Когда кончатся эти машины? Когда? Летят по шоссе, кажется, раздавят и не заметят!

Мне восемь лет, я жду людей: для нескольких пешеходов сердобольный водитель притормозит, хотя ждать можно долго — днем взрослые все на работе.

Спасают бабушки, которые просят перевести через дорогу, они тоже боятся машин. Рядом со старушкой я становлюсь храброй, осторожно беру ее под руку и делаю шаг к шоссе. И ближайший грузовик, как по волшебству, прекращает безумный свой бег. Без бабушек стоять бы мне, не перестоять, что в одну, что в другую сторону!

Небольшими шажками мы переходим дорогу, а там, друг другом довольные, прощаемся. Бабушка ласково благодарит и желает мне, внученьке, хорошего мужа. И я, совершенно счастливая, убегая вприпрыжку, улыбаюсь самой себе: какие они странные, эти бабушки!

Маленькие, сухонькие, с дутыми сумками в тонких руках, в темных юбках, вязаных кофточках, в светлых платочках... Где они нынче? Наверное, только в сказках и остались бабушки моего детства, из далеких семидесятых.

По замыслу градостроителей магазин «Хлеб» располагался у панельной высотки, на краю огромного пустыря. От плотно застроенного микрорайона его как раз и отделяло то самое широкое шоссе. Среди наших домов, видимо из человеколюбия, архитекторы расположили продуктовый магазин с вино-водочным отделом, но без хлеба.

Однако речь не о хлебе, а о ценности человеческой жизни, что пришла в походе за ним. Однажды у обочины в детской моей голове появился вопрос: почему не устроить подземный переход? Раз эти грузовики так спешат, а светофоров, конечно, нет лишь потому, чтобы их не задерживать, то как переход был бы кстати! Разве он может стоить дороже человеческой жизни?

Тут меня пронзила удивительно яркая мысль: что жизнь человеческая бесценна! А я на самом деле искренне полагала, что жизнь, не важно чья, бабушки, алкоголика или ребенка, неповторима и, видно, зачем-то нужна. Зачем — это тайна, ее я постичь не пыталась, но внутри уверенно знала, что если какой-то грузовик на человека наедет, всем тоже несладко придется. Словно машины не сами по себе ехали, а по жизни нашей катили, и запросто могли ее раздавить.

 

А потом я как-то об этом забыла... Когда? Лет в одиннадцать или двенадцать... Пустырь оброс жилыми домами, по шоссе пустили автобусы. Людей вокруг стало больше, появились остановки, на них — светофоры, а бабушки, что просили помочь, куда-то исчезли.

О том, что жизнь бесценна, я не вспоминала, как-то повода не было. Теперь у перехода я ждала не людей, а зеленый свет светофора.

Жили мы с мамой вдвоем, очень скромно. Мама оплачивала «кооператив», и денег всегда не хватало. Но мы об этом не печалились: так было, и другого не было. Я мечтала скорей подрасти, и тогда купим все, что душа пожелает! Ради светлого будущего я отлично училась, свято веря, что именно тем его приближаю, и не только для нас с мамой.

Но скоро сказка сказывается... Как раз во время явления светофоров и возник дядя Коля, вроде как мне отчим. А с ним в нашем доме завелись разговоры о справедливости, вернее, об ее отсутствии. Разговоры эти были всегда и везде, но меня не касались, а теперь... проползли в мое сердце... и обернулись в нем детским бессилием.

Дядя Коля казался мне личностью странной. Как я жалела, что он непонятно где и кем работает, и я не могла с радостью, как другие дети, возвестить его звание, с радостью, прежде всего, для себя! Вот мама, к примеру, шила красивую одежду для женщин. И я знала, что женщина всегда должна быть красивой! Потому что это важно не меньше, чем хлеб, дом, школа, больница. Вырасту, и обязательно стану модельером! И моя одежда будет нарядной, доступной и для каждой дамы — только своей! А пока надо учиться — это все, что я могла сделать.

И вдруг – дядя Коля! Я маму не понимала отчаянно: что она в нем нашла? Но мама на дядю Колю не могла наглядеться, очень его любила. А у меня не получалось, как ни старалась, хотя все вокруг говорили, что дядя Коля неотразимо красив, потому что похож на артиста, и даже маме завидовали.

Чем он красив? Непонятно! Никакой красоты я в нем не находила. Как раз наоборот! На словах дядя Коля был полон благих начинаний, но что-то вечно ему мешало. А маме никто не мешал, она об этом не думала, ведь семью надо кормить, и она работала на той работе, которая ей нравилась, в ателье.

Только теперь мама работала день и ночь, лишь бы заработать денег, но так и не смогла дать дяде Коле счастья, как ни старалась... И однажды до меня дошло, что дядя Коля, просто-напросто, объедает маму. Работать он не любит и не будет, а она того словно не видит. И мое сердце взорвалось от боли за мамину любовь...

Мир разломился на две неравные части. С тех пор я стала относиться к людям не как к незыблемой ценности, к тайне и кладезю возможного спасения (не знаю, чьего и чего), а как к вещам, что должны быть полезны. Кто не работает — тот не ест!!! Самое страшное, что я при этом тихонько себя ненавидела. За что? Не могла понять. Но что-то во мне стало неправильным.

И когда в народе пошли разговоры о том, что «не нужно» ветеранам цветов, могилы павшим воинам украшать, поминать ритуалами, дорогими, конечно же, в счет народа(!), тут я была несогласная в корне. Случилось это на тотальной пропаже из магазинов шоколада, а с ним, вероятно, и многих других продуктов, но я запомнила именно шоколадки, маленькие медальки, что покупала себе в конце четверти как награду.

Всех я уже судила, мертвых и живых, но павших в бою — никогда! В этом месте никакой дядя Коля так меня ни в чем и не убедил. Откуда-то я понимала, что павшие воины все знают о жизни и как-то в ней тоже участвуют. И наша им память важна. Только мы их не слышим.

 

Прошло много лет. Как и хотела, я стала успешной дамой, известным стилистом. Любимая родина влилась в глобальный вертеп, теперь и мы, как весь цивилизованный мир, живем очень полезной жизнью. Она дала шоколад, много шоколада, он давно потерял всякий вкус.

И уже не грузовики мчатся потоком по широкому шоссе моего детства, а роскошные автомобили стынут в пробке на той же самой, но узкой сегодня дороге. И успешные люди, провожая восхищенным взглядом, желают хорошего любовника. Откуда им знать, что в детстве я переводила через дорогу стареньких бабушек и их заветное слово было услышано!

И все, казалось бы, просто: плохой дядя Коля, а мне удалось прорваться. Но я помню его, в пьяном угаре, уже пожилым, когда он, обливаясь слезами, вспоминал свое детство в Сибири, куда не дошла война, но доехали краснощекие квартиранты, все как один, с белыми билетами и, конечно, с деньгами, которые непонятно чем занимались. В то время как его мать, с юности пламенная комсомолка, пропадала день и ночь на военном заводе. И однажды домой не вернулась — так на войне и осталась, взорвавшись инфарктом. А его увезли в детский дом. В то время как квартиранты...

И с чего он кому-то должен, когда ему мать не вернули? Кто за это ответит? И почему моя мама, едва я закончила институт, умерла так рано, стараясь во всем угодить дяде Коле, бесконечно устав от его капризов и выходок? Как с этим быть?

И в сумасшедшей погоне за рейтингом, клиентом, успехом мне кажется, что я опять у шоссе, а по нему мчатся ...танки, но мне надо на ту сторону, за хлебом, за простым хлебом, потому что должна его принести... Жду, когда подойдет незнакомая бабушка и мы остановим их безумный пробег. Вот ко мне кто-то несмело подходит, стоит за спиной, а сердце колотится танковым ревом... Нет, это не бабушка, здесь... дядя Коля!

И я его, давно почившего, понурого, бесконечно несчастного, хватаю под руку, прижимаю к себе, как родного, мы шагаем вперед, и вдруг... исчезают танки... А с ними шоссе, потому что ко мне подошла трехлетняя внучка с «Курочкой Рябой» и просит ее прочитать. Я беру малышку на руки, мы раскрываем огромную книжку с расписными картинками аж в три ряда на развороте, и я читаю.

И вспоминаю себя, совсем маленькой, как сижу одна на стареньком нашем диване, потому что мама в ателье, детский сад на карантине, а я сама себе взрослая. И будто читаю, на самом деле потихоньку листаю старую книжку с декорациями вечной истории, распевая на память слова, что до сих пор не приелись.

«Жили-были дед да баба. Была у них курочка ряба. Снесла курочка яичко, не простое — золотое. Дед бил, бил — не разбил. Баба била, била — не разбила. Мышка бежала, хвостиком задела, яичко упало и разбилось. Дед плачет, баба плачет, а курочка кудахчет: — Не плачь дед, не плачь, баба! Снесу вам яичко не золотое, а простое!»

Всегда пыталась понять: почему золотому яичку разбиться, и только простое утешит? И спустя много лет, маленькой внучке читая «Курочку Рябу», пронзило: нет ничего важнее, чем эта сейчас книжка. Вспомнила разом походы за хлебом, вещих в них бабушек, мамину любовь, несчастного дядю Колю, эхо войны, осколки моего разбитого мира...

Дремучие, мудрые, простые слова крутятся, не исчезают... Курочка Ряба... Яички... Осколки... Это никогда, никогда не кончится... Потому что жизнь человеческая, нет, она не должна, не может быть полезной — она бесценна!