Прекрасна она всегда и у всех, даже когда ненавидима как женщина.

Предания церковные сообщают, что Мария из Магдалы была молода,

красива и, увы, вела грешную жизнь. Простите, отцы церкви, видящие в

женщине сосуд греха; трудно мужчине, не растерявшему молодость и пыл,

не отвлеченному от неё учением вашим, забыть, как она прекрасна. Огнём

её тела и светом её души живём, она – наша мать, сестра, жена и подруга…

 

Глава 5. Путь Марии.

 

Между обручением и свадьбой моими душа, что попросила отсрочку,

положила срок – полгода. Мне хватило шести месяцев разлуки с Ним, чтобы

окончательно понять: нет жизни для меня отныне без Него. Не было

возврата к старому. Сам по себе обряд обручения мало что для меня значил.

Клятвы, что я приносила в жизни, были даны Великой Матери. И что могли

значить эти слова: «Вот, ты посвящаешься мне в жены этим кольцом по

закону Моисея и Израиля» для той, что не признавала над собой никакой

власти, кроме власти женского начала? До встречи с Ним законы Моисея не

имели надо мной силы. Они всё ещё не имели её и сейчас. Если что и могло

ставить мне условия, так это собственное сердце. Оно изнывало в

одиночестве. Не сразу я поняла, что это одиночество особого рода.

 

Мужчин, что готовы были вернуть мне радость жизни, было немало.

Поначалу я разрешила кое-кому попробовать. Но сама же и оборвала всё,

ещё не начав. Для меня уже не существовало другого мужчины в мире.

Лишь его глаза могли вызвать ответный огонь моих, его руки – оживить

моё тело. Он снился мне ночами, и я мечтала услышать его голос. Это было

просто наваждением. Я ведь даже не знала этого человека, как других

мужчин, и уже потому это не могло быть зовом одной лишь моей плоти. То,

что нас связало, было чем-то большим. Да что связало! Две встречи, во

время одной из которых я видела его среди толпы людей, а во время второй

– стала его обручённой невестой. Это было необъяснимо. Неужели я

должна была действительно порвать со своим прошлым, чтобы суметь

продолжить жизнь? Поначалу я устремилась за ответом к подруге. Та не

стала прятать от меня сомнений.

 

– Что ты хочешь от меня услышать, Мариам? Я буду на твоей стороне

в любом случае, что бы ты ни решила. Для себя я знаю одно: ноги моей не

будет больше в Храме Богини. Не знаю почему, но я не верю никому, кроме

Него. Он обещал мне исполнение мечты, и это будет так. Если Он,

спасающий людей от болезней и смерти, призывает меня вернуться к Богу

наших праотцев, я почитаю, что Он не ошибается. Он должен знать, как

никто, откуда Его сила.

 

На лице подруги в последнее время часто появлялась такая улыбка!

Словно она обрела уже своё долгожданное счастье. Да так оно и было. В её

сердце после встречи с Иисусом жила вера. Но сейчас, когда мы заговорили

о нас, эту улыбку сменила грусть. Иоанна откровенно сомневалась в нашем

будущем.

 

– Что же касается твоей с Ним жизни… Мне так жаль, девочка моя!

Жаль тебя, которая должна будет пойти с Ним рядом. Вы будете такой

чудесной парой, – два умных, добрых, красивых человека. Но для таких

людей у Бога почему-то никогда не находится счастья. Лишь череда

испытаний и бед. Сердце сжимается от боли при мысли о том, что вас ждёт.

И ведь что странно – я знаю, что ты всё равно будешь с Ним. Ты

спрашиваешь совета, и я хочу, но не могу отговорить тебя от

осуществления вашей любви. Я не смею вмешиваться в это. Я только могу

быть рядом с тобой, когда буду нужна.

 

– Проклятие! – стало ясно, что не одну Иоанну заботит моё будущее.

Рука Главной Жрицы метнулась вверх. Она рванула ожерелье кроваво-

красного цвета на своей шее, и красивые коралловые бусы водопадом

просыпались на пол.

 

– Я почти отпустила тебя на волю! Ты жила среди людей,

приближенных к царям! Ты расплатилась за годы учебы, и за жизнь в

Храме с излишком. И я уже ждала мгновения, когда ты заговоришь о

замужестве… Но этот человек! Что может он дать нашему Храму? Лишь гнев

своего Небесного Отца на наши бедные головы!

 

Она без всякой осторожности впилась ногтями в мою руку и потащила

меня к своей главной драгоценности – выполненному в полный

человеческий рост зеркалу в дорогой серебряной оправе.

 

Мы так стремились попасть в комнату Жрицы в годы нашего

созревания. Увидеть себя в её роскошном зеркале, равному которому нет и

во дворцах! Теперь, вовсе не мечтая об этом, я получила такую

возможность. Мало того, она поставила меня перед ним лицом, и грубо

потащила за рукав. Раздался треск раздираемой ткани, и я осталась перед

зеркалом полуобнаженной. Главная Жрица вырвала заколку из моих волос,

и они упали с затылка красивой волной.

 

– Смотри! – кричала она. – И это всё – тому, кто предлагает вырвать

свой глаз лишь за один-единственный взгляд на чужую женщину! Ты могла

бы быть почти царицей, если бы захотела! Ты должна была захотеть этого

ради всех нас!

 

Что же, должна признаться, смотрелась я неплохо. Годы и

мужчины не оставили особых следов на моём теле. Мне двадцать пять, и это

немало. Но никто не даст мне больше семнадцати. Я никогда не любила

вина или сикеры, и отставляла свою чашу в сторону, едва пригубив. После

самой бурной ночи предавалась сну, а потом тренировала молодое тело так,

как учили с детства. Я не знаю излишеств в еде. И кожа моя чиста, и грудь

упруга, и лицо ещё не знает морщин. Всё так.

 

Я потянула обвисший рукав из рук Главной Жрицы. Закрыла своё

плечо и грудь, почти силой вырывая ткань из её рук. Оттолкнув её слегка,

наклонилась за заколкой для волос.

 

– Всё так, Мать, – впервые назвала я эту Женщину именем, которое

ей не принадлежало, и выпрямилась, глядя в лицо, уже несущее отпечаток

старости, несмотря ни на какие ухищрения. – Всё так, как Ты говоришь. И

всё же я уйду. И даже если Он не станет просить, я всё равно закрою свои

плечи, и уберу свои волосы под покрывало. Я тоже боюсь. Но неизбежно

мне быть с ним. Если бы я могла, я бы, конечно, предпочла стать царицей…

 

– Вот оно что, – задумчиво протянула она мне в ответ. И на лице её

не стало гнева. – Ты захотела стать матерью, Мариам?

 

Она одна узнала обо мне больше, нежели кто бы то ни было, она,

никогда не знавшая материнства. Эту мысль я тщательно скрывала от самой

себя. Все эти годы нас учили тщательно предохраняться от беды,

называемой беременностью. Та, что носила ребенка под сердцем, теряла

связь с Великой Матерью. Её отпускали, и навсегда – выполнять

предназначение женщины, обычной женщины, но не отделённой…

 

Как она узнала? Каким чудом догадалась, что в присутствии Этого

Человека я ощущала, как напрягаются мои сосцы, и маленькие ручки

обвивают мне шею? Нет, конечно, та сила, что дал Его гневливый Бог,

велика. Но и Матерь Богов ещё не умерла, если Её Жрица способна

прочитать самые сокровенные мысли женской души. Не мысли – скрытые

желания.

 

– Если бы ты сказала мне об этом раньше, дитя, – грустно промолвила

Главная, – я уступила бы тебе своё место. Мы заполнили бы ту пустоту, что

есть в сердце каждой бездетной. Ты могла бы многое дать Храму,

воспитывая замену себе, мне, Богине. Не только мужчина способен дать

тебе детей…

 

Мы молчали долго. Объяснять ей, что подобное могло стать правдой,

но лишь до встречи с Иисусом, не стоило. Не только дети, не просто

мужчина… Его дети, Этот мужчина – вот что было главным. Похоже, Жрица

и это поняла, как ни странно.

 

– Хорошо, – так сказала она под конец. – Ступай, ищи себе новой

жизни. Но если вдруг, вопреки здравому смыслу, твой мужчина станет тем,

о ком говорят… Если он победит в борьбе с теми, кто, проповедуя Закон,

убил в Законе душу, и потому не страшен нам… Нам, воспевающим женскую

Богиню, ты ведь понимаешь меня, Мариам?

 

Я лишь кивнула головой в ответ.

 

– Я потребую от тебя благодарности, Мариам, вот тогда и потребую.

Ступай.

 

И я ушла. Это был третий месяц нашей разлуки с Ним. Потом ещё три

я жила в доме Иоанны. Я была нужна ей, ибо первые месяцы беременности

трудно давались ей, не самой молодой и крепкой женщине. Да, Иоанна

была тяжела. Чудо произошло. Но повлекло за собой ещё и слабость, и

головокружения, и непрекращающуюся рвоту, и слёзы, перемежающиеся с

подъемом духа. Увы, Хуза не мог быть с ней так часто, как ей хотелось. А я

могла. И вот, училась быть хозяйкой в её доме, и обычной женщиной с

домашними заботами и хлопотами. Чего стоило только кормление Иоанны,

которая на любой запах, донёсшийся до её ноздрей из кухни, отвечала тем,

что сгибалась в приступе неудержимой рвоты.

 

Лишь однажды я спросила у неё, применила ли она совет Главной

Жрицы, и жила ли с Хузой так, как та велела. Ответ подруги был предельно

искренним.

 

– Да, – сказала она. Перед тем, как забеременеть, Хуза бывал со мной

только таким способом – сзади.

 

Удивительно, но подруга даже не покраснела, говоря это.

 

– Не смотри на меня так, родная, – смеясь, попросила она, видя моё

изумление. – Совет мудрой женщины, привыкшей врачевать женские тела,

хорош сам по себе. А встреча с твоим любимым – это другое. Он вёл себя с

нами так, словно мы – не женщины, которых следует сторониться. Он

сказал, что все мы, несмотря на различие пола,– дети Отца Небесного. Он

видит в тебе не блудницу вавилонскую, не противное Богу существо, а

прекрасную женщину, которая шла до него своей дорогой. И он полюбил

тебя, и Бог Ему не запрещает. Это вдохновило меня, Мариам. Я готова к тем

строгостям, к которым Он призывает. Ограничивать себя добровольно, из

любви, а не из страха, вовсе не трудно… Я, принадлежащая к высокому

обществу этой страны, всё это время вела ту простую, достойную жизнь, к

которой Он призывает. Мне осталось совсем немного, чтобы придти к Нему…

 

Я не отвечала, сражённая произошедшей в ней переменой.

 

– Да пойми же ты, – настаивала она. – Вот Хуза. Он же любит меня. И

всю нашу с ним общую жизнь считает меня не только равной себе, а

существом куда более достойным любви и поклонения. Йэшуа показал мне,

что, в отличие от фарисеев и книжников, вера в Его Отца Небесного не

унижает женщину. Не ставит её на последнее место в ряду творений

Божьих. Так почему я унизила себя сама, не сказав мужу о том, что могло

бы сделать нас обоих счастливыми, уже давно? Так просто быть

откровенной с тем, кого любишь. Йэшуа научил меня этому.

 

И настал день, когда Иоанна уже не нуждалась во мне. Зато меня

позвал к себе мужчина, которого я любила. Я взяла с собой последнее, что

оставила себе из прошлой жизни – мой сосуд с благовониями. Я должна

была сказать Ему это так же красиво, так же открыто и чисто, как сказал

мне Он. Я должна была выказать Ему свою любовь откровенно. И, так же,

как он передал мне своё кольцо в присутствии многих людей перед своим

Богом, так же я должна была обозначить мою жертву. Я приносила ему в

жертву свою жизнь, и свою любовь, и эта жертва была мне в радость… Я

вошла в дом Симона-фарисея в Мигдале Галилейской, не страшась этого

«высокого собрания» глупцов.

 

«Не бывает глупцов достойных, Мирйам, – говорила я себе при этом,

– и не бывает глупцов, что не были бы трусами в душе. Никто не осмелится

оскорбить меня, потому что здесь теперь Он, и здесь по-настоящему

начнётся наша любовь, высокая, как небо над головой, чистая, как воды

Галилейского моря».

 

Тот, кого я любила, не обманул моих ожиданий.