Не знал про этот тихий дворик, Где жили дед мой и отец, Ни Датский принц, ни бедный Йорик, Стоял в нём двухэтажный домик, Что выстроил один купец. А я, тогда ещё малец, Ворот колонну подпирая, Ласкал свой слух звонком трамвая, Вкушая сладкий леденец. И на дорожный тротуар Глядели три его глазницы. Летели мимо колесницы, Брели прохожих вереницы, А я на небе зрел пожар. Старинный особняк Шамиля, Стоял, как сказочный дворец. Меня всегда к нему манили Его загадочные шпили, И башни зубчатый венец Могуче в небо возносился, И на закате серебрился, И меркнул в ночи, наконец… С бесстрашной детскою отвагой, Поправив помочи штанов, Туда я был взлететь готов, В руках с отточенною шпагой, Чтобы злодея победить, И белокурую девицу, Безвинно спрятанной в темницу, Скорей на свет освободить. Вся слобода была знакома, Всё здесь – лишь руку протяни: Пустырь с горой металлолома, Засовы на дверях завкома, Дворы, стоящие в тени, Весёлый продавец Боржома, И гомон бани Плетени. И керосиновая лавка В подвале за большим кустом, У кассы кинотеатра давка… Любая уличная шавка Признав, виляла мне хвостом… Но всё меняется в природе, За осенью идёт зима, Приходит время и уходит, И в Апанаевском приходе Редеют старые дома. И Александровский завод, Трубою подпиравший небо, Как будто бы и был, и не был, Или уснул, как рыжий кот. Уснул… или, быть может, умер? Но важно, словно старый лорд, Старинный заржавевший флюгер Застыл, уткнувшись пальцем в Nord. И в тихих закоулках где-то, Сквозь пролетевшие года, Слышны былые менуэты, Старинных зданий силуэты Рисует память иногда… И снова образ возникает: Тот дом на улице Тукая, Уютный, тихий, старый двор, Протяжный звон трамвая слышен, Из лепестков отцветших вишен Белесый у крыльца ковёр, И бабушка в берете модном, Чуть-чуть надетом набекрень, Резное зеркало, и в окна- Пьяняще-пышная сирень. |