Перед нами - стихотворение в жанре любовной лирики, насыщенное прозаизмами (крыши, быт, готовить, стирать, вязать), пропитанное отчаянием, презрением и, казалось бы, безысходностью перед инерцией окружающей жизни. Где живет эта женщина? в этом доме, городе, в этой, мой Бог, стране, где всплывает солнце над крышами ровно в шесть, произносят "о да, быть может", а значит - нет, по ночам - блестит луна, что твоя мишень, Эпитеты дома, города, страны — как клеймо! Когда имя называть даже не хочется, только припечатать обезличенные указательные местоимения-прилагательные! Да еще и добавить, как кульминацию чувств, риторическое восклицание мой Бог! Что ждать от мужчины (солнца; метафора), которое не восходит, и даже не встает! Оно ...всплывает! И тут же «вплывает» образ пузыря, который испустила ленивая скользкая жирная рыбина, что живет среди донного ила, и этот пузырь с постоянной скоростью в стоячей мутной воде пруда всплывает ровно в шесть! И это механическое «ровно в шесть» само собою озвучивается безнадеж-ность... Потому что в этом доме, городе, в этой, мой Бог, стране нет и не может быть никакой определенности для души, уверенности во взаимности, потому что здесь произносят "о да, быть может", а значит — нет. И женщина - что твоя мишень (луна; метафора). А все потому, что в этом доме, городе, в этой, мой Бог, стране, здесь другие забыли, ведь легче вот так - забыть, то, что было каких-то несколько дней назад. потому что быт - он в любой точке мира - быт, и всего-то дел - готовить, стирать, вязать, Другие — это мужчины, по приему умолчания. Любовь здесь, в этом доме, городе, в этой, мой Бог, стране, долго не живет, ну, так и быть, пару дней — им же некогда! Или лень! Здесь место только быту, кто бы спорил — очень полезному, крайне необходимому! А любовь словно обещание столетнего кактуса расцвести (романтический образ! Антитеза — его хоть поливай, хоть не поливай, да еще, по определению, колючий!): поливать столетний кактус у входа в дом, (говорят - цветёт, да толку - что говорят...) над пустым листом бумаги дрожит ладонь раскаленным утром мертвого сентября. Любимый прием Инги — дробить заключительное четверостишие на две смысловые части, разнося их графически, насыщая последние строки экстазом невозможного, но - желаемого. И последние две строки рисуют портрет ЛГ, нет, в исчезающей стремительности своей только руку, ее ладонь, которая дрожит над пустым листом бумаги. Дрожит — потому что душа ЛГ раскалена этим утром мертвого сентября. Потому что, пока мерно всплывают безразличные пузыри, живая женщина пытается разжечь огонь — из себя, вопреки отчаянию. Стихотворение состоит из трех четверостиший, разделенных графически. Представляет собой сложное многокомпанентное предложение, да еще без начала. В этом много символизма. В начале было Слово — Бог, который есть любовь, без любви ничего не создашь, а в тексте оно даже не обозначено, разве что риторическим восклицанием-обращением к тому, чего здесь нет, но так хочется. Словно начало кто-то оборвал... Вырвал, выдернул из почвы, нарушил корни, естественное течение жизни. И жизнь еще есть, но ей уже требуется помощь, конечно, символическая вода нужна этой веточке, потому вода и сквозит в тексте (всплывает; поливать) — тоска по любви-жизни пробивается наружу. Ритмическая схема сложная. Размер — пятистопный тактовик (количество безударных слогов между ИКТами от 1 до 2, стопы разноразмерные). Рифмовка перекрестная АБАБ. Рифмы смелые, небанальные, в подавляющем большинстве очень хороши по подбору частей речи. Стране — нет (существительное — частица), шесть — мишень (числительное — существительное), забыть - мира быт (глагол — созвучный синтаксис существительных), назад — вязать (наречие — глагол), в дом — ладонь (существительные в разных падежных формах), говорят — сентября (глагол — существительное). |