Отрывок из повести "Этюды о детстве"

Полный текст на сайте

 

Мне, родившемуся на Тимирязевке, в семье бедных, но гордых студентов, коими были в то время мои родители, в полной мере можно применить звание «дитя общаги». В те времена начала появляться удивительная категория людей, которым детские пенаты заменяла фантастическая по своему восторженному братству атмосфера студенческих общаг.

Никогда до этого и после этой эпохи не возникало тех восхитительных условий, когда массы младенцев и их более взрослой поросли стадами носились по коридорам студенческих общежитий.

Послевоенная пора породила это явление и люди, которые по роду своей деятельности были призваны следить за порядком и нравственностью во вверенных их попечению студенческой братии, становились им старшими воспитателями, беря на себя хлопотную роль бабулек и дедов.

Война сделала их мудрыми и дальновидными народными политиками. Эти строгие на вид «церберы» морально-нравственного уклада жизни советского общества прекрасно понимали, что выбитое годами лихолетья народонаселение нужно как-то восполнять. А кто, как ни борзое и охочее до этих целей студенчество способно претворить в жизнь эту насущнейшую для страны задачу.

Профессура и прочее начальственное сословие, для вида сохраняя строгость в оценке массового появления младенцев столь неподходящих для семейного быта местах, в душе и в сердце сохраняли нейтралитет, не вмешиваясь в процесс проявления естественных инстинктов.

Если бы кто-нибудь из нас, ныне живущих хоть одним глазком смог заглянуть в то время, где-нибудь часов в девять утра в комнатку охранницы-вахтерши-начальника общежития-уборщицкую и прочие подсобные помещения, то они нимало бы подивились той многочисленности младенцев, гукающих на спальных местах, либо уютно устроившихся на руках свободных от дежурств ответственных за сии помещения теток и бабулек.

И это не говоря уже о самих комнатах в общежитии, где сокурсницы юной мамаши с удовольствием по очереди нянчились с ее крикуном.

Вот в такой атмосфере автору этих строк довелось провести самые общественно-активные года своей жизни. Их было всего три с небольшим, но зато какое это было восхитительное время! Купаясь в ярком свете всестуденческого внимания, тем не менее я не избаловался им, сумев избежать тенет коварного эгоизма.

Широко раскрыв глаза и рот, я носился по коридорам огромного здания и этот мир казался мне бесконечным. Может, я и потерялся бы в нем, если бы не утыкался в чьи-нибудь начальственные колени. Начальственное лицо, подхватывая беглеца где-нибудь на третьем этаже главного корпуса «тимирязевки», приносило меня в секретарскую и, сдавая на руки секретарше, распоряжалось немедленно разыскать мамашу-растеряху и устроить ей выволочку.

Что касаемо моих познавательных позывов по изучению окружающего меня пространства, то эта беспокойная привычка еще много впоследствии доставляла хлопот моим несчастным родителям. В связи с этим мне приходит на память один особенный случай, доставивший матери с отцом немало седых волос и сердечных треволнений.

По окончании «тимирязевки», отец, будучи неугомонного нрава и столь же ответственного партийного воспитания, вызвался одним из первых при распределении уехать в разоренное войной хозяйство. Комиссия, где председательствовал симпатизирующий отцу профессор, желавший кстати видеть около себя моего отца в качестве ассистента, пока тот закончит аспирантуру, от такого решения моего родителя впал в ступор. Не помогли никакие уговоры: ни мать, ни профессор, ни крестная, тоже профессор тимирязевской академии, ни наличие уже двоих детей, ни к чему ни привели.

Задачи партии, определивших судьбу моего отца, оказались сильнее и через месяц мои родители уже обретались в местечке под названием Угодский Завод. На время их обустройства я и мой брат-погодок остались с бабкой, матерью отца, проживать в квартире моей крестной, Софьи Павловны. Крестная, будучи чрезвычайно занятым человеком, практически отсутствовала дома, предпочитая жить в комнате преподавателя, выделенной ей в самом корпусе академии. А чтобы моя бабушка, тогда еще вполне крепкая, сорокалетняя с небольшим женщина не запуталась в сложной столичной жизни, наняла нам домработницу.

Эти года, окутанные флером туманной дали, несколько подыстерлись в памяти. Но одну из поездок к родителям в местечко с таинственным названием Угодский Завод я запомнил на всю жизнь. Конечно, эта памятная дата в сильной степени была закреплена частыми рассказами моей мамы о знаменательном событии в моей жизни, но и мотивы, побуждающие маму рассказывать этот случай, я часто вспоминаю с некоторым раздраженным неудовольствием. Ибо моя мама, желая упрекнуть меня в чем-то своевольном, непременно в конце нотации со вздохом говорила: «Хотя что можно было ожидать! Ты всегда был своевольным эгоистом. Уже в четыре года ты нас чуть было не свел в могилу. Выкинуть такой фортель!..»

Что за фортель, по ее мнению, мне нельзя было выкидывать, я поначалу не понимал. Став старше, я стал приставать к ней с разъяснением, что же такое, этот таинственный «фортель»? Мама, скептически поджав губы, в конце концов уступила и я с удивлением услышал ее рассказ о том, что таилось в моей душе как незаживающий памятный стигмат. И уж ее интерпретация моего поступка в корне отличалось от того, что я сам хранил в сердце, как тяжкую потерю единственных ценностей моих юных лет…

Беспокойная жизнь моих родителей, чуть ли не каждый год меняющих места назначения по партийным путевкам, сделала нашу жизнь с ними очень обременительной. Пока они устраивались на новом месте, обживали их, я с братом спокойно жили в Москве, в чудесной, трехкомнатной квартире Софьи Павловны.

Но материнский инстинкт не позволял моей маме долго не общаться со своими чадами. Она, едва позволяли обстоятельства, выписывала нас на лето к себе на очередное место жительства. Их было много, а потому в памяти моей они остались, как фрагменты каких-то пейзажей, квартирных интерьеров, палисадников с кусочками дворовых видов и прочими мозаичными обрывками.

И только одно место стало для меня сакральным, до сих пор пробуждающего во мне, давно седом, усталом человеке, некое щемящее, теплое чувство. До сих пор мне чудиться, что в той дали остался кусочек моего счастья и если бы мне удалось волшебным образом прикоснуться к нему, то кто знает, не превратился бы я снова в того маленького, в коротеньких штанишках на помочах мальчика, который уж точно прожил бы свою жизнь заново и не так бестолково, порой глупо-наивно, иногда просто по-дурацки, а большей частью бездумно тратя ее на эфемерные удовольствия и бесплодные фантазии…

Приехав к родителям в маленький поселок, где отец заведовал МТС, то бишь машино-тракторной станцией, я с головой окунулся в новый, полный открытий мир. Носясь по окрестностям с местной малышней, я не очень вдавался в проблемы моих родителей. Я чувствовал, что что-то происходило, но новые места и друзья захватили меня полностью и без остатка.

Часто бывает так, что небольшой кусочек жизни может вместить столько событий, которых при обычном течении жизни хватило бы на годы. Мой новый приятель был сыном самого интересного человека в городе. Мы часами проводили время у него дома, разбирая огромные ящики со всякой всячиной, которые были набиты ими доверху. Стояли ящики в сарае и от обилия несметного количества предметов и вещей, составлявших их содержимое, захватывало дух. Этот сарай был волшебным, сказочным подобием пещеры Сезам, с ее несметными богатствами. Сказку про Али-бабу я знал с того времени, как только начал себя помнить. Я верил, что такие сокровища могут существовать только в сказках, о чем мне с убедительной интонацией поведала мама. Она была вообще прагматичного склада ума и считала, что ее мальчики не должны существовать в воображаемом мире, что может увести их в сторону от настоящих жизненных целей.

Но тогда, обозревая настоящие, лежащие перед мною сокровища, до которых можно дотронуться, перебрать руками, рассмотреть и ощупать, я по настоящему поверил в возможность чуда.

Чего только не было в ящиках! Обрывки цветных лоскутов, гладких и шершавых, невероятное количество пузырьков всевозможнейших форм и расцветок с удивительными наклейками, на которых были изображены такие же удивительные картинки. Горы кастрюль, тарелок, сковородок, чашек, стеклянных бокалов, среди которых особенно восхитительно выглядели цветные мозаичные блюда! Были также и ящики, набитые изящными безделушками, помадами, одеколонами, духами, пудрами, гребнями и прочим парфюмерно-галантерейным изыском.

Но самое притягательно-волшебное хранилось в других, поистине сказочных сундуках, которые отец приятеля держал под замком. Мы часто просили его показать нам эти невероятные вещи, ибо все, что содержали эти ящики в себе, назывались игрушками. Нет сил и возможностей перечислить их разнообразие и количество. Но среди всего прочего я увидел то, что навсегда покорило мое сердце! Это был серебряный пистолет, стреляющий капсюлями. Он содержался отдельно и вся коробка, в которой кроме него, были еще и много упаковок с капсюлями, была спрятана отдельно, в специальном отделе ящика, который тоже закрывался на замок.

Мне было невдомек, что отец моего приятеля, обладатель всех этих сокровищ в жизни был не сказочным богачом, а всего лишь скромным старьевщиком. Это добро, хранимое в сарае, было одновременно и обменным фондом и вещами, которые он собирал у населения.

Годы спустя я понял умом одну вещь, которую тогда воспринял в сердце как необъяснимое, недоступное моему детскому пониманию, ощущение. Оно возникло во мне во время трагического события, которое для меня, в моей еще коротенькой жизни, еще не могло обозначится как горе. Просто в моем воображении не существовало таких понятий как смерть, исчезновение близкого тебе человеке из твоей жизни навсегда. Может потому, что от меня постарались скрыть все подробности, отговариваясь ничего не говорящими мне словами. Но может еще и потому, что это событие отождествилось для меня с осуществлением моей самой сокровенной мечты.

Мой друг Мишка заболел. Тяжелое, крупозное воспаление легких сожгло его в считанные дни. Я ходил к нему в больничку и каждый раз мне было удивительно видеть, как меняется внешне Мишка. Его горящие лихорадочным румянцем щеки, казавшиеся огромными на исхудавшем лице глаза пугали меня своей странной резкостью. Он ничего не говорил, только держал мою руку и когда забывался тяжелым полубеспамятством, я спешил освободить ладонь из его горячих и сухих пальцев.

После похорон его отец, как-то встретив меня, пригласил к себе домой и, протянув небольшую коробку, сказал: «Ты добрый мальчик. Возьми это в память о моем Мише… Он тоже бы захотел, чтобы эти вещи достались тебе…».

Дома, открыв подарок, я обомлел от изумления и восторга! В коробке лежали те самые сокровища, которыми обладал Мишка. Они были предметом моей самой жгучей зависти. Я часто даже думал о том, как повезло моему другу с отцом. Он мог подарить ему такие вещи, а мой отец только и делал, что наставлял меня уму-разуму, каждый раз повторяя, что истинное богатство не в руке, а в голове.

Но что значили его поучения по сравнению с невероятным по красоте и великолепию содержимым подаренной коробки! Там был столь желанный, выглядевший как настоящий, сверкающий никелем, маленький пистолет. Настоящие, желто-красноватые гильзы от какого-то оружия, количеством пятнадцать штук, восхитительная матросская лента от бескозырки, разноцветные стеклянные шарики чуть больше ореха каштана, невероятно красивый значок и звезда от армейской фуражки!

Я стоял перед разложенными на столе сокровищами и думал: «Не случись с Мишкой такой болезни, что ему стали не нужны такие богатства, я никогда бы не увидел их. Пусть Мишка не обижается, но я счастлив, что они стали моими…».

Я был счастлив! Невероятно, небывало счастлив как никогда до этого в жизни!

Через некоторое время, когда эйфория прошла, мне пришла в голову мысль, что неплохо бы мои сокровища как следует припрятать, чтобы никто и никогда не смог их у меня отнять или украсть. После тяжелых и долгих раздумий я нашел достойное место на чердаке дома, под самой крышей за толстой и широкой балкой.

Соорудив тайник, я тщательно его замаскировал и только после этого на меня сошло спокойствие. Теперь мне было достаточно только одной мысли, что являюсь обладателем огромного богатства.

Но не все в жизни складывается из одного счастья и наслаждения им. Мои непоседливые родители как-то вдруг, в одночасье засобирались и в течение следующего дня все вещи были собраны и упакованы. На ночь нас с братом уложили на узлах, где мы, проведя беспокойные часы под беспрерывное перешептывание родителей, забылись глубоким сном.

Я даже не почувствовал, как меня подняли, усадили в машину к матери, которая держала на руках моего младшего брата. Машина тронулась и вскоре, под мерный рокот мотора мы сладко продолжили досматривать свои сны.

Разбудили меня шум, тормошение и усталый голос матери. Я, с трудом разлепив глаза, вылез из кабины и с удивлением осмотрелся. То, что я увидел, повергло меня в полуобморочное состояние. Я стоял посреди обширного двора, образованного двух-трехэтажными деревянными домами. В центре двора находился колодец, около него сидел огромных рыжий кот и подозрительно смотрел на суету возле грузовика.

Я поднял глаза чуть выше и увидел, что к каждому этажу прилепились снаружи деревянные лестницы, соединенные между собой переходами. На их перилах были развешены разноцветные тряпки, а поверх этих цветастых материй стояло много теток и дядек, которые с любопытством разглядывали вновь прибывших.

До меня постепенно стало доходить вся катастрофичность ситуации. Мы переехали на новое место! Еще вчера что-то об этом судачили отец с матерью, но мои неотложные дела не позволили мне вникнуть в суть их разговора. Это была моя самая большая ошибка в жизни. После этого я никогда не пропускаю информацию, которая обсуждается в моем присутствии. Это было урок на всю жизнь, но какой жестокий и несправедливый! Он стал для меня ударом! И как только до меня дошла ужасная мысль, – «мои сокровища… там… остались там мои сокровища!», как двор огласила невероятная по своей силе и обертонам рулада.

Я орал так, что мой вопль спугнул всех ворон в округе. Люди подумали, что включилась сирена оповещения о воздушной тревоге, благо время таких звуков было еще слишком свежо в памяти жителей этих домов. Тетки испуганно засуетились. Мужики, озираясь по сторонам, высыпали во двор. Рыжего кота, с его невозмутимостью сдуло как ветром. Никто не мог даже предположить, что существо пятидесяти сантиметров ростом может издавать такой мощи и силы звук.

Когда меня успокоили, по прошествии получаса, мать с отцом узнали причину моего неизбывного горя. Меня несколько успокоило заверение моего отца, что он непременно, как только освободиться, поедет назад и привезет мои сокровища.

Весь день я находился в состоянии ступора. В деревянной чурке, на которой кололи дрова, было больше жизни, чем во мне. Мать с тревогой вглядывалась в мои глаза, опасаясь как бы я не повредился умом от горя. Именно такое его количество было написано на моем лице.

Вечером, когда все более-менее уложилось по своим местам в двух комнатах, отец усадил меня на свою деревянную ногу и стал расспрашивать, – где и как найти мое драгоценное имущество. Наконец, я, изморенный переживаниями и выпавшим на мою долю катаклизмом, почти в беспамятстве впал в долгий сон.

Наутро меня разбудила мама. Первым делом я спросил: «Уехал ли папа за моей коробкой?». Она закивала головой, но почему-то ее слова прозвучали резким контрастом: «Папа сейчас ушел на работу. Когда он придет домой, он скажет сам, когда сможет поехать за твоей коробкой. У него сейчас много дел, так что я думаю, в воскресенье он обязательно съездит за ней…».

Что могло сварить в моей голове, я не знаю. Но одно я понял совершенно определенно: «Никто и никогда за твоей коробкой не поедет!». На меня вдруг сошло невероятное спокойствие. Я чмокнул маму в щеку, сказал «Спасибо» и стал одеваться к завтраку. Во время оного я был непривычно молчалив и сосредоточен. Мать поглядывала на меня, но объясняя мое состояние случившейся со мной неприятностью, не придала этому значения. А зря!

Все время завтрака, все последующее время до обеда и после него, вплоть до самого вечера я обдумывал план, осуществление которого стало для меня смыслом дальнейшего существования. Я понимал, что мои занятые папа и мама не пойдут искать мои сокровища. А, стало быть, мне самому следует побеспокоится о них.

В то время я уже был сведущим ребенком в плане знаний, почерпнутых из литературных источников, которые мама каждый вечер вычитывала мне из многочисленных детских книг. Несмотря на то, что мне еще не исполнилось пять лет, я уже знал, что путешествия не предпринимаются без соответствующего снаряжения. Что такое снаряжение, для меня было весьма расплывчатым понятием, но что в его состав входит обыкновенная еда, в книжках называемая красивым и таинственным словом «продовольствие», мне было известно досконально.

Действуя согласно своему плану, я прежде всего тайно залез в буфет и нагреб оттуда вкусных ванильных сухариков, конфет в ярких блестящий фантиках. Налив во вместительную бутылку воды, я припрятал все свои запасы под кровать. Вечером, когда мама подступила ко мне с очередным чтением из занимательной истории о Робинзоне Крузо, я попросил ее сегодня не читать, так как «очень хочу спать!».

Мама согласно кивнула, погладила меня по голове и пожелав спокойной ночи, задернула ширмочку перед моей кроваткой. Лежа в ней, я стоически пересиливал свое желание немедленно вскочить, одеться и приступить к реализации своего замысла. Но я пересилил себя и дождался того желанного момента, когда в доме все затихло, погас свет в комнатах и наступила желанная тишина.

Хитрость не стала по жизни одним из моих главных качеств. Но в этот глубокий вечер я, одевшись потеплее, надев даже свою ненавистную курточку, которая висела в шкафчике, нахлобучил кепку и с великими предосторожностями, предварительно вытащив из-под кровати узелок с запасами «продовольствия», выскользнул через входную дверь на улицу.

Та самая моя «хитрость» заключалась в догадке, – проснись я утром и меня никто уже не выпустил бы из дома. Не говоря уже о узелке с сухариками и конфетами. Потому я решил, – уйти ночью, чтобы до утра отсидеться в полуразрушенном подвале под домом. Там были кладовки и подсобки жильцов дома, но некоторые пустовали. Вот одна из таких клетушек приютила меня на ночь.

Сидеть было не скучно. Компанию мне составил рыжий кот, который притершись к моим ногам так размурчался, что его мурлыканье, похожее на тарахтенье трактора не дало мне уснуть, даже пожелай я этого изо всех сил.

Едва стало светать, я сдвинул толстое брюхо рыжего кота с ног и крадучись, озираясь как шпион или разбойник из книжки о Томе Сойере, выглянул из своего убежища. На улице никого не было видно. Я вприпрыжку пересек огромных двор и выскочил за ворота. Самое главное было сделано. Я думал, что пока меня хватятся, я смогу уже дойти до нашего дома, в котором остались мои сокровища.

Эта мысль и грела меня и подгоняла. Выйдя на асфальтовую дорогу, я маршевым шагом, о котором часто писалось в военных книжках, ибо то семенение, которые производили мои коротенькие ножки, я искренне считал за твердый солдатский шаг, припустил в сторону предполагаемого местонахождения дома с сокровищами.

Долго ли я шел, не знаю, но по истечении какого-то времени, мне захотелось что-то съесть и запить водой. Найдя эту причину весьма уважительной, я сошел на обочину и, развязав узелок, стал поглощать вкуснейшие сухарики. Конфеты я пока не трогал, ибо они были для меня «НЗ». Этими буквами так обозначалась еда в военных книжках про летчиков.

Солнце поднялось уже довольно высоко. Тарахтящие по дороге машины оставляли после себя пыльные шлейфы, после которых хотелось чихать и кашлять. Но я стоически не покидал обочины, придавая тем самым значимость моему поступку. Я размышлял, что когда я приду домой со своими сокровищами, то мама и папа, устыженные и восхищенные моим подвигом бросятся меня обнимать, целовать и дарить разные подарки!

… – Эй, командир, я вижу, у тебя есть вода?

Я очнулся от своих грез и удивленно увидел подле себя стоящего милиционера. На нем были кожаные сапоги, кожаные штаны и милицейская куртка. Чуть поодаль стоял мотоцикл, который тихо урчал мотором. Я встал и протянув милиционеру бутылочку, сказал:

– У меня есть еще сухарики.

– Нет, брат, я только глоток водички хлебну и все. Жарко, понимаешь ли. Ты то сам куда путь держишь?

– Я, дядя милиционер, иду забрать свою коробочку. Забыл ее в старом доме.

– А, понятно! Значит, по делам идешь, а не бестолку болтаешься! Это уважаю. А в какую сторону, если не секрет, путь держишь?

– Вон туда.

Я махнул рукой куда-то вдоль по шоссе.

– Да ты что! – изумился милиционер. – И я туда же! Слушай, у меня есть предложение. Ты садишься ко мне в коляску и мы едем вместе. Так ведь веселее будет. И конечно, быстрее. Согласен?

Я в восторге воскликнул:

– Спасибо, дядя милиционер! Конечно, согласен!

– Ну и отлично! Дуй в коляску

два я уселся в глубоком проеме коляски, как милиционер, вскочив на сиденье, тут же соскочил и с досадой сказал:

– От незадача! Бензин кончается. Так мы не доедем до твоей коробочки. Надо заправить бак. А заправка в городе, прямо на окраине. Мы мигом – туда-сюда. Ты и не заметишь, как поедем дальше.

– Я подожду, – солидно проговорил я. Мне очень польстило, что такой человек со мной советуется как быть.

Не теряя времени милиционер лихо развернул мотоцикл. Тот взревел и тугой поток воздуха вдавил меня в спинку сидения. Вскоре на нас набежали окраинные дома городка. Милиционер сходу завернул к низенькому одноэтажному дому и, подкатив к крыльцу, около которого стояла милицейская машина и два милиционера, выключил мотор.

– Ну, вылезай, приехали, горе-путешественник, – с широкой улыбкой проговорил он. Я ничего не понимая, смотрел, как из дверей дома ко мне бежала мама, а за ней, хромая на протезе семенил папа.

Нет нужды описывать, что было дальше. Было все – подзатыльники, поцелуи, слезы, угрозы спустить с меня штаны и отходить ремнем, как только придем домой. Не было только одного – подарков, о которых я грезил в своих мечтах.

Впрочем, в этих мечтах я еще долго не мог расстаться с пропавшими для меня навсегда сокровищами. Очень часто, во сне я играл с ними, ощущая полнейшее блаженство от обладания этими вожделенными предметами. И как мне тогда казалось, счастье ушло от меня навсегда…

… «Вот так ты чуть не сделал нас с отцом сиротами, – закончив свой рассказ, со вздохом резюмировала моя мама. – Ты должен сделать выводы и всегда помнить, что выкидывая какой-нибудь фортель, ты постепенно доводишь меня до инфаркта!».