- Нет, Ирка, не знаю как ты, а я мужикам не верю. Я и раньше-то не очень верила. А сейчас и подавно. Вот поверила своему десять лет назад – теперь маюсь. А ведь гад любить обещал, на руках носить. Я уже и не помню, что еще обещал, потому что сразу не верила, а так хотелось верить во что-то. Ой, и дура же была.

 

Ты представляешь, месяц назад говорит: меня сегодня весь день не будет, важный клиент приезжает, буду его по объектам возить. Знаю я его объекты – в баню с самого утра, а оттуда за полночь. Домой приползет и с веником спать ложиться. Всю ночь его тискает, представляешь? Нет, чтоб меня ущипнуть хотя бы разок, он у веника всю ночь листья обжевывает.

 

Я тут слышала, говорят у мужиков как и у баб критические дни бывают, ну это я и раньше подозревала, но у моего Григория, по моему, эти критические дни двадцать дней в месяце, а когда ему, значит, природа велит исполнять свой супружеский долг – у него переговоры в бане. Ну, не сволочь ли?

 

Так вот – у него переговоры, а у меня поклонник появился. Такой душка. На свидание всегда только в бабочке, костюмчик, цветы и слова грубого не скажет. Обалдеть. Творческая интеллигенция, одним словом. А имя просто прелесть – Ромуальд. Я его как первый раз увидела… Расстроилась вся. Ну, почему десять лет назад не он встретился, а этот балбес Гришка.

 

Так вот! Раз у тебя переговоры, говорю, а сама думаю - я Ромуальда с собой поближе и познакомлю. Все равно у Гришки критические дни, осложненные баней. Я тогда к маме съезжу, к теще твоей Маргарите Петровне. Его аж повело так направо, лицом тронулся. Тик начался. Как только я про маму у него тик. Я ему специально, чтоб баня медом не казалась.

 

Хорошо, - говорит. – Езжай, можешь даже ночевать у мамы остаться. Я тоже после переговоров расслабиться в баньке хотел.

 

И останусь, - говорю. – А если ты гад поздно припрешься с этой своей бани и попробуешь засыпать всю квартиру березовыми листьями, будешь потом их есть на завтрак.

 

На том и расстались. Он в баню, а я через какое-то время к Ромуальду.

 

Он с цветами. Ручку поцеловал, стихи прочел, мне посвященные, что то вроде: «Ах, Настасия, ты мой свет…» и я настолько растаяла, что без лишних предисловий ему и говорю:

- Едемте ко мне. Я покажу Вам, Ромуальд, как может любить женщина.

Он так засмущался, так покраснел, хоть прикуривай. Стеснительный то, стеснительный, а раздеть уже в машине пробовал.

- Не торопись, милый. Весь день у нас впереди, мой в бане отмывается, потом с веником брататься будет.

 

Ирка, ты не представляешь – кое-как дотерпели до квартиры. А ты же у меня была, жить разве можно в такой квартире. Восемь комнат, пока спальню найдешь… Одним словом, Ромуальд попросил не торопиться. Мол, де, перегорел на творческом вечере, большой выплеск нервной энергетики.

 

Сели мы с ним пить кофе прямо в спальне, на кровати. Чтобы, как только энергетика вернется – все было рядом. Я в своем пеньюаре, он в плосатых трусах, но такой милый, милый…

 

Пьем кофе. Он читает мне стихи и все про любовь. Ирка, я столько про любовь от Гришки за десять лет не слышала. Так красиво, обалдеть. Я уже вся в мечтах, на седьмом небе от скорого счастья. Энергетика вот-вот уже на пороге… и слышу - кто-то в прихожей возится.

 

Гришка, думаю, чего то рано? Больше то некому. С веником еще не наобщался, день на дворе, а он приперся всю энергетику портит. Накидываю я халат, все Ромуальдовы вещички в узел, ему под мышку, а самого его тихонько в коридорчик между комнатами. Говорю:

- Там за угол повернешь, кабинет мужа, он все равно туда раз в год заходит, там пережди. Я его сейчас в баню ушлю.

А сама думаю: Не в баню тебя, Григорий, посылать, а куда подальше. В кухню захожу, а он там чай распивать уселся с баранками. В одной рубахе и носках.

- Ты чего, - говорю. – Не в бане?

- Да, сегодня не банный день.

- Ты чего городишь? У вас же на фирме своя баня, в любое время года, круглосуточно водку там жрете.

- А сегодня вот, не наш день.

- А вид, почему такой? В бане разделся?

- Чай горячий. Жарко вот, - говорит.

А у самого морда пунцовая. Глазки бегают, чаем обжигается, уже прямо из чайника начал пить голый кипяток.

- День то не банный, но тебя видимо ошпарить успели.

- Пить хочется.

И тут, Ирка, я начинаю подозревать неладное. Вернее я вижу неладное – у него вся морда, это наглое его лицо все в помаде.

 

- Ах, ты, котяра. Значит вот она твоя баня, а там вместо веника помадой мажут. Ты еще ее и сюда привел? А он:

- Настенька (со свадьбы меня так не называл), да как ты могла подумать? И бочком, бочком из кухни. И как побежит. Я за ним. И тут, Ирка, внутри у меня холодеет. Бежит он прямо в свой кабинет. Гад такой. Целый год туда не заходил, а тут гляди понадобилось.

 

Кричу:

- Стой! - А он еще быстрее. Он то думает, я его убивать буду, а сама про Ромуальда вспомнила. Я про него совсем забыла, как Гришкину бесстыжую морду увидела в одних носках. А он дверь распахивает, шасть туда и сразу же обратно. Глаза по блюдцу, рот как у рыбы открывается и стоит, смотрит, будто тещу свою увидел. Я к нему и сама краешком глаза заглядываю.

А там… Ирка! К Ромуальду видимо вернулась энергетика, а Гришка второпях свою лярву тоже в кабинет спрятал. Встретились, блин, два одиночества.

Там в кабинете диванчик, так вот они на нем. Я то когда зашла, Ромуальд уже стоял посреди комнаты. На шее бабочка, в носочках и руками закрылся.

И бесстыжая девица рядом, ресницами хлопает. Тоже прикрылась. Что там, Ирка, прикрывать. Две редиски с кочерыжкой. Тьфу. Стоим, молчим.

Друг на друга смотрим. Прямо картина Репина: Не ждали.

 

- Анастасия Александровна, - это в Ромуальде дар речи открылся. – Мы тут с Любашей, беседуя в Ваше отсутствие пришли к некоему заключению…

- Заключение? Это теперь так называется? – Гриша говорит. Он когда волнуется, всегда сквозь зубы говорит и ими же скрежечет. – Мужик, ты кто?

Он его, Ирка, спрашивает и на меня смотрит.

- А это что за баба? – На меня тут тоже нашло. Гриша так исподлобья посмотрел на эту Любашу и говорит:

- Ах ты, сучка. – И как даст Ромуальду по уху. А я ведь тоже человек вспыльчивый. Одним словом, этой Любе досталось от меня по другому уху. Они и сложились оба на диванчике, признаков жизни не подают.

Гриша на меня смотрит, зубами скрежечет. Я на него – взглядом пилю. Ирка, меня мама учила – если захотеть, то любого мужика можно взглядом запилить. Он после этого ломается. Но тут Ромуальд голос подал:

- Не могли бы мы с Вами поговорить, любезнейший! – И к Григорию моему подходит.

Не хочу дальше вспоминать!

Что, что? Вот как можно после этого мужикам верить?

Эта, творческая интеллигенция все мне стихи читал про любовь, Настенькой называл, о пылающих своих чувствах рассказывал. И поверила ведь почти, дура. Ой, дуры мы с тобой, Ирка. Нельзя им верить, ни единому слову.

Они женятся! Представляешь? Кто. Кто? Ромуальд с Любашей! Тьфу! А мы с Гришей у них на свадьбе свидетелями.

Вот и объясни мне теперь – как можно после этого верить мужчинам?