И снова залпы. И снова страшно. На диване лежит Аришка и сосёт свой вкусный пальчик. Она не вздрагивет от громких звуков. Разве только, пару раз, во сне. За неё это делает Ирина.

6.20 утра. Дочь умчала на рынок заработать денежек. А будет ли торговля? Выйдут ли на улицу жители микрорайона? Залпы… залпы… залпы…

 

**

 

Быть в плену событий - уготовано не только Ирине. Если раньше она могла руками отвести беду от своего дома, то сейчас не может взять в руки себя, не то, что автомат. Не женское это дело – убивать. Ей бы заниматься внуками, продолжать литературную деятельность, но всё это ушло на второй, третий, десятый план. Где взять столько радости, чтобы укрыть семью от беды? Из потаённых уголков сердца давно выбран лимит счастья, а запасы не пополняются. И это называется опустошением.

 

**

 

Как-то Ирина прочитала заметку в интернете: «Идёшь по чужому городу, как тень, а люди идут на работу, с работы, смеются, отдыхают… а у тебя на душе боль: в твоём родном городе война, гибнут люди, разрушены дома и нет никому дела до твоего горя». Двоякое чувство рождается в этой ситуации: вроде, и не предатели, вроде, так надо было. Но одних из города выгнало чувство страха, других чувство страха оставило дома. Речь не о патриотизме. Причин много, и самая веская – не было средств, на которые можно рассчитывать во время бегства. Слово такое скрипучее – «бегство». И тут Ирина увидела на страничке еще слова: «Всё, что переживают уехавшие – это фигня. Тяжело тем, кто остался. Уехавшим, как бы им не было тяжело, - знают, что можно спокойно закрыть глаза и спать до утра, а вот оставшимся в миллионы раз тяжелее, страшнее, но они всё равно молодцы. Не смотря ни на что, они ходят на работу, заботятся о своих семьях и улыбаются, не опуская рук».

 

«Не делайте мне больно, господа!» - написала Ирина на страничке под этими словами совершенно незнакомой девушки, - я сама убедилась в правдивости ваших слов. Моя дочь сбежала во время бомбёжки в Крым. Это страшно, это тяжело, это потеря грудного молока для четырёхмесячного ребёнка. Я молила Бога, чтобы он помог добраться моим родным девчонкам в безопасное место. Я криком кричала от своей слабости. Проблемы на границе еще больше усугубили моральный срыв дочери. Но когда она пересекла русскую границу, я заплакала от счастья. И пусть мне не говорят любящие мамы о том, что легче, когда твои внуки и дети рядом с тобой под бомбёжкой. Не поверю. Никогда! Я жила спокойно. Я точно знала, что мои родные в безопасности».

 

Ирина откинулась в кресле и прикрыла глаза. Сколько людей – столько и мнений. Она сама себе врала, придумывая любые отговорки и оправдания уехавшим. Её тоже приглашали в Россию, но она так и не решилась забить окна квартиры досками крест на - крест и уехать в неизвестность.

 

- Ирина, привет, - услышала она голос Марины и вздрогнула: звонок был каким-то тревожным.

- Мариш, привет. Я плохо тебя слышу. Дай, перезвоню.

Ирина быстро перезвонила подруге, в надежде услышать весёлый и жизнерадостный голос.

- Мы только что выехали из Крыма. Пять часов на таможне простояли. Всё так долго, но это – ничего, по сравнению с тем, что скоро будем дома.

- Ты зачем это сделала? Мы ведь с тобой договорились, что пока Петровку будут бомбить, ты останешься в Крыму.

- Так перемирие, Ир! Всё! Мы уже не в Крыму. Да не бойся ты. Я настроилась на дорогу. Больше сил нет сидеть далеко от дома и плакать.

- Я тебе всю дорогу буду звонить. Главное, через Мариуполь ни в коем случае нельзя проезжать. Только через…

- Ириша, всё нормально. Мы, прежде чем выехать, всё разузнали. Давай, дорогая, до связи.

 

Ирину охватила невольная паника. Мнимое перемирие подстегнуло людей возвращаться домой. Теперь и Марина возвращается. У неё есть свой дом, квартира, комнатные цветы, превратившиеся в сухие огрызки, и коврик у порога. Но что её встретит? Что она увидит в первую минуту возвращения?

 

**

 

- Привет, Ириш, я уже дома, - удручённым голосом отчиталась подруга. – На улице темно. Проехали по Текстильщику, Петровке – почти ничего не увидели. А дома – без слов.

- Мариш, ты говорила, что кто-то должен был вставить тебе стёкла после взрывной волны.

- Не получилось.

- Это три недели квартира простояла без окон?

- Да. Сказали, что нельзя самостоятельно убирать следы взрывов. Представляешь, хожу по осколкам обутая и фотографирую. Бред какой-то. Стёкла вплавились в покрывала, гардины, ковры. Хоть вырезай ножницами аппликацию. Под ногами хрустит стекло.

- А фотографировать зачем?

- Доказать в специализированных по взрывам органах о том, что мы пострадали. Можно подумать, мне что-то возместят.

- А вдруг, Мариш?

- Ты где живёшь, подруга?

- На Луне.

- То-то и оно. Ладно, где-то найду уголок, брошу на стёкла одеяло. Одетой спать буду. Холодно без окон ночью. У нас грады так бомбят, хоть под кровать прячься. И зачем я вернулась?

- Мариш, ты дома, а это главное.

- Я теперь не знаю, что главнее: там страдать о доме или здесь - о тишине. Главное – связь есть мобильная. Всё, дорогая, до утра. Сил нет всё это видеть и слышать.

 

**

 

- Ира, привет! Ты меня потеряла?

- Саш, честное слово, испугалась. Точно знаю, что в Дебальцево жарко. Испугалась, что ты не отвечаешь, - не стала произносить Ирина страшных слов.

- Всё нормально. Я был в Артёмовске. У нас все банки и кассы закрыты, а семью кормить надо. Вот и решил смотаться в другой город за деньгами. Почти двое суток прождал – денег не завозили в банкоматы. Вот сижу и всем отзваниваюсь, что жив-здоров.

- А у нас и в другой город ехать не надо – денег не начислили за три месяца. Я только что проверяла карточку: ни копейки. Один выход – подрабатывать на рынке у знакомых.

- Ничего, Ириш, держись. Надо выдержать всё. Для этого мы и живём, чтобы нас не сломили проблемы.

- Знаю, Саш. Так устала от проблем, а как вспомню, что другим намного хуже, закрываю рот и молчу. Мой знакомый поэт из Иловайска остался совсем без жилья. Бомба попала в дом – ничего не осталось. Его приютили знакомые, а впереди холодная осень, а за ней и зима: ни вещей, ни денег, ни продуктов. Всё с нуля в разбомблённом городе…

- Ириш, держись, подруга.

- Саш, живи. А это – главное.

 

И тут Ирина увидела на странице друга вот такое тяжелое впечатление очевидца событий в Дебальцево.

 

09.09.2014

Евгения Белорусец, художница, гражданская активистка, участница кураторской группы. Худсовет. Мы ехали в Дебальцево по пыльной дороге, воздух то и дело наполнялся гарью. Вскоре на трассе не осталось гражданских машин. То и дело попадались танки и иная военная техника. Машины эти напоминали мне детские игрушки, разросшиеся до неестественно больших размеров.

Пропаганда преподносит нам войну как дело опытных взрослых мужчин, но облик войны – инфантилен, ее декорации – скандально регрессивны.

Само название этого города выпуклое, как местный говор – с уверенным мягким украинским "г" и округлыми гласными, объемными и выступающими из застенок согласных.

 

Улицы тут пусты даже днём. Последний магазин, из сети АТБ, съехал за день до моего приезда. На магазинных железных воротах висит амбарный замок. Все стёкла выбиты после последнего ночного обстрела. Асфальт блестит от стеклянной крошки и осколков. Кое-где кто-то пытается закрыть окна клеёной или мешками с песком, но, в общем-то, жители махнули на это дело рукой.

Из двадцати тысяч населения в городе осталось около пяти. Тут нет воды, электричества, зарплату не выплачивают, да и с торговлей покончено. Всё перечисленное отбрасывает город назад, в нищету девяностых, куда-то в запределье, откуда крайне сложно разглядеть надежду и планы на будущее.

 

Если идти по Дебальцево днём, возле некоторых домов можно увидеть греющихся на солнечных скамейках жителей. Дети не шумят, они стараются играть спокойно и от родителей не отходят. Тихие замирающие разговоры, вялые движения детей, которые будто опасаются кого-то потревожить.

 

В центре города я встретила молодую женщину с ребёнком и её маму, которая при виде фотоаппарата ускорила шаг и взглянула на меня с испугом и упрёком. Молодая женщина оказалась дворником. Она сказала, что старается каждый день выходить на работу. Она улыбалась. Она признавалась в любви к своему городу и уверяла, что не хочет уезжать, что её работа ей нравится и сейчас кажется особенно нужной. Зарплату она, конечно, не получает. Есть ли у неё возможность покинуть город? Она сказала мне, что уезжать не собирается.

 

Работа в изоляции, на оккупированной территории или под обстрелами, - обладает огромной политической силой. Она отвергает войну, активно не принимает её правила существования и выживания. Сколько людей в Дебальцево ежедневно продолжают выходить на работу? Не так много, потому что город последние недели обстреливали даже днём.

Социальная катастрофа развернулась в этих местах намного раньше войны, но война ускоряет и проявляет её ход. Отчаяние жителей небольших украинских городов, связанное с безысходной бедностью, почему-то не является для нас событием, не стоит упоминания.

 

Впрочем, война, в которой растерянность и отчаяние стали основной мишенью информационной войны, уже заставляет нас дорого платить за привычку к бедности другого, - нашу главную общенациональную социальную привычку.

Ведь мы миримся с тем, что тут, где любая финансовая поддержка может спасти человеческую жизнь, ежедневно подвергающуюся смертельной опасности, люди месяцами не получают зарплат и им вскоре не на что будет купить элементарные лекарства?

Стоя возле закрытого рынка, я рассматривала лунку от миномётного обстрела. Она напоминала солнце, нарисованное детской рукой. И моя спутница, тоже жительница города, принялась с напущенной серьёзностью объяснять: вот мы думаем, тут нас каждый день пытаются убить, нас хотят уничтожить, чтобы от города ничего не осталось.

 

Какой самообман! На самом деле – это такой новый детский проект, они рисуют солнца на асфальтах, пытаются как-то порадовать нас. А мы все никак их не отблагодарим за их доброту. И моя знакомая залилась смехом.

В подвалы точные данные не доходят, и тут действительно не важно, кто стреляет. Но не от того, что горожане занимают анти- или проукраинскую позицию, а потому, что многие из них не хотят поверить своим глазам и всё ещё поражаются тому, что в них вообще могут стрелять. Война тут стала ежедневным событием. Город обстреливают из "Градов" и "Смерчей" много часов в день. Время здесь не спешит вслед за новостями, не изображает стремительный бег вперёд. Оно замерло в момент, возможно, самый важный для понимания того, что сейчас с нами происходит, в миг потрясения.

По частной инициативе в Дебальцево открыто несколько гражданских приемных. Начальник милиции отвечает ежеминутно на телефонные звонки, его несколько мобильных номеров уже есть у многих горожан.

 

И они постоянно справляются у него, - будто он может это знать, - когда город начнут обстреливать, можно ли ночевать в квартире, и почему он не сдержал своего слова, когда обещал им мирную жизнь после освобождения города.

Такие доверительные отношения между горожанами и милицией могут показаться невозможной переменой социальных ролей.

Репрессивная сила, превращающая украинскую милицию в свою коррумпированную обслугу, поспешила покинуть эти места. Некто, кто подкупал, шантажировал, угрожал, отбирал, - исчез со своей вотчины.

 

И сейчас, под обстрелами, тут возникают совсем новые формы взаимодействия горожан и тех, кто обычно представлял в городе бессмысленную вороватую местную власть.

Дом культуры Дебальцево.

Было далеко за полдень, когда я услышала раскаты грома. В знакомом грозовом перекате послышалось особенное гудение, неестественное и резкое. Вдалеке я увидела пожилую грузную женщину с продуктовыми сумками, она едва шла, было видно, как тяжко ей дается каждый шаг, и вдруг она побежала. С трудом переставляя ноги, она все же старалась бежать. Птицы взмыли над макушками деревьев.

Неожиданно я ощутила, как теплая соленая волна подымается во мне вместе с дыханием. Это был страх. Страх, о существовании которого я и не догадывалась, с которым познакомилась в этот день.

 

**

 

«Истинные слова очевидца. Да простит меня эта сильная женщина за смелость опубликовать её мысли без разрешения.

Война. У неё свои правила».

Ирина отошла от компьютера. Страшно находиться в чужом городе, ещё страшнее – в родном.

А за окном залпы… залпы… залпы…