня освободишь. Теперь десятый кабинет станет твоей местной родиной. Все свои вопросы задашь там. У них тебе и мамы, и папы найдутся по всем вопросам. Понятно? Вижу, что понятно.Тогда желаю всего самого доброго!

Ровно через десять минут она стояла у кабинета номер десять. На двери висела табличка «Пассажирский флот».

- Ага, вижу, - внимательно посмотрев на нее и выбрав из стопки тоненькую папку с надписью «Личное дело», сказал мужчина средних лет, сидящий за столом, слева у окна,- присаживайтесь.

- Жить есть где? - спросил через пару минут, закрыв папку.

- Нет, - ответила Наташа.

- Тогда погуляй чуток, я тебе направления выпишу на медкомиссию, в общежитие и на учебу. Там месячишко и поучишься, пока судно не вернется из круиза.

 

Общежитие находилось далеко, за городом. На автобусе выходило около часа пути, и Наташа поняла, что привычка вставать в пять утра, чтобы попасть к началу смены на фабрике, будет очень кстати.

Полная женщина на вахте глянула в поданную Наташей бумажку и назвала номер комнаты.

- Иди, милая, отдыхай. У нас хорошо, спокойно. Народ веселый и радушный, тебе понравится здесь.

Наташа открыла дверь с указанным номером и замерла.

«Вот и началось… испытание», - подумала она, мгновенно вспомнив отца.

В комнате было четыре кровати и небольшой стол в центре с нехитрыми магазинскими закусками, начатой бутылкой водки и гранеными стаканами. Бутылка явно была уже не первой. Об этом говорил густой, насыщенный запахами спиртного и закуски воздух в комнате, да блестящие глаза участников - трех молодых, лет двадцати, девчонок и стольких же парней постарше, сидевших на кроватях.

- Ой, кто к нам прибыл, - немедленно отреагировал парень, сидевший ближе к двери, - проходи, садись, будь как дома!

Он встал, взял из рук Наташи чемодан и указал на место за столом.

- Да нет, спасибо… - сжавшись внутренне в комок, сказала Наташа, - я так понимаю, что одна из этих кроватей – моя?

- Твоя, твоя! - немного с вызовом ответила черноволосая, пухленькая девушка в ярком сарафане, протягивая стакан, - Ты сначала прими немного с нами за знакомство, а потом разберемся, что здесь чье. Я – Тамара.

За ней представились остальные.

- Меня зовут Наташа. Но пить не буду.

- А чего так?

- Не хочу.

- С нами или вообще?

- Пока вообще, а там – посмотрим.

- Ишь, какая девушка строгая у нас появилась! - нараспев произнес один из парней и попытался приобнять Наташу, дохнув перегаром, - А может, все же уважишь нас?

- Нет, не уважу. Не привыкла с незнакомыми людьми пить водку. - Наташа сбросила его руку, встала и пошла к выходу, - Я через час-полтора вернусь. Проветрите здесь, пожалуйста, а то спать плохо будет. Закрыв за собой дверь, Наташа замерла. Сердце сильно стучало, отдаваясь в висках. Что это было – раздражение или страх? Она не знала.

«Вот такое начало… И что мне было делать? Сесть с ними и пить? – лихорадочно соображала она, - Ну, уж нет! Сначала стаканчики, потом ручки и так далее. Не готова я к такому!»

- Да-а, девки, кончилась наша вольная жизнь! – донеслось через закрытую дверь, - Я знаю таких. Палкой не перешибешь, ежели упрутся!

- И что теперь, жизнь закончилась, что ли? Нам что, нечем больше заняться, кроме как обсуждать, как подстроиться под новенькую?! А наливать-то будет кто-нибудь?– ответил ей мужской голос.

Наташа не стала ждать, что ему ответят. На дворе было светло и тепло.

 

«Совсем не по-июньски», - подумала было она, но тут же сама себе возразила, что это там, откуда она приехала, сейчас жара, а здесь…

 

Море, как же она хотела к морю! Не в порт, который видела со стороны вокзала и пароходства, а к воде, чтобы посмотреть и потрогать! Со слов Петровны, женщины на вахте, нужно было идти «дорогой, по над забором, потом вправо и - до упора». К удивлению, идти пришлось всего-то минут пять – семь. Перед Наташей открылась небольшая железнодорожная станция, высокий перрон с виадуком и прямо за ними – пляж и оно, сине-зеленое море, от которого шел сильный, насыщенный запах. Боже, какой это был запах! Она жадно вдыхала его, стараясь надышаться. Перейдя через пути, Наташа ступила на мягкий золотистый песок. Даже через туфли чувствовалось, какой он теплый.

 

Наслаждаясь звуком мягко накатывающейся на песок воды и слабым, теплым, успокаивающим ветерком, Наташа брела вдоль линии, разделяющей влажный и сухой песок. Перед ней тянулся бесконечный, правда не очень широкий, пляж. Людей на нем было совсем немного. Никто не купался. Наташа сняла туфли, наклонилась и потрогала очередную накатившую волну. Вода оказалась довольно прохладной. Стало понятно, почему народ не купается.

«А с виду теплая!» - подумала Наташа и поднесла мокрые пальцы к губам. Вода была очень соленая, даже горьковатая.

 

Сначала она решила насобирать красивых ракушек, чтобы послать их туда, домой, однако вскоре поняла, что их на пляже столько, что и смысла собирать нет. Да и этого ли от нее ждут там, дома?

Время пролетело очень быстро. Уже довольно основательно стемнело, когда Наташа вернулась в общежитие.

- Нагулялась? – спросила Петровна, приветливо улыбаясь.

- Нагулялась!

- Впервые здесь? Нравится?

- Море - точно, очень нравится, а об остальном рано еще говорить.

- Ну, вот и ладно. Иди, там уже все прибрано, - заговорщицки тихо сказала Петровна.

- Чайку захочешь – подходи, у меня вкусный, только заварила на ночь, - добавила она, подавая Наташе ключ.

 

В комнате действительно, было чисто и из открытого окна веяло свежестью. За чаем Петровна объяснила, что совсем не имеет смысла ездить на автобусе, потому что электричкой и быстрее, и удобнее. Так в дальнейшем Наташа и поступала.

Соседки так до утра и не появились, и Наташа спокойно спала ночь. Заснула сразу, совершенно обессиленная прогулкой, наложившейся весомой добавкой к сильнейшей усталости от разницы во времени в целых семь часов с домом.

 

На следующее утро, воспользовавшись схемой, нарисованной инспектором, Наташа нашла нужный адрес. Это было совсем небольшое, очевидно старое здание. У двери была не очень гармонирующая с общим видом строения многозначительная, даже несколько амбициозная вывеска «Учебно-курсовой комбинат Дальневосточного морского пароходства». Улыбнувшись, вошла.

 

Небольшой коридор со старыми, истертыми и немилосердно скрипящими полами, да пять дверей.

«Как-то не очень солидно для комбината!» - мысленно улыбнулась она.

- Вы на курсы? - выглянула из открывшейся двери с табличкой «Преподавательская» симпатичная женщина.

- Да.

- Официанток или номерных?

- Не знаю…

- Вот так приехали! А в отделе кадров были?

- Конечно, вот направление.

- Так здесь же все написано – курсы официантов! Проходите сюда, я вас запишу.

 

Их было пятнадцать человек. Отовсюду. По ним можно было изучать географию страны. Занятия начались сразу и серьезно. Калейдоскопом мелькали дни, наполненные с утра до вечера занятиями. Преподаватели перегружали девчонок, стараясь в стремлении дать максимум знаний за такое короткое время, а темы занятий были великолепны! Чего только стоили такие, как международный этикет, полная сервировка, общение с клиентом, английский язык и многое, многое другое. Главное – их учили обслуживанию на пассажирском судне, работающем с иностранцами. Учеба была в радость, и время пролетало очень быстро.

 

В общежитии многое напрягало. Прежде всего, доставали ежевечерние пьянки. То в одной, то в другой комнате. Наташа так и не привыкла к этому. Постоянные приглашения, даже настойчивые требования выпить с ними и пугали, и раздражали. Тут-то и сказалась ее резкая натура. Решительно, по-кошачьи выпустив коготки, она «фыркнула» раз - другой, потребовав отстать от нее. Все и отстали, отделив ее от «компании». Она осталась одна, но это не мешало и даже радовало. Через неделю началась практика - вечерняя работа в городском ресторане. Смертельно уставшая, Наташа приезжала с практики с сумками, набитыми всякой ресторанной снедью, в изобилии остававшейся на кухне. Вечно голодные жители общежития с восторгом принимали дары. Девчонки и парни больше не трогали ее, не проявляли враждебности. Равновесие было восстановлено, а вернее - куплено.

 

Все когда-то заканчивается, закончилась и учеба. Получив «корочку» с одними пятерками, Наташа снова постучала в дверь кабинета номер десять.

- Ага, вот ты и прибыла, красавица,- весело приветствовал ее инспектор, указывая на стул, - как раз ты мне и нужна сегодня! И что, не расхотелось работать-то?

- Нет, не расхотелось. Готова, - ответила Наташа, подавая документ об окончании курсов.

- Знаю, знаю о твоих успехах. О тебе хорошо на курсах отзываются. А в общежитии как? Небось, заклевали? - спросил он, внимательно глядя Наташе в глаза.

- Нет, не заклевали, - твердо ответила Наташа, - все там нормально.

- Вот и молодец! Я почему-то так и подумал сразу, как увидел… - начал было он, но прервал фразу и протянул ей листок, - теперь двигай в контору капитана порта, оформляй паспорт моряка. Получишь – сразу сюда. Дел тебе много еще предстоит, а времени почти нет. Судно твое через три дня подойдет.

- А какое? – спросила Наташа.

«Байкал». Знаешь такое?

- Нет.

- Ничего, пока бегать будешь – все разузнаешь. Все, все, некогда мне - видишь, сколько людей сегодня? Вперед, девочка, вперед! Волка ноги кормят!

 

Суета, суета и еще раз суета. Так можно было охарактеризовать происходившее с Наташей те два дня, что предшествовали окончанию вступительного в эту новую, пока непонятную и несколько пугающую жизнь, периода.

 

Получив немного денег, причитавшихся ей, как выяснилось, за этот месяц, Наташа зашла в центральный гастроном и накупила всякой вкусной всячины, а еще взяла по бутылке вина и коньяка.

Словно специально, к случаю, все девчонки, жившие к тому моменту в общежитии, оказались на месте. Предложения собраться ожидали от кого угодно, но только не от нее.

Стол был великолепен, насколько это возможно в условиях общежития. Петровна, дежурившая в тот день, выдала Наташе тарелки, вилки и даже видавшие виды граненые стопки.

 

Собрались шесть человек. Ребят Наташа не приглашала. Все шло так, как оно и идет обычно на таких девичьих посиделках. Сначала поздравляли, выпили за здоровье, за будущую работу, за родителей, а потом пошел обычный треп о жизни. Наташа говорила мало, больше слушала. Что больше всего поразило ее, почти всех этих женщин привело на флот что-то такое, что сделало невыносимой жизнь дома, с родителями или с мужем. У двоих были оставленные на попечение родителей дети, по которым они очень тосковали.

 

«Они не на море пришли, а от берега ушли, - подумала Наташа и горестно усмехнулась про себя, – Как и я сама!»

 

Лишь одна из них, молодая, шумная Маринка в любую минуту готова была бежать на край света, если там ждали развлечения. Только она, если верить ее словам, пришла сюда для того, чтобы мир посмотреть и мужа найти «нормального, а не козла-пьяницу», как она определила.

Выпив немного, Наташа заскучала. Эти разговоры немного утомляли. Спасло то, что спиртное вскоре кончилось, а от «продолжения банкета», на котором особенно настаивала молодая, Наташа отказалась.

 

- Мне завтра утром на судно. Только не хватало с перепоя заявиться на новую работу!

Со скрипом, но все согласились и приняли предложение Петровны всем вместе убрать все и попить чаек с «Птичьим молоком», коробку которого Наташа сунула Петровне в стол.

- Петровна, Я же это вам подарила к чаю!

- Ну, так что же? Вот, я сейчас вместе с вами и поем конфеток-то.

Постепенно, все пришли в тихое, благостное состояние, с удовольствием пили душистый чай, заваренный Петровной по ведомой только ей секретной технологии, лениво перебрасываясь короткими фразами.

- А знаете, девоньки, - прервала вдруг Петровна длинную паузу, - ведь я тоже в моря ходила. И не всегда такой развалиной, как сейчас, была. Как вы, тонкой да звонкой порхала по свету. Ох, и любили же меня мужики-то!

- А ты их, Петровна? Тоже, небось, не пропускала?

- Что значит, не пропускала? Это ты, сверестёлка, не пропускаешь, наверное, а я девушка серьезная, порядочная была и абы кого не допускала к себе. Сейчас вспоминаю и даже сама себе завидую иногда, какие мужчины были в моей жизни!

- И куда ж они подевались-то, все твои мужчины? - не унималась молодая.

- А туда же, куда и все тогда. Кого война унесла, кого жизнь послевоенная уже добила, а кого и море забрало.

- У-у, так это же сто лет назад уже было!

- Это для тебя сто лет, а для меня – как вчера.

- А потом, потом-то что, не было больше мужчин у тебя, Петровна?

- Почему не было? Были, правда немного. Всего-то два. Один – муж мой, Василий Степанович, а другой – сынок, Петенька. Нет их обоих уже, море разом забрало. Одна живу вот уж больше десяти лет.

Все затихли, переживая и как бы примеряя на себя сказанное Петровной.

- И что приуныли, красавицы? Живете – и живите себе, радуясь каждой минутке! Только, девки, послушайте, что я вам скажу. Не разменивайтесь. Любите настоящих мужиков. Не все те, что в штанах – мужики, далеко не все.

- А отличить-то как? Таблички нет на них.

- А этого никто не подскажет. Сама понять должна, а не поймешь, станешь козочкой прыгать от одного к другому – на самой табличка появится! А избавиться от нее ох, как трудно будет. Вот так-то, милые.

- Петровна, а как ты думаешь, выйдем мы замуж или нет? - спросила вдруг Оксана, соседка по комнате, указав рукой на всех сидящих за столом.

- Вот так вопросик ты задала! Я тебе что, гадалка? А впрочем, об одной могу сказать, - Петровна указала пальцем на Наташу, - эта точно выйдет, да не просто выйдет, а не меньше, чем за капитана!

Все рассмеялись, но Петровна, улыбаясь, продолжила.

- И не смейтесь! Я в этом общежитии столько уже всего перевидала, со столькими чай, да и не только его, пила, что многое вижу и понимаю. Разные приходят сюда, на море, а судьба вроде бы как одна. Одну тайну скажу вам, девоньки, наблюдение свое. Ежели за полтора-два года не выйдет замуж – все, уж не найдет мужа на море. Либо уходить ей с морей нужно, либо принимать судьбу как есть.

- Это что же, испытательный срок такой, что ли? – спросила Марина, - и кто ж его установил?

- А жизнь сама и установила.

- Ерунда все это, - неожиданно резко сказала молчавшая до этого Тамара, - когда сама захочу, тогда и выйду замуж. И спрашивать никого не буду. Кого выберу, тот и будет моим.

- Ох, дай-то тебе Бог… - тихо сказала Петровна, - не расшибиться.

- А что Бог? Сама все решу, сама со всем справлюсь и устрою так, как мне это нужно будет. Мужики – те же дети, просто уметь нужно с ними обращаться, а уж я-то знаю, как это делается.

Петровна только укоризненно покачала головой, но спорить не стала. Отвернувшись от явно готовой к полемике на эту тему Тамары, она вновь указала на Наташу.

- А ты обещай мне, что позовешь на свадьбу! Обещаешь? И смотри, я долго ждать не могу, потому как со здоровьем-то совсем худо уже. Так обещаешь? Не слышу!

- Да обещаю, обещаю же! - со смехом отвечала Наташа, удивленно глядя в серьезные глаза улыбающейся Петровны.

***

Холодная апрельская морось и густой утренний туман встретили молодого мужчину, нервно открывшего дверь одного из подъездов большущего дома - общежития с клетушками «гостинного типа», в которых жили моряки, их жены, подруги и, конечно же, дети. Дом жил бурной жизнью, в нем постоянно что-то происходило. Такого нет в обычных многоквартирных домах, существующих тихим, незаметным и несколько даже пуританским на вид, обособленным мирком.

Конечно же, там тоже что-то происходило, но это «что-то» тщательно пряталось от посторонних глаз и ушей. Лишь изредка прорывались сквозь тонкую стену или раскрытую форточку сердитый крик, а то и нескромный ночной стон, детский плач или смех празднующей что-то компании. Прорвался и снова затих, почти никем не замеченный.

«Гостинка» жила совсем иначе. Здесь все было обращено наружу – и радости, и горести. Все на виду, красивое и уродливое. По особым признакам все знали, у кого муж пришел с морей, а у кого ушел. По-разному выглядели эти признаки. У кого-то громко, по-русски бесшабашно «гуляли» по приходу, а у кто-то это начиналось с уходом… Все было в этих домах. Жили в них и святые, и грешники.

Все жильцы таких «гостинок» имели свои принципы и способы жить, причины и поводы к тому или иному поведению, но объединяло их одно – они или сами большую часть времени жили в море, или же жили с теми, кто большую часть жизни проводит в море. В квартирах этих постоянно присутствовала радость и смертельная тоска, подвиг и падение, надежда и отчаяние. Эйфория от встреч и сладость «внеочередных медовых месяцев», постепенно переходили в тягость совместного нахождения на площади в девять - тринадцать квадратных метров. Возникали почти неизбежные при этом ссоры, скандалы и прочие эмоциональные всплески.

Постепенно, шаг за шагом, эта взаимная усталость людей, привыкших любить друг друга на расстоянии, доходила до крайней степени – безразличия. Чувства и страсти постепенно переплетались и завязывались в немыслимые узлы, отличающиеся от морских тем, что их почти невозможно быстро развязать, потянув за какой-то конец. Именно поэтому, зачастую их рубили. Или сразу, или после нескольких неудачных попыток развязать. Делали это не все. Слово «любовь» в «гостинках» мало кто произносил, но именно она и определяла, что будет дальше. Конечно же, в том случае, если эта любовь была.

Рано или поздно, но совершенно неминуемо в домах моряков наступал особый момент под названием «последний вечер». Все жены моряков знают, что мужа нельзя отпускать в долгий рейс с тяжелым сердцем. Это может плохо закончится и для него, и для нее.

Михаил понимал, что если не все, то что-то очень важное ушло, не стало в их жизни того, что называется семьей. Он отошел на несколько метров от дома, повернулся и прошелся глазами по окнам четвертого этажа. В ярко светящемся квадрате окна была она, жена. Медленно двигая раскрытой ладошкой, она посылала ему свое «Пока!»

Михаил не видел лица, но был уверен в том, что на нем нет ни тени улыбки, ни малейшего признака близких слез. Махнув в ответ рукой, решительно шагнул в темноту.

«Господи, - подумал он, - неужели так будет всегда в моей жизни? Неужели же никогда…»

На этом мысль оборвалась. Она всегда обрывалась на этом месте. Если бы кто-нибудь спросил, что он имел в виду, Михаил вряд ли сумел бы это сформулировать. А может быть и сформулировал бы, но никто не спрашивал, и поэтому Михаил сразу же отключился от дома.

Всеми мыслями он был уже на судне. Судовые проблемы беспокоили, требовали осмысления и принятия решений. Дом с его проблемами, несуразностями и мелочами остался за спиной. О нем и обо всем, с ним связанным, он подумает потом, в море. Для этого у него будет много, даже слишком много времени. В душные бессонные ночи он будет вспоминать, вновь переживать и анализировать все, до самых мельчайших подробностей, а сейчас – работа и только работа!

В свои неполные тридцать лет Михаил работал старпомом уже пятый год. Вполне достаточно для того, чтобы понять суть этой должности. С одной стороны, это уже серьезная фигура на шахматной доске судовой жизни, а с другой – все еще помощник, хоть и старший. Зона его интересов и ответственности простиралась от киля до клотика, от форштевня до ахтерштевня. Все было важно, и за все болела душа, но особенно – за экипаж. Сменился повар – проблема. Как будет кормить экипаж, как сойдется характером со своенравным артельщиком? Уборщица ленится – ему, молодому мужчине, нужно читать мораль сорокалетней женщине… На судне нет доктора – все болячки несут к нему, к старпому. Обязан он при отсутствии доктора нести эту обязанность. А кто его учил? Кто придумал, что несколько часов инструктажа дают права и знания, достаточные для чтобы, лечить людей? На палубе беспорядок? Трюмные закрытия подтекают? Канатные ящики давно не чищены? Полушубки и валенки для вахты новые пора заказывать? Боцманские это дела, а он стал частенько к рюмочке прикладываться, надо бы поговорить с ним.

Проблемы, вопросы – нет им конца для старпома. Ну, да Михаил уже привык, решал все спокойно, без суеты, и даже пугался чуточку, если утром, когда боцман поднимался на мостик, чтобы обсудить с ним предстоящие на день дела, не было проблем.

Все было хорошо, работай себе и не тужи, но вот не очень-то ладилось у него с капитаном. По крайней мере, до отпуска… Это напрягало.

- Привет, Михаил Иванович! – приветствовал второй на трапе, - с выходом! Как отдохнулось?

- Привет, Сергей Петрович. Нормально отдохнулось. А вы как без меня? Не поломали пароход?

- Да ничего, справились. Сменщик ваш, правда, больно уж въедлив, в любую дырку нос свой...

- Так и надо! Чтобы служба медом не казалась, а то разбаловал я вас. Глядите, разозлюсь – мало не покажется!

- Да ладно, - засмеялся второй, - мы это переживем! Он у себя, кстати.

- Ясно. Мастер на борту?

- Нет, к двадцати обещал быть. Погрузку к нулю закончат. К утру уйдем, наверное.

- Третий новый?

- Да, но опытный – на машинке неплохо стучит.

- Это хорошо. А еще что нового?

- Повариха новая.

- Да? И как?

- Да ничего, пока нравится. Вкусно готовит, толстеть даже некоторые начали!

- А с артельным как? Не сильно ругается?

- Ой, Иваныч, не поверишь – она его так зажала, что он и не пискнет!

- Да ну! Правда, что ли?

- Точно говорю! Она до грамма своего требует, да и в артелке ориентируется лучше самого артельного! А самое интересное – с улыбочкой все, без скандалов и шума! Он даже улыбается ей при этом! И ключи ей отдал – сама все нужное берет. Трижды остатки снимали – экономия идет постоянно.

- Ну вот, должно же было нам повезти с поваром когда-нибудь!

- Это точно. Еще как повезло! А так - все по-старому. И мастер по-старому… - добавил второй.

Михаил молча кивнул и пошел в надстройку. Он ждал этой информации, но втайне надеялся, что опасения не оправдаются.

Сменщик ждал его. Собранный чемодан стоял у двери. За чашкой кофе обсудили самые важные дела на день. Документы решили подписать в обед.

- Ладно, ты вникай, а я пока отчеты добью. Хорошо? - сказал сменный старпом.

- Договорились. А сам куда дальше?

- Да вот, пойду на учебу, а потом – аттестация. Пора уже, пять лет старпомом хожу.

- Замечательно. Наш-то дал рекомендацию?

- Дать-то дал, но я бы ему эту рекомендацию знаешь, куда затолкал?

- Что, крепко достал?

- Слов нет. Ладно бы просто пил, так еще и «поработать» норовит при этом. И чем больше выпил – тем «круче» работает! Ну, да что я тебе рассказываю…

- Все знакомо и понятно. Не знаю, сколько еще смогу выдержать. Как-то поднадоело уже. Ладно, пойду по палубе прогуляюсь. Боцмана шумни, пожалуйста. Буду ждать его на мостике.

Уже через полчаса Михаил забыл, что был в отпуске. Все на судне было таким родным, знакомым и понятным. Обычно немногословный и степенный, боцман был несколько взволнован встречей и рассказывал обо всем, что было на судне во время почти пятимесячного отпуска Михаила.

- Хороший товарищ. С понятием старпом, - сказал боцман, когда Михаил спросил, как ему работалось, - никаких претензий. Однако хорошо, Иваныч, что ты вернулся на судно!

- Дипломат ты, боцман, слов нет!

- Да чего уж там дипломатию разводить, - широко улыбаясь, ответил боцман, - все по-простому, как есть!

Камбуз, как и положено, сверкал чистотой. Пахло борщом, котлетами и свежеиспеченным хлебом. Накрытый белой простыней, он лежал на большом разделочном столе. Рядом лежала нарезанная булка. Повара на камбузе не было. Михаил переступил через высокий комингс и вошел. Рука сама потянулась к теплому еще ломтю. Он прижал его к лицу и втянул аромат. Пористый, легкий, с поджаристой корочкой, хлеб пах так вкусно, что в животе заныло и заурчало. Стрелки часов на переборке показывали четверть двенадцатого. Откусив, Михаил стал медленно, стараясь почувствовать все в этом хлебе, жевать.

- И как, вкусно? - раздался приятный женский голос.

- Очень вкусно! – ответил Михаил, разглядывая вошедшую женщину лет сорока, с пачкой соли и связкой ключей в руках. Небольшого роста, полноватая, она излучала какую-то добрую энергию. Зеленые искристые глаза на румяном лице усиливали это ощущение.

- Насколько я понимаю, вы – новый старпом?

- Начет нового очень сомневаюсь, а что старпом – точно.

- Для меня – новый, - засмеялась женщина и подала руку, - Валентина.

- Очень приятно. Михаил.

- Иванович, да?

- Именно так.

- Вот и познакомились, осталось только попробовать мою стряпню. Надеюсь, понравится.

- Судя по хлебу, точно понравится. Или это пекарь пекла?

- Нет, пекаря на пару дней отпускали, она сегодня утром вернулась. Мой это хлеб.

- Вот и хорошо.

- Пробу снять нет желания?

- Да нет, спасибо. Я со всеми, в кают-компании сниму. Как следует, от души сниму.

- Вот и ладно, пусть будет так, - сказала она тоном, подводящим черту под их разговором.

«Ишь ты, как обозначила – все, мол, ступай пока, на сегодня достаточно!» – с удивлением подумал Михаил. Обычно такие «точки» в разговорах ставил он сам. Стало немного понятней, почему своенравный артельщик так изменился.

Капитан сидел за своим столом в кают-компании, строгий и представительный. На появление Михаила отреагировал слабой улыбкой.

- Прошу разрешения.

- Да, пожалуйста, Михаил Иванович. С возвращением. Как отдых?

- Спасибо, Анатолий Михайлович. Вполне нормально. Сразу после обеда зайдем к вам с актами передачи дел. Не против?

- Заходите.

Обед был выше всяких похвал. Все было настолько вкусным, что Михаил решил непременно зайти в ближайшее время на камбуз и сказать об этом Валентине.

Погрузку, как и обещали портовики, закончили к двадцати часам. Второй доложил, что весь груз погружен, хорошо уложен, и последний, третий трюм можно закрывать. Судно замерло в ожидании оформления и отхода в рейс. Часов в девять привезли грузовые документы. Во главе с боцманом, матросы закрывали трюма, крепили все на палубе по-походному. Михаил надел куртку и собрался было идти на палубу, чтобы посмотреть перед выходом в море, все ли там в порядке, но раздался резкий звонок телефона.

- Иваныч, буксиры подошли.

- Мастеру доложил?

- Да, он сказал тебе доложить.

- Понял. Позвони в машину, пусть готовятся к проворачиванию двигателя и рулевого устройства. Боцману – пусть готовят парадный трап.

- А он готов уже – приподнят, сетка под ним убрана.

- Хорошо. Я через пару минут буду на мостике.

На мостике все было привычно, спокойно. Жужжали приборы, светившиеся в полумраке, на одной ноте гудел гирокомпас.

- Мостик машине, - раздалось в динамике.

- На связи мостик, - ответил Михаил в микрофон, висевший на спиральном проводе в середине рубки.

- Минут через пять будем готовы к проворачиванию.

- Понял. Как лоцман появится - провернем.

- Мостик, румпельному отделению, электромеханик.

- На связи мостик. Готовы руль проворачивать?

- Готовы. Поехали!

- Кладу руль на правый борт, - сказал Михаил, встал на место рулевого и повернул небольшой черный штурвал. Стрелка на аксиометре прямо перед ним поползла.

- Есть, пошел руль. Пять право, десять, пятнадцать…- пошли доклады в динамике.

- Есть, руль ставлю прямо. Перекладываю на левый борт.

- Пять лево, десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять. Руль на борту.

- Есть, по аксиометру руль также на борту. Ставлю руль прямо.

- Руль прямо. Иваныч, рулевое устройство готово к работе.

- Есть, принял. Рулевое готово. Ждем лоцмана.

Привычная, спокойная работа по подготовке судна к отходу от причала. При всей своей жизненной важности, она всегда действовала на Михаила успокаивающе, настраивала на рейс, каким бы он ни был – долгим или коротким. В любом случае, отход - это прыжок в неизвестность. Никто не может на отходе сказать, что будет и как будет. Все в экипаже понимают одно – почти полностью это зависит от того, насколько экипаж готов к рейсу. Стихия? А что стихия? Моряки знают, с чем имеют дело, когда идут в море. Именно поэтому и относятся к своей работе очень серьезно, не пропуская ни единой мелочи.

Глядя с крыла мостика на причал, забитый составами с порожними вагонами, груз из которых и был погружен на их судно, Михаил лениво думал обо всякой всячине, когда из-под вагона вылез человек и направился к трапу. Вскоре раздался звонок.

- Лоцман на борту, второй повел его на мостик, - доложил матрос.

«Швартовной команде по местам стоять на отшвартовку» - объявил Михаил по судовой трансляции и снял телефонную трубку.

- Слушаю, - ответил капитан.

- Лоцман на борту, готовы к проворачиванию двигателя, - доложил Михаил.

- Хорошо, проворачивайте.

- Привет, чиф! Что, отгулял уже отпуск? – весело поздоровался лоцман. Они давно уже были знакомы. Михаил был еще практикантом, когда тот – старпомом уже. Пару месяцев они вместе несли вахту.

- Привет, Никифорович, так долго ли? Отпуск – не работа, не тянется бесконечно. Не успел начаться, как заканчивается.

- Это точно! И как, готовы?

- Сейчас, только провернем машину и все.

- Проворачивай.

- На корме и баке, проворачиваем машину. Осторожно у швартовных концов.

Полчаса и - все, концы отданы, буксиры лихо разворачивают судно в бухте Золотой рог. Судно медленно начинает движение. Вибрация от вращения винтов, изменившийся тон приборов на мостике – все это звучало в душе Михаила как музыка, как лекарство от полученных на берегу душевных ссадин. Все ушло, осталось только это. Еще не выход в море, а только постановка на якорь для оформления отхода, но это уже называется рейсом. Все береговое осталось позади. Впереди – относительный покой понятной, ритмичной жизни, называемой ходовым режимом. Его моряки всегда ждут.

На якоре стояли долго. Властей не было. Только в половине третьего они поднялись на судно и потребовали собрать экипаж. Обычная процедура. Солдатик в зеленой фуражке сличил фотографии на паспортах моряка с сонными оригиналами и отпустил всех.

Таможня работала с грузовыми документами в кают-компании. Сонная, находящаяся почти в прострации, буфетчица накрыла стол. Чай, кофе, бутерброды, сыр – обычный, стандартный для такого случая набор.

Через час все было закончено. Власти сошли на катер. Боцман с третьим помощником пошли на бак.

- Власти сошли, третий с боцманом на баке, - доложил Михаил капитану.

- Твоя вахта уже? – спросил капитан, и Михаил взглянул на часы. Было без пяти четыре, начиналась вахта старпома.

- Да, уже.

- Вот и снимайся. Курс на карте проложен. Если что – звони.

Сон как рукой смахнуло. Нет, такое самостоятельное управление судном не было чем-то необычным для Михаила. До отпуска ему часто приходилось и становиться на якорь, и сниматься. Каждый раз был волнителен по-своему. Казалось бы, что такого? Любой второй штурман и, тем более, старпом, стоя на мостике, прекрасно понимает, что делает капитан, почему отдает те или иные команды. Что же такого в этом особенного? Судно, такое покладистое и умное, делает все так, как это требуют от него.

Однако все далеко не так просто. Стоит только взять на себя управление судном, как человек немедленно меняется. Меняется все вокруг для него. Ничто уже не является для него столь простым и очевидным. Ни одна команда не дается по какому-то, ранее заученному шаблону. Все идет «с листа». Даже самая простая съемка при отсутствии помех вокруг – творческий процесс. Тем более, эта операция очень непроста в окружении других судов, на стесненной акватории.

Каждый, кто нес вахты на мостике судна, знает, что не всегда судно такое «ручное» и может рассказать не один случай, когда простое вдруг становилось сложным, понятное – почти неразрешимым. Вышедшее из-под контроля судно – это стрессовая ситуация. Все может случиться в море. И случается. Тогда судно останавливается и решает возникшие проблемы. Однако любому моряку известно такое понятие, как «закон пакости». В обсуждаемом нами контексте это – нештатные ситуации, которые в большинстве своем случаются в самые неподходящие моменты – во время прохода каналов и узкостей, швартовок и прочих, довольно сложных по своей сути операций. Между опорами моста заклинило рулевое устройство, в канале остановился двигатель, на швартовке «потеряли» задний ход, и много других, крупных и не очень фокусов. Никаких чудес – всякая такая ситуация имеет своего «автора», и при «разборе полетов» он обязательно отыскивается, но все это будет потом!

И вот тут-то, в таких ситуациях, случается то, что можно назвать настоящим чудом. Человек, управляющий судном в стрессовой, нештатной ситуации, начинает вдруг жить в других измерениях. Прежде всего, это касается времени. Оно замедляется для него, и задачи, на которые он потратил бы десятки минут, решаются в мгновения. Множество учитываемых факторов, вариантов – все это анализируется в секунды. Решения приходят однозначные и точные. Давая команду, этот человек знает, как поведет себя судно в следующий момент и, не ожидая сообщений приборов, действует. В эти моменты он схож с дирижером оркестра. Гармония результатов от принятых решений ему дается в виде готового ответа. Откуда? Он и сам этого не сможет объяснить, хоть и рождается она с его участием. Он просто знает – если я сделаю это, то будет так! Можно сказать, что это – опыт, тренировки.

А что тогда можно сказать о капитане, принявшем совершенно нелогичное для данного момента решение, а через минуту налетел сильный шквал или лопнул буксирный конец? Все понимают, что если бы он принял очевидное решение, то беда была бы неминуемой… Никто, в том числе и он, не понимают, почему он принял именно такое решение? А разве можно понять, почему опытный рулевой, следуя в узком канале или во льду за ледоколом, чувствует судно гораздо тоньше, чем все самые современные приборы? Судно еще только подумало уклониться влево, а он уже переложил руль чуть вправо. Ни один прибор этого не фиксирует. И никто не видит этого. Самописец курса показывает прямую линию. Только рулевой, да штурман понимают все это. И ценят.

- На руле, ложимся на сто семьдесят. Руль на автомат.

- Есть, на сто семьдесят, руль на автомат. Михаил Иванович, чаек как, делаем?

- А как же! – весело отвечает Михаил и берет в руку микрофон.

- Машина мостику! Прошли рубеж повышенной готовности. Машину в ходовой режим.

- Есть, понял – в ходовой. Поехали, Иваныч!

Огонь маяка на острове Скрыплев виден все слабее, и скорее совсем исчез в дымке. Все. Теперь уже действительно все. Судно вышло в море. Все земное осталось позади. Стрессы, страсти, напряжения - все это, словно полученное снабжение, улеглось на специально предназначенных для этого полочках. До поры, до времени. Ничто не будет забыто. Всему наступит свой черед. Все вспомнится и в нужный час достанется с полочки, рассмотрится, очистится от ничего не значащей «шелухи» и проанализируется. Тот, кто не знаком с морской жизнью, полагает, что для моряка в рейсе – сплошной санаторий для души, наполненный ожиданиями и предвкушениями встречи, а также залечиванием ран, ушибов и царапин. С морей он должен вернуться душевно окрепшим, свежим и готовым любить и любить без оглядки ту, которая в тревогах и волнениях ждала его. Все и так, и не так. Это определяет любовь. Или нелюбовь. Тут уж – у кого что есть, то он и имеет. Любимый и любящий любит еще сильней, а нелюбящий и нелюбимый… Именно так, не иначе. На большом расстоянии, в долгой разлуке все честно. И любовь, и нелюбовь.

«И пошел стучать счетчик, - машинально делая свое штурманское дело, размышлял Михаил, - один на всех. Сто десять ударов в минуту».

Именно столько оборотов в минуту делал судовой главный двигатель в ходовом, морском режиме. И если на судне что-то позвякивало, подрагивало или потрескивало, то происходило это именно с этой частотой. Только люди не подчинялись этому. Они по-прежнему были сами в себе и подчинялись только ему, ритму своего сердца.

Матрос заварил крепкий, ароматный чай, и усталость как рукой сняло. Жизнь помаленьку налаживалась и становилась нормальной, без надрывов и особых всплесков. Все это будет потом, а сейчас – покой.

«Для людей в море движение судна – это покой. Любая остановка – стресс и волнение. Интересно… И чем не связь между физикой и лирикой?» – подумал и улыбнулся Михаил, поймав себя на мысли, что сделал это впервые после того, как за ним захлопнулась дверь гостинки…

После вахты с удовольствием позавтракал и долго ходил по судну, заглядывая в каждый уголок и внимательно присматриваясь ко всему, стараясь увидеть те изменения, что произошли без него. Их оказалось совсем немного, и это порадовало. Зашел и на камбуз. Там никого не было, но, обсмотрев все досконально, как он научился уже за годы своего старпомства, Михаил отметил про себя, что такой чистоты на камбузе давно уже не видел! Такое он умел ценить. Далеко не всякой женщине дано вот так держать свою кухню, а тем более – большой камбуз, на котором готовятся завтраки, обеды и ужины для целой команды. Настроение заметно поднималось.

Время до обеда пролетело незаметно. Вернувшись с обхода, перекопал все ящики в столе, выбрасывая накопившийся хлам – какие-то черновики, старые бумаги, давно уже потерявшие свое значение и смысл. К половине двенадцатого во всех ящиках был порядок, одежда в рундуке аккуратно висела или лежала стопкой. Закончив, Михаил сел на диван и удовлетворенно, с чувством исполненного на этот момент долга, вздохнул. Теперь осталось только выбросить мусор за борт, и каюта вновь будет привычной, родной и понятной. Все на своих местах, все аккуратно, все готово в любой момент сделать свое дело. Он любил ее, эту каюту. Она отличалась от тех, что были на других судах. Удобная и даже по-мужски уютная, она его принимала и успокаивала, но вот еще пару дней назад она была с другим…

«Ничего себе! – подумал Михаил, - это что-то новенькое! Рановато! Рейс только начался, а у меня уже такие мысли! Крыша едет или спать пора?»

Михаил знал эту особенность – после тяжелых, бессонных суток в голову всегда начинают лезть такие вот, довольно странные мысли. Стоило, однако, как следует поспать, и все вставало на свои места.

На следующий день наступила весна. Не та серая, туманная и промозглая, из которой они только что вышли, а настоящая, хоть и без зелени. Откуда ей взяться в море? Воздух был потрясающе вкусным и ласковым. Сдав вахту, Михаил вышел на крыло мостика, зажмурился от не ярких еще лучей недавно взошедшего солнца и подставил лицо прохладному ветру с острым запахом моря.

Положив руки на ветроотбойник, он с удовольствием почувствовал тугой поток воздуха, бивший снизу в ладони. Если ими медленно шевелить, то можно явственно ощутить, как направление потока меняется, то поднимая, то уводя в сторону руки. Если делать так какое-то время с закрытыми глазами, можно совершенно явственно представить себе, что летишь, легко управляя своим полетом и с удовольствием совершая вираж за виражом. Руки сами, без участия сознания, начинали делать такие наклоны и движения, что Михаилу невольно приходила мысль о том, что такое уже было когда-то! Тело помнило ощущения, оно было естественно в этом, оно знало, как вести себя, как управлять полетом! Это были минуты особенного, интимного, внутреннего ощущения счастья. Оно не было связано ни с чем. Просто счастье и все. Его, Михаила. Личное. Он редко вызывал это состояние полета, прекрасно понимая, что если делать это часто, то можно его потерять.

***

Как и положено порядочному пассажирскому судну, «Байкал» стоял у морского вокзала. Наташа с трудом донесла чемодан от электрички до проходной. Благо, это было рядом, метрах в двухстах. Предъявив новенькое удостоверение и направление, она прошла в порт и направилась к судну, стоящему недалеко от проходной.

- Нет, это совсем неправильно! – раздалось за спиной, когда до трапа осталось метров пятьдесят, - Девушки, тем более симпатичные, не должны сами таскать такие тяжелые вещи! Позвольте мне помочь вам.

«А вот и прекрасный рыцарь на белом коне нарисовался!» - подумала Наташа и поставила чемодан. Его тут же подхватил улыбающийся мужчина среднего роста, лет тридцати пяти, в светлом костюме и ярком галстуке.

- Похоже, вы к нам, на работу. И кем, если не секрет?

- Да нет, не секрет. Официанткой ресторана.

- Замечательно! В штат ресторана. Впервые в море?

- Да.

- Значит, поработаем! Потом познакомимся, да и встретимся еще не раз. Это я обещаю!

Трап оказался таким шатким, что подниматься по нему было страшно, да и ступени непривычные, решетчатые.

«Только не хватало каблуки поломать!» - подумала Наташа, держась обеими руками за поручни и неуверенно поднимаясь со ступеньки на ступеньку.

- Вот и все, мы на месте. Дальше вахта все объяснит, - сказал «рыцарь», кивнув на молоденького вахтенного матроса с красно - белой повязкой на рукаве и поставил на палубу чемодан,

Формальности в каюте директора ресторана заняли не более десяти минут и свелись они к тому, что он объяснил Наташе свое понимание принципов работы официанта на пассажирском судне и рассказал, что ему очень не нравится и чего она, следовательно, не должна делать.

- В кадрах хорошо отозвались о вас. Теперь нужно с полной отдачей поработать с пассажирами и показать себя здесь. Ничего страшного нет. Будете стараться – все будет хорошо, - подытожил он и снял телефонную трубку.

- Пришлите кого-нибудь, кто свободен. Новенькую нужно в каюту провести.

Через пару минут в дверь постучали.

- Входите, - громко сказал директор ресторана.

В каюту вошла Лена. Радость волной охватила Наташу. Нашлась! Теперь она была не одна здесь, на этом судне!

- Знакомы? – с удивлением глядя на улыбавшихся друг другу молодых женщин, спросил директор.

- Да, - ответила Лена, - землячки. Да и вообще, это я ее сюда вытянула.

- Значит – крестница. Вот и хорошо, будете опекать на первых порах, чтобы не так тяжело было втягиваться в новую жизнь.

- Конечно!

- Тогда, если вопросов нет, желаю удачи!

- Ленка, привет! – встретили их в каюте.

- Привет, девчонки, принимайте новенькую! Между прочим, моя землячка.

Шестиместная каюта представляла собой длинное, метров шесть-семь помещение с двухъярусными кроватями у одной стенки, узкими шкафчиками-рундуками, длинным узким диванчиком и столом с круглым иллюминатором над ним - у другой. Все кроме одной, лет на пять старше, были одного с Наташей возраста, двадцати трех - двадцати шести лет.

Через пять минут на столе парил электрочайник, стояли чашки и банка растворимого кофе.

- Минутку, - сказала Лена и вышла. Вскоре она вернулась с коробкой конфет и бутылкой вина.

Разговор завязался сразу, пошел легко и непринужденно. Сначала поздравили Лену с назначением – она впервые шла не официанткой, а помощницей бармена. Как Наташа поняла, такое назначение было желанным для всех официанток. Постепенно с местных новостей разговор перешел на более общие темы. Когда Наташа заметила к слову, что ей предлагали пойти на грузовой флот, мнения о том, правильно ли она сделала, выбрав пассажирские суда, разделилось.

- Ну, работала я и на грузовиках, и на пассажирах, - сказала Валя, высокая красивая женщина с большими, синими глазами, - и что на грузовиках хорошего? Все расписано! Через неделю после отхода мужики тебя замечать начинают, через две – знаки внимания оказывать, а через месяц в принцев превращаются, готовых всех драконов победить, лишь бы до тебя добраться… Зато перед приходом они как яблоки перезревшие, заранее опадать начинают, потому как нужно подкопить для жен, ведь жена же мигом почувствует, «голодный» мужик или нет.

- Так и что из этого? Чем плохо? При мужике, спокойно себе живешь и работаешь, а там – как получится, - сказала Татьяна, пухленькая блондинка.

- А в том-то и дело, что ни плохого, ни хорошего нет! Жизнь себе идет и все тут. Никакого света впереди нет.

- Но ведь все может и измениться! Мало ли девчонок замуж выходят?

- Ага, выходят. Где они, которые выходят? Я таких всего-то двоих и встречала. Обычно все не так. Нужна только во время рейса, да и то…

- А в чем проблема? Что, если видишь, что тупик с ним, разве нельзя уйти, с другим замутить?

- Да можно, почему нельзя? Обычно так и происходит через месяц-другой, когда надоест. В основном – мужику. Так уж получается, что если сама оттолкнешь - не отстанет! Это уж племя такое. Пока сами не бросят - не успокоятся, кобели!

- Хочешь сказать, что на пассажирах не так?

- Да то же самое, но на пассажирах мужикам гораздо проще, потому как здесь женщин всегда намного больше – выбор великолепный. Вот они, как козлы в огороде, прекрасно себя и чувствуют, да раны свои быстро зализывают!

- И что, - вмешалась в разговор Наташа, - если я не хочу ничего и ни с кем…

- Ты знаешь, - иногда легче дать, чем долго и подробно объяснять настырному претенденту на твое тело, почему не хочешь его, - заметила Лена.

- Получается, я должна с тем, кто не нравится вовсе, быть только потому, что он этого хочет?! - возмутилась Наташа, - С какой это стати?

- Это ты сама определяться будешь, должна или не должна, но бывает и так, что приходится. Ну, а избавиться всегда можно. Будешь с ним сухой доской – мигом сам отвалится!

- А вообще-то, пристают к тем, кто не определился. Если есть мужчина, да еще из комсостава, то отстанут все, - сказала молчавшая до этого Алла.

- Правильно, - поддержала ее Лена, - с комсоставом замутить - это лучше всего. Правда, они все женатые, но…всякое бывает!

- Кстати, Лен, - сказала Наташа, - тут у меня встреча получилась интересная у трапа. Встретил меня приятный такой мужчина, - Наташа описала «принца», - он кто такой?

- Ох, Натка, вот это ты влипла! Это же надо, как не повезло тебе - сразу и на него нарвалась! Это доктор, главный конь по женской части на судне…Теперь ты в капкане. Пока не уложит – не успокоится! Он страсть, как любит новеньких, да еще и симпатичных. Пробу мигом снимает!

- Вот так дела… Такой милый, симпатичный, обходительный. Я уж подумала было, что вот он, сразу, рыцарь на белом коне нарисовался!

Все девчонки рассмеялись.

- Рыцарь! Завтра посмотришь на его обходительность! Не рыцарь он, а кобель! - сказала Валя, похлопав Наташу по плечу.

- Не простой он рыцарь, оказывается, а сам себе рыцарь, сам себе и конь!

- Ну, ты даешь, Натка, - сказала Лена, просмеявшись, «Сам себе конь!» Нормальную кликуху для него определила!

- Ладно, шутки шутками, - добавила она, посерьезнев, - завтра перед посадкой будет осмотр. Проводит его док. Он сам его придумал и с большим удовольствием повторяет почти каждый день. Делай все, что скажет и не вздумай кобениться да ерепениться, иначе пропадешь! Если взъестся – живьем сгрызет и косточек не оставит. Поняла?

** *

Вечером была лепка пельменей. Михаил с удовольствием вымыл руки, глянув на себя в зеркало. Выглядел он неплохо. Несколько излишне серьезно, но это можно было легко исправить. Он улыбнулся себе, серьезному, и показал язык. Тот, что в зеркале, ответил тем же. На том и расстались.

Народ уже сидел за столами и ждал исходных материалов. Они не замедлили появиться. Повар, как показавшаяся Михаилу еще более симпатичной, внесла две большие тарелки с фаршем. Крупная, молодая, стройная девушка вошла, грациозно держа на крутом бедре таз с большим гладким комом теста. Следом, не отрывая глаз от идущей впереди, шел артельщик с большим листом фанеры и скалкой в руках.

- Танюшка у тебя там синяка не будет? Может быть, натереть чем надо? Помочь?

- И не больно тебе? Разве ж можно так надрываться?

- Ладно, ладно вам! – смеясь, успокоила всех повар, - чего девчонку смущаете? Из дому всего-то сутки, а ишь, как перья распушили!

Работа закипела. Артельщик катал тонкие листы, пекарь делала стаканчиком «сочни», а остальные, собравшиеся в столовой, лепили пельмени. Поднос заполнялся за подносом, работа шла споро и весело, с шутками, байками, анекдотами к случаю.

Михаил с удовольствием наблюдал за всем этим, физически ощущая, как наливается душевным покоем и стабильностью, которых ему так не хватало в последние месяцы.

Внезапно он поймал себя на том, что очень внимательно изучает все изгибы, обтянутые тонкой тканью выпуклости, глаза, губы женщин…

«А не слишком ли рано?! - крикнул он сам себе, - Рейс только - только начался, а что будет дальше?»

Ответить себе не успел. Память услужливо и подло выбросила свой, весьма весомый аргумент. Перед самым концом отпуска, в совершенно захламленных ящиках серванта он искал какую-то мелочь, и совершенно случайно, в дальнем углу одного из них увидел небольшой пакет. Знать бы заранее, что в нем – никогда бы не развернул. Там были семь пачек презервативов и миниатюрный блокнот с названиями ресторанов и множеством телефонных, записанных почерком жены, номеров.

Разозлило именно количество. Кто и когда купил бы семь? Два, пять, десять, но не семь… Получалось, что три уже были использованы. Сам Михаил никогда ими не пользовался… Это был первый, но очень основательный факт, как его ни поворачивай. Все смутные подозрения, что появлялись раньше, легли в одну емкую, словно вырубленную в камне фразу: «Жена мне изменяет». С того момента жизнь разделилась на две эпохи – До и После. В первой были надежды и планы, во второй – только боль и пустота. Михаил понимал, что этого уже не изменить. Жене ничего не сказал. Она явно видела эту перемену в нем, но ничего не спрашивала.

- А что это Михаил Иванович такой мрачный, а? Случилось что? - вывела его из тяжелых мыслей повар.

- Да нет, это я так, задумался немножко, - отшутился Михаил.

 

Время летело. Порты, переходы, снова порты, стоянки, погрузки и выгрузки – все это было привычно, понятно и удобно укладывалось в те рамки и ячейки, в которые и должно было уложиться. Все было хорошо, все результаты соответствовали ожиданиям. Однако что-то уже изменилось. Пропала легкость сна, исчезла напряженность дня. Стало слишком заметным свободное время… Заканчивался второй месяц рейса. В кают-компании не стучали костяшки домино, «козлятники» уже редко дымили по вечерам в извечных баталиях под крепкий чаек. В столовой тоже все меньше собиралось желающих посмотреть вместе очередной фильм на видео, предпочитая делать это в каюте, в одиночестве. Люди начали уставать.

В конце июня, незадолго до Дня моряков, капитан вечером, в кают-компании, объявил за чаем, что хочет дать возможность экипажу немножко отдохнуть, повеселиться. Для этого он разрешил провести празднование дня моряков. Основное условие – художественная самодеятельность, незыблемость организации вахты и порядок. Отвечать за все, естественно, должен старпом.

Михаил прекрасно знал, что это означало. Хорошо накрытые столы, тропическое сухое вино за месяц вперед, Музыка, танцы. Но, кроме этого, старпом знал и другое. Знал он, что такая вечеринка на этом судне говорила о том, что капитан готов начать новый, первый в этом рейсе «заплыв», как называл это Михаил. В народе это обычно зовется запоем.

«Ну, что же, не впервой. Переживем и это!» - подумал старпом.

Подготовка к вечеру на судне всегда была хлопотным, но очень интересным делом. Повар с пекарем и артельщик думали, как бы поинтересней накрыть стол, но при этом не выйти за пределы положенных для питания экипажа средств. Радист, природный массовик-затейник, разрабатывал сценарий и «сколачивал» самодеятельность. И баянист, и балалаечник, и довольно талантливый режиссер, он просто горел, готовя программу на вечер. Вокруг него постепенно зажигались и другие. Это всегда было интересно – из двадцати восьми человек наотрез отказывались от участия, объясняя это полной непригодностью, не более пяти человек. Радист, однако, очень сомневался в их непригодности, но особо не спорил. Самодеятельность – дело добровольное.

И вот, наступил заветный день. Судно на переходе. Тропики, тишина, до прихода в порт еще двое суток. Столы в столовой команды накрыли не хуже, чем дома, на берегу. Красивейшие салаты, всевозможные закуски покрывали все площади столов. Тропическое вино стояло в ящиках и доставалось по мере надобности. Надобность эта возрастала по мере исчезновения закусок и развития вечера. Смех и веселье установились с первых же номеров импровизированного концерта. Немного устав, решили чуточку притормозить и объявили перекур. Старпом вышел в коридор.

- Михаил Иванович, - раздался громкий голос Валентины, - у меня к вам есть несколько вопросов, надо бы обсудить, да порешать кой-чего.

- А завтра мы не могли бы сделать это?

- Завтра - оно и есть завтра. Там другие вопросы появятся, а сейчас есть такие, которые срочности требуют.

- Хорошо, идемте.

- А водичкой напоите женщину?

- И водичкой можно, почему бы и не напоить?

Вошли в каюту. Старпом пошел в спальню, где стоял холодильник. Открыл дверцу и тут же услыхал, как хлопнула дверь входная.

«Сказала, что срочно, а сама уш…» - не успел додумать Михаил, как услыхал звук закрывающегося замка. Тут же свет в каюте погас.

- Не понял, - решив, что судно обесточилось, воскликнул он, и хотел было шагнуть к телефону на тумбочке у кровати, но на плечи легли руки.

- И чего ты не понял? Я, вроде бы как, все ясно объяснила – срочные вопросы у меня накопились! И вообще, что за чиф, что поваришку не полюбил ни разу? Давай, Мишенька, исполняй свой долг командирский, - сказала она и совсем по-девчоночьи хихикнула.

- Я…

- Все, хватит слов! Быстренько, быстренько! Где ты тут? – с этими словами она развернула его, взяв лицо своими мягкими теплыми ладошками, и ее влажные губы заставили Михаила забыть обо всем.

Тело Валентины оказалось совершенно молодым, упругим и настолько гладким, насколько бывает только не худое женское тело – слегка прохладное и невыразимо нежное, чуть влажноватое от охватившей страсти. Задыхаясь, Михаил раздевал ее. Освободив грудь, он снова был удивлен. Она оказалась совсем не бесформенно мягкой, как он ожидал, а небольшой и по-девичьи упругой, с большими, чуточку жесткими сосками. Это значительно добавило сладкого тумана в голову.

- Нет, ты их так не трогай, они слишком чувствительные у меня - прошептала Валентина, - ты просто прикуси…

«Трогать нельзя, кусать - пожалуйста…» - подумал Михаил и отдался накопленной за пару месяцев холодного домашнего противостояния страсти, отключив все «за» и «против» в своем сознании.

…..

Когда все закончилось и дыхание восстановилось, они стали одеваться, на ощупь находя одежду. Михаил хотел было включить ночник над подушкой, но она остановила.

- Не надо, не включай. Ни к чему тебе смотреть на меня. Я же не жена тебе и не невеста. Ты меня так, ладошками и губами, да еще кое-чем запомни. Этого достаточно будет. Согласен?

- Согласен, - ответил Михаил и вдруг осознал, что снизу, из столовой команды этажом ниже, снова доносится музыка. Народ продолжал веселиться.

- Подожди, сейчас гляну, нет ли кого в коридоре, - сказал он, - сможешь выйти незаметно…

- Ой, чифуля, миленький! Ты это что же, действительно такой неопытный? Никогда не имел дел с женщинами на судне?

- Это почему ты так решила?

- Так вижу же! – засмеялась она, - Ты включи свет, усади меня в кресло, налей мне в стакан чего-нибудь и открой дверь, а сам сядь на свое рабочее место и исполняй свои обязанности старпомовские. Мало ли, что старпом и повар могут обсуждать, да? Давай мне какое-нибудь задание, обсуди со мной что-нибудь. Учить тебя, что ли? Хочешь – меню давай обговорим на следующую неделю, хочешь – закуп продуктов в следующем порту. Что захочешь, то и обсудим!

- Да? Полагаешь, что так нужно?

- Конечно! Ты думаешь, никто не заметил, как мы с тобой ушли? Еще как заметили! А сейчас ждут, когда и как я выйду от тебя, чтобы потом долго обсуждать это. Вот ты и дай им спектакль, сделай нормальное лицо, можешь даже сердитое, - она деланно нахмурила брови и засмеялась, - а то - раздолбай меня или покричи, в конце-то концов! Я же не только гладкая и мягкая, у меня и недостатки есть! По секрету скажу - за холодильником на камбузе уже месяц, как не протирала, наверняка пыль скопилась!

Михаил сделал так, как она и сказала. Открыв дверь, не стал выглядывать. Сел, взял карандаш. Мимо каюты кто-то прошел.

Повариха отпила минералку, встала и громко, чтобы было хорошо слышно в коридоре, сказала что-то типа «все поняла, сделаю как надо» и вышла. Пораженный ее мудростью, старпом посидел с минуту и вышел из каюты. В коридоре никого не было, но в лучах светильников плавала полоска плотного, сладковатого дыма от только что выкуренной сигареты.

Поднявшись на мостик, поговорил с заступающим на вахту вторым и пошел вниз, в столовую. Там все уже закончилось. Молоденькие дневальная и пекарь убирали со столов. Им помогали двое молодых мотористов, явно рассчитывающих на что-то. Все было нормально. Никаких проблем. Пройдя по коридору команды, убедился в том, что и здесь тихо. Заглянул в пустую гладилку и пошел к себе.

Сладко потянувшись, лег на диван. Ни в душ идти, ни раздеваться сил не было, да и второй на вахту должен был поднять на пятнадцать минут раньше, чтобы успеть перед вахтой душ принять.

Утром все было как всегда. Сменившись, Михаил позавтракал и пошел на обход. Везде был порядок. Никаких следов вчерашнего «культмероприятия».

На камбузе тоже все было обычно. Как всегда, Валентина широко улыбалась, вытирая руки фартуком, а пекарь была напугана и от этого бледна. Она каждый раз ждала чего-то ужасного от визита старпома на камбуз. Разноса или еще чего похуже…

Михаил Иванович прошелся, потрогал столы, полки, посмотрел и улыбнулся, не обнаружив пыли или грязи на кончиках пальцев. Затем прошел к холодильнику и заглянул за него.

- Непорядок, Валентина Николаевна! За холодильником давно убирали?

- Ох, проглядели мы! Крутишься, крутишься весь день… Вроде бы все сделали, а вот, проглядели. Но мы уберем, сейчас прямо и уберем, Михаил Иванович! - серьезно сказала она.

- Не сомневаюсь в этом! - Михаил улыбнулся и взглянул на повариху. Лицо ее по-прежнему было обеспокоенно-серьезным, но в глазах прыгала дюжина бесенят!

Вышел с камбуза в прекрасном настроении. Да и почему бы ему не быть прекрасным? «Пошалили? Погуляли немножко? – думал Михаил, - Погуляли, но все нормально, все на своих местах. Жизнь идет своим чередом. Законы исполняются, правила – тоже. Все идет так, как и прописано во всевозможных «букварях». А маленькие отклонения? Ну, и что с ними такого? Кому они интересны, если ничего не произошло? Вот, то-то и оно!»

***

- Танюшка! Танюшка, где ты? – раскрыв окно, громко позвала довольно молодая еще женщина. Никто не отозвался.

- Танюшка, да где же ты, несносная девчонка?!

- А то сама не знаешь, где! – с кривой усмешкой ответила ей соседка, вышедшая во двор с полным тазом выстиранного белья, - Где еще быть девочке? Там же, где и всегда - в конюшне!

Это была чистая правда. Женщина и не сомневалась, что дочь ее именно там, рядом со своим отцом, однако уж очень ей не нравилось то, что ее семилетняя дочь целыми днями пропадает среди лошадей, сена и навоза. Не для девочек это занятие.

Вздохнув, женщина закрыла окно и вскоре вышла из подъезда. Конюшня одиннадцатого, ее императорского величества, вдовствующей императрицы Марии Федоровны Сибирского стрелкового полка, располагалась неподалеку. Сразу за углом дома, в котором и жила семья из трех человек. В этой конюшне и служил конюхом Степан Рябов, потомственный уссурийский казак. Жена его, Мария, вышла из семьи украинских переселенцев. Полк был спокойный, жил размеренной жизнью, пока не пришел 1904 год. Началась война с Японией, а с ней пришли страхи, подогреваемые плохими известиями и дымами от японских кораблей на горизонте. Да и слухи о том, что военные готовились к возможной осаде города, не способствовали покою.

Обстрел города японским кораблем, стоящим в Уссурийском заливе, довел слухи до полной ясности и уверенности в их реальности. Одним из объектов, до которых достали снаряды, стал Морской госпиталь. Несколько снарядов упали на его территорию. Никто при этом не пострадал, поскольку вскоре выяснилось, что военные заранее подготовили большие, недосягаемые для снарядов, подземные помещения, в которых можно было разместить до полутысячи раненых. Шла серьезная война и, время от времени, по морю, да и по суше привозили раненых, которые и размещались в этих убежищах.

Падение Порт Артура, поражение в Цусимском сражении, и потрясшая всех гибель «Варяга» в корейском Чемульпо… Цепь военных неудач привела к поражению в войне с Японией. Следом пришли волнения в городах, а затем, словно снежным комом, нагрянула Первая мировая, превратившаяся в огромную, беспощадную мясорубку. Обо всем этом ходили слухи, не добавляющие радости людям. С каждым месяцем ползли все новые и новые, один страшнее другого.

Там, на западе Империи, уже второй год шла война. Вокруг Владивостока и Уссурийска было тревожно, но тихо. Мощные форты, ощетинившиеся дальнобойными орудиями, окружили Владивосток и отрезали возможность нападения с моря. Это поддерживало доверие и относительный покой. Офицеры, да и младшие чины обзавелись семьями. Летом полк выезжал в лагеря, на учения, а осенью возвращался домой, в военный городок номер 34, что в пригороде Владивостока.

Жили Степан с Марией хорошо, ладно жили. Не богато, но и не бедно. Как говорится, дай Боже всем так жить. Квартиру, состоявшую из двух маленьких комнат, полк выделил в небольшом краснокирпичном доме, рядом с конюшней. В том же доме квартировали два фельдфебеля, да унтер-офицеры. Ели простую, вкусную еду - готовить Мария была мастерица. Носили простую одежду. Он – казенную, что выдавал ему полк, а она – привычную, просторную одежду, которую сама же и шила. Когда родилась Танюшка, радости их не было предела. О чем только ни мечтали они вечерами, уложив девочку спать.

Росла Танюшка спокойной, смышленой девочкой. Один изъян только и был у нее – не тянуло ее играть с соседской детворой во дворе. Она тихо играла с куклами, слушала мать, которая с самого нежного возраста стала учить ее грамоте. Сама она обучилась в приходской школе. В остальном же в Танюшке все было ладно, красиво. В ласковом, немногословном ребенке угадывалась добрая женщина в будущем.

Тревоги материнские начались с того самого дня, когда девочке стукнуло шесть лет. До этого она часто бывала на конюшне, когда нужно было позвать отца или передать ему узелок с нехитрым обедом. Именно в тот день отец задержался, и мать послала ее узнать, когда отец вернется со службы.

- Видишь, Танюшка, что с Орликом? – сказал отец, указав на красное, мокнущее пятно на левом подвздохе, до самого основания хвоста, - Привели сегодня. Дохтур, Иван Лексеич говорит, что затянули, время ушло. Теперь мучается конь. И как здесь уйдешь?

- А что это?

- Дохтур сказал, что болячка такая, кземой называется. Совсем худо животине – и чешется, и болит, а сделать ничего не может. Хвостом только и обмахивается. Ни под седло его, ни почистить, как следует…

- И что будет с Орликом? – спросила Танюшка, глядя в грустные глаза коня.

- Да вот, Иван Лексеич сказывал, что мазь сделает, какая вылечит коня. Дохтур-то он хороший. Даром, что лошадиный – солдатиков тоже лечит! Дождусь его. Коню спокойнее, когда человек рядом, надежды у твари Божьей больше.

- А как не вылечит, что тогда?

- А что может быть? Забракуют коня и все тут…

- И что будет?

- А ничего! Хватит выведывать, что да как. Иди, дочка, а то мать заругает совсем! Скажи, что поздно буду, пущай не ждет меня. Дай, я поцелую тебя, именинницу!

Коня доктор действительно, вылечил. Никто и не сомневался, что так будет. Про капитана Жигалова, полкового ветеринара, разное говорили. Кто-то даже утверждал, что знается он с нечистой силой. Нормальные же, думающие люди, понимали, что он – лекарь от Бога, а то, что он с пробирками и мазями целыми днями возится, переливает что-то, кипятит, так это солдаты рассматривали как блажь и несерьезные занятия. Главное – аккуратно ходил в церковь, лечил животных, а доводилось – и солдат. Этим все ему и прощалось.

Танюшка с удовольствием помогала отцу. Пока он занимался своими делами, она подставляла табуретку и делала то, что велел доктор – промывала больное место, сушила, а потом намазывала нестерпимо вонючей желтой мазью. Конь прекрасно понимал, что происходит, стоял как вкопанный и неотрывно следил за Танюшкой, повернув голову. Она постоянно разговаривала с Орликом, успокаивала его, слегка почесывая воспаленное место. Конь похрапывал от удовольствия.

Отец не особенно волновался за дочь, поскольку знал, что конь не обидит ребенка, да и Танюшка тонко чувствовала, когда коню больно, а когда чешется.

- Нет, ну ты понимаешь, что делается? – пилила мать отца по вечерам, - От девчонки разит за версту гадостями какими-то. Это хорошо? Ладно, от тебя – ты мужик, а ей как с этим жить? Думаешь, найдется такой жених, что подойти отважится?

- Да ладно тебе, мать, не шуми! Перерастет она. Все пройдет, как невеститься начнет!

Танюшка только улыбалась, слушая их, самых дорогих и любимых людей. Она совершенно искренне не понимала, что плохого в том, что тянуло ее к лошадям, собакам и кошкам. Нравилось ей всех гладить, жалеть, разговаривать с ними. Да и они отвечали тем же и ластились, стоило ей только показаться.

Так и повелось, что Танюшка с раннего утра помогала отцу в конюшне, а после обеда

матери по дому. Так что, перестала мать ругать ее. Только морщилась, когда Танюшка

в очередной раз лечила заболевшую лошадь докторской мазью.

В конюшне, за работой, много разговаривали. Танюшка задавала вопросы, а Степан с удовольствием отвечал на них в меру своего разумения. Если не знал чего, старался разузнать у доктора, поскольку ни с кем больше не общался. Доктор души не чаял в Танюшке. Ни жены, ни детей у него не было, а она покорила его своей любовью к лошадям и трудолюбием. Так повелось, что без конфеты или другого нехитрого гостинца для нее в конюшню он не приходил.

 

***

Действительно, дочь была там. Мария остановилась в проеме раскрытых ворот. Степан с Танюшкой сидели за небольшим деревянным столом, друг против друга и о чем-то беседовали. Мария засмотрелась – до того уж хороши были оба, так серьезно обсуждали что-то такое, интересное им обоим, что она почувствовала укол ревности.

- Так, мил дружки, а обедать не собираетесь? Аль беседами одними сыты?

- Нет, Машенька! Мы голодны, как два волка зимой! Заболтались немножко, но уже готовы. Правда, Танюшка?

- Ага! Я вообще, что-то часто голодной бываю в последнее время!

- Так растешь же, доченька, - сказал отец.

- Еще бы! - улыбаясь, добавила мать, - Коней да собак гонять полдня – как не устанешь?

- А вот и нет, никого я не гоняю! - засмеялась Танюшка, - Я просто люблю и жалею их всех.

Когда обед подходил к концу, через открытое окно донесся крик со двора.

- Всем сбор! Живо, живо!

Такое бывало далеко не раз - все военные должны были бежать к месту службы в полной амуниции, с трехдневным запасом продуктов. Походный вещмешок с чистым бельем, запасом крупы и соли всегда висел на гвозде у входной двери. Мария завернула в чистую тряпку большой кусок хлеба. В другую – добрый шмат соленого сала. Добавила три луковицы, сунула все в вещмешок и подала Степану.

- Как думаешь, надолго?

- Не знаю, - ответил Степан, - как-то не в свое время это, из летних-то лагерей только вернулись. И чего собирают?

Вернулся Степан утром следующего дня, хмурый и озабоченный.

- Случилось что? – с тревогой спросила Мария.

- Случилось. Власть переменилась.

- Это как?

- А так… Восстание в Питере. Временное правительство у нас теперь.

- А как же царь?! Куда смотрит-то? Война же идет, а в своем доме непорядок…

- Нету царя, сбросили его.

- Господи, страх-то какой… И что теперь с нами будет?

- Не знаю. Никто не знает. Начальство наказало служить справно, а там – видно будет.

 

***

Все тревожнее становилось во Владивостоке. То тут, то там возникали стихийные митинги. Возбужденные люди, взобравшись на возвышение, что-то горячо говорили, говорили, собирая зевак и прохожих. На улицах появились странные личности с рыскающим взглядом. По вечерам, рассказывала мать принесенные с рынка новости, безобразия стали твориться в городе. Ночью страшно стало людям на улицу выйти. Полицейские, делая вид, что ничего не замечают, стояли в стороне от всех этих безобразий. Потом они и вовсе исчезли. Весна не принесла обычной радости. Страсти разгорались. Тревога росла с каждым часом.

Когда над Владивостоком пронеслись первые холодные осенние ветра с моросью, прилетели совсем плохие вести – и временного правительства тоже не стало. Кто правил страной, никто не мог объяснить более или менее вразумительно. Слухи, один страшнее другого, бродили по холодному, дождливому городу, который давно никто не убирал, не чистил.

Вечером, когда они собрались на ужин за столом, Степан вдруг, без предисловий, положил хлеб на стол и тяжелым взглядом посмотрел на жену и дочь.

- Все, закончилась наша жизнь спокойная.

- Случилось что?

- То случилось, что демоны пришли к власти. Все теперь переменится. Не будет больше прежней жизни.

- Какие такие демоны? – с испугом спросила Мария.

- Большаками называются. Говорят, в Бога они совсем не веруют.

- А может, все перемелется? – с надеждой спросила Марья, - Веруют или не веруют, а все одно - люди же они!

- Иван Лексеич сказал, что не перемелется. Смута начнется. Как в писании сказано – брат на брата пойдет…

- И что нам делать-то?

- Пока не знаю, но ничего хорошего нас не ждет. Нужно готовиться к тяжким временам.

С каждым днем в городе становилось все тревожнее. Люди стали неулыбчивыми. Офицеры нервничали. Солдаты роптали. Время от времени, но все чаще и чаще в казармах задерживали каких-то агитаторов. Танюшка не понимала, кто они такие, но всей своей сущностью чувствовала, что это они, демоны действуют, и что назревает что-то страшное.

По ночам в городе постреливали. В газетах писали о налетах, разбоях, ограблениях.

В студеный январский день восемнадцатого года на рейде торгового порта отдал якорь японский броненосец «Ивами», который владивостокцы хорошо помнили, как «Орел». Было это еще до японской войны. В апреле с броненосца высадился японский десант. Сопротивления ему никто не оказывал.

Полк медленно, но верно распадался. Солдаты просто исчезали. С оружием и без него. Офицеры тоже. Слухи, слухи… Они летали всюду. Говорили о Советах, о Колчаке, о восставших чехах, и все эти слухи не несли ничего хорошего.

Осенью восемнадцатого пришли американский и английский крейсера. Владивосток перестал быть городом Российской империи, как перестала быть империей и сама Россия. На рейде теперь постоянно стояли иностранные военные корабли. По улицам расхаживали вооруженные люди в чужих формах, звучала английская, японская, французская, итальянская, чешская речь. Шла интервенция. Как воронье нападает на больного зверя, так и большие, сильные страны, не получая должного отпора, кинулись в схватку за жирные куски.

Танюшка мало что понимала в происходящем, да с ней и не делился никто, однако не могла не видеть, как все вокруг стремительно меняется. Добрые люди становились раздраженными и даже злыми, гостеприимные замыкались в своих квартирах. Даже доктор Иван Алексеевич стал редко приносить гостинцы, а угощая, смотрел на Танюшку с такой горечью и жалостью, что иногда ей даже хотелось заплакать.

Отец все чаще стал прикладываться к бутыли, которая теперь всегда была в конюшне, под сеном. Раньше такого не бывало. Танюшка все чаще замечала красные, припухшие глаза у матери.

Прошел год, за ним – другой, третий. Кого только ни насмотрелась Танюшка! Американцы, японцы, англичане, французы. Белые, желтые, черные, все они чувствовали себя хозяевами и вели себя соответственно.

Полк давно уже не существовал. Те, кто не разбежался, ушли в Сибирь, на помощь адмиралу Колчаку. По слухам, многие ушли в Китай. Осталось несколько офицеров и пара десятков солдат. В конюшне из сотни лошадей осталось всего пять, да и тех редко запрягали. Отец пил теперь серьезно, неделями. Во время запоев ночевал тут же, на сене.

Танюшка носила ему еду, но она мало интересовала Степана. Он допивал очередную бутылку и, проснувшись, шел добывать следующую. В краткие перерывы между запоями молча, с виноватым видом, работал и так же, молча, шел домой. За целый день он мог не произнести ни одного слова. Денег не платили – некому было делать это, да и не из чего – полковая казна давно исчезла. В качестве платы за свой, почти не нужный никому, труд он получал овсом. В погребе накопилось уже с десяток мешков.

Однажды, летом двадцать второго года, в конюшню неожиданно пришел Иван Алексеевич. Степан второй день уже не пил, но вид у его был такой, что сомнений в том, как прошла предыдущая неделя, не было.

- Здравствуй, Танюшка! – поздоровался он и протянул вместо конфеты пару кусочков сахара, - Какая же ты становишься красивая!

- Ой, спасибо! – зардевшись, ответила Танюшка.

- Где отец?

- Здесь я, вашблагородие, Иван Лексеич - ответил Степан, выходя из-за деревянной перегородки.

- Сядь, Степан, поговорить с тобой хочу.

Степан сел, ничего не понимая. Такого не было никогда.

- Мне уйти? – спросила Танюшка.

- Это отец пусть решает, - ответил доктор.

- Сиди, дочка! - сказал Степан.

- Так получилось, - начал говорить доктор, - что нет у меня ни родных, ни близких. Детей не нажил, внукам неоткуда взяться. Из всех, кому я могу сделать то, что собираюсь, остался только ты, Степан. Много лет уже знаю я тебя, твою любовь к лошадям и трудолюбие. Чую – не встретимся больше на этом свете, потому как хочу податься в родные места. Путь неблизкий, а по нынешним временам и опасный. Мало ли, что может случиться… Хочу сделать доброе дело тебе и твоей семье. Особенно Танюшке, которую полюбил, как свою дочь. Так вот, вы помните ту мазь, которой лошадей лечили?

- Вонючую такую? – не удержалась Танюшка.

- Именно ее. Эта мазь изобретена мной. Работал я над ней всю мою жизнь. Она настолько чудодейственна, что боюсь даже и говорить об этом. Так вот, хочу передать вам секрет ее изготовления и использования. Все это довольно непросто, однако при правильном изготовлении и применении, этой мазью можно лечить любые кожные болезни животных, кроме красной волчанки. Однако все по порядку, но прежде всего ответь, согласен ли ты, Степан, принять от меня этот дар?

- Да, Иван Лексеич, согласен, - ответил Степан, подумав довольно долго.

- Вот и прекрасно. Хочу надеяться, что все, что я расскажу, будет кормить, поить и одевать вашу семью, а также и ваших потомков. Итак, с завтрашнего дня начнем занятия. Утром с собой возьми тетрадь и карандаш. Буду давать все под запись.

- Иван Лексеич… Я же не обучен грамоте.

- Ах, так… Тогда я буду рассказывать, а ты будешь запоминать.

- А можно, я буду записывать? – спросила Танюшка, - я знаю грамоту, и писать мама научила.

- Ах, умница! Ах, красавица! Конечно же, ты будешь записывать, а батюшка твой – слушать и вникать во все.

Вечером Танюшка рассказала все матери. Мария долго молчала, а потом махнула рукой и занялась своими делами. Танюшка поняла, что мать не верит в пользу этой затеи, однако утром, как только Танюшка съела свой завтрак – большую чашку молока от соседской коровы, да большой кусок свежего, пахучего черного хлеба, мать положила на стол толстую тетрадь и пару карандашей.

- Иди, дочка. Не знаю, будет ли с этого польза какая, но доктору я верю. Плохому он тебя не научит.

Занятия сразу пошли серьезно, насыщенно. Танюшка много писала, слушала, переспрашивала непонятное. Степан же с трудом высиживал эти часы, томился, клевал носом и вскоре перестал даже делать вид, что слушает. Танюшка с ужасом ждала, что он вот-вот запьет, и тогда занятия прекратятся. Ей настолько нравилось все, что рассказывал доктор, что она буквально впитывала каждое слово, переживала и накрепко усваивала.

Вскоре, как она и предполагала, отец запил. Занятия, однако, не прекращались. Доктор с воодушевлением диктовал и диктовал, ощущая, как славно это, взрощенное им, семя ложится на благодатную почву молодого Танюшкиного ума, интереса и любви к животным.

Наступил день, когда Иван Алексеевич сказал, что с завтрашнего дня они начнут практические занятия. И действительно, три дня занимались тем, что изготавливали разные мази. Вернее, все это была одна и та же мазь, но с некоторыми изменениями, в зависимости от того, что будет предполагаться лечить.

Через неделю занятия закончились. Доктор сказал, что обязательно зайдет проститься и исчез. Появился он через несколько дней. Степан сидел за столом в конюшне, хмурый и похмельный. Похмелиться было нечем.

- Здравствуй, Степан.

- Здравствуйте, Иван Лексеич.

- Что, тяжко?

- Есть маленько…

- Напрасно ты пить–то стал. Однако держи! На память от меня, - сказал доктор и протянул небольшую карманную фляжку. Серебряная, с гравировкой, она была очень красива и выглядела богато.

- Да что вы, вашблагородие, - Степан встал, - Иван Лексеич… Дорогая ведь штука.

- Ладно, ладно! Будет об этом. Пришел я попрощаться с вами, Степан и Танюшка. Уезжаю. Когда приеду и приеду ли – не знаю. Знаю одно – недолго жизнь наша здесь продлится так, как она идет. Советы все ближе и ближе. Сдерживать их некому и нечем. Поэтому не уверен, что смогу пережить все это. Вы же помоложе, особенно Танюшка, потому вам жить. Я желаю вам продержаться до добрых времен. Сомневаюсь, однако, что они скоро настанут. Именно поэтому надеюсь, что то, что я вам дал, поможет продержаться.

- Танюшка, - сказал доктор, когда она проводила его за ворота, - хочу сказать тебе несколько слов. Ты должна сохранить все, что записала, на всю свою жизнь, потому что это может спасти тебя. Все записи обязательно заучи на память, а тетради сожги. Рецепт держи в самой строгой тайне, никогда и никому не передавай. Даже под силой. Сделаешь это только тогда, когда сама поймешь, кому можно передать его. Передай тому, кто будет лечить. Сама денег за лечение больше, чем нужно для того, чтобы купить необходимое и самой не остаться голодной, не бери. Все поняла?

- Да, Иван Алексеевич, поняла, - ответила Танюшка, хотя совершенно не понимала, о каких деньгах говорит доктор. Переспрашивать в такую минуту не решилась.

- Тогда все. Утром уеду. Однако знаю, что скоро уйду, но буду там спокоен, поскольку в надежные руки передал дело моей жизни.

- Куда уйдете? – переспросила Танюшка?

- Куда все уходят, туда и уйду. Однако ты не печалься! Я исполнил свою земную обязанность. Теперь – твоя очередь. Исполнишь?

- Да.

- Верю. Потому и ухожу со спокойной душой.

Доктор уехал рано утром, не прощаясь. Он был последним офицером полка, остававшимся во Владивостоке. Через неделю в городе начался хаос. Сама Танюшка в город не ходила, но соседки рассказывали, что там беспорядки, а в порту – столпотворение. Народ рвался на корабли, но японцы оцепили причалы и пропускали только тех, у кого были пропуска от японского начальства. Корабли ушли разом. Рейд опустел.

 

***

В новенькой, отутюженной с вечера форме, представляющей собой голубую юбку с белой блузкой и маленьким белым передником, Наташа стояла в шеренге из десятка одетых так же, как и она, коллег в судовом ресторане. Перед ними прохаживался улыбающийся доктор - тот самый «рыцарь» у трапа. На этот раз на нем был белый халат.

-Так, красавицы… новенькие и старенькие… Начинаем новый рейс. Как мы с вами знаем, чистота – это главное в нашем деле, а посему ручки покажем, шейки, воротнички! Прекрасно. Теперь юбочки подняли и что у вас там – показали. Повыше, не стесняйтесь! А вам, новенькая мадам, особое приглашение нужно?

- Да как-то неудобно мне, - пытаясь подавить закипающее негодование, тихо сказала Наташа

- Не понял. Всем удобно, а ей – нет! Я врач, что неудобного - то? – с кривой ухмылкой, глядя на нее масляными глазами, спросил доктор.

- И что же тут непонятного, Евгений Петрович? Конечно же, как врачу я покажу вам, что у меня под юбкой. Мне не трудно. Однако здесь, в этих условиях, а не в кабинете на медосмотре, неудобно как-то без взаимности, непривычно мне такое. Как честный человек, вы тоже должны показать, что у вас там в штанах имеется, так справедливее будет.

Девчонки прыснули, сдерживая смех. Доктор стал красным как рак.

- Да?! И что, вот такая смелая? Небось, думаешь, что ты на коне теперь?

- А вы что же, - понесло Наташу, - думали, что я с первым шагом на судно, вот так сразу и под коня?

Она не вкладывала такого смысла в эти слова, но девчонки уже успели узнать о новой кличке ненавистного доктора, и теперь открыто засмеялись, не в силах сдерживаться.

- Ну-ну! Это мы поглядим, кто и под каким конем окажется! – с перекошенным от злости лицом сказал доктор и быстро ушел.

- Все, Натка, - серьезно сказала Лена, прибежавшая вскоре. Новости, а тем более такие, распространяются по судну с быстротой молнии, - теперь тебе кранты. Злопамятный он, сожрет тебя!

- Подавится! - резко ответила Наташа, однако в душе она совсем не была уверена в благоприятном для себя исходе этой схватки. Нет, не таким представлялось ей начало работы на судне.

 

***

Посадку Наташа не видела, но уже знала, что пассажиры – наши. Девчонки рассказали, что в расписании на линии образовалась «прореха» и ее заполняют небольшим, недельным круизом вдоль побережья. В переводе на русский язык это означало, что предстоит недельная гулянка, и экипажу предстоит как следует поработать.

Оба ресторана, большой и малый работали в полную силу. Работа была уже знакома и

особых трудностей не возникало. Дни летели со скоростью курьерского поезда. Наташа до поздней ночи с удовольствием летала с подносами между столиками, время от времени ловя на себе внимательные мужские взгляды. Руки уже начали помаленьку привыкать к тяжеленным подносам, к стопкам тарелок и не так болели. Стычки с коллегами на раздаче уже не воспринимались как что-то серьезное. Смертельно уставшая, она быстро, едва коснувшись подушки, засыпала спокойным, глубоким сном.

Проснувшись рано утром, Наташа с удовольствием вновь засыпала и спала дальше, если в этот день была не ее очередь обслуживать завтрак. Встав, собиралась и свежая, выспавшаяся шла на работу. Осмотры были каждый день, но они теперь ограничивались руками и воротничками. Попыток досмотров под юбками больше не было. Все утихло. Наташа вела себя так, будто ничего не случилось. Доктор тоже делал вид, что ничего не случилось, и он не замечает с трудом скрываемые улыбки официанток на утреннем осмотре.

Слух о строптивой новенькой, давшей отпор доктору, всколыхнул весь штат ресторана и номерных. Вслед ей оборачивались, да и парни поглядывали, цепляли.

- Странно, не доканывает он тебя… - говорили девчонки в каюте.

- А может так все и закончится?

- Не-а, задумал чего, наверное. Так просто этот конь не отстстанет. Ты, Нат, не расслабляйся! Будь поосторожнее, старайся подальше от него держаться.

***

- Наташа, иди на камбуз, там пробу снимать будут Анатолий Николаевич и доктор. Тебя велели вызвать, - сказала молодая девочка с камбуза, заглянув в каюту на третий день, незадолго до начала работы.

- Хорошо, уже иду, - ответила Наташа, поправляя прическу.

Снятие пробы проходило на камбузе. Для этого там имелся специальный столик с белой скатертью. Проходило все по одному и тому же сценарию. Сначала официантка приносила пиалы с первыми блюдами, потом шли вторые и напоследок – десерт.

С независимым видом, улыбаясь, Наташа принесла пиалы с первыми блюдами, что были в меню, и поставила их на стол, на котором были уже разложены приборы, салфетки и прочие предметы, обязательные для хорошо накрытого стола в ресторане. Еще раз улыбнувшись, она пожелала приятного аппетита и отошла к стойке, у которой стоял шеф-повар и повара, ответственные за меню.

За столом сидели заместитель директора ресторана, приятный полноватый человек лет сорока по имени Анатолий Иванович и доктор.

По знаку замдиректора Наташа убрала пиалы и принесла вторые блюда. При этом доктор внимательно посмотрел ей в глаза и улыбнулся.

«Ну, все! – улыбнувшись в ответ, радостно подумала Наташа, - Похоже, все обойдется! И совсем не такой он страшный и ужасный, как о нем говорят!»

- А десерт – только фрукты в сиропе, остальное не неси, - сказал Анатолий Николаевич, когда она убирала тарелки.

Наташа подошла к столу с подносом, на котором стояла большая чаша с логотипом «Байкал». В ней – яблочные дольки, проваренные в янтарно-прозрачном медовом сиропе.

- Да… этот десерт поистине великолепен, наш шеф каждый раз превосходит себя, - сказал замдиректора, - не устаю восхищаться!

- Еще как великолепен! – согласился доктор, - И, тем более, он хорош из рук такой красавицы!

Одновременно с этими словами Наташа почувствовала, как на ногу сзади легла рука. В шоке, она посмотрела на доктора. Не моргая, он смотрел ей в глаза и улыбался. Взгляд был холодным и колючим. Руку не убрал. Напротив, передвинул ее выше.

- И что, нравится? – тихо, стараясь не сорваться, спросила Наташа.

- Очень нра…, - начал было Анатолий Николаевич, удивленный ее вопросом, но осекся, скосив взгляд туда, вниз.

- Прекрасный, просто удивительно замечательный десерт! – громко, с расстановкой, явно на публику сказал доктор. В том, что она была, Наташа не сомневалась. Шеф и не менее трех-четырех поваров прекрасно видели все происходящее. Шоу было рассчитано именно на них и на их рассказы в экипаже о том, как ее осрамили.

Рука под юбкой уверенно переместилась еще выше и легла на ягодицу, слегка сжав ее.

- Я рада, Евгений Петрович, что вам понравился десерт, - стараясь не показывать свои эмоции, так же громко сказала Наташа, взяла обеими руками чашу со стола и вылила ее содержимое на голову доктора, по инерции продолжавшего улыбаться.

- Исчезни! Иди к себе, быстро!– после шока и небольшой паузы, тихо сказал замдиректора и, сделав испуганное лицо, бросился к доктору с салфеткой.

Экипаж гудел, словно растревоженный улей. Уже через полчаса Наташа стала народной героиней, но она этого еще не знала, поскольку лежала, уткнувшись в подушку, и содрогалась от рыданий. Девчонки никак не могли успокоить ее, а потом решили, что ей лучше проплакаться и оставили в покое. Через какое-то время она успокоилась и забылась в легком сне, продолжая иногда вздрагивать.

«Внимание экипажа, официантке Хмельницкой зайти к директору ресторана», прозвучало в динамике.

«Вот и началось… - подумала Наташа, быстро встала, привела себя в порядок и пошла, - Будь, что будет!».

- Присаживайтесь, Наталья Александровна, - сказал директор, указывая на стул, на котором Наташа уже сидела несколько дней назад.

- Не думал, что так быстро встретимся вновь, - сказал он после долгого молчания.

- Я тоже… - начала было Наташа, но директор жестом остановил ее.

- Я не требую от вас никаких объяснений. Мне в этой ситуации все более или менее понятно. Хочу задать вопрос. Вы понимаете, что произошло и что вам после этого еще здесь работать? По крайней мере, до прихода в порт.

- Да, понимаю.

- И как? Готовы?

- Думаю, что да.

- И то, что я должен строго наказать вас, тоже понимаете?

- Да.

- Это хорошо, что понимаете. Благодарите Анатолия Николаевича и шеф-повара. Если бы не их рапорта и рассказы, полетели бы вы и с судна, и из пароходства. Только благодаря им и моему ходатайству капитан согласился оставить окончательное решение за мной, а я очень не хочу, чтобы вы подумали, что вам можно все. Это не так. Именно поэтому до прихода в порт буду думать, что с вами делать. И это - в обмен на твердое обещание, что до возвращения во Владивосток я вашу фамилию больше не услышу, кто бы и как бы ни пытался спровоцировать вас. Договорились?

- Да, договорились.

- Хорошо. Все, идите работайте. Да не просто, а хорошо, лучше всех работайте!

- Спасибо вам, Валерий Михайлович!

- Не за что меня благодарить, я еще не сказал свое решение, и совсем не факт, что оно вам понравится.

До самого прихода во Владивосток Наташа не видела больше доктора. Девчонки говорили, что капитан, узнав о его «осмотрах», потребовал ухода доктора, и тот, сказавшись больным, не выходит из лазарета. Капитан послал по радио запрос на замену ему.

Наташа стала популярной. Ей улыбались, ее приглашали в компании, пытались завести «дружбу», но она перестала идти на такие контакты, поскольку все вновь и вновь заканчивалось обсуждением тех событий, а этого она меньше всего хотела.

Вокруг стала образовываться та же зона пустоты, с которой она была знакома со школы – все отошли за невидимую черту и перестали пытаться приблизиться вплотную. Единственным человеком, с которым Наташа общалась свободно и откровенно, была Лена.

Стоянка во Владивостоке была короткой и, сделав какие-то свои дела, к вечеру судно отошло от причала и пошло в Находку, чтобы встать на линию «Иокогама-Находка».

Сразу после отхода, Наташу вызвали к директору. Уже успокоившаяся было, она взволновалась. Обещанное директором решение, как ей представлялось, состояло в том, что она осталась на судне. Этот вызов сильно обеспокоил и ее, и девчонок.

- Все, Натка, - глядя с сочувствием на Наташу, сказала Валя, - точно, тебя в посудницы переведут или коренщицы. Будешь тарелки мыть, да лук с морковкой чистить с утра до вечера. Не прощают нам начальники вольности разные…

- И ладно, почищу. Ничего со мной не случится! – твердо сказала Наташа и вышла из каюты.

- Да ладно вам, - вмешалась Татьяна, - может, банкетик какой обслужить вызывают, а вы тут теорию целую развели, запугали совсем девку.

- Да, запугаешь ее, пожалуй! А банкеты вряд ли, ей еще рано.

- Ой, а то вы не знаете, что обслуживать банкеты не по опыту вызывают! Пару раз обуют за ошибки, на третий раз будет идеально обслуживать.

- Заходите, Наталья Александровна, присаживайтесь. Как работается?

- Нормально, спасибо.

- Вот и хорошо. Как и обещал, хочу объявить свое решение. Состоит оно в том, что вы будете работать на другом месте. Сразу должен предупредить - работа не из легких, но очень ответственная, да и нервишки подальше спрятать придется, потому что там провоцирующих ситуаций будет множество, а реакции на них вроде той, с яблоками, - улыбнулся директор, - не должно быть ни под каким соусом, даже сладким! Я могу быть уверенным в том, что все будет нормально?

- Да, можете.

- Верю. Не верил бы – не предложил место помощницы в бар.

Наташа не поверила своим ушам. Вместо наказания она получала повышение?! Это был настоящий шок. Видимо, директор был готов к такой реакции, потому что широко улыбнулся.

- Вы показали свой характер, доказали самостоятельность и умение работать. Все, с кем я разговаривал по этому вопросу, отозвались о вас положительно и выразили уверенность в том, что справитесь. Однако не могу не задать один вопрос. Сейчас в вашей жизни произойдут перемены. Вы привыкли уже к роли героини, а после этого назначения придется испытать совсем другое отношение. У вас появятся недоброжелатели, многие изменят свое отношение к вам, узнав о назначении, поскольку сами рассчитывали на него. Не все поймут мое решение и объяснят его по-своему. Полагаю, вам не нужно объяснять, о чем я. Готовы ли вы к такому обороту?

- Думаю, что да, - подумала и сказала Наташа, вспомнив слова отца. Тогда ей предложили повышение на фабрике, а она сомневалась, идти на него или нет. «Двигают – двигайся, дочка!», сказал тогда отец.

- В таком случае, прямо сейчас подойдите к бармену Тихонову. Он введет вас в курс дела.

«Вот так, - внутренне сжалась Наташа, - буду работать со Стасом… Да за что же мне все это? Почему именно с ним? А может, отказаться, пока не поздно?»

- Успехов! - сказал директор, вставая.

«Господи, да как же я девчонкам - то скажу о назначении?» - думала Наташа, идя по коридору. Только сейчас она окончательно поняла, что произошло и что ей предстоит.

Бар, в котором властвовал Стас, находился в кормовой части надстройки, в районе шлюпочной палубы.

- Ага, прибыла, - сказал Стас, ухмыляясь во весь рот, - и что делать будем? Как жить?

- Работать будем, - серьезно ответила Наташа, стараясь не смотреть. Стасу в глаза. Она не забыла его слова, брошенные на днях.

- Ишь, героиня какая! Месяц-другой пройдет – обломается! – громко сказал тогда он вслед проходящей мимо Наташе. Она спиной чувствовала взгляды ребят, стоящих рядом с ним.

- А куда она денется! – подхватил кто-то из них.

Сказано все это было с тем расчетом, чтобы она услыхала. И она услыхала.

- Ну, работать, так работать. Значит, так, - продолжил Стас, доставая бумаги, - сейчас идешь на склад и там получаешь по этим накладным все, что еще недополучено. Основное я уже получил, отметки на фактурах стоят. Остались мелочи – сигареты, пиво, соки. Смотри, внимательнее все считай. Бориска – человек интересный, на раз объегорит! Просчитаешься – из своего кармана заплатишь. Уразумела?

- Да.

- Отлично. Вперед!

В каюту Наташа вернулась за полночь. Получение товара, погрузка его в лифт, острый взгляд завскладом Бориса Сергеевича, масляные глазки грузчиков, так и норовящих утянуть блок сигарет или еще что-нибудь - все вихрем пронеслось пред Наташей. Когда товар был получен и закрыт на ключ в баре, на подкашивающихся от усталости ногах, Наташа вернулась в каюту. Девчонки не спали.

- Наташка, ты где это была так долго, а?

- Сначала у директора.

- А потом?

- А потом принимала товар.

- Товар?! Какой еще товар?

- На складе. Меня поставили помощницей к Стасу.

Молчание, близкое тому, что описано в «Ревизоре», длилось не меньше минуты.

- Ну, мать, ты даешь…

- Никому я ничего не даю. Я просто сказала «Есть!» и пошла работать.

- Люди годами ждут это место, из кожи вон лезут, на ухищрения всякие идут, а тут – на шестой день работы… - тихо сказала Валя, глядя на Наташу круглыми от изумления глазами.

- И всего-то, оказывается, надо было компот идиоту на голову вывернуть, – рассмеялась Татьяна, - а никто не догадался сделать этого!

- Все, девчонки, хватит об этом! Я не просилась на это место, и не меньше вашего была шокирована. Давайте спать, сил моих никаких нет, как устала!

- Спи! – громко сказала молчавшая до этого старшая из соседок по каюте, Оксана, и вышла, громко хлопнув дверью.

Наутро, уже переодетая в полученную у кастелянши красную юбку, Наташа шла на работу в бар под перекрестным обстрелом изумленных взглядов доброй половины экипажа, готовившейся к посадке пассажиров.

- Чудеса! - присвистнул кто-то из парней, куривших возле большой металлической пепельницы.

- Все, даже самые чудные, чудеса обычно имеют очень простые объяснения, - громко ответили ему, и парни засмеялись. Наташа понимала, что за этими словами наверняка последовала расшифровка и даже догадывалась, какая. Высоко подняв голову, она прошла мимо, даже не взглянув на них.

- Не зазнавайся, - донеслось вслед, - мы хорошие!

- Я знаю! - не оборачиваясь, громко ответила Наташа.

- Ну, что же, начинаем работать, - сказал Стас, - твоя задача – это идеально чистая посуда, лед, открывание бутылок, банок, уборка на столиках и так далее, но самое главное – постоянная улыбка. Пассажирам именно она нужна больше, чем напитки, и поэтому она должна быть всегда, независимо ни от чего. Поняла?

- Да, поняла, - ответила Наташа, - и это все?

- Нет, не все. Вот тебе тетрадь. В ней – рецепты напитков. Как только выучишь все наизусть - допущу тебя к работе с пассажирами, то есть к деньгам. Чем раньше выучишь все, тем лучше для тебя, а пока – делай, что сказал и слушайся беспрекословно. Это тоже понятно?

- И это понятно.

- И вот еще что. Тетрадь из бара выносить запрещаю. Времени тебе на обучение даю месяц. Не сумеешь – уйдешь, вернешься в официантки.

- Я сумею, - твердо сказала Наташа.

- Вот и поглядим, - внимательно посмотрел на нее Стас, - только ты не думай, что…

- Я не думаю, - резко ответила Наташа, не дожидаясь конца фразы.

- Вот и правильно. Мне пофигу, каким путем ты сюда попала. Главное – как будешь работать и вообще, как покажешь себя.

- Что молчишь? - спросил он, выждав минуту.

- Ты ждешь, что я начну что-то рассказывать? Так нечего. А и было бы – не рассказала. Сам понимаешь. А работать буду, не сомневайся.

- Ну-ну. Мне все это без разницы, а что язычок умеешь держать за зубами – это хорошо, пригодится. Ладно, давай работать. Быстро считаем товар и готовимся к посадке.

Через час все было готово к работе. Стас позвонил куда-то, взял с полки под стойкой увесистый пакет и подал его Наташе.

- Иди, завскладу отнеси, пока посадка не началась. Он в каюте.

- Что сказать ему?

- Ничего. Просто отдай и все.

Борис Сергеевич, действительно, ждал. Дверь в каюту была открыта и, как только Наташа подошла, пригласил ее жестом. Наташа вошла, поздоровалась и подала пакет.

- Ага. Что еще передал Стас?

- Ничего.

- А ты?

- Что я?

- Ты чем угостишь меня? От себя.

- Ничем.

- Вот как? Почему?

- Так не работала еще, да и не знаю, что и как…

- А что тут знать? У красивой девушки всегда найдется, что от себя подарить мужчине. Разве не так?

- Это как, - закипая, ответила Наташа, - каждому, кто встретится на пути, по подарку дарить или как-то выбирать?

- Да ладно, пошутил я! - серьезно, глядя в глаза, сказал Борис Сергеевич, - Ишь, готова съесть уже! Иди, а то Стас заждался. Ревнивый он!

Стас внимательно посмотрел на вернувшуюся Наташу.

- Приставал?

- Нет.

- Странно… Ко всем пристает, а к тебе – нет.

- Ты смотри, - продолжил он, выдержав паузу, - даже не вздумай! Будешь не только со мной дело иметь, а и еще кое с кем, кто тебе патлы - то повыдергивает одним махом, да глазки твои красивые попортит! Все поняла?

- Поняла.

- То-то же.

Посадка началась ровно в одиннадцать. В иллюминатор видно было, как номерные, все в красивых синих сарафанах, встречали пассажиров и вели их в каюты.

- Скоро и к нам народ потянется, - сказал Стас.

И действительно, вскоре стали появляться первые посетители. Один, явно наш, заказал кофе и сел за дальним столиком. За ним пришли два пожилых японца и, заказав по коктейлю, также сели за столик. До отхода в баре было не более двух-трех человек одновременно, и Наташа, переборов первое волнение, с удовольствием убирала на столиках, мыла стаканы и чашки.

Отойдя от причала, судно быстро набрало ход и пошло на выход. С погодой повезло. При полном безветрии, море было блестящим и казалось вязким, словно желе. В нем удивительно контрастно отражались белые облака с небольшими просветами голубого неба. Даже одинокие чайки, летящие низко над поверхностью, отражались так четко, что можно было представить себе, что все вокруг – одно сплошное небо, а судно – это сказочный белый летучий кораблик…

Стоя на безлюдной палубе, Наташа с удовольствием вдыхала невыразимо приятный морской воздух и любовалась этой величественной картиной с постепенно сглаживающимся и тающим темным силуэтом берега за кормой.

«Ой, что это я, - спохватилась она, - там же уже пассажиры в бар пришли, а Стас один!»

- Подышала? Накурилась? - принюхиваясь, спросил он. Посетителей в баре не было.

- Ага, - ответила Наташа с улыбкой, - только не курю я.

- Это ты правильно. Я тоже не курил никогда и не тянет! Пока никого нет – сходи поешь. И не задерживайся - потом я пойду.

- Почитай пока тетрадку, – сказал Стас, когда Наташа вернулась, - скоро начнется работа. Думаю, минут через сорок начнут собираться – как раз ужин в ресторане будет. Они обычно из ресторана прямиком в бар идут. Если забредет кто – обслужи. Меню с ценами – вот оно. Что не знаешь – смотри в тетрадке. Я скоро.

Когда пассажиры потянулись в бар, она немного растерялась, но открытые, доброжелательные улыбки японцев быстро вернули ее в спокойно-напряженное состояние. С трудом понимая их английский, она все же улавливала, что они хотят и быстро исполняла заказ. В основном, японцы заказывали вина, указывая на их названия в меню, и кофе. Непривычное для уха «кохи при-из» Наташа вскоре уже воспринимала так, будто знала эти слова в японском произношении всю жизнь, и наливала ароматный кофе.

Успевая поворачиваться, она потеряла счет времени. Минуты и секунды уходили на обслуживание, уборку посуды, ее мытье. Японцы расселись по высоким барным стульям и наперебой улыбались ей, что-то говорили. Наташа не понимала слов, но по выражению их лиц и глаз понимала, что это были комплименты. Она раскраснелась. Ей это нравилось, в руках все летало – напитки наливались, стаканы мылись, лед раскладывался, кофе заваривался с пенкой и все это практически одновременно. Японцы как будто включились в это ее состояние и наперебой заказывали то воду, то кофе, то вино, то коктейль.

- А что, - раздалось вдруг рядом, - неплохо, совсем неплохо!

От неожиданности Наташа чуть не выронила стакан, который протирала в этот момент.

- Ой, - вырвалось у нее, - я здесь…

-Да вижу, все вижу, - серьезно сказал Стас, - я минут пятнадцать уже наблюдаю за тобой вон с того, дальнего столика.

- А я и не заметила…

- Это ничего, потом привыкнешь и не только каждого человека, мышку будешь замечать в баре.

Наташа взглянула на часы. Обещанное Стасом «скоро» обернулось полутора часами. Японцы с интересом наблюдали за их диалогом, пытаясь уловить его суть.

- Хорошо Наташа? О’кей? – указав на нее, Стас обратился к японцам, сидящим у стойки.

- Хай! Хай! Харасо Натаса, кавай, бьютифур! – улыбаясь и кланяясь, разом заговорили японцы, словно только и ждали этого вопроса.

- Вот и ладненько, - серьезно сказал Стас и встал у стойки, давая всем понять, что хозяин вернулся к работе, которая с каждым часом становилась все напряженней. Весь вечер в баре не было свободных мест. И Стас, и Наташа постоянно были заняты.

Все когда-то заканчивается, постепенно в баре оставалось все меньше людей, и вскоре ушел последний посетитель. Наташа как раз домывала посуду.

- Ну что, как впечатления от первого дня? Трудно было? Устала? - спросил Стас, наливая себе коньяк.

- Да нет, нормально все, только вот с пробками винными...

- Это ничего! Пооткрываешь сотню, другую – привыкнешь и будешь их как семечки щелкать! Ну что, за первый день работы?

- Можно… Если только не крепкое что-нибудь.

- Легко! «Блэк Рашн» будешь?

- А это не крепко? – немного испугавшись, спросила Наташа.

- Тебе понравится!

И действительно, темный напиток из кока-колы, водки и кофейного ликера оказался настолько вкусным, что Наташа быстро выпила его и не прочь была бы выпить еще один бокал, но Стас, поняв это, улыбнулся и отрицательно покачал головой.

- Осторожно! Это совсем не лимонад!

«Тогда все, хватит, - подумала Наташа и, кивнув Стасу, поставила бокал, - однако надо будет рецептик внимательней глянуть и запомнить».

Подходя к каюте, глянула на часы. Они показывали половину первого ночи…

Работа на линии тем и хороша, что в любой день знаешь, что будет завтра, послезавтра или через несколько дней. Это касается того, где судно будет находиться и будут ли пассажиры на борту, а следовательно – насколько напряженной будет работа. Однако не все охватывает расписание. Это Наташа поняла уже на второй день рейса. Пройдя Сангарский пролив между японскими островами Хоккайдо и Хонсю, с его снующими туда-сюда паромами и судами всевозможных видов и размеров, «Байкал» подошел к выходу в Тихий океан. Это почувствовалось сразу. Судно начало качать. Сначала это было просто незначительное и привычное уже покачивание, но с каждой минутой оно становилось все сильнее и сильнее. Все в баре пришлось закрепить, разместить в специальных гнездах.

Улучив минутку, Наташа вышла на палубу. Фиолетово-синий простор с пологими волнами простирался по левому борту и по курсу. Берег оставался по корме. Наташа зашла за надстройку и увидела, что по правому борту берег совсем не так далеко. Вернувшись в бар, рассказала об увиденном Стасу.

- Понятно. Значит, скоро даст нам прикурить…

- То есть?

- А покачает нас как следует! Скоро повернем направо и пойдем на юг, вдоль Японии.

- И что?

- Океанская волна станет нам в борт бить, и начнется сильная качка. Пробовала, что это такое?

- Нет…

- Значит, попробуешь. Эти суда очень горазды на такое. Они длинные и узкие. Бортовая качка стремительная. Ну, да сама увидишь. Пока не началось, скажу главное. Запомни это. Никого не интересует, что ты чувствуешь при качке. Работа должна делаться при любых условиях. Ты поняла?

- Да…- неуверенно сказала Наташа.

- Это означает, - продолжил Стас, - что пассажиры не должны видеть, как ты переносишь качку. Укачалась ты или нет - это твое личное дело. Они должны видеть только твою улыбку, чего бы тебе это ни стоило. Я даже не спрашиваю, поняла ты это или нет. Так должно быть и так будет. В противном случае ты уйдешь.

- Я поняла.

- Вот и хорошо. Чувствую, что тебе сегодня повезет – никого в баре нет и не будет, по всей вероятности. Если за полчаса никто не придет, ты можешь быть свободной. Будешь должна мне несколько часов.

- Хорошо, спасибо, - сказала Наташа, с ужасом ощущая, как палуба уходит из-под ног.

- Ну вот, я же говорил – поворачиваем.

В подтверждение его слов судно резко повалилось на правый борт. С барной стойки слетел стакан и покатился по мягкому паласу. Схватившись за край стойки, Наташа замерла, ожидая чего-то ужасного. Достигнув крайней точки в своем сваливании, судно замерло и медленно, неохотно стало возвращаться, постепенно наращивая скорость выпрямления. Перевалив начальное положение, судно так же стремительно продолжило падение на другой борт. Все повторилось. Потом еще раз, затем еще и стало так раскачиваться с борта на борт. Это была уже какая-то стабильность. Все было бы ничего, если бы не тошнота, противной волной поднимающаяся к горлу.

- Все, иди. Никого сегодня не будет. Вон, зеленая уже. Советую пойти на шлюпочную палубу и подышать свежим воздухом – это помогает.

- А почему на шлюпочную?

- Потому что ниже обычно заливает волнами, и выходы туда закрыты. Ладно, иди и не забудь, что завтра – рабочий день. Открываемся в десять.

С трудом, цепляясь за перила трапов и за деревянные поручни на стенах в коридорах, Наташа подошла к выходу на шлюпочную палубу. Через маленький круглый иллюминатор в тяжелой деревянной двери видно было, как линия горизонта поднялась вверх, исчезнув за блестящим латунным кольцом вокруг стекла. Замерев, судно стало двигаться в обратном направлении. Линия горизонта вернулась и, быстро перемещаясь, скрылась за нижней кромкой иллюминатора. Наташа замерла от ужаса и, если бы не тошнота, никогда бы не решилась выйти на палубу. Выждав удобный момент, она быстро открыла дверь и тут же опять закрыла, поняв, что не сможет ее удержать. Обдумав, опять выбрала момент, быстро открыла дверь, вышла и тут же захлопнула ее, успев схватиться за стальной поручень.

Палуба резко уходила вниз, и Наташа вдруг осознала, что стоит отпустить поручень, как она тут же скатится вниз, к краю палубы, откуда неминуемо свалится туда, в кипящую зеленую воду. Только тонкий тросик леера, натянутого вдоль края палубы под высоко висящей шлюпкой, ограждал эту пучину от палубы. Ужас охватил Наташу. Она не знала, что делать. Оставаться здесь – сумасшествие, но сил заставить себя разжать руки и отпустить поручень, чтобы открыть дверь, тоже не было.

Успокоившись немного, она постаралась унять бешено колотившееся сердце. Уловив момент, когда крен пошел на противоположный борт, отцепилась от поручня, открыла дверь и нырнула в коридор. Судно в этот момент стало переваливаться в обратную сторону и Наташа, успев схватиться за поручень в коридоре, выпустила ручку двери. Она хотела было высунуться, переступив одной ногой за порог-комингс и схватить дверь за ручку, но почему-то в последний момент передумала. В следующее мгновение судно начало двигаться на противоположный борт. Тяжелая дубовая дверь, отделанная толстой латунной полосой, стала стремительно закрываться и с громким лязгом, тяжело захлопнулась. Наташа с ужасом подумала, что было бы, попади туда ее нога. К дальнейшим приключениям она не была готова и потому пошла прямо в каюту, если способ передвижения, который ей пришлось осуществлять, можно было назвать словом «пошла». Это были короткие броски со стены на стену с хватаниями за поручни и перила. Приноровившись, Наташа уже довольно легко передвигалась вперед, почти не обращая внимания на качку.

Чем ниже она спускалась, тем тяжелее был воздух в коридорах. Спертый, горячий, он то ли казался, то ли на самом деле был густым и тошнотворным. Наташа ярко, отчетливо ощущала странные, неприятные запахи. Все они напоминали об одном – о тошноте. От этого ощущения некуда было деться. Оно было всюду, оно преследовало. Наташа всеми силами гнала от себя мысли об этом.

Все девчонки были в каюте. По их виду не было видно, что им плохо.

«Это что же, - подумала Наташа, - получается, что только мне плохо?»

-Ты как, Натка, не укачалась? – словно услыхав ее мысли, спросила Татьяна.

- Нет. А что?

- Да так… Я когда первый раз в шторм попала - ужас, как укачалась! Думала, вернусь – сразу уволюсь!

- А это что, шторм?! – вырвалось у Наташи. Девчонки рассмеялись.

- А тебе что, мало этого? Слабовато качает?

- Да нет…Просто я читала и в кино видела немножко не такое.

- Не переживай. Разное увидишь, если на море решила работать! – сказала Валентина, - Я сама поначалу страсть, как укачивалась. Это потом привыкла, а первое время…

- Ой, девчонки, хватит о качке, а то я сейчас точно, укачаюсь! - неожиданно громко сказала Алла, - Лучше, давайте спать!

Наташа не заметила, как уснула. Ей повезло – ее кровать была расположена поперек судна и на качке она оказывалась то головой, то ногами вниз. Это, однако, не очень мешало спать. Другим девчонкам повезло меньше – их валяло по постели с боку на бок, и спать при этом было почти невозможно. Приходилось распластываться по кровати, словно лягушка на воде, правда и это слабо помогало, позволяя лишь забываться на короткое время.

Проснулась Наташа оттого, что почти не качало. Иллюминатор светился ярким солнечным светом. Вскочив, подбежала к нему и выглянула. Даже через мутное от застывшей морской соли толстое стекло было видно, что судно бежит по гладкой, мутной серо-зеленой воде.

- И что там? - раздалось с дальней кровати.

- Красота! Тишина и солнышко, - ответила Наташа.

- Значит, повернули уже и в Токийский залив заходим, - сказала Валя, спустив ноги с верхней кровати, - скоро в Иокогаму придем. Сразу к причалу поведут.

- Да? А откуда ты все это знаешь? - с изумлением спросила Наташа.

- Да легко и просто все! - высунулась из-за шторки Оксана, - Заведи себе штурманца в качестве милого дружка, и тоже все секреты знать будешь о том, как и куда плывем!

- Не обращай внимание, ей бы только язык почесать! - засмеялась Валентина.

- Да и ладно, - также со смехом ответила Оксана, - что же мне еще делать, если сами подставляете, обо что почесать его можно!

К причалу пассажирского терминала в Иокогаме встали только к обеду. До этого времени пришлось покрутиться. Пассажиры, словно наверстывая упущенное предыдущим вечером, битком набились в бар. Пили, в основном, кофе и пиво. Наташе так и не удалось выйти на палубу, чтобы посмотреть на первый в ее жизни японский город. Когда все было убрано и вымыто, швартовка уже заканчивалась. Наташа стояла на шлюпочной палубе, где между стоящими на специальных приспособлениях спасательными моторными ботами был натянут тонкий стальной леер. То самое место, что так всерьез, основательно напугало ее меньше суток назад. Отсюда Наташе было видно, как к борту подходили большие, блестящие автобусы. Пассажиры садились в них и уезжали куда-то. Большие тележки встали под открытый уже лацпорт - вырез в борту, и оттуда матросы подавали багаж - чемоданы, сумки, свертки различной формы.

Все было четко, отработано. Над причалом нависал большой стеклянный морской вокзал, явно приспособленный под большие круизные лайнеры, но и этим небольшим пароходом он не побрезговал. О размере судов, которые подходят сюда, Наташа судила по тому, что большой портальный трап, который подавался с балкона морского вокзала на суда, был на уровне трубы «Байкала», и если бы его поставили на палубу, то пассажиры не смогли бы им воспользоваться – таким крутым был бы подъем. Вот и сходили они по обычному трапу, которым пользовался экипаж, на причал.

- Наташка, в город пойдешь? – тронули ее за плечо. Оглянувшись, увидела Лену.

- А что, можно? – спросила Наташа, взволновавшись от мысли, что впервые в жизни ступит на иностранную землю.

- Ну да, сегодня стоим здесь, отход - завтра. Спроси у Стаса. Если он не придумает ничего для тебя, пойдем к Анатолию Николаевичу. Он и сделает все.

Стас ничего не имел против ее похода на берег.

- Даже странно как-то, - сказала Лена по пути в ресторан, к заместителю директора, - не выначивается Стас. А раньше, бывало, нудит, нудит... Признавайся, чем взяла его?

- Я? Взяла? Да не брала я его вовсе. Просто работаем, вот и все.

- Да ладно тебе, уж и пошутить нельзя!

Все получилось так, как и сказала Лена, правда при получении желтых бумажек-пропусков с иероглифами и фамилиями, написанными от руки по - английски, произошло странное.

- Хмельницкая, старшей в группе пойдешь, - сказал Анатолий Николаевич, подавая ей несколько бумажек.

- Да как же…- растерялась Наташа, - я же впервые, ничего не знаю в городе!

- Ничего, в группе у тебя смышленые девочки, они здесь все закоулки наизусть знают.

- Но ведь…

- Все, разговор окончен. Иди. К восемнадцати быть на борту. Поняла?

- Да.

- Вот и славно. Сходи, получи деньги и - вперед!

Семь чужих, впервые увиденных сотенных бумажек легли на стол в каюте. Взяв одну, Наташа села и стала рассматривать. Сколько это? Много или мало?

- И чего смотришь? Их больше не станет от этого, - сказала вошедшая Алла.

- А что на них можно купить?

- В свой первый сход на берег не покупай ничего. Посмотри, приценись, а со временем подкопишь и купишь то, что захочешь.

Япония потрясла Наташу. Все вокруг казалось игрушечным, но одновременно и основательным. Дома в большинстве не высокие, в два-три этажа. Девчонки тянули вперед, не давая останавливаться у витрин.

- Натка, идем же быстрее – там этого от души насмотришься!

И точно, когда они пришли на улицу «Иседзаки», Наташа поняла их правоту. Длинная, неширокая улица была сплошной чередой сверкающих зеркально чистыми витринами магазинов и магазинчиков по обе стороны. Из незаметных динамиков лилась странная, но очень мелодичная музыка. Она что-то напоминала, но что? Наташа не смогла понять это. Ее отвлекло другое. Открытые стеклянные двери и длинные ряды странных стоек, похожих на пульты управления чем-то серьезным. На них постоянно мигали лампочки, что-то звенело, сыпалось. Молодые и не очень, японцы сидели за этими пультами и что-то делали маленьким рычажком.

- Девчонки, - спросила Наташа, - это что такое? Это они работают?

- Ага, работают! – засмеялись в ответ девчонки, - Это игральные автоматы. Называется это заведение «Пачинко». Японцы здесь и просаживают деньги, и выигрывают их. Так вот сидят целыми днями и дергают ручки.

- А что это высыпается?

- Шарики стальные. Они покупают их, засыпают в машину и пуляют этим рычажком по целям на машине.

- Я помню, была такая в детстве настольная игра… Кладешь шарик, оттягиваешь рычажок и отпускаешь. Он бьет по шарику и тот летит, по пути стукаясь о всякие препятствия, а ты другими рычажками пытаешься еще раз стукнуть шарик, чтобы он попал туда, где очки побольше выбиваются. У них что, такая же игра?

- Именно такая, только не очки, а шарики высыпаются в корзинки, и их потом на деньги обменивают в кассе!

- Я тоже хочу поиграть! - уверенно сказала Наташа.

- Вот это мы приехали! Ты это чего?! – остановились девчонки, с изумлением глядя на Наташу, - С твоими ли деньгами играть? Идем! Времени у нас мало, нужно все успеть.

- Эх, а я бы с удовольствием! - вздохнула Наташа, давя в себе совершенно нежданно обнаружившуюся азартность.

Все дальнейшее слилось в одну бесконечную череду витрин, прилавков, сверкающих огней и чудных песен. Девчонки что-то искали, находили и снова искали что-то. Наташа сначала с удовольствием разглядывала все, пытаясь осмыслить и как –то систематизировать увиденное, но вскоре почувствовала себя настолько уставшей, переполненной этими яркостями, что перестала разглядывать окружающее великолепие. Она просто шла и шла, подчинившись девчонкам, совершенно точно знавшим, что им здесь нужно.

- Нат, а ты почему ничего не покупаешь? Деньги копишь? – спросила ее одна из девушек уже по пути в порт.

- Ну, да, - ответила Наташа только для того, чтобы не спрашивали больше.

- Хоть водички взяла бы, что ли? Так и вернешься с пустыми руками?

- Возьму, - улыбнулась Наташа и свернула в очередную маленькую лавчонку. Она была настолько мала, что вдвоем в ней было бы тесно. Совершенно воздушная, с телом двенадцатилетней девочки, пожилая японка сказала что-то приветственное и стала постоянно кланяться Наташе, явно приглашая купить что-нибудь. Поняв, что не купить здесь ничего она уже не сможет, Наташа окинула взглядом лавочку и выбрала маленькую бутылочку с разноцветными иероглифами на этикетке, а также яркий пакетик с орешками.

- Хай, дозо, - сказала японка и, положив покупки в маленький пакетик с веревочными ручками, сунула туда же пару пачек жевательной резинки и маленький карманный календарик.

- Ишь, как ты ей понравилась, - сказали наблюдавшие за всем этим девчонки, когда Наташа вышла из лавочки, - и жвачку, и календарик тебе придарила! Поняла, видать, что ты впервые здесь.

- Да ладно вам, с чего бы она поняла это?

- Не скажи! Они все видят и понимают, потому как из поколения в поколение тут торгуют, присмотрелись к людям и насквозь всех видят!

Вечером Наташа не выдержала, пошла в бар, чтобы проверить, все ли в порядке. Снова закрыв дверь, вернулась в каюту.

Наутро была посадка, и вновь вышли в Тихий океан, на этот раз более спокойный. Судно медленно переваливалось с борта на борт, но это не беспокоило, поскольку ничего неприятного в такой качке не было. Посуда не падала, пассажиры довольно активно заказывали напитки, и думать за работой о чем-то было некогда.

Вся дальнейшая работа шла как по накатанному пути. Приход, отход, переход… Никаких событий, никаких особых ощущений. Наташа исполняла свои обязанности уже почти автоматически, даже не уставая так, как это было вначале. Стас был доволен – народ шел в бар, заказывал хорошо. Особенно хорошо шли дела тогда, когда Наташа становилась к стойке. Стас заметил это и стал чаще допускать ее к этой работе. Наташа выучила рецепты коктейлей и легко выполняла любые заказы. Жизнь налаживалась.

В тот день они вышли из Владивостока с японцами. Море было тихим, спокойным и пассажиры довольно бурно обсуждали что-то за столиками в баре, часто заказывая пиво. Уже стемнело. Убрав и перемыв очередную партию посуды, Наташа налила себе воды и села передохнуть.

- Наташа, - вдруг позвал ее Стас, - иди сюда.

- Поработать? – спросила она.

- Нет, сходи найди электромеханика и скажи ему, что сломался льдогенератор. Я не могу дозвониться до него. Пусть срочно придет или пришлет кого-нибудь.

Уже через пятнадцать минут сам электромеханик возился с аппаратом. Дело явно не ладилось. Наташа бегала с ведерком в бар ресторана, набирала кубиков льда и несла в бар. И так – каждые полчаса. Усталая, она опустилась на стул, когда Стас закрыл бар.

- Закончит работу – угости его, да и сама прими стопку, это поможет снять усталость. Коктейли делай какие хочешь, тренируйся. На руки дашь только бутылочку вина или водки. Импортное не тронь. Да и вообще, не усердствуй, по-легкой все делай.

- Поняла. Все будет хорошо.

Работу электромеханик закончил уже за полночь. Бросив испачканную ветошь в мусорную корзину, сел на стул и повернулся к Наташе, клюющей носом за столиком.

- Все, мать, принимай работу!

- Ага, Сережа, сейчас приму, - поднялась и сладко, до хруста в косточках потянулась Наташа, но тут же поняла, что зря это сделала. Взгляд его серых глаз был уже не тот, что еще пять минут назад.

- Ох, мать, и хороша же ты!

- Да ладно тебе… - смутилась Наташа и пошла к генератору. Он исправно работал, что и доказал, высыпав в накопительный поддон порцию ледяных кубиков.

- Выпьешь чего -нибудь?

- Если нальешь - выпью.

- А чего же не налить, коли работу сделал, - сказала Наташа, - что будешь пить?

- А что себе, то и мне.

Наташа сделала по коктейлю, и вскоре усталость, как и говорил Стас, прошла. Потом был второй, за ним – третий коктейль. Беседа обо всем и ни о чем текла плавно. Сергей оказался очень неплохим парнем. Наташе было легко с ним. Ей вдруг показалось, что вот оно, пришло, наконец, то, о чем она и думать-то себе не давала. Нормальный мужчина, нормальные слова, нормальные…руки. Они так сладко трогали, так обнимали ее, что мир постепенно перестал существовать.

В каюту Наташа вернулась сама не своя. Пришло отрезвление. Во всех смыслах. Немного подташнивало. Она уже понимала, что произошло. Это было совсем не то, что было нужно ей.

« Да… Предупреждал же Стас, что коктейль – это не компот! Однако что было – то было», - подумала она, тяжело вздохнула и провалилась в тяжелый, беспокойный сон.

Через пару дней Наташа немного успокоилась, поскольку Сергей не появлялся и никак не проявлял свою заинтересованность в ней.

«Вот и хорошо, - думала она, - не было ничего и все тут. Пусть докажет кто-нибудь!»

Стас посматривал на нее время от времени и к вечеру спросил:

- Ты чего, Наташ, такая смурная ходишь? Случилось что?

- Да нет, все нормально, - ответила Наташа, - отводя глаза.

- Смотри, ежели чего - говори. В обиду не дам!

- Спасибо, Стас! – сказала Наташа с удивлением. Меньше всего ожидала она таких слов от него.

Переживания с каждым днем становились слабее и слабее. Окончательно они прошли через неделю, ровно в половину третьего ночи.

В каюту постучали. Через минуту – еще раз. Поднялась Алла. Открыв дверь, шепотом спросила, что нужно. Ей что-то тихо ответили мужским голосом.

- Наташка, это тебя… - сказала Алла и легла.

- Сергей?! Ты чего? – спросила удивленная Наташа

- Дай пару бутылок водки.

- Не поняла.

- Что ты не поняла? Не хватило нам. Идем скорее, ребята же ждут.

- Ребята? Какие ребята? Я не распоряжаюсь баром. К Стасу стучи.

- Да ладно тебе! Со Стасом ты сама разберешься. Мы уж с тобой так, без официоза, по- семейному. Ночью, в постельке, потом и разберемся помаленьку, потихоньку.

- По-семейному, говоришь? Ночью и в постельке? А не мало ли просишь – всего-то пару бутылок водки-то? А впрочем, согласна! По домашнему, так по домашнему. Никакого официоза! - с этими словами Наташа со всей своей силы захлопнула дверь. Прежде, чем захлопнуться, дверь глухо стукнула обо что-то твердое.

- Вот, сука! - раздалось за дверью, - Ладно, поглядим еще!

- Сильна ты, мать! Лихо обошлась с придурком, – раздался шепот с верхней кровати.

- Ничего я не сильна, - буркнула Наташа, изо всех сил стараясь подавить рыдания, готовые вырваться наружу.

- Сильна! Ох, сильна! - сказала те же слова Лена, выслушав утром ее рассказ, - Все ты правильно сделала, но легче тебе от этого не станет. Ведь он что, думаешь, так и расскажет друзьям, что ты его прогнала, да еще и в лоб закатила на прощание? Как бы не так! Он такого насочинит, что два Шекспира вовек не придумали бы!

- И что мне теперь? Извиняться бежать?

- Только этого еще не хватало! Это он пусть извиняется!

- Не нужны мне его извинения.

Наутро Стас как-то странно улыбался. Наташа напряглась немного, но вскоре расслабилась – ни слова не было сказано о случившемся. Только вернувшись с обеда, он в упор посмотрел на нее с серьезным выражением лица, но с чертиками в глазах.

- И что это электромеханик наш с таким огромным фонарем во лбу разгуливает, не знаешь? Приложил кто или сам?

- Не знаю я. - с усилием подавляя улыбку, ответила Наташа, - Да и откуда мне знать, если целыми днями здесь, на работе пропадаю? Может быть, в дверь какую не вписался?

- Вполне может быть и так. Знать бы еще, в чью дверь!

- А мне не интересно.

- И это правильно! Он там попытался было начать сказки какие-то рассказывать, но ему дали понять, что не стоит этого делать. Он и не стал.

Наташа посмотрела в смеющиеся глаза Стаса и от души улыбнулась.

- Пойду и я пообедаю, если ты не против.

- Я не против! – сказал Стас и открыто засмеялся.

***

Окруженный войсками красной армии, город замер в ожидании, улицы опустели. Только мусор везде, да обрывки бумаг носил по брусчатке сырой осенний воздух. Люди попрятались. Три дня продолжался этот страшный период. Все ближе и слышнее становилась канонада, похожая на дальний гром. Это японские войска пытались отстоять город, однако красные совместно с партизанами, долгое время не дававшими покоя интервентам в крае, наступали стремительно и неотвратимо.

25 октября части Народно-революционной армии Дальневосточной республики под командованием Иеронима Уборевича вошли в город. Одновременно, со стороны Луговой, вошли партизаны. Город стал «красным».

Все это Танюшка узнала потом, а в тот день на территорию военного городка №34 вошел большой отряд всадников. На них были странные, похожие на шлемы сказочных богатырей, остроконечные шапки, а на груди длинных, до пят, шинелей – синие клапана. Позже Танюшка узнала, что они называются «разговорами». Усталые, мрачные люди спешились.

Степан вышел и молча, словно давно ждал их, открыл ворота и жестом показал – конюшня готова.

Командир вошел в конюшню, обошел все и, глядя в глаза Степану, спросил:

- Ты следил за конюшней?

- Я.

- Хорошо следил. Где живешь?

- Да здесь, рядом и живу с семьей.

- Хорошо. Считай себя мобилизованным. Потом у старшины запишешься. За работу паек тебе выдавать будут.

Сказав, дал команду, и бойцы стали заводить коней в денники, расседлывать. Все было знакомо, все было понятно Степану, и лучик надежды на нормальную жизнь при красных забрезжил в темной до этого момента перспективе.

- Кто такая? Стоять! – услыхал он и обернулся. В воротах стояла Танюшка.

- Ваше… Господин командир… Это дочь моя.

- Ты мне брось эти свои штучки! Господ нет и больше никогда не будет! Я для тебя - товарищ командир. Запомни это как следует, чтобы случайно голову свою не потерять, потому как не все такие мягкие, как я. В контры мигом попадешь, а с контрой мы знаешь, как поступаем?

- Догадываюсь…

- То-то и оно!

- Как звать и что делаешь здесь, в конюшне? Что выведываешь? – строго спросил командир, обращаясь к Танюшке.

- Ничего не выведываю, я всегда отцу помогала, за лошадьми ухаживала. Татьяной меня зовут.

- Ты? За лошадьми? – удивленно ухмыльнулся командир и оглядел ее.

- Да, товарищ командир, - вступился за дочь Степан, - она с измальства при конюшне, любит лошадей, ухаживает за ними.

- Непорядок это – баба в конюшне… Никогда такого не видел. И не хочу видеть. Иди, девка, домой. Нечего тебе делать здесь, а не то, не ровен час, приглянешься кому. Хлопцы у меня горячие, за всеми не углядишь. Греха с тобой не оберешься!

- Да господь с вами, ваш… товарищ командир! Дите же еще совсем! – воскликнул Степан.

- Ага, дите… Титьки-то эвон, какие – не спрячешь! Я тебе все сказал. Выполняй! А ты, девка, брысь отсюда! И чтобы я тебя здесь больше не видел.

В слезах, Татьяна вернулась домой.

- Что случилось, Танюшка? – встревожено спросила Мария. Танюшка рассказала ей о встрече с красными.

- И что ты за девчонка такая, неразумная?! – воскликнула мать, - Большая же уже, разве не понимаешь, что нельзя тебе туда, к мужикам этим, соваться? С войны они, кроме вшей да смерти ничего не видели давно уже. Верно все сказал этот красный, в пояс бы поклониться ему за науку! Сиди дома и не вздумай даже близко подходить к конюшне!

- Ты думаешь, что красные такие плохие люди?

- А кто ж их знает-то, плохие они или хорошие?

- Мне они показались нормальными…

- Много ты понимаешь! Они царя выгнали, всю жизнь в стране перевернули, а ты говоришь – нормальные! Чем плохо было? Чего им не жилось?

- Ничего, мама, проживем.

- Вот и я говорю, что проживем, только надо умно жить.

- А как это – умно жить?

- За место свое держаться нужно. Когда все вокруг переворачивается, нужно крепко держаться за то, что у тебя есть. Тогда переживем все это, и дальше будем жить. Продукты есть, овса-то отец много наносил. Бог даст – переживем все напасти.

- И что, овсом будем питаться? - засмеялась Танюшка.

- Доведется - и овсом тоже. И запаривать будем и много еще чего делать. Я научу тебя, как на овсе жить. Доводилось в детстве. А еще – продавать помаленьку будем, да что-нибудь покупать.

- Ты погоди, продавать-то! – раздался голос Степана. Он вошел и положил на стол большой кусок черного хлеба.

- Это откуда? – спросила Мария

- А вот, паек дали. При конюшне меня оставили.

- Вот и славно! – обрадовалась Мария.

- Насчет овса – остынь! У красных с продовольствием туго. Думаю, по деревням пойдут за харчем-то, народ трясти. Спокойно не отдадут – с драки будут брать. Какие деньги были вчера – сегодня их нет. Какие будут завтра, за что их будут давать, да и что на них можно будет купить, Господь один только и знает. Смотри мне, узнает кто про наш овес - беды не оберемся, по нынешним-то временам! Можно чашку-другую потихоньку, чтобы не видел никто, обменять на рынке, а больше ни-ни! Поняла?

- Поняла, что уж тут не понять.

- И ты, Танюшка, не болтай лишнего!

- И когда ж это она болтала?! – заступилась Мария, - Окстись, Степан!

- Да ладно, это я так, для острастки!

Отряд каждое утро куда-то уходил. Обратно возвращались поздно, голодные и злые. Степан старался не угодить под руку, но удавалось это не всегда. Пару раз досталось плетью. С непривычки к такому выпил. Заметив это, командир похлопал ладонью по деревянной кобуре маузера и сказал, что еще раз увидит – расстреляет. Степан поверил - этот расстреляет! От его взгляда не укрылось, что вечерами, по возвращении отряда, у кого-то полы шинели были с темными пятнами, кто-то шашку чистил, которую накануне до зеркального блеска начистил. Карабины каждый день разбирали и чистили. Да и слово командира бойцы исполняли бегом. Выводы Степан делал, но делиться ими с кем-нибудь не торопился.

Время шло быстро. Один день трудно было отличить от другого. Жили скудно и, если бы не овес, который Мария продавала понемногу на рынке в городе, было бы худо. Степану в паек давали то хлеб, то крупы какой немного, но главное – кормили вместе с солдатами. Дома он ел мало, стараясь этим помогать жене и дочери. Танюшка, помня слова доктора, занималась тем, что снова и снова перечитывала записи, да помогала матери по дому.

- Что-то отца не видно, - с тревогой сказала Мария, когда Степан не пришел домой вечером.

- Наверное, ждет отряд.

- Да нет, отряд сегодня рано вернулся. Я видела их, когда из города возвращалась.

- Придет, не впервой ждать отца.

- Да что-то мне тревожно… Сходила бы, Танюшка, а?

- Хорошо. Сейчас схожу.

В конюшне горел свет. Танюшка открыла дверь и вошла. В стойлах похрапывали лошади. Степана не было видно.

- Отец! – крикнула она. Ответа не последовало. Это насторожило. Отец всегда сразу откликался.

Танюшка решила проверить там, у сена, где отец прятал свою «заветную» бутыль. Завернула за угол и закричала, прижав ладони к губам. Увиденное потрясло ее.

Степан лежал, раскинув руки, на спине. От головы его растеклась лужица крови. Не веря своим глазам, Танюшка все же всмотрелась и поняла, что случилось. Степан то ли поскользнулся на старых досках, то ли оступился. Упал он на грабли, лежащие позади него. Одна из острых, кованых пик попала в шею.

Мать не пришлось звать. Пришла сама. Молча, без единого звука, стояла она над мужем и смотрела, не моргая. Ни слезинки не было в ее опустевших, глубоко провалившихся от горя глазах. Танюшка тоже перестала плакать и, глядя на родные черты, вспоминала, как славно они жили, как разговаривали с отцом…

- Ты иди, доченька, иди, – очнувшись, сказала Мария, - собери все со стола. Не жди меня, ложись. Я сделаю все, что нужно сделать.

Танюшка кивнула и пошла. Она не помнила, как убирала, как легла и задремала. Проснулась с началом рассвета. Матери не было. Танюшка испугалась и бросилась в конюшню.

Мать висела рядом с укутанным в большую попону отцом. Под ней валялась старая скамейка.

Так и закончились Танюшкино детство и юность. Командир со старшиной помогли похоронить отца и мать, однако отпевать не разрешили. Напоследок солдаты принесли Танюшке небольшой мешок пшеничного зерна и две буханки хлеба. Это было все.

Через день, который Танюшка провела в полузабытьи, к дому подошел небольшой отряд, человек десять. Это были совсем другие солдаты. В грязных шинелях, таких же грязных башмаках с растрепанными обмотками, они шли за большой подводой. Командовал человек очень маленького роста, но выражение его уродливого лица с большими усами не позволяло усомниться в том, что ждет любого, кто рискнет противостоять ему.

Солдаты заходили во все квартиры, открывая двери ударами прикладов. Вскоре они выходили оттуда с мешками, которые кидали на подводу.

Когда пришли к Танюшке, она сидела за столом, молча встретив их взглядом.

- Так… Где мать с отцом?

- Нет их.

- Где они, куда ушли?

- На кладбище. Второй день, как ушли.

- Когда вернутся?

- Никогда. Оттуда не возвращаются, - сказала Танюшка и заплакала. Это было неожиданно. Она не могла плакать. Теперь же, именно в эту самую минуту, она осознала, что это – все! Она осталась на свете одна. Ни мамы, ни папы у нее больше никогда не будет. Родни также не было, а если и была где-то, то она ничего об этом не знала. Слезы лились свободно, легко, и Танюшка чувствовала, что это хорошо, что с ними ей станет легче перенести горе.

- Ценности, продовольствие где? – спросил уродец, несмотря ни на что продолжавший смотреть на нее немигающим, холодным взглядом.

- Здесь все ценности и продовольствие, - сквозь рыдания сказала Танюшка и обвела рукой комнату. Найти что-нибудь стоящее не удалось, а из драгоценностей в доме было только мамино серебряное колечко, которое она унесла с собой, да красные деревянные бусы.

Вскоре солдаты ушли, оставив Танюшке ту пшеницу, что ей дали накануне.

- Ладно, девка, живи, - уже в дверях сказал усатый уродец, - не будем мы тебя, сироту, обижать. И без того тяжко тебе будет.

К счастью, мысль о наличии в квартире погреба не пришла им в голову. Танюшка проплакала до вечера, а потом встала, умылась и начала прибираться в квартире.

Постепенно жизнь стала спокойной, размеренной. Поначалу к ней заходили соседи, предлагали помощь, приглашали на обед или на ужин, но Танюшка благодарила их и отказывалась, ссылаясь на подарок от конников. Вскоре приглашать перестали. Танюшка не голодала. Время от времени носила на рынок маленький мешочек овса. Он уходил моментально, и возвращалась она то с бутылкой масла, то с добрым куском сала. Однажды чуть не случилась беда - попала в облаву на рынке. К счастью, она уже успела обменять овес на сало. Это и спасло, поскольку овес – продукт стратегический, и изымался он полностью при обысках на нужды армии. Найдя овес, обязательно устроили бы расследование, откуда он у девчонки?

Она и была девчонкой, которой исполнилось всего лишь четырнадцать. Иногда тянуло ее общаться с детьми во дворе, особенно с малышами. Ей было интересно возиться с ими. Поначалу все было хорошо, но постепенно дети стали отходить от нее. Танюшка чувствовала, что что-то не так, но ничем объяснить это не могла. Все встало на свои места, когда один из малышей сказал, что ему запретили дружить с ней. Почему, он не смог объяснить, да этого и не было нужно. Танюшка сама все поняла. Родители испугались, что сирота, живущая без присмотра, может научить детей чему-нибудь плохому…

Незаметно, помаленьку, прошло полгода. В городе стало спокойней. Власть все крепче и крепче сжимала свои объятья. Далеко не всем было уютно в этих объятьях. Безработица и нищета душила людей. Те, у кого еще что-то оставалось, и это становилось заметно, немедленно подвергались допросам и обыскам. Многие уходили в Китай. Благо, до него от Владивостока всего-то несколько десятков верст. Рискуя своими жизнями и жизнями детей, прорывались через границу. У кого остались драгоценности, делали это с помощью контрабандистов, которые практически свободно сновали в Китай и обратно на парусных шаландах. Ловить их было некому. Они с удовольствием брались за такую работу. Гарантий, однако, что драгоценности вместе с их законными владельцами дойдут до Поднебесной, никто не давал.

Слово Шанхай было на устах. В нем, Шанхае, для многих виделось спасение. Для Танюшки же это слово ничего не значило. Мысль о том, чтобы уехать куда-то, даже и не возникала. Так и жила себе, тихо и спокойно. Тех новостей, что она невольно получала на рынке, хватало с лихвой, да и не располагали они к тому, чтобы куда-то идти, чего-то искать. Есть было что, носить – тоже. Перешивала на себя из старого, что было в шкафу. Благо, мать научила ее азам шитья, а природная смекалка помогла наловчиться шить то, что задумывала, а не что получалось. Однажды соседка неожиданно заговорила с Танюшкой.

- Танюша, что-то давно не слыхала я машинки твоей швейной.

- Так не из чего шить, да и хватает мне того, что ношу.

- Это, что на тебе, тоже сама сшила, что ли?

- Да, сама.

- А я думала, что Мария сшила, царство ей небесное.

- Что вы, что мама сшила – то давно мало стало.

- Понимаю. - сказала соседка, взглянув на Танюшкину грудь, - Так как, возьмешься сарафан мне сшить, а?

- Ой, я даже и не знаю… Смогу ли?

- А чего не сможешь? Себе можешь, так и мне сможешь.

Вечером соседка пришла с материалом.

Танюшка измеряла ее сантиметром вдоль и поперек, стараясь замерить все, что только можно, чтобы потом не бежать к соседке с сантиметром.

Наутро сарафан был готов. Танюшка с ужасом ждала приговора. Соседка вышла из соседней комнаты с улыбкой.

- Ну вот, а говорила, что не сможешь!

За исключением пары мелочей, которые Танюшка тут же и устранила, сарафан сидел отлично. Через час соседка принесла десяток картофелин. Это был первый заработок. Танюшка была в восторге от случившегося. Она поняла, что это – дорога в будущее, потому что в последнее время в погребе появился странный запах. Танюшка с керосиновой лампой в руках обследовала три оставшиеся мешка. В двух из них были прогрызены дыры. На прогнившем деревянном полу везде был мышиный помет. Это не радовало.

Весть о Танюшкином таланте разнеслась по близлежащим домам. Люди потянулись к ней с одеждой, которую нужно было ремонтировать или перешивать. Новое шила редко. Работа была довольно сложная, и ей приходилось целыми днями заниматься этим. Помаленьку приловчилась, и времени на работу стало уходить меньше. На столе у Танюшки теперь не было пусто. Разносолов не было, но добротная, привычная еда не переводилась. С овсом выбиралась редко, но старалась брать побольше, так как боялась, что все пропадет или от сырости или от мышей. По счастливому стечению обстоятельств, в облавы больше не попадала.

Жизнь текла размеренно и ровно. Работала по пять-шесть часов, шила быстро. Молва приводила все больше клиентов. Появились небольшие, но деньги, за которые можно было хоть что-то купить. Постепенно раскручивался НЭП. Заказы стали чуточку побогаче. Все больше и больше приходили с новыми тканями, и Танюшка с удовольствием шила из них простенькие платья. На большее не хватало знаний. Казалось бы, чего еще желать? Танюшка почувствовала, что шитье – это тупик. Для того, чтобы развиваться, нужно было учиться, а для этого у нее не было возможности. Так что же делать? Так всю жизнь латать да строчить на старенькой машинке?

Как это и бывает обычно в жизни, ответ не заставил себя ждать. Одним прекрасным днем, когда Танюшка закончила работу над очередным заказным нарядом и хотела, было, поставить чайник на плиту, из открытого окна донесся крик соседки.

- Таня, ты дома? Выгляни в окно!

Накинув на себя платок, Танюшка выглянула и с удивлением увидела, что рядом с соседкой стоял старшина. Улыбаясь, он помахал рукой.

- Выходи, дело есть! Командир прислал - поговорить надо.

- Да? А о чем? Чего сам командир не пришел?

- Ты чего, - зашипела соседка, - неприятностей захотела?

- Это точно! – сказал старшина, убирая с лица улыбку.

- Ладно, подожди пару минут, сейчас выйду, - сказала Танюшка и вскоре вышла во двор.

- И что ваш командир хочет от меня?

- Ты помнишь доктора, который лечил лошадей на конюшне? Говорят, вы с ним дружны были?

- Конечно же, помню. Иван Алексеевич – хороший человек. Где он, что с ним?

- Никто не знает. Знали бы – из-под земли достали, не посылали бы меня к тебе.

- Так зачем вам доктор и зачем я? Ничего же не знаю о нем. Как ушел в двадцать втором, так и не было слышно о нем ничего.

- Да тут такое дело… Лошадей, говорят, лечил хорошо, а у нас три коня заболели, один за другим. Боимся, как бы на остальных не перекинулось. Сначала думали, что лишай, мазали дегтем. Не прошло и даже наоборот, увеличились пятна-то и дальше растут. Мокреет, опухает, кони расчесывают и зализывают до крови… Был ветеринар один, так тот сказал – все, выбраковывать нужно коней… Вот и послал командир узнать, не осталось ли от доктора лекарства какого, мази или еще чего для лошадей? Посмотри, милая. А ну, как лежит где? На тебя надежда вся, не то пристрелить придется. Жалко животину.

- Нет, ничего не осталось. Это я точно знаю. Да и не делал он никогда лекарства про запас. А можно мне взглянуть на лошадей?

- Это зачем еще?

- Интересно мне…

- Ну, приходи как-нибудь, правда не на что там смотреть…

- Да нет, вы не поняли! Сейчас хочу пойти и посмотреть их! Я же помогала доктору лошадей лечить. Глядишь, смогу чем-то помочь.

- Идем со мной. Коли командир разрешит – посмотришь.

То, что Танюшка увидела, было очень похоже на то, что она уже видела в детстве. У первого больного коня пузырчатая кожа была почти там же, где и у Орлика. Подошла ко второму к третьему. У всех были одинаковые признаки. Кони были беспокойны, всхрапывали, чесались, били хвостами по мокрой, воспаленной поверхности.

- И что скажешь? – раздался голос. Танюшка обернулась. Это был командир, - есть лекарства, нашла?

- Нет, лекарств нет, но я хочу еще посмотреть лошадей.

- Посмотри. Толку с того все равно никакого…

Танюшка открыла калитку в денник. Старшина бросился наперерез, загородив рукой вход.

- Куда? Ты что?! Это же боевой конь, а они не терпят чужаков, особенно в своем деннике! Убьют!

- Не убьют, - улыбнулась Танюшка, отвела руку и вошла. Конь вздрогнул, прижал уши и повернул голову, кося на нее строгим взглядом.

- Тихо, тихо. Не бойся, - спокойно сказала она, - я ничего плохого тебе не сделаю, только посмотрю, где у тебя болит, а потом и полечу, может быть.

Старшина и командир с изумлением наблюдали, как она подошла к коню и кончиками пальцев потрогала поверхность обширной раны. Конь дернул кожей, но остался стоять смирно.

- Я сейчас сделаю тебе приятно, а ты стой смирно, хорошо? - с этими словами она стала тихонько, еле касаясь кончиками пальцев, обследовать рану, гладить поверхность и дуть на нее. Конь отвернул от нее взгляд, поставил уши прямо и так стоял, не шелохнувшись, пока Танюшка не вышла из денника.

- Ну, девка, бедовая ты какая… - изумленно заговорил старшина, - За всю жизнь такого не видел! Он и хозяина-то в последнее время подпускать не хочет, а ты…

- Ладно, ничего особенного в этом нет. Они же умные, все понимают, только говорить не могут. Я попробую полечить их. Только остальных, которые здоровые, нужно защитить – полы и перегородки все полить жидкостью. Спросите ветеринаров - они знают, какой.

- Спросим. А как лечить-то будешь? – спросил командир.

- Мазью.

- Какой? Где возьмешь?

- Сама сделаю. Доктор, Иван Алексеевич, научил меня.

- А ну, как угробишь боевых коней? Ты можешь сказать, что точно знаешь, как лечить и вылечишь их?

- Я сделаю все, что смогу. Больше мне нечего сказать. Если вы мне не доверяете, я ничего делать не буду, но без моей помощи все они точно, падут. Может быть, не только эти три.

- Что ты хочешь за лечение? - останавливая ее нетерпеливым жестом, спросил командир.

- Это потом, когда вылечу. Сейчас мне нужно то, из чего я буду варить мазь. Только не знаю, сможете ли вы достать…

- Говори.

- Самое главное и самое трудное – масло коровье. По пять фунтов на каждого коня, не меньше.

- Ого! А ты понимаешь, что значит достать такое количество масла сейчас?

- Да, понимаю, но без масла мази не будет.

- Что еще тебе нужно?

- Все остальное есть в любой аптеке, только для этого деньги нужны.

- Понятно, - сказал командир и повернулся к старшине, - возьмешь булки три хлеба, да и ступай с ней в аптеку. Думаю, с аптекарем договоритесь.

- Уж договоримся! - ухмыльнулся старшина.

- И когда тебе масло нужно? – спросил командир.

- А как принесете, так сразу мазь и сделаю.

- Принесу. К утру масло будет. Разобьюсь, а достану. А ты, девка, смотри… Не вылечишь коней… Ну, ты поняла.

- Поняла. Я сделаю все, что смогу.

- Ты уж постарайся!- с угрозой в голосе сказал командир и вышел из конюшни.

- Иванов, Глухов, Шумейко, ко мне! – послышался его голос, - Десять минут на сборы, седлайте коней.

Как на крыльях, летела Танюшка домой. Старшина не отставал. Открыв дверь, повернулась.

- Все, до завтра.

- И что, даже не впустишь? – широко улыбаясь, спросил старшина.

- Зачем?

- Ну… Так, в гости.

- Нет, нельзя мне.

- Это почему?

- Одна я живу, а одной девушке принимать в доме чужого мужчину не полагается.

- Чайком бы угостила, что ли… - не унимался старшина.

- В другой раз, как-нибудь, чаи распивать будем! - улыбнулась Танюшка, - А сейчас все, до свидания! Утром, если масло достанут, в аптеку нужно идти. Не забыл?

- Помню! Достанут, конечно! Эти ребята, да вместе с командиром, черта достанут, а не только масло! Ладно, Танюшка, ты ежели чего – зови меня, всегда помогу. Сашком меня зовут. А фамилия у меня трудная, но ты запомнишь.

- Это какая же?

- Иванов, - гордо сказал Сашко, хитро улыбаясь.

- Запомню! – засмеялась Танюшка, - А теперь иди. До завтра!

- Эх, и чего ты такая неласковая?

- А откуда ты знаешь, какая я? Все, до свидания! – засмеялась Танюшка и захлопнула дверь. Не переставая улыбаться, старшина вышел во двор и пошел к казармам, насвистывая что-то веселое.

Долго Танюшка листала те, записанные на уроках Ивана Алексеевича, тетрадки. Что-то вновь заучивала, что-то просто вспоминала, время от времени борясь со слезами, которые наворачивались от мысли о том, что могло стать с доктором в эти лихие времена. Она прекрасно понимала, что ничего хорошего не могло ждать его на дорогах страны, вздыбленной гражданской войной. Долго не могла заснуть. Забылась уже далеко за полночь.

Утром разбудил громкий, по-разбойничьи лихой, свист. Выглянула в окно и увидела командира с покрытым тряпкой деревянным ведром и старшину с большим свертком под мышкой.

- Готова? - спросил командир. Запыленный, с почерневшим лицом, весь в дорожной пыли, он выглядел очень усталым. Было видно, что он только что вернулся.

- Через пять минут буду готова.

- Хорошо. Через пять минут и занесу масло, - сказал старшина.

- Давай, милая, прошу тебя, - страшным, хриплым голосом сказал командир, глядя на нее воспаленными, усталыми глазами, - помоги коням!

- Я постараюсь, - тихо ответила Танюшка

- Уж ты постарайся. Это очень, очень дорогое масло…

Она с ужасом смотрела на его осунувшуюся, сгорбленную фигуру, пока он не скрылся за углом.

 

***

Аптека была недалеко. Сашко долго стучал кулаком в запертую дверь. Заспанный аптекарь, увидев его остроконечный шлем со звездой, дрожащими руками открыл запоры и впустил их.

- Что нужно гос… товарищам в столь ранний час? - испуганно спросил аптекарь.

- Вот у нее и спрашивай, - сказал Сашко.

Танюшка молча подала бумажку, на которой с вечера выписала все, что было нужно.

- И вот это - все? – удивленно спросил аптекарь.

- Да, это все.

- И вот, ради этой ерунды, в такую рань…

- Я так понял, что ты, старик, настроен продолжать это выступление? – прервав его, с угрозой в голосе спросил Сашко.

- Что вы, что вы, товарищ военный! – изобразив счастливую улыбку, аптекарь засеменил за прилавок, к стене с множеством ящичков. Выдвигая один за другим, он доставал оттуда пузырьки. Складывая их в коробку, делал отметки в большом журнале и в Танюшкином списке.

- Таки все? А может, товарищи пожелают…

- Это все! – отрезал Сашко.

- Тогда с вас…

- Держи старик, этого тебе должно хватить, - в очередной раз прервал его Сашко и положил на прилавок три большие буханки свежеиспеченного хлеба.

- Да-да, конечно! - энергично закивал головой аптекарь, - Как мне может этого не хватить, если вы, такой большой и сильный, а с вами такая девушка, что…

- Остановись, пока лишнего не наболтал! – со смехом сказал Сашко.

Когда вернулись, Танюшка растопила плиту и поставила на нее чайник.

- Сейчас будем есть кашу, которую я приготовила утром и пить чай. Правда, чая-то и нет, зато есть кипяток.

- А это мы исправим! - сказал Сашко, - Ты только не уходи никуда, я мигом слетаю в казарму.

Вернулся он с настоящим, давно забытым чудом – тремя большими кусками сахара.

Долго чай пить не стали. Все в Танюшке трепетало и рвалось – ей не терпелось приступить к изготовлению мази.

- Сашок, ты иди, хорошо? - сказала она, вставая из-за стола, - Мне нужно делом заняться.

- Как?! – удивился Сашко, - Это почему? Я же помогать тебе должен. Так мне и командир приказал. Нет, я никуда не уйду. Рядом буду – дровишек там наколоть, тяжелое поднять…

- Нет! – жестко сказала Танюшка, - Мне никто не нужен в помощниках. Даже ты. Дрова есть, керосин тоже. Всего у меня достаточно для приготовления мази. Делать ее я буду одна или не буду делать вовсе. Больше я ничего не скажу.

- Да, девка… И откуда в тебе это? – изумленно сказал Сашко, - Девчонка же совсем.

- Какая разница, откуда? - засмеялась Танюшка, - Ты иди, а то совсем рассержусь, и тогда еще чего нового увидишь во мне! Сюда не приходи. Я сама принесу мазь, как готова будет. К вечеру, не раньше.

- А ну, как отберет кто? Масло ведь, а по нынешним временам..

- Не отберут! – засмеялась Танюшка, - Почуют запах и даже близко не подойдут!

- Такой плохой?

- Да.

 

***

И приступила Танюшка к изготовлению мази. Как и что делается, она видела не раз, но одно дело видеть, а другое - делать самой. Внимательно, чтобы делать все как учил Иван Алексеевич, шаг за шагом, она работала у плиты. Лаборатория доктора была оснащена вентиляцией. Танюшкина комната – нет. А количество материалов – большое. Отвратительный, тошнотворный запах заставлял время от времени подходить к окну и дышать.

К вечеру все масло было переработано. Мази получилось немного меньше.

Выложив всю готовую мазь в ведро, Танюшка прикрыла его той ж тряпицей и пошла. Во дворе стояли две соседки и о чем-то судачили. Увидев ее, замолчали.

- Куда торопишься, Танюшка? – спросила старшая.

- К лошадям, в конюшню.

- Господи, а что за запах-то такой? – спросила вторая.

- Да вот… Для лошадей…

- Так они ж не будут пропавшее есть!

- Ничего, мы с ними разберемся, - улыбнулась Танюшка.

- Ага, как не разобраться, - довольно ехидно и даже зло сказала старшая, - коли добры молодцы утром и вечером сироту беспокоят, да столько остается со стола, что еще и пропадает!

Танюшка не ответила, прошла мимо.

- Это же надо, какая дрянь! – услыхала она шепот, - Представляю, сколько оно должно было стоять в доме, чтобы так прокиснуть!

Для Танюшки эта встреча стала уроком. Она отчетливо поняла, что самое разумное – закрыться и не общаться с соседями. Они, живущие без мужей впроголодь, ее не поймут. Зависть – серьезная штука.

Поставив ведро на стол, сказала солдату с метлой, чтобы позвал старшину.

- Господи, - сказал пришедший вскоре Сашко, - да что же это ты наварганила, что так смердит?

- А то и наварганила, что требовалось! – засмеялась Танюшка.

Следом вошел командир и повел носом.

- И что, так и у доктора воняло это зелье?

- Точно так же!

- Ну, смотри… Только подпустят ли тебя кони с такой дрянью?

- Еще как подпустят! – с этими словами она взяла небольшую мисочку, что принесла с собой, набрала в нее мази и смело вошла в денник. Конь встретил спокойно и посмотрел так, словно давно ждал ее прихода.

- Ну, и дела! – только и сказал командир.

- Ну, вот я и пришла. Заждался? - сказала Танюшка, - Сейчас буду тебя лечить. Это не больно. Даже приятно. Ты просто стой спокойно и все. А я сама сделаю все, что нужно. Хорошо? Конь внимательно слушал и наблюдал за ней, как бы ожидая, что она станет делать.

Танюшка тщательно промакнула воспаленную поверхность сухой тряпкой, а затем набрала немного мази и легким движением нанесла ее на рану. Конь слегка дрогнул и замер. Еле касаясь, поглаживая кончиками пальцев, Она стала распределять мазь по ране. Коню явно была приятна эта процедура. Танюшка долго втирала мазь, еле касаясь поверхности, а когда отняла руку, конь повернулся к ней.

- Все, пока хватит! Понравилось? Я знала, что тебе понравится, но на сегодня этого хватит. Завтра снова приду и намажу тебя, а ты жди, веди себя тихо!

Со вторым и третьим конем все прошло точно так же. И командир, и Сашко уже не удивлялись ничему. Они молча смотрели, как эта хрупкая девушка спокойно и уверенно обращалась с боевыми, горячими, не привыкшими к нежностям, конями.

- Вот и все на сегодня, - сказала Танюшка, отмывая руки, завтра утром снова намажу. И так буду дважды в день мазать, пока…

- Что, пока? – встревоженно спросил командир.

- Пока не вылечу! – улыбнулась Танюшка.

- Ладно, поживем – увидим, - сказал командир.

- Ну, я пошла.

- Погоди, - сказал командир и шепнул что-то солдату. Тот выбежал из конюшни и вскоре вернулся с теплой, ароматной булкой хлеба.

- Держи. Это тебе.

- Ой, спасибо! Давно уже такого не пробовала. Спокойной ночи вам!

- Я провожу! – сказал Сашко, но тут же наткнулся на суровый взгляд командира.

- Ладно, я в другой раз…

- Обязательно! – засмеялась Танюшка и вышла из конюшни.

 

***

Лечение шло довольно медленно. И командир, и Сашко ходили хмурые, старались не смотреть Танюшке в глаза. Сама она была спокойна, поскольку знала – не должно лечение идти очень быстро. Первые результаты стали видны только через неделю. Раны у всех трех коней как-то сразу стали сухими, изменили цвет, став менее яркими. Танюшка ходила от одного к другому и ласково с ними разговаривала, хвалила и шепотом, на ухо, благодарила за то, что они поверили в ее лечение и помогают ей. Командир молча наблюдал за ее действиями. Теперь он окончательно поверил в нее, а также в то, что эти разговоры с конями являются частью лечения.

- Ох, Танюшка, ну что же ты им там нашептываешь, а? Не расскажешь? – с удовольствием наблюдая за выздоровлением коней, спрашивал Сашко.

- Нет, это наш с ними секрет!

К концу второй недели раны покрылись сухой корочкой, и Танюшка стала приходить чаще, чтобы почесать их и смазать мазью, что снимало зуд.

Еще через неделю остатки корочек отпали, и новая, гладкая кожа на месте ран сказала о том, что лечение закончено. Мази, однако, осталось еще немного, и Танюшка решила продолжить еще пару дней мазать.

Только когда последние граммы были вымазаны, она объявила командиру, что лечение закончено.

- Ты даже не представляешь себе, как я рад тому, что у тебя все получилось! – растроганно сказал командир и обнял ее, - И не только потому, что кони здоровы.

- А почему же еще? – удивилась Танюшка.

- Потому, что ты мне нравишься, и мне было бы очень тяжело… Ну, да что говорить об этом? Ты лучше скажи, чего ты хочешь за свою работу?

- Да у меня все есть, вот только…

- Говори. Что смогу - все сделаю.

- Можно, я иногда буду заходить сюда, проведывать лошадей?

- Это – в любое время. Это я могу, а еще я могу попробовать оформить тебя как штатного лекаря, правда не уверен, что меня поймут…

- Так и не надо! Я и так буду присматривать за ними.

- Но тогда я мог бы поставить тебя на довольствие.

Домой Танюшку провожали два бойца. Они несли мешок картошки, небольшой мешочек муки, пару буханок хлеба, с килограмм крупного, белоснежного кускового сахара и бутылку подсолнечного масла. Это было настоящее богатство. Единственное, что смутило ее – шествие это происходило на глазах двух соседок. На их лицах при этом не было улыбок. Танюшка сразу вспомнила слова отца о том, что соседи о том, что происходит в доме, не должны знать ничего или, по крайней мере, совсем немного.

И зажила она прежней, вполне приемлемой, жизнью. Так же шила, но изредка вызывали в конюшню, и тогда лечила то лишай, то потертости. Не раз Сашко, да и сам командир, пытались поговорить с ней о том, что сами могли бы делать мазь, если бы она рассказала, как ее готовить, но Танюшка отсекала такие разговоры, то отшучиваясь, то серьезно останавливая их. Когда в аптеке брали нужные компоненты, Танюшка видела, как внимательно Сашко смотрит в бумажку, явно запоминая названия. Это ее не беспокоило, поскольку знала она, что главный секрет мази состоял не в том, из чего она состоит, а в том, как ее варить.

Время шло. Жизнь шла спокойно, сытно. Казалось бы, что еще нужно? Как выяснилось, не так уж и мало. Если днем Танюшка была занята работой, то ночью она все чаще стала ловить себя на мысли, что тяжесть одиночества становится почти непосильной. Молодое, зрелое тело требовало своего. Настойчивые попытки ухаживать за ней, которые не прекращал Сашко, теперь уже не казались ей совершенно нелепыми и потому лишними. Все чаще Танюшка думала о них и понимала, что еще немного, какой-то шажок, и она готова будет принять их.

Так получилось, что больше Танюшке не нужно было продавать овес. Того продовольствия, что ей давали за осмотры и лечение, вполне хватало на то, чтобы нормально питаться. Кроме того, она неплохо зарабатывала шитьем, что позволяло кое-что сверх самого необходимого. Из одежды покупала на себя только обувь и пальто, почти все остальное шила сама.

Как-то раз, спустилась Танюшка в погреб, чтобы посмотреть, сколько у нее осталось овса и сразу почувствовала неприятный запах. Она знала его. Это был запах мышей. К нему присоединился запах прелого зерна. Предчувствуя недоброе, поднялась и зажгла керосиновую лампу. Вновь спустившись, увидела, что последний мешок в нескольких местах прогрызен и зерно высыпалось через дыры. Сам мешок снизу подгнил и покрылся плесенью. С овсом было покончено.

Каким-то странным образом, это неприятное открытие породило в ее сознании совсем неожиданные ассоциации.

- «Вот и закончилось мое детство, - рассуждала Танюшка, и слезы текли по щекам, - оборвалась последняя ниточка между моим настоящим и прошлым, которая связывала меня с родителями. Теперь я окончательно осталась одна в этой жизни…».

Нет, она не испугалась, поскольку давно уже не зависела от того, что оставили родители, научилась жить тем, что зарабатывала сама. В том числе и мазью. Единственное, что она еще не исполнила – это наказ доктора заучить все, что записала и сжечь записи.

Именно этим и занялась. Основное она помнила так, что это не требовало заучивания, но много было и такого, что нужно было только заучивать. Молодая, чистая память работала исправно, и вскоре Танюшка могла бы наизусть рассказать любой из разделов. Подумав, она решила не жечь пока тетрадь, а проверить себя, свою память. Для этого придумала себе испытание. Состояло оно в том, что неделю она запрещала себе даже думать о рецепте и записях, а потом села и стала по памяти восстанавливать тетрадь. На это ушло три дня. Когда Танюшка сравнила то, сделанное под диктовку доктора, с написанным только что, она поразилась тому, что по смыслу все было то же самое, а по объему - раза в четыре меньше. Еще через неделю она повторила эксперимент, и снова текст сильно уменьшился. Теперь она хорошо помнила вещества, их пропорции и точную технологию изготовления мази, но снова и снова повторяла опыт - делала перерыв и записывала. Через месяц она поняла, что днем и ночью, в любом состоянии сможет вспомнить и записать любое место из рецепта, в любом порядке. Убедившись в этом, поздним вечером Танюшка с душевным волнением и слезами на глазах исполнила наказ доктора – сожгла записи в печи, после чего легла спать, чтобы проснуться полностью взрослым, самостоятельным человеком, которому не на кого надеяться в жизни, кроме самого себя.

Эта, более или менее устоявшаяся, жизнь рухнула в одночасье. Как-то, ближе к полудню, в дверь постучали. Танюшка открыла.

- Сашко? – удивленно спросила она, - Что-то случилось?

- Да, случилось, - ответил он и сделал знак бойцу, стоящему за ним. Тот внес небольшой мешок и пару булок хлеба, поставил их и вышел, козырнув Танюшке.

- Так все же, что случилось?

- Мы уходим.

- А когда вернетесь?

- Никогда. Мы совсем уходим. Туда, откуда пришли.

- Когда?

- Сейчас. Командир отпустил меня на пять минут, чтобы передать тебе продукты.

- А как же…

- Я должен идти. Я могу тебя обнять?

Да, - сказала Танюшка, и глаза ее наполнились слезами.

Сашко обнял ее, постоял так, а потом отстранил немного, держа за хрупкие плечи.

- Эх, милая ты моя, хорошая девочка… Не успел я, немного не успел. Думал, что навсегда здесь останемся, хотел в жены тебя взять, детей нарожать. Не судьба. Буду помнить тебя всегда. И ты помни меня. Даже не поцеловал ни разу! – с горечью добавил Сашко.

И тогда Танюшка приподнялась, взяла его голову обеими руками и стала целовать его лицо, глаза, губы, как бы наверстывая то, чего не было и пытаясь насладиться неизведанными до этой минуты ощущениями. Открыв глаза, она увидела вдруг, что в его глазах стоят слезы. Это было свыше ее сил и, опустив руки, она отстранила его.

- Иди, мой хороший, - тихо сказала она, - иди. Будь счастлив и не поминай лихом.

Сашко кивнул, не в силах говорить, резко повернулся и вышел. Танюшка глядела на него из окна и боялась, что он обернется, потому что знала - тогда не выдержит, побежит вслед за ним. Куда? Зачем? Она не знала этого. Да он и не обернулся.

Долго плакала Танюшка в тот день, жалея себя, жалея Сашка, вспоминая родителей. Заснув, крепко проспала всю ночь, а утром, к большому своему удивлению, встала свежей, бодрой и вполне довольной жизнью. Сашок ушел из ее жизни, оставив только этот незнакомый, но такой пьянящий вкус его губ и то мгновенное ощущение полета, что сошло на нее при прощании. Эти воспоминания долго теперь будут ее волновать. Это она понимала отчетливо.

И опять жизнь потекла спокойно, размеренно. Для души появилось увлечение- она стала кормить птиц тем остатком овса. Очень скоро голуби и воробьи поняли, что к чему и перестали улетать со двора, дожидаясь очередного кормления. Когда она выходила, они окружали ее, нисколько не пугаясь. Она была счастлива, видя их доверие. Не были счастливы соседи. Танюшка получила от них самый настоящий скандал, во время которого и поняла, что все делала неправильно. Она и сама должна была понять, что птицы загадили все вокруг и сделали невозможным вывешивание белья. Кормление перенесла на пустырь по соседству.

Как-то раз, возвращаясь с рынка, где купила небольшой отрез ткани для платья, она встретила аптекаря. Того самого, у которого покупали нужное для приготовления мази.

Поздоровавшись, она хотела было пройти мимо, но он остановился и взял ее за локоть.

- Здравствуйте, милая девочка! Вот я и встретил вас! И кто теперь скажет, что я напрасно хотел этой встречи? Я уже все сразу понял, в чем дело, девочка, но разве мне было что-то сказать при том большом военном с хлебом, пусть он не болеет? Списочек-то ваш мне хорошо знаком. Не Иван ли Алексеевич заходил ко мне с таким? – хитро улыбнулся аптекарь.

- Он.

- Вот! Или я не запомню такого человека? Поздравляю, у вас был хороший учитель, девочка! И что вас, наверное, удивит - имею просьбу. Можно?

- Конечно.

- А может быть, вы не будете против, если я подошлю хорошего человечка? Песик у него славный такой, бодренький - таки укусил меня разик, а тут взял и захворал, пусть ему выздороветь скорее. Может быть, вам даже получится вылечить его, а человечек тот, здоровья ему, благодарен вам будет, да и мне тоже немножко от той благодарности… Нет, я не за то рассказываю, что мне это важно. Таки здоровье песика важнее!

-Хорошо. Почему бы и нет? – зарделась Танюшка, - Пусть приходит, я посмотрю собачку.

- Вот и хорошо! Он тебе скажет, что от Марка Израйловича. Кто такой Марк Израйлович? Марк Израйлович - это я. Нет, это обязательно! В наше время, - аптекарь перешел на шепот, - девочка, эти красные, пусть им будет так хорошо…

- Ой, вы извините меня, Марк Израйлович, - поняв, что это надолго, перебила Танюшка, - я должна идти. Тороплюсь!

- Да-да, конечно! Встретимся через прилавок и через него же поговорим, да?

- Конечно! – засмеялась Танюшка.

 

***

Прошло несколько дней. Никто к ней не приходил, и Танюшка перестала ждать, однако в один дождливый вечер, когда она шила очередное платье на заказ, в дверь постучали. Танюшка открыла дверь. Перед ней стоял пожилой, хорошо одетый мужчина. На тонком поводке он держал небольшую собачонку.

- Здравствуйте, девушка, - сказал незнакомец, - вы Татьяна?

- Да, это я, здравствуйте.

- Марк Израйлович порекомендовал мне вас… Милли, любимица наша, приболела. Ветеринар пробовал полечить, но безуспешно.

- Да-да, конечно, заходите.

Собачка обежала квартиру и, вернувшись, подошла к Танюшке.

- Так что же с тобой приключилось? - спросила Танюшка и, присев, стала осматривать собачку. Вся спина ее была покрыта болячками. Такого Танюшка не видела, но она помнила слова доктора о том, что мазь его лечит любые кожные болезни кроме красной волчанки. Как выглядит эта самая волчанка, она не знала. Оставалось только попробовать.

- Хорошо, я попробую полечить собачку. - сказала она мужчине, - Для приготовления мази мне нужно чуть меньше фунта сливочного масла. Все остальное я куплю сама в аптеке и скажу вам, сколько это будет стоить.

Наутро мужчина принес все сказанное и, усадив его за стол, она в соседней комнате приготовила мазь. Ждать пришлось больше часа, но мужчина был терпелив.

- Вот, - передавая ему плошку с отвратительно пахнущей мазью, сказала Танюшка, - будете мазать все ранки этой мазью два раза в день. Только не давайте собачке лизать. Если за неделю не наступит улучшения, зайдете ко мне, хорошо?

Рассыпаясь в словах благодарности, мужчина ушел, а Танюшка задумалась. Она поняла, что у нее нет никаких знаний ни о болезнях животных, ни вообще о животных. Это стало большой проблемой. Как ее решать, она не знала. Единственный, кто мог бы помочь ей советом, был аптекарь. К нему за компонентами и за советом она и направилась на следующий день.

- И это вы называете большой проблемой, девочка? – живо откликнулся аптекарь, - Вы правильно принесли свой вопрос к Марку Израйловичу. Кто вам еще так поможет, как не здесь? Идите себе спокойно, а я подумаю за вас.

Через неделю мужчина с собачкой не появился. Танюшка начала беспокоиться. На десятый день в дверь постучали. Это были они – мужчина и собачка.

- Прошу простить, но я не мог зайти в назначенное время, поскольку отсутствовал в городе. Дела, знаете ли.

- Как собачка? – горя от нетерпения, спросила Танюшка.

- А вот, извольте сами посмотреть – здорова, как никогда! Уже на четвертый день болячки стали засыхать. Это просто чудо какое-то!

- Вот, и слава Богу! - облегченно выдохнула Танюшка.

- А это, - передавая Танюшке увесистый сверток, сказал мужчина, - я приношу вам как дар за спасение Милли, любимицы нашей.

- Что вы, зачем? – смутившись, Танюшка положила сверток на стол.

- Нет, нет! Вы должны принять, поскольку это от чистого сердца и это не плата! Вот она, плата, - с этими словами он положил на стол несколько новых купюр, - здесь немного, но я узнавал у Марка Израйловича, сколько вы потратили на нас. Я возвращаю вам эту сумму и столько же кладу за работу. Теперь мы в расчете?

- Да, конечно, но…

- Никаких но! Девушка, милая, отказываться от сделанных от души подарков – грех!

- Спасибо вам! И приходите еще, если что.

- Вот так лучше! Обязательно приду. А если у кого из моих знакомых возникнет необходимость, могу ли я порекомендовать им вас?

- Да, конечно.

Мужчина ушел, а счастливая и гордая собой Танюшка стала разворачивать сверток. Там оказалось несказанное богатство – прекрасное издание справочника «Кожные болезни животных», наполненное богатыми иллюстрациями. Книга была не новая. На ее страницах видны были пометки, иногда целые фразы на полях, написанные мелким почерком. Кроме книги, в свертке оказался отрез ткани, какой Танюшка и в руках-то никогда не держала. Из него можно сшить два платья, определила Танюшка.

Теперь главным ее занятием стало изучение книги. Каждую свободную минуту она читала, сопоставляла, запоминала. Ее поразило, насколько точно были описаны и экземы, которые она успела увидеть и полечить раз.

-«Если эта болезнь так точно описана, значит и остальные так же хорошо даны, а значит, все это я должна как следует понять и выучить.» - решила Танюшка и стала серьезно вгрызаться в текст и картинки, и это было ох, как не просто! Текст изобиловал множеством терминов, понять которые было невозможно. Пометки на полях здорово помогали, и она мысленно благодарила того человека, который делал их.

Как-то поутру, возвращаясь с пустыря, где она теперь кормила и птиц и несколько бездомных собак, Танюшка увидела, что на скамейке во дворе сидит соседка. Это было странно. Обычно скамейку соседки занимали ближе к вечеру.

- Здравствуйте, тётя Дуся!

- Здравствуй, Танюшка. Всех питомцев своих накормила?

- Всех, - засмеялась Танюшка, - накормила!

- Сядь рядышком, поговорим чуток, а то все время на ходу, да на ходу. Я вот думаю частенько, зачем тебе это все – птицы, собаки, кошки бродячие?

- А я и сама не знаю, тёть Дуся. Просто мне нравится с ними возиться. Они добрые, ласковые.

- А болячки какой подцепить не боишься?

- Да нет. Я же сама немножко умею лечить их болячки. Осматриваю всех внимательно и, если найду чего, могу сразу и полечить. Жалко же их – бессловесные они. Человек все скажет – где болит или чешется, а животные не могут ничего сказать, человек сам должен все понять.

- Добрая ты, Танюшка… А вот, ежели я попрошу, сможешь посмотреть мою собачку?

- А у вас разве есть собачка? - удивилась Танюшка, - Я ни разу не видела вас с собачкой во дворе.

- Да в том-то и беда, Танюшка, что не могу я ее выводить. Такая страшная болячка, что и людям стыдно показать, и за собачку страшно – грязь какая попадет и все, пропадет тварь Божья…

- А ветеринару показывали?

- Нет, никому не показывала я ее. Он, поди, деньги большие потребует, а у меня они откуда? Как Иван мой ушел в восемнадцатом, так и собачка заболела. Наверное, от тоски – уж больно дружны были… Он же щеночком маленьким принес ее, души не чаял. Деток-то нам Бог не дал, вот мы собачку-то и любили...

- Сейчас, - вставая, сказала Танюшка, - я домой забегу, руки помою и зайду к вам.

- А зачем мыть-то? Чай не человек, собачка.

- Все равно, так положено.

Минут через пятнадцать она уже осматривала пса. Довольно крупный, он был жалок на вид. Большие красные пятна покрывали большую часть тела. Печальные глаза смотрели на Танюшку без надежды.

- Теть Дуся, я посмотрела и сейчас буду думать. Как пойму, смогу ее полечить или нет, приду и скажу. Хорошо?

- Конечно, девочка, иди. Я буду ждать тебя.

Вернувшись домой, Танюшка кинулась к книге. То, что она увидела на собаке, нашлось быстро. Оптимизма ей это не дало. Болезнь считалась мало поддающейся лечению.

- «И ладно! - подумала Танюшка, - Все равно, попробую!»

С этими словами она быстро собралась и пошла на рынок. Через час вернулась с маслом. Пузырьки с лекарствами у нее были, в последний раз она взяла их чуть с запасом. Мазь сделала посильнее, как и учил доктор, в случаях тяжелой или застарелой болезни. К вечеру постучала в дверь соседки.

- Ой, Танюшка! А я уж и не ждала.

- Ну как же, тёть Дуся, как же я могла не прийти? Где наша собачка?

- А там же, где и всегда. А что это ты принесла? – сморщившись, спросила соседка, унюхав мазь.

- Лекарство я принесла. Лечить буду им вашу собачку.

- Ты погоди… Уверена, что хуже от этой гадости не будет?

- Уверена, не беспокойтесь!

Лечение шло туго. Сдвинулось с места оно дней через десять, но дальше все пошло стремительно, к несказанной радости Танюшки и соседки. В тот вечер соседка принесла целую тарелку замечательных блинчиков и стакан меда. Это было счастье – последний раз мед был на столе, когда родители были еще живы. Они долго сидели и чаевничали с соседкой за неспешной беседой. О чем говорили? Да так, о пустяках. Ничего особенного. Танюшка расслабилась, но внезапно наткнулась взглядом на глаза собеседницы. Острые, серьезные, они совсем не соответствовали тихому и спокойному тону беседы. Танюшка насторожилась, и сделала это не напрасно. Между ничего не значащими пустяками, время от времени, соседка стала вплетать вопросы – что за мазь, откуда рецепт, что в нее входит, как она ее готовит? Танюшка отшучивалась, уходила от ответов. Чем больше соседка убеждалась, что никакой информации о мази она от Танюшки не получит, тем более колючими становились ее глаза. Танюшку это не очень обеспокоило, поскольку рецепт был в полной безопасности. Прощаясь, соседка обняла ее и сказала, что теперь она должница и готова помочь Танюшке в ее деле.

- Да нет, что вы! Не беспокойтесь, тетя Дуся, мне совсем никакой помощи не нужно. Делов-то вовсе никаких – в плошке немного мази и все.

- Так ты лечи, а я буду готовить все – мне это легко!

- Нет! – поняв, что так просто соседка не отстанет, коротко отрезала Танюшка.

- Ну, как знаешь. Я же хотела как лучше.

Нужно было знать соседку, чтобы понять, почему через пару дней во дворе стали появляться люди с собаками, кошками. Все они шли к Танюшке. После осмотра питомцев, она говорила их хозяевам, сколько масла они должны были принести. Все остальное покупала сама, и это входило в ту совершенно незначительную сумму, что она называла. Клиентов с каждым днем становилось все больше. Соседи снова стали косо поглядывать на Танюшку, но вслух ничего не говорили. Денег, которые Танюшка брала за лечение, хватало на компоненты и на питание. И казалось Танюшке, что все наладилось, что жизнь ее легла в свое русло, из которого ей не выйти. Да и не хотелось выходить из него! Она занималась любимым делом. Ей доставляло радость постоянное разгадывание ребусов – что за болезнь и как варить для нее мазь. Недели три прошло, и Танюшка поняла, что ей больше не надо каждый раз заглядывать в книгу. Картинки и описания прочно легли в память.

Дни мелькали, один за другим. К вечеру она так уставала, что засыпала, едва коснувшись подушки головой. Людей с питомцами не становилось меньше. Молва кругами разносились все дальше, и вскоре она стала местной достопримечательностью. Достаточно было спросить, где живет девушка – лекарь, и всякий в округе мог показать, где живет Танюшка. Несли собак, кошек, и даже курицу принесли однажды. День за днем, так продолжалось второй месяц. Встав утром, могла не выглядывать в окно. Она знала – там ждут ее не менее десяти-пятнадцати человек. Попив наскоро чайку, начинала прием. Отрывалась от приемов только раз в неделю, чтобы сходить в аптеку, к Марку Израйловичу, который принимал ее с постоянным радушием.

- Девочка, вы такая бледная или это мои глаза уже плохо видят молодых девушек?

- Да нет, что вы, все хорошо и со мной, и с вашими глазами, - улыбнулась Танюшка.

- Послушайте старого человека, перестаньте так много работать!

- Но как? Люди же идут и идут…

- А вы думаете, они получат радость, когда вы заболеете? Таки лучше делать небольшой перерыв на денек в неделю, чем обижать этих хороших людей надолго!

- Наверное, вы правы, - сказала Танюшка, внезапно поняв всю правоту аптекаря.

- Нет, я же что-то знаю за эту жизнь, девочка! Старые евреи-аптекари просто так ничего не скажут хорошеньким, но очень умным девушкам!

- Да какой же вы старый? Совсем еще нет!

- Ну вот, таки дождался! Давайте прекратим этот грустный флирт и займемся делами. Вы уже не будете против?

- Нет, я не буду против! - от души рассмеялась Танюшка.

Набрав в аптеке пузырьков, Танюшка пошла на рынок и посмотрела там цены на масло. Стоило оно очень дорого. Пошла в магазин. К ее удивлению, магазин был наполнен товарами! Масло стоило немного дешевле, чем на рынке. Это был НЭП. Эти три буквы давно звучали вокруг, но именно здесь, перед недавно еще пустыми прилавками магазина, Танюшка впервые поняла, что они означают. Взяв пару фунтов, пошла домой. Нет, отдых ее не ждал, и она прекрасно это понимала.

Во дворе происходило что-то необычное. Человек пятнадцать с питомцами на руках и на поводках, что-то кричали. Внезапно все стихли.

- Ну, кто из вас мне помешает? Ты? Или ты? Что же вы? Только что такие смелые все были, а сейчас? Кто хочет с цыганкой силами померяться?

- Что здесь происходит? – Танюшка подошла к ним и люди расступились. Перед ней стояла молодая, пышноволосая цыганка с малым дитем на руках.

- Никак, сама пожаловала? - громко и несколько развязно спросила цыганка.

- Она самая, – сказал кто-то из очереди.

- Значит, я к тебе, красавица.

Танюшка оглядела всех. Угрюмо, со страхом, люди смотрели то на цыганку, то на Танюшку.

- Да ты не переживай! Мы уже договорились. Они ничего не имеют против, ведь правда? – обратилась она к очереди, и люди молча закивали.

Войдя, цыганка осмотрелась.

- Не очень-то богато живешь!

- Мне всего хватает. Что от меня нужно?

Это не я тебе скажу. Сейчас бери все, что тебе нужно и поедем. Там все узнаешь.

- Нет, так я не поеду. Я должна знать, куда и зачем еду, чтобы взять с собой нужное.

- Хорошо. Едем в табор. Это недалеко. У очень дорогой лошади с ногой беда. Спасать нужно, а у нас не получается. Узнали наши на базаре, что ты лечишь хорошо, вот я и пришла за тобой.

- Рассказывай все, что с лошадью, что сама видела, и что лечившие говорили.

Когда цыганка закончила рассказ, Танюшка уже понимала, что с лошадью. Эта болезнь была хорошо описана в книге, и Танюшка сказала цыганке, что ей придется ждать не меньше двух часов, пока она приготовит мазь.

- Нет, - сказала цыганка, - бери все с собой, там и сварим, что нужно.

- Варить я буду здесь, - твердо сказала Танюшка, - а ты будешь ждать. Это не единственное мое условие. Второе – купить мне столько же масла, сколько уйдет для вашей лошади.

- Да? Это все?

- Да!

- Хорошо. Там, в таборе и поговорим. Я буду ждать здесь, никуда не уйду. С этими словами она села и стала пристраивать ребенка к груди, чтобы накормить.

- Жди, - сказала Танюшка и ушла за шторку, чтобы начать свою работу.

Когда она закончила приготовление мази и вышла, цыганка встретила ее удивленным взглядом.

- Это что, ты все время дышишь этой дрянью?

- Да. Как не дышать, если я ее варю?

- И вот это лечит? – с недоверием спросила она, заглянув в глиняный горшок с горячей еще мазью.

- Лечит.

- Тогда бери это, и идем, - сказала цыганка, указывая на сверток на столе.

Это было масло, причем намного больше, чем Танюшка израсходовала на мазь. Уж откуда взяла его цыганка, даже и думать не хотелось.

Люди, стоявшие внизу, у подъезда, молча расступились. За углом стоял экипаж с кучером на козлах. Ехали не очень долго. Танюшка хорошо знала эти места и представляла себе, куда они едут. Свернув на лесную дорожку, вскоре выехали на обширную поляну на берегу небольшой лесной речушки. Три шатра и с десяток кибиток стояли полукругом. Навстречу экипажу выбежали дети. Вышедшая из шатра очень старая цыганка с трубкой во рту сказала что-то отрывистое, и дети тут же исчезли.

- Это ты лечишь лошадей? - спросила она.

- Да, я.

- А если навредишь, что тогда?

- Не знаю. Только я не наврежу.

- Посмотрим, - ответила старуха и дала знак следовать за ней.

Лошадь была привязана к одной из кибиток. Обе передние ноги были обмотаны тряпками.

- Осторожно с ней, она не подпускает никого, - сказала старуха, но Танюшка смело пошла к лошади.

- Здравствуй, как тебя зовут? – тихо спросила она. Лошадь была напряжена и зло косила взглядом на приближающуюся незнакомку, - Не бойся, я пришла помочь тебе.

- Зоря ее зовут, - сказала цыганка, сделав ударение на первом слоге.

- Вот и хорошо, Зоря. Какое красивое у тебя имя!

С этими словами она погладила лошадь. Вздрогнув всей кожей, лошадь всхрапнула, но осталась стоять.

- Вот и хорошо. Вот и замечательно. Теперь мы знакомы. Дай, я посмотрю, что у тебя болит и тогда смогу помочь тебе. Лошадь внимательно слушала ее. Еще более внимательно наблюдали за всем старая цыганка и несколько подошедших мужчин.

Танюшка осторожно разбинтовала одну ногу, затем – вторую. Внимательно осмотрев, взяла горшок с теплой еще мазью и осторожно, еле касаясь, стала наносить ее на пораженную поверхность. Лошадь спокойно стояла.

- Ну, вот, видишь? Полегче стало? Уже не так болит?

Осторожно втирая мазь, Танюшка нанесла ее на обе ноги. Лошадь стояла совершенно спокойно.

- Все, - сказала Танюшка, похлопав лошадь по шее, - теперь будем лечиться. Скоро все пройдет, будешь снова здоровой и веселой.

Подойдя к цыганам, она передала горшок и рассказала, как и когда нужно наносить мазь.

- Вижу, красивая, все вижу, - сказала старая цыганка, принимая мазь, - лошадь поверила тебе и признала сразу, а они кривить душой не умеют. Скажи мне, чего ты хочешь за помощь свою нам?

- Ничего мне не нужно. Просто отвезите домой. Там меня люди ждут. А через неделю снова привезите сюда, посмотрю Зорю.

- Хорошо. Тебя отвезут, а сейчас я хочу с тобой поговорить. Иди за мной.

Они вошли в большой шатер. Там, на одеялах, весело барахтались человек пять детей, от совсем маленьких до десяти-двенадцати лет. Цыганка сказала что-то на своем языке и захлопала в ладоши. Дети прекратили игру, вскочили на ноги и выбежали из шатра.

- Сядь, красивая. Послушай, что я тебе скажу, - сказала цыганка, усадив Танюшку на одеяло и села напротив. Глядя Танюшке в глаза, продолжила.

- То, что я сейчас скажу, можешь сразу забыть. Однако я не думаю, что ты это забудешь. Что было – все знаю о тебе. Хочу сказать, что будет с тобой дальше. Ты сделала добро нам, цыганам, и понравилась мне. Поэтому хочу предостеречь тебя.

Танюшка хотела что-то ответить, но цыганка движением руки остановила ее.

- Тебя, красавица, ждет очень нелегкая жизнь. Я не буду говорить, из-за чего. Ты сама это знаешь, а если нет – очень скоро узнаешь. Так вот, - продолжила цыганка, - начало этой, новой для тебя, жизни уже на пороге, и ты должна быть готова к ней. Как готовиться? Прятать тебе нечего, потому что ничего у тебя нет. Ты должна приготовиться сама. К чему? К тому, что придется тебе терпеть все – боль, унижения, душевные страдания. Хочу сказать главное – ты никогда не должна сдаваться. Если сдашься – погибнешь сначала душой, а затем и телом. И не будет тебе покоя ни на этом, ни на другом свете, куда ты быстро попадешь. Если же сумеешь все вынести и не сдаться, то будет тебе очень долгая и счастливая жизнь. И счастье твое будет в том, что ты делаешь. Однако сразу скажу, милая, что детей у тебя не будет. Не знаю, хорошо это для тебя или плохо, но так решили…

«Кто решил?» – спросила про себя Танюшка, но сделать это вслух не решилась.

- Да, так решили, и так будет! – продолжила цыганка, - Будет у тебя любовь и только одна. Сильная, крепкая, но…неудачная. Не потому, что выбор суженого будет неудачен, а потому что избрала ты себе такое дело в жизни, которому отдашь всю себя, а на милого ничего не останется. Однако вины твоей не будет в том, что останешься одна. Придется смириться и принять это. Другого пути у тебя не будет. Скажи мне, ты готова к такой жизни?

- Не знаю…

- Правильно ответила! Ты и не можешь пока знать этого, но главное – теперь ты будешь готова к тому, чтобы все это встретить и не испугаться. И еще, красавица, запомни и всегда помни – чем меньше ты будешь бояться врагов своих, тем слабее они будут и ничего с тобой не смогут сделать! Стоит только тебе испугаться, как они тут же растопчут тебя! Это ты должна помнить всегда. Ничто не должно сломить тебя. Ты поняла меня?

- Поняла.

- Тогда иди. Нет, стой! Я сделаю тебе подарок. Очень скоро его у тебя заберут, но скоро и вернут. Пусть он всегда будет с тобой. Кто бы его ни забирал, он всегда будет возвращаться и охранять тебя, - с этими словами старая цыганка сняла с шеи черный шнурок с камнем. Камень был невзрачный, мутновато-серый, с прожилками. Голыш с пляжа, как определила для себя Танюшка.

- Нет, это не простой камень, - глядя ей в глаза, сказала цыганка, - это амулет. Очень сильный амулет, и в нем очень много нужного для тебя. Относись к нему с уважением.

Танюшка кивнула, чувствуя пробежавший по спине холодок. Цыганка явно знала о ней все и, похоже, читала ее мысли. Это было совершенно новое ощущение – стоять перед человеком, который знает о тебе все, причем на годы в прошлое и на годы в будущее.

- А теперь иди. Сейчас тебя отвезут домой. Прощай, милая. Удачи тебе! Будь сильной! – с этими словами она распахнула полог шатра и пропустила Танюшку вперед. Экипаж стоял неподалеку. На козлах сидел все тот же кучер. Вокруг стояли цыгане. Их было до полусотни. Когда экипаж тронулся, они улыбались ей и махали вслед руками, а ребятишки какое-то время бежали рядом. Танюшка всем своим существом чувствовала теплую волну, идущую к ней от этих людей.

Через неделю за ней снова приехали. Убедившись, что Зоря выздоравливает, Танюшка продолжила свою ежедневную работу с нескончаемым потоком лошадей, собак и кошек. Уставала порой так, что вечером сил не хватало даже для того, чтобы поесть, а поток людей со своими питомцами все не уменьшался. Танюшка чувствовала, что ей нужно отдохнуть, но прервать поток, остановить людей она не могла. Это было похоже на бег по кругу…

 

В очередной будничный вечер, смертельно уставшая, Танюшка заснула, но долго спать не пришлось. В дверь резко постучали. Шатаясь, подошла к двери.

- Кто там?

- Откройте.

- Кто вы, зачем? Прием завтра, с утра.

Вместо ответа, в дверь очень сильно ударили, и она распахнулась, чуть не зацепив при этом Танюшку. В открывшемся проеме стояли трое в кожаных тужурках, один в возрасте и двое – совсем молодые. Один белобрысый и совсем безбровый, а второй – явно из кавказских мест, с короткой черной бородкой. Из-за них выглядывала соседка.

- Фамилия? – резко спросил старший.

- Моя?

- Нет, моя! Еще раз спрашиваю – фамилия?

- Рябова Татьяна.

- Отчество.

- Степановна.

Пока старший расспрашивал ее, двое рыскали по квартире, вытряхивая все из шкафов, ящиков и полок.

- Вы что-то ищете? Скажите, что и я сама покажу, чтобы все не разбрасывать.

- Поумничай еще мне! - с угрозой в голосе сказал старший.

- Сиди тихо, - сказал белобрысый, - все у тебя спросят, коли понадобится.

Через два часа они покинули квартиру со всем ее перевернутым вверх дном содержимым. Входную дверь опечатали, наклеив бумажки с печатью Приморского ОГПУ.

Везли в открытом экипаже, и Танюшка видела, куда они едут. Возле красивого трехэтажного здания на Алеутской остановились.

- Выходи, - сказал старший.

Долго шли по коридору, затем спустились по узкой лестнице и оказались в длинном, освещенном цепочкой тусклых лампочек, коридоре с рядом дверей. Часовой с наганом в кобуре провел их почти до середины, остановился у одной из дверей с несколькими запорами и большим амбарным замком на кованом засове. Заглянув в глазок, загремел ключами. Распахнув дверь, он втолкнул Танюшку в большое, мрачное помещение с одним небольшим окошком высоко, под самым потолком. Женщины, а их было в камере человек пятнадцать, с любопытством смотрели на Танюшку.

- Здравствуйте, - сказала она.

- Будь и ты здорова! - ответила довольно молодая, огненно-рыжая женщина с большим шрамом на покрытом крупными веснушками лице и поразительно острым взглядом, - Уж не обессудь - ни кроватей, ни лавок здесь нет. ГПУ– это тебе не пансионат для благородных девиц! Садись, где стоишь. Давно взяли-то тебя?

- Только что.

- Понятно. За что – не спрашиваю. Завтра расскажешь. И вообще, утро вечера мудренее. Все будет завтра, а сегодня есть возможность поспать спокойно.

Танюшка сильно сомневалась в том, что сможет уснуть после такой встряски, однако не успела она прикрыть глаза, как сон снял с нее все страхи, тревоги и сомнения.

Наутро осмотрелась уже более спокойным взглядом. Люди, сидевшие у стен совершенно пустого помещения с ржавой раковиной в углу, дремали. Одни сидя, другие - лежа на зимней одежде на бетонном полу. Танюшка поняла, что они здесь давно. Те, кто проснулся, продолжали сидеть. Лишь одна женщина встала, подошла к умывальнику и сняла крышку с большого бака, стоявшего рядом.

Это была так называемая «параша», как вскоре узнала Танюшка. Новое слово. В ее жизни его не было.

Никто особо не тревожил. Рыжеволосая, назвавшаяся Ксенией, оказалась старшей в камере. Все происходило только с ее ведома. Властно, довольно жестко, она правила, решала и судила. Кто ее назначил или сама она взяла на себя эту миссию, Танюшка не знала, да и не хотела знать. Одно удивляло – почему она относится к ней, Танюшке, по-особому? Ответа на этот вопрос не было.

- Так расскажи, за что тебя, а? Здесь в - основном контрики сидят, да немножко наших, вольных людей. А ты кто такая? На наших не похожа. Тоже контра, что ли?

- Да нет. Какая из меня контра?! Я лошадей, собачек да кошечек лечила…

- Во как! Это все, что ты делала? – рассмеялась Ксения, - И за что же взяли?

- Не знаю…

- С соседками ругалась?

- Нет. Правда, было с одной…

- Вот! – перебила ее Ксения, - Нынче так и делают – доносы пишут, ежели что не так. Точно, на тебя накатали. Если ты не врешь мне, конечно. Между прочим, ты мне не ври никогда – не люблю я этого и могу сделать очень больно. Ты поняла? И держись за меня. Помогу, чем смогу.

- Поняла… А что дальше будет?

- На допрос поведут. Ты смотри, девка, не вздумай наговаривать на себя! Они этого и будут добиваться от тебя. Как согласишься сказать чего на себя – вмиг улетишь туда, откуда не возвращаются. Поняла?

- Наверное… А когда поведут?

- В любой момент. Просто сиди и жди. Хочешь – спи, хочешь – песни пой. Про себя, - добавила Ксения.

Двое суток Танюшку никто не трогал. Это сильно беспокоило, не давало покоя.

-Ты не переживай, - успокаивала Ксения, - это они тебя так обрабатывают, чтобы у тебя воли меньше осталось, чтобы говорила то, что от тебя ждут, что потребуют.

- А зачем я им? Что я им сделала и какое значение имеет, что я скажу или чего не скажу?! Я – простая девушка, никого и ничего не касалась, кроме как…

И в этот момент Танюшка внезапно все поняла. Мазь – вот что привело ее сюда! Если быть точнее, привела ее сюда зависть человеческая, связанная с мазью!

- Э, не скажи, - продолжала Ксения, - им либо нужно что-то конкретное от тебя, либо просто люди нужны.

- Как это, люди нужны? – изумилась Танюшка, - Любые, что ли? А для чего? Зачем я им?

- Как это, зачем? Ты не слыхала, что в стране делается?

- Нет, а что?

- Ты что, газет не читаешь?

- Нет, не читаю.

- Тогда все понятно. А растут по стране ударные стройки, а вокруг них - трудовые лагеря. Это они называются так, а вообще, это та же самая каторга. Работы много – лес валить, дороги строить. Да и вообще, мало ли дел в стране? Вот и нужна даровая, здоровая рабочая сила!

- Что-то не верю я в это… Разве так можно?

- А кто им запретит?

- А откуда ты все это знаешь?

- Так я же уже по третьему разу иду, - засмеялась Ксения, - как не знать?

- А за что? – удивилась Танюшка.

- За талант! – засмеялась Ксения, - От бабки моей, ведьмы, он мне достался. Та могла что хочешь человека заставить делать! Так что, с людьми я всегда умела разговаривать. А они мне в ответ отдавали кое-что.

- Что?

- Ну… Так, по мелочи все – золотишко, камешки, безделушки всякие.

- Просто так отдавали?

- По-всякому бывало. Иной раз и очень хорошо просить приходилось, с пристрастием! – засмеялась Ксения.

- А я поняла, за что меня сюда…- тихо сказала Танюшка.

- Ну-ка, ну-ка, расскажи! Мне даже интересно стало!

И рассказала Танюшка этой чужой женщине все, что касалось мази. Особо – об успехах в лечении и о попытках соседки выведать у нее рецепт.

- Ничего себе, девка! И ты что, не воспользовалась этим рецептом?

- Как это, не воспользовалась? С утра до вечера лечу больных животных!

- Бесплатно?

- Не совсем. Они мне покупают все нужное, да и чуточку мне остается. Так что, не бедствую, сыта и одета.

- Нет, ну точно, ты или святая, или юродивая! Тебя же на сундук с золотом посадили, а ты - «сыта и одета»! И я очень даже понимаю твою соседку! Уж она-то хорошо поняла цену такому рецептику!

В этот момент загрохотали замки в двери.

- Рябова, на выход! – громко сказал человек в форме, открывший дверь. За его спиной стоял другой военный, постарше.

- Руки за спину! Вперед! – скомандовал он.

Долго шли длинными, едва освещенными тусклыми лампочками, коридорами.

- Стоять! Лицом к стене! – скомандовал конвоир и постучал в низкую металлическую дверь.

- Да! Входите, – донеслось оттуда.

В небольшой комнате без окон стоял большой письменный стол, за которым сидел тот самый, пожилой, который ее арестовывал. В стороне, за маленьким столиком с печатной машинкой, сидел совсем молодой военный с лейтенантскими знаками на петлицах.

- Сесть! - приказал пожилой, указав Танюшке на тяжелый табурет у стола, - я ваш следователь. Ко мне будете обращаться «гражданин следователь». Имя, фамилия, отчество.

- Чьи, гражданин следователь?

- Твои! - повысил голос следователь, - И не зли меня! Отвечай на вопросы и ни слова больше!

- Рябова Татьяна Степановна.

- Как давно вступила в организацию?

- Какую организацию?

- Ту, в которой ты состоишь и на которую работаешь.

- Я ни в каких организациях и не была никогда. Даже в школу не ходила – меня мама учила грамоте.

- Так… Значит, будем отпираться? Ничего, у меня тут все сначала отпирались, а потом пели, как соловьи – любо послушать, как пели! Облегчаю твою задачу. Для начала, ты мне должна ответить на три вопроса. Первый – в какой организации состоишь? Второй - каковы твои функции и задачи? Третий - для чего все люди, что каждый день собираются у тебя, приходят? Что ты им передаешь, и что они тебе передают? Пока ты не ответишь на все эти вопросы, я буду работать с тобой. При этом учти - работать буду каждый раз все жестче, потому как терпения у меня на вас, контру проклятую, все меньше и меньше остается. Итак, начнем сначала.

Это продолжалось несколько часов. Следователь называл все новые и новые фамилии, из которых Танюшка не знала ни одной. Постепенно становилось понятно, что ее задача – слушать внимательно и говорить так, как подсказывал ей следователь. Это было проще всего, но что за этим последует, Ксения вполне ясно объяснила, но самое главное – Танюшка поняла, что своими «признаниями» принесет беду совершенно незнакомым людям. Этого она сделать не могла.

В который уже раз она объясняла, что лечит животных, но следователь только смеялся в ответ, требуя своего.

- Хорошо, - зашел он с другого конца, - а где ты покупала все, что нужно для мази, в какой аптеке?

Танюшка чуть было не сказала, но вовремя спохватилась, ясно поняв, что тем самым обрекла бы на арест Марка Израйловича, этого милого старика.

- А в любой. Такие лекарства есть в каждой аптеке.

В таком духе и проходили все следующие допросы. День за днем, иногда дважды в день. Следователь ругался матом, пугал, орал на нее, обзывал по-разному, но она держалась. На одном из очередных допросов следователь ударил ее по лицу. Ее никогда до этого не били, и вся чудовищность этого обрушилась на нее как каменная плита, придавив и лишив сил. Она упала с табурета. Вопли, приказания встать доносились глухо, откуда-то издалека и воспринимались как нечто чуждое, не к ней относящееся. Потом и они стихли.

Очнулась в камере. Голова ее лежала на ногах Ксении. Теплая рука гладила по голове. Это было совсем как с мамой, и Танюшка, вспомнив все, почувствовала, как слезы потекли из глаз.

- Вот и хорошо, вот и молодца! Плачь, девка, плачь! Легче станет. Им, иродам, нельзя показывать наши слабости! Слезы наши, женские, – это не слабость, а оружие и защита! Их – сколько угодно! Ты теперь сильная, ты теперь ничего не будешь бояться, тебя теперь никто с пути не собьет.

Странный тон, каким Ксения говорила это, почти заклинания, и правда, действовали на Танюшку успокаивающе. Она перестала всхлипывать и действительно, вскоре стало гораздо легче, но самое главное – Танюшка была счастлива, что ни себя, ни других не оговорила.

- Молодца, девка! Все так, все правильно. Ты держишься как надо, коль следак злится. Пусть злится, а ты терпи, не показывай ему страха своего!

На следующий день снова повели на допрос.

- Держись, девка! – прошептала Ксения.

К своему удивлению, на этот раз Танюшка шла спокойно, не боялась. Тот страх, что был во все предыдущие разы, исчез. Все пошло как всегда. Одни и те же вопросы, одно и те же ответы. Следователь стал накаляться, когда дверь открылась, и вошел незнакомый человек в форме. Следователь и лейтенант вскочили со своих мест.

- Сидите! – сказал вошедший и сел на стул, стоящий у торца стола, - Как дела? Созналась?

- Нет еще, товарищ полковник, но у меня сознается!- доложил следователь.

- Да кто бы сомневался. Применял уже?

- Никак нет.

- А чего ждешь? Результаты где? Месяц собрался возиться?

Танюшка слушала этот разговор и внезапно совершенно ясно поняла, что в этой комнате ее никто не принимает за человека. Впервые у жизни она почувствовала себя «материалом»! Никого не интересовало, виновна она в чем-либо или нет, кто она такая, что у нее в мыслях. Она – винтик в какой-то, неведомой ей игре. И вот, этот винтик почему-то не крутился. Что делают в таких случаях? Добавляют усилие или меняют инструмент. Именно об этом и шел

разговор у этих двух. Даже мысленно Танюшка не смогла назвать их людьми.

Поняв это, она очень захотела посмотреть на того, пришедшего. Следователя она хорошо рассмотрела. Он был понятен ей. А этот, что же он представляет из себя? Танюшка подняла голову и в упор стала разглядывать его. Довольно обычное лицо мужчины лет сорока-сорока пяти. Встретив такого на улице, она бы наверняка прошла мимо, не обратив на него внимания. Худой, но с широкими плечами. Жидкие светлые волосы и…

Это был шок! Танюшка ясно видела, что под этими волосами, распространяясь и на шею, шло до боли знакомое багровое пятно! В том, что она не ошибается, сомнений никаких не было. Уж слишком много она насмотрелась такого за последние несколько лет. Из-под манжетов рукавов также выглядывала краснота.

- «Вот это да! – подумала Танюшка, - совсем как у лошади…»

Она читала в книге, что у людей эта болячка также случается, но даже и не предполагала. что ей придется с ней встретиться. И тут шальная мысль пришла ей в голову.

- Ладно, - сказал начальник следователю, вставая, - ты не затягивай это дело. Мне нужно срочно докладывать наверх. Даю сутки.

- Есть! – ответил следователь, встав.

- Товарищ командир! Ой, гражданин… – поднимаясь, обратилась к начальнику Танюшка.

- А ну, сидеть, сука! – взревел следователь и метнулся к ней, но начальник остановил его знаком руки.

- Разрешите обратиться, гражданин начальник?

- В чем дело? Признаться захотела? - остановился начальник.

- Да нет, я о другом захотела сказать. Я знаю о вашей болезни!

- Ах, ты ж, тварь! – вновь вскипел следователь.

- И что тебе моя болезнь? – продолжил начальник.

- Я могу вас полечить.

- Еще чего не хватало! Чтобы ты меня лечила?! Ты в своем уме?

- Я хорошо знаю эту болезнь и умею ее лечить, - тихо повторила Танюшка и похолодела. Она впервые сказала очень серьезную неправду. Ей никогда не доводилось видеть, а тем более - применять мазь на людях, но в книге было написано, что эта болезнь встречается и у людей, и у животных.

- Да? Ты это серьезно говоришь? А ты понимаешь, что с тобой будет, если ты мне соврала? И почему ты думаешь, что умеешь лечить это?

- Потому что меня за то сюда и забрали. Сказали, что я контра, а какая из меня контра? Я просто лечила.

- Кого лечила? Белых? – вмешался следователь.

- Мне нет разницы, кого лечить – все одинаковы. Что белые, что гнедые, что в яблоках!

- Ты еще и издеваешься, сука! – прошипел следователь и вышел из-за стола.

- Погоди, я тебе говорю! – остановил его начальник, - Так ты же животных лечила, да?

- Да, животных, но эта болячка что у животных, что у людей – у всех одинакова. И лечится одинаково.

- Я думаю, что ты не все понимаешь. Меня же столько лет и столько врачей пытались лечить! Все бесполезно, только хуже становится.

- Вы просто попробуйте. Что вам терять?

- А ну, всем выйти! – громко сказал начальник, помедлив какое-то время.

- Това… - начал было следователь.

- Все вон отсюда, я сказал! – взревел начальник, - Пока не позову, чтобы никто и носа не посмел сунуть!

Следователь и лейтенант мигом выбежали из комнаты.

- Итак, что дальше? – спросил начальник.

- Я должна посмотреть на ваше тело.

Начальник молча расстегнул широкий офицерский ремень, портупею с тяжелой кобурой и положил ее в стол. Затем он снял гимнастерку и нательную рубаху. То, что увидела Танюшка, было зрелищем не для слабонервных. Не менее трети тела было покрыто вспухшими, темно-розовыми участками с мокрыми язвами и волдырями. Всё это уходило и вниз, под брюки. Столь запущенной картины Танюшка не видела ни в реальности, ни в книге. Ей стало страшно - сумеет ли вылечить такое? Иного выхода, однако, у нее не было.

- И что скажешь? – спросил начальник.

- Что я скажу? – медленно произнесла Танюшка, - Надо лечить. Думаю, все будет хорошо.

- А если нет?

- Я не хочу об этом думать.

- Придется! Что тебе нужно доставить сюда для того, чтобы начать лечение?

- Ничего.

- Как так, ничего? А чем собралась лечить?

- Здесь я ничего делать не буду. Все, что мне нужно для изготовления мази, есть у меня дома, а чего нет – можно купить в любой аптеке, по пути.

- Это что, ты полагаешь, что мы тебя отпустим, чтобы ты смогла убежать?

- Да куда же мне бежать-то и зачем? Пошлите со мной часового. Пусть охраняет, если вам так страшно, что я сбегу.

- Нам?! Это тебе страшно должно быть. То, что ты можешь себе представить – детский лепет по сравнению с тем, что ждет тебя в таком случае, а также в случае, если ты обманула меня с лечением, - добавил начальник.

- Это условие я поняла, - сказала Танюшка, с изумлением для себя ощутив внезапный прилив совсем новой, заставляющей дрожать всем телом, силы. Это было как полет, это была не она, это был кто-то неведомый в ней, очень сильный и независимый, - А теперь я скажу вам мое условие.

- Твое условие?! У тебя есть условия?

- Да. Если я вас вылечу, вы отпустите меня. Просто отпустите. Без каких-либо ограничений и претензий.

Начальник долго молчал и смотрел на нее, как бы оценивая и взвешивая ее слова. Затем, также молча, стал одеваться.

- Можете войти! – крикнул он, приведя себя в порядок.

- В камеру ее, – приказал начальник вошедшему следователю.

- Значит, сделаем так, - сказал начальник следователю, когда Танюшку увели, - завтра утром ты выделишь надежного человека, который отвезет ее домой. По пути пусть купит все, что она скажет. Деньги я дам. Когда закончит делать лекарство, конвоир должен немедленно доставить ее сюда. Ты понял задачу?

- Так точно, понял, - ответил следователь, но было видно, что затея эта очень не понравилась ему.

- Однако смотри мне, - продолжил начальник, – головой отвечаешь за нее! Если сбежит – сразу стреляйся, не раздумывай долго. Не застрелишься - будешь потом умолять меня пристрелить тебя, но я не буду столь великодушным! И еще… Об этом ни слова. Никому. Это приказ.

- Я все понял. Все исполним, как положено.

- Вот и хорошо.

 

***

Незаметно пролетели два месяца. Одна и та же линия, одна и та же работа, пассажиры почти на одно лицо… Все стало привычным и совсем не таким тяжелым, как это казалось еще совсем недавно. Наташа преобразилась, приоделась в модную, красивую одежду и встала на «шпильки» умопомрачительной высоты. Дела в баре шли настолько хорошо, что Стас стал выделять Наташе кое-какие деньги, когда она шла в увольнение на берег, и это позволяло ей иногда заходить не только в лавочки, но и в большие, солидные магазины, чтобы купить себе что-нибудь красивое. Наташа догадывалась, что это за деньги, но вопросов не задавала. Такая жизнь более или менее устраивала ее. Думать о том, что она по-прежнему одна, Наташа себе не позволяла. Постепенно на нее, проходящую мимо, перестали реагировать парни в местах для курения, да и девчонки уже не замолкали при ее приближении. К ней стали относиться ровно и довольно уважительно, но несколько отстраненно и настороженно. Было очевидно, что вокруг создалась некая невидимая зона, ближе границ которой никто не решался подойти. Такая ситуация, однако, вполне устраивала Наташу.

Так было всегда. Она к этому привыкла, и только иногда, в минуты особой тоски или испытанной обиды, это одиночество начинало терзать ее, и становилось до слез горько от того, что нет настоящей подруги, которой можно все рассказать и поплакаться. Такие минуты, однако, вскоре проходили, и снова она возвращалась к жизни в этой своей, довольно прохладной, но вполне уютной и, самое главное, безопасной капсуле.

Вопрос о подруге время от времени эхом отдавался в реальных событиях. Лена стала сторониться Наташи, они почти не встречались. Это началось с ее назначения в бар. Нет, Наташа понимала все. Она прекрасно осознавала, что думает о ней Лена, ведь ей пришлось очень долго и тяжко зарабатывать место в баре, а здесь – сразу и как на подносе. Понимая, что никакие ее объяснения Лена не приняла, Наташа старалась гнать мысли обо всем случившемся, но получалось это у нее плохо, и порой наваливалась тяжелая тоска. Она думала о доме, о родителях, о том, как все странно складывалось в ее жизни…

За сутки до прихода во Владивосток, в бар зашел замдиректора и сказал, что Наташу срочно вызывает директор ресторана. Никаких объяснений он не стал давать.

- Чего спрашиваешь? Иди и все сама увидишь и услышишь!

Наташа была напугана, несмотря на то, что не могла вспомнить ничего такого, что могло бы вызвать такой интерес к ней со стороны директора ресторана.

- Не переживай! – сказал Стас, - Мало ли что могло понадобиться? Сходишь – все узнаешь.

- Конечно же, узнаю! - обреченно сказала Наташа.

 

***

- Собрал я вас для того, чтобы объявить, что вы внесены в список кандидатов на работу на турбоходе «Федор Шаляпин». Слыхали о таком?

- Да, - нестройно ответили удивленные девушки. Всего в каюте директора собралось шесть человек, среди них – Наташа. Об этом судне среди девушек ходили легенды, а попасть на него было чрезвычайно трудно. По слухам, там жили и работали как на иностранных судах.

- Не скрою, ваши кандидатуры обсуждались на всех уровнях руководства судна и отдела кадров. Все обсуждения дали положительный результат, и теперь нужно лишь ваше согласие, чтобы сообщить о нем в отдел кадров для срочной подготовки замены. Итак, вы согласны?

- Да, - прозвучало в ответ шесть раз.

- Вот и хорошо.

- А когда он придет?

- По приходу явитесь в кадры, там вам все расскажут.

В полном смятении, Наташа вошла в бар. Посетителей не было. Взглянув на нее, Стас молча указал на барный стул. Наташа взгромоздилась на него и молча смотрела, как Стас наливает дорогой французский коньяк на дно большого бокала. Раньше это удивило бы ее, но сейчас она уже знала, что именно так следует пить хороший коньяк, наслаждаясь его вкусом и букетом.

- Рассказывай.

- Стас, по приходу я ухожу.

- Я знаю, – ответил Стас.

- Знаешь?! Откуда?

- У меня спрашивали о тебе, и я сказал все, что думаю обо всем этом.

- И не сказал мне…

- Прости, но этого от меня потребовали.

- Ладно. И что ты им сказал? Надеюсь, у тебя не потребовали не говорить мне это.

- Ох, не доведет тебя, Наташка, твой язык до добра! Не потребовали. Сказал, что, если ты не достойна того, чтобы послать тебя на «Ф.Шаляпин», то кто тогда достоин?

- Спасибо тебе, Стас! Так получилось, что на этом судне ты - единственный, с кем я могу говорить обо всем и открыто.

- Да не за что, я просто терплю тебя молча и предпочитаю слушать. Вот и весь секрет! – рассмеялся Стас.

- Это ты кому-нибудь другому расскажи! Ну, да ладно, в любом случае немного осталось, - так же, со смехом ответила Наташа, - однако и поработать надо. Небось, стаканы все перепачкал, а мне теперь мыть их!

Весть о предстоящем списании и направлении на «Ф.Шаляпин» взбудоражила весь штат ресторана. Страсти кипели. Нет, в глаза Наташе никто не решался сказать что-нибудь, но она всем своим существом ощущала жгущие взгляды девчонок. Узнав новость, Лена криво усмехнулась.

- И кто бы сомневался?! Все расписано, как по нотам.

- Ты о чем, Лена? - с удивлением спросила Наташа.

- Да так, ни о чем. К слову пришлось!

- И все же?

- Ладно, проехали! Собирайся. Завтра приход, некогда будет собираться, - сказала Лена и вышла из каюты.

Наташа села на кровать и слезы сами собой покатились по щекам. Однако, не поддаваясь жалости к себе, Наташа быстро встала, умылась холодной водой и действительно, стала собирать чемодан. Постепенно она успокаивалась, и все, что относилось к неприятностям на этом судне и к Лене, стало уходить. Совсем так же, как постепенно удаляется, размывается и вскоре совсем исчезает берег за кормой уходящего в море судна. Наташа удивилась этой новой способности своего сознания, но приняла ее за благо и даже улыбнулась себе в зеркале, собирая тюбики, пузырьки и баночки со своей полочки в шкафчике над умывальником.

 

***

- Ага, вот к нам и Наталья свет Александровна забрела на огонек! – весело сказал инспектор отдела кадров, приняв от Наташи документы, выданные на судне, - Будь как дома!

Нехитрые кадровые формальности были недолгими. Найдя, при помощи спицы, в большой стопке странных картонных карточек с прорезями и дырочками, нужную, инспектор поднял взгляд на Наташу и указал на стул. Наташа села.

- Чай будешь? – заполнив что-то в карточке, неожиданно широко улыбнувшись, спросил инспектор.

- Нет, спасибо.

- Вот и хорошо, а то у меня все равно чашек больше нет! – еще раз улыбнувшись, инспектор протянул руку и включил стоящий на широком подоконнике старенький, очень шумный чайник.

Наташа внезапно ощутила, что скованность, напряжение ушли, и появилось ощущение того, что человек перед ней вполне добрый, даже добродушный.

«Такой не сделает ничего такого, что может причинить боль, - рассуждала про себя Наташа, - и выслушает, и подскажет. Совсем как отец. К такому можно…»

Словно слушая эти ее мысли, инспектор молча налил в кружку кипяток, бросил туда щепотку заварки из баночки и вдруг, не поднимая головы, громко спросил, прервав полет ее фантазии:

- Что, тяжко было на судне? Небось, досталось?

- Да нет, - машинально, вздрогнув от неожиданности, ответила Наташа.

- Знаю я, какое оно, это твое «нет». Все знаю. Однако ты молодец, что не жалуешься! Могу обнадежить - на «Шаляпине» будет еще тяжелее. Учитывая твой опыт работы на «Байкале», я это тебе гарантирую! – вперив в Наташу колючий взгляд своих зелено-серых глаз, резко сказал инспектор.

«О-па, вот тебе и добрячок!» – подумала Наташа, внутренне собравшись и ожидая следующей информации в том же духе.

- Что сжалась? Испугалась?

- Нет! - немедленно и неожиданно для себя несколько резко ответила Наташа и сжалась в ожидании взрыва эмоций в ответ на эту резкость.

- Ай, умница! Ай, молодца! Вот таких я люблю. Правильно, девочка, так и нужно. Жизнь нас лупит, а мы крепчаем! – инспектор опять был добреньким и пушистым, - Ладно. Годишься. Наш человек!

- Ты иди, погуляй. – снова переменив тон, серьезно и резко сказал он, - Два часа даю. Потом явишься, как лист перед травой. И не опаздывать мне! Не люблю я этого.

- Уф! – выдохнула Наташа, снова оказавшись в коридоре.

«Ни фига себе, добрячки здесь работают!» - улыбнулась она своему открытию, которое вызвало почему-то прилив хорошего настроения.

Два часа пролетели незаметно. Наташа робко вошла в кабинет, ожидая приговора. Еще на «Байкале» девчонки говорили, что на «Ф.Шаляпине» ей придется долго работать официанткой, а дальше - если заметят, может быть…

В вестибюле наслушалась разного: «Федор Шаляпин» – это тебе не «Байкал», говорили ей, «там все по-взрослому, там не попрыгаешь козочкой впереди паровоза» и так далее, в таком же духе.

- Нагулялась? – положив бумаги на стол, инспектор встал и шагнул навстречу.

- Да, - тихо ответила Наташа.

- А что так робко? Нечего мышкой стараться казаться, коль уж выпало кошкой родиться! Ладно, переходим к делу. Идешь помощницей в бар.

- Я?! – не выдержала Наташа.

- Нет, я! – рассмеялся инспектор, - А что случилось? Никак, страшно стало?

- Да нет, просто неожиданно очень.

- Вот и хорошо, что неожиданно. А насчет «не страшно» – поосторожнее там будь, не все тебя любить будут. В том, что справишься – не сомневаюсь.

- Переживу. Опыт кое-какой уже есть, справлюсь.

- Вот и ладно. Через неделю судно придет в порт, а пока поживи на «Байкале», ему еще какое-то время придется стоять.

Вместе с поздней Приморской осенью, «Ф.Шаляпин» пришел рано утром. Наташа увидела его в иллюминатор, проснувшись с рассветом. Огромный, белый, красивый, он шел как раз напротив «Байкала». Наташа быстро собралась и вышла на палубу. Видно было, как судно с помощью буксиров разворачивается и, прогрохотав цепями отданных якорей, входит кормой в щель между судами, здорово возвышаясь над ними.

Над бухтой Золотой Рог порывами срывался холодный, промозглый ветер, гнавший что-то неприятно сырое и холодное, что уж никак нельзя было назвать дождем. Так, слякоть какая-то. Чувствовалось, что она вот-вот обернется снежком. Температура падала буквально на глазах. Наташа поежилась, спустилась в каюту, выпила чашку кофе и вышла. Прощаться было не с кем – девчонки разъехались, кто куда. К Лене она не пошла.

- Пока, Наташа! Не забывай! – сказал вахтенный матрос и помог спустить по трапу чемодан. Не оглядываясь, Наташа пошла к проходной.

Судно и есть судно, порядки на всех примерно одинаковы, однако на этом все было иначе. Вахтенных матросов у трапа было двое. Один из них, внимательно посмотрев на Наташу, взял у нее чемодан и сказал идти за ним. Долго шли по беззвучным, с цветными паласами, коридорам мимо одинаковых дверей из полированного красного дерева, спускаясь и поднимаясь по красивым лестницам с резными поручнями, проходили зеркальные вестибюли, сверкающие начищенной латунью светильников. Наташа еле поспевала за матросом, по пути разглядывая столь необычную красоту.

Остановились у двери с табличкой “Chief Catering”. Матрос постучал. Не дождавшись ответа, приоткрыл дверь.

- Вахтенный матрос. Можно войти?

- Да, конечно, - послушался мужской голос из другой комнаты, - одну минуту, я сейчас выйду.

Матрос ушел. Наташа с любопытством разглядывала каюту. Это был небольшой офис. Ничего лишнего. Широкий письменный стол, диван. Перед диваном - большой стол, явно предназначенный для совещаний, несколько легких стульев – кресел, навесная полка с книгами и журналами, большой радиоприемник на длинной, не менее двух метров, тумбочке.

- Присаживайтесь, - предложил вошедший мужчина средних лет с тонкими усиками, указав на стул возле письменного стола, - меня зовут Николай Григорьевич, я – директор ресторана. Любить не прошу, а жаловать путем надлежащего исполнения своих обязанностей придется.

Наташа представилась, села и подала ему свое направление на судно.

- Так…Помощницей в бар… - тихо сказал он, перевел взгляд на Наташу и какое-то время смотрел, не отрываясь и явно пытаясь определить, кто перед ним сидит.

- В баре работали?

- Да, работала помощницей на «Байкале».

- Это уже что-то, но мало, очень мало. Готовы учиться?

- Да.

- Хорошо. Прошу, однако, учесть одно – на ошибки у вас права нет. Оно может появиться только в том случае, если я буду абсолютно уверен, что вы очень стараетесь. Во всех иных случаях – перевод в официантки. Вот, в сущности, и все. Вопросы есть?

- Нет вопросов.

- В таком случае, сейчас вас проведут в вашу каюту и покажут все остальное.

С этими словами директор поднял трубку и вызвал кого-то. Через минуту вошел полноватый мужчина в очках.

- Вячеслав Иванович, заместитель директора. С ним вы и пойдете сейчас, он объяснит и в подробностях расскажет все остальное.

Дальше все завертелось и замелькало, словно в калейдоскопе. Примерно к трем часам дня она была поселена в двухместную каюту и получила всю причитающуюся ей форму. Увидела и бар, в котором предстояло работать. Большая стойка бара «Лидо», закрытая сейчас деревянными жалюзи, шла от борта до борта в кормовой части надстройки. Бар предназначался для обслуживания просторной открытой кормовой палубы с большим бассейном и маленьким «лягушатником» для малышей. В углу палубы большими стопками стояли аккуратно сложенные и закрепленные раскладные шезлонги. У релингов на корме стояли несколько парней и курили, глядя вниз, на нижнюю, открытую швартовую палубу, где находилась вахта и куда был подан трап с берега.

«Вот, - подумала Наташа, - здесь я и буду работать. Представляю себе, сколько будет посуды! Такую гору разве смогу перемыть?»

- Смотришь? – оторвал ее от размышлений мужской голос.

- Да, - ответила она молодому парню, явно одному из тех, куривших.

- В бар пришла работать?

- Да, в этот.

- Тогда давай знакомиться. Я – Владимир, бармен этого бара.

- Очень приятно. Наташа.

- Хочешь посмотреть внутри?

- Конечно.

- Тогда идем, - Владимир достал ключ и, кивнув Наташе следовать за ним, открыл дверь в надстройку по правому борту. Почти сразу в недлинном коридоре, ведущем к большой стеклянной двери, была небольшая дверь. Именно ее он и открыл.

- Заходи!

Небольшая подсобка. Шкафы с посудой и пустые стеллажи для продукции, большой льдогенератор, мойки для посуды и дверь в бар.

- Вот это и будет твоей резиденцией, а главная задача – пиво, соки и напитки в холодильниках, а также чистая посуда и лед у бармена должны быть всегда в достаточном количестве.

- Знакомая задача. А посетителей бывает много?

- Конечно, ведь работаем –то в тропиках. У бассейна всегда народ. Даже два бармена не всегда справляются.

- Два?

- Да, бармен и старший бармен, который и руководит нами с тобой. Его сейчас нет. Он только завтра будет, тогда и познакомишься. А ты рецептуру коктейлей-то знаешь? Сможешь иногда подключаться к работе у стойки? Здесь бывает так много народа, что приходится.

- Не знаю пока, какие коктейли здесь в ходу, но на «Байкале» работала за стойкой.

- Значит, все нормально будет. Посмотришь потом. Если какой не знаешь – выучишь.

За стойкой было просторно. Большие, во всю переборку полки для бутылок, кофейный автомат. Все сверкало стеклом и хромированными деталями. Наташа прошлась, потрогала все руками и после этого успокоилась.

«В конце концов, работали же до меня люди, - рассуждала она, - почему я не смогу? Все будет нормально. И ничем не хуже, чем в баре на «Байкале». Даже еще лучше – на свежем воздухе!»

Договорились встретиться на следующий день, перед обедом, здесь же. Иными словами, перед Наташей открывалось свободное время до завтра.

Владимир рассказал, как вернуться в каюту. Это было не такой простой задачей. Лабиринты палуб, коридоров, трапов, десятки и десятки дверей. Наташа постаралась запомнить путь, которым шла от бара к каюте.

Делать было нечего, идти некуда. Никто и нигде ее не ждал. Тем не менее, время нужно было как-то проводить. Наташа пообедала в большой столовой для экипажа и пошла в город. Побродив немного по центральной улице, зашла в кинотеатр. После фильма прогулялась до набережной. На судно вернулась уже к закату. Чтобы закрепить в памяти маршрут от бара к каюте, Наташа решила пройти по верхней открытой палубе. Показав вахтенному свое удостоверение, она поднималась по трапу на верхнюю палубу, когда вдруг услышала знакомый голос.

- Ой, ой, ой! Это кого же я вижу!

Подняв голову, она увидела, что сверху на нее смотрит он, тот самый доктор, который «конь»… Наташа обмерла.

«Боже! Он здесь работает?! - подумала она, - Вот это я попала!»

- Никак, здесь теперь чирикаешь, птичка?

- Да, здесь. Не птичка я.

- Ну-ну, чирикай, пташка! А не боишься – съесть ведь могут!

- Да нет, уже попробовали - не получилось.

- Ничего, со второго обычно получается!

- Может быть, но только не у вас.

- А вот с этим соглашусь – я не работаю на этом судне, к сожалению. Я ведь сюда по службе, подчиненных проверить заходил. Так что, успокойся.

- Вас с повышением поздравить?

- Спасибо. И тебя с ним же! Санпаспорт как, чист?

- Конечно. А что?

- Да так, к слову пришлось. Между прочим, я через час вернусь. Заходи часиков в восемь, разговор есть.

- Какой разговор?

- Да простой. Нужно же как-то старые размолвки заглаживать, чего их копить? Согласна?

- Да, согласна.

- Значит, придешь?

- Хорошо, - ответила Наташа и тут же пожалела о сказанном, однако отыгрывать не стала.

В назначенное время настороженная, готовая к любому повороту Наташа постучала в дверь люкса, который с трудом нашла по данному им номеру.

- Заходи! – встретил ее доктор и попытался чмокнуть, но Наташа увернулась, еще больше насторожившись.

- Да ладно тебе, кто старое помянет – тому… и так далее! Мир?

- Хорошо, мир.

- Давай посидим немножко, поговорим, - закрыв дверь на ключ, он указал на диван с маленьким журнальным столиком перед ним, на котором стоял коньяк, рюмки, тарелка с нарезкой, блюдце с нарезанным лимоном, - Да и вообще…

- А что вообще?

- Предлагаю тебе мою дружбу. Я редко такие предложения делаю. Все у тебя будет, как сыр в масле будешь кататься! Деньги у тебя будут, все будет, и ни одна собака не залает! Поверь, я имею достаточно сил и возможностей для этого. Никто тебя не тронет! В море я с вами не иду, но это и не особенно важно, поскольку здесь есть мои люди, и я много чего могу!

- Дружбу?! - Наташа прыснула от смеха, - Это как? С вами в постель, что ли? Вы это что, серьезно? Решили, что так вот и лягу?!

- Ах, вот так? Думаешь, я сейчас расплачусь от обиды? Тогда не обижайся. Не будет тебе места спокойного на судне. Поверь мне, я умею это делать.

- Вот в этом ни капли не сомневаюсь, но постараюсь выдержать. Откройте дверь

- Прищурив от злобы глаза, он открыл дверь и громко, чтобы его услыхали две уборщицы, проходившие в нескольких метрах, сказал:

- Ладно, иди, а завтра придешь в это же время!

- Ага, прямо счас! – Наташа резко повернулась и показала ему кукиш, сделав это точно так же демонстративно, чтобы девчонки увидели, - Спешу и спотыкаюсь!

- Ну-ну, поживи пока! – криво усмехнулся доктор и с силой захлопнул дверь.

Наташа быстро пошла к себе в каюту.

«Дура, какая же я дура! - ругала она себя, - Получила? На что надеялась?»

На следующий день, ближе к обеду, в каюту пришла девушка, с которой Наташе предстояло делить каюту. Познакомились. Как выяснилось, Люба уже работала здесь помощницей в баре, и для нее ничего особенного в назначении не было. Ее бар располагался в музыкальном салоне.

Контакт сложился. Люба не особо докучала, не лезла с расспросами, Наташа тоже. Постепенно привыкли друг к другу. Наташа всерьез занялась изучением меню и буквально не выпускала книжку с рецептами из рук.

Как-то раз, за несколько дней до отхода Люба вернулась из города, и Наташа обратила внимание на то, что она как-то странно ведет себя, мнется.

- В чем дело? – спросила она, - ты хочешь что-то сказать?

- Да вот, вернулся мой дружок, - широко улыбаясь, сообщила она.

- Поздравляю! И что от меня нужно?

- Вообще-то я потом с девчонками из пассажирского штата договорюсь, но пока…

- Когда мне нужно исчезнуть?

- А ты не обидишься?

- Нет, не обижусь. Так когда?

- Он часов в семь придет…

- Хорошо, я к этому времени уйду. Пойду в кино схожу. Надеюсь, часов в одиннадцать я могу вернуться?

- Ой, да конечно же! Спасибо тебе, Наташечка!

Когда Наташа вернулась, в каюте никого не было. Люба вернулась поздно, Наташа уже спала и в полудреме слушала, как она раздевается.

На следующий день состоялось знакомство со старшим барменом.

- Богдан, - представился он и бесцеремонно осмотрел ее с головы до ног. Крупный, с круглым, но не полным лицом, с легким западноукраинским акцентом, он не очень понравился Наташе

- Наташа.

Богдан кивнул, продолжая осматривать ее. Наташе стало неуютно, и она уже была готова вспылить.

- Красивая, - улыбнувшись, сказал, наконец, он, - и лицо, и фигурка, и ноги. Это бы все да в мирных целях!

- Это ты о чем? – удивленно спросил Владимир.

- Да это я так, про себя, на будущее. Не обращайте внимание, – ответил Богдан. На том знакомство и закончилось. Началась работа. Сразу после отхода, Наташе предстояло получать продукцию, для чего нужно было приготовить все в баре и в кладовке. Именно этим она и занялась.

На следующий день, когда провожаемый буксирами белоснежный лайнер уже шел на выход из бухты Золотой Рог, Наташа взяла документы и пошла искать склад. Нашла быстро. Продуктовый склад вполне соответствовал судну. Длинный коридор с массивными дверями холодильных камер и полегче – камер для сухих продуктов и напитков. Только теперь Наташа поняла, куда загружались те нескончаемые десятки, а может быть и сотни тонн, что постоянно подвозились автофургонами и небольшими самоходными баржами.

Рабочий в синем халате взял накладную, посмотрел ее и, вернув, сказал, что она уже выполняется и через пару часов все будет готово. Наташа должна будет вернуться сюда и получить товар. Сейчас же ей нужно было пройти к завскладу. Рабочий объяснил, где его каюта.

Постучала. За столом в просторной каюте сидел тот самый человек, что провожал Коня… Наташа сжалась, мгновенно поняв, что ничего хорошего ее не ждет.

- Ну, что же ты, входи! Я уже трижды сказал. Или нужно, чтобы я встал и проводил к столу? - криво улыбаясь, спросил высокий худощавый мужчина.

- Простите, - тихо сказала Наташа, подошла к столу и села на большой массивный стул у стола.

- Да ладно, чего уж там, - улыбнулся мужчина и представился. Звали его Валерием Александровичем. Задав пару вопросов насчет ее опыта в работе помощницей бармена, он поставил свою роспись на накладной и сказал, что после обеда Наташа может спуститься с этой накладной на склад для приемки товара.

- Работать будем спокойно, без фокусов. Я их очень не люблю. Договорились? – сказал завсклада и встал, давая понять, что аудиенция окончена.

- Фокусы – не моя специальность, - вставая, ответила Наташа.

- А вот это мы и посмотрим. Рейс длинный, все успеет проявиться, если есть чему проявляться.

Наташа спиной чувствовала его тяжелый взгляд, когда шла эти несколько шагов к двери. Пока ее мрачные прогнозы относительно дальнейшей жизни на этом судне совпадали с реальностью.

Работа была хорошо известна и понятна. Наташа получила товар, грузчики подняли его на лифте и помогли разложить по полкам. Рассчитался с ними Владимир, дав пару бутылок водки и блок сигарет.

К приходу в Иокогаму, все в баре было готово к приему пассажиров, однако Богдан сказал, что посадка назначена на завтра. Уже через полчаса после того, как судно встало у причала, к борту стали подъезжать грузовики с продуктами и снабжением.

В город Наташа не пошла. Делать ей там было нечего. Пройдясь еще раз по бару, перетерев протертые уже несколько раз стаканы и бокалы, полистала книгу рецептов и пошла в столовую. После обеда решила прилечь.

- Наташка, а ты чего в город не идешь? – спросила ее Люба.

- А что мне там делать? Денег особо нет, да и с линии только пришла - ходила между Находкой и Иокогамой. Ничего нового там не увижу.

- А я схожу. Слышь, Нат, а ты не против, если мы сегодня чуток посидим, когда вернусь?

- Да? А что, есть повод?

- Повод всегда есть, было бы желание! Просто так посидим, да и с Валерой моим тебя познакомлю.

- Ты думаешь, это нужно?

- Конечно, а то ты все время выручаешь нас, а ни разу с ним так и не виделась. Это нехорошо. Валера тоже так считает.

- Ладно, пусть будет так. Что от меня нужно?

- Ничего. На камбузе с девчонками я уже договорилась, чего-нибудь сделают, а бутылочку мы в городе купим. Так что, ты отдыхай, а я побежала - ждут меня уже!

Наташа особенно не задумывалась над тем, принесет эта встреча что-нибудь или наоборот, лишит чего-то.

«Все – разнообразие какое-то», подумала она. Скучать по вечерам порядком надоело.

Валера оказался довольно симпатичным и очень компанейским, веселым парнем. Они с Любой сели на кровати, а Наташа – напротив, на диване через столик, под иллюминатором. Наташа пила легкое, довольно вкусное японское виноградное вино под названием «Акадама», а Люба с Валерой – японскую же двадцатипятиградусную фруктовую водку «Такара», довольно распространенную в стране и дешевую. Закуску на камбузе, действительно, сделали замечательную.

Все было хорошо. Общение шло свободно и легко. Наташа с удовольствием потягивала винцо, а Валера довольно неплохо прикладывался к водочке, Люба тоже не отставала. Большая, полуторалитровая бутыль заметно теряла свое содержимое.

- Девчонки, как все здорово, но чего-то не хватает,- неожиданно сказал Валера и подмигнул Наташе.

- И чего же тебе, Валерочка, не хватает, а? – игриво спросила Люба.

- Песен, Любаша, катастрофически не хватает песен! А не сходить ли мне за гитарой?

- Ты на гитаре играешь? - удивилась Люба

- Есть такое дело.

- Ты мне ни разу не говорил об этом.

- К слову не приходилось, а тут – как раз и случай подвернулся.

- Странно…

- Как он тебе, Наташа? - спросила Люба, как только Валера вышел из каюты.

- Да нормальный вроде, парень как парень.

- Не нормальный, а очень хороший! – чуточку пьяным голосом воскликнула Люба,

ты еще посмотришь на него и сама поймешь! Только гляди, не влюбись! Я лютая на такие дела - своих парней никому не отдаю!

- Да ладно тебе, не влюблюсь! Он не в моем вкусе.

- А какие в твоем?

Ответа она получить не успела, в каюту вошел Валера с довольно приличной гитарой.

Играл он неплохо, а пел еще лучше, да и песни эти были одна интереснее другой. Наташа ни одной из них не слышала раньше и спросила, откуда эти песни.

- А это туристские, походные. В свое время, после армии, пару лет работал инструктором на турбазе и очень много побродил по лесам и горам с группами туристов со всей страны. Там и наслушался этих песен у костров по вечерам. Эх, хорошее было время!

- А что же ушел с той работы? – спросила Наташа.

- Романтики захотелось.

- А песни у костра – это не романтика?

- Романтика, но захотелось другой, посерьезней! Не одни и те же маршруты из сезона в сезон, а чтобы дальние страны, другие люди.

Песня за песней, но не забывал Валера и наливать, особенно Любе, которая уже явно была пьяна.

Пару раз он пытался налить Наташе, но она отодвигала свой бокал. Как-то естественно, буркнув что-то о неудобстве, Валера пересел к ней, на диван.

Спев очередную песню, Валера потряс кистью руки, давая понять, как она устала и опустил ее… на Наташину коленку. Наташа вздрогнула, сняла его руку и немного отодвинулась. Люба, сидевшая напротив, ничего не видела ввиду своего состояния, да и столик закрывал все, что делается под ним. Тусклый свет ночника над кроватью Любы также не позволял рассматривать что - то в полумраке каюты.

Валера не подал ни малейшего вида, что что-то происходит. Опять были песни и опять - рука. Наташа снова сняла ее и еще отодвинулась, прекрасно понимая, что возмутись она вслух - скандала не избежать. Только оказавшись загнанной в конец диванчика, к самой переборке, Наташа поняла, что дальше так продолжаться не может, встала и сказала, что ей нужно выйти. Он встал и пропустил ее. Вернувшись, села рядом с заснувшей уже Любой и четко, громко сказала Валерию, что вечеринка заканчивается, и ему пора уходить. Промямлив что-то насчет непоправимого морального вреда от неоконченного банкета, Валера наткнулся на совершенно решительный ответ и ушел, явно разочарованный таким окончанием многообещающего вечера. Наташа быстро, стараясь не думать о происшедшем, убрала все следы вечеринки и легла спать.

Наутро все было прекрасно, никаких следов и намеков на вечеринку. С хорошим настроением, Наташа вышла на работу и с кормовой палубы с интересом смотрела, как к трапу подкатывают сверкающие зеркальными окнами большие автобусы. Пассажиры выходили из них и направлялись к лацпорту , куда с причала был подан широкий трап.

Уже через час у стойки бара было не протолкнуться. Работа кипела. Такой работы бара Наташа еще не видела. Все заранее расставленные матросами столики и шезлонги оказались занятыми. На палубе стоял веселый гомон. Чувствовалось, как эти люди рады тому, что после перелетов, после бесконечных переездов и экскурсий оказались, наконец, на судне, в относительном покое на предстоящем длительном переходе. В наполненном перед приходом в порт прозрачной океанской водой бассейне с удовольствием плескалось человек пять. Остальные с улыбками наблюдали за ними, ведь на дворе было всего семнадцать градусов.

В отличие от привычных Наташе, командировочных японцев, отдыхающие австралийцы были очень активны, в том числе и со спиртным. Пиво шло нескончаемым потоком банок и больших пивных стаканов, наполняемых из сверкающих никелированных кранов на барной стойке. Легкие и не очень коктейли и вина также не отставали.

Приветливые улыбки женщин, недвусмысленные взгляды мужчин – ощущая их всем своим существом, Наташа летала между столиками, едва успевая убирать пустые банки, коктейльные стаканы и бокалы. Выросшие под жарким тропическим солнцем, крепкие и в большинстве своем высокие, довольно симпатичные австралийские мужчины разных возрастов сразу понравились Наташе. Австралийские же женщины, напротив, в большинстве показались ей довольно невыразительными. Их англосаксонские, нормандские и скандинавские лица в сравнении со славянскими, да еще с легкой примесью южной крови, лицами номерных и официанток резко проигрывали. Видел это не только экипаж. Видели и пассажиры. Видимо этим и объяснялся мгновенно возникший острый интерес у пассажиров к девушкам, работающим на судне, в том числе и к Наташе. Когда она, помогая Владимиру или Богдану, работала за стойкой, к бару было не протолкнуться, заказы сыпались нескончаемой чередой.

После выхода в море, жизнь вошла в нормальный режим. Бар открывался в полдень, а закрывался в восемь часов вечера, уступая первенство барам во внутренних помещениях, музыкальном салоне и в районе дискотеки. Наташа хорошо высыпалась и с удовольствием приходила в бар задолго до открытия, чтобы проверить, все ли готово. Между его открытием и закрытием практически не было свободной минуты, и Наташе это нравилось – время за такой работой летело очень быстро, почти незаметно. В каюту возвращалась предельно уставшей, еле стоя на ногах. Сил хватало только на то, чтобы сходить в душ и приготовить одежду на следующий день.

Как это ни странно, постепенно усталость к концу работы стала снижаться. Нет, посетителей в баре не стало меньше, и даже наоборот – их теперь было намного больше, поскольку судно вошло в тропические воды. Вокруг бассейна, на корме, практически все время было не протолкнуться, за исключением глубокой ночи. Днем на палубе было много детей, и соки с напитками лились рекой. Наташа привыкла к этой работе, вошла в ритм. Пассажиры были приветливы, улыбались ей, говорили приятные слова, часть из которых Наташа уже понимала.

Через несколько дней, вернувшись в каюту после работы, Наташа обнаружила там, кроме Любы, еще и Валеру. На столе стояла бутылка вина, фрукты. Отказываться Наташа не стала, понимая всю нелепость этого, но практически не пила, только поднося бокал к губам. Валерий заметил это и стал настаивать, чтобы обязательно выпила, на что Наташа твердо сказала, что не хочет, а если он будет настаивать - она уйдет. Дальше все пошло по накатанной уже тропинке. Как и в прошлый раз, вскоре Валера пересел на диван, сказав при этом, что если сядет иначе, ему будет неудобно играть. Люба в этот раз тоже пила немного, однако Валера на это не обращал внимания, и рука его уже не робко, а по-хозяйски, требовательно легла на Наташину ногу.

Немедленно сбросив ее, Наташа встала и, несмотря на их протесты, вышла из каюты под предлогом, что у нее есть дела. Вернулась к полуночи, просидев пару часов в шезлонге на шлюпочной палубе, наслаждаясь теплым, ласковым ветром и огромными сияющими звездами на совершенно черном небе.

- Ты почему ушла? - спросила на следующий день Люба.

- Я же сказала, что дела есть.

- Да ладно тебе, какие дела? Тебе что, наша компания не угодила чем-то? – с явной агрессией наступала Люба?

- Отстань, Люба! Зачем я вам нужна? Занимайтесь своими делами и не трогайте меня.

- Да кто тебя трогает? - совсем разозлилась Люба, - Тебя пригласили как человека, а ты…

- А что я? – не сдержалась Наташа, - Я для вас кто, игрушка? Вам скучно без меня?

- Не поняла… Почему игрушка? Для кого игрушка?

- Уж не знаю, зачем я тебе нужна, а вот Валере твоему – точно, игрушки зачем-то понадобились!

- Не поняла, при чем тут Валера, какие ему игрушки нужны?

- Да при том, что поет он тебе, смотрит на тебя, спит с тобой, а лапает меня. Мне-то это зачем, скажи, нужно?

- Лапает?! Тебя?

На следующий день Люба ушла из каюты. Как Наташа узнала, с Валерой она перестала встречаться. Пару дней Наташа жила одна и даже стала уже привыкать к этому, но вскоре на место Любы поселилась угловатая, молчаливая девушка по имени Татьяна, работавшая винным стюартом в ресторане. Как соседка, она полностью устраивала Наташу - ни лишних расспросов, ни назойливых бесед «по душам». Постепенно появилась традиция - по вечерам они с удовольствием пили кофе, разговаривая о том, что происходило интересного в судовой жизни. Иногда обсуждали фильмы, которые показывали для экипажа.

Все было бы прекрасно, если бы не все усиливающееся тревожное ощущение чего-то странного, происходящего вокруг и имеющего прямое отношение к ней. Наташа ничего не понимала. Никто ничего ей не говорил, но частые, искоса брошенные любопытные взгляды девчонок, да сканирующие, откровенные и даже вызывающие рассматривания в упор, парней - все это отличалось от обычно существовавшей вокруг нее атмосферы. Это не были те, особые, взгляды парней, к которым Наташа привыкла с юности. Не было в них теплой энергии, что всегда придавала уверенность в себе, а иногда обдавала сладким, тревожащим жаром. От этих взглядов веяло холодом. Все больше и больше Наташа убеждалась в правильности своих ощущений и наблюдений, но не знала за собой ничего такого, что могло бы вызвать такое отношение.

Пару раз ей приходила в голову мысль о том, не может ли это быть признаком тех бед, о которых и предупреждал на отходе он, ее личный недоброжелатель, а может быть даже и враг. Эти опасения подтвердила встретившаяся как-то вечером Люба. Она остановилась и молча улыбнулась. Глаза ее оставались серьезными.

- Привет. Как живешь? - спросила Наташа.

- Привет. А что я? Живу себе и живу. Нормально все. А ты как? Как новая соседка?

- И я живу хорошо. Все у меня нормально. С соседкой тоже.

- Да? Ох, что-то сомневаюсь я в этом.

- Это почему же?

- Да так… Слухами земля полнится, а уж пароход и тем более.

- И что за слухи такие? – напряглась Наташа.

- Да разные.

- Слухи эти обо мне?

- О тебе. Не хотелось мне верить, что ты такая - уж больно непохоже, да говорят так настойчиво… Вот и решила сама все узнать у тебя.

- И какая же это я?

- А такая. Без тормозов. Что захочешь, то и скажешь, что захочешь - сделаешь. Умненькая, правильная вся, а копни поглубже… После тебя – разруха одна.

- С чего это такие выводы у тебя? Еще недавно их не было. Неужели из-за Валеры? Так я причем? Это его выбор был, я только не смолчала. Или копнула поглубже?

- Да вот, просветили добрые люди, много чего порассказали.

- Не хочешь со мной поделиться?

- А тебе это нужно?

- Конечно. Должна же я знать, что обо мне добрые люди говорят.

- А говорят они, что неплохо ты порезвилась на «Байкале». И даже пострадавшие имелись.

- Пострадавшие или пострадавший?

- Какая разница? Главное – зализывать раны пришлось человеку. Хорошо хоть, что сам медик, а то бы ужас что было, заявись он официально в больницу.

- Не поняла… Люба, это ты о чем?! Какая больница, какие раны? Да, было такое, вывернула я подонку сироп на голову, и это он что, заболел от этого?

- Наташка, не виляй передо мной! Не ты ли «наградила» его болячкой венерической, а когда он стал требовать от тебя ответа, вылила что-то на него, и потом он вынужден был списаться, чтобы вылечиться. Скажешь, что не было этого?

- Любка, - немножко отойдя от шока, тихо сказала Наташа, - да что же ты такое говоришь? Ты соображаешь? Кого и чем я заразила?! Ты что, меня совсем, так ни капельки и не узнала? Я похожа на такую?

- Так я же тебе и говорю, что не поверила сразу, потому и подошла! Так что, действительно такого не было?! Врут, что ли?

- Господи, да конечно же, не было! Идем ко мне.

В каюте Наташа рассказала обо всем, что у нее случилось с «конем» на «Байкале», а также и о встрече с ним уже здесь, на этом судне.

- Вот это ты, девонька, влипла так влипла… Сама, небось, сто раз уже подумала, что лучше бы дала разок и все, ничего этого не было бы!

- Был бы кто другой, может быть подумала и даже дала бы, а с этим – что ты, никогда! – стараясь выдержать бодрый вид, улыбнулась Наташа

- Ну, держись тогда! Я тебе верю, Наташка. Вот честное слово, верю! Теперь кто при мне будет говорить такое о тебе – заткну рот.

- Спасибо тебе, но всем не заткнешь…

- Ты это… Не держи на меня зла! Я вспыхну и тут же отхожу… Этот злыдень-то, как выяснилось, не одной мне песенки пел. Получается, что ты спасла меня от чего-то более серьезного! Я же так поверила ему, что и замуж за него собралась не на шутку …

- Да и ты тоже прости меня, что не сдержалась я тогда. Знала ведь, что скандал будет.

- Вот и хорошо, разобрались во всем. Ладно, побежала я. Пока! Ты уж постарайся не очень переживать! Забегай, когда время будет - потарахтим чуток.

Оставшись одна, Наташа долго сидела, глядя в одну точку. Она понимала, что к ней пришла беда. Серьезная беда. Та, о которой и предупреждал он, ее враг. Обида кипела в груди, слезы непроизвольно текли из глаз.

Наутро, как обычно, шла на работу с высоко поднятой головой.

«И пусть смотрят, пусть думают, что хотят. Я знаю о себе все и ни в чем, ни перед кем не виновата», - думала она.

Богдан был хмур. На приветствие ответил односложно, без обычной улыбки. Владимир также был не весел.

- Что случилось? - не выдержала Наташа, когда Богдан перед обедом властно поднял руку, останавливая ее, намеревающуюся встать у стойки.

- Ничего не случилось. Меня подменит Владимир.

- Но я же свободна.

- Ты не поняла? Владимир меня подменит. Занимайся своими делами.

Было в его взгляде что-то такое, что остановило Наташу, готовую уже начать выяснять, почему она не может подменить его.

- Володя, что случилось? - спросила она, когда Богдан ушел, - Почему Богдан не разрешил мне подменить его?

- Наташа... Скажи мне, ты не брала вчера деньги из выручки? Знаешь, я сам иногда беру, но обязательно говорю Богдану и возвращаю.

- Ничего я не брала. А что? Что-то случилось?

- Случилось то, что Богдан уже несколько раз замечал, что деньги исчезают, а вчера мы с ним решили проверить и специально посчитали выручку, которую собирались сдать утром. Сегодня утром в ней не хватало сорок долларов. Кроме нас, ключ имеешь только ты. Если ты никому его не давала, а в этом я не сомневаюсь, то…

- Господи, да что же это такое! – воскликнула Наташа и села на стул в подсобке, - Что вокруг меня происходит в последнее время?!

- Значит, ты не брала? А кто и как тогда?

- Да не знаю, не знаю я ничего! Вот он, ключ. Никому я его не давала, никуда из каюты не выходила, не взяв его с собой, но не знаю ничего о пропавших деньгах! Да, знаю я, где они лежат, но и мысли взять их не было никогда.

- Остаемся только Богдан и я. Больше некому. Но зачем нам тогда устраивать засады, ловушки? Ведь Богдан мой ключ вчера себе взял…

- Хорошо… - тихо сказала Наташа, - я сейчас пойду к директору ресторана и попрошу его убрать меня из бара.

- Ты не спеши, может быть, все еще как-то разрешится…

- Нет, Володя, работать под подозрением я не могу, да и не хочу.

- Как знаешь, но сейчас ты должна работать. К директору можно сходить в обед или после работы. Ты же понимаешь, что без помощницы бар не вытянет.

В обеденный перерыв Наташа пошла к директору ресторана. Дверь в каюту была открыта. Там Наташа увидела пассажирского помощника, старшего механика и старшего помощника. Все они явно куда-то собирались.

- Что вы хотели, Хмельницкая?

- Я хотела поговорить с вами…

- Поговорить? Так… Сейчас я ухожу. Жду вас завтра, ровно в десять утра.

 

***

Наташа и сама не поняла, как так получилось, что, сидя на страшном для всего штата ресторана «виноватом кресле» у директора ресторана, совершенно неожиданно для себя, стала вдруг рассказывать ему все, что случилось с ней на «Байкале», а потом и здесь…

Уже закончив свою исповедь, она внезапно осознала, что сделала и готова была от смущения провалиться, выпрыгнуть за борт или сделать что-нибудь еще в том же духе.

- Простите, я не хотела все это говорить вам, оно само как-то…

- Да нет, Наталья Александровна, все как раз очень хорошо получилось! И до меня дошел этот мерзкий слух, но я сразу не поверил ему. Уж больно не похоже это на вас, судя по тому, что мне говорили в кадрах, да и директор ресторана «Байкала» - мой хороший приятель. Если бы что-то не так было с вами, он бы мне обязательно об этом сказал.

- И что теперь со мной будет?

- Идите в каюту, вам сообщат о моем решении.

- А как с баром, с деньгами?

- Будем разбираться, будем думать.

День прошел в полутумане. Наташа автоматически делала свою работу. Общения ни с Богданом, ни с Владимиром практически не было. Наташа не могла смотреть им в глаза. Было стыдно за то, что они поверили в саму возможность совершения ею кражи совместно зарабатываемых денег. Думать обо всем происходящем больше не хотелось, и Наташа старалась переключиться на мысли о чем угодно другом.

Напряжение нарастало, и вскоре грянул гром. Он во многом напомнил Наташе то, что случилось уже однажды на «Байкале». Тяжелая, казалось бы тупиковая, неразрешимая ситуация совершенно непостижимым образом обернулась не падением, а взлетом, вынося ее на новую высоту.

Произошло это через три дня после разговора с директором ресторана. После закрытия бара Наташа сидела в каюте и только раскрыла взятую в судовой библиотеке книжку, как в динамике раздался мелодичный звон, предваряющий объявление.

«Помощнице бармена Хмельницкой зайти к директору ресторана».

От неожиданности Наташа вздрогнула и внутренне сжалась. Что ее ждет? Что с ней станет через несколько минут? Насколько это будет тяжело? Вопросы каруселью вертелись во встревоженном сознании.

- Присаживайтесь, - указал на «виноватое кресло» директор, - как работается?

- Нормально. Работаю, - только и нашлась Наташа, что ответить на неожиданный вопрос.

- Сложности есть? Я имею в виду именно работу в баре, а не взаимоотношения.

- Да нет, работа знакомая, привычная.

- И что, совсем не страшно за стойкой работать?

- Нет, даже наоборот – интересно, да и время быстро бежит.

- Вот как… Ну что же, если интересно, то у меня есть предложение. А почему бы вам не попробовать самостоятельно поработать в баре. Нет, не в том, где сейчас работаете, а в баре «Мефистофель». Он небольшой, отдельный и уютный. Все, что будет хорошего или плохого – на вашей ответственности и совести. Как вам мое предложение? Не очень напугало?

- Да нет, напугать не напугало, - отойдя от шока, ответила Наташа, - но уж слишком неожиданно…

- Что, совсем другого ждала? – широко улыбнулся директор.

- Да…

- А я не очень склонен верить надписям на заборах и прислушиваться к слухам. Привык доверять тому, что вижу сам или что узнаю от тех, кому верю. Итак, насколько я понимаю, ответ положительный?

- Да. Но там же, в «Мефистофеле»… - Наташа не успела закончить.

- Светлана Александровна списывается сейчас, по приходу в Сидней, и уходит во Владивосток на попутном судне. На то у нее есть свои, личные причины. Не переживай, ты никого не подсиживаешь и никого не сгоняешь с места. Это тебя волновало?

- Да. Все понятно, - сказала Наташа, с удовольствием отметив для себя переход директора на «ты».

- Вот и хорошо. Иди и спокойно работай, а перед приходом в Сидней тебе скажут, когда и как принимать дела. Верю в тебя и надеюсь, что там, на самостоятельной работе, будет спокойнее, и я больше никогда не услышу о тебе ничего плохого.

Наташа не помнила, как поднялась на верхний мостик. Ни в каюту, ни на люди идти не было ни сил, ни желания. Здесь, среди безбрежного океана, подсвеченного большой, сияющей холодным светом в окружении ярких тропических звезд, чуть деформированной луной, она с восторгом, граничащим с чувством полета, подставила лицо упругому, но ласковому тропическому ветру от хода судна. Только бесконечный простор, шум вспененной где-то там, далеко внизу и сверкающей синими неоновыми огоньками каких-то морских существ, воды да шум ветра в ушах. Растворяясь в этом, таком естественном и таком необычном, огромном мире, ей не хотелось думать ни о чем, не хотелось воспринимать больше ничего, кроме этой прекрасной ночи. Долго стояла так, широко раскинув руки, ощущая ласковую силу и думая только о красоте и бездонности неба, бесконечности видимого в свете луны горизонта. Думать о километрах воды внизу, под судном, совсем не хотелось.

Все эти ощущения прошли так же внезапно, как и возникли. Сознание холодно вернуло Наташу в реальность.

- И вновь все сначала. Те же, там же и снова на эшафоте, - громко сказала она и пошла вниз. Почему-то вновь вспомнилось, что директор перешел на «ты», и это добавило немного тепла в душу.

Трап за трапом, палуба за палубой, совершенно неожиданно для себя, Наташа оказалась на корме, рядом с бассейном. Потом она пыталась, но не могла найти причину, которая привела ее именно сюда. Мельком взглянув на бар, она хотела было уже повернуться и пойти к трапу, ведущему на нижнюю, швартовую кормовую палубу, откуда до каюты было совсем близко, но что-то остановило. Наташа присмотрелась внимательно и поняла, что сквозь щель между металлическим жалюзи и барной стойкой пробивался слабый свет. Это было необычно и неправильно. Свет обязательно выключался в баре на ночь специальным общим выключателем, при этом обесточивалось все, кроме холодильника, и это было непреложным законом.

«Неужели кто-то из ребят забыл выключить, оставил включенным свет в подсобке? А может быть, кто-то из них еще там?» - подумала Наташа и хотела было открыть дверь в коридор, но в этот момент через стекло в двери увидела, что дверь в бар открылась. Из нее выглянул, осмотрелся, а затем быстро вышел пожарный помощник, закрыв за собой дверь.

Кровь бросилась Наташе в лицо. Она резко рванула дверь на себя.

- Что вы там делали? – громко спросила Наташа.

- Я? – растерянно спросил вздрогнувший от неожиданности пожарный помощник.

- Да, вы. Кто дал вам право открывать бар и заходить в него без ведома бармена?

- Тихо, тихо! Ты чего набросилась? Кто сказал, что без ведома? Да и вообще, я выполняю свои обязанности, проверяю противопожарное состояние. И не твое это дело. Иди, куда шла.

С этими словами он повернулся и быстро ушел. Наташа постояла в раздумьях, но все же приняла решение и пошла вниз с твердым намерением найти Богдана.

В своей каюте его не было, но Наташа быстро установила, где он.

- Чего тебе? – глядя на часы, спросил он, - до завтра не могла подождать?

- Не могла. Я узнала, кто по ночам заходит в бар, открывая его своим ключом.

- Кто? – резко спросил Богдан.

Наташа рассказала все о происшедшем только что у бара.

- Кому ты еще об этом рассказала?

- Никому, сразу к тебе пришла.

- Молодец. Значит, так... – тихо сказал Богдан, - Никому ни слова. Я сам разберусь с этим. Поняла?

- Поняла. Пошла я спать, поздно уже.

- Иди, спокойной тебе ночи, - сказал Богдан и неожиданно, может быть впервые за все время их знакомства, улыбнулся.

«Похоже, жизнь-то налаживаться начинает!» - подумала Наташа, с удовольствием укутываясь в одеяло. В каюте было довольно прохладно от включенного на полную силу кондиционера.

Те несколько дней, что оставались до прихода в Сидней, Наташа с удовольствием работала в баре на корме, стараясь узнать побольше о будущем месте работы.

- Интересное место, - сказал Богдан, когда Наташа спросила его, - там многое происходит. Тебе придется крутиться там, как на горячей сковородке, потому что это не совсем обычный бар.

- А в чем эта необычность заключается?

- Я не буду рассказывать тебе о деталях, потому что и сам не очень-то много знаю о них, но думаю, что главное там – умение видеть все и не видеть, при этом, кое-что, а еще – умение держать язык за зубами. Однако уверен, что ты справишься.

- Спасибо, - засмеялась Наташа, - многообещающе!

Время пролетело незаметно. Приемка бара прошла довольно быстро. Светлана Александровна, светловолосая женщина лет сорока, к приходу сделала полное снабжение бара со склада, и им оставалось только пересчитать все и подписать документы. К отходу, на следующий день, Наташа была полностью готова к работе, получила все необходимые инструктажи в бухгалтерии и у директора ресторана. Отдельный инструктаж провел и пожарный помощник.

- Поздравляю, поздравляю со своим баром! Заслужила! – улыбаясь одними губами,

не мигая, он смотрел на Наташу.

- Спасибо, - ответила она, - а от моего бара тоже есть ключ?

- А что?

- Ключик на стол.

- Какой ключик?

- Еще раз говорю: ключик на стол!

- Нет у меня никакого ключа.

- Хорошо, путь будет так, но во второй раз так гладко не пройдет!

- А хорошо ли ты спала нынче, девочка? Головкой не стукалась?

- Выспалась хорошо и здорова, чего и вам желаю.

- А о каком первом разе речь? О чем это ты?

- Да так, ни о чем! Просто шла мимо… Однако я сказала, а вы услышали, а если что – не сомневайтесь во мне. Так, как замяли в том баре, не замну.

- Так мы что, начнем инструктаж или пустыми разговорами продолжим заниматься?

- Да, конечно, начинайте. Я готова.

 

И действительно, бар оказался непростым. Посетители здесь были совсем иные - спокойные, хорошо одетые, явно привыкшие к комфорту или даже к роскоши. Дорогие напитки, коктейли, отсутствие игровых автоматов, великолепная отделка переборок красным деревом, подлинные картины европейских художников. В углу – небольшой подиум, на котором стояла ударная установка, аппаратура и динамики. По вечерам на этом подиуме играли музыканты. Четыре человека, они очень профессионально играли красивые, известные и не очень, мелодии. Это была английская группа под названием «Free & Easy», то есть «Свободно и легко». Их игра соответствовала этому названию.

С началом работы музыкантов бар оживал и веселел. Народу по вечерам всегда было много. Скучать не приходилось, однако Наташе нравилась эта суета. Она всегда была занята, а после работы приходилось еще и считать, считать, считать… В любую минуту она должна была все знать о том, что находится у нее в баре, какие напитки и какие деньги. Наташа впервые столкнулась с этим, но старалась все делать аккуратно, как рассказывали в бухгалтерии. Первая внезапная бухгалтерская проверка, которая случилась чрез неделю, показала, что все нормально. Конечно, были и замечания, но ее похвалили.

Директор зашел на следующий день, когда в зале было еще пусто. Заказав кофе, он пригласил Наташу присесть с ним.

- Мне понравилось, как ты работаешь. Неплохо отзываются о тебе и наши, и стафф. Рад, что не ошибся в тебе. Хочу поговорить еще об одной стороне твоей работы.

Наташа напряглась.

- Не напрягайся, все в рамках закона! – улыбнулся директор, заметив это.

- Так вот, - продолжил директор, - на судне постоянно что-то происходит – банкеты, приемы и прочие подобные дела. Иногда эти банкеты перемещаются сюда, в твой бар. Я дам список людей, дополнительно к уже известным тебе, которым ты можешь сама открывать кредит в баре в любое время. Позже я расскажу, кто и как будет погашать эти кредиты. Твое дело – строжайший учет. Не думай и даже не пытайся получить с этого «навар». Вычисляется это мигом. И не только мной. Твои доходы вполне достаточны с простой торговли в баре, чтобы делать что-либо еще.

Наташа удивленно посмотрела.

- Тебя это удивляет? Хорошо. Учитывая твою неопытность в качестве хозяйки бара, объясню. Все дело в том, что, как ни старайся, при розливе напитков из бутылок разливается чуточку больше, чем в них есть! Так получается. Это – закон. В такой торговле недостач нет в принципе! Если она появилась, то в торговле тебе нечего делать - или воруешь, или ума нет! Вот на этом я и закончу свой краткий инструктаж. Зайдешь ко мне завтра утром, часов в девять, и я дам список людей, на которых распространяется то, о чем мы только что говорили.

Работа шла хорошо. Настроение было соответственным. Ее никто не трогал. Люба не раз уже говорила, что слухи притихли, не получая подпитки. Кроме пассажиров, в баре часто бывали и люди из «стаффа», то есть англичане из дирекции круиза, а также старшие офицеры из команды – старпом, пассажирский помощник, директор ресторана и другие, кому посещать бары позволяло и даже требовало их положение на судне. От Светланы Александровны Наташа знала, что все они имели право пользоваться баром в кредит, на ежемесячно выделяемые им суммы. Она записывала все, что они заказывали, а в конце месяца ей эти суммы списывались. Это было просто и совсем не затрудняло. Наташа быстро запомнила, кто и что пьет.

- Как в прошлый раз? – спросила она, когда компания из четырех человек в очередной раз села за столик у оркестра

- И что, уже запомнила?

- Конечно.

- Давай знакомиться, - предложил пассажирский помощник - высокий, с седоватой шевелюрой, красивый мужчина приблизительно ее возраста.

- Наташа.

- Замужем?

- Нет

- Парень есть?

- Нет, - почему-то отвечала на эти вопросы Наташа, что в другой обстановке вряд ли сделала бы.

- Это мы исправим, найдем! А вот, хоть сейчас, здесь, из нас и выбирай!

- Тогда я вас выбираю, - со смехом сказала Наташа.

- Ну вот, - воскликнул старпом, - так всегда! Как красивая приятная женщина, так ты тут как тут! Это нечестно!

– Ну, так когда же ты выберешь? - каждый раз, собираясь в баре, подтрунивали они.

- Я же говорила, что выбрала уже, - отшучивалась Наташа.

- А не боишься? – глядя на нее серьезными глазами, спросил старпом.

- Чего?

- Так разве ж ты одна выбрала его? Отбоя нет!

- Это его проблема! Разве я в этом виновата?

- Логично. Очень логично!

«Пассажирский… Зачем он мне, такой востребованный?» - размышляла Наташа. Она не знала точно, испытывает ли к нему что-нибудь, но вскоре поняла, что все-таки да, испытывает. Скорее всего, это была страсть. Та, которая наступает резко, неожиданно и очень хочется поддаться ей, а там – будь что будет! Ей было понятно, что ни одна юбка не проходит мимо него. Тем более, что в его команде около сотни отборнейших молоденьких девчонок!

«Ну и пусть!» - думала Наташа. Ей были приятны его вид, речь, рассуждения, взгляды…

«Ой, Натка, а не влюбилась ли ты?» - подумалось как-то. Ответ был отрицательным - не влюбилась, но…

И не было ничего такого, что мешало бы Наташе принимать любое решение, и она поддалась ей, этой страсти. К концу работы бара, когда большая часть посетителей уже ушла, вошел пассажирский. Это не было чем-то необычным, но сердце почему-то забилось.

- Скоро заканчиваешь?

- Да. А что?

- Да нет, ничего. Просто спросил, - сказал он и положил руку ладонью вверх на барную стойку.

Не думая ни секунды, Наташа положила свою ладонь в его. Он немедленно захватил ее. Мягко, но крепко.

- Попалась?

- И что дальше?

- Я буду ждать тебя. Придешь?

Наташа ничего не ответила, только улыбнулась. Зачем говорить что-то, если она уже ждала этого?

Улыбнувшись в ответ, он чуть сжал ее ладошку, отпустил и вышел из бара. Сердце Наташи стучало, гулко отдаваясь в висках. Дышать было тяжело. Быстро смешав любимый «Black Russian», она в пару глотков выпила коктейль и стала понемногу успокаиваться.

Из своей каюты к каюте пассажирского Наташа шла, как сквозь строй. Ей казалось, что все на пути понимали, куда и зачем она идет. Это было очень неприятно. Хотелось спрятаться, сделаться совсем незаметной, но это было невозможно. Все ее видели. Видела и она их понимающие взгляды, улыбки. Или это ей только казалось? Пассажиры узнавали и приветливо улыбались. Это еще больше смущало.

«И пусть видят!» – подумала она про себя и постучала в дверь. В большой, светлой каюте было чисто, уютно, красиво. Чувствовалась женская рука. Не уборщицы. Хозяйки. Наташа отчетливо это видела.

Вечер был полон страсти, ласки и нежности. Закончился он ровно в половину второго ночи.

- Пора идти работать, - с этим словами, он включил свет и стал одеваться. Все было понятно и прозвучало как «Все, девочка, пора тебе собираться!»

- Хорошо, - ответила Наташа и стала одеваться.

- Кофе будешь?

- Нет, спасибо.

- Тогда идем? - чмокнул в щеку и улыбнулся своей широкой, ясной улыбкой.

- Конечно, - ответила Наташа и улыбнулась в ответ.

На следующий день - ни малейшего вида, что все между ними уже произошло. Все как всегда. Напитки, подтрунивания. Ни единого лишнего взгляда, ни малейшего намека.

«Вот и ладно. Наверное, так и лучше», - подумала Наташа и, совершенно неожиданно для себя, почувствовала облегчение. Груз неясности на душе исчез. Отчего? Она и сама себе не смогла бы в эту минуту ответить на этот вопрос.

Наташа с удовольствием, легко и весело улыбалась посетителям, да и они в долгу не оставались, одаривая ее улыбками и всяческими знаками внимания, что к концу дня выразилось в весомой добавке к обычной дневной выручке бара, поскольку у стойки постоянно было людно – не протолкнуться.

После обеда пассажирский подошел к стойке. Кроме музыкантов, наигрывающих каждый свое, в баре – никого, пассажиры обедали в ресторанах.

- Как дела?

- Все прекрасно, - улыбаясь, ответила Наташа, но внутренне напряглась.

- Сегодня придешь после работы? - напрямую, глядя в глаза, спросил пассажирский.

- Нет.

- Я понял, - сказал он, попросил налить стакан содовой, понимающе улыбнулся и отошел от стойки.

Наташа улыбнулась в ответ и поймала себя на мысли, что совершенно ничего не имеет к этому человеку. И вспомнилось ей прочитанное когда-то, что самый лучший способ избавиться от искушения – поддаться ему. Ни капли горечи, сожаления или обиды. Они по-прежнему в прекрасных отношениях, а мимолетная обоюдная страсть - не в зачет. Было? Было. И что с того?

***

Как-то поутру, часов в пять, несущий вахту Михаил, одновременно со стоящим на крыле мостика матросом, увидел красную ракету чуть левее по курсу. Это был сигнал бедствия. Кто-то просил помощи. Позвонил капитану. Ответа не было.

«Все понятно», - подумал он и поднял трубку телефона связи с машинным отделением, чтобы перевести машину в маневренный режим, включил радар. Через пять минут на экране увидел, что до цели чуть менее десяти миль. Снова позвонил капитану. На этот раз удачно. По голосу было ясно – тяжел…

- Понял, - сказал капитан, - подходи, а за милю предупреди меня.

Ровно за милю до цели, которую теперь, в лучах восходящего солнца, было прекрасно видно, позвонил.

- Действуй сам, я это… вздремну немного…

На яхте, а это была большая, красивая океанская яхта, стояли двое и махали руками. Судя по всему, яхта не могла двигаться при полном штиле. Что-то случилось с двигателем. Именно так и оказалось, когда судно, идущее по инерции, оказалось в сотне метров от яхты. На чистом английском мужчина сказал, что они не могут завести двигатель. Четверо суток шли под парусом, но вот уже пятые полное безветрие. Вода на исходе. Идут они на Гавайи, в Гонолулу. Рация не работает – от множества безуспешных попыток запустить двигатель сели батареи, а без двигателя их не зарядить. Идти им еще не менее пятисот миль, то есть не менее двух суток, если на двигателе или с хорошим ветром. Сами путешественники выглядели вполне здоровыми и бодрыми.

Михаил взглянул на часы. До конца вахты оставалось десять минут. Дверь открылась, вошел третий помощник.

- Ну что, коллега, поиграемся? - спросил его старпом.

- А оно надо? - сразу поняв, о чем идет речь, с тоской в голосе спросил третий.

- Надо, обязательно надо! - сказал Михаил, - Раз уж так получилось, потренируемся немножко. Не помешает. Объявляй общесудовую тревогу.

И зазвенели тревожные звонки громкого боя по судну, полетели команды, одна за другой.

Вскоре завелся один, потом второй мотобот. По переносной рации Михаил дал команду второму помощнику взять боцмана, пару матросов, второго механика, врача, спустить мотобот и идти к яхте, чтобы определиться, что у них случилось.

Вскоре второй помощник доложил по рации, что второй механик определился – на двигателе пробило прокладку, нужно разбирать двигатель и менять ее. Прибуксировали яхту к судну. Пока путешественники мылись в душе, мотористы занимались с мотором, матросы протянули шланг и заливали пресную воду в яхтенные танки, а артельщик принес ящик тушенки и еще кое-какие продукты. Когда намытые и распаренные путешественники, до отвала накормленные горячим борщом и замечательными котлетами с макаронами, спустились на яхту, там все уже было сделано и опробовано. Топлива на яхте было достаточно, но на всякий случай долили. Двигатель заработал, и яхта медленно отошла от борта. Оба путешественника стояли на палубе и махали руками. Дали ход и тремя длинными гудками пожелали путешественникам доброго пути. И снова потекла спокойная, размеренная жизнь.

Михаил немного переживал, не зная, как поведет себя Валентина. Он не хотел «продолжения банкета». Не потому, что ему не понравилось то, что произошло тогда, той ночью. Понравилось. Очень понравилось, но он не испытывал к этой женщине никаких чувств. Она была очень приятна, он был очень благодарен ей, но…

Эта тревога вскоре прошла, поскольку Валентина ни одним взглядом, ни одним словом не давала повода для тревоги. Более того, он еще больше успокоился, когда вечером, обсуждая в каюте с поваром и артельщиком меню на неделю, разрешил артельщику курить. Михаил сразу же узнал аромат дыма от сигареты. Тот самый, что был в коридоре тогда, в тот вечер. Да и взгляды, какими они с Валентиной иногда перебрасывались, говорили о многом.

Три дня прошли быстро. Экипаж работал в обычном режиме, как всегда. Люди делали свою обычную, хорошо известную, понятную работу. Все было так, но в воздухе висело тревожное ожидание. Когда вечером, часов в девять, по судовой трансляции прозвучало объявление «врачу зайти в каюту капитана», все молча вздохнули, и каждый про себя что-нибудь сказал.

«Началось! - подумал старпом, - Первая, острая стадия закончилась. Теперь начнется вялотекущая. Самая неприятная. Основная...»

Он боялся этой стадии. Боялся и терпел. Так было всегда, но не сейчас. Михаил как-то сразу, вдруг, совершенно ясно понял, что на этот раз все будет иначе. Не сможет он теперь все переносить молча. Не будет больше этого! Принятое решение странным образом успокоило, независимо от того, что последует за этим. А последует что-то серьезное, в этом сомнений не было.

Ночь прошла нормально. Погода – залюбуешься. Практически полный штиль, синяя вода зеркалом, небо голубое. Время от времени появлялись дельфины. То разрозненными группами, то большим стадом. Не хотелось называть их стадом, потому что то, что наблюдали моряки, можно было назвать порядком, строем, еще как-нибудь по-человечески, но так принято.

«А вдруг, да все изменилось?» - подумал Михаил, спускаясь в кают-компанию после вахты.

Капитан сидел за своим столом. Наглажен, свеж, гладко выбрит. Не знай его, старпом подумал бы, что напраслину возводят на этого человека. Погулял, мол, немного и – все.

Капитан молча кивнул на «С добрым утром. Разрешите?»

Когда в кают-компании остались только старпом и третий механик, сменившиеся с вахты, капитан, не отрывая взгляда от своего стакана, начал говорить.

- Как дела, Михаил Иванович, на судне?

- Все нормально, Анатолий Михайлович.

- Все ли? Вы уверены в этом?

- Да, конечно, поскольку каждый день, да и не по разу хожу по судну.

- Но, я надеюсь, вы не будете против того, чтобы я поучаствовал? Одно дело, когда вы гуляете по судну, а другое – когда мы вместе сделаем обход. Посмотрим, насколько ваши прогулки отличаются от обходов.

Капитан говорил сухим тоном, с нотками едва сдерживаемого раздражения в голосе, по-прежнему не поднимая глаз. Третий механик, которому было неудобно от происходящего в кают-компании, втянул голову в плечи и уткнулся в свой стакан.

- Разрешите? - Михаил положил ложку и встал. Он понял, что капитан специально провоцирует его, но на этот раз, как он и решил, все будет иначе.

- Да, разрешаю.

- Приятного аппетита.

- Спасибо. Ровно в восемь тридцать начнем. Жду вас на мостике.

 

Ходили долго. На судне было чисто. Ничто не цеплялось за глаз, разве что уже совсем мелочь. Похоже, именно это и раздражало капитана. И без того громкий от природы, голос его звучал все громче.

По мере начала действия той «добавки», которую он явно успел принять перед обходом у себя в каюте, рос и его, теперь уже пьяный, кураж. Вскоре он уже непрерывно кричал, причем слова не были связаны с тем, чем они в эту минуту занимались, обходом.

- Анатолий Михайлович, остановитесь! – Михаил громко и отчетливо обратился к капитану.

- Что?! – остановившись на середине слова, спросил опешивший капитан.

- Я предлагаю, - максимально стараясь сдерживаться, спокойным голосом сказал старпом, - прекратить сейчас все это, а вечером собрать весь экипаж. Все ваши речи о неработающем экипаже, обо мне и моей работе вы сможете произнести перед людьми, а то чего так, впустую кричать, ведь не все сейчас могут слышать ваши слова, многие на рабочих местах, а кто-то на вахте. Есть даже и такие, кто пытается спать после ночной вахты.

- Так… И что, ничего не боишься? – сузив глаза до щелок, прошипел капитан.

- А чего мне бояться? Вас? Так устал уже бояться, больше не буду.

- Я понял. Нужен тихий разговор? Идем в мою каюту, я постараюсь тихо, но доходчиво объяснить, чего стоит, а чего не стоит бояться.

Пропустив Михаила вперед, он закрыл дверь. Садиться не стал. Развернувшись лицом к Михаилу, он снова стал что-то кричать, но Михаил плохо воспринимал его слова. Он глядел в эти ненавистные белесые глаза с мешками под ними, на отекшую от пьянства красную физиономию, на тонкие, с пеной в уголках, потрескавшиеся губы, из которых вылетали слова.

Видя полную безучастность Михаила, капитан замер на мгновение.

- Ты что, совсем ничего не понимаешь? – тихо, приблизившись еще ближе и стоя теперь почти лицом к лицу с Михаилом, с присвистом прошипел капитан, обдав тяжелым перегаром, - Ты же полностью в моей власти. Напишу я тебе или не напишу рекомендацию на продвижение - вот в чем твоя проблема, и чего тебе действительно нужно бояться. Ты прекрасно знаешь, что от этого зависит твоя карьера, да и вся дальнейшая жизнь. Так что, будешь ты молчать, терпеть все и слушать меня, а потребуется – и к артельщику побежишь, когда я скажу! Куда ты денешься!

- Конечно же, я понимаю, но не только это. Карьера любой ценой – это не для меня. На ваш шантаж я тоже не собираюсь поддаваться. Под этим соусом сегодня вы потребуете одно, завтра – другое, а послезавтра что? Нет, я предпочитаю спокойно делать свое дело. И тем более это важно, что вам не всегда удается заняться этим. Так что, давайте, каждый будет заниматься своим делом. Хотите пить– пейте, да хоть залейтесь, но мне работать не мешайте! Должен же кто-то судном управлять, не так ли?

- Да? Вот так? Нет, ну что за уродов мне старпомами присылают? – глядя Михаилу прямо в глаза, зло засмеялся капитан и продолжил, - Один придурок был, теперь и второй туда же! Не знаю, что мне с вами делать! Наберут бл…й в жены и бесятся потом, будто капитан им виноват!

В это мгновение Михаил почувствовал, что в глазах потемнело. Совершенно помимо его сознания случилось то, что случилось. Удар резко выброшенного вперед кулака пришелся в уголок губ. Капитан отлетел и грузно плюхнулся в удачно находившееся на его пути кресло.

- Разрешите идти, Анатолий Михайлович? Работы много накопилось, – глядя в выпученные от изумления глаза и на струйку стекающей с разбитой губы крови, спросил Михаил и вышел из каюты, не дожидаясь ответа.

- Идите, но я это запомню! – услыхал он, закрывая за собой дверь.

«Я тоже», - мысленно ответил ему Михаил.

Закрыв дверь своей каюты, Михаил выпил стакан холодной минералки, прилег на диван и вскоре успокоился.

«Да уж, - подумал он, - разговор получился не совсем тихим.»

Жалел ли он о том, что случилось? С одной стороны – да, поскольку понимал и справедливость слов капитана о том, сколько от него зависит, и то, что капитан на судне – личность неприкосновенная, но…

Он ясно давал себе отчет в том, что случившееся - не просто срыв. Рухнула система отношений, построенная на сдерживании себя, которую Михаил создавал в предыдущих рейсах. Терпеть и сдаваться он больше не мог. Тем более – после всего того, что услыхал.

Больше всего волновало и мучило то, что капитан сказал о жене. Почему, на каком основании он это сказал? Это было странно…

«И что тут странного? – сам же себе и ответил Михаил, - Круг моряков одной компании достаточно узок. Все мы, в самых неожиданных местах и в самых неожиданных составах, встречаемся иногда с друзьями за стопкой или без нее, разговариваем. При этом, часто выясняется, что есть много общих знакомых, с которыми когда-то работали или учились. Всякое можно узнать случайно или не очень, при таких встречах...»

«И что из этого? - продолжал он рассуждать, - Нужно кричать всем о том, что узнал? Узнал - молчи, но эта тварь посмела сказать мне такое в лицо! Вот за то в лицо и получил!»

Рассуждая так, Михаил уговаривал себя, что ударил он не капитана, а подлеца. На том и успокоился, однако покой этот был относительным. Михаил прекрасно понимал, что впереди его ждет не самый спокойный рейс.

Вечером, часов в десять, когда он сидел за столом и листал журнал замеров пресной воды, чтобы подбить остаток на приход, в косяк открытой двери осторожно постучали.

- Да, входите, - сказал, не оглядываясь. Дверь закрылась. Это удивило. Никто кроме него не стал бы делать это. Повернув голову, он увидел судового врача.

- Здравствуйте, Ирина Петровна, - с изумлением приветствовал ее, - что-то случилось?

- Нет, Михаил Иванович, ничего не случилось! А что, молодая, симпатичная женщина может прийти только в том случае, если что-то случилось? - игриво ответила она, - И присесть не пригласите?

- Конечно же, присаживайтесь! И все же, что-то же должно было случиться такого, что вы решили прийти в столь поздний час и закрыть дверь моей каюты изнутри? – со смехом сказал Михаил, удивляясь своему наскоку на женщину. Однако приход ее несколько встревожил. Другую он встретил бы иными словами, но ее… Весь экипаж знал о ее тесных отношениях с капитаном. При этом никто не верил, что отношения эти носят интимный характер. Она была нужна ему. Запои – дело сложное…

- Уж не решили ли вы, Михаил Иванович, что я пришла к вам по причине влюбленности без памяти?

- Нет, конечно, - опрометчиво быстро ответил Михаил.

- Да? А что, вы думаете, что я не могла бы влюбиться в симпатичного, но всегда почему-то грустного, старпома? И вас бы это ни капельки не тронуло? Вот, совсем нисколечко не тронуло? – сказав это, она демонстративно сбросила полу платья-сафари с колена.

Обнажившаяся ножка в тончайшем капроновом чулке с краешком кружевной резинки была прекрасна. Сердце Михаила невольно застучало сильнее, отдаваясь в висках. И чему удивляться? Докторина, как ее называли в экипаже, была эффектной женщиной в полном смысле этого слова. Если не смотреть на лицо, то тело ее могло бы принадлежать двадцатилетней модели любого уровня. Высокая, упругая, стройная и все, как говорится, у нее на месте, все в идеальных пропорциях. Лицо же полностью соответствовало сорокапятилетнему возрасту. Не более, но и не менее. Очень красивое лицо взрослой, умной женщины. По крайней мере, именно так оценил ее Михаил с самой первой минуты знакомства. Однако это был не тот случай, когда он готов был бы поддаться зову природы.

- Очень красивые у вас ноги, Ирина Петровна! Да и вся вы – чудо, как хороша! Смотрю и радуюсь за вас! И все же, что привело вас ко мне в этот час?

- Нет, ну я так не играю! Вас ничем не проймешь! – рассмеялась докторина и внезапно посерьезнела, - Я к вам по делу.

- Я слушаю вас. – так же серьезно ответил Михаил, - Кофе будете?

- Пожалуй, нет.

- Итак…

- Я хочу поговорить с вами о ваших взаимоотношениях с Анатолием Михайловичем.

- Даже так?! – изумленно воскликнул старпом, - Это что же, он вас прислал парламентером? И как же вы…

- Не стоит меня оскорблять! – резко прервала его докторина, - Я сама решила сделать это, и пришла к вам для того, чтобы поговорить и сказать все, что я думаю об этом человеке в связи с создавшейся между вами обстановкой. Извините, если я вторглась не в свое…

- Простите меня, - знаком руки останавливая встающую уже Ирину Петровну, - но это первое, что пришло мне в голову…

- Я понимаю. Однако время уже позднее. Вы готовы меня выслушать? Да или нет?

- Да.

- Так вот, я знаю Анатолия Михайловича уже не первый год, да и не на первом судне мы работаем вместе. Это судно– третье. За все это время я очень многое поняла в нем. Прежде всего, это то, что он - достаточно нездоровый человек. Думаю, вам это и без меня понятно. Название его болезни - алкоголизм. Лечиться он не будет никогда. Уж такой у него характер. Как и чем закончится его жизнь - ему все равно. Это, как я понимаю, вы знали и без меня. Я же хочу сказать вам не об этом. Эта болезнь постоянно меняет его. Если раньше, выйдя из запоя, он становился нормальным человеком, то сегодня вряд ли можно назвать нормальным то состояние, в котором он находится между запоями. Беспричинная злоба, мстительность стали для него обычным делом. И, что самое тяжкое, в этом он не знает меры и готов на любую подлость.

- Я это почувствовал.

- То, что вы почувствовали - это только начало. То, что произошло между вами в каюте, а он рассказал мне об этом, вызвало в нем чувство мести такой силы, какую я в нем еще не видела. Он сделает все для того, чтобы разрушить вашу жизнь. Поверьте, у него достаточно сил и возможностей для этого. Да и на судне он не одинок, у него есть тайные помощники. Кого-то прикормил, кого-то запугал. Я очень прошу вас, будьте осторожны! Именно для того, чтобы сказать вам это, я и пришла. Вы мне симпатичны, именно поэтому я не хочу, чтобы с вами случилось что-нибудь плохое. И это все, что я хотела вам сказать, Михаил Иванович, – сказала докторина и, проследив его взгляд, широко улыбнулась и плавным движением руки вернула полу платья на место.

- Спасибо вам, Ирина Петровна, - покраснев, серьезно сказал Михаил, - и простите меня, ради Бога.

- Да ладно вам, я и забыла уже! Спокойной ночи, Михаил Иванович! Надеюсь, мы будем друзьями с вами.

- Вне всяких сомнений. Спокойной ночи, Ирина Петровна.

До прихода в порт, капитан на мостике не появлялся. По крайней мере, на вахте старпома. Встречались только в кают-компании.

По расписанию, стоянка должна была быть около трех суток. Старпом не собирался сходить на берег. Заказав второму, собиравшемуся в город, дюжину пива, тем и ограничился.

Первым по трапу поднялись власти, за ними – агент. Вместе с ним поднялся высокий, седоватый мужчина. Михаилу показалось, что где-то он его уже видел. Вспомнить не получилось.

Михаил был на палубе, когда по судовой трансляции объявили, чтобы старпом зашел к капитану. Настороженный, он медленно поднимался по трапам, стараясь настроиться так, чтобы в каюте капитана быть совершенно спокойным.

- Михаил Иванович, присаживайтесь, - сказал капитан, указывая на кресло, - у меня есть для вас неожиданное сообщение.

- Да, я слушаю вас, - ответил Михаил, напряженный и готовый к чему угодно.

- Только что у меня был капитан с судна нашего пароходства, стоящего в паре километров от нас, на контейнерном терминале, - сказал капитан, глядя в стол. В ту же минуту Михаил вспомнил того человека – они вместе учились на курсах повышения квалификации.

- Так вот, - помолчав, продолжил капитан, по-прежнему не поднимая головы, - у них создалась неординарная ситуация со старпомом. Ему необходимо срочно вернуться домой. Руководство дало право капитану поменяться старпомами с любым судном пароходства, направляющимся домой. Естественно, с согласия старпома. Так вот, в этом порту есть два таких судна. Одно из них – наше. Через час капитан выйдет на связь, и я должен буду передать ему ваш ответ – да или нет. Время пошло. Вы свободны.

Ошеломленный, старпом вернулся в каюту. Минут через десять пришла докторина.

- Так есть, все-таки, Он на небе, Михаил Иванович, не так ли? - улыбаясь во весь рот, заявила она, - Я поздравляю вас!

- С чем, Ирина Петровна? Я еще не дал ответ.

- Так чего же вы ждете? Дайте его скорее! Быстренько, прямо сейчас, поднимите трубку и скажите «да».

- Вы полагаете, что именно так я и должен поступить?

- Да, конечно, а вы?

- Вот и я тоже так думаю, - улыбнувшись, сказал Михаил и снял трубку.

Через сутки Михаил вышел из порта уже на другом судне. Все было ново для него на этом судне. Он никогда не ходил на контейнеровозе. Так получилось, что передача дел была только на его судне, а на новом ее вовсе не было. Он пришел на полностью уже загруженное, и через три часа оно вышло в море.

Второй помощник рассказал ему о грузе, показал документы. Свои, старпомовские, сам смотрел, а по палубным делам рассказал боцман, с которым обошли все закоулки и все боцманские «закрома». Судно - оно и есть судно. Мало чего нового нашел для себя Михаил.

Капитан понравился. Был он и радушен, и строг одновременно. Самое главное, что поразило в нем – лицо его всегда было светлым, он часто улыбался, а если что-то ему не нравилось, становился серьезным, меж бровей пролегала складка. Такое, однако, случалось не часто, как позже определил для себя Михаил. Штурмана также понравились – «шустрые и умные», как дал им определение коллега Михаила. Они вполне соответствовали этому.

С боцманом сложились довольно натянутые отношения. Как выяснилось, он не любил, когда ему советовали, что и как делать, а потому на второй день перехода не поднялся утром на мостик. Михаил послал за ним матроса и, когда боцман поднялся, спросил, что ему помешало?

- А зачем? - слишком громко и уверенно для того, чтобы быть экспромтом, глядя старпому в глаза, ответил боцман, довольно молодой человек, - Работы на палубе всегда полно, и я знаю, что нужно делать.

- Я вас понял. А теперь вы поймите и запомните то, что я вам скажу, - сухо сказал Михаил, - за состояние судна и его палубного хозяйства отвечает старпом. Именно поэтому, нравится вам это или нет, на ходу вы будете ежедневно подниматься сюда ровно в семь утра и докладывать мне план работ палубной команды на день. Если у меня будут поправки к этому плану, я их внесу. Если нет – дам добро вашему плану.

- А мы с вашим предшественником… - начал было боцман.

- С сегодняшнего дня, - прервал его Михаил, - будет только так и никак иначе. Вопросы есть?

- Нет вопросов.

- В таком случае, готов выслушать ваш план работы палубной команды на сегодня.

Михаил понимал, что его взаимоотношения с боцманом испорчены, но это был тот случай, когда принцип был дороже возможных последствий.

В остальном, переход прошел спокойно, ровно. Экипаж на судне был дружный, и это чувствовалось во всем.

Пришли в Австралию. После ухода властей и агента, капитан вызвал к себе старпома.

- Михаил Иванович, как вы смотрите на то, чтобы развлечься немножко?

- Каким образом? – ничего не понимая, улыбнулся старпом.

- Самым, что ни на есть, обычным – посмотреть концерт, посидеть за столом, да и вернуться к себе.

-Идея великолепная, а в чем конкретно она выражается?

- Вот в этом, - сказал капитан и подал Михаилу конверт с логотипом «Ф.Шаляпин» и надписью «Капитану».

В конверте лежало приглашение для старших офицеров на торжественный прием в честь чего-то такого, важного, который давался Генконсульством в Сиднее на этом пассажирском судне.

- У вас летняя форма есть?

- Да, сшил в прошлом году в Гонконге.

- Вот и хорошо. В девятнадцать начало, выходим в восемнадцать.

- А на судне…

- На судне старшими останутся первый помощник и второй помощник. Первый отказался из-за плохого самочувствия, а второму рано еще на такие мероприятия ходить. Так что, идем втроем, со стармехом.

Большое, белоснежное судно стояло у морского вокзала. Такси подкатило к нему за двадцать минут до начала. От самого трапа почувствовалась школа. Вахта стояла в безукоризненно отглаженной, белоснежной форме. Вахтенный третий помощник повел их куда-то. Михаил буквально впитывал в себя прекрасные интерьеры коридоров, вестибюлей и широкие, красного дерева, трапы. Повсюду сверкала надраенная латунь, зеркала. Мягкие паласы на палубах делали шаги бесшумными. В вестибюлях - номерные, одетые в форму, приветливо улыбались. Все это восхищало и будоражило сознание Михаила, впервые оказавшегося на пассажирском лайнере такого уровня.

- Музыкальный салон, - объявил третий помощник, открывая перед ними большую стеклянную дверь, - вас встретят старпом и старший штурман.

Старпом, Валерий, оказался старинным знакомым еще по училищу.

- Здравствуйте, проходите и чувствуйте себя, как дома! – приветствовал он, держа в руке бокал с каким-то напитком.

К ним подошел молодой официант с подносом в руках, на котором стояли такие же фужеры. Немедленно подошел другой официант. На его подносе стояли маленькие рюмки с более крепкими напитками.

Михаил огляделся. По периметру очень большого помещения со сценой стояли круглые столики с креслами возле них. Часть уже была занята, часть ждала своих гостей. Держа в руках бокалы, люди ходили, стояли, разговаривали или просто рассматривали гостей и интерьеры. Отовсюду слышалась русская и английская речь. Английской, а если точнее - австралийской, с ее особым звучанием, было намного больше. На втором этаже, который представлял собой широкий балкон, находился большой диско - бар, оттуда доносилась тихая музыка. На балконе, вдоль ограждения, по оба борта также стояли столики. Сидя за ними, люди, смотрели вниз. Туда, на балкон, вел широкий, очень красивый трап.

«Совсем, как в «Веселых ребятах, - подумал Михаил, глядя на него, - только Орловой с ее чечеткой внизу не хватает!»

Когда к Михаилу подошла девушка в великолепно сидящей бордовой униформе, с подносом, на котором лежало много разных бутербродиков с воткнутыми в них зубочистками, он растерялся. Лицо ее, глаза были какими-то… Он не знал, какими. Он просто смотрел в них и не мог насмотреться. Девушка указала глазами на поднос и широко улыбнулась.

- Канапе, пожалуйста. Угощайтесь!

- Спасибо, - почему-то покраснев, сказал Михаил и взял одну. Ромбик хлеба с сыром, шпротинкой и маслинкой на зубочистке оказались удивительно вкусным.

- Еще? – спросила она.

- Нет, спасибо, - Михаил помотал головой.

- Кладите сюда палочку. - сказала она, - Приятного вам вечера!

- Спасибо, - в ту самую секунду он заметил на ее груди сверкающую металлическую планку с именем, - очень вкусно, Наташа.

- Подходите чаще, если понравилось, - снова улыбнулась она, - мы здесь работаем до концерта. После его начала, работать будут только винные стюарты.

- Значит, вас не будет здесь? – со смелостью, которую явно придал ему выпитый коньяк, спросил Михаил.

- Да нет, я обязательно буду.

- А почему тогда…

- Помогаю девочкам, - улыбнулась Наташа и пошла дальше, предлагая свой вкусный товар на подносе.

Михаил смотрел на ее ладную фигурку, пока ее не заслонили, и мысленно тихо заскулил.

«Вот же, фея… Мелькнула, взбудоражила кровь и исчезла в никуда, навсегда,» - грустно констатировал он, взял с подноса у проходящего мимо официанта большой бокал с коньяком на дне и пошел туда, куда отошли Валерий и капитан с его, Михаила, судна.

- Что вы думаете делать после банкета? – спросил Валерий капитана.

- Да, в общем-то, ничего. На судно будем возвращаться. А что? Еще что-то предусмотрено программой?

- Да нет, официальная программа заканчивается в десять. Я просто подумал… Давно мы с вашим старпомом не виделись…

- Что вы предлагаете?

- Может быть, переночуете здесь, у нас? Каюты же пустые.

- Михаил Иванович, - повернулся капитан, - а как вы относитесь к такой идее?

- Да я –то положительно отношусь, но…

- В таком случае, - прервал его капитан, – Михаил Иванович остается у вас, а мы со стармехом поедем на судно.

- А…

- Держите, - капитан достал из нагрудного кармана и протянул Михаилу несколько цветных бумажек, - это талоны на такси. Буду ждать вас к семи тридцати. Уверен, что вы не опоздаете.

- Нет, не опоздаю, - пытаясь подавить улыбку, сказал старпом.

- Замечательно! – воскликнул Валерий, - А теперь идемте, я посажу вас за столик, сейчас начнется концерт.

- А артисты откуда? - спросил капитан, - Местные?

- Очень даже местные. Все – члены экипажа.

- Да? Это столько у вас талантов на борту, что даже на концерт хватило?

- Да нет, вообще-то, их гораздо больше, ведь сюда людей отбирают еще и по этому параметру.

Концерт был потрясающий. Михаил отбил ладони, хлопая после каждого номера. Наташу видел лишь раз, когда она подходила к столику, за которым сидели капитан «Ф.Шаляпина», люди из консульства и очень важные гости-австралийцы.

По окончании концерта, всех гостей пригласили в ресторан, на ужин. Михаил не бывал раньше на таких приемах, и все ему было очень интересно, восхищало и даже несколько пугало. Безукоризненные, накрахмаленные белые скатерти, сверкающие приборы, тяжелая белая посуда с логотипом судна, молодые, красивые официантки в бело-синей форме, винные стюарты в бордовой - все это работало четко, отлажено и неотразимо, создавая атмосферу истинного праздника. Смена блюд, каждое из которых было маленьким шедевром, постоянное внимание винных стюартов, наливавших в нужный момент нужные напитки каждому – все это постепенно складывалось в некий хоровод, переполняющий сознание Михаила. Это немного тревожило, ведь он пил обычно мало. Так делал и сейчас - лишь пригубив рюмку, ставил ее.

Банкет закончился после того, как за центральным, человек на тридцать, столом капитан «Ф.Шаляпина» поднялся и произнес прощальный тост.

Попрощавшись с капитаном и стармехом, Михаил пошел вслед за Валерием. Подошли к большой стойке в широком вестибюле. За ней сидели молодой человек и девушка, одетые в черно-белую униформу.

- Как насчет каюты для нашего гостя? – спросил Валерий.

- Все готово, Валерий Николаевич, старший пассажирский нас предупреждал. Вот ключ.

- Спасибо! - Валерий взял ключ и передал его Михаилу. На легком брелке был выгравирован номер каюты.

- Ну что, идем? – спросил Валерий.

- Конечно! И даже не спрашиваю, куда.

- И правильно делаешь. Уверен, тебе понравится. Сначала в каюту ко мне заглянем, а потом и пойдем.

В баре, куда они зашли, за столом с мягкими креслами сидели уже трое в белой форме.

- Знакомься, Миша, - Валерий представил всех.

За барной стойкой никого не было, однако через несколько минут Михаил онемел – вошла она, Наташа.

- Ну вот, пришла наша поилица, кормилица и похмелилица! – улыбаясь, сказал Валерий, - Теперь можно считать, что все невзгоды остались позади!

- А что, они были? - улыбнувшись, спросила Наташа.

- Нет, конечно же, нет! Однако они же могли быть, да? Вот мы и возрадуемся тому, что таковых не случилось!

- А пить что будем, радуясь?

- Нам, Наташенька, все как обычно, ты же все знаешь. А у гостя нашего, которого Михаилом кличут, ты сама спроси, потому как он не местный.

- А я знаю, что Михаил предпочитает. Конечно, если он не переменил своих предпочтений за последние два часа.

- Да?! Вот это номер! Миша, ты когда это успел настолько нашей девушке понравиться, что она о тебе почти все знает?

- Да вот, случилось! – рассмеялся Михаил.

- Случилось? Да ты крут, однако! – продолжал подтрунивать Валерий.

- Отстань от него, - шуткой вступил доктор, небольшого роста, чуть полноватый человек, - ведь ты же не знаешь, а вдруг это - любовь? А ты все возьмешь и сломаешь. Что тогда? Опять ко мне – лечи, да исправляй?

В эту минуту в бар зашла официантка с подносом и составила с него на стол несколько тарелок с нарезками и фруктами.

- Всем приятного вечера, - сказала она и вышла.

- И я, пожалуй, пойду, - сказала Наташа, - если больше ничего не нужно. Приятного вам вечера.

Михаил поймал на себе внимательный, изучающий взгляд высокого, красивого пассажирского помощника и смутился.

- Наташенька, задержись на секунду, мне нужно сказать тебе кое-что, - сказал пассажирский

вдогонку и встал.

Они вышли вместе, и через несколько минут он вернулся. Посидели еще с полчаса. Пить больше не хотелось.

- У меня есть совершенно свежее предложение, - сказал доктор, - а давайте, перенесем это послебанкетье ко мне в каюту. Как вам? Неужели не нравится мысль?

- Мысль вполне здравая, - первым отреагировал Валерий, - и, тем более, здравая она потому, что подготовительную работу мы уже провели.

Каюта у доктора была просторная, уютная. На небольшом столике у дивана стояли два больших блюда. На одном – нарезка, а на другом – фрукты. Спиртное взяли с собой из бара. Доктор включил музыку. Стоящая в углу, великолепная система давала прекрасный, мягкий звук.

В дверь постучали, и сразу же она открылась. Вошла девушка.

- А вот и Анечка! - сказал доктор, встал ей навстречу, чмокнул и представил Михаилу.

Он не успел сесть, как в дверь вновь постучали. Открыв дверь, он впустил… Наташу. Михаил с изумлением смотрел на нее.

- Вот так вот! Мы снова встретились, - улыбнувшись, сказала она.

Михаил не помнил, как ушли Валерий и пассажирский помощник. Остались только доктор с Аней и он с Наташей. Не отложилось в его памяти и то, как они начали танцевать.

Сначала робко, а потом все больше и больше чувства вкладывал Михаил в медленный танец. Он старался слиться с ней, впитать ощущения, прекрасно понимая, что второй такой встречи не будет. Эта женщина с первой же минуты завладела им. Ощущая ее в своих руках, он понимал, что держит то, что ему не принадлежит, но должно было принадлежать. Всем своим существом он чувствовал, что она была не против, принимала его, ощущал ее движения навстречу и видел, что она прекрасно понимает, что с ним происходит. И он, в свою очередь, тоже понимал, что это могло означать только одно - с ней происходило то же самое.

Они не разговаривали в танце, без слов наслаждаясь друг другом. Михаил вдыхал аромат ее волос, ощущал плотный стан под рукой. Ее горячее дыхание было свежо и приятно. Почти не отдавая себе отчета, повинуясь жаркой волне нежности, он прикоснулся губами к ее щеке, слегка притянув к себе. Она подалась навстречу и губы их встретились. Такого долгого и такого чувственного поцелуя он никогда еще не испытывал. Чувствуя ее горячие ладони, гладящие его плечи, шею, он также гладил ее спину, руки. Страсть закипала так, что сил сдерживать ее уже не было. Она также едва заметно дрожала в руках Михаила. Это начинало становиться пыткой.

- Ты знаешь, где находится каюта М24? - прошептал Михаил в ее маленькое ушко.

- Конечно, - тоже шепотом ответила она. Больше ни одного слова не было сказано. Она просто взяла его за руку и повела.

Долго шли по коридору, поднимались по трапу, снова шли по коридору, пока не остановились перед табличкой <M24>

Когда дверь за ними закрылась, началось колдовство. Все, что стало происходить, носило мистический характер. В каждое следующее мгновение он знал, что нужно ей и давал ей это. В ответ она давала ему то, о чем он только что подумал. Такого с Михаилом еще не случалось.

«Так не бывает! – думал он, когда голова его включалась на минуту, - Что это?»

Ответа не было. Вновь и вновь накрывала их волна нежности и счастья, появлялись силы, и все начиналось сначала. Никогда Михаил не знал о себе, что способен на такие ласки. Откуда это? Где оно таилось? Как эта чужая, но почему-то вдруг ставшая родной, женщина разбудила в нем эти чувства? Почему он, Михаил, стеснявшийся любых словесных проявлений чувств, стал говорить этой женщине такое, что и в мыслях - то никогда не появлялось? Ответов на эти вопросы не было.

Когда большой, круглый иллюминатор засветился на переборке первыми лучами рассвета, они пришли в себя. Долго лежали на широкой, жаркой кровати, раскинув руки и касаясь друг друга только кончиками пальцев.

- А ты знаешь, что сейчас произошло? – спросил Михаил.

- И что же произошло сейчас?

- Я только что понял, что больше не захочу никого. У меня больше не будет другой женщины.

- Естественно, - засмеялась она и поднялась на локте, глядя на него, - чему же здесь удивляться? После такой-то ночи!

- Нет, ты не поняла… Я не о том, сколько осталось сил после этой ночи.

- Я все поняла и знаю это, - уже серьезно сказала она, погладив его по щеке.

- Откуда ты знаешь?

- Ниоткуда. Просто знаю и все. – сказала она и медленно, разделяя каждое слово, добавила, помолчав, - Я чувствую то же самое.

- И что мы будем с этим делать?

- Не знаю. Наверное, ничего. Пусть жизнь сама все решит.

- Ты уверена? А если она не решит? Или решит не так, как мы этого хотим?

- А мы знаем, чего и как мы хотим?

- Кажется, да.

- Вот и пусть все идет так, как идет. Чтобы без «кажется» было.

- А если я не хочу ждать?

- Ты сейчас уйдешь. Это – факт, да?

- Да.

- Ты женат. Это тоже факт, да?

- Очень шаткий, но да, факт. Однако я совершенно точно знаю – именно тебя я искал всю мою жизнь. А ты как относишься к тому, что сегодня произошло?

- Зачем спрашиваешь? Однако пусть все идет так, как идет. Если нам суждено быть вместе, мы обязательно встретимся, и тогда я обязательно расскажу тебе, как отношусь к тому, что случилось с нами сегодня.

- Хорошо. Я понимаю тебя. Я верю, что мы встретимся. Мы не можем не встретиться. Иначе, зачем была эта ночь? Ведь такое не могло случиться просто так, случайно!

- Наверное, ты прав. Пусть будет так. Я только очень прошу тебя – не делай ничего специально, не выстраивай свою жизнь под нашу встречу. Не хочу, чтобы ты считал себя хоть чем-то обязанным мне. Это очень серьезно. Помни это. При встрече, если она будет, я сразу это почувствую и тогда не приму тебя, уйду навсегда…

- Хорошо, я только хочу пообещать тебе, что…

- Именно об этом я и говорила тебе только что, - прервала его Наташа, прикоснувшись к его губам своей маленькой ладошкой, - этого я больше всего и боюсь. Не обещай мне ничего. И я тоже не буду обещать. И не пиши. Я не буду отвечать.

Сказка закончилась ровно в половину шестого. После душа, они сидели в креслах, друг напротив друга. На ней была его рубашка. Съехав чуть ниже, Наташа уютно, полулежа, устроилась в кресле и молча смотрела на него полуприщуренными глазами. Михаил долго смотрел на ее коленки, маленькие ступни, а затем наклонился и положил ее ноги себе на колени. Она широко открыла глаза, не понимая, чего он хочет.

Он тоже не знал, чего хочет. Новая волна нежности, но не той, которая зовет в постель, требовала чего-то. Это была иная нежность, более высокого порядка. Трогая ее ступни, перебирая маленькие пальчики, он чувствовал по отношению к ней иные чувства. Так отцы млеют от своих дочерей. У него никогда не было дочери, но он точно знал, что бы чувствовал, будь она у него. Внезапно к Михаилу пришло понимание того, что он любит эти глаза, любит эту женщину, о которой совершенно ничего не знает. Мысль эта ударила выстрелом. Сознание говорило, что так не бывает, но реальность была точнее, потому что все это уже происходило сейчас. Не с кем-то, а с ним, Михаилом. Наклонившись, он приподнял ее ноги и стал целовать пальчик за пальчиком, глядя при этом в глаза.

- Зачем? – тихо спросила Наташа. Она совершенно не была готова к такому.

- Тебе плохо? Не нравится?

- Нет, мне слишком хорошо для того, чтобы это было правдой. Я боюсь.

- Чего?

- Я боюсь, что ты когда-нибудь сделаешь мне очень больно. Смогу ли я пережить это? Ты слишком близко подошел ко мне, как еще никто и никогда не подходил. Я никого не подпускала настолько близко, всегда была очень осторожной. До тебя. С тобой я забыла про все свои правила.

- Я никогда не сделаю тебе больно, воспользовавшись этим. По крайней мере, никогда не сделаю это осознанно.

- Я верю тебе.

- Мне нужно собираться, - сказал Михаил после долгой паузы.

- Знаю…

Доведя Михаила до очередного вестибюля, Наташа показала ему на трап, ведущий вниз.

- Иди туда. Там – выход.

- Ты не пойдешь меня проводить?

- Нет.

- Понимаю.

- Не надо, - тихо сказала Наташа, уклоняясь от попытки Михаила обнять ее и поцеловать, - пожалуйста, иди. Запомни меня той, которая была там, в каюте.

Позвонив от трапа Валерию, Михаил поблагодарил его за все.

- Все хорошо, Миша?

- Нет, Валера, не хорошо. Все прекрасно! Еще раз спасибо тебе за все!

- Вот и ладушки! До встречи!

- Спокойной работы! Мы через двое суток на Сингапур выйдем.

На судно Михаил приехал за пятнадцать минут до назначенного времени, поднялся к капитану и доложил о своем прибытии.

- Все нормально? – спросил он, внимательно глядя на старпома.

- Да, спасибо, все было замечательно.

- Голова не болит?

- Нет, да и не с чего – я пил не очень много.

- Да, я видел это. Видел и еще кое-что, но это - ваше личное дело. Как говорится… А впрочем, это все. Вы свободны, Михаил Иванович, работайте. После обеда вы мне не понадобитесь, можете отдохнуть.

- Работы много. Отдыхать особо некогда. И спасибо вам за все!

- За что? Что такое «все»?

- После того, что было на предыдущем судне, все происходящее на этом и есть это «все»!

- Что здесь такого, особенного? Все нормально, как обычно.

- Вот это и есть ценность – когда все нормально.

- Однако не слишком ли много лирики для одного, пусть даже и прекрасного, утра? Как вы считаете?

- Похоже, что так и есть, - засмеялся старпом и вышел из каюты капитана.

Сразу после обеда, старпом поднялся на мостик. Он и сам не знал, зачем. Зашел в штурманскую, пробежался взглядом по ней и нашел, что все на своих местах, все хорошо, все правильно. Прошел в рулевую рубку. И там все было в порядке. Пытаясь вспомнить, зачем же он пришел сюда, Михаил машинально открыл скользящую дверь на крыло и вышел. То, что он увидел, сразу наполнило смыслом его приход.

Из-за склада показался белоснежный нос. Михаил сразу понял, что это за судно и метнулся в рулевую, чтобы взять бинокль.

«Ф.Шаляпин» шел недалеко, всего метрах в трехстах. Рядом с ним бежал лоцманский катерок. На палубах судна было много разноцветной публики. Пассажиры смотрели на проплывающие мимо причалы, на катера и яхты, во множестве снующие по заливу. На сигнальной мачте висели яркие, разноцветные флаги. Позывные судна, лоцманский, австралийский флаги – все это создавало праздничный вид, да это и было праздничное судно, поскольку круиз – это всегда праздник.

Михаил искал. Когда судно открылось полностью, он увидел одинокую фигурку на самой корме. Еще не наведя бинокль на нее, уже не сомневался – это она. И это была она. Он помахал рукой, не отнимая бинокля от глаз. Она ответила. Пока судно не скрылось за складом на причале напротив, махали друг другу. Длилось это секунд двадцать, не больше, но все ощущения вернулись. Осязаемо, до комка в горле.

- Все! - вслух сказал Михаил, пошел в рулевую и поставил бинокль на место. Это был капитанский бинокль. Такого Михаил никогда не позволял себе раньше. Усмехнувшись, он

вдруг остановился и замер от внезапно пришедшей мысли.

«Так вот, почему я пришел сюда! Но ведь это же знак! Если судьба дала это, значит даст и что-то еще? Впереди что-то будет? Обязательно будет! Мы встретимся!» - совершенно уверенно, без тени сомнения, подумал он и пошел вниз. Работать.

***

Работа шла спокойно, Наташа с каждым днем чувствовала себя все уверенней. На судне помаленьку привыкли к ее новому назначению, и холодных, тяжелых взглядов становилось все меньше. Наоборот, ее стали приветствовать улыбками, останавливать, даже заигрывать. Это нравилось, и ненавязчивые попытки ребят «познакомиться поближе» не тревожили. Это было нормально, однако постепенно, день за днем, одиночество заявляло о себе. Если бы не это, жизнь на судне была бы ей только в радость.

Через несколько дней пришли в Сидней. В этот приход на судне должен был состояться большой, очень серьезный банкет от имени Генконсульства. Экипаж готовился к нему серьезно, тщательно.

Наташу тоже привлекли к обслуживанию гостей. До начала концерта и следующего за ним банкета, она разносила и предлагала гостям напитки и минибутерброды – канапе. Обычная работа, обычные ощущения, дежурные улыбки и столь же дежурные взгляды. Все было так, но только до тех пор, пока она не подошла к старпому. Рядом с ним был незнакомый молодой мужчина в форме с погонами старпома. Наташа сразу поняла, что он – с одного из наших судов, стоящих в порту.

Наташу поразили его глаза и то, как он смотрел на нее. Она привыкла к разным взглядам, но этот почему-то тронул ее, достал до каких-то глубин, заставил сердце забиться чаще.

«Ничего себе, девочка… Ты чего это, а?! - мысленно воскликнула она, - Неужели все настолько плохо, что первый свежий мужской взгляд так зацепил?»

Работа отвлекла. Наташа носила поднос с «конопушками», с удовольствием отвечая на улыбки и ловя взгляды гостей. Когда начался концерт, Наташа вернулась в каюту, сходила в душ и даже немножко отдохнула перед тем, как открыть бар. Гости были еще в ресторане, на торжественном ужине, когда Наташа открыла бар. Музыканты были уже на месте. За столиком сидели человек десять. Быстро и легко, Наташа подошла к ним, приняла заказы, и к тому времени, когда стали подходить люди из ресторана, она была полностью в своей стихии. Разноцветные бутылки и сверкающие хрустальным блеском стаканы, мелькающие под звон насыпаемых кубиков льда, все это делалось быстро, весело и красиво. Наташа раскраснелась, испытывая удовольствие от улыбок и знаков внимания слегка подвыпивших гостей, и была неотразимо красива в этом состоянии.

Это не осталось незамеченным. Бар был переполнен, а гости все подходили и подходили. Пришел и директор ресторана. Видимо с важным гостем, он сел в углу, за маленьким столиком и стал наблюдать за работой Наташи, изредка перебрасываясь фразами с гостем и потягивая свой обычный легкий коктейль, поданный Наташей. Она почувствовала себя неуютно, но вскоре поняла, что ему нравится то, что он видел. Это придало ей еще больший кураж, и она успокоилась, забыла о нем. Вскоре гости стали расходиться. Постепенно бар опустел.

- Ну, Наташенька, ты меня порадовала! – раздалось вдруг. Наташа обернулась – это вошел директор ресторана, - Выслушал немало комплиментов на твой счет. Браво!

- Спасибо, Иван Николаевич, - смутилась Наташа.

- Тебе спасибо! Я знал, что ты не подведешь. Все, закрывай бар. Гости все уехали. Пора и тебе отдохнуть. Завтра предстоит тяжелый день.

- Хорошо, сейчас все уберу и закрою.

- Помощь нужна? Устала ведь. Прислать кого?

- Спасибо, не нужно. Сама управлюсь. Сейчас схожу, переоденусь и все быстро уберу.

- Нет, не ошибся я! Все, спокойной ночи тебе.

Когда она вернулась в бар, ее ждал сюрприз. За одним из столов сидели пассажирский помощник, доктор, старший штурман, старпом и он, смутивший ее гость. Это было неожиданно.

Пока она убирала бар, пару раз бокалы пустели, и она наполняла их. Закончив, спросила, нужно ли что-нибудь еще. Получив отрицательный ответ, попрощалась и пошла к выходу.

- Наташенька, задержись на секунду, мне нужно сказать тебе кое-что, - крикнул вслед пассажирский помощник.

- У нас есть желание посидеть чуточку в неофициальном формате, - сказал он удивленной Наташе, - доктор приглашает к себе. Как ты смотришь на то, чтобы присоединиться к нам? Просто отдохнуть.

- А кто еще будет?

- Из мужчин ты знаешь, кто будет - все они сидят здесь. Из женщин - только любимая женщина доктора. Он у нас холостяк «на выданье», да ты и сама все знаешь.

- Знаю.

- И каков твой ответ?

- Спасибо за приглашение.

- Спасибо да или спасибо нет?

- Скорее да, чем нет! – засмеялась Наташа.

- Вот и умничка. Через полчаса и приходи.

Все дальнейшее отложилось в сознании Наташи в череду маленьких и больших чудесных картинок, мелькающих, словно в калейдоскопе. Подойдя к двери каюты доктора, она каким-то непостижимым образом почувствовала, что он, Михаил, здесь. Постучав, открыла дверь. Михаил сидел на диване и смотрел на нее. Не обращая внимание на остальных, она села рядом.

На этом воспоминания о том, что было дальше, срывались в вихрь, образовавшийся из эмоций и впечатлений. Наташа с трудом вспоминала потом, что было в каюте доктора. Танцевали, о чем-то тихо говорили, но главное – смотрели в глаза друг другу и касались друг друга в бесконечном танце. Сначала над ними чуточку подтрунивали, а потом просто перестали замечать. А уж они и подавно, не видели никого. Дальнейшие воспоминания начинались с того момента, когда они остановились перед дверью пассажирского полулюкса «M24».

Наташа не знала ничего подобного до той ночи. Она перестала быть самой собой. Или наоборот, была той собой, о существовании которой раньше и не догадывалась? Как бы то ни было, она была совершенно свободной, паря в своих чувствах и их проявлениях. Словно чайка, она то неслась, едва касаясь поверхности океана, то взмывала ввысь, вновь и вновь переживая чувство восторга от этого полета.

Испуг пришел потом, когда страсть измучила их настолько, что сил не осталось ни для ласк, ни для слов.

«Господи, - подумала она, - что же теперь будет? Как жить дальше? Сделать вид, что ничего этого не было? Но как это сделать?»

Однако сил, чтобы думать дальше об этом, тоже не было. Хотелось просто лежать и впитывать то, что произошло с ней - нежданное и неизведанное доныне ощущение счастья и полной гармонии с собой и с тем, кто лежал рядом, о котором она теперь знала все и не знала ничего.

«А ведь еще ночь и вечер назад я вообще не знала его…» - подумала Наташа и ужаснулась той мысли, что они могли и не встретиться там, в музыкальном салоне, просто пройти мимо.

Действительность все расставляет по своим местам. Ему нужно было ехать на свое судно. С рассветом вышли из каюты. Никаких заверений, никаких обещаний. Наташа настояла на этом. Доведя Михаила до вестибюля, откуда шел спуск к трапу, она остановилась.

«Господи, сделай же так, чтобы этот человек снова встретился на моем пути! Пусть эта встреча будет той, после которой мы уже не будем расставаться!» – думала Наташа, ощущая, как подступают слезы.

Глядя ему в глаза, она видела в них отражение своей боли, своих надежд, и это делало расставание еще более тяжелым.

Михаил попытался обнять ее, но это было бы последней каплей. Ужаснувшись той мысли, что не сдержится и разрыдается, Наташа остановила его.

После его ухода, она спустилась в свою каюту, села, бессильно опустив руки и задумалась.

«А что это было? - спросила она себя, - Секс с незнакомцем, вспыхнувший после длительного его воздержания и случайно зажегший пламя в ней, точно так же изголодавшейся по ласке? И что? Да, встретились. Да, соприкоснулись душами. Что из того? Что дальше? И в этот момент в памяти ее всплыло давнишнее…

Еще девочкой, они с подругами решили погадать. Нет, не сами, а у цыганки, о которой знали, что она предсказывает судьбу. Наташа не помнила, что та напророчила подружкам, а вот ей она сказала странное.

«Муж у тебя, девочка, будет не военный, но в форме с погонами, и будет он у тебя навсегда».

Когда Наташа выходила замуж, подружки смеялись – «такова цена этим гадалкам и их пророчествам!» И вот теперь, когда эта ночь случилась в ее жизни, Наташа вспомнила те слова.

«И что теперь? Строить планы на свадьбу?»

Наташа усмехнулась от этой мысли, встала и хотела расстелить постель, чтобы вздремнуть пару часов. Потом раздумала, легла поверх одеяла, на спину. Думать о том, что было этой ночью, она не хотела, да и не могла. Хотелось думать о том, что из всего этого осталось с ней, а в том, что что-то осталось навсегда, она не сомневалась! Наташа чувствовала, что все случившееся - не эпизод, а судьба, и именно в этом и состоит главное, но мысли об этом плохо складывались. Они постоянно путались, цепляясь за второстепенные детали.

«Подумаю об этом потом», - решила она, вздохнула и погрузилась в глубокий, спокойный сон.

***

- Однако, девка, ты сильнее, чем я даже могла подумать! Это же надо, умудрилась Гнилого, главного следака, на свои условия поставить! Ничего не скажешь! Такого никто еще не смог сделать, не заплатив жизнью! - сказала Ксения, выслушав рассказ о случившемся.

- Он что, главный? – с ужасом спросила Танюшка.

- Ну да! Гнилой - самая отпетая сволочь во Владивостоке! Если вцепился - от него редко кто живым уходил. Отравил бы его кто или зарезал, что ли. Не возьмешься? – улыбаясь, спросила Ксения.

- Ты что! Бог с тобой, я о таком даже и думать не могу!

- Да знаю я! - засмеялась Ксения, - И без тебя охотники найдутся. Ты, знай, делай свое дело. У тебя своя задача в жизни, ее и исполняй. Это я сразу поняла, как увидела тебя.

- Спасибо тебе за все, - с чувством сказала Танюшка, - если бы не ты и не твои советы, не знаю, что бы со мной было.

- Так и мне будет теплей немного, хоть кому-то доброе дело сделала. В моей грешной жизни мало такого было, - серьезно сказала Ксения, - однако скоро нам прощаться с тобой. Чую я это. Не будешь ты сидеть. Либо выпустят, либо… Ну, да ладно. Не будем гадать.

Через час после этого разговора Ксению вызвали. С вещами. Больше Танюшка ее не видела. Такой она и осталась в памяти – немного расчувствовавшейся в минуту слабости, очень сильной и очень грешной женщиной, принявшей участие в ее, Танюшкиной судьбе. Наутро пришли и за ней.

- Рябова, на выход! С вещами, - громко сказал надзиратель, прогремев замками, - Да быстро!

А какие у нее вещи? Не дали ей ничего взять с собой при аресте. Так и вошла в кабинет следователя. Прежде, чем заговорить, он долго смотрел на нее недобрым взглядом.

- Слушай меня. Если бы это зависело от меня, я бы… Одним словом, ты поедешь с лейтенантом и сделаешь ту мазь, которую пообещала. Все нужное для этого лейтенант купит сам. Ты ему скажешь, что именно. Дальнейшее будет происходить здесь. И смотри мне, каждое твое резкое движение или попытка заговорить с кем-то будет означать конец операции для нас и конец белого света - для тебя. Ты поняла меня?

- Да, поняла. Когда едем? – спросила Танюшка.

- Когда скажут, тогда и поедешь! – заорал следователь, - Еще один вопрос, дрянь такая, и вместо прогулки в карцер пойдешь, крыс развлекать!

Лейтенант за столом с печатной машинкой встал.

- Разрешите выполнять?

- Выполняй, а то у меня скоро терпение закончится с этой стервой! – сказал следователь и подал лейтенанту бумагу с печатью.

- Рябова, на выход, - тихо сказал лейтенант.

На выходе лейтенант предъявил документ, который часовой долго изучал, прежде, чем выпустить их. Извозчика взяли тут же. Ехали молча. Лейтенант знал, куда ехать. Танюшка рассказала, что нужно будет взять. Остановились у первой же аптеки, что на Светланской. С аптекарем говорил лейтенант. Рядом же был и большой гастроном, где взяли пару фунтов масла.

Когда они вошли во двор, Танюшка сразу увидала двух соседок. Они всплеснули руками и явно хотели подойти, однако лейтенант остановил их.

- Стоять! - тихо, но уверенно сказал он, и соседки испуганно замерли, не успев даже убрать улыбки с лиц.

Прошли мимо женщин и поднялись. Лейтенант сорвал бумажку с печатью с двери и открыл ее. На Танюшку нахлынули такие острые чувства, что слезы невольно покатились по щекам.

- Чего ревешь? – спросил лейтенант.

- Да вот, соскучилась по дому…

- Понятное дело, конечно соскучилась. Ты давай, делай дело свое, а то сама понимаешь, дело серьезное. Не хотелось бы, чтобы провалилась…

- Правда? – Танюшка с интересом посмотрела на лейтенанта, - Вам не безразлично, что со мной будет?

- Я что, бесчувственный совсем? Ты так думаешь?

- Да нет, я ничего такого и не думаю. Просто мне интересно, почему так? - улыбнулась Танюшка.

- Почему, почему… Да потому! – сказал лейтенант и вдруг улыбнулся неожиданно приятной улыбкой.

- Тогда вы сидите здесь, а я займусь мазью. Чай вскипятить?

- Можно.

Танюшка зашла за занавеску и, поставив чайник, начала готовить мазь. По квартире поплыли тяжелые запахи.

- Кто такая? Стоять! – раздалось вдруг.

- Да соседка я, товарищ военный. Чую - запах этот поганый опять. Дай, думаю, зайду. Видать, все же выбили из девки рецепт? Так и надо! А то ишь, фифа какая!

- Что вам нужно в этой квартире? – спросил лейтенант.

- Так я это… Насчет жилплощади хотела узнать. Может быть, вы мне разрешите комнатку ее занять, раз уж ее теперь нет? Я же человек к нашей власти очень настроенный. И доказала это, помогая выявить опасного врага.

- Так… И кто же враг?

- Так эта, Танька, кто же еще?

- И чем она так опасна?

- Так это… С врагами же якшалась – вон, сколько их к ней ходило! Это же я вам написала об этих безобразиях.

- Хорошо. Не надо ничего больше говорить. Я читал ваше сообщение. Думаю, в ближайшее время займусь вашим делом. Вполне возможно, что эта квартира перейдет к вам. По справедливости.

- Ой, спасибо вам за это, товарищ военный! Я же всегда готова помочь нашей власти всем, чем…

- Но прежде, - прервал ее лейтенант, - нужно разобраться, насколько серьезно то, что вы нам сообщили и все ли правда в сообщении. А не ради ли квартиры оклеветали девушку? Надеюсь, это не так? За это мы сурово караем! Затягивать не буду - через недельку приеду с комиссией. Надеюсь, все будет хорошо? Так что, ждите нас, а теперь можете идти!

- Спасибо вам! - сказала Танюшка, выглянув из-за занавески, - Я так и предполагала, что все это – ее рук дело.

- Ладно… Больше не будет писать. А что там с чаем?

Часа через полтора мазь была готова. Танюшка налила ее в один из недавно купленных глиняных горшочков. Еще горячую, показала лейтенанту.

- И эта гадость лечит? – поморщившись от запаха, спросил он.

- Еще как лечит!

- Готова? Можем идти?

- Да.

- Тогда выходим. Только дверь опечатаю.

Соседки были во дворе. Они молча смотрели на эту странную пару – хмурого военного и с детства знакомую им девушку с горшком в руках. В глазах их Танюшка видела и сочувствие, и страх.

Ехали молча. Когда подъезжали, лейтенант вдруг повернулся и стал внимательно посмотреть на Танюшку.

- Что? – спросила она и почему-то покраснела.

- Ничего, - ответил лейтенант, - просто смотрю. Красивая ты.

- Да? – только и нашлась она, что сказать. Это было очень неожиданно… Этот человек присутствовал при допросах, видел ее в разных состояниях. По сути, он был по другую сторону окопов, во враждебном для нее лагере, но она этого не чувствовала. Чувствовала она совсем другое - он был симпатичен ей.

- Постарайся держаться так, как держалась до сих пор, - тихо, торопясь, сказал лейтенант, - все будет хорошо. Главное - ничего не меняй.

- Я все поняла, спасибо, - ответила Танюшка

- Меня зовут Игорь. Я хочу, чтобы ты знала мое имя, но забудь его до тех пор, пока не выйдешь на свободу.

- Конечно, Игорь, - Танюшка, впервые произнесла его имя. Окончательно смутившись, она сильно покраснела и опустила взгляд.

Когда вошли в здание, лейтенант сразу же взял у нее мазь, а саму ее передал вызванному конвойному.

Через час ее снова вывели из камеры и привели в небольшое, тускло освещаемое небольшим зарешеченным окошком, помещение, в котором из мебели был только один табурет. Она осмотрелась. В углу – раковина с краном. Сначала Танюшка пыталась понять, для чего нужна такая комната, но сразу поняла, что ей даже думать страшно, для чего она может быть нужна этим людям. Гремящие запоры отвлекли ее от этих мыслей.

- Готова? – не здороваясь, спросил вошедший начальник, держа перед собой горшочек с мазью.

- Да, готова. Только я должна была предупредить, чтобы вы взяли с собой белье…

- Думаешь, что умнее всех? Взял я все. Архипов! – крикнул он, и дверь приоткрылась. В дверь просунулась рука с небольшим узлом.

- Итак, я готов. Можно начинать. Что делать?

- Раздевайтесь. Я намажу вас сзади, а остальное вы можете сами мазать точно так же, как это буду делать я.

- Хорошо. Начинай.

Танюшка впервые прикасалась к мужскому телу, пытаясь ощутить его реакцию на ее прикосновения. С животными она чувствовала все по малейшим их движениям. Этот же человек стоял неподвижно, словно каменный. Танюшка понимала, что он не хочет показывать ей, что ему больно, а сильнейший зуд сводит с ума, но знала она, что все это должно затихнуть. Нанеся мазь на пораженные области выше пояса, она остановилась.

- Дальше вы можете сами.

- Хорошо, - сказал начальник. Танюшка отвернулась.

Вскоре все было закончено.

- Что дальше? – спросил он.

- Теперь оденьтесь в чистое белье. Не снимайте его до завтрашнего утра. Утром вам нужно будет обмыться с мылом в чуть теплой воде, а потом обсохнуть и мы снова нанесем мазь. И самое главное – ни в коем случае не чесать!

- И как ты себе все это представляешь? Здесь бани нет.

- Не знаю, - ответила Танюшка, - вы можете обмываться в другом месте, а потом я буду мазать вас здесь.

- Ладно, я решу этот вопрос, а ты молись, чтобы все у тебя получилось, не то...

На следующий день все повторилось, но перед тем, как они начали процедуру, в комнату занесли два стакана чая и два бутерброда с маслом. Начальник молча указал Танюшке на стакан и бутерброд. Она с удовольствием, с наслаждением отдаваясь ощущениям от почти забытой уже нормальной пищи, стала есть. Глядя на нее, он положил свой бутерброд на ее блюдце. Это стало ежедневным ритуалом перед началом процедуры.

На третий день настроение у начальника было отвратительное. Не успев войти, он стал орать на нее.

- Все, мое терпение уже на исходе! Ты что, дрянь, думаешь, что дурака нашла и сможешь безнаказанно время тянуть? Где результаты, я спрашиваю?

- Все будет хорошо, вы не отчаивайтесь!

- Нет, это тебе пора уже отчаиваться, потому что даю тебе три дня. Не будет результатов – мы закончим эту бесполезную мазанину! Так что, считай, что именно столько тебе осталось жить.

- Да, но мазь сегодня уже заканчивается! – воскликнула Танюшка, - Нужно снова делать ее!

- Хорошо. Сегодня поедешь, но не вздумай играть со мной…

Через два дня, уже привычно ожидая начальника, Танюшка приготовилась к взрыву его гнева.

- Ага, ты здесь? – явно пребывая в хорошем настроении, воскликнул начальник, словно она могла быть в другом месте. Следом за начальником шел солдат с подносом. На нем стояла тарелка с белым хлебом и крупно порезанным салом, а также два стакана чая.

- Да, конечно, - ответила Танюшка, и сумасшедшая радость родилась в ней, - как я понимаю, все хорошо?

- Сама смотри! – ответил он и стал снимать рубаху.

Половина поверхности ран посветлела и стала подергиваться сухой пленкой. Волдыри исчезли везде, новых очагов не появилось.

- Ой, как здорово-то! – радостно воскликнула Танюшка и стала аккуратно наносить мазь, - Теперь дела пойдут быстрее, с каждым днем все больше улучшения будут. Это всегда так бывает, я много раз такое наблюдала.

- Считай, девка, что в рубашке родилась! – ответил начальник, и Танюшка впервые увидела его улыбку.

Еще неделю продолжали мазать теперь уже более или менее чистое тело. Только большие темно- розовые пятна новой, тонкой еще кожи показывали, где были язвы, нарывы и волдыри.

Еще через неделю, когда кожа стала светлой, а зуд и вовсе исчез, Танюшка осмотрела его и сказала, что лечение закончено.

- Я понял, Татьяна, - впервые назвав ее по имени, начальник стал одеваться.

- Совсем не умею говорить такие слова, - продолжил он, - да и мало кто их от меня слышал, но я благодарен тебе за то, что ты сделала. Многие врачи пытались лечить меня, но ни один из них не получил и части того, что добилась ты. Ты исполнила свое обещание. Исполню свое и я. Поверь, это будет очень непросто, но я сделаю. А теперь - иди.

Три дня Танюшка находилась в странном состоянии. Сначала оно было близко к эйфории, а затем – к отчаянию. Каждый приход надзирателей заставлял ее сердце сильно биться в груди, отдаваясь стуком в висках.

Когда в очередной раз загремели запоры, Танюшка каким-то образом знала – это пришли за ней.

- Рябова, на выход, с вещами! – раздался громкий крик надзирателя.

Путь, который она проделывала много раз, показался ей очень длинным.

«Боже, - лихорадочно думала она, - неужели это путь к свободе? А если… И тогда что, все? Нет, не могут же люди быть такими неблагодарными и бессердечными. Или могут?»

- Входи, Рябова, - не предлагая сесть, строго сказал следователь, - повезло тебе на этот раз. В другой так не повезет, обещаю тебе! Все, не хочу с тобой больше разговаривать. Лейтенант все расскажет.

Когда следователь вышел, Лейтенант встал и широко улыбнулся.

- Какая же ты молодчина! Я очень боялся за тебя и надеялся, что все будет хорошо.

- Спасибо тебе, Игорек! – искренне сказала Танюшка и тут же испугалась своих слов, - Ой, простите…

- Что ты! Мне так… - начал было лейтенант, но смутился, покраснел и, взяв со стола бумагу, протянул ее Танюшке, - Если кто-то будет приставать по поводу ареста или еще по какой причине, просто покажи им эту бумагу. Никто тебя не тронет больше. Я такой бумаги никогда раньше не видел! Ты – первая, которая выйдет отсюда с таким документом.

Танюшка взяла листок с печатями и стала читать. Буквы сливались и плясали от волнения, но смысл был ясен – в документе говорилось о том, что ОГПУ не имеет к ней, Рябовой Татьяне Степановне, никаких претензий и, ввиду особых ее заслуг, всем местным органам госбезопасности предлагалось оказывать ей содействие. Это был поистине уникальный документ. Полковник с лихвой исполнил свое обещание.

- Я теперь могу идти? – тихо спросила Танюшка.

- Конечно! Можно, я провожу тебя?

На выходе лейтенант велел показать часовому документ. Часовой прочел и козырнул ей.

- Вот и все, Игорек. Мне было очень приятно…

- Сомневаюсь, что все, что здесь происходило, было тебе приятно, однако благодаря этому я встретил тебя. Не сердись на мои слова, но ты мне очень нравишься. Ты разрешишь мне приезжать иногда в гости?

- Конечно, Игорек, приезжай. Мне это будет приятно.

Соседи приняли ее возвращение по-разному. Кто-то искренне порадовался за нее, кто-то сделал вид, что безразличен к случившемуся, а та соседка, которая и явилась причиной ареста, не скрывала своей враждебности.

- Вернулась? – ехидно щурясь, громко сказала она в расчете, что ее услышат через открытые окна, - Это же надо, какое везение! Питомцы-то твои, коты да собаки, разбежались все.

- Ничего, я найду их.

- А на что они нужны-то? Гадят только везде, спасу нет от них.

- Как вы можете, это же твари бессловесные, жалеть их надо.

- Да? А меня кто жалеть будет? Ты, что ли?!

- Нет, я уж точно жалеть вас не буду.

- И почему же это такая немилость у тебя ко мне?

- Так вы же меня не пожалели, тетя Дуся, когда донос писали. Только вот не пойму, за что вы так меня…

Соседка испуганно расширила глаза и машинально оглянулась. В нескольких окнах были люди, внимательно слушавшие, что происходит во дворе.

- Что ты, девочка, что ты! И не я это вовсе писала, да и… - спохватилась она, поняв, что брякнула лишнее.

Танюшка молча повернулась и пошла в дом.

Все в этой жизни восстанавливается, раны лечатся, и привычный уклад быстро возвращается к нормальному ходу, если этому процессу не мешать. Так и было. Через пару дней, вечером, в дверь постучали. Танюшка даже растерялась немножко, увидев на руках пожилой женщины маленькую собачонку.

- Мне сказали, что вы лечите собачек…- сказала женщина, умоляющим взглядом глядя на Танюшку.

- Да, конечно же, заходите!

Утром Танюшка вошла в аптеку. Марк Израйлович буквально расцвел, увидев ее.

- Вы здесь и одна, без военных! Я так радуюсь, как может радоваться только никому не интересный аптекарь. Вы думали, что он такой старый, что и не вспоминал о вас? Еще как вспоминал! И еще верил, что таки есть здравый смысл у людей, чтобы не трогать таких красивых и умных девушек. А если вам очень захочется рассказать за все старому аптекарю, я буду слушать, как никто еще не слушал вас. Таки вы снова принимаете пациентов?

- Хорошо, Марк Израйлович, я буду помнить об этом! Да, я готова принимать, но никого нет. Одна женщина пришла и всё. Наверное, люди не знают о том, что я вернулась. Прямо беда. Даже не знаю, на что буду жить…

- Это беда? И это вы называете бедой? Не беспокойтесь, милая! Марк Израйлович позаботится за эту вашу беду.

Еще через несколько дней, утром, во дворе снова стояли люди с кошками и собачками. Все вернулось на круги своя. И снова Танюшка закрутилась, словно белка в колесе.

Была, однако, разница с тем, как это было раньше. Ее внес Игорь. Он приезжал почти через день. Танюшке было хорошо с ним. Они много разговаривали на разные темы. Не касались только его службы. Танюшка понимала, что для него это очень тяжелый вопрос. Она уже знала, что откомандированный в органы из армии, Игорь так и не смог привыкнуть к тому, что ему приходилось видеть, однако выхода из ситуации не было. Он прекрасно понимал, что стоит ему лишь намекнуть на желание уйти из органов, и вся мощь этой организации обрушится на него. Возможности ее он знал. Понимала все это и Танюшка.

Постепенно, режим ее жизни выстроился так, что у нее появились два выходных дня. В эти дни у Игоря были свободные вечера.

Незаметно, день за днем, пролетело полгода. Все успокоилось, жизнь устоялась и стала размеренной, спокойной и радостной. Прервалась она неожиданно, требовательным, решительным стуком в дверь рано утром, когда Танюшка готовилась к началу приема.

В дверях стоял участковый. Она знала его, правда общаться до этого не приходилось. За участковым стояли двое незнакомых мужчин.

- Рябова Татьяна Степановна? – сурово спросил участковый.

- Да, это я.

- Так… Понятые, проходите, - сказал участковый, и все трое прошли в комнату.

- Гражданка Рябова, - резким голосом сказал участковый, - вы должны объяснить мне, что происходит в вашей квартире. Чем вы здесь занимаетесь? Рассказывайте все без утайки, точно и конкретно.

- Да ничем особенным. - с удивлением отвечала Танюшка, - Чем занималась всегда, тем и занимаюсь - лечу зверюшек малых… Больших не лечу, потому что не приводят таких, но могу и их лечить.

- И это все?

- Да, все. А что еще?

- Это мы тебя спросим, что еще! Сурово спросим, не сомневайся! Тебя за что арестовывали? За это?

- Да, за это.

- И что, все неймется? С одного раза не дошло? Мало показалось?

- Гражданин начальник, но меня же выпустили потому, что нет в моих делах ничего такого, что можно было бы считать неправильным, предосудительным и тем более – преступным. У меня и документ есть.

- Какой такой документ? Показывай.

Участковый долго сопел, читая документ, вертел его, смотрел печати на свет лампочки, молчал, а потом положил листок на стол и хлопнул по нему ладонью.

- Ну, это мы еще разберемся, почему тебя отпустили, кто отпустил и с какой целью сделал это, а пока предлагаю договориться по-хорошему. Ты прекращаешь свои занятия, а я в ответ прекращаю то, чем вынужден сейчас заниматься вместо того, чтобы жуликов ловить – с тобой возиться. Если не поймешь меня, мне придется всерьез продолжить тобой заниматься, но уже по признакам контрреволюционной деятельности. Я даю тебе последний шанс стать нормальной гражданкой. Ты меня хорошо поняла?

- Да, конечно, поняла, но…

- Никаких «но»! Еще раз спрашиваю, ты поняла, что я сказал?

- Да, поняла.

- Тогда смотри! Пеняй на себя, если что,- с этими словами участковый встал и пошел на выход. За ним – понятые.

Танюшка подошла к окну. Во дворе никого не было. Никто не пришел на прием к ней и на следующий день. Она поняла - не будет ей покоя, не дадут ей спокойно заниматься своим делом...

Вечером пришел Игорь. Танюшка все ему рассказала. Игорь долго молчал, а затем встал.

- Я скоро вернусь, - сказал он и вышел. Танюшка даже не успела спросить, куда он идет. Она догадывалась.

Вернулся он через пару часов. Танюшка услыхала стук его сапог по лестнице. Открывая ему дверь, Танюшка успела увидеть, что у соседки входная дверь закрыта неплотно.

- Так вот, - неожиданно громко сказал Игорь, - теперь можешь спокойно заниматься лечением. Я все узнал и все понял. Участковый больше не будет тревожить тебя беспричинно. Что же касается той, которая не угомонилась и снова стала писать напраслину на честных людей, то завтра же я рапортом доложу об этом своему начальству. По моему мнению, мы имеем дело с явным актом саботажа. Советская власть признала твою деятельность по лечению домашних животных советских граждан законной, не идущей вразрез с политикой нашей партии. Следовательно, против линии партии идет то, что пишет эта женщина.

- Завтра к вечеру, я полагаю, - продолжал Игорь, - здесь начнет работать комиссия ГПУ, назначенная по моему рапорту. Если эта комиссия выявит факт клеветы, то по клеветнику будет принято очень жесткое решение. Так что, идем ужинать, Танюшка, пускай со всем разбирается комиссия!

- Игорек, - спросила Танюшка, когда дверь за Игорем закрылась, - а кому ты все это рассказывал?

- А ты не понимаешь?

- Ты хочешь сказать, что…

- Да, я хочу сказать, что она снова написала на тебя донос. Хорошо еще, что на этот раз отдала его участковому. Посылать в приемную НКВД, как сделала это в первый раз, не решилась. Однако дальше участкового это письмо не пойдет. Он отдал его мне, и я сделал так, что он теперь будет бояться даже вспоминать о нем! Я же сохраню письмо и, если она не успокоится, действительно пущу его в ход, но уже другим путем и под другим смыслом.

На следующий день, еще до полудня, соседка выехала. Две телеги, нагруженные ее незатейливыми вещами, медленно выезжали со двора. На вещах сидели двое ее детей. Она шла рядом. Соседки молча провожали их, то ли сочувственно, то ли еще с каким потаенным смыслом кивая головами, однако ни одна не помахала рукой вслед, не сказала доброго слова. Никто не подошел, не спросил, куда и зачем они направляются. Так свершилось то, что и должно было свершиться. Танюшка понимала справедливость происходящего, но ей жалко было и непутевую соседку, и ее, ни в чем не повинных, детей. Чувство это быстро прошло, и взамен пришло понимание того, что наказание получилось не таким, каким бы оно могло быть. Соседка получила шанс продолжить жизнь в другом месте.

«Дай им Бог пережить все это и нормально жить дальше», - подумала Танюшка и почувствовала, что ни зла, ни обиды к этой женщине у нее не осталось.

***

Постепенно, месяц за месяцем, жизнь вернулась в привычное русло. Она много работала и вновь научилась радоваться жизни. Этому очень хорошо помог Игорь. Им было хорошо вместе. Те короткие часы, когда он приезжал к ней, были радостными, и впечатлений от них хватало до следующей встречи. Время летело незаметно.

Иногда Игорь приезжал другим. Усталый, с покрасневшими, воспаленными глазами на сером лице. Танюшке в такие минуты хотелось пригреть, пожалеть его, однако он мягко, но уверенно отстранял ее.

- Не надо, не жалей меня сейчас. Я сам справлюсь. Нельзя меня жалеть…

Танюшка, побывав там, где он служил, прекрасно понимала, в чем дело. Те ужасы, которые он видел, могли сломать любого.

- Ну, разве можно так? Тебя же заставили, ты же не сам на эту службу…

- Заставили? Но у меня был выбор, я мог отказаться!

- Разве?

- Да, я мог отказаться. Я понимаю, чем бы это для меня обернулось, но я мог это сделать и не сделал. Поэтому и нечего меня жалеть… Что бы я не сделал, чтобы вернуться в армию! Но я прекрасно понимаю, Танюшка, что стоит мне подать рапорт, и все вокруг меня изменится. Конечно же, никто меня не отпустит, но и жизни мне после этого в органах тоже не будет.

- Так и не мучайся, просто жди своего часа – он обязательно будет!

- Ты думаешь?

- Да, я так думаю. Не может быть, чтобы не пришел твой час, когда можно будет изменить многое.

- Ты у меня – единственная радость в жизни, Танюшка! Как и положено – жена для мужчины должна быть радостью.

- Жена?! – изумленно переспросила Танюшка.

- А тебе что, не нравится эта мысль?

- Нравится, конечно, но разве такое возможно? Ты – офицер, а я кто? Бывшая арестованная.

- Хочешь, я тебе секрет расскажу? - улыбнулся Игорь.

- Зачем? Буду знать твои тайны. Разве можно такое?

- Это тот случай, когда можно! Так вот, мне разрешили жениться. Хочешь знать, на ком?

- Хочу…

- На тебе, Танюшка!

- Разрешили… А я как же? Я уже говорила, что согласна?

- Нет, моя любимая, ты еще не говорила ничего, ведь я не спрашивал. Вот, сейчас я и спрашиваю тебя – ты согласна стать моей женой? - вставая на одно колено, спросил Игорь.

- Да, Игорек, - согласна я. Не было у меня никого, кого бы я любила, да и не будет никогда другого.

- И я, Танюшка, обещаю тебе это же.

Свадьбу сыграли через три дня. Правда, свадьбы-то и не было. Записались в местном Совете, а потом купили в коммерческом магазине бутылку красного вина и пошли домой. Звать было некого. Ни друзей, ни родственников не было ни у него, ни у нее. Долго сидели, разговаривали, мечтали о том, как будут жить. Потом легли в постель. Впервые вместе. Первая брачная ночь прошла настолько же естественно, насколько естественны были их отношения. Не было в этом особых страстей, но у обоих было ощущение того, что именно так это и должно быть, именно так они и хотели, чтобы было в их доме – тепло и уютно. Наутро они встали и впервые ощутили себя одним целым – семьей. В то утро Танюшка почувствовала себя совсем иначе – впервые, после ухода родителей, она не одна на этом свете. Рядом с ней - любимый человек, и она имеет на него все законные права, которые никто не посмеет оспорить. Однако самое главное – этот человек любит ее так же, как и она его!

Копошась у плиты, Танюшка время от времени заглядывала в комнату, где, раскинувшись на кровати во всей свой наготе, лежал ее муж. Это был ее первый и единственный мужчина, и она с любопытством разглядывала его. Еще день назад она бы сказала, что он лежит в бесстыдном виде, а сейчас это был дорогой, любимый человек, и его молодое, здоровое, красивое мужского тело вызывало в ней восторг. Она была счастлива и с замирающим сердцем смотрела на спокойное выражение его лица, сложив руки под передником и любуясь им. Внезапно, видимо почувствовав на себе ее взгляд, он открыл глаза и улыбнулся.

- Танюшка, родная моя… Ой, это я в таком виде лежу здесь…

- Лежи, лежи так! Я хочу на тебя насмотреться.

- Правда? А я?

- Что ты?

- А я, думаешь, не хочу?

- А завтрак?

- Так это и будет завтраком. Как ты на это смотришь?

- Ой…- Танюшка зарделась, - А ты думаешь…

- Именно так я и думаю! Иди ко мне. Ты у меня такая красивая, и я должен сделать то, о чем мечтал сделать давно.

- Что именно?

- Хочу сам раздеть тебя. Я никогда этого не делал.

- Никогда-никогда?

- Никогда-никогда. И собираюсь исправить эту несправедливость. Как вы, товарищ жена, смотрите на это? Согласна?

- Да, товарищ муж, я согласна, - смеясь, ответила Танюшка и отдала честь, приложив ладонь к виску.

- К «пустой» голове руку не прикладывают! – шутливо возмутился Игорь, - Жене офицера надо бы это знать!

- А к чему прикладывают?

- Сейчас, раздену и расскажу.

- Хорошо, я сейчас, - засмеялась Танюшка и метнулась в кухню, где что-то уже начало подгорать.

***

На следующий день Игорь выпил немного на работе с сослуживцами по поводу женитьбы и получил поздравление от начальника, который и сделал возможным этот союз. На том «торжественная часть» по этому поводу и закончилась. Впереди – трое суток краткосрочного отпуска, который Игорь получил в качестве подарка к свадьбе.

Эти дни пролетели одним мигом, как нечто такое фееричное, радостное, что можно было описать это одним словом – счастье.

Постепенно острота этого состояния стала спадать, и жизнь пошла в том же, спокойном и размеренном ритме, который был до него. Танюшка с огромной радостью вернулась к своей работе. Игорь без радости вернулся к своей.

К радости Танюшки, Игорек оказался очень хорошим мужем, ласковым и внимательным. Каждая минута, проведенная вместе, была счастьем. Отношения между ними установились ровные, спокойные. В этом, созданном ими, мирке было тепло, светло и уютно.

Через три месяца, приготавливая мазь для очередной зверушки, Танюшка вдруг очнулась на полу. Скорее всего, в обмороке она пробыла недолго, поскольку в кастрюльке нормально кипело. Танюшка сильно испугалась, но Игорю решила пока ничего не говорить, чтобы не пугать его. Единственный, с кем она могла поговорить на эту тему, был Марк Израйлович.

- Марк Израйлович, дорогой, - начала Танюшка, прервав многословные приветствия аптекаря, - наверное, я заболела. Мне не к кому больше обратиться. Представляете, со мной такое сегодня случилось…

- А что именно такого с вами случилось? – посерьезнел аптекарь, внимательно глядя на Танюшку.

- Да вот, сегодня утром… - Танюшка подробно рассказала все.

- Так… - сказал аптекарь, глядя в пол, - Что-нибудь еще?

- Да нет… Может быть, вы знаете, что со мной и возьметесь лечить?

- Ох, милая… Мне все понятно, но это будет самым первым случаем в моей практике, когда я отказываю человеку в его просьбе вылечить его и…

- Все настолько серьезно? – с ужасом в глазах прервала его Танюшка.

- Все гораздо серьезнее, чем вы даже себе это представляете!

- Что со мной, прошу вас сказать мне всю правду.

- С удовольствием! Так вот, милая, вы заболели той болезнью, которой хотя бы раз, но заболевают практически все женщины на этом, таком иногда странном, белом свете. Болезнь эта совсем не простая, но и вовсе не редкая...

- Да что же вы мучаете меня?! Что со мной?

- И почему бы вам не дать старику насладиться минутой?! У вас, а если быть точнее – в вас, зародилась новая жизнь! Болезнь ваша называется беременностью! С чем и поздравляю, милая моя барышня!

- Ой… - только и смогла сказать шокированная Танюшка, - и что мне теперь делать?

- К-как это, что?! – воскликнул, заикаясь от возмущения, Марк Израйлович, - Быть счастливой и беречь это чудо, чтобы нормально созрело и превратилось в замечательного мальчика или девочку, а лучше – в обоих! Как именно беречь, я вас научу. Все остальное – вы и ваш муж будете делать сами.

Танюшка была счастлива. Сознавать, что в ней теперь живет новый человек, который является плодом их любви, было настолько необычно и приятно, что у нее едва хватило сил, чтобы дождаться вечера. Радость в глазах мужа – это было последняя капля, переполнившая ее, и Танюшка заплакала от необычно мощного ощущения счастья и покоя, охватившего ее.

С тех пор все, чем бы она ни занималась, сопровождалось мыслями о нем, маленьком человечке, живущем в ней. Даже начавшиеся трудности, связанные с ее положением, не страшили ее. Она стойко все переносила.

Нарушило их размеренную, более или менее устоявшуюся уже жизнь неожиданное и очень радостное событие – Игорю, жившему до свадьбы в общежитии ОГПУ, выделили квартиру. Это было как гром средь ясного неба для них. Танюшка сначала обрадовалась, а потом погрустнела.

- Что такое, ты не рада? – спросил Игорь.

- Конечно же, рада, но что будет с моим делом?

- А что с ним? Они же, твои клиенты, и сейчас не рядом живут, а приезжают откуда-то. Почему бы им не приезжать в другое место?

- А ты не будешь против? – тихо спросила Танюшка.

- Ты знаешь, если бы ты занималась чем-нибудь другим, я бы мог быть против, но твое дело… Во-первых, оно никому не делает ничего плохого. Даже наоборот – ты делаешь добро.

Во -вторых же, то, чем ты занимаешься, привело нас друг к другу, так почему я должен это ломать?

На следующий день они поехали смотреть квартиру. Добирались довольно долго. Дом оказался недалеко от центра города, на Матросской. Краснокирпичный двухэтажный дом стоял несколько особняком от других, таких же. Поднявшись на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице, они оказались перед облезлой, давно не крашеной дверью. Игорь достал из кармана ключ, вставил его и, дважды повернув его, толкнул дверь. Она открылась со скрипом.

- Входи ты первая, - сказал Игорь.

Танюшка шагнула и медленно пошла по квартире. От прежнего их жилья квартира мало чем отличалась. Основным отличием было то, что в этой кухня была побольше. Кроме старой солдатской кровати, колченогого табурета и небольшого, обшарпанного стола в квартире ничего не было. Печь имела плачевный вид.

- Ты не переживай, Танюшка! Прежде, чем мы въедем сюда, я позабочусь о ремонте.

- А потом я сделаю то, чего эта квартира очень давно не видела – приложу к ней женские руки. Я хочу, чтобы эта квартира стала уютным и родным местом для нас.

- Вот именно потому я на тебе и женился, Танюшка, что понял – ты просто чудо! До сих пор не могу понять, ты-то во мне что нашла?

- А вот, нашла кое-что! – засмеялась Танюшка.

 

Узнав, куда собирается переезжать Танюшка, Марк Израйлович несколько расстроился, но тут же успокоил ее.

- Так вот, имею для вас приятную новость – там, недалеко от вашего дома, есть аптека. В ней служит недавний ее владелец и, одновременно, мой старинный приятель. Я напишу ему письмо и дам его вам. Получив его, он сделает для вас все, что будет в его силах. А еще, вы мне оставите свой адресок, а уж я позабочусь о том, чтобы люди о нем узнали. Как вам такое предложение от старого аптекаря?

- Замечательное предложение! Спасибо вам, Марк Израйлович! Вы не старый аптекарь, вы - добрый волшебник, у которого всегда находятся ответы на самые трудные для меня вопросы! Можно, я вас поцелую в щечку?

- Таки дождался! Вы не поверите – я всегда знал, что вы поцелуете меня, рано или поздно!

- Так есть за что!

- Да… Когда-то девушки целовали меня просто так, а не за что-то! – сказал аптекарь и засмеялся.

 

С ремонтом Игорь управился быстро. Через неделю и переехали. Кузов грузовичка, который выделили Игорю на службе, был полупустой – вещей у Танюшки особенно-то и не было. У Игоря – тем более. Все, что было у него в общежитии, имело инвентарные номера.

Танюшка сразу принялась за наведение уюта в квартире и через пару дней привела ее в нужный вид.

Еще через пару дней в дверь постучали. Это был первый клиент с небольшой собачкой на руках. Танюшка очень обрадовалась и, мысленно благодаря Марка Израйловича, с удовольствием принялась за дело. Поток клиентов нарастал с каждым днем.

Это обеспокоило соседей. Они подозрительно косились на Танюшку, на Игоря и на людей, молча ожидающих у подъезда. Некоторые из жильцов заговаривали с ожидающими, явно пытаясь получить информацию о том, что происходит. Однажды вечером, когда Игорь был дома, в дверь постучали. Это был пожилой сосед с первого этажа. Познакомиться, как он сказал. Его пригласили к столу, предложили чай. Разговорились. Узнав все, что было ему нужно, сосед засобирался. Уходя, он остановился.

- А вы людей тоже умеете лечить?

- Да, - ответила Танюшка, - но только от кожных болезней.

- У меня есть знакомый… Можно, я приведу его к вам как-нибудь?

- Конечно же, приводите! – улыбнулась ему Танюшка. Если смогу – обязательно помогу ему!

На следующий же день Танюшка осмотрела этого человека и поняла, что сможет его вылечить. И вылечила. Через пару недель, после окончания лечения, Танюшка с удовольствием заметила, что соседи больше не смотрят на нее с испугом или недоверием. Некоторые даже улыбались при встрече.

- Молодец сосед, постарался - всем сообщил! – сказал Игорь вечером, выслушав Танюшкин рассказ о переменах в соседях.

Шли дни, месяцы. Все труднее и труднее ей становилось заниматься своим делом. В аптеку она ходила сама. Она не считала свое состояние таким, которое бы уже не позволяло делать это. Тем более, что аптека была совсем недалеко, и каждый поход превращался в приятную прогулку. Шла она медленно, осторожно, обходя каждый камешек, каждую выбоинку.

Аптекарь, однако, пару раз уже говорил ей, что не стоит ей самой ходить, лучше присылать кого-то. Даже в долг аптекарь соглашался давать, чтобы рассчитываться время от времени за взятое.

- И вообще, - уговаривал он Танюшку, - клиенты ваши сами могут приходить ко мне с запиской.

- Мы же с вами знаем, из чего состоит и сколько стоит один набор. Просто напишите, сколько вам нужно наборов, и я буду знать, что отпускать, - говорил аптекарь.

- Хорошо, спасибо вам! – отвечала Танюшка, - Я так и буду делать, когда будет тяжело.

- Смотрите, - сказал аптекарь, покачав головой, - однако я бы не рекомендовал вам продолжать самой ходить сюда. Думаю, вы сами все понимаете, но я должен был вам это сказать.

- Спасибо вам! Мне и Марк Израйлович это говорил.

- Вот видите? Мы, аптекари, попусту такие вещи не говорим.

Месяц прошел уже с той беседы. Запах во время приготовления мази стал сильно мешать, вызывая сильнейшую тошноту. С этим нужно было что-то делать. Какое-то время Танюшка откладывала это решение, однако вскоре терпеть стало невмоготу.

Как-то раз, уже под утро, Танюшке приснился сон. Перед ней стояла та самая старая цыганка. Она долго смотрела на Танюшку и молчала. Вынув трубку изо рта, цыганка сочувственно покачала головой, снова вернула трубку в рот и пыхнула дымом. Покачав головой еще раз, она повернулась и сразу исчезла. Проснувшись, Танюшка долго не могла прийти в себя.

«Что она хотела сказать? Неужели то, о чем предупреждала тогда, в таборе? – с тревогой думала Танюшка, - Все ведь так хорошо, так замечательно. Муж хороший, скоро появится ребеночек. Что мне еще нужно в этой жизни? Нет, ничего плохого просто не может быть! Это лишь мое воображение. Наверное, я просто устала. Да и что же, что сон?»

С большим усилием заставила себя встать. В последнее время ей было очень тяжело это делать. Живот был еще не очень большой, но ощущение тяжести было такое, что Танюшка с трудом с ним справлялась. Особенно это состояние усугублялось сильным токсикозом. Она уже почти не могла готовить мазь, совершенно не перенося запах, к которому всегда была безразлична.

«Все, в последний раз схожу сегодня и буду с клиентами записку передавать, как предложил аптекарь, - рассуждала она, собираясь, - да и вообще, прием скоро придется прекращать на какое-то время… А ребеночек родится – няньку найду и начну снова прием вести.»

Идти было не очень далеко, всего-то минут десять, но на этот раз путь дался Танюшке совсем не просто. Пару раз она останавливалась, чтобы отдохнуть. Выйдя на «стрелку», осмотрелась. «Стрелкой» в народе называли развилку из трех дорог, одна из которых была центральной улицей – Светланской, которую не так давно переименовали в Ленинскую. По ней ездили и конные пролетки, и очень редкие тогда автомобили, и трамваи.

Аптека была на другой стороне центральной улицы, рядом с красно - кирпичным забором Морского госпиталя. Танюшка выждала, когда пройдет трамвай и пошла, с трудом поднимая ноги. Внезапно она споткнулась о чуть выступающий из брусчатки трамвайный рельс и, понимая, что падает, только и успела подумать, что должна выставить вперед руки… Очнувшись, увидела встревоженное лицо аптекаря.

- Вы меня слышите? – повторял он раз за разом.

- Да, - прошептала Танюшка.

- Слава Богу! Я уж испереживался за вас! Зачем вы сами пошли? Мы же договорились, что вы будете с клиентами вашими передавать записку!

- Что со мной? - слабым голосом, не слушая его, спросила Танюшка.

- Повезло вам! Незнакомые люди принесли вас сюда, когда увидели, что вы упали и остались лежать посреди дороги, возле рельсов. Как вы себя чувствуете? Что у вас болит?

- Голова.

- Не мудрено! Вы головой ударились о камни. Я перевязал вам ссадину.

- Что-то я… - Танюшка попыталась сесть, но аптекарь остановил ее.

Одновременно Танюшка почувствовала, как все вокруг поплыло, и тошнота навалилась на нее.

- Смотри, что это? - услыхала она тревожный женский вскрик, теряя сознание.

Очнулась Танюшка в комнате с белыми стенами. Первым, что она почувствовала, была жажда. Пересохшие губы, сухой рот требовали воды. Еле шевеля сухим, разбухшим, почти не чувствующим ничего языком, попыталась позвать кого-нибудь.

- Очнулась, милая? Вот и слава те, Господи!

Перед Танюшкой возникло улыбающееся женское лицо с белой косынкой на голове.

- Пить, наверное, хочешь? Сейчас, потерпи немножко, дам я тебе водички.

В губы ткнулось что-то гладкое. Оттуда, слабой струйкой, полилась теплая, невкусная, явно кипяченая, вода. Танюшка ощутила, как смачиваются губы, рот и сразу стало легче дышать.

- Хватит пока, минут через десять еще дам, - сказала санитарка.

- Что со мной? – спросила Танюшка.

- Что с тобой? А дела наши, бабьи – вот, что с тобой. Ты зачем шастала в положении по городу? Ладно, милая, ты полежи немножко, а я сейчас доктору скажу, что проснулась ты. Он тебе все, как есть, обскажет. И не вздумай вставать! Крови ты много потеряла, еле откачали. И не вздумай тут слезы свои показывать! Здесь это не очень любят. Военные у нас доктора, строгие, но очень хорошие. Всех вылечивают, какие попадают сюда!

- Почему военные?

- Ты же в Морском госпитале лежишь, милая. Тебя, всю в крови, какие-то мужички на руках принесли сюда вчера. Говорят, из аптеки. Главный наш сразу приказал тебя в… Ой, да что же это я, глупая, разболталась с тобой?! С доктором, милая, побеседуешь обо всем. Побежала я!

«Вот оно, предсказание, и вот он, сон… - подумала Танюшка, - Ведь еще тогда старая цыганка сказала, что на земле не будет мне никакой благодарности за свой дар и за работу. Уделом моим будет тяжелая жизнь, да одиночество без простого бабьего счастья».

Как и большинство вокруг, Танюшка не верила в предсказания и, тем более, цыганок… «Выходит, не все врут…» - подумала она и тихо заплакала.

Известия камнепадом обрушились на Танюшку, рождая вопросы, на которые не было ответов. Что с ней? Что с ребенком? Как сообщить мужу, что она здесь?

Пришедший доктор ничего не прояснил. Основное, что поняла из его слов Танюшка – это то, что медицина умеет многое, но далеко не все, да и врачи не всемогущи, а иногда бывают и вовсе бессильны… А еще, поняла она, что детей у нее может и не быть…

- Нет, это не обязательно так будет, но… - сказал доктор.

 

***

Дни шли за днями, похожие друг на друга, как капли воды. Горе сделало их молчаливыми. Игорек пропадал на службе, а Танюшка работала с утра до вечера. Так им было легче, это отвлекало от мыслей о своем горе. Все, однако, лечит время. Постепенно, месяц за месяцем, чувство это становилось менее острым, притуплялось. Они вернулись к прежней жизни, находя время и силы на прогулки, выходы в кино или на берег моря.

Посетителей с животными было много. Также увеличивалось и количество таких, которые хотели вылечить себя или своих близких, знакомых. Время от времени, не очень часто, приходили молодые люди, предъявляли Танюшке свои удостоверения и задавали много вопросов. Она отвечала на них и показывала документы. Люди вежливо прощались и уходили.

Однажды Игорь вернулся со службы хмурый.

- Что с тобой, почему ты такой? Случилось что?

- Случилось, Танюшка. – помолчав, ответил Игорь, - Мой начальник, наш покровитель, был арестован сегодня ночью. Как враг народа.

- Вот это да… И что теперь будет?

- А что будет... На его место сядет тот, кто давно уже мечтал это сделать. Я даже могу предположить, что ради этого он мог много, чего сделать … Ты знаешь, о чем и о ком я.

- Ох, знаю, Игорек, знаю.

- Так вот, тот документ, что у тебя есть, больше никому не показывай. Теперь это опасно и для дела, и для нас обоих. Ты поняла меня?

- Да, поняла.

- Отныне ты действуешь на свой страх и риск. Под моим покровительством. Другого у нас с тобой нет.

- Разве этого мало? – спросила Танюшка.

- Нет, этого не мало, - ответил Игорь и, помолчав, добавил, - но до тех пор, пока я чист и ко мне нет претензий в органах. Надеюсь, так это и есть, а там – посмотрим.

На этом, решила Танюшка, закончились их неприятности. Жизнь вошла в спокойное русло, и так продолжалось до того, теплого июльского, утра, которое она запомнила на всю жизнь.

Неспокойно было на Манчжурской границе, в районе озера Хасан, а ведь это находилось всего в тридцати километрах от Владивостока. Газеты постоянно сообщали о провокациях и о задержанных японских лазутчиках. В то утро, на другой стороне Амурского залива, глухо, словно раскаты далекого грома, загрохотала канонада. Сначала Танюшка так и подумала – гром, однако он был таким частым и продолжался так долго, что она поняла – это не гром. Там, на другой стороне Амурского залива идет бой.

- Да, - подтвердил ее догадку Игорь, вернувшийся с работы поздно вечером, уставший и хмурый, - ты права.

- И что же это?

- Это война, Танюшка. Японцы напали на нас в районе озера Хасан.

- И что теперь будет? – с ужасом спросила Танюшка, - Это же так близко...

- Да, это почти у стен нашего дома. Однако я думаю, что все будет хорошо. У нас мощная армия, она даст отпор врагу. Сегодня туда, на подмогу пограничникам, двинулись войска, техника, однако все это очень сложно, ведь туда нет никаких дорог - сплошная тайга, да болота.

Громыхало почти постоянно. Люди в городе стали малоулыбчивыми, в глазах видна была тревога. В городе стало гораздо больше военных, на узловых железнодорожных станциях по ночам шла разгрузка войск и техники.

Через несколько дней Игорь пришел с работы раньше обычного.

- Что случилось? – встревожено спросила Танюшка.

- Не беспокойся. Просто я через два часа уезжаю.

- Куда?

- В командировку.

- А когда вернешься?

- Пока не знаю. Может быть, через неделю, а может быть и через две или три.

- Это связано…

- Да, связано.

- А…

- Больше ничего не спрашивай. Я не смогу тебе ответить. Сама понимаешь…

- Понимаю, - сказала Танюшка, и слезы потекли из ее глаз.

- Пожалуйста, не плачь, родная моя. Я - военный человек, ты же понимаешь это.

- Понимаю. Писать будешь?

- Если будет возможность – напишу. Если не будет писем – не переживай. Это будет означать, что нет такой возможности.

- Я все понимаю, Игоречек, не сомневайся! Делай спокойно свое дело и не думай обо мне. Ты только знай, что я очень и очень буду тебя ждать, а когда вернешься – увидишь, что любить тебя буду еще больше.

- И вот, еще что…- добавил Игорь, - Ты спокойно занимайся своим делом и никого не бойся. Если кто-то начнет к тебе цепляться, просто скажи, кто твой муж и что он скоро вернется, разберется со всем сам. Все разговоры на эту тему они должны вести только с ним, потому что все документы - у него.

Именно так и случилось. Через неделю к ней пришли двое довольно молодых людей и стали задавать вопросы о том, чем и на каком основании она занимается. Танюшка вспомнила все, что ей говорил муж.

- И что с того, что он работает в органах? – заносчиво сказал один из них, - Мы тоже не просто так, с улицы пришли сюда.

- А я что, просто так здесь сижу перед вами? – неожиданно для себя, громко выпалила Танюшка и тут же испугалась того, что сделала.

- Да?! - воскликнул спросивший и многозначительно посмотрел на своего товарища.

- Извините нас, - сказал тот, вставая, - мы ошиблись.

- Так как же мне теперь быть? Я должна доложить мужу о вашем визите? – совсем вошла в роль Танюшка.

- Нет, не стоит. Это была ошибка. Нас не предупредили. Считайте, что это был простой дежурный обход. До свидания!

- Всего вам хорошего!

Когда хлопнула входная дверь, и по деревянной лестнице застучали их сапоги, Танюшка прислонилась к стене, закрыла глаза и попыталась унять дрожь в груди и стук в висках от волнения.

«Это что-то новенькое… - успокоившись, подумала она и глубоко вздохнула, - таких талантов за мной раньше не замечалось!»

 

***

После последнего нежданного визита Танюшка долго вздрагивала от каждого скрипа лестницы, ожидая расплаты за свою ложь. Больше, однако, к ней никто не приходил.

Через полторы недели гул канонады стих. Еще через неделю вернулся Игорек с рукой на перевязи. Танюшка всплакнула, но он успокоил - рана была не очень серьезной.

- Вы отбили врага, Игорек, вы настоящие молодцы!

- Еще какие! Так надавали самураям по мордасам, что мало им не показалось! Теперь у них долго еще не появится желание нападать на нас!

- А сами-то как?

- Сами… Мы победили, Танюшка! – помолчав, сказал Игорек и обнял жену. Она молча прижалась к нему, вполне понимая, что он не мог сказать больше, чем сказал.

Рана действительно оказалась не очень тяжелой. Съездив на службу для доклада, Игорек вернулся с приказом на внеочередной краткосрочный отпуск.

Это были дни счастья! Пролетели они быстро, и жизнь снова потекла тихо и мирно.

Примерно через месяц Игорь вернулся со службы с новеньким, сверкающим орденом Красного Знамени на груди гимнастерки с новенькими же погонами капитана. Танюшка была счастлива за мужа.

- Ты у меня, оказывается, самый настоящий герой! А я и не знала… Вернее, я-то знала, а вот люди не знали. Теперь все будут знать это!

Если бы не мысли о цыганкином предсказании, время от времени навещающие Танюшку, да не сообщения в газетах о встающем на ноги фашизме в Германии, все было бы прекрасно. Они часто разговаривали об этом вечерами, за чаем.

- Игорек, скажи мне – война будет? Только честно.

- Не имею права я говорить такое, Танюшка, но тебе скажу - да, война будет. То, что происходило в Германии, теперь разрастается по всей Европе и все ближе и ближе подходит к нашим границам.

- А когда?

- Думаю, скоро.

Прошел год. В ноябре 1939 года, вернувшись со службы, Игорь сказал, что началась война с Финляндией. Подкованная уже в вечерних разговорах с мужем, Танюшка сразу подумала, что это – начало того большого и страшного, что стояло уже у порога страны. На следующий день сообщение об этом появилось в газетах. Через пару дней Игорь сказал, что написал рапорт с просьбой отправить его, опытного офицера, на фронт. Ему отказали. Игорь сильно переживал. Переживала и она, но причина ее переживаний была совсем другой, прямо противоположной. Она боялась, что он все-таки добьется своего, и его пошлют на фронт. Не послали. Особенно же порадовало ее окончание войны в марте 1940 года.

 

***

И снова время потекло ровно, спокойно и предсказуемо. Они были счастливы. Встречаясь каждый день вечером, они радовались друг другу, и, расставаясь утром, точно знали – вечером снова будут вместе. Если бы не тревожные известия в газетах о том, что происходило в Европе, тот год они могли бы описать двумя словами – покой и счастье. Промелькнул он одним днем.

Все закончилось неожиданной радостью – Игорь получил внеочередной отпуск. Танюшка очень обрадовалась, но радость вскоре поубавилась. Что-то говорило ей, что все это очень странно. Никогда еще не давали Игорьку отпуск просто так, да еще и весной…

«Что-то за этим стоит!», - решила она и вечером, когда сели ужинать, задала прямой вопрос.

- Игорек, что происходит? Почему и для чего тебе дали отпуск? Мне кажется, что…

- Эх, милая ты моя женушка, - жестом остановил ее Игорь, - не хотел я раньше времени говорить об этом. Планировал поговорить с тобой за пару дней до окончания отпуска, однако ты сама спросила, и мне придется все рассказать сейчас.

- Я слушаю тебя, - чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, сказала Танюшка. Она прекрасно понимала, что ничего хорошего не услышит.

- Сразу скажу, - улыбаясь, Игорь накрыл своей ладонью Танюшкину, лежащую на столе, - нет ничего страшного! Обычная командировка, только немного более длительная, месяца на три.

- Значит, ты вернешься в июле?

- Конечно! – ответил Игорь и, опустив глаза, добавил,- если не продлят немного.

- А куда командировка?

- Прости, но я не…

- Далеко?

- Далеко, но это наша страна.

Танюшка встала и подошла к большой карте, которую недавно принес и прибил к стене Игорек.

- Здесь? – Танюшка прикоснулась пальцем к карте рядом с Москвой.

- Нет.

- Здесь? – она показала на Ленинград.

- Нет.

- Здесь? – показала она на западный край Белоруссии и немедленно поняла по его взгляду, что на этот раз попала, - Но ведь дальше уже… А там…

- Да, за границей уже немцы, но я же с этой стороны буду! Мне нечего за той границей делать, я же ни польского, ни немецкого языка не знаю. Да и не у них мне службу предстоит проверять, а у наших! – стараясь развеселить и отвлечь Танюшку, сказал Игорь.

- Я понимаю, - опустив глаза, тихо сказала Танюшка. И действительно, она прекрасно понимала, что все, что бы ни говорил сейчас Игорь, предназначено только для того, чтобы успокоить ее. О том, что действительно ждет его там, он, естественно, не мог, да и вряд ли хотел сказать.

Неделя пролетела одним днем. Утром Танюшка накормила мужа. Молча они посидели немножко. Игорь взглянул на новые, красивые, появившиеся перед самым отпуском, командирские часы. Раньше Танюшка никогда не видела таких.

- Пора. Нужно идти.

- Я провожу, - сказала Танюшка.

- Нет, ты останешься здесь.

- Но…

- Это не обсуждается. Все должно выглядеть как обычно. Попрощаемся здесь.

Она стояла у окна и смотрела на стоящую там черную «Эмку». Игорь бросил свой небольшой чемодан на заднее сиденье и, махнув рукой Танюшке, захлопнул за собой дверь автомобиля. Резко взяв с места, машина оставила облачко густого сизого дыма и унеслась в полусумрак раннего утра.

Долго Танюшка не могла отойти от окна. Словно за соломинку, сознание хваталось за застывшую в памяти картину машущего рукой мужа. Танюшка всем своим существом чувствовала неотвратимость надвигающейся беды. Слез не было.

Через два месяца началась война. Все, что ей оставалось с тех пор - это чтение трех его, успевших дойти еще из мирного времени, писем, воспоминания о счастливых днях, да надежда на то, что любимый выживет, спасется и вернется домой, к ней.

Писем больше не было. Единственным подтверждением тому, что он жив, стал денежный аттестат, который Танюшке выдали в управлении НКВД и по которому она ежемесячно получала деньги. Как ей объяснили, это была часть жалования Игоря.

 

***

Говорят, время лечит все. Постепенно, помаленьку, Михаил успокаивался. Спокойная, размеренная жизнь и любимая работа делали свое дело. Уже не были так остры те чувства, которые он испытывал в первые дни после случившегося в Австралии. Однако это вовсе не означало, что они стали менее сильными и реальными в памяти. Они начали раскладываться по полочкам. Каждая мысль, каждая деталь – на свое место. В результате Михаил понемногу стал отдавать себе отчет в том, что же тогда произошло. И понял он, что вся его предыдущая жизнь была подготовкой к этой встрече. Он прекрасно понимал, что это, так внезапно налетевшее на него, чувство вряд ли может перейти во что-то постоянное. Вспышка – это всегда что-то кратковременное. Однако что-то подсказывало, что это не так, что все случившееся – не случайная вспышка.

У Михаила сложилось четкое, ясное понимание того, что с ним было до той встречи. Теперь же, на расстоянии, когда прошло какое-то время, началось формирование того, что будет с ним после.

Жена, с которой прожил более десяти лет, не казалась уже жертвой, как это ощущалось сразу после случившегося, вызывая угрызения совести. Она просто стала уходить на второй план. Не о ней теперь беспокоился Михаил. Главное его беспокойство было связано с ребенком, с сыном, которому было почти десять. Это стало главной болью в душе.

 

Жизнь шла размеренно и спокойно, как ей и положено идти на судне в море. Работа, вахта, всевозможные бумаги и прочая суета, которой более, чем достаточно у старпома. Без остановки, без перерыва, без выходных. Однако стоило лишь на минуту прервать этот бег, как мысли снова и снова возвращались к ней и к той ночи. Время, оно как вода - течет себе и незаметно, но верно точит любой камень, постепенно сглаживая острые углы.

К тому времени, когда радист принес показать ему радиограмму, в которой сообщалось о том, что с приходом его ждет замена, прошло уже семь месяцев. Перед ним встал вопрос – куда он должен или может вернуться - домой, к жене или к родителям? Больше было некуда.

Долгое одиночество имеет такое свойство - сглаживать и менять многое. Все хорошее, с чем моряк уходил в рейс, так и оседает в душе и остается там, став при этом нормальным, обычным и откладывается в нечто фундаментальное в жизни, постоянно наращивая и усиливая его слой. Именно он, этот осадок и является основанием для устойчивости, стабильности, душевного покоя.

С плохим же все обстоит намного хуже. В долгом одиночестве наше сознание не хочет его сглаживать, не прячет в дальние уголки, а наоборот, начинает бередить раны, заставляет вновь и вновь переживать то, что хотелось бы забыть. Что это? Для чего мы так устроены? Почему, если моряк ушел в море с плохим настроением и тяжелым грузом на душе, весь рейс проходит под этим знаком? Может быть, это происходит для того, чтобы еще и еще раз обдумать, оценить, взвесить и понять что-то в своей жизни? Конечно же, у каждого это происходит по-разному. Степень усиления или наоборот, размывания неприятных воспоминаний у всех разная, однако в любом случае&#184; это очень серьезно.

Михаил решил возвращаться домой, в свою «гостинку». Это было тяжелое решение. Единственное, что радовало его – это предстоящая встреча с сыном и родителями. От встречи с женой он не ждал ничего хорошего, но иначе поступить не мог.

Родители. Михаил очень сильно переживал за них. По боли в их глазах он далеко не один раз видел, что они все видят и все знают. И это мамино «Люби как душу и тряси как грушу!» неспроста говорилось ему раз за разом… А он всегда делал вид, что не понимает, о чем эти слова и не к нему они относятся. Не решаясь дать бой и продолжая пытаться сохранить хоть какую-то видимость покоя в своей семье, Михаил думал, что защищает тем самым родителей от резких эмоций, от ударов. Он совершенно искренне не понимал, что все получалось с точностью до наоборот.

 

В этот раз, он чувствовал это, все будет не так. Все обязательно закончится каким-то четким и ясным решением или действием, которое все расставит на свои места. Вариантов Михаил видел два.

Первый – он окончательно сломается и примет все так, как есть. При этом вся его жизнь будет скомкана в одно сплошное унижение, от которого он всегда будет убегать. Куда убегать, он еще не знал. То ли в море, то ли… Насчет моря особых иллюзий не было – море никого еще не утешило, а вот другое… Нет, это не подходило, потому что Михаил не умел долго и много пить, да и не успокаивало это. Умея, давно бы уже занялся, однако этот выход был не для него.

Второй вариант – резко, наотмашь разрубить этот узел, решив все раз и навсегда. Сколько раз, лежа в темноте с открытыми глазами, он мысленно проигрывал это! Финал всегда получался светлым и успокаивающим. Однако ни разу Михаил так и не смог придумать начало этого «разрубания». Как, с чего начать? Что сказать в первых словах, как объяснить свое состояние и нежелание жить так дальше?

Больше всего Михаил боялся слез жены. Он не сомневался в том, что она заплачет, а этого он никогда не мог выносить и сдавался сразу. Такое случалось не раз. Потом он ненавидел себя, но снова и снова сдавался, и прощал, реагируя именно на эти слезы.

 

Так было всегда, но не в этот раз. Что сделало его таким, что изменилось? Михаил понимал – у него появилось то, ради чего он готов был идти вперед, до конца. А еще, Михаил точно знал главное - он не сможет больше смотреть в лживые глаза, как было до этого, не сможет больше заставлять себя не видеть и не слышать ничего. И еще, он знал, что самообман «ради сына» уже не сработает. Это вовсе не означало, что его больше не беспокоило, как во всем этом будет чувствовать себя сын, что он поймет, а что нет. Это и было самым болезненным вопросом, на который у Михаила не было ответа.

Не один раз снился ему сон. Очень странный сон. Ему не доводилось раньше видеть такой. Сюжет был прост и страшен по своей сути. Ни намека на то, что сын натворил, как напроказничал. В руке Михаила был ремень, и он наказывал сына… В реальности такое было один раз. То было чисто символическое наказание, но переживал Михаил очень долго. В этом же сне это были совсем другие ощущения, более глубокие. Михаил с ужасом просыпался в холодном поту от ощущения, которое можно выразить словами «Господи, что же я творю?!» Этот сон настойчиво, раз за разом повторялся, тревожа и вселяя беспокойство.

Как-то раз, в кают-компании, после вечернего чая зашел разговор о снах. Михаил воспользовался этим и, как бы в шутку, рассказал про сон. Первым откликнулся стармех.

- Все ясно. Это достаточно известный сон. В любом сонннике его можно найти. Бить кого-то означает скучать, тосковать по нему. Ты тоскуешь по ребенку.

- Но ведь раньше же такого не было, не снились мне такие сны! – возразил Михаил.

- Ну… Значит, не так ты тосковал по сыну, не таким образом, не по такой причине. Посмотри внимательно в себя, там наверняка найдется что-нибудь к этому, - сказал стармех, улыбаясь. Глаза его были при этом серьезны.

А Михаилу и не нужно было смотреть и искать. Он теперь точно знал, почему ему снится этот сон. Все его мысли в последнее время концентрировались только на том, что будет с сыном. Однако постепенно, капля за каплей, мысли об этом привели к тому, что и эта проблема стала разрешаться. Михаил понял, что при любых обстоятельствах, как бы все ни повернулось, ребенка он не бросит и сделает все для того, чтобы жизнь сына всегда была частью его жизни. Ничто не должно этому помешать - ни развод, если он случится, ни любые другие обстоятельства на том пути, который он изберет. Мысль эта дала облегчение. Теперь все думы о сыне шли именно в этом, позитивном ключе. От этого становилось легче на душе.

Наташа постоянно присутствовала в мыслях. Сомнений никаких не было - он хотел эту женщину, он видел в ней ту, с которой хочет жить долго и счастливо, почти не сомневаясь в том, что так и будет, если будет вообще.

В приступах тоски по ней, Михаил несколько раз писал письма и отправлял их, используя редкие возможности – через Генконсульства или попутными судами. Благо, компания одна, адрес ее был не нужен. Ответов не было ни на одно письмо. Михаил особенно не переживал, помня ее слова при прощании. Он был уверен, что она читала его письма, и от этого становилось немного легче.

Рано или поздно, все ожидания и надежды сбываются. И хорошие, и плохие. Далеко не всегда так, как это предполагалось, но все же…

 

***

С началом войны все изменилось. Изменилась жизнь и у Танюшки. Поток домашних питомцев почти прекратился, зато вырос поток больных людей. Сказывались и переживание за близких, ушедших на фронт, и постоянная угроза нападения Японии, и многое другое, что неизбежно появляется во время войны.

Не было среди этих людей улыбающихся, разговорчивых. Они приходили и часами, молча стояли в ожидании приема, глядя в землю. Понимая все и жалея их, с раннего утра и до позднего вечера Танюшка осматривала людей и варила, варила мазь, чуть не падая от испарений. Закончив прием, без сил от усталости, она пила чай, ложилась и мгновенно засыпала, чтобы проснуться утром и – снова за работу. Соседи, задыхаясь от запаха мази, молча сносили это.

В таком режиме ей легче было жить. Некогда было думать о том, как там Игорек на фронте. Она боялась этих мыслей и лишь иногда давала волю им и слезам, но случалось это редко.

Все необходимое она заранее и в больших количествах, на неделю работы, закупала в аптеке. Только масло стала просить приносить своих пациентов. Благо, коммерческий магазин был рядом. Для себя Танюшка покупала мало и ела только тогда, когда понимала, что должна что-то съесть, иначе упадет от бессилия. Чай с кусочком хлеба, да каша – это была ее основная еда. Деньги с людей брала только на аптечные расходы. От денег за работу отказывалась.

Люди, однако, все равно, оставляли немного денег, а кто-то приносил продукты, и это здорово помогало Танюшке, избавляя от необходимости частых походов в магазин.

Однажды, готовя очередную мазь, Танюшка упала в обморок. То ли от усталости, то ли еще от чего. Когда сознание начало возвращаться, она услыхала тихий голос. Он тихо позвал ее. Это было так странно, что она замерла, не открывая глаз. Больше голоса не было, но мысль о том, что с Игорем случилось страшное, обрушилась на нее таким ужасом, что похолодело и сдавило в груди. Она не сомневалась, что это был он, его голос.

Похоронка пришла через три месяца, весной сорок второго. Как и чувствовала Танюшка, Игорь погиб еще в конце сорок первого. С приходом похоронки прекратилась и выплата по аттестату. Слез долго не было. Они пришли намного позже. Она словно окаменела, почти механически выполняя свою работу.

До середины сорок второго к ней ни разу не приходили. Участковый, дважды она видела это, приходил во двор, перебрасывался парой фраз с очередниками и уходил. И вот, однажды ночью, Танюшка проснулась. По лестнице топали тяжелые сапоги. Танюшка обмерла. Она слишком хорошо знала этот звук – шаги поднимающихся военных. В дверь требовательно постучали.

- Татьяна Степановна Рябова? - спросил вошедший лейтенант с петлицами НКВД. За ним стоял участковый.

- Да, - ответила Танюшка.

- Собирайтесь, вы пойдете с нами. Возьмите все необходимое из одежды.

- Вы меня арестовываете? За что? У меня муж чекист…

- Мы все о вас знаем. – прервал ее лейтенант, - Это не арест.

- А что же это тогда?

- Даю вам десять минут. Не теряйте времени, собирайтесь.

Танюшка быстро собирала вещи. Помня прежний опыт, взяла смену белья, платье и хлеб.

Выйдя из квартиры, удивилась, что лейтенант был один. Кроме участкового никого больше не было. Все это показалось несколько странным. Внизу ждала машина. Танюшка узнала ее. Это была та самая машина, что увозила Игоря… Кроме водителя, в машине был еще один офицер, но, судя по петлицам, не чекист. Участковый с ними не поехал.

Все стекла в машине, кроме лобового, были закрыты шторками, однако было понятно – они выезжали из города. Ехали очень долго. Танюшка заснула, проснулась и снова заснула. Машина остановилась. Они стояли перед шлагбаумом. Часовой с винтовкой проверил в свете висящего на груди фонарика поданные офицером документы.

- Проезжайте, - козырнул часовой офицеру и, вернув документы, поднял шлагбаум.

Ехали еще с полчаса. В сумраке едва начинающегося рассвета, Танюшка увидела, что вокруг них совсем другой, непривычный для нее лес – очень высокие, стройные сосны. Водитель опустил боковое стекло, и в машину ворвался потрясающий, густой аромат хвои. Танюшка с восторгом вдыхала его, позабыв на мгновение о том, в каком она положении.

Внезапно впереди вспыхнул яркий свет прожектора. Он совершенно ослепил. Машина резко затормозила и встала.

- Документы! – раздался требовательный голос.

- Проезжайте, вас ждут, - сказал вскоре тот же голос, и свет погас.

Метров через двести открылась большая поляна, в центре которой стояло двухэтажное бревенчатое здание. У входа ждал офицер. Козырнув приехавшим, он взял документы и посмотрел на Танюшку.

- Здравствуйте, Татьяна Степановна. Устали? Дорога не близкая была.

Танюшка настолько растерялась от неожиданности, что не сразу смогла ответить.

- Ладно, поговорим еще чуть позже, а сейчас идемте, я покажу комнату, в которой вы будете жить, - сказал, улыбнувшись, офицер и открыл дверь, пропуская Танюшку вперед. Привезшие ее офицеры остались снаружи. Внутри помещения был часовой с автоматом. Танюшка слыхала о таком оружии от Игоря, но видела его впервые.

Они поднялись на второй этаж. В самом начале коридора сидел офицер с красной повязкой на руке. При их появлении он встал, отдал честь и молча подал ключ с биркой.

В небольшой комнатке была тщательно, без единой складочки, заправленная узкая кровать, небольшой столик, табурет и шкаф. В углу – умывальник-тумбочка, но главное – рядом была небольшая, аккуратная печь. Все было чисто, аккуратно и по-мужски скупо. Женской руки не чувствовалось и в помине.

«Господи, - подумала Танюшка, - да что же это такое? Куда это я, интересно, попала?»

Умывшись, она села на табурет и, не зная, что делать дальше, налила из стоявшего на столе графина воды в стакан. В дверь постучали.

- Да, войдите.

- Это я, Татьяна Степановна. – входя, сказал тот же офицер, - Расположились? Вот и хорошо. Я приглашаю вас на завтрак, а после него вам ответят на вопросы, которых у вас накопилось немало, как я подозреваю.

После довольно плотного завтрака ее привели в небольшую комнату на первом этаже. За столом сидел не очень молодой, плотный капитан. Он встал и подал Танюшке руку.

- Здравствуйте, меня зовут Павел Иванович. Я назначен вашим обеспечивающим и сейчас постараюсь ввести в курс дела, а потом мы этим делом и займемся. Согласны?

- А если я отвечу «нет»? – выпалила Танюшка.

- Вы действительно так ответите? – серьезно спросил Павел Иванович, и Танюшка пожалела о сказанном.

- Да нет, конечно, извините меня.

- Хорошо. Итак, вас привезли сюда для выполнения особого задания. Задание это имеет высокую степень государственной важности, и от выполнения его будет зависеть многое в вашей жизни. Прежде, чем вы ознакомитесь с ним, я предлагаю вам подписать обязательство о неразглашении военной и государственной тайны, которые, находясь здесь, вы узнаете. Все, что относится к этому заданию, имеет гриф «секретно» и относится к государственной тайне. И еще… Вы не должны ходить по зданию и выходить из него без моего ведома. Ни при каких обстоятельствах. Вы поняли это?

- Да, поняла, - подписав бумагу не читая, сказала Танюшка, - только…

- Вы все сейчас узнаете. И я очень прошу вас – не волнуйтесь. Все, что вам придется делать, вы хорошо знаете и это не доставит особых хлопот. Учитывая то, что я о вас знаю, не сомневаюсь, что долго вам здесь не придется находиться. А сейчас следуйте за мной.

В небольшой комнате, куда они пришли, был стол с телефоном, за которым сидел офицер, да большой кожаный диван. Офицер встал и указал на дверь в противоположной стене.

- Входите, вас ждут.

Танюшка ожидала, что с ней войдет и Павел Иванович, но он открыл и, пропустив Танюшку, закрыл за ней дверь.

В большой комнате, за массивным письменным столом сидел человек. Комната была полупустая. Стол с покрытой зеленым сукном столешницей, настольная лампа, красивый стул с резной спинкой у стола. Такой же, как тот, на котором сидел хозяин комнаты. В противоположном углу – узкая кровать за приоткрытой тяжелой ширмой. Невысокий, полноватый, седой мужчина с умными, пронзительными глазами, встал и, выйдя из-за стола, шагнул навстречу Танюшке.

- Здравствуйте, Татьяна…э…как вас по батюшке кличут?

- Просто Татьяна, - пришла она на помощь.

- Спасибо. Меня зовут Вячеслав Михайлович. Это из-за меня таким неприятным образом побеспокоили вас. Надеюсь, вы не обижаетесь на меня?

Танюшка уже узнала этого человека, лицо которого довольно часто появлялось в центральных газетах и в киножурналах, что показывали перед фильмами.

- Нет, что вы, мне приятно… - начала было Танюшка, но он прервал ее со смехом.

- Все, все! На этом предлагаю закончить торжественную часть нашего знакомства и приступить к основной! Согласна, Танюша?

- Да, согласна, Вячеслав Михайлович.

- Отлично. Тогда продолжим. Итак, вас привезли сюда без вашего согласия, к сожалению. Однако идет война, и некоторые вещи приходится делать не так, как хотелось бы. А теперь – о сути моей проблемы и вашей задачи. Беда у меня, Танюша. Появилась она не так давно, полгода всего, но за это время натерпелся я… И уж очень мешает она в работе. Самое тяжкое в этом то, что врачи, а я имею доступ к очень высокого уровня специалистам, как вы понимаете, расписались в бессилии перед этой болезнью. Однако что тут говорить, вы все поймете, увидев результаты их лечения. С этими словами он расстегнул ворот рубахи, и Танюшка увидела то, что и ожидала уже увидеть.

- Можно, я поближе посмотрю?

- Да, конечно, для того вас сюда и пригласили, - сказал он и снял рубаху.

Танюшка внимательно рассматривала пятна, волдыри. Она не встречалась еще с такой разновидностью экземы, но читала о ней в справочнике. Судя по тому, что она помнила, лечение должно пойти нормально, только мазь нужно было готовить немножко иную.

- А ниже есть пятна?

- Нет, ниже чисто.

- Отлично. Все, можете одеваться, - сказала она.

- Что скажете? Возьметесь лечить меня? – явно волнуясь, спросил Вячеслав Михайлович.

- Конечно! Все хорошо, будем лечиться, вот только…

- Спасибо вам за надежду! Если вы о необходимых лекарствах или продуктах, то все, что нужно для этого, будет немедленно доставлено, только составьте список необходимого и передайте Павлу Ивановичу. Он организует. Только одна просьба - на все лечение список постарайтесь составить, поскольку магазинов поблизости нет, как вы понимаете… И когда начнем?

- Как получу все нужное, так часа через три и начнем.

- Прекрасно.

С этими словами, он проводил Танюшку к двери и открыл ее. Там ждал Павел Иванович.

- Отдыхайте. К утру все будет доставлено, - сказал Павел Иванович, когда список был готов.

- А раньше нельзя?

- Можно, но будет это уже ночью…

- Ничего. Как привезут – пусть сразу же меня и разбудят.

- Есть, так и сделаю, Татьяна Степановна.

- Я очень прошу вас, зовите меня Таней!

- Хорошо, Таня! А теперь - отдыхайте. Ночь у вас выдалась с приключениями. Прошу помнить то, что я говорил. Дополнительно к вашей комнате и к тому помещению, в котором вы будете лечить Вячеслава Михайловича, вам разрешается гулять по поляне. Здесь тоже есть свои особенности. Советую гулять только рядом с домом, где есть скамейки и беседка. Там и посидеть можно. Близко к лесу не ходите. Дело в том, что дикие звери, а их очень много вокруг, подкапывают ограждения, и неожиданная встреча с ними может стать очень неприятной. Конечно же, охрана будет наблюдать за обстановкой, но…

- Я все поняла, Павел Иванович. А в чем я буду готовить мазь, когда все привезут?

- В вашей комнате кое-что уже приготовлено. Посмотрите внимательно все и скажите мне, чего не хватает.

С этими словами он открыл перед ней дверь комнаты. Танюшка сразу заметила перемены. Возле печи, вдоль стены, лежала аккуратная поленница дров, а на печи – стопка кастрюль разной величины и прочая кухонная утварь. Просмотрев все, Танюшка кивнула.

- Все хорошо, мне этого хватит.

- Вот и хорошо. Отдыхайте. Обед и ужин вам принесут.

И осталась Танюшка одна в комнате. На столе лежала стопка газет и журналов. Мысленно поблагодарив Павла Ивановича за заботу, она с удовольствием прилегла и принялась за чтение, однако вскоре беспокойная ночь сказалась, и журнал выпал из рук - заснула Танюшка крепким, спокойным сном.

Разбудил стук в дверь. Она открыла глаза и увидела, что в комнате темно.

- Войдите.

- Это я, – сказал Павел Иванович, входя с большой коробкой в руках. За ним шел солдат, также с коробкой, - сразу разбудил. Как и просила

- А который сейчас час?

- Половина четвертого ночи.

- Вот и отлично! К утру все будет готово.

- Чайку организовать? – спросил Павел Иванович.

- Очень было бы кстати!

- Помощь нужна?

- Только с маслом… Я возьму сколько нужно, а остальное…

- Я уже подумал об этом. Неподалеку есть глубокое озерцо, так на дне его очень холодная вода – туда и опустим.

Через десять минут в печи весело загудел огонь, и Танюшка занялась привычной работой. Павел Иванович принес чай и бутерброды.

- Можно, я посмотрю немножко? – спросил он, отхлебывая из своего стакана.

- Конечно, но смотреть-то и нечего. Только вот, запах скоро будет неприятный. Не боитесь?

- Нет, засмеялся Павел Иванович, - он же не убивает, надеюсь.

- Нет, не убивает, - засмеялась Танюшка.

Через час он ушел, явно из-за все больше и больше сгущающегося запаха. Предварительно договорились, что в восемь утра она будет в приемной, готовая к работе.

Первый сеанс прошел спокойно, но Танюшка чувствовала, как волнуется Вячеслав Михайлович. Успокаивая его, она уверенно делала свое дело.

- И не переживайте, Вячеслав Михайлович, если никаких изменений завтра или послезавтра не почувствуете. Первые результаты появятся примерно через неделю.

На пятый день, по широкой улыбке офицера в приемной, она поняла, что появились изменения. Осмотр подтвердил это.

Еще через пару дней, после очередной процедуры, Вячеслав Михайлович показал Танюшке на стул.

- Присаживайся, Танюша. Хочу спросить тебя кое о чем.

- Я слушаю вас.

- Я уже понимаю, что до окончания лечения осталось не так много времени, именно поэтому и хочу спросить, чем я смогу отплатить твое чудесное мастерство? Чего ты сама хочешь?

- Ничего, Вячеслав Михайлович, мне не нужно. Все, что нужно было для мази, мне привезли. Мне бы домой попасть, там люди ждут меня… Ой, а ведь, мне и правда… - Танюшка замолчала, усомнившись в том, стоит ли ей говорить об этом.

- Говори, говори!

- Понимаете, у меня была бумага, которая разрешала мне заниматься лечением, но человека, который мне ее дал…одним словом…

- Одним словом, - прервал ее Вячеслав Михайлович, - сейчас у тебя такой бумаги нет, и это осложняет тебе жизнь?

- Да…

- Она у тебя будет! Хорошая будет бумага, настоящая!

- Правда?

- Слово даю! Веришь? – улыбнулся он.

- Верю! – сказала Танюшка и широко улыбнулась в ответ.

- Значит, договорились!

 

***

Следующая неделя пролетела быстрее первой. Никаких сомнений уже не было – лечение заканчивалось. Кожа к этому времени стала уже чистой, лишь более розовый цвет ее указывал на места, где совсем еще недавно были волдыри и язвы. Закончив последний сеанс, Танюшка объявила, что сделала все, что от нее зависело, лечение полностью завершено.

- Это все, Вячеслав Михайлович. Болезнь ваша окончательно ушла, и не было еще в моей практике случаев возврата ее.

- Милая Танюша! – сказал растроганный Вячеслав Михайлович, - Ты сама не представляешь себе, что сделала для меня, и насколько я благодарен тебе. Однако, что касается благодарности, я буду максимально конкретен.

С этими словами он выдвинул верхний ящик письменного стола, вынул оттуда большой конверт и подал его Танюшке.

На конверте был герб Советского Союза и надпись «Правительственное, вручить лично» красным цветом. Конверт был вскрыт.

- Посмотри, Танюша, какой документ я тебе приготовил.

Достав приятный на ощупь, плотный лист, Танюшка стала с волнением разглядывать его. Яркий, пахнущий типографской краской, документ с тисненым золотым гербом говорил о том, что правительство разрешает гражданке Рябовой Татьяне Степановне, народному целителю, лечение командиров и бойцов Красной армии, граждан страны, а также состоящих на государственной службе и принадлежащих гражданам, животных. Всем государственным органам и службам предписывалось оказывать ей необходимую помощь и содействие в исполнении порученного ей дела. Внизу стояли должность, фамилия и подпись человека, которого она лечила. Все это скреплялось гербовой печатью с надписью «Правительство СССР. Москва».

- Ой… - только и смогла прошептать Танюшка, и слезы потекли по ее щекам.

- И что, достаточно ли такого документа для того, чтобы ты могла спокойно делать свое дело?

- Еще как достаточно, Вячеслав Михайлович! Теперь, с таким документом, я как за каменной стеной буду! Спасибо вам огромное!

- Значит, в расчете? – широко улыбаясь, спросил Вячеслав Михайлович.

- Еще как, очень даже в расчете!

- Тогда прощаемся, - с этими словами он подошел к ней и приобнял за плечи, - я рад, Танюша, что судьба свела меня с тобой в очень трудную для меня минуту, и век буду помнить, как ты спасла меня. Понимаю, насколько миссия, которую ты взяла на себя, трудна и хлопотна, но ты держись, не сворачивай с избранного пути.

- Да куда же я сверну, Вячеслав Михайлович? Я же ничего больше не умею делать!

- Разве этого мало? Каким бы был мир, если бы каждый умел делать что-то такое, чего больше никто не умеет и отдавал это умение людям так, как делаешь это ты. Так что, живи спокойно, радуйся жизни и лечи, лечи, лечи! Все, иди. Тебя уже ждут. И не поминай лихом.

- Я не забуду вас никогда, - сказала Танюшка и почувствовала, как слезы снова наполняют глаза, - вы хороший человек. Здоровья вам крепкого!

 

Вещи были собраны уже, да и вещей-то было всего-ничего, узелок небольшой. Действительно, внизу ее уже ждали. Возле той самой машины, что привезла ее сюда, стоял Павел Иванович.

- Что, Танюша, будем прощаться? – сказал он.

- Да, Павел Иванович, прощаемся.

- Ты просто молодец! Сделала такое серьезное дело, что и оценить сразу невозможно! - сказал он и добавил, обращаясь к вышедшим из машины офицерам, - Товарищи, большого человека везете, государственной важности! Смотрите мне, головой отвечаете за нее!

- Есть, товарищ полковник, довезем аккуратно! – сказали они и, отдав честь, пригласили Танюшку садиться в машину.

Обратный путь показался Танюшке намного короче. Во-первых, сюда она ехала в полную неизвестность, с ожиданием самого худшего. Сейчас же у нее было самое замечательное настроение от понимание того, что она хорошо сделала свое дело, но главное, что давало ей великолепный настрой – это документ, который везла с собой. Она понимала, что теперь ее никто и никогда не посмеет тронуть.

Когда въехали во двор, и Танюшка вышла из машины, ее очень удивило то, что в некоторых квартирах открылись окна, и из них выглядывали соседи.

- Ой, Танюша, мы так рады, что ты вернулась, а то мы уж и не… - сказала одна из соседок, и Танюшка поняла все, что не было досказано. Она была тронута этими простыми словами и радость охватила ее.

- Все прекрасно, – громко ответила она, - а уж как я рада всех вас видеть, мои дорогие соседи! Мне так вас не хватало!

Эффект был совершенно неожиданный – люди захлопали в ладоши. И в этот момент Танюшка вспомнила про машину и обернулась. Она по-прежнему стояла в паре шагов от нее. Один из офицеров, сопровождавших ее, протянул ей узелок с ее вещами.

- Ой, растеряха я! Спасибо вам большое! Прощайте!

- Это еще не все, - сказал второй офицер и, открыв багажник, достал из него две большие коробки, - это тоже ваше.

- Мое? – удивилась Танюшка.

- Да, нам было приказано занести эти коробки к вам в квартиру.

- А что в них?

- Нас об этом не информировали. Мы только исполняем распоряжение.

На глазах изумленных соседей, так они и пошли – впереди Танюшка с узелком, а за ней – два офицера с коробками.

- Спасибо вам, товарищи офицеры, - сказала Танюшка, когда они поставили коробки.

- А нам-то за что? – засмеялся один из них.

- Понимаете… - замялась Танюшка, - знавала я и иное отношение к себе.

- Знаем, - тихо сказал офицер, - мы все знаем. Успехов вам, Татьяна Степановна. Если возникнут какие-то проблемы – звоните немедленно.

С этими словами он достал карандаш и написал на коробке свою фамилию и номер телефона.

- Спасибо, но надеюсь, что это не понадобится. И вы, если потребуется вдруг, обращайтесь. И тоже надеюсь, что не придется вам делать это.

Оставшись одна, Танюшка села на стул, положила руки на колени и долго так сидела, вновь переживая и обдумывая все случившееся с ней за последние две недели. Вот и снова она вышла из серьезнейшей ситуации и чиста, как прежде, да еще и огромные силы теперь вступились за нее, и может она теперь, наконец, спокойно делать свое дело, уже не прислушиваясь к шумам и не ожидая со страхом топота сапог за дверью. Как было не вспомнить слова старой цыганки? Вздохнув, Танюшка встала и начала разбирать принесенное.

По военному времени, в коробках было целое богатство – банки c американской тушенкой, соль, крупа, сахар и посуда, которой она пользовалась там, в тайге, да новые полотенца и простыни. Танюшка даже всплакнула от нахлынувших чувств.

Три дня было тихо, посетители не появлялись, и Танюшка забеспокоилась, но на четвертый день, выглянув утром из окна, увидела - четыре человека, явно в ожидании приема, стояли внизу. Привычная, заполненная работой с утра до вечера, жизнь вошла в свою колею.

 

***

Закончилась война. Это была такая огромная, бескрайняя радость, что люди были, хоть и со слезами от горя, связанного с потерей родных и близких, искренне счастливы, полны надежд на нормальную, сытую, счастливую мирную жизнь. Эйфория этих дней, однако, не в полной мере или ненадолго коснулась тех, кто потерял на этой страшной войне здоровье. Сколько их стали калеками! Другая проблема была у тех, кто выжил, не был искалечен телом, но, вернувшись, понял, что ничего, кроме умения убивать врагов, не умеет. Много тогда случилось трагедий. Этому способствовало стремительное появление повсюду множества питейных «забегаловок», прозванных в народе «зелеными попугаями» из-за их одинаковой окраски, да киосков, торгующих дешевой водкой в розлив.

Конечно, вечно занятая, Танюшка мало что из этого видела. До нее все это донеслось резким увеличением потока израненных, больных различными, в том числе и кожными болезнями, молодых людей, которых война не смогла сломать там, на фронте, но догнала уже дома, когда победное расслабление и не оправдавшиеся ожидания и надежды дали огромный всплеск этих заболеваний…

Танюшка работала, не покладая рук, с раннего утра и до позднего вечера. Принимала людей, варила мазь, отдыхала несколько часов и снова принимала, варила… Сама в аптеку она уже не ходила. Написав записку аптекарю, передавала ее с кем-нибудь, и все нужное ей приносили. Заказывала так, чтобы хватило на месяц работы. Масло приносили сами больные, о чем Танюшка говорила им при осмотре. Так и пошло. Изредка, раз в пару месяцев, она брала пару дней перерыва, потому что чувствовала – здоровья может не хватить на такой режим.

В такие дни она гуляла по городу, покупала что-нибудь из одежды, но главное – много спала. Наутро, отдохнувшая, она снова бросалась в водоворот работы.

Все ей нравилось в таком режиме, но главное – вдохновляли, давали силы результаты лечения. Осечек не было – все больные выздоравливали, и это разносило славу о Танюшке так далеко, что она изумлялась порой, узнавая, откуда приезжали люди.

Лишь один раз случилось то, о чем предупреждал Иван Алексеевич, передавая ей рецепт... Танюшка сразу узнала то, что множество раз разглядывала на картинке в медицинском атласе и о чем читала в справочнике – красную волчанку.

Мужчина смотрел на Танюшку с надеждой, и впервые она не знала, что сказать человеку. Она долго молчала, жестом показав ему, что можно одеваться

- Вы знаете, - наконец сказала она, - я вынуждена сказать вам, что не смогу вылечить эту болезнь. Все мое умение распространяется на большинство кожных болезней, но не на эту. Я ничего не могу с этим поделать.

- Татьяна Степановна, а если попробовать? А вдруг?

- Конечно, конечно же, попробуем! Денег, однако, я с вас не возьму. Давайте, попробуем. Приходите через пару часов. Я сварю для вас самую, какую смогу, сильную мазь, какую никогда еще не делала. Кто знает, может быть и получится что? Получится – слава Богу. Не получится – придется вам искать еще кого-нибудь. Найдется и тот, кто умеет такое лечить.

- Нет, - резко сказал мужчина, - не найдется. И я, и все мои родные – все мы давно уже ищем, но никто даже и разговаривать о лечении не хочет, узнав название болезни. Вы же, по крайней мере, согласились попробовать. Так что, вся надежда только на вас.

- Хорошо, ступайте. Через пару часов и попробуем, горячей еще мазью.

Через неделю мужчина пришел снова. По его виду она сразу поняла, что чуда не случилось. Он молча сел на стул и, помолчав, сказал:

- Да, вы были правы. Мазь не подействовала. Однако, независимо от этого, я хочу поблагодарить вас за то, что вы попытались что-то сделать. Вы – хороший человек. Именно это я и хотел вам сказать, – мужчина встал и вышел, не дожидаясь ответа и не прощаясь.

Танюшка долго стояла, глядя на закрывшуюся дверь. Это был первый случай в ее практике, когда она не помогла человеку. Понимая, что не могла она ничего с этим поделать, нет ее вины в случившемся, Танюшка не могла оставаться спокойной. Душа болела. От бессилия хотелось плакать, но слез не было.

Очередной пациент вывел ее из этого состояния. Танюшка встала, быстро ополоснула водой лицо и привела себя в привычное рабочее состояние.

Разглядывая пятна на теле и слушая очередную историю появления их, она замерла на мгновение.

«Господи, сколько же людям приходится терпеть всякого…Практически, с одними и теми же болезнями идут к ней люди, но какими разными путями они обретают их. Не счесть вариантов! Вот бы записывать их – какая бы интересная книга получилась! – пришла Танюшке мысль, но она тут же внутренне улыбнулась ей и сразу забыла, потому что не ее это было дело, не было в нем того интереса, который, зажженый однажды, горел и с каждым новым больным разгорался в ней еще ярче.

Именно этот огонь Танюшка ощущала каждое утро, после краткого, но глубокого сна. Едва проснувшись, она не могла уже лежать. Словно пружина, сумасшедшая, огромная энергия поднимала ее и заставляла все утренние дела делать быстро, на лету. Каждая ее клетка жаждала одного – лечить, лечить и лечить. Выглянув в окно, она всегда видела, что кто-то уже принес к ней свою беду. И день, совершенно одинаковый и, в то же время, неповторимый, начинался. Дни сливались в месяцы, месяцы - в годы.

Когда умер Сталин, у Танюшки не было особых эмоций. Она не знала, как к этому относиться. Постоянно слушая радио, говорившее о том, что все, что происходит в стране – это благодаря его, Сталина, таланту и усилиям, она не раз ловила себя на мысли о том, что и то, с чем ей пришлось соприкоснуться тогда, во время ареста, - это тоже он, Сталин, создал. Она помнила все, что рассказывала ей Ксения, что прорывалось иногда наружу у Игоря. Уж он-то повидал… Да и сама она почувствовала холод тюремных подвалов, да злобу тех, кто там властвовал. Не могла она принять все это душой и не принимала. Выслушав сообщение, Танюшка вздохнула, да и продолжила свои дела.

Однажды, через несколько лет, пришли к ней две женщины. Танюшка сразу почувствовала, что не лечение было целью их визита. Они не были похожи на местных. Что-то в их облике было такое, что сразу указывало на разницу. Танюшка не сразу и поняла, что именно. Наверное, это была одежда, необычно дорогая и красивая для того, довольно бедного, времени.

- Здравствуйте, - приветствовала она пришедших и указала на стулья.

- Здравствуйте, сказала одна из них, - мы, собственно, не за лечением к вам пришли.

- Да, я так и поняла. И что же вас привело ко мне?

- Мы приехали сюда, к вам, из Москвы для того, чтобы предложить вам поучаствовать в одном очень важном деле.

- Что это за дело, и как я могу в нем участвовать?

- Один из бывших ваших пациентов, а вы, наверное, догадываетесь, кто именно, посоветовал нам, то есть исследовательскому институту при министерстве здравоохранения, познакомиться с вами. При этом, он посоветовал изучить ваш опыт и научиться делать то, что делаете вы. В дальнейшем – донести этот опыт до каждого…

- Я так поняла, - прервала ее Танюшка, - вы приехали для того, чтобы получить рецепт моей мази?

- Ну… - замялась говорившая, - вы понимаете…

- Конечно, это было бы желательно, - вступила вторая женщина, - но не обязательно. Мы могли бы поприсутствовать, посмотреть… Может быть, получить образец…

- Я поняла вас, - сказала Танюшка и сама удивилась той ясности ситуации и той твердости, что возникла в ней, - и предлагаю поставить все на свои места. Прежде всего, я никогда и никому не даю рецепта моей мази, да и нет одного рецепта, а есть много подходов к ее приготовлению, в зависимости от самой болезни. В каждом случае мазь готовится индивидуально. То есть, написанного на бумаге рецепта не существует. Все, что мне нужно, находится у меня в голове.

- Кроме того, - выдержав паузу, добавила Танюшка, - я не люблю и не допускаю, чтобы кто-то стоял рядом и смотрел, как я варю мазь. Если вам нужна сама мазь, я вам ее сварю. Единственное условие – вы должны дать мне материалы для этого.

- Какие? – спросила женщина.

- Я все подробно расскажу. Однако я не все еще сказала. Я не могу отдать вам рецепт мази, потому что я связана данным мной словом.

- Кому? – в один голос спросили женщины.

- Это неважно. Суть в том, что я могу передать свои знания только тому человеку, который продолжит это дело. Для этого я должна поверить этому человеку и научить его тому, что знаю и умею сама.

- У вас есть такой человек?

- Пока такого человека нет, но я очень надеюсь, что он появится. Я не хочу, чтобы все это закончилось на мне.

- Хорошо, мы все понимаем, но саму-то мазь вы сможете для нас сварить в том количестве, которое нам нужно? Мы ее посмотрим, поизучаем.

- Да, смогу. Сколько вам ее нужно?

- Ну… Килограмм пятьдесят, наверное.

- Пятьдесят?!

- Что же мне с вами делать… В таком случае, мне нужна будет печка, на которой я смогу это сделать, соответствующая посуда и компоненты. Какие и сколько, я напишу вам. Если вы сможете обеспечить это, то я берусь сделать вам мази столько, сколько вам ее будет нужно. И самое главное – во время приготовления рядом никого не должно быть. Договорились?

- Да, конечно, Татьяна Степановна. Когда мы будем готовы, мы вам сообщим. А когда список?

- Список я сейчас напишу. Да, я забыла предупредить вас – в течение всего процесса в помещении будет очень тяжелый, неприятный запах. Я покажу вам, какой.

С этими словами она взяла баночку с готовой мазью для пациента и открыла ее. Видно было, что женщины с трудом скрывали то отвращение, которое испытывали все, кто впервые ощутил запах мази.

Дней через пять все и было организовано в столовой, находящейся в ремонте. Танюшка сделала то, что от нее требовалось и женщины уехали, сказав, что увезут молочную флягу с мазью на самолете в Москву. Больше Танюшка ничего не слыхала о тех женщинах и о результатах исследования мази.

Это была последняя встряска, испытанная Татьяной Степановной, как ее все давно уже звали. Конечно, если не считать того апрельского дня, когда в космос полетел Юрий Гагарин.

 

***

Все в ее жизни шло спокойно, все получалось. Раз в месяц она брала день и с самого утра много гуляла, ходила в кино, в парк, к морю. Сначала подсознательно, она делала это по тем маршрутам, каким гуляли когда-то с Игорьком. Поняв же, она не огорчилась и не опечалилась. Воспоминания о нем были теперь уже не такими печальными, и редко вызывали слезы. Они стали светлыми и прозрачными, добрыми и полупризрачными, как будто все это было с кем-то, а не с ней. Эти прогулки стали отдушиной, подпитывали ее силы, которые стали иногда подводить ее. С удивлением, она замечала за собой, что все чаще испытывает такую усталость, что ночи не хватает для того, чтобы отдохнуть. Так к ней пришло понимание того, что пришла старость. Открытие это сначала ужаснуло ее, а потом она и к этому стала относиться спокойно. Некогда ей было думать об этом. К началу шестидесятых количество людей в очереди на прием убавилось. Страна в-основном зализала свои раны. Кто-то не дожил, кто-то вылечился, а кто-то сдался… Постепенно, год за годом, все больше оставалось у Танюшки времени на прогулки, однако и сил у нее оставалось для этого все меньше.

Так и жила. Очередь к ней, хоть и небольшая, не прекращалась. Привычно делая свою работу, она жила спокойно. Благо, те малые копейки, что получала с мази, позволяли не голодать. Все остальное ее не волновало. Есть пальтишко, есть башмаки и шапка, есть платье и кофта – ничего больше ей не было нужно. Дрова для печки ей привозили соседи, с которыми она аккуратно расплачивалась. Когда хотелось побаловать себя – заходила в кафешку или закусочную, чтобы съесть что-нибудь вкусненькое. Однако не была она привычна к такому, и делала это редко, живя на кашках и супчиках, которые варила себе в маленькой кастрюльке, оставшейся еще от матери.

***

Глубокой февральской ночью судно медленно подходило к ночному Владивостоку. Красный огонь маяка на острове Скрыплев и зеленый – на мысе Басаргина, обозначая морские ворота города, радостно мигали своим блудным детям, возвращающимся из долгих странствий. Сердце Михаила, как и у любого моряка в эти минуты, замирало от тепла, возникающего в душе от постепенно открывающейся разноцветицы любимого города, разлившейся по сопкам. Три ярких огня Поспеловских створов казались настолько прекрасными, что в глазах начинало щипать от накатывающихся чувств.

«Приехали… Совсем нервы сдают…» - подумал Михаил, стоя на крыле и зябко кутаясь в телогрейку.

На якорь встали около двух часов ночи. Измученный приходной лихорадкой после многомесячного рейса, экипаж не спал. Кто стоял на палубе, молча вглядываясь в огни города, кто занимал себя чем-то, чтобы не поддаться тихому психозу в отношении властей, заставляющих ждать себя.

Власти прибыли на катере в четыре часа. Все радостно вздохнули – всего трое! Это означало, что оформление пройдет быстро.

И действительно, к пяти часам утра по судовой трансляции объявили, что судно оформлено, граница открыта. А еще, было сказано, что в связи с тем, что постановка к причалу ожидается только через двое суток, увольнение разрешено до восьми утра понедельника. Власти согласились подождать пятнадцать минут, и желающие могут сойти на берег с ними.

- Чиф, вы свободны до утра воскресенья, – сказал капитан, - завтра я буду на судне, а потом - ваша очередь побыть здесь до швартовки. Сами знаете, порядок такой.

Радовался ли Михаил, сходя с трапа на катер? Это состояние трудно было назвать радостью. Его трясло от волнения. Так бывало и раньше, но в этот раз волнение было особенным, если помнить о том, какое решение он для себя принял.

Поднявшись по виадуку на привокзальную площадь, Михаил увидел почти фантастическую картину – у остановки такси сияли зелеными огоньками машины. Не менее десятка.

- В Моргородок? Пожалуйста! На Корнилова или на Нахимова едем?

- А что, по мне разве видно, куда мне нужно ехать?

- Еще как! Мы, таксисты, насквозь всех видим, кто куда едет и откуда возвращается, - серьезно ответил пожилой, довольно словоохотливый таксист.

- На Корнилова, - ответил Михаил и добавил, чтобы поддержать разговор, - так уж и насквозь?

- Конечно. Я столько вашего брата перевозил в эти «гостинки» - счета нет! Да и подруг ваших тоже. С вами и без вас. Ты уж не серчай на меня, это я так, чтобы спать не хотелось, бурчу. А и то, всякие люди есть… Иная едет к рейдовому катеру провожать милого своего, а через пару часов снова садится ко мне и уже с другим мужиком на ту же самую Корнилова возвращается…

- А вы что?

- А что я? Мое дело везти, куда скажут! Если я начну людей, что ко мне садятся, судить и сортировать, мои дети голодными останутся. Ладно, морячок, ты уж прости меня. Ты домой едешь, радуешься, а я тут со своими наблюдениями и выводами …

- Да ничего, все нормально. Жизнь…

- Ничего нормального в ней, - перебил Михаила водитель, - жизни такой, нет! Вы там себе болтаетесь, где ни попадя, вечно света Божьего не видите, а бабы ваши здесь с ума сходят от тоски и одиночества… И это ты называешь жизнью? Да пропади она пропадом, такая жизнь! Деньги? Так я здесь всяко побольше вашего имею, да при этом сам их и пристраиваю. То к жене, то к дочкам, то к даче, то к машине, то еще куда. А кому они нужны, эти деньги, если не видеть, как они тратятся?

Михаил молча слушал… Нечем ему было ответить этому расфилософствовавшемуся мужичку. Во всем он был прав, кроме одного – кто-то ведь должен работать в море! Так уж получилось, что он, Михаил, занимается именно этим делом.

- Все, морячок, приехали. Ты уж прости меня, наплел я всякого… Ругаю себя постоянно за болтливость, а сам опять…

Михаил молча подал деньги и, не дожидаясь сдачи, взял лежащую рядом большую сумку с подарками для жены и сына, и вышел из машины. Подняв голову, посмотрел вверх. Окно слабо светилось.

«В прихожке свет горит. – подумал Михаил, - Ждала. Знала, что утром могу рано приехать».

Это было приятно и вызвало даже небольшие угрызения – совсем плохо о жене думал...

На звонок не ответили. Позвонил второй раз. Результат тот же.

«Странно… - думал Михаил, доставая ключи, которые всегда носил с собой, - Если уехали к родителям, почему свет оставили включенным? И вообще, с каких это пор такое? Обычно сына она в первый вечер отвозила к родителям, чтобы в маленькой, тринадцатиметровой гостинке «знакомиться» после рейса было легче.

Повернув ключ, Михаил распахнул дверь.

Перед ним стояла жена. В запахнутом халате, растрепанная, она смотрела на него огромными от испуга глазами и неестественно улыбалась. За ее спиной виден был не убранный с вечера стол с грязными тарелками, рюмками и остатками закусок. Спертый запах вчерашнего разгула довершил картину, доведя ее до совершенной полноты.

- Ой, Мишенька! Пришел… А я к вечеру тебя ждала… Мне в пароходстве сказали, что вы к обеду только придете… А мы здесь с девчонками… день рождения у Нинки был… Сам знаешь, как это бывает…

- Где сын? – прервал ее Михаил.

- У родителей… Ты же…

В этот момент за шторкой послышался легкий звон. Уж его-то Михаил знал хорошо – так звенит пряжка на мужском ремне. Кровь бросилась ему в голову. В ушах зазвенело. Пульс толчками бил в виски.

«Господи! - возникла мысль, - Ты все же дал мне испить эту чашу до дна!»

Все дальнейшее происходило без участия его сознания.

- Живи! – тихо сказал он, бросил к ее ногам сумку с подарками и вышел, навсегда захлопнув за собой дверь в жилище, еще несколько минут назад бывшее ему домом.

- Мишенька, ты подожди, я все тебе сейчас объясню! Не уходи! – неслось вслед, но Михаил твердо, уверенно шагал по ступенькам, зачем-то вслух, шепотом считая их.

- Пять, шесть, семь…пятнадцать…

Пришел в себя уже в такси, которое не помнил, как и где поймал.

- Куда едем?

- Вторая Речка.

К счастью, водитель попался молчаливый. Второго философа Михаил не смог бы вынести.

Встреча с родителями и с сыном была бурная, но видно было – все понимали, что что-то случилось. Даже сын, бурно встретив отца, тревожно посмотрел ему в глаза и, посерьезнев, ушел в свою комнату.

Родители ни о чем не спрашивали. Матери ничего не нужно было говорить – она поняла все по его виду, по пустым рукам. Михаил пошел в душ, и с огромным облегчением, долго и ожесточенно смывал с себя то, что только что пережил. Горячие, тугие струи чуть затхлой, что привычно для Владивостока, воды немного облегчили его состояние, и первая здравая мысль поставила кое-что на свои места.

«Вот и все! И не нужно ничего объяснять, искать какие-то доводы и приводить причины. Все свершилось само собой. Назад пути нет, и я клянусь, что никогда не переменю своего решения!» - почти сразу добавил он, сжигая мосты и отрезая себе пути к отступлению и прощению.

- Посиди немножко в комнате, - сказала мать, когда Михаил вошел в кухню, - сейчас завтракать будем.

Михаил сел в старенькое, расшатанное кресло и обвел комнату взглядом. Все было таким родным, близким, знакомым с детства.

- Ну, что скажешь? – спросил отец, усаживаясь в кресло напротив.

- А что я могу сказать?

- Совсем нечего?

- Есть, но сейчас я не хочу об этом.

- Я понимаю. Задам тебе только один вопрос, можно?

- Да, конечно.

- Ты понимаешь, что жизнь не заканчивается на этом?

- Да.

- Точно?

- Точно.

- Вот и хорошо. Идем завтракать. Зови своего сына, сынок!

- Как ты? - спросил Михаил, войдя в маленькую комнату, - Чем занимаешься?

- Нормально, в школу собираюсь.

- Идем завтракать, - сказал Михаил, - бабушка уже накрыла на стол.

- Папа, а ты дома не был еще? – спросил сын.

- Понимаешь, сынок… - начал было Михаил, и с ужасом увидел, как сын на глазах погас... Исчезла улыбка, плечи опустились, он даже стал ниже ростом, как показалось Михаилу.

- Да, я понимаю, папа… - ответил сын, глядя в пол.

- Я знаю, сынок, - сказал Михаил, преодолев ком в горле и обняв его, - что ты совсем большой уже и все понимаешь. Мы потом обязательно поговорим об этом. Как мужики. Серьезно и обо всем. Хорошо?

- Хорошо.

Михаил сел за стол. Все молчали.

- Ну и что, за встречу по рюмашке нам нальют или нет? - шутливо спросил отец.

- Конечно же, нальют! – ответила мать и достала давно приготовленный для этой цели коньяк.

- За встречу?

- За встречу! – Михаил выпил и почти сразу ощутил приятное тепло.

Именно в эту минуту к нему и пришло ясное, необратимое понимание того, что случившееся сегодня поменяло его жизнь на «до» и «после». Поменялось все. Окончательно и бесповоротно. Из того, что его ждет, одно он знал точно – его никогда больше не смогут унизить так, как это происходило в последние годы и завершилось сегодня. Этого он больше никому не позволит!

Не знал тогда еще Михаил, что, расставаясь с женой, он расстается и с частью окружающего его мира. Большая часть знакомых ему людей уйдет из его окружения навсегда, поскольку эти люди пришли вместе с ней. С ней они и уйдут. Главное же, что Михаил до конца понял этим утром – сын навсегда будет с ним. Они никогда не станут чужими друг другу, что бы и как бы дальше ни развивалось. Это было главным. Все остальное, он знал это, сумеет преодолеть и решить.

Беспокойные стояночные дни, наполненные суетой в управлении пароходства, работе с бесчисленными проверяющими, решением многочисленных вопросов по погрузке, снабжению и подготовке судна к рейсу, немного отвлекли от тяжелых дум, связанных с тем, что произошло. Мысли эти разделились на две половины. Первая – понимание того, что разрыв должен был произойти, не мог он не случиться. Вторая… Здесь Михаил никак не мог определиться, что в этом разрыве его беспокоит. Прежде всего – сын. Это было бесспорно. А второе? И вот тут-то он поймал себя на мысли, что все его существо восстает против того, как это произошло. Как ни вертел Михаил этот вопрос, не пытался взглянуть с разных углов, все сводилось к одному - не нравилось ему то, что не он начал это процесс, а она, жена! Умом понимал, что это смешно - переживать оттого, что она попалась, а он – нет. Совесть подсказывала Михаилу, что он виноват во всем не меньше, а может быть и больше, ведь он – мужчина.

«Наверное, - все же решил он, - мы в чем-то одинаковы, да и не любили никогда друг друга. Отсюда и все остальное. Кто больше виноват, а кто меньше? Оба виноваты. С самого начала, когда решили пожениться. Не хотел ведь, чувствовал, однако ее сообщение о беременности все решило тогда…»

В этот самый момент в памяти всплыли тихие мамины слова в ответ на его восторженный звонок, на которые он даже обиделся немного тогда.

- Мама, сын у меня родился! Заждались все! Долго же он не хотел появляться!

- Поздравляю, сыночек, но я никогда не слыхала, чтобы десять с половиной месяцев детей носили…

Жена звонила родителям, пыталась встретиться. Михаил согласился. Встречались там, на Корнилова, в гостинке. Михаила поразило, что всего за несколько дней это, довольно примитивное и убогое жилье, бывшее его домом, перестало быть им. И ведь, действительно, это был его дом! Он все время чувствовал это, стремился сюда! И теперь, войдя, с удивлением понял, что все здесь стало чужим. Здесь теперь не было ни одной мелочи, которая вызвала бы тепло в его душе. Все стало чужим. Видать, не простил Михаил этой квартире то, что копилось в ней годы и переполнилось тем, чему он сам стал свидетелем.

Все попытки жены оправдаться и попытаться уговорить Михаила простить ее или дать какой-то срок на раздумья, наткнулись на полное неприятие. Все его существо противилось обсуждению продолжения совместной жизни с этой женщиной.

- Попытайся понять меня и простить. - сказал Михаил, подводя черту, - Если бы все у нас было прекрасно и вдруг такое случилось – это одно, но я же давно уже знал, что ты постоянно изменяла мне. Да и то, что зная, что через несколько часов я буду дома, ты… Нет, прости меня, но после этого я не могу простить тебя. Пожалуйста, привыкни к этой мысли и начинай жить самостоятельно. Очень прошу тебя – не отыграйся на сыне и не мешай нашему общению. Он не должен слишком сильно страдать от наших ошибок. Да и тебе будет легче, если я буду участвовать в его воспитании. На развод я сам подам.

- Я ничего не отвечу, - тихо сказала жена, глядя в пол, - я предлагаю взять тайм-аут на время рейса. Вернешься – мы снова встретимся и поговорим. Но дверь сюда всегда будет открытой для тебя.

- Спасибо, - ответил Михаил и с облегчением вышел

***

Как-то вечером, накануне выходного дня, Танюшка загрустила. Нет, такое случалось и раньше. Вдовьи слезы – не новость для Руси. Поплакав в подушку, пожалев себя, утром снова, свежая и выспавшаяся, принималась за работу. До следующего раза. Случалось такое редко. Некогда было этим заниматься. Все время и все силы занимала работа.

В этот же раз она вспоминала не мужа и не своего, не родившегося, ребеночка. Вспомнился ей старый аптекарь, Марк Израйлович. Не так, мимолетно, как часто бывало, а во всех деталях их знакомства и общения. С самого начала. И так ей страстно захотелось увидеть этого доброго человека, что не было сил терпеть до утра. Но жив ли? Мысль об этом тревожила.

«Если нет, то хотя бы узнаю, где могилка, да схожу к нему, поблагодарю за доброе отношение ко мне», - решила она, засыпая.

Наутро, выпив наскоро чайку, Танюшка вышла из дома, села на трамвай, доехала до центра, там пересела на автобус и вскоре шла уже по улицам своего детства. Во дворе дома были люди, но никого из них Танюшка не знала. Не было тех, кого любила, кого – не очень, а кого просто помнила. Это было странное чувство – видеть родной дом, а родного в нем ничего и не осталось. Подошла она и к конюшне. На воротах висел большой амбарный замок. В конюшне явно давно уже не было коней, поскольку не было даже обычного для этого места запаха, который раньше чувствовался при приближении к воротам. Скорее всего, это был какой-то склад. Погрустив немного, пошла она в сторону аптеки.

Все здесь было по-прежнему, разве что только вывеска поновей. Внутри почти ничего не изменилось. Торговала молодая, приветливая девушка.

- Я могу увидеть Марка Израйловича? – спросила Танюшка.

- Что вы, он давно уже здесь не работает, еще до войны ушел, я его и не видела ни разу! - с удивлением сказала девушка.

- А где он сейчас? Жив ли?

- Не знаю… Болел, это точно знаю - жена его иногда заходит сюда за лекарствами, ее я хорошо знаю.

- А где они живут?

Это оказалось совсем рядом. Танюшка знала эти дома. Дом был почти такой же, как тот, в котором прошло детство Танюшки. Однако по виду дома можно было понять, что люди здесь жили совсем не такие. Ухоженный, со следами ремонта, с входной дверью, красиво украшенной резьбой, аккуратным палисадником, он красноречиво говорил о жильцах. Сидящая на лавочке женщина с ребенком приветливо улыбнулась и, в ответ на вопрос Танюшки, назвала номер квартиры, в которой живет Марк Израйлович.

Танюшка постояла перед аккуратной дверью на втором этаже, собралась с мыслями и постучала. Открыла пожилая женщина. Танюшка никогда раньше не встречалась с ней, но сразу поняла, что это и есть жена Марка Израйловича.

- Здравствуйте, простите… - начала было она, но женщина остановила ее жестом.

- Здравствуйте. Позвольте мне самой сказать, кто вы. Марк Израйлович так часто и так красочно описывал вас, что я совершенно не сомневаюсь, что вы – та самая Татьяна.

Неожиданно для самой себя, Танюшка засмеялась и кивнула головой.

- Проходите же, Марк Израйлович очень вас ждет. Он так верил, что вы скоро придете навестить его, что вы почувствовали это и пришли! Сейчас, я зайду к нему первая, приведу его в порядок и подготовлю немножко, поскольку такая большая радость – это тоже удар для старого, больного человека.

С волнением Танюшка переступила порог комнаты через пару минут.

- Танечка, деточка! Таки дождался старый еврей! Я знал, я не сомневался, что не смогу умереть, не увидев вас! Признаюсь, девочка, я знаю кое-что о том, как идут ваши дела. По крайней мере, я имею представление о том, сколько берете товара в аптеке! И вы не забыли меня!

- Что вы, что вы! Я вспоминала и вспоминаю вас постоянно, но то была занята, то не решалась поехать, стеснялась…

- Так я же все понимаю! Вы думаете, что мне неизвестно, что вам приходится переносить? Старый аптекарь все видит, все понимает, правда не все может сказать. Такова жизнь, деточка! Однако все это не имеет никакого значения, раз уж вы сейчас здесь, рядом со мной!

Разговор был долгий. Обо всем. Танюшка отвечала на вопросы Марка Израйловича легко и свободно, словно давно готовилась к этому рассказу о своей жизни, который сам собой сложился здесь, в этой комнате. Говоря, она вглядывалась в усохшее, ставшее почти детским по размеру, лицо старого человека, и поражалась тому, как сильно контрастировали с ним его молодые, острые, умные, глаза. Они лучились счастьем!

Время от времени, жена Марка Израйловича входила то с чаем, то с самодельными печеньями и Танюшка видела, как светилось радостью ее лицо, но глаза ее были полны слез.

- А знаете, Марк Израйлович, я давно хочу понять, за что мне все? За что мне убитый Игорек, за что не родившийся ребеночек? За что постоянный страх – придут и сделают что-то плохое? Что я такого сделала, что Господь меня так наказывает? Вы, мудрый человек, можете это объяснить?

- Нет, девочка, что ты! – от волнения старик перешел на Ты, - Никогда так не думай. Это не наказания. Это – твои испытания. Богом дано тебе огромное счастье и призвание– лечить. Вот, ради этого все и происходит. Этому Божьему делу ты и должна полностью посвятить себя, только ему. Вот, Господь и дал тебе тяжкие испытания, чтобы ты, пройдя их, стала настолько крепкой, что главное дело сумеешь пронести через всю жизнь праведно и честно. А еще, возле тебя сколько людей было! Разве мало было таких, кто помогал тебе, получая через это свое очищение. Видишь, сколько внимания и усилий Господь на тебя обратил? И все это ради того, чтобы не через силу, а с любовью, с талантом делала свое дело. Как ты начинала свой путь в этом служении, как идешь по нему – это мы знаем. А как закончишь – это знают только там, - старик указал пальцем вверх, - и от тебя только зависит это, а я не сомневаюсь – ты все сделаешь так, как нужно и достойно пронесешь данное тебе Богом. Вот такое у тебя в жизни испытание. Понимаешь?

- Наверное, потом пойму, а сейчас слишком сложно это…

Все когда-нибудь заканчивается. Закончились и эти счастливые минуты. Танюшка поняла это по тому, что глаза Марка Израйловича стали все чаще прикрываться. Он явно очень устал и с трудом уже выдерживал чрезмерную для себя нагрузку.

- Простите, Марк Израйлович, но я должна идти. Я оставила своих пациентов, а они очень ждут меня. Надеюсь, вы простите меня?

- Прощу, девочка, еще как прощу! Мало того, скоро я получу новое место жительства, так и оттуда я буду наблюдать за тобой и прощать буду, и напутствовать буду, и помогать. Ты в этом не сомневайся! Не каждому в жизни доводится ангела во плоти встретить, таки что, могу я это просто так пропустить? Никогда! Все, деточка, ты иди! И не забывай старого аптекаря и его жену. Только ты учти – старые люди хотят чаще и чаще видеть тех, кого любят, так ты уже не поддавайся этому искушению, не делай это слишком часто. Договорились?

- Договорились, - еле сдерживая подступающие слезы, Танюшка наклонилась и расцеловала старика в обе щеки.

- Вы знаете, Таня, - сказала жена старика на дворе, провожая Танюшку, - большего дать ему никто не смог бы. Я видела такое счастье в его глазах, какого не было с времен нашей молодости. Он ведь к вам совершенно иначе относится, чем ко многим любящим его родственникам. У нас нет детей, то вы – единственный его ребенок. Именно так он вас любит. Я понимаю, что совсем немного ему осталось жить на нашей земле, но сколько бы Господь ни отпустил, это будут счастливые для него дни. И в этом – ваша заслуга. Будьте же и вы счастливы! Все, не говорите ничего. Просто идите и помните все.

Вся в слезах, Танюшка долго шла, не вполне осознавая, куда. Постепенно она успокоилась и поняла, что прошла почти до центра города. Садиться в душный трамвай не хотелось, и решила она идти дальше по центральной улице. Она редко бывала в центре, а тем более – давно не ходила пешком, и поэтому все было интересно. Звуки трамваев, редких автомашин – все это умиротворяло, успокаивало ее. Люди шли куда-то, улыбались или наоборот, задумчиво смотрели в никуда. Никто не смотрел на нее, никому она не была нужна. Ощущение полного одиночества среди множества идущих по своим делам людей было своеобразной защитой. Можно было идти в ногу с ними и не ощущать их присутствия, но стоило изменить скорость или направление, как все начинали натыкаться на тебя, толкаться, наступать на пятки.

«Так и в жизни, - подумала Танюшка, - если ты чем-то резко отличаешься от окружающих людей, никогда не будет тебе спокойной жизни!»

Незаметно, в мыслях о том, что поняла, Танюшка приближалась к своему дому. Оставалось не более получаса, когда случилось то, что случилось.

Подойдя к одному из перекрестков, Танюшка вдруг услыхала звук колокола. Почему она так поступила, Танюшка не могла дать себе отчет и после, когда вспоминала этот день. Она повернула на дорогу, ведущую от центральной улицы вверх, на звук колокольного звона, и уверенно пошла по ней. Дорога вела к храму.

Танюшка бывала в нем не раз – когда ждала ребеночка, когда отправляла Игоря на войну и когда ждала с войны. Ей часто приходили в голову нелегкие мысли. Они тревожили. За что ей в жизни дано ее дело? Почему ей? А угодное ли Богу это дело? Внутренне она не сомневалась в том, что все с этим хорошо, но ей очень хотелось получить ответы на эти вопросы, для чего стоило, наверное, обратиться к священнику. Однако каждый раз она представляла себе, что настоятель храма может сказать ей то, во что она не поверит, с чем не согласится и что не примет… Так и не заходила в храм, но в этот раз она шла с легкой душой, с твердой решимостью получить ответы на все свои сомнения.

Навстречу шли люди. В-основном, это были пожилые женщины. Явно служба в храме закончилась.

В храме было безлюдно. Женщина, из тех, что всегда есть при храмах, собирала огарки свечей из больших подсвечников.

Танюшка вошла, перекрестилась и пошла к иконе Божьей матери, к которой всегда подходила в храме. Она не умела молиться. Мысленно, она разговаривала с Богородицей, не ожидая ответа.

Минут через десять маленькая дверца у иконостаса открылась, и из нее вышел батюшка. Большой, с густой бородой, он был серьезен. За ним шли двое рабочих. Батюшка что-то объяснял им строгим голосом. Танюшка, глядя на него, засомневалась, правильно ли она сделала, что пришла? Такой суровый, разве сможет батюшка все понять и объяснить?

Отпустив рабочих, которые вернулись в ту же дверь, батюшка перекрестился на большую икону и хотел было уйти, но…

- Подойди ко мне, - глядя на Танюшку, негромко сказал он.

- Я? – не поверила своим глазам Танюшка.

- Да, больше никого здесь нет.

- Ты хочешь поговорить со мной? – спросил батюшка, когда она подошла.

- Да. А как вы…

- Уж поверь мне, я давно уже научился видеть это. Что тебя привело? Ты крещеная?

- Да, крещеная, мне мама рассказывала.

- Целуй крест, подал батюшка ей крест, висевший на цепочке на его груди. Давно не исповедовалась?

- Да я…

- Понял. Готова сейчас сделать это?

- Готова, - к своему удивлению, сразу ответила Танюшка.

- Иди за мной.

Все дальнейшее было как во сне. Она положила голову на библию, лежащую на небольшом столике, и батюшка ее накрыл небольшой накидкой-епитьрахилью. А потом пошли вопросы, на которые Танюшка стала отвечать. Постепенно, вопрос за вопросом, она рассказала батюшке всю свою жизнь. Отвечалось легко, слова сами складывались в плавный, связный рассказ, из которого становилось ясно, что ее мучал главный вопрос – не бесовство ли то, чем она занимается.

- Когда ты готовишь мазь, говоришь ли ты при этом, вслух или мысленно, какие-то особые слова?

- Нет.

- А что используешь при этом и где берешь? Можешь назвать мне все?

- Масло коровье и простые лекарства в аптеке, - Она назвала их.

- А когда наносишь мазь, говоришь ли какие-нибудь особые или непонятные слова вслух или про себя?

- Нет.

Дальнейшее было как яркое солнце в сознании - батюшка сказал, что нет на ней греха никакого, поскольку что и было – отпускается ей.

- Лечи людей, да тварей Божьих, - сказал батюшка, прощаясь с ней, - и не сомневайся ни в чем – богоугодное дело делаешь! Со знанием и с любовью, как и подобает. Да приходи сюда, в храм Божий, почаще.

Домой летела, как на крыльях. Впервые, после детства, она испытывала полный покой в душе, безграничную свободу и счастье. Прилив сил и энергии был такой, что уснула она в тот вечер с трудом, жаждая скорее увидеть ожидающих ее людей.

День за днем, месяц за месяцем, год за годом летели и летели. Незаметно, Танюшка давно уже стала «Тетьтаней», а затем и «Бабтаней». Поначалу она удивлялась и улыбалась в ответ на новое «звание», а потом привыкала, принимая все за должное.

Ее особо не тревожили. С участковым проблем не было. Она знала его с детства - лечила его, когда ему лет пять было. Один раз приезжали люди от науки, и снова она варила им мазь, правда в небольшом количестве. Уехав, они так же бесследно, как и предыдущие, уходили из ее жизни. Постепенно, год за годом, пациентов становилось все меньше. Баба Таня списывала это на то, что жизнь становилась спокойнее, сытнее, и то обстоятельство, что больные обращались к ней уже не каждый день, особенно не беспокоило ее. Тех, совсем маленьких, денег, что давала пенсия, которую она стала получать с некоторых пор, вполне хватало на жизнь. Да и пациенты нет-нет, да и давали совсем незначительные деньги, три – пять рублей в знак благодарности за избавление от недуга. Все, что нужно было для мази, пациенты оплачивали сами.

Ко всему она приспосабливалась и привыкала. Не могла привыкнуть только к одному – масло стало другим. При варке мази получалось много лишней воды, да какая-то пена. Теперь ей приходилось расходовать его вдвое больше прежнего. Она не понимала, отчего так происходит и постоянно жаловалась на это своим пациентам, извиняясь за то, что масла им приходится покупать вдвое больше. Одни понимающе кивали, другие начинали объяснять, как и из чего нынче делается это масло, но интересовало их не это, а результат лечения.

И снова Танюшка – баба Таня затерялась во времени…

***

Через неделю Михаил ушел в рейс. Самое странное в этом было то, что уходил он со спокойной душой. Казалось бы, такие перемены, стресс, а поди ж ты…

Судно быстро бежало по гладкой, словно зеркальной, воде. С каждым часом становилось все теплее. Дня через три острота пережитых только что страстей стала понемногу сглаживаться – спокойный, размеренный ритм жизни делал свое дело. Только по ночам, стоило дать волю мыслям о доме, о сыне, сон уходил. Ночь превращалась в тяжкий, мутный туман из воспоминаний, выйти из которого удавалось с трудом. Зная такую особенность, Михаил не позволял себе скатываться в это. Однако не все воспоминания были так плохи.

Наташа. Мысли о ней еще больше прогоняли сон, но они были настолько приятны, настолько остры, что он вставал и, улыбаясь, закуривал, долго смотрел в иллюминатор. Вспоминая каждую минутку из тех немногих, что они провели вместе, он был по-настоящему счастлив. Впервые в жизни счастлив тем счастьем, о котором раньше только читал в книгах. Затушив сигарету, Михаил вновь ложился и, вздохнув, сразу засыпал легким, освежающим сном. Так было и в этот раз.

«Хорошо, что по выходу из Владивостока дал Наташе радиограмму, - уже засыпая, подумал Михаил, - сегодня же нужно будет начать писать письмо. Скоро Сингапур, оттуда и отправлю.»

Тропики - хорошее место, если смотреть на них с экрана или на фотографиях. Жить северному человеку в тропиках очень тяжело из-за сумасшедшей влажности и изнуряющего солнца. Моряки –привычный ко всему народ. В том числе и к тропикам, «прелести» которых усугубляются частым переводом стрелок судовых часов то вперед, то назад. Организм, получая такую взбучку, кряхтит, но тянет свою нелегкую лямку, однако нет-нет, да и взбунтует, и тогда днем сил нет, как хочется спать, а ночью – нет сна, что ни делай.

Одна радость – кондиционер. Выбираться из прохлады на раскаленную палубу не хотелось. Вечер и ночь не приносили прохлады. Густой, тягучий воздух делал тело влажным, липким. Нагретая за день сталь до утра распространяла жар. Вахтенные на ходовом мостике лишь изредка выходили на открытое крыло, чтобы подышать густым, влажным воздухом, подставляя лицо тугому, пахнущему чем-то волнующим, ветром. Основное время проводили в прохладном помещении рулевой рубки, внимательно вглядываясь через иллюминаторы в непроглядную, густую темноту безлунной тропической ночи.

Михаил проснулся от тихого звука открывающейся двери.

«Странно, - подумал он, - на вахту обычно по телефону поднимают, а на этот раз второй решил почему-то матроса послать…»

Он не успел додумать эту мысль. Дверь закрылась, и тут же зажегся свет, ослепив его. В следующее мгновение в шею больно ткнулось что-то твердое, металлическое.

- Тихо лежать! – сказал кто-то на довольно скверном английском языке, обдав его несвежим дыханием, - Веди себя спокойно и будешь жив.

Михаил резко попытался сесть, но тут же ощутил мощный удар в живот и упал на спину, скорчившись от боли и невозможности вдохнуть.

- Не поверил? Еще попробуешь?

Михаил покачал головой.

- Вот и хорошо. Теперь медленно сядь. Руки – за голову.

Чуть отдышавшись после удара, Михаил почувствовал тошнотворный запах давно не мытых тел. Трое владельцев этих тел были тут же. Теперь он мог их рассмотреть. Темнокожие, они не были ни китайцами, ни индусами. С горящими глазами, в которых не было ничего обнадеживающего, босые, в шортах неопределенного цвета, они настороженно наблюдали за происходящим. Скорее всего, это были индонезийцы или малайцы. У всех было по «калашу» в руках и по большому ножу «паранг», похожему на мачете, на поясе.

- Нам нужен грузовой план. Ты должен показать, где находится груз для Мадраса. Нас интересует коносамент под номером JK298377, два ящика, - сказал тот, что держал Михаила на прицеле старого, с потертым прикладом, автомата. Судя по тому, как смотрели на него остальные, он был старшим.

- А что в нем? – спросил Михаил.

- Это не имеет значения, - ответил старший.

- Грузовой план есть, но там нет расписанного по коносаментам груза. Только по местам и весу.

- Значит, ты найдешь сейчас документ, в котором есть такие сведения.

- Где я его найду?

- Это твоя задача, ты ее и решишь.

- А если я откажусь?

- Вставай, сейчас я тебе объясню, что будет в этом случае. Мы тихо выйдем и пойдем на корму. Если дернешься или крикнешь – сразу погибнешь. Понял?

На корме находилось двое бандитов и пять человек из экипажа - три моториста и два матроса. Они сидели в одних плавках на палубе, под дулами автоматов. Михаил сразу понял, что все они из самых кормовых кают. Как и Михаила, бандиты подняли их и вывели на корму. Судя по полной тишине, весь остальной экипаж спал. Тут же Михаил увидел, что за кормой, в паре сотен метров, шла большая моторная лодка. Звука двигателя не было слышно, но вполне ясно было, что он очень мощный, поскольку судно шло полным ходом.

Теперь все встало на свои места. Бандиты проникли на судно на ходу, подойдя с кормы. Забросив «кошки», поднялись на борт, не замеченные вахтой. Это позволили сделать тропики, кондиционер…

- Итак, ты хотел узнать, что будет, если ты откажешься указать нам расположение нужного нам груза? – спросил старший и, не дав Михаилу ответить на свой вопрос, кивнул бандитам, стоящим рядом с ним.

То, что произошло дальше, потрясло Михаила. Двое подошли к сидящим и подняли крайнего. Мгновенно, ударом в лицо опрокинув молодого моториста на спину, они взяли его за ноги, за руки и тут же выбросили за борт, в пенные буруны всклокоченной винтами воды. Он даже не крикнул.

- Надеюсь, теперь ты понял, что будет с остальными?

- Да.

- Во сколько тебя начнут искать?

- А сколько сейчас на ваших часах?

- Пятнадцать минут второго.

- Через полтора часа меня будут будить на вахту, - трясущимися от волнения губами ответил старпом, прикинув разницу местного временим с судовым.

- Значит, у тебя есть один час для того, чтобы найти план и показать его нам. Затем ты покажешь нам, как добраться до груза. Если через час этого не случится, все эти люди пойдут туда же, - бандит показал за корму, - а следом пойдет и остальной экипаж. И еще, предупреждаю – не вздумай поднять тревогу. В этом случае мы просто перестреляем всех, кого найдем. На твоих глазах. Последним – тебя, чтобы ты смог насладиться зрелищем. Все, иди. Мы ждем здесь.

Надежда на то, что он пойдет один и сумеет что-нибудь предпринять, умерла сразу – за ним неотступно следовал один из бандитов. Попытка заговорить закончилась ничем – тот жестом показал, что не понимает по-английски.

В каюте второго искать не было необходимости – грузовые документы лежали на обычном месте. Михаил сразу нашел подробный грузовой план. То, что было нужно бандитам, лежало в четвертом трюме. По коносаменту груз значился как медтехника. Ящики лежали в твиндеке, сверху.

- Сейчас ты и два моих человека идут и достают ящики. – сказал старший, - Я буду ждать здесь. Если все пройдет тихо, ты будешь жить. Понял?

- Да, - ответил Михаил.

Лаз в трюм находился в кормовой тамбучине. Открыли его и, спустившись, быстро нашли оба ящика. Они были не очень тяжелыми, длинной метра по полтора. К удивлению Михаила, ящики были выкрашены в серо-зеленый защитный цвет, как военный груз. Поднять их на палубу не составило труда.

На корме бандиты стали сверять номера, а Михаил увидел, что на палубе кроме них на палубе никого больше нет.

- Где наши люди?

- А мы их отпустили, - улыбаясь, ответил старший и что-то сказал другому бандиту. Тот, широко заулыбался, обнажив гнилые зубы, и энергично закивал головой.

- Правда? – спросил Михаил, уже не сомневаясь в том, что худшие его опасения оправдались.

- Конечно, - еще шире улыбаясь, ответил старший, и вдруг стал серьезным. Наставив на Михаила автомат, он сузил и без того узкие глаза и медленно спросил, - Ты мне не веришь? Думаешь, что я подлый обманщик, да?

- Нет, верю…

- Вот и хорошо, - открыто засмеялся он и заговорил на малайском. Остальные бандиты тоже засмеялись.

Ящики уже были спущены на подошедший к корме катер и бандиты стали спускаться по одному. Старший подошел к Михаилу.

- Давай прощаться, чиф! Надеюсь, никогда больше не увидимся.

Михаил не успел среагировать. Молниеносным ударом ноги в живот бандит заставил его согнуться пополам от неожиданности и боли. Удар в голову последовал немедленно…

……..

- Михаил Иванович, вы меня слышите? Ответьте! Как вы себя чувствуете?

Михаил понимал, что обращаются к нему, но никак не мог понять, что он должен делать… Голос все звал и звал его. Помаленьку, по капле стало возвращаться сознание и понимание того, что происходит.

- Погоди, он начинает приходить в себя. Дай ему отдохнуть чуток, - сказал другой голос. Михаил узнал голос капитана.

- Я слышу вас! – попытался закричать, но его не услыхали почему-то.

«Так я же не открывал рот, они и не могли меня услыхать!» - подумал Михаил и попробовал разомкнуть губы. Они не слушались. Попробовал еще раз, и его усилия не остались незамеченными.

- Ага! Молодец, Михаил Иванович! Давай, дорогой, приходи в себя! – бодро сказал капитан, - Болит что-нибудь?

- Нет, - сказал Михаил, и капитан, склонившийся почти к самому лицу, услыхал его шепот.

- Замечательно! Что с ребятами, которые исчезли? Вы знаете о них что-нибудь?

- Знаю, - прошептал Михаил.

- Где они?

- Погибли.

- Как?

- Бандиты. Они убили их.

- Бандиты?! Какие такие бандиты?! Откуда?!

- С лодки.

- Нет, но это же бред! - сказал капитан кому-то, - Давайте его в лазарет отнесем, а там посмотрим, что делать дальше.

- Не бред, - с усилием зашептал Михаил, - они с лодки пришли, на корме. Подняли меня. Моряков еще раньше. Одного сразу за борт, чтобы я слушался. Остальных…

На этом Михаил снова потерял сознание.

Очнулся с полным ощущением ясности в мыслях. Все случившееся собралось в единую линию. Он вспомнил все. Попытался встать, но сразу отказался от этой мысли – потолок и стены поплыли, вызвав легкую тошноту. Полежав немного, хотел снова поднять голову, но услыхал, как щелкнул замок в двери.

- Ага, проснулся? – спросил вошедший. Это был второй.

- Проснулся.

- Говорить можешь?

- Могу.

- Тогда звоню мастеру. Готовься к подробному допросу. Радист сказал, что ему такой вопросник для беседы с тобой прислали, что мама не горюй! А сейчас чаек и кашу есть будешь! Поваришка прислала и сказала, что особую сварила. Если не оценишь, не съешь – она не знает, что сделает с тобой!

Разговор с капитаном продолжался не менее двух часов. Пару раз пришлось отдыхать из-за сильной головной боли.

- Я все понял. Отдыхайте, - сказал капитан, когда Михаил закончил рассказ и ответы на многочисленные вопросы.

К вечеру встали на якорь. Вскоре в лазарет вошли капитан и с ним – трое мужчин. Двое из них в черной форме полицейских.

«Малайзия, - подумал Михаил, - значит, вернулись в Кланг или Пенанг».

Переводчик не понадобился - старший из полицейских неплохо говорил на английском. Михаил подробнейшим образом рассказал все, что помнил. Затем было множество вопросов. Особенно интересовало описание бандитов и их лодки. Его удивило, почему они не спрашивают, что было в ящиках. Он выждал момент и спросил, почему их это не интересует. Офицер несколько смутился, но тут же с улыбкой ответил, что им известно все о содержимом ящиков, а также есть понимание того, зачем оно понадобилось бандитам.

Постепенно, от часа к часу, к Михаилу приходило осознание того, что произошло. Ящики не волновали. Тяжким грузом висела смерть моряков, погибших ни за что, ни про что. Была ли его, Михаила, вина в том, что это случилось? Ответа на этот вопрос не было. С одной стороны, он ничего не мог сделать для их спасения, а с другой… Внутренний голос говорил: «А вдруг? Может быть, нужно было поставить бандитам какое-то условие? Но какое?»

Эти мысли не давали спать ночью, не отпускали они и днем. Вахта за вахтой, сутки за сутками, все тяжелее и тяжелее становилась эта ноша. Михаил не знал, куда от нее деться.

На очередной стоянке решил напиться. Не помогло. Стало еще хуже. Мало того, стал сильно беспокоить зуд по всему телу. Сначала помогал горячий душ. Он подолгу тер себя жесткой мочалкой, смывая это новое ощущение, а потом это перестало давать облегчение.

Михаил понимал, что все это происходит от переживаний, и стал усиленно принимать успокаивающие в надежде, что с успокоением все пройдет.

За две недели до прихода во Владивосток, ничего не прошло. Все только ухудшилось, и теперь Михаил ясно понимал, что все гораздо серьезнее, чем он предполагал. Немного успокаивала мысль о том, что с приходом он спишется в отпуск и сможет вплотную заняться лечением.

По приходу, он успел только съездить домой к родителям и встретиться с сыном. На следующее утро его взяли в оборот. Несколько дней допрашивали разные люди. Раз за разом повторял он свой рассказ, и вскоре понял, что еще немного, и что-то случится. В нем зрел серьезный нервный срыв. Михаил сказал об этом на очередном допросе, и молодой, улыбчатый кагебешник сказал, что доложит об этом своему начальству.

К удивлению Михаила, от него отстали. Перед самым отходом, на судно пришел старпом, которому Михаил и сдал дела.

Непривычно свободный, утром Михаил пил чай с вкуснейшими, только что нажаренными мамой, оладушками и размышлял. С женой, теперь уже бывшей, все было ясно. Оставалось только оформить то, что давно уже стало фактом, да пойти к врачам. Этого Михаил и страшился, внутренне уже не сомневаясь в том, что диагноз будет неутешительным. Именно поэтому он и решил заняться разводом, чтобы потом полностью сосредоточиться на лечении.

С разводом все оказалось просто – подал заявление, и через месяц должен был состояться суд. С болезнью все оказалось гораздо хуже. Врачи давали мази, которыми Михаил стал мазаться, но ни одна из них не действовала – ничто не менялось, болезнь постоянно прогрессировала.

Наташе ничего не сообщал. И вообще, он старался гнать от себя мысли о ней. Что он мог ей предложить? Отвратительное даже самому себе тело?

Большие участки уже покрылись постоянно зудящими и ноющими красными пятнами с пузырьками, которые лопались и сочились. В некоторых местах возникали нагноения. И все это отчаянно чесалось и болело. Даже спать теперь удавалось только урывками и только благодаря снотворным.

Михаил больше не ждал чуда от каждого нового человека в белом халате. Время от времени ему выписывали какие-то направления. Он ехал куда-то, там его в сотый, наверное, раз осматривали, брали анализы, делали уколы, а через несколько дней, отводя взгляды, вручали очередную мазь и рассказывали, как ею пользоваться. В глазах врачей он видел одно и то же – тоску и неверие в то, что очередная мазь хоть чем-то поможет. С каждым разом эти мази становились все страшнее на вид и отвратительнее на запах, но все они при этом оставались одинаково бесполезными. Мелькнула среди них и такая, что на какое-то время снимала страшный зуд, но это маленькое счастье очень быстро закончилось тем, что на тех местах, куда Михаил наносил эту мазь, начинался еще худший, бурный процесс развития язв.

Когда Михаил понял, что все предпринимаемые врачами варианты лечения бесполезны, он решил, что должен что-то делать.

«Если я не могу избавиться от этой болячки, то должен сделать так, чтобы облегчить жизнь родным людям. Для этого, - рассуждал про себя Михаил, - нужно свести к минимуму контакты. Добиться этого можно только одним путем – жить отдельно».

Поняв это, Михаил вечером, после ужина, объявил о своем решении родителям. Мама заплакала, но вскоре успокоилась, вытребовав у Михаила согласие на то, что у нее будет свой комплект ключей, а приезжать к нему будет, когда захочет и оставаться столько времени, сколько понадобится для того, чтобы приготовить что-нибудь, накормить его и прибраться.

- Мама, ведь ты же знаешь, - уговаривал ее Михаил, - что я прекрасно готовлю, и голодная смерть мне не грозит, а уж убраться – тем более, могу сам!

- Знаешь, сынок, уж если мой сын оказался в таком положении и один, без жены, то кто как не мы, твои родители, должны помогать тебе? Так что, Мишенька, я буду выполнять свои материнские обязанности так, как считаю это нужным, и ты, дорогой мой сыночек, в этом мне не советчик. Согласен?

- Все, все! Сдаюсь! Ты, мама, любого уговоришь!

Отец все это время сидел, насупившись и время от времени кивая головой, но, когда они остались наедине с Михаилом, сказал, что понимает его. Они молча пожали друг другу руки. Вопрос был решен.

Через неделю Михаил переехал в маленькую, уютную однокомнатную квартирку в двух автобусных остановках от родителей. Квартира сразу понравилась Михаилу - очень уютная, чистая, светлая. В комнате из мебели – только диван, стол с тремя стульями и небольшой шкаф.

Михаил сказал, что сам заплатит за квартиру на полгода вперед, но родители категорически восстали против этого.

- Тебе и без этого предстоят больше траты на лечение, - сказал отец, - так позволь уж нам решить этот вопрос.

Так и решился квартирный вопрос. Михаил остался наедине с самим собой и отвратительной, доставляющей мучения, болезнью.

Безысходность ситуации и полная уверенность в бессилии врачей все глубже и глубже погружала Михаила в депрессию. На фоне ее, о Наташе он почти перестал думать. Да и смысла не было думать о ней в такой ситуации, вскоре решил для себя Михаил и сделал вывод – он должен вычеркнуть ее из своей жизни. Так будет лучше и для нее, и для него.

Приняв такое решение, Михаил остановился, замер и застыл душой в своем горестном состоянии.

***

Шло время. Наташа продолжала работать в баре. Дела шли прекрасно. Время от времени, от Михаила приходили письма, полные нежности и тоски по ней. Наташа радовалась каждому слову, но не отвечала, как и обещала Михаилу. Постепенно приблизился отпуск, и с очередной заменой Наташа списалась с судна. Надолго, на четыре месяца. Замена происходила в Одессе, недалеко от дома. До чего же здорово было вновь оказаться дома, на родных перинах! Все было мило, все радовало, кроме одного – появлений бывшего мужа. Однако даже это не могло испортить того праздника, который она ощущала.

Ложась спать, Наташа каждый раз вспоминала все, что относилось к Михаилу, стараясь не упустить ничего, но время делало свою работу, и воспоминания постепенно теряли очертания, становились менее резкими и цветными. Даже о том, что произошло в ту ночь.

Не было ей покоя в последнее время. Вот, уже месяц, как не было ни одного письма. Наташа оставила свой адрес на судне, чтоб письма для нее пересылали, значит писем просто не было.

Однако Наташа по-прежнему чувствовала, что не может все это кончиться ничем. Уверенность, пусть даже не подкрепленная ничем, росла по мере приближения окончания отпуска. Чем ближе было возвращение во Владивосток, тем больше охватывало ее волнение от мысли, что он тоже должен быть в отпуске. Он писал об этом в том, последнем письме, пришедшем из Сингапура.

Оставив вещи в камере хранения, Наташа сразу пошла в Отдел кадров. Поговорив со своим инспектором, направилась в группу штурманов.

- Чего тебе, милая?

- Здравствуйте, меня зовут Наталья. Мне бы узнать, где сейчас Михаил. Старпом.

- Какой такой Михаил, да еще и старпом? И кто вы такая будете, что спрашиваете это и считаете, что имеете на это право?

- Я работаю на «Федоре Шаляпине», и я люблю его

- Поздравляю! Очень неожиданная ситуация для такого судна, не правда ли? А он как к этому относится? Он-то знает об этом?

- Тоже любит.

- Ага, я так и понял. Так любит, что ни адреса, ни телефона не дал? И все же, кто он такой? Фамилию хоть знаете?

- Знаю, конечно.

- А это ничего, что у него жена, ребенок? – спросил инспектор, услыхав фамилию

- Я знаю об этом. Он сейчас разводится.

- Понятно… Это знаете, а адрес и телефон не знаете…

- Да, не знаю.

- Извините меня, Наталья, э…

- Александровна, - подсказала Наташа,

- Так вот, Александровна, что я вам скажу, - не глядя ей в глаза, продолжил инспектор, - не имею я таких прав, чтобы дать вам его телефон и адрес. Да и тем более не дам их, что не до выяснений отношений с вами ему, пока он в таком состоянии.

- Состоянии?! Каком состоянии? Что с ним? Вы обязаны сказать мне это!

- Надо же, заставила-таки сболтнуть лишнего! – с досадой буркнул инспектор, - Болен он. Это все, что я могу сказать. И пожалуйста, уходите. Вы мне мешаете работать. Видите, сколько людей за дверью? Все они ждут, когда я закончу этот пустой разговор с вами.

- Вот так вот, поговорили, - медленно сказала Наташа.

- Да милая, такие вот дела. Невеселые дела…

- Я все узнаю сама!

- Вот и ладно, вот и правильно, милая, узнай сама! И удачи тебе, Наталья Александровна! – с неожиданно доброй, как на миг показалось Наташе, улыбкой сказал инспектор.

Отдел кадров серьезной судоходной компании – это большой, когда-то кем-то разворошенный улей. Однако при кажущемся хаотическом движении людей, все в нем организовано и четко определено. Каждый знает, что и как ему делать, куда и зачем идти. Вот и Наташа, делая свои дела, попутно искала те ниточки, которые обязательно должны были привести ее к людям, которые знали о Михаиле то, что было нужно ей.

На удивление, такие ниточки отыскались довольно быстро. Один из присутствовавших в кабинете мужчин, вышел вслед за Наташей и окликнул ее.

- Я все слыхал. Так получилось, что я знаком с Михаилом и его историей. Посмотрев на вас, я захотел вам помочь. Тем более, что я не связан никакими обязательствами и запретами. Идемте, сядем на лавочку, и я расскажу вам то, что сам знаю.

Вскоре Наташа знала, что случилось с Мишей и держала в руке заветный клочок бумаги с адресом его родителей. Наташа была уверена – именно к ним она должна обратиться. Она не сомневалась, что ее поймут. Да, именно так она думала, очень надеясь на то, что Михаил уже развелся.

«А если нет? - в который уже раз спрашивала она себя, - Если он помирился с женой, а тут приходит чужая женщина и…»

Дальше Наташа не хотела думать. Все, что она хотела сделать, было слишком тяжело, однако другого пути, другого шанса узнать хоть что-то о Михаиле у нее не было. Итак, решение было принято – сегодня же она пойдет к родителям Михаила.

«Если он там – хорошо, - рассуждала она про себя, - а если нет – она, во что бы то ни стало, узнает, где он. Будь что будет, другого пути у нее нет».

Так Наташа решила и пошла за вещами, чтобы перенести их в «Бичхолл» – гостиницу при отделе кадров пароходства. Устроившись, она подумала и решила съездить сначала к Петровне, проведать ее, а решив, пошла по магазинам – не с пустыми же руками ехать туда, на Седанку! И вообще, кому еще, как не ей, она может рассказать про свою беду?

Встреча была очень трогательной. Петровна расплакалась от радости, да и Наташа, чувствуя наворачивающиеся слезы, понимала, что нет у нее никого ближе Петровны в этой части света.

- Вот, что я тебе скажу, Наташенька, - сказала Петровна, выслушав ее рассказ, - твоя беда большая, а и на нее какой-то ключик существует, только его найти нужно. Однако, милая, сначала определись, кто ты ему и кто он тебе.

- Кто он мне, Петровна, я хорошо знаю, а кто я ему… Нет, не знаю я этого. А ну, как прогонит он меня, не захочет встречаться? Да и вообще, зачем я ему нужна? Была бы нужна – не перестал бы писать.

- А ты не спеши за него думать. И вообще, никогда не думай за мужиков – всё неправда будет, не можем мы за них думать! Ты сказала, что он болен? А попробуй-ка, встань на его место. Ты бы хотела показаться в таком виде и с такой болячкой?

- Я? Нет! Да ни за что! - Наташа резко помотала головой.

- Вот, то-то и оно! Все узнай сначала, а тогда и решишь все для себя. Ты должна знать, что тяжелая болячка - это испортившийся характер, уныние, раздражение и даже злость. Наверняка ведь, все это в нем есть сейчас, если болезнь такая серьезная. А как же! Он же думает, рассуждает об этом. Потому и писать перестал.

- Это я понимаю и тоже думаю об этом.

- Думаешь… А как оно дальше-то будет? Надолго ли хватит у тебя, здоровой бабы, терпения да ласки для него? А ну, как надоест все и пропадет любовь? Повернешься и уйдешь? Крепко думай, девонька – не на месяц думаешь запрячься, а на жизнь! Может так статься, если тяжелая болезнь, что на всю жизнь останется это несчастье, всегда с ним будет.

- Я все понимаю, Петровна. Конечно, мне есть над чем думать, но сначала я должна увидеть его глаза. Тогда все и решу.

- Вот это правильно, так и делай. Как решишь чего – приезжай ко мне сразу, вместе и подумаем. Глядишь, чего и надумаем! Обещаешь?

- Да, обещаю. А сейчас, Петровна, я еду к его родителям и не знаю, что там ждет меня. Он там, надюсь, а если нет – от них все узнаю. Если не выгонят. А и выгонят – сама найду его, а там и решать буду.

- Ох, и трудно же тебе, девка… Ты уж держись, коли взялась!

- Держусь, Петровна…

***

Позвонив, Наташа замерла, ощущая нервную дрожь. Открыла дверь женщина лет пятидесяти с небольшим.

- Здравствуйте, вам кого? – спросила женщина.

- Здравствуйте, мне нужен Михаил.

- Михаил? А вы, простите, кто?

- Я его знакомая, - не выдержав проникающий в нее взгляд, опустила глаза Наташа.

- Проходите, пожалуйста, - отступив, пригласила мать Михаила. В том, что это была она, Наташа не сомневалась. Сходство было явным.

Разговаривали долго. Через час Мишина мама знала кое-что о Наташе, а Наташа – о том, что за болезнь у Миши. Одно Наташа поняла сразу – родители не знают, как она появилась, с чего началась. Михаил не рассказал им об этом.

- Еще час назад я совсем не знала вас, да и сейчас почти ничего о вас не знаю, но я почему-то верю вам, - сказала Мишина мама, прощаясь, - однако очень прошу подумать хорошенько, прежде чем сделать какой-то шаг. Сделать обратный будет гораздо сложнее и болезненнее как для вас, так и для Миши.

- Я уже подумала. Спасибо вам! - сказала Наташа, и в эту самую минуту поняла, что действительно готова принять на себя то, о чем страшно было даже думать. Осталось только увидеть все самой.

Через полтора часа Наташа постояла перед дверью, стараясь унять нервную дрожь, а затем решительно нажала на кнопку звонка.

Это был обычный день для Михаила, не хороший и не плохой. Он ничего не ждал от него. Да и чего ему было ждать? В дверь позвонили. Михаил удивился – мама приходила обычно на час позже.

Дверь открылась не сразу. Перед Наташей стоял Михаил. Очень худой, небритый, он был мало похож на того Михаила, которого она помнила. На лице его было не просто удивление, а изумление и даже потрясение тем, что он увидел ее.

- Зачем ты здесь? – спросил он глухим голосом. Глаза его потемнели и еще больше впали в окруженные синевой глазницы, – Что ты здесь делаешь? Кто дал тебе этот адрес?

- Это все, что тебя интересует? Ты прямо здесь будешь меня допрашивать или пригласишь войти?

- Хорошо, но на пять минут, не больше.

- Не больше? Почему?

- Потому, что нечего тебе здесь делать больше пяти минут.

- Хорошо, - сказала Наташа и вошла в комнату.

В квартире было очень душно. Пахло то ли карболкой, то ли чем-то подобным. Так обычно пахнет в больницах. На Михаиле были спортивные трико и футболка. То, что Наташа увидела, пока делала те несколько шагов, что отделяли их от прихожей, потрясло ее. Руки и шея его были покрыты красными, очень неприятными на вид пятнами. Наташе пришлось сделать над собой усилие, чтобы не расплакаться от увиденного.

- Садись, - сказал он и сел напротив, глядя ей в глаза и явно изучая ее реакцию на увиденное. Наташе снова пришлось приложить немалое усилие, чтобы полностью отрешиться от этих пятен.

- Так ты хочешь знать, почему я здесь? – спросила Наташа.

- Да, хочу.

- Во-первых, я здесь потому, что ты перестал писать. Во-вторых, я узнала то, что должна была узнать от тебя, но узнала от твоих друзей. Настоящих друзей, можешь в этом не сомневаться. Они, в отличие от тебя, поверили в меня.

- Они не могли тебе сказать, где я, потому что никто не знает об этой квартире.

- А они и не знали. Они просто рассказали мне, как можно узнать, где ты.

- И как же? Об этом месте не знает ни одна живая душа, кроме родителей!

- Вот именно! Они и дали мне их адрес.

- Ты была у родителей?!

- Да, была, правда познакомилась пока только с твоей мамой. Очень приятная у тебя мама.

- Но они не могли тебе дать этот адрес! – прервал ее Михаил, - Они обещали, что никому…

- Твоя мама дала мне его, потому что поверила в то, что это нужно тебе.

- Нет, ты просто сумасшедшая… - Михаил встал и заходил по комнате.

- Я знаю.

- Что мама тебе сказала?

- Не стоит обсуждать то, о чем мы говорили. Главное – она поверила мне и объяснила многое. О том, что случилось с тобой в море, родители ничего не знают. Ты что, так и не рассказал им ничего?

- Еще не хватало, чтобы они об этом знали… Заболел и все.

- Я же все узнала, - не обращая внимания на слова Михаила, продолжала Наташа, - от твоих друзей. И ты знаешь, я пришла к одному выводу…

- Какому же?

- Я поняла, что ты просто выбросил меня. Вместо того, чтобы честно и прямо сказать, что случилось с тобой и дать мне шанс самой принять решение, ты принял его и за себя, и за меня - взял и вычеркнул меня из своей жизни. А ты уверен, что я бы приняла такое решение?

- А какое еще решение ты могла принять? Ты видишь вот это? – Михаил встал и поднял футболку. Весь живот его был покрыт отвратительными, вздувшимися пятнами.

- Да, Мишенька, - стараясь не отводить глаз, ответила Наташа, - мне очень и очень неприятно видеть это на тебе, но ведь я полюбила не только твой живот и руки, а всего тебя. Именно поэтому я и прошу тебя – определись, кто я для тебя, если я вообще что-то значу в твоей жизни. Просто потрахались и разбежались? Или что-то еще? Я хочу, чтобы ты мне это сам сказал. Четко и ясно.

- И тогда ты уйдешь?

- Конечно же, нет, не уйду я так просто, Мишенька. Услышав тебя, я захочу сама понять, что происходит и попытаться сделать что-то для тебя, а если пойму, что не смогу дать тебе ничего, да и ты и не захочешь от меня ничего… Только тогда я уйду. Сама уйду. Выгнать же меня у тебя уже не получится. Вот такие наши дела, Мишенька.

- Да уж… Дела, так дела…

Наташа вдруг уловила, что голос его стал чуточку мягче. Уже не было тех резких, категоричных нот.

- А ты, вообще-то, отдаешь себе отчет в том, что здесь происходит? – глядя ей в глаза, тихо спросил Михаил, - Ты понимаешь, что эта болезнь не лечится в принципе? Понимаешь ли ты, что так я и буду гнить до конца своего века, и никто на свете не сможет мне помочь? А знаешь ли ты, что конец моего века будет ох, как не скоро? Люди с этой болезнью живут долго, мучаясь сами и…

- Ладно, - Наташа резко прервала его речь, - хватит плакаться и пытаться меня разжалобить. Сейчас я уеду и вернусь завтра утром, с вещами. Надеюсь, ты достаточно умный мужчина, чтобы понять – я тебя найду и в Антарктиде. Это я говорю на случай, если ты вздумаешь бежать. А еще, я надеюсь, что ты сможешь потерпеть меня, пока в рейс не уйду. Как тебе мой план?

- Не знаю… Нужно ли это?

- Кому, мне или тебе?

Михаил не ответил, и только ниже опустил голову.

В этот момент раздался резкий звонок.

- Господи… Да кого же это еще принесло на мою голову? – в сердцах сказал Михаил и пошел открывать.

- Ага, меня первую принесло… - вдогонку сказала Наташа.

- Мишенька, сыночек, я должна тебе что-то срочно рассказать. Только ты, наверное, будешь ругаться! - Наташа узнала голос мамы Михаила, - Понимаешь, утром к нам неожиданно пришла…

Фраза повисла в воздухе, потому что она вошла в комнату и увидела Наташу.

- Так… Насколько я понимаю, мне уже нечего рассказывать. - сказала мама и поставила на стол большой пакет, - Я даже не знаю теперь, что мне делать…

- А давайте, я чуточку облегчу вашу задачу, - сказала Наташа, - только что, перед вашим приходом, я сказала Мише, что сейчас уеду, а утром вернусь с вещами.

- Да? И что же Мишенька ответил? –удивленно спросила женщина.

- Ничего я не ответил! – резко вмешался Михаил, - И вообще, я не понимаю, зачем она здесь!

- А ты знаешь, сыночек… Мы далеко не всегда знаем, зачем многие вещи происходят. Ты послушай меня, свою маму. Посмотри на нее! - она указала рукой на Наташу, - Видишь эту молодую женщину?

- Вижу.

- Красивая и умная. Не так ли? По крайней мере, мы с отцом, а я уже поговорила с ним по телефону, сделали именно такой вывод из моего общения с ней. И эта женщина искренне, от всего сердца хочет тебе помочь. И что? Ты ее оттолкнешь? Я не знаю, что меж вами было, но думаю, - не давая сыну опомниться, продолжала мать, - что вам было бы правильно разобраться во всем. Так вот, - останавливая жестом сына, пытавшегося вклиниться в ее монолог, - что я вам скажу, ребятки. Сейчас я ухожу, а через два дня, то есть в пятницу, мы ждем вас у себя. Должна же Наташа попробовать моей стряпни и познакомиться с отцом!

- Мама…

- Все, все! Больше никаких слов не нужно. Все уже сказано. Не сомневаюсь, вы тут разберетесь и без меня! - с этими словами она встала и, помахав рукой Наташе, быстро вышла.

Михаил молчал, а Наташа залилась смехом.

- Вот это у тебя мама! После такого разговора даже веселее жить стало!

- Ага… Зато мне теперь как с вами бороться?

- А зачем тебе бороться с нами? Мы разве не на твоей стороне? Ты что, не понял это до сих пор? Все, я пошла. Не скучай!

Наташа встала и шагнула к нему, но он остановил ее вытянутыми руками. Она резко отбросила их и прижалась к нему. Наташа не знала, как это у нее получилось, но она не испытывала ни малейшего чувства отторжения, неприязни. Это был он, и ей этого было достаточно. То, что происходило с его телом, ушло в сторону. Наташа с радостью поняла для себя, что лед сломлен, и она сумеет бороться с тем чуждым и страшным, что вторглось в их жизнь. А в том, что их жизни теперь соединятся, она уже не сомневалась.

Подняв глаза, она увидела изумленный взгляд Михаила, и глаза его как-то сразу наполнились слезами.

«Он все почувствовал и понял!» - радостно подумала Наташа и скорее инстинктивно, чем осознанно, поцеловала его в губы. Он не прижал ее к себе, но и не оттолкнул. И этого было немало!

- Веди себя прилично! Я скоро вернусь! – улыбаясь, Наташа помахала ему и закрыла за собой дверь.

Автобуса ждать не стала. Такси быстро довезло ее до Седанки. Петровна обрадовалась Наташе. За чаем Наташа рассказала все, что произошло только что.

- Да уж… Досталось бедненькому. А сегодняшние наши врачи что, разве они умеют такое лечить? Да что ты! Вот, помню, в детстве…- Петровна внезапно замерла, сделала круглые глаза и схватилась за сердце.

- Что такое, Петровна? Вам плохо? Может, скорую вызвать? – обеспокоенно спросила Наташа, - где у вас лекарство лежит?

- Ох, ты ж, Господи! – запричитала Петровна, - Дура я старая, Наташка, полная дура! Не скорую мне нужно, а поганую телегу, чтобы в дурдом или на свалку увезти!

- Что вы такое говорите?!

- Девочка моя хорошая, Наташенька, - быстро заговорила Петровна, и по щекам ее покатились дорожки слез, - да ведь я же знаю человека, который умеет лечит такие заразы! Меня мама водила к ней, когда в детстве у меня… Ну, да это не так важно. Правда, ей уже должно быть за восемьдесят, уж и не знаю, жива ли… Адреса не помню. Помню только сам дом. На Матросской он. Если не снесли – найду! Завтра же, с самого утра и поеду. Даст Бог - порадую тебя хорошим известием.

Потрясенная Наташа долго сидела молча и не знала – радоваться этому сообщению или погодить, дождаться завтрашнего вечера.

- А давайте, встретимся утром в городе и вместе поедем туда? - сказала Наташа.

- Хорошо, - ответила Петровна. Договорились. Встречай меня на виадуке к морскому вокзалу. Электричка приходит туда в половину девятого. Дальше сядем на трамвайчик и – вперед! И моли Бога, милая, чтобы она была жива, а дом не снесен!

- Буду на виадуке, обязательно буду молить, еще как буду, Петровна!

Дом нашли сразу. Старинный, из красного кирпича, он был скрыт от глаз новыми, большими «домами-крейсерами», как их называли в народе. Скрипучие деревянные лестницы привели их на второй этаж, к наверняка потерявшей счет годам своего существования двери, судя по ее виду. Постучали.

Открыла совсем молодая девушка.

- Здравствуйте, проходите, - приветливо улыбаясь, сказала она.

- А мы… - начала было Наташа, но девушка прервала ее.

- Да, да, я понимаю. Баба Таня сейчас выйдет, она на кухне. Присядьте. Меня зовут Светлана. На практике я у бабы Тани.

- На практике?

- Да. Я здесь, по соседству, живу. Мои родители уже уехали далеко отсюда, в Сибирь, а я не хочу пока уезжать. Мне нравится то, что баба Таня делает, как лечит людей и животных. Вот, захотела то же самое делать, и баба Таня разрешила рядом с ней быть. Я и в мединститут поэтому поступила, а в деканате мне разрешили здесь же и практику проходить! Скоро уже закончу учебу. А сейчас я хотела бы, чтобы вы анкету заполнили. Вы не против?

- Давай, Светочка, мы сначала вылечимся, а потом какие угодно анкеты заполним, хоть сотню! Хорошо?

- Хорошо.

Наташа огляделась. Очень маленькая квартирка была настолько бедна, что к ней вполне подходило слово «нищенская». Ничего лишнего, вся мебель – пара стульев, стол и ширма, делящая комнату.

«Скорее всего, - подумала Наташа, - там кровать.»

Вскоре открылась дверь, и оттуда вышла маленькая, сухонькая, слегка сгорбленная старушка.

- Здравствуйте! – удивительно молодым голосом сказала она, - Меня зовут Татьяна Степановна, но все бабой Таней кличут, вот и вы так зовите. Что вас привело ко мне?

Женщины поздоровались, и Петровна заговорила первой:

- Вы не помните меня, скорее всего. Я еще девочкой была, когда вы меня лечили.

- Ох, милая, да разве ж всех упомнить? И что, снова случилось что?

- Да нет, не со мной, а вот, с ней, с Наташенькой.

- Хорошо, - жестом баба Таня остановила Петровну, которая явно собиралась начать рассказ, и обратилась к Наташе, - и что же такое случилось, милая?

Долгой была история, а не больше пяти минут длился рассказ. Закончив, Наташа смотрела на бабу Таню с такой надеждой, что та улыбнулась.

- А ты ему кто будешь? – спросила она.

- Я? - от неожиданности Наташа замялась, - Наверное… подруга.

- Понимаю, - сказала баба Таня.

- Вы его вылечите? – тихо спросила Наташа.

- А ты приведи его ко мне, милая, посмотрю его. Глядишь, может так случиться, что и сумею я помочь вам в этой беде, вылечу его, а коли пойму, что не смогу – сразу скажу.

- Когда привести?

- А хоть сейчас приводи, я никуда не уйду.

- Тогда я еду за ним?

- Езжай, милая.

Когда они вышли на улицу, Петровна остановилась.

- Наташенька, девочка, ты уж лови такси и продолжай сама, а я потихоньку, на трамвайчик и на электричку.

- Петровна…

- Давай, давай, милая! Нечего мне мешаться у тебя под ногами. Я свое дело сделала, теперь ты свое делай. Главное – приезжай и рассказывай, что и как будет, хорошо?

- Хорошо, Петровна! – Наташа обняла женщину и поцеловала ее в щеку, - Обязательно приеду и расскажу!

Через два часа они с Михаилом поднялись по той же лестнице.

- Ты выйди, девонька, а я тут сама с молодым человеком поговорю, - сказала баба Таня.

Примерно через полчаса Михаил вышел из дома.

- Что она сказала? – с нетерпением спросила Наташа.

- Ничего. Осмотрела да общупала всего, с ног до головы. Сказала тебя позвать. Ты иди, а я здесь покурю.

Наташа взлетела по лестнице.

- Что, баба Таня?

- А все хорошо, милая, возьмусь я за него. Попробую полечить. Бог даст – получится. А ты возьми там, на столе, бумажку и карандаш. Садись и пиши, что принести нужно.

- И когда все это принести? – записав, спросила Наташа.

- А завтра утречком и приноси. Как принесешь – я при тебе мазь и сварю.

- А Мише тоже нужно приехать?

- Нет, ему не нужно. Я расскажу, как мазать, и ты сама все делать будешь.

На следующий день, уже в восемь утра, Наташа вошла к бабе Тане.

- Да… - ворчала баба Таня, выкладывая пузырьки и порошки из аптеки, да большой кусок сливочного масла в пакете, - И что с маслом-то стало?! Раньше вдвое меньше шло, а сейчас какая-то вода, пена из него идет… И что в него кладут?

Шаркая тапками по полу, баба Таня начала делать свое дело. Наташа быстро привыкла к ужасному, идущему из кухоньки тошнотворному запаху, пересела поближе к кухонной двери и вскоре совсем перестала обращать внимание и забыла о нем, поскольку баба Таня не молчала.

Без каких-либо вступлений, она просто начала рассказывать о своей жизни. Наташа слушала ее, стараясь не пропустить ничего. То, что она узнавала, было настолько удивительным и трагичным, что временами ей хотелось плакать, но она сдерживалась. Баба Таня же рассказывала все спокойным, как бы отстраненным от смысла своего рассказа, голосом, как будто книгу о чьей-то жизни вслух читала. Наташа и не заметила, как прошло два часа.

- Все, Наташенька, готова мазь для милого дружка твоего! – с этими словами баба Таня вышла из кухоньки, держа в руках литровую банку с полиэтиленовой крышкой, наполненную бледно-желтой мазью, - сильную мазь сварила, особую.

- Ох, какая же жизнь тяжелая у вас, – сказала Наташа, - как только ни испытывала!

- Да, девочка, повидала я всякого в жизни. Однако знаешь, что я тебе скажу? Много в ней было горького, но было же и сладкое. И на холод испытывала меня жизнь, и на жару. И несу я ее так, как мне совесть моя подсказывает, как Господь всем нам велит нести свои испытания - с достоинством и без роптаний. Ну, да ты еще молодая, а позже все поймешь.

-Да нет, Татьяна Степановна, я хоть и молодая, но успела уже кое-что попробовать. Вот, и к вам пришла не случайно, наверное.

- Конечно же, не случайно. Это Господь тебя, милая, проверял и испытание такое дал - бороться за свое счастье. Вот ты и борешься за него, суженого своего. А уж как поверил Господь в тебя – дорожку указал ко мне, и я свой долг исполню как следует, раз мне такое доверие оказано. Что смогу – все сделаю. Ну, а коли не получится - бейся дальше! Вот такие мои слова тебе будут. И Всевышний тебе в помощь!

- Теперь я уж и не сомневаюсь, что конец в этой истории будет хороший.

- Да какой конец? Это когда война, да похоронка - тогда конец, но и после нее жизнь есть у тех, кто живой и помнит тех, кто не вернулся. Так что, не тебе говорить о конце! У вас же только самое начало пути! Вот, и иди по нему, неси то, чему уже научилась, себе и суженому своему счастье добывай, не отступай перед препятствиями и не поддавайся унынию. Себя уважай, но и тех, кто рядом - не обижай. Где нужно – стань твердой, а в иное время старайся быть мягкой, ибо твердость без нужды – это гордыня, тяжкий грех! Все, девонька, иди! Как мазать, я тебе рассказала. – с этими словами она подала Наташе банку.

- Спасибо вам, баба Таня, огромное! – принимая теплую еще банку, с чувством сказала Наташа.

- Не благодари! Как закончится мазь, а закончить ее нужно всю, независимо от того, зажило или нет, так и конец лечению. Не поможет мазь – приди, и я стану думать, что еще можно сделать. Глядишь, что-нибудь и придумаю. А уж если поможет, то смотри сама – можешь прийти и рассказать, но можешь и не приходить, я все пойму и порадуюсь за вас.

- Что-то Светлану не видно? Она насчет анкет говорила что-то.

- По делам своим пошла куда-то. Потом, если захочешь – приедешь, да и заполнишь ее бумажки. Хорошая девочка, умная. Своих-то нет у меня, а эта сызмальства прибилась. Подружки во дворе, с куклами, а эта сюда бежит. И все-то ей интересно, все-то знать хочется, да и с людьми умеет хорошо ладить. Родители ее ругались сначала, были против того, чтобы ребенок мазью дышал, а потом успокоились. Поняли, наверное, что-то. Так и появилась у меня помощница. Божий промысел это, Наташенька. Видать, это Он позаботился, прислал ее мне.

- Ей и передадите рецепт?

- Так я уже и передала – умеет она мазь варить, а разбираться в болезнях ее в институте учат. А кому мне еще передавать? Больше ведь и некому. С собой не унесешь, а своих-то деток Господь не дал. А теперь иди, милая, с Богом! Там уже и люди пришли, дожидаются.

И действительно, во дворе стояли две женщины. Одна с котом в клетке, а другая – с маленькой собачонкой на руках. Они молча смотрели на Наташу. В глазах их был молчаливый вопрос: «Ну как?»

Наташа улыбнулась им и, получив в ответ две улыбки, быстро пошла туда, где можно было поймать такси.

Лечение шло так, как об этом и говорила баба Таня. Первая неделя прошла без каких-либо изменений на теле Михаила. Наташа была в отчаянии. Михаил старался крепиться, но порой срывался и становился несносным – требовал прекратить бесполезные процедуры, да и вообще, говорил, что Наташе пора уже в рейс и ни к чему ей возиться с ним.

Временами Наташе стало казаться, что он в чем-то прав, и нужно снова ехать к бабе Тане, но удерживало ее только то, что она наказывала использовать всю мазь, прежде чем идти к ней. Петровна, к которой Наташа ездила пару раз, успокаивала ее как могла, но...

На девятый день Наташа с изумлением увидела, что цвет пятен изменился, и часть их стала высыхать. Новых волдырей не было видно. Это была такая огромная радость, что она громко закричала. Михаил вздрогнул и как-то сжался, видимо ожидая чего-то ужасного.

- Что там? - ломающимся от ужаса голосом спросил он.

- Что?! Да то, Мишенька, дорогой ты мой, что мазь работает!

- Почему ты так решила?

- Сейчас и ты так решишь!

С этими словами она выхватила зеркальце из своей сумочки и, схватив Михаила за руку, подвела его к шкафу с большим зеркалом. Михаил долго смотрел на спину через зеркальце, и, повернувшись, увидел полные слез Наташины глаза.

- Кто ты? Волшебница? Колдунья?

- Я – Наташа. Тебе этого мало?

- Мне этого абсолютно достаточно! Просто хочу понять, с кем имею дело, - засмеялся Михаил.

- А ты этого так и не понял до сих пор?

- Да вот, постепенно начинаю понимать!

С того утра и начался бурный процесс выздоровления. С каждым днем появлялись все новые и новые свидетельства этому. Еще через неделю кожа очистилась. Остались лишь розовые пятна новой кожи. Мази осталось еще на пару дней.

Наташа летала на волнах эйфории, счастливая настолько, что больше уже и не может быть, считала она.

Когда Михаил полностью выздоровел, и кожа очистилась, он сделал то, о чем мечтал – поехал в больницу, где его пытались лечить, и в которой он не был уже три недели. Сказать, что его не ждали – не будет точным определением. Его явно не хотели видеть иначе, чем живой экспонат, пособие по неизлечимой кожной болезни.

- Что-то вы у нас давно не были, - пряча глаза, сказал лечащий врач.

- Да вот, необходимости не было, - ответил Михаил.

- Что так? Совсем перестали верить в свое излечение? – тусклым голосом, по-прежнему глядя в пол, спросил врач.

- Да нет, в это-то я поверил! Перестал верить в нашу медицину в этой части– это точно.

- И что взамен, получше нашей медицины, нашлось? – с сарказмом в голосе спросил врач.

- Нашлось.

- И на это можно посмотреть?

- Конечно, - ответил Михаил и прошел за ширму.

Сказать, что врач был изумлен – ничего не сказать! Он был потрясен. Забыв обо всем, он осматривал и так, и с помощью лупы, трогал кончиками пальцев розоватого оттенка участки молодой, здоровой кожи и цокал языком.

- Послушайте… Я уже столько лет работаю с кожными болезнями… Всякое повидал, но такое вижу впервые! Как вам это удалось? Кто вас вылечил?

- Жена, - ответил Михаил.

- Жена? Она врач?

- Да нет. Она сумела найти тех, кто может лечить. Тем и вылечила.

- Но это же невозможно! Эта болезнь, причем в такой стадии, не лечится! В любом медицинском справочнике…

- Возможно! Но вы же сами, своими глазами видите это, доктор, - одеваясь, ответил Михаил.

Когда он стал собираться выходить на работу и прошел медицинскую комиссию, Наташа тоже поехала в отдел кадров, где ей сказали, что формируется команда для посылки через месяц в Японию, куда придет ее судно, и предложили войти в нее.

Посоветовавшись с Михаилом, решили сначала съездить к бабе Тане, а потом уже решать, как быть и что делать.

Когда приехали и постучали в дверь, никто не ответил. Постучали настойчивее. Открылась соседняя дверь, и из нее выглянула пожилая женщина.

- А вы напрасно стучите, там никого нет, - сказала она.

- Как нет? А где баба Таня? Пошла куда-нибудь?

- Все, нет уже нашей бабы Тани. Неделя уж, как схоронили ее. Заснула вечером и не проснулась утром, дай ей Бог покоя на том свете.

- А где девочка, что помогала ей? - опомнившись от потрясения, спросила Наташа.

- Светочка, что ли? А улетела она вчера. Куда-то в Сибирь, к родителям. Да и перевелась она в мединститут там же, в том же городе.

- А адрес свой оставила?

- Нет, не оставила, насколько я знаю. Да и кому? Кроме бабы Тани она никого здесь и не знала.

На том все и закончилось. Наташа с Михаилом зашли в церковь. Не умея молиться, молча постояли перед иконами и поставили свечи за бабу Таню. Им очень хотелось, чтобы все, что они думали и чувствовали в отношении этого человека, отозвалось ей там, где она теперь оказалась, если там, за тем порогом, что-то есть.

«Дай ей, Боже, того, что она заслужила всей свой жизнью! - мысленно просила Наташа, и слезы катились по ее щекам.

Взявшись за руки, они вышли из храма. Яркое солнце и синее небо вызвали такой прилив радости и любви, что они, не сговариваясь, повернулись друг к другу и обнялись.

- Вот и хорошо, детки! – услыхали они мужской голос. Обернувшись, увидели пожилого священника на крыльце у двери, из которой вышли, - С любовью вышли из храма, знать принял Господь от вас то, о чем просили! А вы венчаные?

- Нет, батюшка, - сказал Михаил, - мы и не женаты еще.

- Вот и славно, значит все у вас впереди! Буду ждать вас в храме. Обвенчаю, как положено! Придете?

- Конечно! – в один голос ответили Михаил и Наташа и засмеялись.

- Спаси вас Господь! – сказал батюшка и перекрестил ребят.

Через несколько дней случилось странное, очень встревожившее Наташу. Утром она ощутила сильный приступ тошноты. В течение недели приступы эти стали повторяться все чаще. А еще – стали раздражать обычные запахи. Все это очень сильно испугало ее, и Наташа думала уже пойти в поликлинику, однако Петровна, которой Наташа пожаловалась во время очередной их встречи, долго смотрела в глаза Наташе, а потом широко улыбнулась и перекрестила ее.

- Ну, девка… Все, приплыла! Закрывай свои моря!

- Это почему? – встревоженно спросила Наташа.

- Почему, почему… Видать, Господь и о тебе позаботился. Приплыла уже ты туда, куда и хотела! Похоже, беременная ты, Наташка!

- Господи, Петровна! Ты чего?! Мне же врачи давным-давно сказали, что не смогу я забеременеть, не будет у меня детей! Да и сама я сколько обследовалась…

- Да много они понимают, твои врачи! Они же не боги! А дело это – Божье! Как он решит, так и будет. Вот, он рассудил, что ты прошла свое первое испытание и наградил за это!

- Мамочки… Почему первое? – переспросила Наташа.

- А как же иначе? Много их еще будет, испытаний-то. Больших и малых. И битвы будут, и шторма.

- Битвы? С кем?

- А сама с собой и будешь биться, гордыню свою усмирять, девонька! А уж она есть в тебе, Наташенька, поверь мне! Дите-то покажешь мне?

- Петровна! – засмеялась Наташа, - Кто бы нас послушал, что несем!

- А что такого в нашем разговоре? Самый, что ни на есть, нормальный бабий разговор. Ты как, сегодня же обрадуешь суженого?

- Да нет, думаю подождать нужно…

- А чего ждать-то еще?! Когда пузо на нос полезет? Тогда расписываться пойдете?

- Вот, вы о чем…

- А о чем же еще-то? Ты ему объяви –сподобил, мол, Господь - радостью наградить решил после всех передряг. Михаил вместе с тобой порадуется и поймет – пора действовать, потому как откладывать-то нечего, да и некуда уже!

 

***

 

И вот теперь, когда все беды последних месяцев были уже позади, они остановились у той черты, когда нужно было принимать решение. У летчиков это называется «точкой невозврата». Наши герои шли к этому, они боролись за это, и они должны были принять решение. А собственно, почему должны? Кто их заставлял или какие существовали между ними обязательства? Никаких, однако ни у него, ни у нее не было сомнений. У нее – изначально, а у него - после излечения от страшной болезни. Они оба были готовы к тому, чтобы объединить свои пути и идти вместе дальше по жизни. Будет ли этот путь легким? Трудно сказать. Вернее, положа руку на сердце, можно с уверенностью сказать – нет, не будет их совместный путь легким.

Во-первых, на пути ляжет нелегкий груз прошлого, который есть и у него, и у нее. Самым первым испытанием для них станет задача – отринуть тот тяжелый опыт, справиться с тем, что запомнило сознание, не дать себе перенести хоть часть того горького опыта на новые отношения. Как сделать так, чтобы эмоции, чувства, настроения тех лет, что мешали жить тогда, не проецировались на новую любовь, новую жизнь. Наши герои пока еще только догадывались, что сделать это будет не так просто.

«И пойдут они рука об руку, и станут жить счастливо, пока смерть не разлучит их…» Конечно же, пойдут и станут, однако жизненное море известно, как самое бурное и коварное море, кишащее акулами, рифами, скалами и мелями. И означает это, что будет все - и шторма, и мертвые штили в их жизни, да еще не факт, что шторма страшнее.

Во время жизненных штормов они будут вместе бороться с ситуациями, преодолевать их, а во время мертвого штиля, когда после жестокого шторма и быстрого бега вперед, паруса обвиснут, и покажется вдруг, что весь мир умер, застыл, и ничего с этим нельзя поделать, как быть? Как жить при полном покое, затишье и даже кажущемся удушающем застое? Смогут ли наши герои сохранить огонь в душах, не сломаться, не остыть и не потерять веру в свою любовь? Когда один из них сломается, сможет ли другой вдохнуть в него свою любовь и оживить его?

Да, оба они – сильные личности, но именно в этом и заложена основа для таких бурь и штилей в их совместной жизни. Если бы они были разными, то все было бы проще – один правит, а второй спокойно гребет веслами. Здесь же в нашем случае, оба настолько сильны, что готовы править. Однако в этой одинаковой силе, как зачастую и бывает в жизни, заложено и спасение. Каждый из них сумеет обойти все преграды, подводные камни и мели, поддерживая друга, помогая и удерживая от неправильных решений. Но два рулевых на двоих в одной лодке – путь в никуда, и перед ними встанет главный вопрос – кто будет грести? И эту нелегкую проблему они должны будут разрешить. И, веря в их любовь, стоит ли сомневаться, что справятся они и с этим?

И вот, стоят они перед этой лодкой. Садиться в нее или нет? Однако оставим их, дадим им выстраданное право – самими принять верное решение. Будет их путь прямым или не очень, легким или трудным – пусть они сами выбирают это для себя.

А мы, свидетели того, как пришли наши герои к этой черте, будем болеть за них, радоваться, переживать и огорчаться, мысленно ведя тем путем, какой сами им пожелаем. И конечно же, прощаясь, пожелаем им, чтобы стал он путем любви, а еще - чтобы был он по возможности спокойным и не слишком тяжким, а еще - стойкости и мудрости им в преодолении всех невзгод и трудностей, но главное – любви, а иначе зачем всё?

Пожелаем этого же и себе, потому что каждый из нас - тоже герой, но не этого, а своего собственного романа, со своими радостями и горестями, победами и отступлениями.

 

***

Июнь 2015 г.