Всем известна история спартанского мальчика, который засунул себе лисенка за пазуху и застыл по команде наставника «Смирно». Даже когда лисенок прогрыз в животе юного воина большую дыру, он не пошевелился. Так и умер, не издав ни звука и явив пример мужества и стойкости грядущим поколениям.

Однако, должен заметить, что это и пример бессмысленных страданий из-за никчемной зверушки, которая кроме пинка ничего не заслужила. Мальчик был просто глуп. Если бы он вышвырнул лисенка, педагог, конечно, отодрал бы его. Вот тут бы он и проявил свое мужество и героизм, стойко перенеся наказание. Все восхищались бы им, включая наставника. А так стоял, стоял и упал. И кишки вывалились. А главное, совершенно без пользы для своего драчливого отечества. Другое дело Витя Кийко. Перед парадом в честь Дня Победы, пока «коробки» ожидали встречи с начальником гарнизона, он подсуетился и по просьбе двух других нарушителей воинской дисциплины сбегал в магазин и купил бутылку «Зубровки». Так как сам он из-за бедности семьи, мог распоряжаться капиталом в сумме 15 копеек, а поучаствовать в процессе очень хотелось. Его короткого отсутствия никто не заметил, и к команде «Парад стройся!» он уже стоял в строю.

Бутылка выглядывала из неглубокого кармана синих галифе. Мундир Витя ушил по своей стройной фигуре так, что если бы он положил спичку в нагрудный карман, то и ее было бы видно. Осталось только одно место. Мы носили тогда глухие парадные мундиры со стоячим воротником и хромовые сапоги. Сапоги тоже плотно облегали икры, да так, что снимать сапоги приходилось втроем. Синие штаны в области бедра были достаточно просторны. Вот Виктор и придумал: он, через ширинку, горлышком вниз, запустил бутылку в правую штанину. А чтобы она там не болталась, горлышко бутылки вставил в голенище сапога.

Только он не учел одного. На пробке, называемой в народе «козликом», была такая штучка, за которую хватались, когда открывали бутылку. Эта штучка из мягкого металла была все же тверже беззащитной кожи. Царапать она стала сразу же, когда мы торжественным маршем еще не дошли до трибуны. О чем Виктор мне доложил громким шепотом сразу, так как мы с ним шагали рядом в первой шеренге нашей роты:

- Ой! Плятт! – Громко шептал он мне в ухо, приплетая к нашим делам известного народного артиста, – Пробка ногу режет! Ыы-х!

– Терпи! – сквозь зубы посоветовал я, не поворачивая головы.

Парад был не в Москве, поэтому через триста шагов пытка должна бы закончиться. А там мы полезем на машины и в толчее, бутылку можно будет переложить.

Но если Бог посылает испытание, то это вам не детские игрушки типа: «Агу – не могу». После команды «Вольно!» командир роты зашагал рядом с нами. В его присутствии лезть в ширинку было не совсем удобно. И тут тяжелый удар судьбы. Подошел комбат и на ходу громко выкрикнул:

– Походной коровой! Поротно! Тьфу! В походную колонну! Машин не будет, идем в училище пешим порядком. Не растягиваться!

Батюшки светы! До училища семь километров. Это и без бутылки – ну б его на фиг! А тут каждый шаг растирает и царапает жестяным горлышком кожу на икре. И командир роты ни на шаг от нас не отходит. Каждые пять - десять минут, что бы подбодрить нас, командует:

- Рота! Выше ножку! Араззз! Аразз! Арразз, два, трип!

И это страдальцу облегчения не приносило. Витя, в подходящий момент, поросился у командира выйти на секунду из строя. Но так как он не смог объяснить зачем, командир роты не разрешил.

Вот и шли мы вперед. Виктор ощущал при каждом шаге то, что мог ощущать человек, которому с темпом 110-120 раз в минуту всаживают ножик в живую плоть. Втягивая воздух через зубы, он находил время докладывать мне обо всех своих ощущениях и щипал меня за руку так, что и я в полной мере чувствовал меру его страданий.

Долго мы шли, больше часа. Но конец, который бывает у всего, наступил и на этот раз. Командир роты не распустил нас, когда пришли в казарму, а долго и нудно рассказывал, как мы должны вести себя во время праздника и что нам будет, если мы будем вести себя по-другому.

После команды «Вольно! Разойдись!» мы, кто стоял рядом, подхватили Витьку под руки и утащили за второй ряд коек. Там он, наконец, вытащил проклятую бутылку, а мы довольно легко стащили с него сапог. Сапог слез легко, так как в нем было полно крови.

Мы обработали рану перекисью водорода. Забинтовали, как могли, и уложили на нижнюю койку. Обед принесли ему в казарму. А на ужин он уже ковылял сам. Более того, через двадцать четыре часа после того, как мы сняли с него сапоги, он уже играл в волейбол за нашу роту. И внес существенный вклад в победу. И не нужен нам никакой лисенок. Кстати, в разливе той бутылки, с окровавленной пробкой, он участия не принимал. Видеть ее не мог.