Закон Моисеев определяет собой всю внешнюю и внутреннюю жизнь фарисея[1]. Не только те десять заповедей, что дал сам Иахве на Синае Моисею. Не только и не столько эти десять. 613 мицвот[2], устное предание Моисея, говорившего с Богом. А также неисчислимое количество предписаний с подробностями – наследие книжников, толковавших Закон. Клубок, который невозможно распутать. Какую молитву читать стоя, какую – сидя, кто и когда имеет право приносить жертвы, подробности обрядов, согласованных с днями, праздниками и обстоятельствами, пищевые и субботние запреты, и всё это – с учетом мнений разных раввинов, учителей и книжников. И ещё одна, но очень важная составляющая – как обойти все эти запреты и правила, оставшись в мире с Законом, а значит – не прогневить Бога...

 

Дабы не нарушить покоя субботнего дня, можно работать одной рукой, а не двумя. Если привязать ведро у колодца поясом, а не веревкой, и так добыть воду, то покой субботний не будет нарушен. Чтобы не нарушить запрет выносить что-либо из дома в субботу, можно заранее отнести в крайний дом улицы часть пищи и тем самым сделать как бы всю улицу своим домом. Моисей сказал: "почитай отца своего и мать свою", но если отдать в дар Богу всё то, чем отец и мать могли бы пользоваться у любящего сына, то можно оставить это себе до конца жизни, а потом это имущество используют для служения храму. И можно уже совсем ничего не делать для отца и матери своих.

 

Соблюдай все мицвот, лучше сто лишних, чем упустить одну, – и будешь угоден Богу, и больше ничего не должен Ему. Это и есть праведность фарисейского толка, праведность арифметическая. Вообще, они, фарисеи, истинные дети Авраама, Бог должен заниматься только ими, иначе Его обетования не смогут осуществиться. Лицемерие, безмерная гордость, презрение ко всем, кто не они, "обособленные", – вот черты, присущие многим фарисеям.

 

Симон, фарисей из Магдалы, к которому был приглашен Иисус в этот день, исключения из общего правила, увы, не составлял, он был истинным фарисеем. Необыкновенной и исключительной была женщина, что вошла в открытые двери дома Симона, исключением из правил стало то возвышенное, что переступило его порог вместе с ней. Ни Симон, ни его друзья во всём случившемся ничего хорошего не разглядели. И это уже находится в полном соответствии с правилами, а жаль...

 

Иисус Назорей ещё не вступил в открытый разрыв с партией фарисеев. Ещё не настала та пора, когда он назовёт их "вождями слепыми, оцеживающими комара, а верблюда поглощающими"[3]. Кто знает, быть может, они задумывались о степени его полезности для их собственных целей? Он уже был любим народом, любим прежде всего за чудеса исцелений, для которых не жалел ни времени, ни сил. Вся его жизнь состояла из переходов по городам и селениям родной Галилеи, где он проповедовал, совершал дела милосердия и "от всех был прославляем"[4] за это. Фарисеи были ревнивы к своему авторитету, и могли стать врагами всякому, кто снискал подобное уважение народа. Или друзьями, коль скоро можно было купить любимца... Политика непредсказуема в целом и достаточно предсказуема в такого рода приглашениях. Да, обычное человеческое любопытство, желание принять у себя известного уже Учителя тоже имели место. Может быть, необходимость узнать врага своего поближе. Но, скорее всего, – надежда превратить Иисуса в послушное и удобное орудие фарисейства, вот что послужило причиной к приглашению. Или сумма всех перечисленных причин, поскольку склонность к арифметике, проявляемая фарисеями в их отношениях с Богом, могла привычно сказаться и здесь.

 

Законы гостеприимства на Востоке неумолимы. Отношения хозяина к гостю считаются священными и всегда исполняются с должным приличием. Первейшая добродетель хозяина – услужить гостю в меру всех своих сил, и даже сверх этой меры. Симону- фарисею следовало бы почтить Иисуса приветственным целованием в щёку. После путешествия усталому путнику следует омыть ноги, и у входа в дом Симона должны были стоять для этой цели каменные водоносы с водой для омовения ног. Полный кувшин воды и полотенце для омовения рук, таз, раб, поливающий руки гостя до и после еды по приказу хозяина... Почетному гостю полагалось предложить благовония для волос. И много, много ещё было средств и возможностей у Симона оказать почёт и уважение своему гостю! Но все эти приятные мелочи были обойдены. Намеренно ли? Достаточно было взглянуть в лицо хозяина, чтобы понять, – разумеется, намеренно!

 

Симон-фарисей был человеком уже немолодым. Ему было лет пятьдесят, но выглядел он ещё старше. Невысокого роста человечек, довольно полный, с шаровидным лицом, на котором выражение самодовольства обосновалось, казалось, навсегда, став чертою лица. Множество морщин прорезали лоб, и каждая была похожа на глубокую заезженную колею. Крупный нос с заметной горбиною тоже не мог украсить своего обладателя. Глазки небольшие, превращающиеся в щёлочки, когда хозяин гневался, а гневался он достаточно часто. Но не чаще, чем презирал окружающих. Поскольку презрение к дальним и ближним было основным занятием Симона. Он не подчинял сердце и жизнь воле Божьей. Он соблюдал обряды и знал истину, и считал это праведностью. Скажи кто ему, что это меньше, чем капля в море, что искренне любя ближнего своего, он стал бы неизмеримо ближе к Творцу, – и у Симона стало бы одним врагом больше.

 

Холодная любезность и допущение к свободному месту за столом – вот что предоставил он Иисусу в качестве своего гостеприимства. Но, вопреки ожиданию, Иисус не гневался и не обижался. Спокойно поздоровался с хозяином, сбросил сандалии и прошёл к столу. Столь же свободно расположился у стола, возлёг, не забыв поздороваться с другими гостями. Ел скромно, в небольших количествах, ещё меньше пил (Догадывался, что от него, напротив, ждали именно невоздержанности? В этом его часто упрекали неистовствующие в своей праведности фарисеи.). В общем разговоре участия почти не принимал, до того, как с вопросом не обратились к нему. По одному этому вопросу можно было судить о настроении собравшихся. Речь зашла о соблюдении дня субботнего. Они были наслышаны о чудесах исцелений. И, несмотря на то, что мало верили в сами эти чудеса, ибо никто из присутствующих их не видел, – разве не народ земли, рыбаков и крестьян лечил он прежде всего? – но правда ли, что он осквернял день субботний, занимаясь врачеванием?

 

Он чаще печалился, чем радовался, этот молодой человек. Грусть была присуща ему вообще, но сейчас она стала как будто сильней. С невесёлой улыбкой на лице он напомнил им историю о Шемайе и Гиллеле, двух раввинах, небезызвестных присутствующим гостям[5].

 

Лица Симона и его гостей выразили предельное негодование. Так легко справиться с ними на собственной их территории! И упрёк в том, что лишь дети земли – его ученики и исцелённые, отброшен, как неподобающий. И день субботний осквернён как бы по праву. А Гиллель с Шемайей – действительно уважаемые, чтимые Учителя фарисейства.

 

Но Иисус не остановился на этом. Он напомнил им, что обрезание проводится, невзирая на день покоя. И жертвы, приносимые в Храме, и пасхальный обряд приготовления праздничного агнца – тоже. Раздраженный этим заявлением Симон ринулся в бой:

 

– Священники в храме нарушают субботу, но не остальные! Лишь им дано право!

 

– Но говорю вам, что здесь Тот, кто больше храма...[6] – услышал он в ответ.

 

Это заявление вызвало больше, чем недоумение, оно возмутило их. Но в этом человеке по имени Иисус было столько достоинства, спокойствия и даже определенного величия, что спорить никто не решился. И потом, он обладал силой, которой не было у них. Если это была сила демоническая, а в этом никто из присутствующих не сомневался, то где уверенность, что он лишь исцеляет? А если может насылать болезни, то надо ли гневить его?!

 

Симон обозрел своих гостей. На лицах растерянность, недоумение и непонимание, у многих – гнев. Но все молчат. Говорят, промолчали и Ханан с Каиафой, когда нечто подобное он говорил на дворе храма. Вместе с ними промолчали и аристократы, военачальники, сановники, священники, левиты – все те, кто был непримиримыми врагами фарисеев, все саддукеи[7]. Все, кто грелся когда- то в солнечном блеске хасмонеевых князей[8], а теперь – династии Иродов, и не боятся даже самого Бога! Что же такое в этом человеке, что его не преследуют, не гонят, не казнят? От князя бесовского может быть дана такая сила, не иначе...

 

– Шим’он, – вновь раздался глубокий и спокойный голос. – Помышление сердца твоего несправедливо. Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его? [9]

 

Можно ли любить того, кто читает в сердце твоём, как в открытой книге? Только тогда, если помыслы твои чисты, и тебе не надо краснеть за них. Симон уже ненавидел этого своего гостя всем сердцем. И понимал – слишком много дано этому человеку. Никогда, никогда он не положит свои сокровища к ногам фарисеев. Будет делиться с каждым прохожим этими сокровищами. Но не с Симоном и теми, кого Симон представляет.

 

Но многие из гостей ещё не понимали. И вот, один из них, ещё молодой, увлекающийся, подскочил с блеском в глазах с места, где возлежал, и обратился к Иисусу с просьбой:

 

– Равви! Хотелось бы нам видеть от тебя знамение!

 

Долгая стояла тишина. Иисус поначалу улыбнулся этому блеску в глазах, выражавшему страстное желание молодого сердца. Он узнал того, кого не раз видел в толпе своих почитателей. Но остальные! Эти жадные, напряженные лица, на которых одновременно было недоверие и напряженное ожидание чего-то, и страх, и презрение, но только не вера, разочаровали его. Словно размышляя про себя, тихо, почти не слышно, произнес он:

 

– Род сей лукав; он ищет знамения: и знамение не дастся ему...[10]

 

Он говорил ещё, возможно, что-то нелицеприятное, и, наверное, Симон возразил бы, но как-то вдруг стало не до того. Сегодня был трудный день у Симона, день, когда Господь поистине испытывал терпение одного из лучших своих слуг. Нет, дом его был открыт для многих. Хотелось ли этого Симону или нет, но щедрым и гостеприимным ему приходилось быть, это было частью тщательно создаваемого им образа самого себя. Гостеприимство – добродетель весьма важная для фарисея, что поделаешь. Он, как Иов[11], мог сказать Господу, посылавшему ему одно испытание за другим сегодня: "Один ли я съедал кусок мой, и не ел ли от него сирота?.. Странник не ночевал на улице; двери мои я отворял прохожему"[12].

 

И вот очередная неприятность, да просто беда, что уж говорить. В его почтенный дом вошла женщина, и какая женщина! Её присутствие было не просто нежелательно, оно было даже противно!

 

Между тем, как же она была красива, Мария из Магдалы, в тот день! И даже не потому, что открыла плечи и распустила волосы по оголённым этим плечам, не озаботившись прикрыть их перед лицом весьма и весьма достойных и благочестивых мужей. Не потому, что лицо её было приукрашено всеми теми способами, что жрицы Ашторет не стеснялись применять, – где-то побелить, где-то подчернить, им, бесстыдницам, ведомы многие секреты, которые обычную женщину превратят в демона, во вторую Лилит[13]. Все эти уловки сегодня были не нужны ей, хотя оскорбленный до глубины души её приходом хозяин дома с огорчением отметил, что взгляды многих присутствующих так и потянулись к её лицу, плечам, бурлящему водопаду волос. И мало, мало, совсем мало было в их глазах благочестия!

 

Сегодня она была прекрасна, поскольку светилась изнутри. Вся она была – порыв, радость, счастье! Сумасшедшим светом сияли глаза, и шла она от порога до ложа, где был Иисус, недолго, а многим показалось – вечность! Вот так же вечно продолжаются полет чайки в небе над морем, прыжок тигра к убегающей жертве, восход солнца изо дня в день. Не остановить бег женщины к тому, кого она любит, и от бесчисленных повторений этого мгновения в веках прекрасное не исчезает. Оно ложится на лик вечности новым мазком, каждый раз – иным, но неизменно завораживающим, возвышающим душу. Пусть не увидел этого Симон, но кто-то из присутствующих разглядел и запомнил.

 

Слабая улыбка тронула губы Иисуса. Он смотрел на неё, безразличный ко всему вокруг, словно она осталась в это мгновение единственным живым существом на свете. И она, остановившись перед ним, вряд ли видела кого-нибудь, а если и осознавала присутствие, то ей это было неважно. Опустившись на колени возле его ног, пожалуй, даже не опустившись, а упав на колени, словно счастье отняло у неё последние силы, она припала к его ногам, и слезы закапали из глаз её на неотмытые, пыльные ноги. Он попытался поднять её, потерявшись, и не мог, а она всё плакала, и улыбалась при этом, и шептала непослушными губами: "Я ушла, я ушла насовсем, как ты хотел! Примешь?" И никто, никто этого не слышал, ведь у неё просто пропал голос, а он услышал бы её, будь она даже немой!

 

В руках Марии был алебастровый сосуд, по-видимому, с благовониями. Симон успел мельком подумать, что это примета их занятия, ещё один способ быть привлекательными. Как будто благовония могут быть предназначены для этих низменных, грязных существ, прикосновение которых оскверняет! Смеясь и плача, не слушая Его тихого успокаивающего шепота, она разбила сосуд, небрежно и щедро вылив всё драгоценное содержимое на его ноги, и стала оттирать их собственными волосами. С холодным неодобрением и даже отвращением смотрел на них обоих уязвленный в самое сердце Симон.

 

"Если он был бы пророком, он знал бы, что это за женщина, – роем неслись мысли, обгоняя одна другую. – Если бы он знал, он отбросил бы несчастную тварь, от прикосновения которой следует отмыться. И очистить даже дом от скверны, в нём пребывающей."

 

Горящий каким-то лихорадочным огнём взгляд Иисуса оторвался от Марии. Он обжег им Симона. И пусть фарисей после никогда не признавался в этом кому бы то ни было, он знал: Иисус услышал его. Он обратился к хозяину:

 

– Шим‘он, я имею нечто сказать тебе.

 

Напрягшись, натянуто и фальшиво, фарисей отвечал тому, кого презирал:

 

– Скажи, равви.

 

– У одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят. Но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит его?

 

Удивившись неуместности подобного вопроса, Симон всё же ответил – как будто это было важно сейчас, когда они все находились в подобном позорном состоянии!

 

– Думаю, тот, кому более простил.

 

– Правильно ты рассудил.

 

Иисус помолчал. Рука его опустилась на голову той, что вызывала столь противоречивые чувства у присутствующих мужчин – мужского извечного влечения, усиленного доступностью женщины, и брезгливости – усиленной, как ни странно, той же доступностью....

 

– Шим’он, видишь ли ты эту женщину?

 

Видел ли он! Ему казалось, что видел, и не одну только женщину, а ещё и легион неприятностей, которые она принесла в благопристойный, его, Симона, мир!

 

– Я пришёл в дом твой, и ты воды мне на ноги не дал; а она слезами облила мне ноги, и волосами головы своей отёрла. Ты целования мне не дал; а она не перестаёт целовать у меня ноги. Ты головы моей маслом не помазал, а она миром помазала мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи её многие за то, что возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит...

 

Холодное и себялюбивое лицемерие мужчины встретилось в тот день в доме у Симона со страстностью женщины и её любовью. Вопиющий грех и воинствующая благопристойность. Выбор был за Иисусом. Он выбрал любовь.

 

[1] Фарисеи – от арамейского «перишайя», букв. «отделившиеся» - общественно- религиозное течение в Иудее во 2 в. до н.э. - 2 в. н.э. По социальному составу это средние и мелкие землевладельцы, торговцы, ремесленники, учёные книжники. Фарисеи выражали интересы преимущественно средних слоев населения. О количестве фарисеев можно составить представление по сообщаемому Иосифом Флавием факту, что 6 000 фарисеев отказалась присягнуть Ироду I. Согласно Флавию, фарисеи оказали большое влияние на народные массы и временами возглавляли восстания. Фарисеи - создатели так называемого Устного учения, письменно зафиксированного в начале 3 в. н.э. в Мишне. В своем истолковании Торы (Пятикнижия) стремились приспособить «отеческие законы» к новым социально-экономическим условиям. Фарисеи заложили идеологические основы дальнейшего развития иудаизма.

 

[2] Мицвот – от древнееврейского «мицва», букв. «повеление», «приказание». Предписания и запреты еврейской религии. 613 мицвот даны Моисеем: 365 запретов по числу дней солнечного года и 248 предписаний по числу органов человеческого тела.

 

[3] Еванглие от Матфея. 23:24.

 

[4] Евангелие от Луки. 4:15.

 

[5] Однажды в субботу, в холодный зимний день, ученики, сидевшие в школе Шемайи, заметили, как что-то заслонило свет в окне. Выйдя, они обнаружили окоченевшего, занесенного снегом мужчину. Все сразу узнали Гиллеля, батрака из Вавилона. Не заработав на урок, он решил слушать беседу у окна. Его ввели в дом, обогрели и привели в чувство. Шемайе пришлось по душе такое рвение. "Ради этого человека, - сказал он, - стоило нарушить субботний покой".

 

[6] Евангелие от Матфея.12-6.

 

[7] См. гл.37.

 

[8] Хасмонеевы князья – Хасмонеи или Маккавеи, жреческий род, правивший Иудеей в 167-37 гг. до н.э. Хасмонеи возглавили в 167 г. до н.э. народно- освободительную борьбу в стране против политического, налогового и религиозного гнета Селевкидов. После смерти главы рода Мататии (166 г. до н.э.) вооруженной борьбой руководили поочередно его сыновья: Маккавей Иуда, Ионатан и Симон. При Иуде Маккавее была прекращены религиозные преследования и восстановлена религиозная автономия. Последний из Хасмонеев, Антигон (правил 40-37 гг. до н.э.) был отстранен от власти и убит Иродом I, основавшим под римским протекторатом свою династию.

 

[9] Евангелие от Матфея.12:25-26.

 

[10] Евангелие от Луки. 11:29.

 

[11] Иов, в библейской мифологии праведник. Сатана просил у Бога разрешения наслать испытания на Иова, чтобы доказать, что Иов соблюдает заповедь Яхве только потому, что тот одаряет его всякими благами. Бесконечное количество самых страшных бед наслал Сатана на Иова. Долго Иов крепился, страдал, на всё давая ответ: «Яхве дал, Яхве и взял; да будет имя Яхве благословенно». И всё же он отказывался признать вину за собой, повлекшую наказание. Яхве обратился к Иову сам, и объяснил, что человек не может понять смысла своих страданий. Долг человека - принять мудрость Бога, поверить в то, что страдания имеют смысл и цель, подчиниться велению Бога. «Руку мою налагаю на уста мои» - был ответ покорного Иова. Он смиренно каялся, молился. Яхве смилостивился над праведником, дал новых детей вместо погубленных, подарил долгую жизнь… Книга Иова - составная часть Ветхого Завета.

 

[12] Иов. 31:32.

 

[13] Существует предание, будто у первого из людей, Адама, была до его человеческой жены Евы ещё одна – Лилит. Предание сделало из нее вредоносного демона, прекрасного, но всячески вредившего Еве. Пока Бог не послал трех ангелов, изгнавших Лилит в пустыню.