Наши предки чтили небеса. По нескольку раз на дню задирали головы, пытаясь угадать, будет ли дождь или, наоборот, засуха. Облака подсказывали, близок ли тайфун, надо ли бояться урагана, ударят ли холода или наступит оттепель. Жизнь современного человека мало зависит от погоды, а нужно или нет брать с собой зонтик легко узнать, включив радио. Мы редко поднимаем глаза к небу и не ждем от него опасности. Так и Юрген – смотрел не вверх, а вниз. Скучая на скамейке у детской площадки, разглядывал золотые полосы на песке, и легкие, беспокойные тени от веток, и полиэтиленовый пакет, блескучий и грязный, стыдливо жмущийся к деревянному бортику. Он и так знал, что в вышине сияет солнце, а тучи — если они есть — несутся пугливо и быстро, обгоняя друг друга. Обычное межсезонье, теплое и безвкусное, словно кипяченая вода, и затяжное, как всегда в этих краях. Его не интересовало, глубока ли прозрачная синева, или захлопнута, будто картонная коробка, тяжелой слоистой чернотой, с маленькой прорезью для света. Не волновало, пуста ли она или расцвечена туманными шлейфами самолетов. Стоит ли удивляться, что он не заметил над своей головой темную точку, которая стремительно росла и обернулась подвижным, крылатым пятном.

Юрген наблюдал, как малыш в красной вязаной кофточке и вельветовых башмачках возится в песочнице вместе с другими детьми, и думал: выходные пропали, потому что опять надо сидеть с ребенком в то время, как Лина развлекается на идиотских презентациях. Размышлял, почему все детеныши — будь то котята или щенки — неуклюжи, а человеческие — особенно. Должно быть, оттого, что не опираются на руки, а пытаются, подражая взрослым, ходить на двух ногах. Он досадовал, что жена нарядила сына так ярко и в то же время так марко — рукава по локоть коричневы, а ботинки и вовсе не разобрать, какого цвета. На одном развязались шнурки... Тупоносая матерчатая лодочка соскользнула с крохотной пятки, и вот, запачкан еще и носок — это для Юргена было уже слишком, ведь отчитываться за испорченную одежду придется ему. Лина всегда ругалась, когда ей приходилось делать что-то лишнее, пусть даже запихнуть пару тряпок в стиральную машину.

Нехотя он начал подниматься со скамейки — увы, поздно — потому что в этот момент в песочницу спикировал огромный орел и, ухватив малыша сзади за воротник кофточки, взмыл ввысь. Юрген остолбенел. Он никогда не видел такой большой птицы. Он и не подозревал, что подобное существует в природе, а если бы заподозрил — посчитал бы чем-то запредельным, вроде лохнесского чудовища. О таких монстрах чудаковатые люди сочиняют странные книжки, к месту их якобы обитания устраивают паломничество туристы и ученые... но - на детской площадке, средь бела дня...?!

Нескольких секунд, пока Юрген стоял столбом, орлу хватило, чтобы набрать высоту. Траурная клякса, а которую превратились мальчик и птица, помутнела в небе, съежилась до точки, а потом и вовсе исчезла, визуально затерявшись среди крошечных стратосферных облаков.

- Ох, черт! - Юрген пришел в себя и запоздало замахал руками. - О, Господи, Мориц! Мориц!

В отчаянии он выкликал имя сына, как будто тот мог его услышать. - Черт! Дерьмо! О, Боже мой!

Употребляя рядом столь несовместимые понятия, он, конечно, богохульствовал, и в этом его мягко упрекнул сидевший на скамейке напротив старик — очевидно, дедушка другого малыша.

- Господин хороший, не надо так кричать. Тут дети, женщины...

- Что, к дьяволу, все это значит? - простонал Юрген, уже тише. - Вы видели?

- Что? А... да, удивительный экземпляр. Снежный орел. Вы заметили белые пятна на шейке — вот тут и тут, симметрично, - и он показал на свое пергаментное горло. - Очень, очень редкий. Говорят, последний раз его видели в середине прошлого века, в горах Австрии.

- Какие, к чертям собачьим, пятна?! - задохнулся от возмущения Юрген. - Какая, к лешему, Австрия? Он унес моего сына. Ребенка! Человека!

- Да-да, - закивала полноватая фрау в белом кашне. Она выгуливала собачку, а заодно и дочку — девочку полутора лет, которая всего пару минут назад играла с Морицем, а теперь, напуганная орлом, тоскливо хныкала и грязными пальцами терла глаза. - Я читала про такой курьез, совсем недавно, в интернете. Какая-то хищная птица подняла годовалого мальчика, но выронила через пару метров. За шапочку схватила, на нем тоже что-то красное было... В Англии, если не путаю, это произошло. Они еще видео на ютуб выставили...

- Видео! - сердито перебил ее старик. - Вы заблуждаетесь, милостивая дама. Это была фальшивка. Дрессированный орел и кукла вместо ребенка.

- Вот как? - заинтересовалась фрау. - А для чего, позвольте...?

- Для «Galileo».

- Ох, - вздохнула дама в кашне, - чего только люди не придумают, чтобы попасть в телевизор.

Они бы еще долго переливали из пустого в порожнее, перемывая косточки создателям фейков, но тут хнычущая девчонка заверещала пронзительнее и громче — вероятно, в глаза попал песок — и фрау кинулась к ней.

- Что же мне делать? - растерянно спросил Юрген.

- Идите в полицию, - посоветовал старик. - «Wenn etwas nicht stimmt, wende an dein Polizei»... Там помогут.

Юрген поблагодарил пожилого господина и последовал его совету, но сперва поднял с земли и положил в карман вельветовый башмачок — единственное, что осталось от мальчика по имени Мориц.

 

Полицейский чиновник скрупулезно покрывал белоснежный лист бумаги аккуратными мелкими буквами, и если бы не сильно расписанная шариковая ручка, оставлявшая чуть ли не в каждой строке глубокие кляксы, протокол получился бы — загляденье.

- Какой, говорите, у него размах крыльев?

Юрген нервно пожал плечами.

- Не знаю, метра три, наверное, а то и больше.

Ему хотелось зарыдать или наброситься на полицейского с кулаками, но но он не знал, что лучше и приличнее случаю, а потому просто отвечал на вопросы.

- А точнее?

- Да не знаю я! Гигантская птица, настоящее чудище. Огромная, как самолет. Я что, его линейкой мерил? Три двадцать, пусть будет.

- Ровно три двадцать?

- О, Боже! - воскликнул Юрген, и чиновник записал в протоколе: «Размах крыльев: три метра, двадцать сантиметров».

- И полетел на юго-запад?

- Э...

- Вы сказали, от детской площадки на Биркенфельзен в сторону леса, значит, на юго-запад?

- А, да... туда.

С похвальной четкостью полицейский зафиксировал все: во что был одет ребенок, с кем играл, как выглядели и во что были одеты свидетели — спросить их фамилии незадачливый отец, увы, не догадался — а так же, кто и где находился в момент икс. В графе «особые приметы подозреваемого» он записал со слов Юргена: «два белых пятна на шее». Правда, тот их сам не приметил, но поверил старику.

- Ну вот, господин Кнехт. Все. Распишитесь... Что-нибудь еще? - чиновник сухо улыбнулся Юргену, поскольку тот не уходил. Несколько раз взмахнул протоколом в воздухе, чтобы высохли чернила, затем подшил его в папку.

- Но как вы собираетесь действовать? - спросил Юрген.

- Заведем уголовное дело о похищении ребенка.

- К черту ваши дела, как вы будете искать моего сына? Да меня жена убьет! Не уследил! С другой стороны — что я мог против такого чудовища? Я и моргнуть не успел... Свалился крылатый черт, как метеорит с неба... за шкирку моего Морица когтями зацепил, раз — и нет их обоих. О, Господи, он... а что, если он уронит его с большой высоты?

- Будьте добры, господин Кнехт, не надо истерик, - строго сказал полицейский. - В котором часу птица унесла мальчика? Около двенадцати? А сейчас полвторого. Не кажется ли вам, что за это время она или обронила ребенка — и тогда мы скоро его найдем — или они куда-нибудь да прилетели?

У полицейских чиновников логика железная — и не поспоришь, но Юрген не унимался:

- А если орел его съест? Или скормит птенцам? В апреле они как раз выводят птенцов, да?

- Ну, тогда мы заведем дело о людоедстве...

 

«Бред», - устало думал Юрген, шагая по каменистой дорожке через пустырь, среди бурых прошлогодних колючек и молодой зелени. Они с Линой жили в новом, недостроенном районе на самой окраине. «Все ноги сбил, будь оно сто тысяч раз неладно». Он бранил себя за то, что оставил автомобиль дома. Так ведь что удивительного: вышел погулять с сыном на детскую площадку, буквально на полчасика. А как стряслась беда, кинулся, себя не помня, к первому попавшемуся на глаза служителю закона, и тот увез его на полицейской машине в другую часть города — в участок.

«Гнусный, беспардонный бред... - злился он. - Расплодились, будь они неладны, бюрократы. Платишь всю жизнь налоги — а случись какое горе, и кроме как измарать очередную бумажку никто ни на что не способен. Вот и вся помощь».

«Зачем орлу человеческий ребенок? - спрашивал себя Юрген, поднимаясь по лестнице и отпирая дверь ключом. Пугливо вслушивался он в гулкое нутро квартиры. Вернулась ли жена? Или есть время собраться с мыслями? - Птицы не едят людей. Нет, в самом деле. Разве хоть когда-нибудь хоть одна птица склевала человека? Но тогда что они с ним сделают? Может, вырастят в своем гнезде, как Маугли? Животные иногда воспитывают человечьих детенышей. Эти маугли потом бегают на четвереньках и кричат по-звериному... Ладно, допустим. Бегать на четвереньках — не фокус, но можно ли научить человечка летать? Определенно нет. Ведь нужны крылья — их просто так не отрастишь...»

Он представил Морица — крылатым и хищным — и содрогнулся, но тут ожил звонок. Сперва промурлыкал вкрадчиво два такта, потом заиграл веселую песенку. Юрген внутренне сжался — и не только потому, что никак не мог привыкнуть к новой дверной мелодии.

Если бы Лина вошла как обычно — деловитой и прилизанной, с длинной темной косой, уложенной на затылке в корону, в короткой шерстяной юбке и блестящих чулках - он бы нашел в себе силы повиниться. Взял бы жену за руки, и, усадив бережно на диван, поведал все. Но она словно впорхнула в комнату — весенняя, как бабочка — в светло-коралловом платье, причесанная по-гречески: локоны да завитушки, золотой лентой стянутые в лохматый пучок. Юрген вспомнил, что презентация у нее сегодня необычная. Какой-то известный не то писатель, не то редактор собственной — драгоценной - персоной явился на чтение Лининого романа в городской библиотеке.

- Ох, как я устала. Ты не представляешь, сколько было народу — концентрированная энергетика толпы, духота, - ее глаза сияли. - Да еще акустика плохая. Но герр Левин-Бокк... впрочем, это долго, и вечера не хватит рассказать. Милый, а где Гномик?

Под ее пронзительно-одухотворенным взглядом, Юрген вспотел.

Не то чтобы Лина была хорошей матерью. То есть она, конечно, была хорошей матерью, но отнюдь не наседкой, которая только и знает, что квохтать над любимым дитятей, совать ему в рот вкусности да вытирать сопли. Она верила, что главное в жизни — самореализация, а ребенок — это только малая ее, самореализации, то есть, составная часть. И все-таки сказать женщине, что ее сына уволокло не известно куда непонятное какое-то чудище — ой, как не просто!

- Мориц у бабушки, - солгал Юрген.

- Очень кстати, - одобрила Лина. - От меня сегодня никакого толку — в смысле, для малыша. Все соки из меня выпили. К детям надо подходить с легкой душой. И завтра — такой день намечается хлопотный... а ты на работе. Не посидит ли она с ним и завтра?

- Конечно, посидит! С радостью. То есть, я хотел сказать, она обещала побыть с ним. Ты ведь знаешь, твоя мама очень привязана к нашему сыну.

Сказал — и неловко сглотнул. Он не умел врать не краснея — к счастью, жена ничего не заметила, потому что в этот момент смотрелась в зеркало.

- Передай ей большое спасибо, - у Лины был конфликт с матерью. Они не разговаривали, поэтому общаться с тещей приходилось Юргену. - У мамаши, конечно, характер еще тот, но что бы мы без нее делали... И свари мне, пожалуйста, кофе. Хочу немного поработать.

Лина стянула через голову платье, завернулась в одеяло и, устроившись на диване в гостиной, открыла ноут. Минута — и ее взгляд уже летел по строчкам, а сознание моталось в таких краях, что нормальному человеку не привидились бы в страшном сне.

- А ужин? - спросил Юрген. Он понял, что отсрочка получена.

- Спасибо, милый, я не голодна, - кусая губы, отозвалась жена. - Хотя нет... Ты можешь сделать блинчики?

Юрген поплелся на кухню.

 

В последующие дни он изворачивался, как мог, в ярчайших красках расписывая любовь сентиментальной старушки к единственному внуку. Впрочем, Лина не очень-то и скучала по Морицу. Она как раз дописывала подростковую повесть и по самую макушку ушла в приключения героев. Вдобавок, чтобы не иссякло вдохновение — которое, как известно, зависит от общего состояния организма — ей следовало много гулять, соблюдать режим и правильно питаться — а так же читать хорошие книги и регулярно смотреть по телевизору новости и уголовную хронику. Писатель, считала она, обязан держать пальцы на пульсе эпохи. При подобной жизни на ребенка так и так не оставалось времени.

Только однажды, и как бы невзначай, Лина пробормотала за ужином: «Загостился...», и Юрген подумал, что она говорит о сыне. В другой раз, вернувшись из магазина, она произнесла: «Какую милую зверюшку я купила для Гнома, взгляни...», - и улыбнулась рассеянно, словно вглубь себя. Но Юрген так и не узнал — какую именно, потому что поспешил отвлечь жену от опасной темы.

Через полтора месяца он убрал с серванта фотопортрет Морица — любительский снимок в дешевой пластмассовой рамке, на котором сын гордо улыбался, демонстрируя единственный — новехонький — зуб — и спрятал в прикроватную тумбочку. Туда, где лежал украдкой выстиранный голубой вельветовый ботиночек.

В конце июля пришло письмо из полиции: «За недостатком фактического материала уголовное дело закрыто».

- О чем это они? - удивилась Лина. - Какое дело?

- У меня украли навигатор из машины.

- А... Что, так и не нашли?

- Нет.

Вот и весь разговор.

 

Теща не звонит... Лина больше не вспоминает о мальчике. Он устраивает ее такой, какой есть — далекий и живущий у бабушки. Наследник, гордость, символ ее женственности.

Юргена тоже все устраивает. Теперь, когда ребенок не путается под ногами, их с женой семейное счастье напоминает корабль у причала — не плывет и не тонет. Иногда Юргену представляется, будто Морица кто-то усыновил — тот, у кого не спросишь фамилию и чей адрес не отыскать ни в одной картотеке.

И лишь в новолуние ему не спится и - как солнце вытапливает на поверхность льда сор и грязь — ночное серебро вытапливает из сердца тоску и чувство вины. Тогда — тихонько отворив тумбочку — он вынимает из нее портрет в пластмассовой рамке и голубой вельветовый башмачок и долго смотрит на них...

У малыша на снимке крошечный острый носик, ярко-голубые глаза и ямочки на обеих щеках. Когда-то он пах молоком, но фотография пахнет только бумагой. В бледном свете луны младенческое лицо выглядит очень живым и как будто свежеумытым. Ботиночек блестит, словно покрытый инеем... и Юрген думает, а чем черт не шутит. Быть может, среди орлов Морицу живется лучше, чем среди людей.