Они работают!

По вполне понятным причинам, на танкерах существуют очень серьёзные правила противопожарной безопасности и, в частности, относительно мест для курения. В ограниченное число таких мест входят мостик, кают-компания и специальная курилка – небольшое, полностью металлическое помещение с хорошей вентиляцией, металлическими лавками, небольшим столиком и большой металлической пепельницей с песком. В курилке по вечерам бурлила жизнь. В облаках сизого дыма шли бои в «шеш-беш», как почему-то называли нарды, шла оживленная «травля» на разные темы. Плотник и электрогазосварщик, которого все звали «сварной», как всегда подкалывали друг друга, шутливо обмениваясь обвинениями во всевозможных мыслимых и немыслимых грехах. Всё так и было однажды вечером, на следующий после отхода день, когда и плотник, и сварной оказались немножко под хмельком и почему-то в плохом расположении духа. На обычные подколки плотника сварной взвился и в ответ обвинил плотника в некомпетентности по отношению к противопожарному инвентарю, а также в незнании теории устройства огнетушителей.

Такое плотник стерпеть не мог. Слово за слово, и тогда, в конце концов, прозвучали слова плотника:

– Если все мои огнетушители такие плохие, то иди и выкинь их за борт!

Сварной встал и, не сказав ни слова, вышел из курилки. Прошло минут десять, и в курилку влетела дневальная с ещё мокрыми от мытья посуды руками.

– Сварной сносил огнетушители на корму и сейчас выкидывает их! Я сама это видела, когда хотела выбросить помои за борт! – истошным голосом кричала она.

Все бросились на корму. Так всё и было. Со словами «Дрянь должна быть за бортом!» он размахнулся и швырнул очередной огнетушитель за борт, в буруны кильватерной струи. В конечном итоге, сварной успел выбросить около десятка огнетушителей. Общими усилиями драку удалось предотвратить, но с тех пор они стали врагами. В первом же порту сварной откуда-то принёс первые два огнетушителя. Это случилось часа в три ночи. Команда проснулась от истошного крика довольно сильно нетрезвого сварного.

– Плотник, иди смотри – они работают!

Картина была презабавная! Сварной из огнетушителя поливал дверь каюты плотника грязно-жёлтой пеной! Уже разряженный, второй огнетушитель валялся рядом. Полкоридора было в липкой, едкой пене…

Такие «выступления» случались ещё дважды во время заходов судна в порты. В конце концов, плотник оттаял, и в очередном порту они помирились, крупно отпраздновав это в припортовом кафе. В ознаменование этого события, совместными усилиями они опенили причал, так и не сумев донести до судна изъятый в порту огнетушитель.

 

Мука

На каждом судне есть артелка. Так с давних времен в российском флоте называется самая обычная кладовая для продуктов. В этой кладовой есть помещения-камеры и для всяческих банок, и для муки с крупами, и для мяса с рыбой, и для овощей. Судно, уходя в рейс, берет с собой всё, что нужно для питания экипажа в рейсе, докупая в портах захода только самое скоропортящееся. Приём продуктов – очень важный момент подготовки судна к рейсу. На танкере этого типа артелка расположена в кормовой надстройке. Люк примерно полтора на полтора метра и балка с блоком над ним находится на самой корме. Продукты спускаются с кормовой палубы вниз с помощью протянутой через этот блок верёвки.

В очередной заход в базовый порт Владивосток мы, то есть матросы и мотористы, перенесли по трапу продукты из продуктовой машины на причале на палубу, к люку, и народ пошел в курилку, а меня оставили сторожить их непонятно от кого. Внизу, в артелке, был артельщик и пара мотористов ему в помощь.

Видимо, им надоело ждать, и они стали кричать оттуда, снизу, чтобы подавали продукты, они уже заждались там. Артельщик крикнул, что первой нужно подавать муку. Я решил не дожидаться бригаду и начать потихоньку. Как и было сказано, начать решил с муки.

Мешки с мукой стояли рядом с комингсом – порогом люка, и я, обвязав мешок верёвкой, с трудом взгромоздил его на край, взял веревку в руки и сбросил. Дальше случилось то, что и должно было случиться. Мешок муки весил 70 кг, а я в то время – около 45 кг. Он стремительно полетел вниз, по шахте люка глубиной более 15 метров. Я отчаянно пытался удержать верёвку. Результат был плачевный. Кожи на ладонях не стало, она просто сгорела от ожога и тут же была унесена верёвкой. Мешок, упав с такой высоты, взорвался мучным облаком, окутав всю артелку. Это было не просто неприятно, это было крайне опасно. Дело в том, что такая взвесь муки очень сильно взрывается от малейшей искры, даже от наэлектризованной одежды! И это – на танкере, во время приёма бензина. К счастью, обошлось… Я на неделю был выключен из нормальной жизни, ходил с забинтованными руками, которые дня три нянчил днем и ночью, не зная, куда деться от боли.

Так я получил второй, ещё более серьёзный урок относительно того, что, прежде чем сделать что-то, нужно подумать о последствиях этого.

Быстро сейчас летит время, но тогда, во время учёбы, оно тянулось страшно медленно, хоть и было насыщено множеством мелких и не очень событий. От сессии до сессии мы становились всё мудрее и мудрее. Рота становилась сплоченней и крепче. Появлялись новые увлечения и веяния. Так, после второго курса возникло мощное течение под кодовым наименованием «шефство». Практически, это означало, что группа курсантов «дружила» с группой девушек из какого-нибудь другого ВУЗа. Вместе ходили на вечера, которые почти каждую субботу проходили в училище. Летом вместе ездили на природу, на пляж. Впоследствие, из этих «шефских связей» вышло много семей.

Учёба шла своим чередом. Всё стало привычным – и наряды, и зачёты, и курсовые, и сессии. Однако, и в этом деле бывали интересные повороты. Мы, как я говорил уже, были полугражданскими или полувоенными людьми, учились не только своей, избранной специальности, но и другой, военной. В «Пентагоне», как мы называли это здание, изучали теорию и практику применения наших знаний в военной области. Наш профиль – штурман подводного корабля, командир БЧ-1 или штурманско-сигнальной боевой части. Я хочу немножко рассказать не об этой учёбе, а о том, как мы готовились к жизни в ПЛ, как сокращенно называют подводную лодку.

 

Барокамера

Прежде, чем мы получили доступ к обучению водолазному делу, нужно было пройти испытание в барокамере. Большая, толстостенная емкость с маленькими иллюминаторами и люком в торце, с двумя лавками по стенкам внутри. Мы забрались в неё и расселись. Люк задраили. Зашипел воздух, и в камере начало подниматься давление. Сначала немножко заложило уши, как в самолёте на взлёте. Потом, давить стало всё сильнее и сильнее. Предварительно, нам сказали, что нужно зажать нос пальцами и пытаться с силой дуть в него. Так уравнивалось давление в ушах. Этот фокус помог не всем. В роте оказалось несколько человек, у которых носоглотка не способна была «продуть» уши, и они не получили допуска к водолазному делу, а следовательно, к службе на ПЛ.

Однако, вернёмся в барокамеру. Давление возрастало, и в камере становилось всё теплее. Стрелка манометра медленно ползла вверх. Каждая атмосфера – это десять метров толщи воды над нами, если бы мы были под водой в водолазном костюме.

Давление продолжало расти, а нам стало вдруг очень весело и хорошо! Когда давление достигло 6-8 атмосфер, с нашими голосами произошло что-то странное. Они стали такими, как у персонажей в мультиках! Если помните, был такой старинный мультфильм о путешествии Гулливера, и там лилипут пел песню «Моя лилипуточка», так вот, голоса наши стали точно такими же, тонкими и смешными. Если записать свой голос на магнитофон и воспроизвести с увеличенной скоростью, то эффект будет точно такой же.

Как мы узнали впоследствии, веселье дало начинающееся отравление кислородом при большом давлении. Именно оно дает такой симптом – безудержное веселье. Голос менялся из-за того, что вместе с воздухом в камеру начали подавать азотно-гелиевую дыхательную смесь, дышать которой лучше на большой глубине. Именно гелий так действует на голосовые связки. Сегодня, когда надуть гелием шарик можно в любом магазине, это знают даже малые дети. От души насмеявшись друг над другом в барокамере, выбирались из неё и чувствовали некоторую гордость за то, что смогли преодолеть это испытание и оказались годными для того, чтобы стать подводниками.

 

Не сработало!

Занятия по борьбе за живучесть ПЛ, то есть борьбе с пробоинами и авариями, а также водолазному делу происходили в бассейне, который находился на территории училища, в довольно большом трёхэтажном здании. Нас одевали в легководолазные костюмы, навешивали грузы и, включившись в специальные автономные дыхательные аппараты, мы спускались на глубину 5-6 метров. Эти костюм и аппарат можно увидеть в фильме «72 метра». Именно в этом снаряжении и таким способом, какому обучали нас, через торпедный аппарат, человек в фильме спасся из аварийной лодки.

Сам процесс одевания довольно неприятен. Костюм цельно - резиновый, с единственным отверстием для надевания его в районе живота, обрамленным как бы мешком из более тонкой эластичной резины. Человек через этот мешок влезает внутрь, затем специальным приспособлением скручивает мешок резиновым жгутом и фиксирует его, оказываясь, таким образом, в герметичном костюме. На водолаза надевается дыхательный аппарат, тяжёлые свинцовые башмаки, навешиваются тяжелые бляхи-грузы на и всё, он готов для работы на дне бассейна или снаружи подводной лодки.

Здесь нужно сказать, что костюм этот делается громадного размера, потому что должен подойти любому человеку. У крупных ребят не было проблем, а такие «дохленькие», как я, попадали в странное положение. В этот костюм можно было бы смело запустить троих таких! На поверхности это было не так страшно, а в воде, когда костюм плотно обжимался, было ужасно неудобно ощущать обжатые давлением грубые складки жёсткой резины в самых не приспособленных для этого местах.

Мы выполняли разные упражнения – от поисков предметов на дне до тренировок выхода из аварийной подводной лодки через аварийный люк и торпедный аппарат. Сигнальным концом учились подавать различные сигналы наверх, обеспечивающим.

Во время отработки выхода из лодки через аварийный люк, нужно было карабином, такой большой стальной застёжкой, зацепиться за трос с узлами, который называется шкентель с мусингами, и перецепляясь, постепенно, мусинг за мусингом, медленно всплывать. Быстро с глубины всплывать нельзя, поскольку может возникнуть «кессонная болезнь», то есть «закипание» крови от бурного выделения растворённого в ней азота. Именно поэтому такой режим всплытия отрабатывался на занятиях.

Один за другим, курсанты выполняли эту задачу. Мы, уже прошедшие упражнение, стояли по краям и смотрели, как делают это наши товарищи. Внезапно, раздался крик обеспечивающего: «Авария!!!» Эта команда означала, что есть угроза жизни водолаза, и необходимо немедленно вывести его на поверхность. Мы бросились к тросам, которыми было закреплено всё подводное обеспечение упражнения, и вместе с буями, грузами и прочим хозяйством выдернули курсанта из воды. Когда показалась голова, в стёкла его шлема было видно багрово-синее лицо и выкаченные от ужаса глаза…

Майор медицинской службы, дежуривший на наших упражнениях, одним движением острого ножа вспорол шлем и открыл лицо. На нём было выражение полного ужаса.

Мы все склонились над ним в ожидании ответа на вопрос – что произошло ?

– Не сработало! – прохрипел он.

– Что не сработало? – спросил майор.

– Не сработало! – снова прозвучало в ответ.

В конце концов, он потихоньку успокоился, и удалось выяснить, что его так взволновало и испугало. Из-за того, что в обжатом костюме, как и у большинства спускавшихся в воду, перчатки были громадного размера, и жёсткие пустые лепешки торчали сантиметров на пять длиннее пальцев, он не смог отжать карабин и перецепиться на следующий мусинг. Нервы сдали, и он запаниковал! Как потом объяснил майор, это было не так уж смешно и безобидно. Паника – это страшное состояние, и в такой момент вполне может случиться инфаркт.

Как и все молодые, мы были довольно жестокими… Долго ещё в роте время от времени раздавался чей-нибудь истошный крик: «Не ср-работало!»

 

Япония

Ко времени второй практики, нам открыли визы. Я снова попал на индивидуальную практику. Это был лесовоз, пароход «Сакко». Судно старое, сделанное вскоре после революции специально для перевозки паровозов, купленных в Соединенных Штатах. Это интересно само по себе, но для меня главным было то, что я шел в свой первый рейс за границу. Выходя на палубу, я наслаждался запахом свежеспиленного леса, смолы, хвои. Мне показалось даже, что в море этот запах многократно усиливался.

Медленно, невыносимо медленно шел пароход до Японии. Это не казалось мне, а фактически было так. На вторые сутки в воздухе появился странный запах сладковатой гнили. Это был запах Японии! Ещё не было видно берегов, но запах рыбы, водорослей, рыбной муки и ещё чего-то такого же, специфического, уже густо наполнял воздух...

Первое, что сразу же, по приходу в порт Тояма, бросилось мне в глаза – это игрушечные домики на побережье, великое множество рыбацких судёнышек, с очень большой скоростью вечером убегающих в море и так же стремительно возвращающихся утром. Встретившие нас буксиры поразили своим великолепием. Это были не старые, закопченные ветераны, к каким мы привыкли в наших портах, а новенькие, современнейшие, мощные и красивые суда. На причалах, в отличие от наших портов, не было ни одного портального крана. Оказалось, что японцы работают только судовыми кранами и лебедками и лишь изредка пользуются услугами береговых автокранов.

Как только судно ошвартовалось, к борту подкатил автобус и из него высыпали грузчики. Все они были в одинаковой, опрятной серой одежде, касках и, что меня добило, в мягких высоких башмаках без каблуков и с отдельным большим пальцем, как на рукавицах! Как потом оказалось, это удобно для ходьбы по круглым бревнам, которые мы привезли.

Японцы рассыпались по судну, и вскоре всё ожило, закрутилось и завертелось. Лес на палубе буквально таял на глазах. На причале тоже происходило что-то интересное. Там взвешивали на весах каждое бревнышко и, поставив отметку на торце, отвозили в сторону, где аккуратно складывали. На обед грузчикам привезли пластиковые коробочки, завёрнутые в небольшие платки. Оказалось, что в коробочках есть несколько отделений, в которых был рис, какие-то водоросли или овощи, рыба и что-то такое ещё, что я тогда не знал. Это были морепродукты.

На другой день, нас, с недовыгруженным лесом в трюмах, отвели от причала и куда-то потянули буксирами. Поставили между двумя большими швартовными бочками и, привязавшись к ним, мы стали ждать. Вскоре подлетел катерок, и из него на борт поднялись грузчики. Я думал, что подойдет баржа, и они станут выгружать лес на нее, однако второй помощник сказал, что выгружать будут на воду.

Процесс довольно интересный. Грузчики захватывали охапку леса стальными тросами – стропами с особыми крюками, и, как только эта бревен попадала в воду, строп сам отстёгивался и лес рассыпался. Японцы в своих смешных башмаках-рукавицах ловко прыгали с бревна на бревно и небольшими острыми баграми сгоняли их в ровные плоты, которые быстро скреплялись скобами, а подскочивший катерок собирал их в длинную колбасу и отбуксировывал куда-то.

В городе также, всё было не так, как дома… Первое, что поразило – отсутствие привычной монументальности. Домов каменных, тяжёлых было очень мало. Всё какое-то игрушечное, несерьёзное и построенное как будто из фанеры или картона. В сущности, так оно и было. Очень сильное впечатление произвели продавцы, которые при приближении к ним начинали улыбаться и кланяться. Мы, то есть группа из трёх человек, бродили по городу и случайно набрели на скверик, образованный виноградом. Плети винограда густо оплели каркас и создали крытую площадку со скамеечками и столиками. С «крыши» этой свисали огромные грозди практически спелого уже тёмного винограда… Мы не знали, можно или нет сорвать одну и, присев, стали рассуждать на эту тему. Как будто услыхав наши разговоры, к нам подошла пожилая японка и, поняв наше смущение, сама срезала очень большую гроздь и, улыбаясь, подала её. Виноград был очень сладким!

Честность японцев, как и рассказывали бывалые моряки, совершенно уникальна! Я убедился в этом сам в первом же рейсе. Купив какую-то мелочь в магазине, оставил сдачу на прилавке. Каково же было мое удивление, когда через час, довольно далеко от этой улицы, меня кто-то тронул за плечо. Обернувшись, я узнал продавщицу того магазинчика, которая, улыбаясь и кланяясь, подала мне оставленную мной мелочь. Когда я знаками показал ей, что она может взять мелочь себе, японка, не меняя выражения лица, снова поклонилась, повернулась и спокойно ушла. Потом я ещё много раз убеждался в этой черте японцев. Один раз, через много лет, я потерял бумажник и практически попрощался с ним, но его через два дня нашли наши ребята, гуляющие по городу. Он так и лежал на скамейке, где мы сидели и пили пиво. Ночью был дождь, но кто-то поставил над ним фанерку, чтобы не замочило. Ребята знали, что я потерял бумажник, открыли его и убедились, что он мой.

 

Бывшие военнопленные

Уже в самом первом своём рейсе на Японию я столкнулся с японцами, побывавшими у нас в плену. Меня поразило то, что все они с таким удовольствием и дружелюбием говорили об этом, что могло показаться, будто речь идет о турпоездке. Полностью причину такого отношения бывших военнопленных к нам, русским, я узнал позже, сдружившись, насколько это возможно, с японцем – стивидором, ответственным за работу грузчиков на причале в Иокогаме. Конечно, плен для них был далеко не мёдом. Они валили лес, строили дома и так далее, очень голодая при этом, но точно так же голодали и люди в деревнях, которые были вокруг лагерей. Японцы работали практически без конвоя, и зачастую их направляли на несколько дней в деревни, чтобы помочь местным жителям привезти из леса дров, поколоть их, вспахать огород. В такие дни их кормили, отмывали в банях, лечили русские женщины, и многие пленные выжили только благодаря таким вот «командировкам». Кроме того, совершенно неожиданно для себя, в конце пятидесятых – начале шестидесятых готов, они стали очень востребованы. Начались массовые перевозки леса из Советского Союза и появились новые рабочие места, понадобились переводчики, бригадиры, стивидоры, да и ещё много других высокооплачиваемых должностей, требующих знания русского языка. Многие японцы, живущие в беспросветной бедности, совершенно неожиданно для себя стали благополучными благодаря нескольким годам плена в России.

На стоянке, если ты не в увольнении на берегу, твоя работа продолжается. Матросы занимались покраской судна. Нужно сказать, что обивка ржавчины и покраска – это бесконечная работа на судах. Морская вода очень агрессивна, и металл ржавеет быстро. Специальным острым молотком – киркой нужно отбить толстый слой ржавчины, затем стальной щёткой как следует зачистить это место до металла, загрунтовать на два раза антикоррозийным грунтом и только потом красить тоже на два раза. Наши, советские суда всегда отличались тем, что были выкрашены, и ржавых пятен нигде не было видно. Мы смеялись над греческими судами, с которых нетронутая ржавчина сама отваливалась пластами.

Вот именно этой работой я и занимался, склонившись над самой верхней палубой, на крыше ходового мостика. Солнце пекло неимоверно, но я просто забыл о нём, стуча киркой и думая о чём-то. На мне были только шорты. Вечером я понял опрометчивость такого отношения к японскому солнцу. Тело горело, поднялась температура. К моему счастью, у старшего механика нашелся спермацет – вещество, добываемое из мозга кита, и он намазал им мою спину. Ожог был очень сильный, и пару ночей я спал, с трудом находя удобную позу.

 

Астрономическая практика

Практики бывали не только летние. На учебном судне «Меридиан» наш курс пошел на «астрономическую» практику в феврале. Астрономической она была потому, что основной задачей была тренировка по определению местоположения судна в море по звёздам и солнцу с помощью секстана. Это было интереснейшее дело! В сумерки, то есть за те 15-20 минут, в течение которых уже видны самые яркие звезды, но при этом ещё заметен горизонт, мы и занимались этим делом. Задача – измерять секстаном угол между горизонтом и звездой и засекать секундомером точное время. И так 5-7 звёзд, а потом – полчаса расчётов и место готово.

Расчёты сдавали руководителю практики, и через час на доске объявлений вывешивалась мишень с истинным местом судна в центре, на которой были нанесены точки каждого. В какой круг попал – такая была и оценка за выполнение задачи. Попасть в десятку было очень трудно, но иногда получалось и такое. Именно тогда я и «заразился» астрономией, но понял это намного позже, работая штурманом. В открытом море всегда стремился «набрать звёздочек» в каждые сумерки, даже когда появились спутниковые навигационные системы. Работая старшим штурманом на пассажирском судне в районе Австралии и островов Океании, заразил этим и остальных штурманов. Как результат – однажды мы обнаружили расхождение английской Адмиралтейской карты с действительностью практически на полмили… При множестве коралловых рифов в тех местах это было очень важно! Наших карт на тот район не существовало, и я уверен, что их нет и сейчас. Однако, об этом позже.

 

Картошка

Как и на любом учебном судне, на «Меридиане», кроме основных, существовали учебные мостик и штурманская рубка. На учебном мостике стоял свой радар, различные штурманские приборы, а в учебной штурманской рубке – несколько штурманских столов с картами. На картах курсанты вели прокладку курса, определяя местоположение судна по радару, по звёздам, солнцу и по пеленгам на мысы и маяки при плавании вдоль берегов. Вахта на учебном мостике контролировалась преподавателем.

Курсанты, однако, не были курсантами, если бы не приспособились к «облегчённому» варианту несения ночной вахты. Когда все, кроме вахты, уже спали, на учебном мосту бодрствовать оставался один человек, и его задачей было ведение прокладки на всех картах. Для контроля он имел связь с тем курсантом, который нёс вахту дублёра штурмана на основном мостике, сличая свои определения и своевременно получая сигнал об опасности проверки. Остальные же курсанты спускались в столовую и там дремали, пили чай. Некоторые же, например наша смена, делали кое-что ещё!

Камбуз на ходу был закрыт и поживиться чем-нибудь было невозможно, но… Всегда есть выход даже из самой безвыходной ситуации для голодного курсанта!

Между курсантской столовой и камбузом существовал небольшой грузовой лифт. По нему подавались кастрюли с готовой пищей. Именно его мы и приспособили. Так как веса во мне было не больше 45 килограммов, да и ростом далеко не гигант, а главное – я немножко умел готовить, то всё сводилось к тому, что умельцы ловко вскрывали блокировку лифта, раздвигали дверцы, втискивали меня в его небольшой короб и нажимали кнопку спуска.

На камбузе дверцы раскрывались сами. Я вылезал и начинал колдовать! Главное – не оставить никаких следов после себя! Так оно и было. Никто так ни разу и не поймал нас, и даже не заподозрил, что на камбузе что-то происходило ночью. Каждый раз всё было вымыто, вытерто и лежало на прежних местах. Наша смена каждую свою вахту на учебном мостике ела жареную картошку, а иногда и не просто, а с чем-нибудь вкусненьким!

 

Обледенение

Наш «Меридиан» был учебным судном, и учились мы не только штурманской науке, но и тому, как происходит перевозка грузов. В том рейсе мы везли груз овса в мешках.

За сутки до подхода к Петропавловску-Камчатскому разыгрался сильный шторм, и мы увидели, что такое обледенение судна. Брызги от разбиваемых корпусом судна волн летели на мачты, тросы, грузовые стрелы и лебёдки, замерзая и покрывая их всё большим и большим слоем льда. Это явление крайне опасно для небольших судов, так как вес льда достигает сотен тонн, и судно может перевернуться. Так погибло много судов. Обычно экипажи ведут борьбу с этим явлением, обкалывая лёд. На таком большом судне, как наше, это было не так страшно, однако картина впечатляла!

В порт Петропавловск мы входили, имея сюрреалистический вид! Всё на палубе было покрыто толстым слоем льда, тросы увеличились в диаметре во много раз, свисая с мачт толстенными колбасами. Отовсюду сталактитами свисали громадные сосульки.

Весь следующий день полторы сотни курсантов с утра до вечера обкалывали лёд и скидывали его в воду. Только на второй день смогли открыть трюма, но оказалось, что выгружать груз некуда.

 

Снег

Шторм, захвативший нас на подходе, завалил город снегом, и склад оказался засыпанным так, что невозможно было к нему подобраться. Автопогрузчики находились в складе. Таким образом, нужно было сначала раскопать склад, выпустить технику, и только тогда можно было расчистить на причале площадку и начать работу. Именно этим мы и занялись. Нам выдали лопаты и показали гору снега, за которой и были ворота склада. Я никогда в жизни не видел столько снега. Целый день мы пробивались к воротам. Естественно, при этом и дурачились, и ныряли с крыши склада в снег, и что только ещё не делали! Иногда эти игры были не совсем безопасными, но всё сходило нормально.

Еще большее удивление вызвал вид города, когда нас отпустили в увольнение. Улицы представляли собой узкие коридоры, да такие же траншеи глубиной полтора-два метра из снега вместо тротуаров. Город был буквально погребён под снегом. Как выяснилось, такой снег – обычные дела на Камчатке зимой.

 

Аргилит

После третьего курса нас ожидала большая практика. До нашего курса это была практика полугодовой длительности, но для нас её сократили до четырёх месяцев. Нас, четверых курсантов, определили на «Высоцк» - большое и совсем новое тогда судно югославской постройки. Мы пошли на Сахалин, в залив Анива, для приема груза. Подойдя к небольшому ковшу, образованному построенными ещё японцами волноломами, встали на якорь. Целую неделю катерами подводили к борту плашкоуты – несамоходные баржи с бурым углем, который называется аргилит. Погрузив его, мы снялись на Владивосток. Зачем, узнали только по приходу.

С нами в рейс пошли два человека из Ленинграда. Они были учёными и изучали поведение аргилита при перевозке в течение длительного времени. Оказалось, что груз этот далеко не безопасный. Он выделяет вредные газы, греется, да и вообще ведёт себя не вполне добропорядочно. Кроме того, у этого угля оказалась очень интересная история.

Оказывается, за пару лет до описываемого рейса от Японии поступило странное предложение – продавать им этот уголь. Оно несколько озадачило наших специалистов, поскольку уголь на местном месторождении низкосортный и даже в печках плохо горит, оставляя очень много золы. На соседнем месторождении уголь намного лучше. На предложение покупать уголь с другого месторождения японцы ответили отказом и опять прислали запрос именно на этот уголь. Наши специалисты призадумались. Когда же последовал запрос на приобретение по высоким ценам шлака из отвалов от сожжённого на местной электростанции этого угля, образцы срочно отправили в Москву на анализ и изучение.

Результаты потрясли ученых. Оказалось, что этот плохой уголь – самая богатая в мире руда химического элемента германий, который является основой для производства полупроводниковой техники и микросхем. Выход с тонны переработанного угля составлял около 9 граммов, и это был богатейший выход! Вот такой «уголёк» мы и везли в Новороссийск, где его перегрузили в вагоны и отправили на химический завод. Но по пути, как я уже сказал, мы зашли во Владивосток.

 

Катера

Нас завели в тихую закрытую бухту, поставили кормой к причалу военного завода, и к судну подошли баржи с какими-то досками, брёвнами, брусьями. На борт поднялись рабочие. Увольнение на берег нам запретили и, стоя в родном порту, мы не имели возможности сойти на берег или позвонить – в то время о мобильных телефонах даже фантасты в своих книгах не писали!

На следующее утро баржи отвели от борта, и на их место подошли три новеньких торпедных катера. Следом подошёл плавучий кран. Рабочие построили на люке самого большого трюма кильблоки, то есть подставки для установки катеров, сделанные по форме корпуса катера. На них эти катера и установили. В течение недели стучали молотки, визжали бензопилы, и в конечном итоге над катерами был выстроен громадный ящик. Его покрасили в зелёный цвет, цвет палубы, и обтянули мощными стальными полосами и тросами. Затем, на крышку кормового трюма были погружены длинные узкие ящики. Естественно, мы поняли, что это торпеды. Рядом с ними штабелем погрузили множество ящиков со снарядами для малых пушек, имеющихся на катерах. Всё это закрыли несколькими слоями брезента и тоже покрасили в цвет палубы. В таком странном виде, с ящиком перед надстройкой и уродливым горбом за ней, мы и вышли в рейс. Кроме учёных, с нами шли ещё 12 человек в одинаковых клетчатых рубашках и синих брюках – «сопровождающие лица» этих катеров.

На выходе из порта, уже на морском фарватере, мы обратили внимание на военный корабль, следовавший за нами. Потом он отстал, и мы его так близко больше не видели, однако на экране радиолокатора всегда виднелась отметка от судна за горизонтом.

Куда везём катера, мы только могли догадываться. Вопросов, естественно, никто никому не задавал.

 

«Орион»

Через сутки в отрытом море к нам прилетел самолёт. Это был патрульный «Орион» с американскими опознавательными знаками и надписью «US NAVY» на борту. Он очень низко пронёсся над нами и повторил это раз пять, залетая с разных направлений. Его явно заинтересовал наш вид. Пассажиры в клетчатых рубашках волновались, а их старший закрылся в каюте с капитаном и через некоторое время по трансляции вызвали радиста. Было ясно, что шифровка с сообщением о самолете улетела в эфир. Потом «Орионы» прилетали каждый день и не по одному разу. Все так привыкли к этому, что уже не обращали на них внимания.

 

Буйки

Переход до Малаккского пролива был довольно большой, и по пути нас настиг шторм. Ящик выдержал напор ветра и ударов волн, но с одного борта зияла большая дыра метров пять-семь в длину и метра четыре в высоту. Под угрозой был наш заход в Сингапур для пополнения запасов, так как старший сопровождающий на собрании экипажа сказал, что в таком виде он заход в Сингапур не разрешит. Выход был один – заделать дыру. Утром, пользуясь прекрасной погодой, мы остановили двигатель и так, в дрейфе, начали работу. Все брезенты, доски, листы фанеры, что были на судне, пошли в дело. К концу дня дыру залепили. Осталось только покрасить заплату, но было уже поздно, и мы пошли дальше. Утром опять легли в дрейф и матросы на люльках-сиденьях на веревках повисли с ящика и начали красить. В это время прилетел «Орион». Облетев нас несколько раз, он исчез, а через час прилетел другой самолёт и обкидал нас оранжевыми буйками со всех сторон.

Мы оказались в кольце этих буйков. Они покачивались примерно в 200-300 метрах от судна. Капитан и старший сопровождающий о чём-то шептались на крыле, и через несколько минут раздались трели тревожных звонков. Объявили учебную шлюпочную тревогу. Все бросились к шлюпкам, и вскоре они были на воде. Одна из них, с двумя сопровождающими на борту, подошла к ближайшему бую. Осмотрев его, сопровождающие тихо поговорили между собой, а потом зацепили буй коротким кончиком и стали буксировать его к борту. Тем временем, боцман с палубной командой уже вооружали грузовую стрелу, выводили её за борт. Застропив буёк, шлюпка подошла под шлюпочные тали и была поднята на борт.

Когда все шлюпки были на борту, была дана команда отойти от борта подальше, и боцман, стоя на управлении лебедками, стал медленно поднимать буй. Он оказался небольшим, но длинным. Когда буй полностью вышел из воды, стоящий рядом с боцманом старший сопровождающих скомандовал остановить подъём и подождать. Прошло около минуты, и вдруг раздался глухой хлопок. Буй как-то весь искорёжился, потрескался. Сработало самоуничтожение. Мы взяли его на борт. Внутри было сплошное месиво из проводков, остатков электроники. Ни одного целого элемента.

Это были гидроакустические буйки, которые слушают всё, что происходит вокруг судна, и передают информацию на самолёт, кружащий невдалеке. Любое приближение судна или корабля, над водой и под водой, было бы немедленно обнаружено с помощью этих буйков.

 

Сингапур

Мы все же получили «добро» на заход в Сингапур. В то время ещё был разрешен подход к судам джонок с товарами. Сейчас власти Сингапура запретили такую торговлю, так как было очень много криминальных дел, связанных с такими «торговыми десантами».

Джонки облепили борта и, закинув кошки на наш борт, торговцы карабкались наверх и вытаскивали на веревках тюки с товарами. Им выделили участок палубы у кормового трюма, где они и расстелили свои многочисленные товары. Что это были за товары, можно совершенно точно увидеть, если сходить на ближайший китайский вещевой рынок. Всё то же самое, в соответствии со временем!

У брезентового холма и на проходах к ящику стояли ребята в своих обычных синих брюках и клетчатых рубашках. Торговцы с опаской на них поглядывали и не пытались прорваться, видя суровые лица охраняющих.

Этот «малай-базар» продолжался до позднего вечера. Торговцы ловко запаковали всё в тюки и отошли от борта. Вскоре подошел малюсенький, почти игрушечный по виду танкерок под весёлым названием «Chita No.3», дал нам пресную воду и отошёл. Следом подлетел небольшой деревянный катерок, с него мы погрузили несколько бочек масла для двигателя, какие-то тюки и коробки с техническим снабжением, картонные ящики с фруктами, корзины с овощами. Как только катер отошел, мы выбрали якорь и пошли дальше.

В Индийском океане всё было так же, как и в Тихом. Такие же «Орионы» ежедневно прилетали к нам, проносясь так низко, что и без бинокля видно было улыбающуюся физиономию летчика, приветственно машущего рукой.

 

Сокотра

Через неделю перехода Индийским океаном по судну разнёсся слух, что мы куда-то должны зайти. Поскольку я нёс вахту на мосту и для меня не было секретов в штурманской прокладке, то вполне отчётливо понимал, что идём мы в район Красного моря. Когда мы миновали южную оконечность Индии, это стало очевидно. Курс был проложен на африканский мыс Гвардафуй, что на входе в Красное море. Прямо на нашем курсе был остров Сокотра. В описываемое время Суэцкий канал не работал. Шла война между Израилем и Египтом, и он на долгое время был заминирован. Все суда шли вокруг Африки. День за днем, не сворачивая, мы приближались к острову. Когда осталось совсем немного, я ожидал, что мы изменим курс, чтобы обойти его, но этого не произошло. Мы шли прямо на остров.

 

Летучие рыбки

«Летучие рыбки, убегая от хищников, вылетают из воды и планируют на своих больших плавниках». Так нас учили в то время в школе. Выйдя в Индийский океан, мы видели множество летучих рыб. Я сразу же обратил внимание на то, что они летят по 200-300 метров и это не было планированием. В бинокль было чётко видно, как они машут этими своими плавниками-крыльями. Рано утром вахтенный матрос делал обход палубы с ведром в руках и собирал их, нападавших за ночь. На жарёшку для вахты хватало. Рыбка эта оказалась удивительно вкусной!

 

Совы

Посреди океана на судно села стая сов. Они были довольно большие, серые с мохнатыми бровями над глазами. Совы сидели повсюду, глядя на происходящее на палубе круглыми, неподвижными глазами. Они не боялись ничего и никого. Даже боцмана, который их люто ненавидел за то, что следы их помёта на свежеокрашенной палубе практически не смывались. Даже брызги воды из пожарного брандспойта не пугали сов. Они лениво перескакивали на метр-полтора и снова таращились на обидчика.

Будучи вахтенным матросом, утром я пошел замерять льяла. Это нормальная, обычная ежедневная работа. Вахтенный матрос проверяет, не появилась ли вода в трюмах, то есть не появилась ли водотечность корпуса. В полумраке, держа в руке моток линя с медной мерной рейкой, я привычно протянул руку в металлический короб под трапом, чтобы открутить латунную пробку мерительной трубки. Внезапно оттуда меня ударило что-то неприятное, и я отлетел на пару метров, больно упав на третью точку.

Когда я чуточку пришёл в себя, увидел, что на трапе сидит большая нахохлившаяся сова. Кто кого спугнул? Я ее или она меня? Через пару дней, словно по команде, совы разом взлетели, и вскоре стая исчезла на фоне воды и неба.

 

БДК

Когда до острова оставалось около 100 миль, засуетились сопровождающие, а их старший стал буквально пропадать в радиорубке. Вскоре мы легли в дрейф. На горизонте угадывалась почти невидимая полоска острова. Более суток лежали в дрейфе. Наконец, вахтенный матрос доложил, что на горизонте показалась точка. Включили радар и увидели, что к нам идёт судно. Через несколько часов подошел большой десантный корабль. После недолгих переговоров в эфире нашего капитана и командира корабля он ошвартовался к нашему борту. Было очень интересно наблюдать за тем, что делается там, на палубе корабля. Смотреть было на что… На палубе БДК был открыт большой проём в надстройке и было видно, что там много трёхэтажных коек. Это было помещение для десанта.

Судя по тому, что в корпусе не было иллюминаторов, можно было предположить, что там – техника. Так оно и было. По замыслу его, корабль подходил к берегу, носовая часть открывалась, и оттуда выезжали бронетранспортеры с десантом, лёгкие танки.

Люди в голубых шортах, таких же голубых куртках и пилотках занимались своими делами. Кто-то чистил оружие, сидя за длинными деревянными столами на палубе, кто-то занимался такой знакомой нам работой – обивкой ржавчины и покраской. Одно было очень странно и почему-то тревожило – они не смотрели на нас! Эти люди занимались своим делом, как будто такие встречи в море были обычными, хотя в этом можно было усомниться сразу же. Никто не улыбался, не махал нам, высыпавшим на палубу, руками.

Первыми к нам перебрались несколько офицеров, о чём мы могли судить только по крабам на пилотках. Через час они ушли, и по трансляции было объявлено, что весь наш экипаж приглашается в столовую команды.

Когда все собрались, капитан сказал, что этот корабль имеет на борту, кроме экипажа, 400 человек десанта и что они уже очень давно в море, около полугода. Положение критическое. На судне нет кондиционеров, пресная вода осталась только для приготовления первого на обед. Даже пить им давно дают только томатный сок. При всем этом они не имеют права подойти к берегу в настоящий момент.

Сказав это, капитан задал экипажу вопрос:

– Согласны ли мы отдать им почти всю нашу воду, ограничив себя на пять-десять дней, исключив мытьё в душах и согласившись на подачу воды только на один час утром, чтобы привести себя в порядок?

– А ещё, – добавил он, – на корабле есть раненые. Они находятся в ещё более тяжёлом положении.

Вопросов ни у кого не было. Все подняли руки в знак согласия. Капитан поблагодарил всех и сказал, что он распорядился выдать тропическое вино за две недели вперед и не будет возражать, если экипаж проявит гостеприимство. Здесь я должен сказать, что в тропиках всегда выдается сухое вино или соки из расчета 300 граммов на человека в сутки. Дело в том, что, сильно потея в тропиках, человек теряет очень много солей и микроэлементов, а вино и натуральные соки восполняют эту потерю.

Итак, к вечеру началось! Почти все офицеры с корабля перебрались к нам. Почти во всех каютах их кормили, все душевые работали без перерыва, отмывая ребят. Вино лилось рекой, а оттаявшие душой гости рассказывали нам о том, что им доводится испытывать. Тогда я впервые поговорил с теми, кого мы тогда называли «интернационалистами» и о ком ни строчки, ни слова не говорилось в средствах массовой информации тех времен. Эти люди реально воевали тогда во многих точках мира, но о них никто и ничего не знал. Позднее я таких же ребят встречал и во Вьетнаме, и на Кубе. Говорить о них запрещалось. Это было государственной тайной. Официально их просто не существовало. И, возвращаясь потом на Родину, несмотря на наличие боевых орденов и медалей, они не могли никому доказать, что воевали и получали ранения. Ну, да это другая тема и не о том мы сейчас говорим.

Это была ночь милосердия. Никто не спал. К утру, совершенно отмытые, объевшиеся и обпившиеся, офицеры были переправлены на борт корабля. Рядовые десантники, которым было запрещено перебираться к нам, отъедались пирожками, которые сотнями пекли наши повар и пекарь, работая у хлебопекарных печей без перерыва всю ночь, и обпивались компотом из сухофруктов, которого было сварено фантастическое количество – штук восемь 50-литровых кастрюль и целая батарея других, поменьше! В этот день десантникам отменили всяческие занятия, и они блаженно отдыхали, поглощая пирожки и компот. Улыбок по-прежнему было очень мало. Что меня поразило и запомнилось особо – их глаза. Потом, через много лет, точно такие же глаза я видел у тех, кто вернулся из Афгана. Это были глаза, видевшие смерть.

К обеду всё было сделано. Вода, продукты, курево и все другое, чем мы могли поделиться, передано. Когда мы разошлись, корабль долго подавал нам вслед прощальные гудки, а потом дал ход и пошёл куда-то по своим нелёгким делам.

Сдав катера вместе с сопровождающими в одной из арабских республик в Красном море и пополнив свои запасы воды и продуктов, мы направились на выход в Индийский океан, чтобы таким дальним путем, обойдя всю Африку, попасть в Чёрное море.

 

Вокруг Африки

Плавание до южной оконечности Африки прошло спокойно, если не считать, что почти всё время после пересечения экватора нас сопровождал серьёзный штормовой ветер и волны. Судно довольно сильно раскачивалось, но было слишком тяжёлым из-за груза в трюмах, чтобы это мешало нормально жить. Качка была не очень резкая.

Все почему-то считают, что самая южная оконечность этого континента – мыс Доброй Надежды, однако это вовсе не так! Самая южная оконечность – это мыс Игольный. Острый, обрывистый мыс. А ещё, на юге Африки холодно…

 

Саранча

Долго тянулся переход вокруг Африки, без особых происшествий. Кроме одного. На судно села туча саранчи! Это были очень крупные кузнечики длиной сантиметров 7-8.

Они толстым шевелящимся слоем покрыли все поверхности судна. Мы успели задраить все двери и люки. Под ногами противно хрустело. Из любопытства я надел брезентовую рукавицу и взял одного, чтобы принести в каюту и рассмотреть поближе. В каюте я взял длинную парусную иглу и приколол кузнечика к дощечке, вбив иглу дном гранёного стакана. Каково же было моё удивление, когда этот кузнечик упёрся лапами и, выдернув иглу, буквально выстрелил свое тело, чуть не попав мне в лоб! Я с трудом поймал его и вновь посадил, вбив гвоздь молотком.

Кузнечик как кузнечик, только большой. Однако, когда я поднёс к его голове спичку, он своими страшными под увеличительным стеклом челюстями стал с неимоверной быстротой и лёгкостью жевать её. Через минуту спичка была разжёвана и съедена. Вот тогда я и понял, какая это страшная сила, если принять во внимание, что их в стае миллионы. Они просто опустошают поля. Это был довольно поучительный урок по биологии.

 

Бора

Пройдя Гибралтарский пролив, неприятно бурное Средиземное и оказавшееся неожиданно маленьким Чёрное, мы оказались, наконец, на рейде Новороссийска. После оформления властями пошли на швартовку. По окончании её открыли трюма, и началась выгрузка.

После работы мы, то есть пара матросов и я, пошли в город. Как же это приятно – походить по зелёному парку. А ещё… Мы зашли в гастроном, чтобы купить чего-нибудь вкусненького, сигарет, и тут я увидел, как в молочном отделе продают на разлив молоко. Ох, как же я захотел того молока! И вот, поняв нас, продавец нашла где-то у себя в подсобке трёхлитровую банку, налила молоко, и мы выпили её до дна. Это было фантастически вкусно! На следующий день всё было как обычно. День мы работали, а вечером собирались сходить и посидеть в местном ресторанчике, но увольнение было запрещено. На судно поступило штормовое предупреждение. Часа три мы заводили дополнительные швартовные концы, причем столько их, что мне стало смешно. Всё это казалось таким нелепым и лишним… Подул ветер, но он был просто крепким, ничего необычного. Уверенный в глупости таких действий, я и заснул.

Среди ночи проснулся от непонятной дрожи. Судно непрерывно содрогалось, через полуоткрытый иллюминатор доносился глухой рёв. Выглянув, я увидел, что море сплошь покрыто слоем пены. Ветер ревел непрерывно. Раздался стук в дверь и голос плотника:

– Подъём, быстро на корму!

Я стал быстро одеваться. Тут же по трансляции раздалась команда: «Палубной команде срочно выйти на места по швартовому расписанию!»

На палубе творилось невообразимое – настоящий ад! Ветер был такой силы, что тяжело было дышать. В воздухе неслась водяная пыль, срываемая с пены на воде. Судно сильно оттянуло от причала, и часть толстенных швартовных канатов уже полопалась. Оставшиеся были натянуты как струны и трещали, угрожая лопнуть в любой момент. Вскоре к борту подошли два буксира и, работая на полную мощность, стали пытаться прижать судно к причалу. Это удавалось им с большим трудом. Концы перестали трещать, но полностью к причалу судно прижать так не удавалось. Тем временем мы подавали ещё концы. Так и бились, мокрые и усталые, до утра. Как только начало чуть светать, ветер стал стихать, а через час совсем стих. Буксиры ушли, а мы, возбуждённые происшедшим, пошли в столовую команды и долго пили обжигающий чай, обсуждая происшедшее. Это была знаменитая и таинственная новороссийская «бора» или «норд-ост», который внезапно появляется и так же внезапно стихает. В природе этого ветра до сих пор далеко не всё понятно. Предсказать его не всегда удается. Зачастую после нескольких часов такого ветра остаются тяжёлые последствия – выброшенные на скалы суда, затонувшие у причалов катера и так далее.

 

Выпуск, первое назначение

Прошло 6 лет. Позади все практики, семестры и сессии. Сданы все госэкзамены, защищён диплом. Наконец-то мы дожили до долгожданного момента – выпуска! Совершенно не помню, как мы получали дипломы, знаки. Помню выпускной вечер, да и тот довольно смутно. Главное ощущение в те дни – свобода!

После оформления всех необходимых документов, прибыл на место своего распределения – в родное Дальневосточное морское пароходство и уже через пару дней получил направление на судно. Мне надлежало вылететь в Ленинград, на судостроительный завод, где достраивалось судно «Комсомолец Уссурийска». Оно и стало моим первым судном, на котором я был уже в качестве штурмана. Пока ещё только четвёртым, но всё же помощником капитана.

Перелёт был утомительным. До Хабаровска летели на ТУ-104, а там – пересадка на турбовинтовой ТУ-114 и перелёт с тремя посадками до Ленинграда. Прилетев, сразу поехал на завод, оказавшийся громадным военным кораблестроительным заводом, в котором строились ракетные крейсера. Как выяснилось, наша серия судов была как бы побочной продукцией. К сожалению, это оказалось не совсем шуткой. Серия получилась крайне неудачной. О причинах этого можно говорить долго, но основная причина этому – чьё-то рвение сэкономить. В проект было внесено так много серьезных изменений, что в конечном результате судно уже в момент выхода из завода было совершенно неконкурентоспособно и почти непригодно для той линии, на которую было предназначено. Однако, сотни тонн металла, человеко-часы и дни были сэкономлены, и положенные премии за это получены…

В то время я об этом не думал, и основное, что меня интересовало – это будущая работа. В течение почти двух месяцев, с утра до вечера я занимался штурманским снабжением, решением вопросов по комплектованию коллекции штурманских карт, книг, пособий и инструментов. Наиболее интересным оказалось задание сформировать библиотеку. Практически я получил от завода доверенность на подбор литературы и выписывание счетов на её оплату. По совету опытных людей я нашёл библиотечный коллектор и там больше недели отбирал всё, что душе было угодно. Те, кто жил в нашей стране в то время, прекрасно помнят, насколько трудно было «достать» хорошие книги, а здесь – такая уникальная возможность! На мой взгляд, получилась прекрасная библиотека для простого торгового судна. По крайней мере, ни на одном судне я больше не встречал такой великолепной подборки книг.

 

Приёмка

Время бежало быстро. Напряжённая работа чередовалась с отдыхом в выходные. Ленинград всегда был городом-мечтой, и любая возможность посмотреть его, походить по Невскому, сходить в Эрмитаж или съездить на Пискаревский мемориал использовалась по максимуму. Петергоф тогда ещё был закрыт, продолжалась его реставрация после войны, однако и того, что успел посмотреть, хватило, чтобы понять, насколько велик и великолепен этот город на Неве!

Однако всё когда-нибудь заканчивается, закончилась и постройка нашего судна. Последняя неделя у заводской стенки была похожа на кошмар. Утром на судно поднималось не менее трёх сотен человек. Часть рабочих спускались в машинное отделение, часть оставалась на палубе, а женщины, около сотни человек, проходили в надстройку. Буквально плечом друг к другу они прикручивали, прилаживали, навешивали светильники, ручки, дверцы, полочки и прочие мелочи. Кают-компания, столовая, салоны и каюты приобретали нормальный, законченный вид. Старпому и боцману приходилось быть вездесущими, чтобы не упустить ничего, проконтролировать и потребовать переделок при необходимости. Необходимость такая возникала время от времени и то тут, то там возникали небольшие перепалки, однако всё делалось, исправлялось. В конечном итоге к намеченной дате все работы были закончены. Утром к 07.30 весь экипаж, живший в гостинице Ленинградского порта, прибыл на судно. Примерно в восемь к трапу подъехали две продуктовые машины. Матросы выгрузили коробки, ящики, бидоны, мешки с какими-то продуктами. Командовали этим процессом береговые люди. Наши повар и пекарь только наблюдали за процессом. Затем подвезли документацию. Её было очень много, не менее десяти картонных ящиков. Следом на борт поднялась «сдаточная», как они представили себя, команда примерно в пятьдесят человек. Кое-кого из них я знал, но большинство были незнакомыми. Кроме них, в команде были симпатичные длинноногие девочки. Как выяснилось позже – официантки.

Подняли трап, отдали концы. Судно буксирами оттянули от причала, развернули и дали ход. Медленно, словно прислушиваясь к каждому звуку, к дрожи палуб, судно начало движение от завода в сторону выхода из порта. По штатному расписанию во время отшвартовки мне надлежало быть на ходовом мостике и вести записи всех действий в черновой журнал. Там я и был. Прошли входной канал и вот он, Финский залив. Напряжение спало. Капитан проложил курс на карте, дал указание по скорости и спустился вниз. За ним ушли все заводские. Мы с вахтенным матросом остались вдвоём на мостике.

Примерно через час на мост поднялись две девушки с подносами в руках. Я сразу же вошел с девушками в конфликт, поскольку они потребовали освободить штурманский стол от карты. Это было прямым посягательством на святое! Старпом, поднявшийся вслед за ними, уладил конфликт, сказав, что сейчас карта будет не особо нужна и поэтому можно её временно положить в стол. Начальник всегда прав, решил я и сделал то, что мне было сказано. Постепенно закуски покрыли весь штурманский стол, а это совсем не мало! Следом прибыли и напитки. Водка, коньяк, вода в стеклянных кувшинах, минералка и большие графины с прозрачной жидкостью. Всего было много.

– Шило это, – видя мое удивление, сказал старпом, - какая сдача без спирта?

Вскоре прибыли и «потребители» этого великолепия. Всего их было человек десять во главе с капитаном. Судя по громким голосам и покрасневшим лицам, они были уже довольно плотно «в процессе».

– Итак, - сказал крупный мужчина, бывший, как я уже знал к тому времени, штатным сдаточным инженером завода, то есть руководителем «сдаточной команды», - начинаем испытание оборудования дистанционного управления двигателем.

С этими словами он сделал то, что у любого здравомыслящего судоводителя или механика вызвало бы шок. Редко на каком судне штурманам и капитанам доводилось делать такое с двигателем, находящимся в полном ходовом, не маневренном режиме. Он взялся за рукоятку дистанционного управления и перевел её с полного переднего на полный задний ход. Вся бывшая на мостике сигнализация заревела на разные голоса во всю свою мощь. Двигатель остановился, и одновременно с пуском его на задний ход включилась громкая связь с машиной. Из динамика неслись бессвязные, срывающиеся на визг крики, большая часть которых состояла из слова «мать».

– Что там у вас? – взяв микрофон, спросил капитан.

– Да нормально всё, это судовой вахтенный механик с непривычки нервничает чуточку! – сообщили из машинного отделения.

Судно тряслось от нагрузок, гремело грузовыми снастями на мачтах. Такие же по бесцеремонности испытания продолжались более часа. Всё это время двое из сдаточной команды заполняли различные формуляры, протоколы и, по окончании каждого испытания подавали бумаги на подпись. После этого следовал тост.

С мостика все уходили по-разному. Одни шли гордо и нарочито прямо, другие – покачиваясь, третьи с трудом. Один остался на диване, в штурманской.

Так или примерно так приёмка шла по всем заведованиям. В полдень я получил команду от старпома лечь в дрейф. Так и сделал, остановив двигатель. Минут через двадцать старпом сменил меня на обед. Накрыто было в столовой команды. Кроме вахты, все уже поели. Нас было четверо. Молча поели и опять разошлись – я с матросом на мостик, а механик с мотористом в машину. Проходя по коридорам надстройки, слышал крики и смех из кают-компании, из каюты стармеха и других, ответственных за приёмку по заведованиям.

После обеда, судя по записям в судовом журнале, сделанным мной по указанию старпома, шла работа с документами. Перед заходом солнца старпом поднялся на мостик и проложил курс. Мы прошли несколько миль в сторону от основных судоходных путей и снова легли в дрейф. Начертив на карте квадрат, старпом сказал, чтобы я контролировал место судна и в случае выхода из квадрата возвращался в него. На мой вопрос о замене и ужине он ответил, что все мы в этой жизни обязательно отдохнём когда-нибудь, в своё время, а насчет ужина он позаботится.

Через час те же девочки принесли на мостик много всякой вкуснятины, банку дефицитного тогда растворимого кофе и большую пачку чая. Матрос сходил в столовую за кипятком, мы с удовольствием наелись и пили густой кофе.

– Теперь нам с тобой, четвёртый, до утра куковать! – сказал вахтенный матрос, и я согласился с ним.

Примерно в четыре утра на мостик поднялся капитан. Выпив с нами кофе, он проложил курс и приказал начинать движение.

Примерно к восьми утра отдали якорь на внутреннем рейде порта. Вскоре подошёл катер и снял помятых, с серыми лицами, но улыбающихся заводских «сдатчиков». В судовом журнале было записано, что судно принято в эксплуатацию.

На следующий же день мы встали к причалу для подготовки к первому, пробному рейсу, где начали получение технического снабжения, продуктов, топлива и пресной воды. Одним словом, готовились к нормальной, обычной работе.

 

Дюнкерк

Первый рейс был коротким, но интересным – во Францию и ФРГ. Я впервые был в европейских портах, и французский порт Дюнкерк поразил своей пустынностью. Как потом выяснилось, причина была в том, что это было воскресный день. Горожане были за городом или ещё где-то… Мы шли втроем по пустынным улицам, и шаги наши отдавались эхом. Почти все магазины закрыты. Вышли на площадь. Посреди площади какая-то странная изгородь. Низкий ажурный заборчик, и всё. Ни скамеек, ни столиков, ни зонтиков. Ничего. В этой загородке ходил человек… Мрачно, глядя в землю, взад-вперед. Потом, на судне, мы узнали, что это нарушитель правил уличного движения! Дело в том, что в Дюнкерке местными властями был принят такой закон, что нарушителей со всего города полицейские привозят в эту загородку, и они до 20 часов вечера находятся там, не имея права покинуть её. Согласно этому закону, если нарушитель без разрешения покинет загородку, то на него обрушивается громадный штраф и другие административные наказания. Никакие доводы о срочности, важности или неотложности дел не принимаются в расчёт. На площадке можно увидеть и чиновников, и бизнесменов, и рабочих, и домохозяек… Все равны перед законом! Интересная деталь – никаких официальных справок попавшим в загородку нарушителям не выдаётся.

Удивившись, мы пошли дальше и тут же остановились… Скорее всего, у нас был ужасно глупый вид! С разинутыми ртами мы стояли перед цветочным киоском. На нас смотрела явно привыкшая к таким сценкам молоденькая француженка. Она была настолько хороша, выражение ее лица настолько добрым и манящим, что мы стояли и смотрели, словно загипнотизированные! Она улыбнулась нам прелестнейшей улыбкой и помахала ручкой…

Мы, естественно, расплылись в улыбках, купили у неё маленький букетик каких-то цветов и тут же подарили его ей. Молча, пошли дальше, каждый по-своему переживая происшедшее. А потом было кино. Что меня удивило – каждые пять-десять минут по проходу проходил человек с фонариком и светил по рядам, внимательно высматривая, кто и что делает.

Германия, порт Бремерхафен, почему-то совсем не запомнилась, если не считать скульптурную группу в центре города по сказке братьев Гримм, с ослом, собакой, котом и петухом. Из пробного рейса, уж не помню с чем, мы вернулись в Ленинград и встали под погрузку удобрений на Кубу.

 

Куба

С Кубой у меня особые отношения с детства. Во время кубинского кризиса, когда мир оказался на грани ядерной войны, мой отец был на судне ( это был печальной памяти теплоход «Тикси»), вёзшим туда ракеты и солдат в трюмах… Это сейчас об этом можно прочесть, а тогда мы ничего не знали об этих перевозках.

В то время мы зачитывались рассказами о Фиделе Кастро, о яхте «Гранма», о партизанах Сьерра-Маэстро, о Че Геваре, об отпоре американцам в заливе Плайя Хирон. И вот, на этом фоне, возвратившийся из длительного рейса отец привозит сувениры – кубинские флажки, всяческую революционную символику, фотографии с Фиделем, жмущим руки членам экипажа, в том числе и моему отцу. Я совершенно не помню, что именно отец на сборе рассказывал нам о Кубе и кубинцах, но хорошо помню, как гордился им! Конечно же, я и раньше им гордился, ведь он – фронтовик, израненный и имеющий множество орденов и медалей. Однако надо сказать, что о войне он никогда и ничего не рассказывал.

На подходе к Кубе нас встречали военные корабли США. Они не трогали, не мешали и ограничились только запросом светом, кто мы такие.

 

Карнавал

Нам не повезло. Мы попали на Кубу во время карнавала. Это означало, что

все кубинцы, независимо от того, чем они в настоящий момент должны были заниматься, поют и танцуют. Круглые сутки, без перерыва отовсюду доносились звуки тамтамов, свистков и прочих характерных для латиноамериканской самбы инструментов. Бригада грузчиков поднялась на судно, и через десять минут половина из них уже плясала под ободряющие крики остальных и ритмичные удары всем, чем придётся, по всему, что попадётся.

В тот день нам так и не удалось увидеть их работающими. Уморившись от танца, они спали. Проснувшись, снова начинали веселье. Это сумасшествие продолжалось неделю. Мы уже настолько «объелись» этих ритмов, что на палубу выходили только по крайней необходимости.

На берег в дни карнавала мы не сходили. Ввиду очень большого количества выпиваемого «бакарди», абсолютно отвратительной на вкус самогонки из сахарного тростника, обычно довольно спокойные, кубинцы в дни карнавала очень небезопасны…

Около месяца простояли у причалов в портах Матанзас, Карденас и Сантьяго. Зато уж нагулялись, накупались досыта! На борту у нас был маленький рабочий катерок. Мы спускали его на воду поутру и шли на нём на коралловые острова, примерно в миле от судна. Там был просто рай – солнце, чистейший серо-белый песок и великолепная, тёплая как парное молоко вода, а ещё – лангусты! Их было множество на мелководье, мы ловили их руками, хватая за спину. В каждом было до полукилограмма вкуснейшего мяса. Варили в ведре на костре, насобирав сухих палок на берегу и с удовольствием съедали, запивая белым сухим вином, что получали как тропическое.

Это была не единственная живность, которую мы там ели. Каждую ночь, как только стемнеет, из воды выходили полчища небольших крабов. Они уверенно и целеустремленно двигались куда-то вглубь острова. Особого труда набрать их не составляло. Нужно было выбирать покрупнее и бросать в мешок. Через полчаса мешок был почти полон. Матрос нёс их на корму, там их клали в металлическую бочку, опускали туда шланг и подавали пар. Через пару минут крабы становились красными и были готовы.

Что меня поразило с первых же дней пребывания на Кубе – это дождь по расписанию! С точностью до пяти минут два раза в день шёл сумасшедший ливень. Длился он не больше пятнадцати минут, но воды при этом выливалось громадное количество! Иногда казалось, что сегодня дождя уже не будет, но минут за пятнадцать до времени на горизонте появлялось маленькое облачко. Вскоре оно разрасталось, закрывало солнце над нами, и небеса разверзались! Через пятнадцать минут облако уносилось куда-то и вновь над головами сияло ослепительное, горячее тропическое солнце. Через час от потоков воды и следа не оставалось.

 

Кубинцы

Жили кубинцы в то время крайне бедно. Нищета видна была во всём, кроме одного. Дети на Кубе во все времена были и одеты, и накормлены как следует. Там я впервые увидел маленьких девочек, по 2-4 годика, с золотыми серёжками в ушах.

Еще один шок – кубинские женщины. Можно много говорить о мулатках- смеси белой и чёрной расы, и креолках - смеси белой и индейской крови, но это не опишет кубинок. Они в основной массе удивительно статны и красивы! Одежда же на кубинских женщинах была просто великолепна и поражала совершенно незнакомым для нас стилем! Основное в этом стиле – показать всем, что на ней надето. Не только верхнее платье, но и то, что есть под ним. Все, что только может, выглядывает одно из-под другого. Кружева одного цвета из-под кружев другого цвета, чулки, резинки и прочие детали дамского туалета – всё это с гордостью и удовольствием демонстрируется всем! На голове у многих красавиц красовались бигуди размером со стакан, по 3-4 штуки.

Мужчины на Кубе тоже довольно своеобразны. Встав на якорь в Карденасе, мы целый день доканывали по радио власти, пытаясь выяснить, когда будет лоцман и мы сможем пойти к причалу.

Нам сообщали, что вот-вот уже, нужно ещё чуточку подождать... И так – до позднего вечера. В три часа ночи к борту подлетел катерок. С него на судно поднялся человек и заявлил, что он – лоцман. Вахтенный помощник доложил капитану. Через пять минут капитан был на мосту. Лоцман сказал, что с удовольствием перекусил бы чего-нибудь. По международным правилам, кормить лоцмана обязаны на любом судне. Так и было сделано. Подняли повара.

Буфетчица внесла на мост поднос с обычными для это случая яствами – копченая колбаса, сыр, масло, кофе. Пока он ел, судно готовилось к швартовке. Все были подняты, включались дополнительные механизмы, проворачивался двигатель. Когда лоцман подкрепился как следует, старпом подошёл к нему и доложил, что судно готово идти на швартовку. Лоцман посмотрел на него удивленно и сказал, что на швартовку мы пойдем только в 9 утра, а сейчас он хотел бы отдохнуть и надеется, что «товарищ старпом покажет ему лоцманскую каюту»…

Утром, в 11 часов, после долгих переговоров с береговыми службами, мы всё же пошли на швартовку. На все вопросы о глубинах у причала лоцман уверял, что к причалу подходят суда и побольше нашего, да и вообще, он очень опытный и прекрасно знает свою работу.

Через пять минут после подхода к причалу мы сели на мель. Оказалось, что к этому причалу суда такого размера как наше, швартовались лет пятнадцать назад. Глубины у причала с тех пор никто не замерял, да и опыт лоцман приобретал тогда же, ребенком присутствуя на мостике во время работы своего отца-лоцмана...

Поначалу всё это шокировало, а потом стало даже нормальным, что всё сказанное кубинцами разных уровней совсем ещё не означало, что так всё и есть.

 

Автомобили

Автомобили на Кубе тех дней– это совершенно отдельная тема. По улицам городов разъезжает такое... Нигде в мире нет более экзотичного транспорта!

По улицам ездили громоздкие, проржавевшие насквозь, в цветных заплатах «Доджи», «Плимуты», «Бьюики» образца начала и середины пятидесятых,. Это был музей элитарного транспорта! Грузовой транспорт был не менее уникален. И в порту, и на улицах городов можно было увидеть едущую по дороге новейшую раму от нашего «ЗИЛа», с новеньким мотором и… садовой деревянной скамейкой, на которой гордо восседает водитель, одной рукой вращая баранку, а другой держа за талию молоденькую, но весьма дородную кубиночку. В порту грузовики, на которые выгружался привезённый нами груз, не глушились на ночь. Так они и стояли, работая вхолостую, всю ночь… Совсем, как у нас в Арктике, но там это было понятно – заглохший на морозе двигатель можно и не завести, а здесь, в тропиках…

 

Караколы

 

Слово Куба ассоциируется у меня cо словом каракола. Это – морская раковина. Весом до пяти килограммов, великолепной красоты улитка с нежно-розовой внутренней поверхностью и причудливыми очертаниями снаружи. Прижмешь к уху – шумит море!

Каракола была наиболее твёрдой валютой на Кубе начала семидесятых. Деньги там у каждого водились мешками, но купить что-то на них было невозможно. Магазинов в обычном понимании на Кубе в то время не существовало. Только пайки и карточки на промтовары первой необходимости. За деньги продавалось только пиво и бакарди. На караколы же кубинцы могли выменять у моряков одеколон, сигареты, мыло, сгущёнку и многое-многое другое, имеющее ценность для кубинцев в те времена.

Эти ракушки вполне можно было достать и самим. Они были на коралловых островах в большом количестве на небольшой глубине. Но там желающих достать караколу подстерегали опасности. Во-первых – кораллы. Они, словно кустарники, покрывали почти всё дно. Очень опасно пораниться живым кораллом. Микроводоросли, образующие коралл, попадают в ранку и начинают там развиваться. В результате – очень сильные нарывы и незаживающие раны, очистить которые можно только хирургическим путем, удалив развивающуюся и отторгаемую организмом колонию. Вторая опасность – агрессивные, очень ядовитые рыбы – мурены. На глубинах более двух-трёх метров водились акулы, встречи с которыми не сулили ничего хорошего. Это сильно охлаждало пыл любителей понырять.

Те, кто доставал караколы и приносил их на судно, вскоре разочаровывались в этом и понимали тщетность задуманного. Все попытки удалить моллюска из раковины караколы были обречены на провал. Там обязательно оставался кусок его тела и через сутки, в жарком климате, каракола начинала издавать сильнейший, тошнотворный, отвратительный запах, пропитывающий всё вокруг. Все попытки избавиться от него с помощью какой-нибудь химии не приводили к положительному результату, и запах всё больше усиливался. Практически неизбежный, финал был один – каракола летела за борт, очень надолго испортив аппетит многим, поскольку даже после исчезновения источника нос помнил этот отвратительный запах ещё несколько дней, и он чудился в любом месте, в любой пище…

Погрузив насыпью в трюма вкусно пахнувший патокой коричневый сахар-сырец, мы пошли на Японию через Панамский канал.

 

Панамский канал

Канал поразил своими шлюзами. Мощные искусственные сооружения, созданные в начале ХХ века по проекту того самого Эйфеля, построившего башню в Париже, работали без единого насоса. Судно со стороны Атлантического океана заходит в шлюз, за ним закрываются ворота, и из озера, которое находится на 26 метров выше уровня океана, поступает вода, поднимая судно как пушинку. Так, переходя из камеры в камеру, судно поднимается всё выше. Потом долго идет по озеру и точно так же спускается к Тихому океану. Вода в озере пресная, совершенно чистая и очень вкусная. Все пароходы, пока идут по нему, стараются набрать свежую питьевую воду. Маленькие, словно игрушечные паровозики, на которые подаются швартовные концы, легко перетягивали судно из шлюза в шлюз. Одни только названия шлюзов чего стоят: «Мирафлорес», «Педро Мигель», «Гатун»…

Каких-то семь часов, и мы уже в Тихом океане. Берега Америки быстро растаяли за кормой. Полным ходом идём через океан. Он был тихим и торжественным, даже умиротворённым. Наверное, таким его и увидел тот, кто назвал океан Тихим, однако это неправильный перевод. «Pacific осеan» – это не тихий, а «Мирный океан».

Сутки за сутками, вторая неделя уже, как за бортом одно и тоже – вода и ровная линия горизонта. Никаких признаков того, что существуют материки, что есть птицы или ещё какие-то живые существа, которые не живут в воде… Вахты, похожие одна на другую, как две капли воды. Матросов на вахте нет. Пользуясь тем, что встречных судов совсем нет, матросы ходят работать в день. Идет покраска палуб и надстройки.

Тишина, тёплый ласковый ветер упруго дует в лицо. Я с удовольствием подставляю ему лицо, стоя на крыле... В радиорубке горит свет, но я знаю, что и у радиста тишина. Мы находимся в зоне, где нет ничего кроме нас, воды и неба. С землёй связи нет. Целая неделя плавания в пустоте… Сейчас, когда существует спутниковая связь, таких зон нет, а в те времена даже мыслей о подобной связи и в помине не было. Зато было ощущение полёта! Небо с очень яркими, крупными звездами, и всё вокруг черно. Звёзды отражаются в чёрном, зеркально гладком океане, и кажется, что летишь среди этих звёзд посреди Вселенной! Ничего больше нет, только ты один, такой огромный и одновременно такой маленький... Это и нравится, и пугает своей необъятной простотой и сложностью.

 

Вьетнам

Погрузив во Владивостоке в трюма муку в мешках, а на палубу – великолепные новые грузовые машины ЗИЛ-131, мы вышли на Вьетнам. Переход был тяжёлый, всё время довольно сильно штормило. Наконец мы приблизились к китайскому острову Хайнань, прошли вдоль его берегов и вошли в Тонкинский залив. Практически сразу к нам подлетел американский вертолёт, напомнив своим появлением об идущей во Вьетнаме войне. Осмотрев нас, изучив груз на палубе, летчик помахал рукой и улетел туда, где на самом горизонте виднелось несколько точек. Это были корабли американского седьмого флота.

Мы вошли в реку Хонгха с мутно-жёлтой водой и низкими берегами, представляющими собой мангровые заросли, и встали на якорь в ожидании постановки к причалу.

Невдалеке, из воды торчали мачты судна. Как мы потом узнали, это было китайское судно, которое во время налёта американцев стало по ним стрелять. Тут я должен сказать, что в то время, в разгар «культурной революции», на всех китайских судах были установлены стационарные пулемёты. Так вот, с этого судна китайцы стали стрелять по самолётам. Конечно же, никакого вреда самолётам они не причинили, но один из них развернулся и точно сбросил сразу несколько бомб на судно. Оно быстро затонуло. Люди там не пострадали.

С приходом на рейд Хайфона мы сразу же открыли вахту на международной аварийной частоте 500 килогерц. Дело в том, что американцы перед началом налёта предупреждали о нём на этой частоте, чтобы все суда могли отойти от причала, а члены экипажей, во избежание случайных ранений осколками, укрылись в помещениях.

Уже на следующий день мы стали свидетелями налёта. Я был на вахте и находился на мостике, когда в штурманской раздался сигнал – это заработал радиомаяк на американском авианосце. Через десять минут на языках тех судов, какие были в порту, прозвучало предупреждение. Через час над нами, едва не коснувшись мачт, с рёвом пронеслось звено реактивных самолётов, потом второе и третье. Вскоре раздались глухие звуки взрывов. Через десять-пятнадцать минут самолеты пронеслись в обратном направлении. Со стороны порта поднимался дым.

Так было один-два раза в неделю. Американцы ждали, когда в порту скопится большое количество выгруженного с судов груза, и тогда присылали самолёты, чтобы уничтожить его. Вывезти вьетнамцы успевали не очень много.

 

Ребёнок

В обычный, жаркий и влажный вечер к нашему борту подошла одна из бродивших вокруг многочисленных джонок с рваными серыми парусами. Там были женщина, мужчина и человек пять детей, мал мала меньше. Мужчина держал на руках грудного ребёнка и что-то кричал на своём языке. Естественно, его никто не понимал, но было ясно, что что-то случилось с ребёнком.

Во Вьетнаме были очень суровые законы и порядки, что нормально для воюющей страны, и сам по себе подход джонки к иностранному судну был из ряда вон выходящим случаем.

Капитан принял решение, и мы в какие-то минуты вооружили трап. Мужчина с грудным ребёнком поднялся на борт, и наша доктор, взглянув на посиневшего младенца, бегом побежала в лазарет, увлекая за собой вьетнамца. Больше двух часов шла борьба за жизнь мальчика, которому было примерно 3-4 месяца. Я не знаю, что там происходило, но когда доктор открыла дверь, лицо дитя на руках отца было уже не синее, каким его привезли, а розовое, румяное. Он спокойно спал.

Вьетнамец без остановки благодарил её на своём языке, но перевода не нужно было. Мы собрали ему продуктов – рис, муку, хлеб, консервы, и он сошёл на свою джонку, где в голос, не переставая, рыдала жена. Увидев мужа, она стала плакать ещё сильнее, но это были уже совсем другие слёзы.

Джонка отошла от борта и растворилась в темноте. Мы не рассказывали властям о произошедшем, так как понимали, что для вьетнамцев вряд ли это закончилось бы хорошо.

На якоре простояли около месяца. Когда нас поставили к причалу, это был почти праздник! По крайней мере, стоя у причала, можно было сходить в Интерклуб и попить вполне неплохого пива с крупными, очень вкусными креветками.

В один из очередных налётов, когда мы отошли от причала, довелось наблюдать, как вьетнамцы, а скорее всего наши «специалисты» прямо над Хайфоном сбили ракетой американский «F-16».

Во Вьетнаме я бывал много раз, и каждый раз меня поражали местные стройные, резвые свиньи, бегавшие по городу и даже по причалам вдоль судов. Сначала я даже и не понял, кто это, и подумал, что это собака такого странного пятнистого окраса. Однако, увидев хвостик крючком, пригляделся к пятачку и понял, что это высокий, с поджатым животом, мускулистый как гончая собака, вполне взрослый поросёнок. Он резво носился по причалу, гоняясь за крысами, которых там великое множество.

 

Медузы

В один из заходов в таиландский порт Бангкок мы приняли на борт пассажира, электромеханика нашего же, Дальневосточного пароходства. Мы были немного знакомы с ним до этой встречи, вот он и поведал, что с ним произошло. Рассказываю по его впечатлениям, которыми он делился со мной в течение двух недель, пока мы добирались до Владивостока.

Шел 1977 год. Его судно шло в районе, сегодня очень печально известном – на подходе к Малаккскому проливу со стороны Индийского океана, где недавно прокатилось страшное цунами. В тот день экипаж получил тропическое вино. Обычно оно сразу по несколько бутылок выдавалось. Воспользовавшись этим, свободные от вахт механики объединились и очень хорошо посидели. Немного перебрав, он вышел на корму подышать, и совершенно не помнит, как оказался в воде. Время было за полночь, и криков его, естественно, никто не услыхал, тем более что скорость у того судна была 17 узлов, то есть примерно 30 км/час. Через минуту только один кормовой огонек был виден, а вскоре пропал и он. Хватились его только утром, когда он не вышел на работу. Долго искали, но никто даже приблизительно не предполагал, где следует искать, так как никто не знал, когда он выпал, да и течения в проливе достигают 5-8 узлов. Поиски закончились безрезультатно...

Он неплохо плавал и, успокоившись, лёг на спину. Так он лежал на спине и думал о том, что произойдёт раньше – утонет или акулы съедят? Так он и пролежал до утра. Утром мимо, совсем рядом, прошли два судна. С одного из них его заметили, долго рассматривая в бинокль, однако не посчитали нужным задерживаться.

Солнце поднималось и жарило так, что время от времени он терял сознание. А потом его окружили медузы. В тех, близких к экватору водах живут большие, до полутора метров в диаметре, отвратительного вида розовые медузы с длинными, до пяти метров шлейфами всяких нитеобразных отвратительных штуковин. Они его не жалили. Просто собрались вокруг плотной массой. Солнце его съедало, жажда убивала, он постоянно отбивался от чаек, которые время от времени налетали и клевали его. Ему хотелось утонуть, но медузы не пускали. При своей кажущейся киселеобразности, это довольно плотные создания. Сквозь такую плотную массу пройти было невозможно...

Иногда он терял сознание и опять приходил в себя, чтобы выдержать очередную схватку с чайками. Губы распухли от жажды, а язык, казалось ему, не вмещался во рту… Очнувшись в очередной раз, он увидел недалеко от себя лодку, стал махать рукой и бесполезно пытаться кричать высохшим ртом.

Это были рыбаки с острова Пхукет, тогда ещё совершенно дикого, покрытого сплошными джунглями. Его принесло к этому острову течением. Позже выяснилось, что он дрейфовал четверо суток. Все это время медузы держали его на поверхности.

Как только лодка направилась к нему, медузы резко ушли, и он стал тонуть, не в силах держаться на воде. Рыбаки с трудом достали его, уже потерявшего сознание.

Его доставили в хижину старейшины племени, где он и прожил четыре месяца, оказавшись настолько полезным для племени своими рукодельными и техническими талантами, что его даже «женили» на совсем юной дочери этого старейшины в надежде на то, что он останется с ними.

В один прекрасный день пришёл катер, совершающий иногда обходы островов, и на нём он попал на материк, а там – полиция, власти, Бангкок. В конце концов, с помощью нашего посольства, он вернулся домой на нашем судне.

Отдохнув три месяца и с трудом отбившись от допросов в КГБ и парткоме, он опять ушёл в море, где и работал ещё довольно долго, но в 1984 году я уехал из Владивостока, наши пути разошлись, и больше я о нём ничего не знаю.

 

Слонс

После отшвартовки и выхода из Сингапура, миновали беспокойные воды Малаккского пролива и вот, наконец, вышли в открытое море. Начался спокойный переход на Филиппины, в Манилу.

Поздний вечер. Приняв душ, я собирался прилечь и отдохнуть перед вахтой. Внезапно, в каюте раздался телефонный звонок. Подняв трубку, услыхал взволнованный голос старшего механика:

– Спасай, погибаю! – простонал он и тут же положил трубку. Понимая, что произошло что-то неприятное, я быстро натянул рубашку и бросился к его каюте, находившейся на той же палубе, только с другого борта. Постучав и не получив ответа, открыл дверь. В каюте никого не было. Заглянул в спальню – там тоже никого. Вдруг послышался то ли стон, то ли всхлип из ванной. Открыл дверь и увидал занятную картину.

В ванне, наполненной, судя по всему, холодной водой, сидел стармех и жалобно скулил, дрожа всем своим огромным волосатым телом. На мои расспросы, с трудом перебарывая дрожь и еле шевеля синими губами, он рассказал, как решил сам себя полечить.

Всё дело в том, что стармех часто мучился радикулитом. Кто-то посоветовал ему купить в Сингапуре великолепное, «модное» в то время растирание под названием «Слонс». Поскольку все были заняты на отшвартовке, он решил никого не беспокоить и растереться самостоятельно. Распарившись в ванне, лег на кровать и, набрав полную ладонь, а она у него была огромная, жидкости из бутылочки, он нанёс её на поясницу.

Здесь я должен сказать, что основа этой жидкости – скипидар, а к нему добавлен экстракт перца и другие, не менее жгучие тропические вещества. Совершенно естественно, вся эта жидкость тут же протекла ниже и попала на очень чувствительное место!

Со слезами на глазах он рассказывал, как метался по каюте, стараясь что-то сделать, залез в ванну и определил, что только холодная вода немножко снимает боль. Так он и сидел в холодной воде вот уже более двух часов. Все попытки вылезти из ванны заканчивались немедленным возвращением туда же. На моих глазах тоже были слёзы, но от разбиравшего меня смеха. Учитывая его обидчивый, взрывной азербайджанский характер, я не мог себе позволить открыто смеяться и вынужден был терпеть.

Единственное, чем я мог помочь ему – налил полстакана коньяка и заварил чай, добавив изрядную долю варенья. Через час боль стала проходить и он сумел как следует, с мылом, промыть это место, а я смог вздремнуть полчасика перед вахтой.

 

Соус

Второй помощник часто говорил, что никакой запах ему не помеха, потому что он равнодушен к запахам. Естественно, нашлись желающие это проверить. В Бангкоке, прямо у проходной порта, было много маленьких «забегаловок» с местной пищей. Мы иногда пользовались их услугами, покупая то, что по нашим понятиям можно было есть. Прежде всего, это были жареные кусочками цыплята. Они были сказочно вкусны, но только без соуса! Дело в том, что соус к блюду представлял собой смесь чеснока, дуриана и многих других специй, которые все вместе давали абсолютно непереносимый для нашего обоняния запах.

Наши весёлые ребята, четвёртый помощник и четвёртый механик, купили пакетик этого соуса, раскрыли его, положили под кровать второму и стали наблюдать… Ничего не происходило. На второй день экипаж потихоньку стал вставать на дыбы. По надстройке начал распространяться отвратительный, всепроникающий запах, становившийся с каждым часом всё сильнее и сильнее. Запах был такой силы, что даже на свежем воздухе казалось, будто ветер, судно, да и вообще, весь мир пропитан им! Второй ходил и улыбался, словно ничего не происходило. Тогда шутники, всерьёз опасаясь за свою безопасность, вынуждены были снова проникнуть к нему в каюту и, надев противогазы, заглянуть под кровать. Оказалось, что, толкнув туда свой чемодан, второй перевернул пакет, и соус из него вылился на палубу. Весёлым ребятам пришлось вымывать там всё с содой, потому как народ грозился выкинуть их за борт, если они не избавят судно от запаха! Долго ещё при входе в надстройку нос натыкался на этот сладкий, тошнотворный аромат…

 

Обезьянки

В Мадрасе второй купил маленькую симпатичную обезьянку. Просто не смог отказать индусу, продававшему её. Капитан сразу предупредил, что, когда пойдём домой, её на борту не должно быть, так как будут неприятности с санитарными властями. Да и в иностранных портах не дай Бог, если власти увидят, что её вынесли с судна. До захода в Союз было ещё не менее полугода, так что с этим всё было нормально.

Обезьянке было. Все каюты были ему, молодому самцу, родным домом, и он бегал везде, совершая большие ежедневные обходы. Все угощали симпатичного зверька чем могли. Особенно он любил бананы и помидоры. Второй соорудил ему полочку у лампочки на зеркале над умывальником. Дело в том, что в надстройке работала установка кондиционирования воздуха и обезьянка мёрзла.

Когда мы вышли из Мадраса и направились в следующий индийский порт, обезьянка быстро освоила камбуз, и теперь целыми днями пропадала там, ожидая чего-нибудь вкусного. Ожидания эти никогда не были напрасными.

В порту Кочин всё было как обычно, если не считать того, что питомец наш стал проявлять недвусмысленные признаки острой нехватки дамского пола… Самое неприятное было в том, что делал он это тогда, когда видел, что собралось достаточное количество зрителей. Например, во время обеда. Далеко не все были в восторге от этого зрелища, давясь ложкой, поднесённой ко рту!

Выйдя в море, мы вскоре обнаружили, что у обезьянки нашей появилась пара. Это так и осталось тайной – кто и когда принес её, но мы все порадовались за них, однако радость эта была слишком преждевременной. Вторая обезьянка оказалась тоже самцом, причём в достаточно почтенном возрасте.

На следующий же день обе обезьянки пропали. Мы долго искали их и нашли на баке, в носовой подшкиперской – кладовой для хранения запасов всевозможных тросов, линей, швартовных концов и прочего боцманского имущества. Они соорудили там что-то вроде гнезда и зажили как… семейная пара. Молодой играл роль главы семейства, не подпуская к гнезду никого, кроме второго. Малейшее подозрение на то, что старый принял или хотел принять от кого-нибудь угощение, вызывало у молодого приступ ярости, которая немедленно обращалась на несчастного старика. Впрочем, желающих посмотреть на них становилось всё меньше, а вскоре и совсем не стало. На свежий воздух обезьянки выходили, только убедившись, что никого поблизости нет. Они подолгу сидели на солнышке, обнявшись или что-то выбирая из шерсти другу у друга.

В первом же порту Японии второй отдал их на один из многочисленных плашкоутов – барж, на которые выгружался привезённый нами каучук. Никто не упрекнул его за это. Все сделали вид, что не заметили исчезновения этой пары.

 

Пираты

С детства мы зачитывались книгами о пиратах, этих ужасных, но таких романтичных и в то же время весёлых морских разбойниках. Пиратский чёрный флаг «Веселый Роджер» с черепом и костями, поднимающие паруса бригантины, мужество пиратов – всё это хорошо воспето в книгах и песнях.

Именно потому, что я начитался в своё время таких книг, реальное узнавание того, кто же такие пираты, привело меня в шок. Первая встреча с этим явлением состоялась в Таиланде. Наше судно стояло на линии Япония – Таиланд – Сингапур – Филиппины. Грузы были настолько разные и зачастую такими мелкими партиями, что трудно себе даже представить сейчас, как всё это учитывалось и сдавалось без компьютера в нужных портах точно по количеству, весу и так далее. Всё это трудно понять стороннему человеку, а я был как раз вторым – грузовым помощником, и в том именно и заключалась моя работа, если не считать того, что я ещё стоял и вахту по восемь часов в сутки.

В том рейсе, помимо всего прочего, везли мы партию оружия для индийской полиции. Груз представлял собой пару десятков ящиков, которые были уложены в отдельное помещение и, по требованию японской полиции, обеспечивающей отправку, стальную дверь в это помещение заварили электросваркой.

В Бангкоке, столице Таиланда, выгрузка шла своим чередом, спокойно и размеренно. На борту всегда находились «вачманы» – таиландские охранники, которые по местным требованиям нанимались для охраны судов.

В обед все грузчики сошли на берег. Уехали и «вачманы». Это было совершенно неожиданно, так как они обычно обедали на судне, еду им привозили. В это время всё и произошло.

К судну подошел небольшой скоростной катер. Из него на борт полетели верёвки с якорями. По ним поднялись несколько вооружённых автоматами человек и сразу же кинулись к той, заваренной двери. С помощью портативного автогена они стали срезать места сварки.

Вахтенный матрос, увидев это, вызвал звонком вахтенного помощника, который тут же вышел и побежал на бак (нос корабля), где всё это происходило. Навстречу ему бросился один из напавших с автоматом и дал очередь по ногам. Затем он и ещё один бандит встали у бортов и дали очереди в воздух, предупреждая, чтобы никто не выходил на палубу.

Перегрузив все ящики на катер, они спрыгнули в него и с рёвом, на большой скорости, умчались по реке.

В результате этого налёта вахтенный помощник потерял обе ноги ниже колен. Потом, через пару лет, ему сделали протезы, и он опять пошел в моря.

Второй случай, участника которого я знаю, произошел на ходу, в Филиппинском море. Ночью, когда все на судне, за исключением вахты, смотрящей вперед, спали, с кормы зашёл быстроходный катер, с помощью верёвок с «кошками» с него забрались несколько человек и, проникнув в надстройку, вошли в каюту капитана. Они долго избивали его, так как он не соглашался открыть сейф. В конце концов, они сильно его искалечили, переломав руки и ноги. Он сдался. Открыв сейф, они забрали там 2 тысячи личных долларов и так же тихо исчезли.

Капитан потом, по возвращении домой, больше года подвергался допросам. Дело в том, что в сейфах советских капитанов того времени хранились секретные шифровальные книги.

Эти и многие другие случаи в нашем пароходстве можно считать более или менее благополучными. Там же, где экипаж начинал оказывать сопротивление или пиратам нужно было само судно со всем грузом, пираты обычно никого не оставляют в живых. Эти случаи совсем нередки до сих пор. В распоряжении пиратов теперь вместо каравелл и мечей с мушкетами есть современнейшие скоростные бронированные катера, автоматическое оружие, GPS, спутниковая связь и Интернет, из которого они выуживают сведения о маршрутах и грузах. Не изменилось только одно – кровожадность и безжалостность к захваченному экипажу. Правда, и охота на них теперь идет другая. В Малаккском проливе, например, постоянно летают малайзийские истребители «F-16», и если катера и моторные лодки не отвечают на запросы или не несут опознавательных знаков, эти самолёты их тут же расстреливают. Как и в те, старинные времена, пойманным пиратам всегда выносился стандартный приговор – казнь через повешенье. Если моряки не хотели делать этого, то просто высаживали пиратов в шлюпки без вёсел, топили их корабль и уходили, оставив решение судьбы пиратов на волю Божью.

Сейчас, в начале XXI века, все мы являемся свидетелями нового всплеска пиратства в районе Аденского залива, у западного побережья Африки.

В опасных местах, вахта круглосуточно наблюдает за обстановкой вокруг, и в случае опасности все стальные двери в надстройку задраиваются, чтобы не допустить пиратов во внутренние помещения, а в эфир летит сигнал тревоги. Как правило, помощь приходит быстро, поскольку в этих местах дежурят военные корабли. Ещё одно действие – используются пожарные шланги. Обычно, в таких местах они уже заранее вооружены и нужно только включить пожарный насос. При помощи мощных струй воды моряки не дают пиратам высадиться, одновременно давая сообщение о нападении по радио. Однако, против автоматического оружия и гранатометов это далеко не всегда эффективно. На некоторых пассажирских лайнерах в последнее время применяются акустические пушки, которые распространяют сильные ультразвуковые сигналы в сторону пиратов, вызывая этим сильнейшую боль в ушах и лишая их возможности действовать. Российские военные, дежурящие в опасных местах, предлагают особую услугу – по запросу, высаживают на борт вооруженную группу, которая и отгоняет пиратские лодки.

Песню, где есть слова: «Вьётся по ветру «Веселый Роджер», люди Флинта песенку поют», я уже давно не пою…