Пожалуй, мое детство было счастливым. Счастливое детство — такой затертый штамп, что, как только произносят одно, сразу приходит на ум другое. И это правильно. Дети — удивительные существа, умеющие радоваться каждой мелочи, будь то стеклянный шарик с искоркой солнца внутри, самолетик, сложенный из тетрадного листа, или бумажный змей, который тянет за нитку, рвется из рук, так и норовя утащить за собой в небо.

 

Лет до пяти я жил с мамой и с отцом в маленьком поселке недалеко от Саарбрюккена. Отец чуть свет уходил на работу. Возвращался поздно вечером, когда за окнами сгущался мрак, а фонари у подъезда окутывались облачками ночной мошкары. Бросал мне хмуро: «Алекс, ты еще не спишь? А ну, марш в постель!», – и проходил на кухню, гремел тарелками, вполголоса переговаривался с мамой. Потом запирался в ванной, а я лежал в кроватке, щурясь на тусклый абажур ночника, и засыпал под шум льющейся воды.

 

- Алекс, где мы сегодня будем гулять? – каждое утро спрашивала мама. Мы часто бродили по окрестностям. Выбор был невелик: пойти можно или в лес, тянувшийся от края жилого массива до университетского городка, или на детскую площадку, покачаться на качелях и поиграть в песочнице, или на пруд с теплой, глинисто-желтой водой, в которой водились плавунцы и мальки рыб, а в начале лета — головастики. Я играл на берегу, пытался ловить живность стеклянной банкой, а мама стояла рядом или сидела на скамеечке, погруженная в свои мысли.

 

Иногда мы садились в автобус и ехали в Саарбрюккен, на какой-нибудь праздник, с лотереей и каруселями, в торговый центр, на блошиный рынок или еще куда-нибудь. Машины у нас не было, вернее, была, но только у отца.

 

А пойдем-ка в оранжерею, – предложила мама как-то раз. – В ботанический сад. Хочешь?

— Это что? О-ран-же-ре-я… – я катал во рту незнакомое слово, точно леденец. Оно таяло на языке сочным запахом апельсинов, растекалось ароматным фруктовым желе. От его терпкой цитрусовой сладости щипало в носу и в горле.

— Ну, это такой стеклянный дом, – объяснила мама, – в котором много всяких растений. Пальмы, кактусы, лимоны, кокосы, бананы. Ты знаешь, на чем растут бананы?

— На пальмах! – радостно выпалил я.

— А вот и неправильно, – мама улыбнулась и грустно погладила меня по волосам. Она всегда улыбалась так, как будто была со мной и не со мной в то же время. – Они растут на траве. На высокой траве.

«Ух, ты!», – удивился я про себя.

 

В автобусе мама держала меня за руку и рассказывала:

— А еще там есть такая мимоза, до которой если дотронешься, то она пугается и заворачивает листик в трубочку. Представляешь? И пруд с черепашками.

Мы вышли из автобуса и двинулись по университетскому городку, между высокими бетонно-стеклянными корпусами. Солнечные лучи пекли макушку, затекали за воротник, яркими бусинами дрожали на ресницах. Я расстегнул куртку.

 

— Алекс, застегнись, простудишься, – предупредила мама. – Вот вырастешь и пойдешь сюда учиться. Тебе здесь нравится?

 

Мне нравилось.

Университетский ботанический сад чернел развороченными клумбами, пестрел желтыми звездочками первоцветов, белыми колокольчиками подснежников, полянками голубых и фиолетовых крокусов. Возле затянутого листьями кувшинок озерца возились мужчины в комбинезонах, длинными крючковатыми палками вытаскивали на берег клочки буро-зеленой тины. Одно дерево, раскидистое, наклонившееся к дороге, цвело бледно-розовым, на других только набухали бутоны и почки. Рядом с каждой травинкой или кустиком торчала из земли маленькая табличка. Мама объяснила, что на них написаны названия растений.

 

Мы пересекли влажный после утреннего дождя газон и остановились перед длинным стеклянным зданием. «Оранжерея!», – подумал я с восторгом. Но обрадовался рано, дверь оказалась запертой.

 

Мама смущенно покачала головой.

— Извини, малыш, сегодня ничего не получится. В пятницу у них выходной, а я и не знала. Давай просто погуляем, посмотрим цветы, – и, видя мое разочарование, добавила. – Мы сюда обязательно приедем, в другой раз. Хочешь, на следующей неделе? И тогда я тебе все покажу: и бананы, и кактусы, и черепашек…

 

Ночью мне снились бананы на грядках, похожие на длинные кривые огурцы, крокусы на газоне и таинственный грот, кишащий юркими зелеными черепашками.

 

Мы и в самом деле приехали туда еще раз, правда, не через несколько дней, а месяца два спустя. За это время я успел нафантазировать столько, что хватило бы не на один домик с растениями, а на целую Страну Чудес. Представлял себе, как буду ходить под высокими тропическими деревьями, рвать апельсины, финики, хурму, и кокосы прямо с веток — где и как растут эти плоды, я тоже, увы, не знал, – как стану гладить нежные листики пугливой мимозы… Пусть она не боится меня, я добрый и совсем не страшный. В моей вымышленной оранжерее было прохладно, играла тихая музыка и пели жар-птицы. Над цветами порхали огромные прозрачные стрекозы, похожие на радиоуправляемые игрушечные вертолетики. Только бесшумные. Бабочек я в детстве не любил, думал, что они кусаются, а за легким искристым полетом стрекоз мог наблюдать часами.

 

Июнь в том году выдался жарким. Горячий воздух, пропахший копотью, пылью и асфальтом, обволакивал, душил все живое. То и дело взрывался грозами. Пока мы с мамой ехали на автобусе, знойное небо в считанные минуты потемнело, подул сильный ветер и в стекла забарабанили острые капли, которые тут же закрутились в тугие, хлещущие наотмашь жгуты.

 

– Не успели до дождя, – вздохнула мама. – Не везет нам с тобой.

Мы выскочили из автобуса, угодив прямо в лужу, и бросились бегом к ближайшему университетскому корпусу. Укрылись под навесным балконом. Я дрожал на ветру в мокрых шортах и футболке. В перепачканных грязью сандалиях хлюпала вода.

Дождь кончился так же внезапно, как и собрался. Сквозь черные, точно сажа, тучи пробилось солнце, и небо пересекла широкая изогнутая полоса радуги, разрезав его на две части — светлую и темную. От высыхающего асфальта повалил густой пар.

 

— Пойдем, – я нетерпеливо потянул маму за брюки, – пойдем в оранжерею!

Она нерешительно взглянула на меня.

— Маленький, но ты весь промок. Простудишься ведь.

— Мне тепло, – храбро заявил я. Действительно, гроза прошла, и опять становилось жарко.

— Нет, давай в другой раз… Сейчас поедем домой, переоденемся, а после обеда… нет, после обеда будет поздно… завтра приедем сюда опять. Хорошо? Эй, ну ты что, расстроился? – она присела рядом со мной на корточки, смеясь, заглянула в лицо. – Не грусти, малыш. Завтра… обещаю.

 

Завтра нужно было сходить в магазин, послезавтра мама повела меня в парикмахерскую — давно не стригся, оброс, как пудель. Послепослезавтра у мамы разболелся зуб, и пришлось ехать в Саарбрюккен к зубному врачу… Послепослепосле… да не помню уже.

 

Оранжерея моих фантазий все больше походила на картинку из тоненькой брошюрки, какие раздают прохожим на улицах Свидетели Иеговы. То есть, тогда я еще не знал, что их зовут Свидетелями Иеговы, но саму картинку запомнил очень хорошо. Мир, утопающий в зелени и цветах, смеющиеся люди в ярких одеждах и всякие животные: олени, зайцы, тигры, медведи, слоны. Волк лежит рядом с ягненком, маленькая девочка гладит льва, запустив пальцы в длинную шелковистую гриву. Одним словом, идиллия. В моей оранжерее тропинки переливались самоцветами, а между лианами и пальмами бродили полосатые носороги, синие тигры и золотые львы. Стоило мне положить в рот два пальца и свистнуть — а свистеть я умел громко — как ко мне тут же сбегались звери, ласково, словно котята, терлись рогатыми и косматыми головами о мои ноги. Слетались с деревьев и садились на плечи разноцветные волнистые попугайчики.

 

Я терпеливо ждал обещанного мамой «завтра», время от времени напоминая о том, как хорошо бы погулять в ботаническом саду и сходить… и тут я робко заглядывал ей в глаза… в о-ран-же-ре-ю. Но «завтра» никак не наступало, у мамы находились все новые и новые дела. Потом отец потерял работу. Теперь он все дни проводил дома, то сидел у компьютера, то у телевизора, то пытался что-то мастерить или чинить. Подтекающий кран, хромую табуретку, балконную дверь. Постоянно придирался к нам с мамой, одергивал, упрекал неожиданно горько и зло. Требовал подать-принести то одно, то другое. Раздражался, когда приносили не то, что надо. Вечерами я засыпал уже не под плеск воды в душе, а под долетавшие из кухни сердитые голоса.

 

Мама погрустнела, стала еще более задумчивой и отстраненной. В магазин все чаще ездила одна, а со мной выходила разве что на детскую площадку.

 

В ботаническом саду мы все-таки побывали, вместе с отцом. Стояла глубокая осень, облетали березы, и весь газон был усеян маленькими золотыми пятнышками. Воображая, что это монетки, я собирал их, влажные и холодные, вытирал о штаны и прятал в карман.

Мы побродили вокруг озера, постояли перед закрытой дверью оранжереи.

Говорил тебе, что после первого октября не работает, – проворчал отец. – Надо было меня тащить в такую погоду.

 

Белое осеннее небо сыпало противной моросью. Мама пожала плечами:

— Ребенок просил…

 

А потом отец все-таки нашел работу, но не в Саарбрюккене, а в Триере. Мы переехали. Маме удалось выхлопотать мне место в детском саду. Затем школа, первый класс, огромный, в половину моего роста, кулек с игрушками и сладостями… Жизнь катилась своим чередом, точно окованный жестью паровоз по рельсам, вперед, к горизонту, до которого все равно не добраться, но очень хочется увидеть его вблизи. Мне продолжала сниться саарбрюккенская университетская оранжерея, недостижимая и прекрасная, как тот горизонт. Там были устланные цветочными лепестками дорожки, фонтаны из яшмы и хрусталя. Там горели десятки искусственных солнц, освещая самый темный уголок моего сердца. Прибежище от ночных и дневных кошмаров. Мой персональный рай.

 

Только раз я, как бы невзначай, поинтересовался: «Ма, помнишь, оранжерея… там, где мы раньше жили? Ну, в Саарбрюккене… Может, сгоняем на выходных?». Мама в ответ посмотрела на меня так, как будто я предложил: «А не слетать ли нам завтра на Марс?», и больше я не спрашивал…

 

С тех пор прошло много лет. Я все еще живу в Триере. Один. Я знаю, что от Триера до Саарбрюккена не так уж и далеко, что можно сесть на поезд или в автомобиль и доехать до университетского ботанического сада. Но я знаю так же, что никогда этого не сделаю, и вовсе не из боязни снова оказаться перед закрытой дверью оранжереи. Совсем не трудно найти в Желтых страницах телефон и узнать часы работы.

 

Вот только… что я там увижу? Пару вялых лиан, плешивых кактусов и пожухлых мимоз? Ну, даже если не вялых, не пожухлых и не плешивых. Все равно. Ни сказочных фонтанов, ни добрых львов, ни доверчивых попугайчиков, ни самоцветов, ни сладкоголосых жар-птиц. Ничего из того, что изо дня в день я противопоставлял угрюмому равнодушию мира.

 

Не нужны мне саарбрюккенские кактусы. Пусть в оранжерее моего детства все останется, как есть.