Клешня

 

Поздней осенью, в связи с ухудшением ледовой обстановки, полярные рейсы по доставке продуктов питания для местных жителей Крайнего Севера обычно заканчивались. Мало кому из моряков нравился такой каботаж, приходилось морозить сопли, выгружая судно своими силами. Более везучие ходили рейсами «на Юга», где можно и «пузо погреть», и получать двадцать три процента от зарплаты в валюте. Мы уже радовались, что заканчивался наш последний рейс на мыс Шмидта, и все скоро пойдём домой, в свой родной порт Владивосток. Но неожиданно нам пришла радиограмма следовать в порт Мурманск, арендующий наш дизель-электроход ледокольного типа сроком на один год вместе с экипажем.

- Вот радость-то привалила! - негодовал «кэп», Виктор Фёдорович, молодой мужик, крепкий, как дубовый верстак, - Опять наш радист «приятную» новость принял — «везунчик»!

 

В порт Диксон мы должны были следовать своим ходом и прибыть туда не позднее пятого февраля, где нас должен был ожидать атомный ледокол «Ленин» для дальнейшего сопровождения каравана с ещё тремя теплоходами.

Чистой воды практически уже не было, и мы часто застревали во льдах на сутки и более. Перекачивали балластную воду с борта на борт и с бака на корму, ломая корпусом судна лёд вокруг себя. Двигаясь такими темпами, мы встретили Новый Год только на выходе из Восточно-Сибирского моря.

 

- В самую зимищу попали, ядрёна в кнехт! - возмущался наш боцман по кличке Клешня. Руки у него были, как клешни у краба, которых он стеснялся, не зная куда деть. Да и куда можно было спрятать такие «грабли»? На свою робу он всегда нашивал огромные накладные карманы, как чехлы для совковых лопат, и вынимал из них руки лишь в случаях необходимости. А случаи эти были практически постоянными за время рабочего дня, не считая частых авралов для палубной команды. Это был мужик уже зрелого возраста, по имени Матвей Данилович, невысокого росточка, кривоногий, как медведь-кавалерист, широкоплечий - настоящий «морячилла», отработавший на морских судах лет двадцать, попавший сюда после службы в ВМФ. Кое-как «допинал» когда-то свои положенные восемь классов — вот и всё образование. В его «богатом» лексиконе преобладали слова и термины флотской тематики, густо перемешенные с крутым матом. Поговорить с ним на «отвлечённые», береговые темы было проблематично. Ну, боцман — он боцман и есть! Обыкновенные рабочие рукавицы на его руку не налазили, как детские варежки на мужскую ладонь. Кроме кувалды, никаких молотков не признавал. Он их в ладони не чувствовал, как сам говорил. Никогда не пользовался гаечными ключами. А зачем? Сломает ненакроком. Он и без ключа любую заржавевшую гайку своей клешнёй открутит. Моя ладошка в его руке казалась чайной ложечкой в большой сковородке, - На улице-то за пятьдесят, и темно, хоть глаз выколи, ядрёна в якорь!

 

Все двери в надстройку мы задраили, чтобы не выпускать тепло, оставив лишь одну на корме, чтобы наш повар мог иногда выносить помои. Что представляет собой пароход, идущий в полярную ночь по Восточно-Сибирскому морю? Над штурманской рубкой светит вперёд мощный прожектор, освещая путь. Это единственный свет, режущий густую темноту, бьющий чуть ли не на полкилометра так, что белые медведи разбегаются. А свет из иллюминаторов кают до кормы не достаёт. Поэтому, если выйти без фонаря, сделать несколько шагов и покружиться на месте, можно вообще не найти входную дверь в надстройку. Будешь на ощупь тыкаться, как слепой, пока не замёрзнешь напрочь.

За полтора суток до пролива Вилькицкого, после которого до Диксона оставалось бы пройти всего ничего, начался тяжлый лёд с мощными торосами. На этот раз мы «вляпались» в лёд так хорошо, что уже пятый день «ни тпру, ни ну, ни кука-реку», как говорится. Все попытки «раскачаться», перекачивая балласт с борта на борт и с бака на корму, ничего не дали. Судно прочно вмёрзло в лёд, толщина которого была, наверное, не меньше метра.

Уже кончалась пресная вода, мыться разрешали сначала через день, потом через два. Продукты экономили, из мучного был только ржаной хлеб, по два кусочка в обеды, и макароны. Ни кофе, ни какао, ни чаю — один компот. Но это всё можно было ещё как-то пережить, главное - у всех кончилось курево. Некурящих из пятидесяти двух членов экипажа оказалось только восемь человек. Вот это была трагедия! Виктор Фёдорович сам был заядлым курильщиком. Дошло до того, что все трюма облазили, нашли полпачки отсыревшей «Примы», оставленной кем-то в твиндеке при самовыгрузке. Вот это был настоящий клад! Все курящие через три часа собирались в кают-компании и курили капитанскую трубку по кругу, как индейцы «трубку мира». Чтобы было побольше, смешивали табак с чайной заваркой или с высушенными лимонными корками. Плотника чуть было не избили за то, что курил втихаря свои сигареты. Отняли «на общак», да ещё и пристыдили. Потом уже, по прибытию в Диксон, у каждого куряки в каюте было запасено сигарет чуть ли не на полгода, и окурки никто не выкидывал. Покуришь, «забычкуешь» - и в трёх литровую банку, на «чёрный» день.

 

Виктор Фёдорович ходил мрачнее тучи. Все понимали, что его вины никакой нет и быть не может. Разве тут угадаешь, когда на льды напорешься? Но он капитан, и никто с него ответственность не снимет. Авторитарный лидер, каким и положено быть на флоте, где без дисциплины не выжить. Но, как мудрый человек, он прекрасно понимал, что в экипаже судна, как в наглухо замкнутой системе, установление чересчур жёсткой дисциплины создаст невыносимые условия для жизни. Он старался отдавать свои приказы так, чтобы их исполнители понимали, что они не какие-то «чёрные козы», а единственные специалисты, способные выполнить этот приказ. Частенько позволял своим штурманам вступать с ним в дискуссии, не навязывая, а доказывая правильность своего мнения. Всегда выслушивал и старался исполнить пожелания подчинённых, чтобы максимально облегчить им выполнение своих задач. Все уважали капитана не только за такую демократичность, но и как хорошего, мудрого человека.

Штурмана ходили понурыми, с опущенными головами, словно чувствовали за собой вину. Да вообще, у всего экипажа настроение упало «ниже ватерлинии».

 

- А может, мы на «меляку» напоролись каким-то краешком? - выдвинул своё предположение помощник капитана по политической части, а попросту «Помпа», когда ни у кого из комсостава уже не осталось сколь-нибудь ценных предложений. Никто даже не засмеялся, доподлинно зная, каким «бывалым» моряком он являлся, - А что, разве не может такого быть? Ну, хорошо, давайте так тогда... я предлагаю выйти всем экипажем с ломами и обколоть весь лёд по периметру.

- А-а, делайте, что хотите! - махнул рукой Виктор Фёдорович в отчаянии и вышел из кают-компании.

 

Все надели казённые овчиные полушубки, завязали «уши» шапок на подбородках, обулись в валенки и вышли с ломами на «долбёжку».

- И кто это додумался до такой дури, интересно, ядрёна в клюз? - возмущённо вопрошал Клешня у рядом работающего с ним матроса.

- Во-во, полный идеотизм, толщина-то с метр! Два часа дубасим, а даже канавки для мышки не наковыряли. Легче было бы в бетоне отдолдонить.

- Может к будущей весне до луночки и доковыряемся. Ха-ха-ха! Считай, пилим сук, на котором сидим, ядрён его в дрейф траверза!

«Помпа» с ломом был где-то поблитзости и не мог не услышать упрёка в свой адрес. Доложил капитану, тот вызвал боцмана к себе «на ковёр».

 

- Вы чем-то недовольны, Матвей Данилович? - спросил «кэп» боцмана, переминающегося с ноги на ногу у входа, не зная, куда спрятать свои «клешни», когда «Помпа» вышел из каюты и закрыл за собой дверь, - Проходите, присаживайтесь! Да, согласен, идея не из лучших, но других нет, к сожалению. Лёд сжимает корпус. Кто знает, чем всё может кончится. Вы бывалый моряк, я знаю, нет ли у вас каких-нибудь идей? Нам сейчас любые предложения могут пригодиться.

- Ну, я умею только троса плести да палубу красить. Хотя, могу рассказать один подобный случай, который с нами однажды в Карском море случился, когда мы тоже во льдах надолго застряли. Наш капитан тогда распорядился якоря на самодельные деревянные сани смайнать и оттащить их вперёд на парочку смык, выдолбить или подорвать под якорями лёд и утопить их. А потом, когда они вмёрзнут, вытравливать якоря, работая машиной на «полный вперёд». Но ничего у нас тогда не получилось — сил не хватило. Якоря с цепью очень тяжёлые, сани ломались, не скользили. Да и народу у нас было всего четырнадцать человек. А потом, когда я, работая уже на другом судне, вперые увидел, как нас ледокол на «усах» тащил... меня удивило, что мы порожняком по чистой-то воде больше шестнадцати узлов не делали, а тут в грузу аж восемнадцать! Словно нас этот ледокол себе «на горб» взвалил. А ведь эти «усы» - обыкновенные троса, только толщиной с вашу руку.

- Так-так-так, интересная идея! А у нас тросов хватит? Вы сможете их в такую толщину сплести?

 

Утром, а вернее, сразу после завтрака (какое утро в полярную ночь?), всех собрали на общесудовое собрание. Суть предложения заключалось в том, чтобы оттащить как можно дальше по курсу сплетённые Клешнёй и его помощниками стальные троса «усов», привязать на конце толстую охапку брёвен и утопить её под лёд.

 

Виктор Фёдорович назначил командовать этим «парадом» самого Клешню.

- Идея ваша, Матвей Данилович, вам её и реализовывать. Командуйте мероприятием, я в вашем подчинени!

 

Меня, как судового врача, никто особо не приглашал, но я тоже надел полушубок и вышел на палубу. Ожидая увидеть кромешную тьму, просто остолбенел. Северное сияние освещало пространство в радиусе примерно тридцати километров так, что глаза резало. Оно переливалось всеми цветами радуги, растянулось змеёй по всему Ледовитому и уходило в небеса на несколько километров. Невольно залюбовался этим чудом природы. Было светло, как летом.

- Ядрён в три ахтерштевня! Ты чегой-то, «Док»? От тебя в моём «миропринятии» пользы, как от «Помпы» на мостике! Дуй-ка ты лучше в свою «умбулаторию» таблетки пересчитывать, ядрён тебя в «гидрокомпас»! Нечего «в подногами у людях» путаться, ядрён твою в полуют шкафута!

 

Я не особо и обиделся, если честно. Клешня оказался довольно неплохим командиром, только слитшком часто орал матом на подчинённых. Часов через восемь знатоки-пиротехники и поджигатели костров смогли «булькнуть» самодельный якорь в воду. А ещё через вахту ко мне в каюту ворвался возбужднный до предела радист, Валька, мой закадычный друг.

- Чего лежишь? Вставай скорее, сейчас тащить будут. Вся толпа уже лучшие места на палубе облепила, встать некуда...

 

- Не, не выйдет ни хрена, зуб даю, - слышались возгласы в толпе, - Оборвёт! Слишком много «скруток» у Клешни.

- Не каркай! Клешня знает, чё делает! Все троса, какие были, в ход пустил.

- Эх, ещё бы хоть метров десять, тогда бы под более острым углом вытягивали.

- И так сойдёт, ща увидишь!

 

Опробовали машину на «полный вперёд». Клешня со вторым штурманом на баке работали всякими там лебёдками, выбирая слабину «усов», чтобы было «внатяг». Клешня «гаркнул» в микрофон по-гагарински: «Поехали!». Пароход затрясся, как лихорадочный, на одном месте. Все затаили дыхание, оборвёт — не оборвёт? Через пару минут нос резко поднялся, залезая на лёд.

 

- Дыбится! Пошло дело, дыбится «коняга», ядрён его в брашпиль! - ликовал Клешня.

 

На общесудовом собрании экипажа Виктор Фёдорович вручил боцману почётную грамоту за доблесный труд и заявил перед всеми, что в будущем никуда его от себя с этого парохода не отпустит. А «Помпа» пообещал даже сделать запись благодарности в его трудовой книжке. В Диксон мы прибыли на неделю раньше срока. На подходе к Мурманску мой друг Валька принял радостную радиограмму, в которой говорилось, что аренда нашего судна отменяется. Капитану приказывалось встать в Мурманске под погрузгу генгруза назначением в порт Монреаль.

 

- Ну-ка, Данилыч, сожми свою клешню в кулак! Во! Вот так и ходи в Монреале, пусть знают наших! - подшучивали мы над боцманом...

- Боцман! Где боцман, никто не видел? - кричал старпом, бегая по пароходу, - Контейнера на крышке первого трюма крепить надо, а его нет нигде.

- Он с «кэпом» на берег сошёл! Канадцев пугать...