До своего поступления в Медицинскую академию я год проработала на

кафедре

клинической лабораторной диагностики младшей лаборанткой. За

дополнительный балл при поступлении в мединститут многие абитуриенты

в те

годы устраивались младшими сотрудниками на разные кафедры этого

учебного

заведения.

 

Кафедрой КЛД заведовал Арнольд Аскольдович, метко прозванный в

коллективе

 

Аскаридовичем за свой глистообразный внешний вид и неразделённую

любовь к

исследованию жизнедеятельности гельминтов. Неразделённую - это

совершенно

точно, потому что, я уверена, заведующего кафедрой за его спесивый нрав

не

любили не только обожаемые им глисты, но и вообще никто на всём белом

свете

(родителей я в счёт не беру). Единственной страстью в его жизни была

наука, на

алтарь которой он без всякого сожаления готов был принести любые

человеческие

жертвы, в том числе и всех своих коллег, и даже самого себя, если это

потребуется.

Поэтому излишне уточнять, насколько деспотично он относился к нам,

сотрудникам, и насколько нежно к своим заспиртованным глистам,

пробиркам и

микроскопам.

 

Вместе со мной работала молоденькая казашка по имени Камшат, такая

же

полная надежд абитуриентка, как и я. Камшат - в переводе с казахского

языка

означает "выдра". (В смысле мех выдры - красивый, блестящий, ценный,

изделия из

 

которого принято украшать драгоценными камнями - такой замысел был у

её

родителей, давших имя, но на деле получилось...) Начну с внешности. Вы

когда-

нибудь видели заспанного детёныша выдры?! Этакого наизабавнейшего

малыша,

который умильно щурится спросонья? (Мне доводилось - на такого без

улыбки не

взглянешь). Вот этот выдрёныш и узкоглазенькая казашка - в точности

срисованы

природой друг с друга. Мало того что Камшат имела феноменальное

внешнее

сходство со шкодливым, но милым зверьком и необычное имя, она ещё и

относилась к той

удивительной категории людей, в глубине глаз которых постоянно и

задорно

отплясывают Макарену маленькие, весёлые чёртики. Таких, как она,

принято

называть: "Козомётка ещё та!" Я улыбалась уже от того, что просто

смотрела на неё.

 

Жить скучно моя напарница вообще не умела! Как-то дали нам задание,

поделив

лабораторных животных на группы, пометить их так, чтобы крысы из

разных

опытных групп случайно не перепутались между собой. Ну не по мордочкам

же

различать грызунов - коли они все белые... (Сразу скажу, что ни одно

животное при

написании этого рассказа не пострадало, так как именно на нашей кафедре

ничего

жестокого с ними не делали, что очень радовало меня и Камшат. Зверушки

всего

лишь пожизненно получали разные поливитамины, и только после

естественной

смерти их ткани подлежали изучению - такова была суть темы чьей-то

докторской)

 

Вернемся к необходимости пометить крыс... В общем, пока я

каллиграфическим

почерком выводила идентификационные номера специальной краской на

розовеньких брюшках, глядь - а моя шустрая напарница уже всех пометила

по-

своему... Таких "красавцев" перепутать между собой стало просто

невозможно!

Одна группа была разрисована медицинской синькой от носа до кончика

хвоста

затейливыми завитушкам натурально под хохлому, другая зелёнкой и йдом

под

камуфляж, а третья - чёрным спец. красителем под зебр... Да как

высокохудожественно исполнено! Зрелище само по себе было

призабавнейшее!

(Спрашивается: нафига я столько времени мучилась с номерами и

картотекой?! -

Одним словом, живи - и учись))) С тех пор мимо клеток без улыбки никто из

кафедральных сотрудников не проходил. (Ну, разумеется, исключая

Аскаридовича).

 

Или, к примеру, попали к нам на кафедру два милейших ангорских кролика.

Видимо,

жили у кого-то дома, потом надоели и их отдали на опыты. А ангорки же

лохматые,

за шерстью ухаживать надо. И пока я старательно выстригала одному из

них

колтуны... в соседней клетке уже сидел ... о ужас! Ну, не

вышепчешь кто! Какая-то помесь панка со страшным реликтовым зверем.

Проблема свалявшейся шерсти... да она просто решилась в корне и

надолго...

Бедный кролик был обстрижен до розовой кожи, а на голове и вдоль

всего хребта оставлен ирокез, который Камшат в тот момент старательно

ставила

дыбом, макая пальцы в кефир. Когда кефир высох - иглы на ирокезе

затвердели... Мимо клеток уже невозможно было пройти без лёгкого испуга,

за

которым всегда следовал хохот.

 

Однажды я заварила себе на обед "Доширак". И только хотела сунуть

свою пластиковую вилку в тарелку, чтобы наконец

покушать, глядь - а напротив меня сидит улыбающаяся напарница и,

невинно пожелав мне приятного аппетита, делает вид, что якобы,

всё ещё занята работой. А "работа" её состояла в том, что она, тоже

вооружившись

точно такой же одноразовой вилочкой, с усердием поласкала в спирту,

налитом в

точно такую же (!) квадратую тарелку из-под лапши, абсолютно похожих

своим

видом и цветом на лапшу... заспиртованных глистов! В ответ на застрявшие

в

моём горле междометья она клятвенно меня заверила, что, якобы

Аскаридович дал

ей задание срочно (!) поменять спирт в банках с гельминтами и

промыть их. И глаза при этом такие честные-честные, заверения

искренние-

искренние... И так с некоторыми вариациями два раза, последний из

которых

закончился тем, что я бегала за ней вокруг стола с непреодолимым

желанием

воткнуть пластиковую вилку в мягкое место. Да так я и не поймала этого

пронырливого зверька. С тех пор я зову её Выдрёныш, а "Доширак"

больше не ем.

 

В общем, с напарницей мне повезло, нам всегда было вместе весело,

может быть,

даже слишком. И всё бы было хорошо и даже прекрасно, если бы не одно

"но"... Мы с

 

ней, как самые младшие сотрудницы кафедры, так часто становились

"козлами

отпущения", что почти привыкли к этому. И происходило это не потому, что

Камшат

и дня прожить не могла без того, чтобы чего-нибудь не отмочить, а скорее

потому,

что на этой кафедре так было принято. "Ведь это всё ради науки и светлого

будущего..."- утешали мы себя и, казалось, были уже готовы ко всему. Но к

тому, что

от нас потребовалось в один памятный раз, мы всё равно оказались не

готовы.

 

В тот день я обычным образом собралась на работу, погладила белый

халат,

взяла с собой на перекус сухофрукты с печеньем и пришла на кафедру,

успешная

работа на которой мне гарантировала поступление в институт и светлое

будущее.

 

Это был первый день, когда на кафедре начинались практикумы по

копрологии,

по результатам которых студенты должны были написать и сдать

Аскаридовичу

лабораторные работы. И вдруг выясняется: материала для исследования

нет! Якобы

нам, младшим лаборанткам, говорили съездить в Краевую лабораторию и

взять у

тамошних лаборантов кал здорового человека, а мы, такие-сякие, этого не

сделали.

Мы с Камшат в

недоумении вытаращили глаза, потому что первый раз услышали от

старшей

лаборантки, что, оказывается, нужно было позаботиться о материале

заранее. Я

хотела сначала возмутиться, но тут в "Лаборантскую" влетел злой, как чёрт,

Аскаридович и давай орать. Кто прав, кто виноват - знать он не желал;

глазёнки

через очки молнии мечут, ручки тоненькие трясутся. Ещё бы! Занятия через

сорок

минут, а копрологического материала нет! Как вы думаете, кто опять стал в

очередной раз "козлами (козлихами) отпущения"?

 

В итоге мне и Кашмат, как якобы провинившимся, был предъявлен

ультиматум:

или мы немедленно находим и не волнует где, кал, или он, Аскаридович,

выгонит нас

 

с кафедры взашей. "Опочки! Вот это да!" Мы

обе чуть ли не в слёзы. За сорок минут успеть съездить в лабораторию на

другой

конец города и вернуться просто нереально! А Аскаридович, вот ведь демон,

повёрнутый на анализах - ничего знать не хочет. Вынь да полож!

 

Легко сказать: вынь да полож... Это вообще как?!!! Неужто Аскаридович

конкретно меня с напарницей имел в виду?!... Ну и дела!... А если всё же не

нас, то

где взять то, что в эту конкретную минуту стало для нас столь ценным?!

 

Вот что бы сделали на нашем месте Вы?!... Куда бы побежали?!

 

Под нами четыре этажа мединститута, народу полно - а нашему горю

помочь

некому... У всех знакомых, видите ли, режим. А остальные... Представьте

себе такую

 

картину: две хорошенькие молоденькие лаборантки бегают по этажам и

умоляют

людей помочь им... стыдно сказать чем. Это вообще в нормальных мозгах

уложиться может?! Вот ведь ирония: ну просто до зарезу нужно то, что в

обычной

жизни не имеет никакой ценности, а скорее наоборот. Как говорится, не

жалко

полцарства и коня в придачу за небольшой кусочек...

 

Не могли мы позволить, чтобы наше светлое будущее рухнуло из-за

отсутствия...

сами знаете чего. (И вообще, все медики в этом смысле - ненормальные,

даже не

сомневайтесь в этом!) "Надо стараться самим! Это ведь всё ради науки! -

подбадривали мы себя. - Эх, чего только ради неё не сделаешь... Ломоносов

и тот

вон сколько всего во имя этой самой науки претерпел! " Мы долго

перепирались,

дурачились, тянули жребий, кому отдуваться... Но оказалось, что как ни

старайся,

здоровый молодой кишечник, что русский, что казахский, живёт по своему

режиму,

и никакой даже трижды разъярённый Аскаридович ему не указ.

 

Сели мы опять в "Лаборантской" и не знаем: то ли нам продолжать

хихикать, то ли

уже пора начинать плакать... Аскаридович очередной раз влетев, словно

фурия,

злобно зыркнул в нашу сторону и зашипел, как гюрза: "Шшшепчутся они...

Чего

шепчитесь?! Если у меня сорвутся занятия, я вам такое "успешное"

поступление

устрою!!!" (Вот ведь гад ползучий! )

 

Ка-та-стро-фа!!! Оставалось до начала занятия судьбоносных 16

минут...

Хорошо, что старшая лаборантка была кофеманкой... на глаза попалась

старенькая

кофемолка...

 

Я буквально подпрыгнула с криком: "Кам-шат! Быстро тащи лоток!!! Раз

нельзя

это самое вынуть и положить - то нужно сотворить!" Перерыв и чуть ли не

перевернув к верху дном все шкафчики, служащие нам буфетом, мы

сотворили! А

рецепт творения таков: курага, изюм, немного чернослива, кофе, все

сушки-

печенюшки, какие нашли, и вода до нужной консистенции. Всё в

кофемолке

тщательно измельчить и из полученной однородной массы вылепить

колбаску.

Поскольку мы обе играли тогда на грани фола, то добиваться

максимального

сходства с результатом деятельности кишечника пришлось даже в мелочах.

Выдрёныш выступила в роли неподражаемого скульптора и сделала всё в

жёстких

традициях реализма: выложила наше колбасообразное "творение" в форме

возвышающейся загогулины, по витиеватости напоминающей собой

скрипичный

ключ; всё это увенчивалось заострённым и чуть поддернутым вверх

кончиком этой

самой колбаски, как обычно бывает, когда закончено выдавливание из

тюбика

пастообразной массы. (Да простит меня читатель, но я же предупреждала,

что

медики - абсолютно ненормальные. А к тому же деваться нам было некуда:

либо

пан, либо пропал! )

 

Ровно в 12.00, как и было положено, мы с Камшат чуть ли не

торжественно внесли

 

в аудиторию, в которой ещё пока не было Аскаридовича, закрытый лоток с

содержимым характерной формы, специфического вида и узнаваемого

цвета.

Рассевшиеся по своим местам студенты ждали своего преподавателя. Мы

поставили на лабораторный столик лоток и открыли его, с

интересом наблюдая за реакцией. Студенты захихикали, немедленно

напялили на

лица маски и приоткрыли окно в аудитории. Но все улюлюканья и дурацкие

шутки

тут же смолкли, как только в аудиторию зашёл (заполз?) Аскаридович.

Студенты

привычно припухли и уставились на преподавателя, как кролики на удава.

Арнольд

Аскольдович натурально смахивал в эту минуту на удава: такой же

длинный и

внушающий студентам гипнотический страх. Одни только мы хихикали и от

этого

вообще не вписывались в общую картину под названием "удав и кролики в

серпентарии".

 

Началось занятие. Каждый студент взял из лотка первую порцию

материала для

исследования. А Аскаридович за спинами студентов узнаваемым жестом

покрутил

нам пальцем возле виска: мол, ну и дуры, хватило бы содержимого одного

пластикового контейнера, зачем полный (!) лоток-то наклали?! Хамшат,

глядя на

выражение его длинного лица, стала зажимать себе рот, чтобы не

разразиться

хохотом, в результате чего её и без того узкие от природы глаза стали ещё

уже, а

забавная мордочка приобрела полубезумное выражение. В ответ

Аскаридович

издал предупреждающее шипение. Выдрёныш, впечатлённая угрожающим

змеиным

предупреждением, осеклась и диким усилием воли натянула на своё лицо

серьёзное

выражение. Чтобы мне сдержаться лучше было ни на неё, ни на него не

смотреть...

 

Будущие врачи с умным видом пялились в микроскопы, а Аскаридович

заговорил

 

своим холодным и гипнотизирующим голосом: "Оцениваем внешний вид.

Так...

консистенция – средней плотности. Цвет – тёмно-коричневый. Реакция

должна

быть слабощелочной. Проверяем." После этого приказа студенты, словно

зомби,

что-то помесили-помешали, а потом взяли реактивы и давай их капать на

бутафорский исследуемый материал с целью определить реакцию. Я еле

удерживалась от смеха, видя их заумнейшие лица. А те в свою очередь

недоумённо

морщили лбы, растерянно почёсывали головы, потому что нужной реакции

ни у кого

не получалось, а получалось черти что. Но обратить на это внимание

"удава"

"кролики" не посмели. А тот выхаживал перед студентами, теперь уже как

павлин -

по всему было видно, что в эти минуты он был весь в себе и очень нравился

опять

же таки только самому себе; он продолжал самозабвенно вещать: "Так,

дальше...

Микроскопия кала. Смотрим внимательно в микроскоп. Результатом

употребления

мясной пищи является присутствие в поле зрения единичных

полупереваренных

мышечных волокон, потерявших характерные очертания. Растительная же

клетчатка - это единичные клетки или клеточные группы. Видите?"

 

"Кролики" благоговейно кивали, как китайские болванчики, после

каждого его

слова, якобы видят, хотя никто ничего такого увидеть, конечно же, не мог.

(Вот ведь

дураки дрессированные, желающие казаться умными!). А "удав"

самодовольно

глянул на аудиторию поверх своих очёчков и продолжил занятие: "Теперь

считаем

лейкоциты. Лейкоциты в препарате должны быть строго единичные, если

кишечник

здоров. Видим единичные лейкоциты?..."

 

Будущие врачи с мест раболепно кивали и повторяли, мол, видим

лейкоциты,

единичные, кишечник здоров.

 

Тут меня от этого "кишечник здоров" перегнуло от смеха пополам, и я

вынуждена

была выскочить в коридор. Следом за мной по той же причине выбежала

похожая на

помидор Камшат. Мы обе, зажимая себе рты, влетели в "Лаборантскую" и

только

там дали волю своей истерике. Прогоготавшись, поздравили старушку-

кофемолку с

 

тем, что по мнению медицинского консилиума её кишечник здоров. На

стенках

спасшего нас бытового прибора ещё оставались тёмно-коричневые следы

того

самого, без чего не было бы у нас никакого светлого будущего. Мы

посидели

в"Лаборантской", немного успокоились; попили пустого чаю, потому что не

осталось

ни единой печеньки. Потом

подождали, пока Аскаридович после окончания занятий скроется за дверью

своего

кабинета, и зашли в аудиторию прибраться за студентами и узнать, не

раскрыт ли

наш обман. Студенты с серьёзными лицами собирали учебные

принадлежности. Я,

пряча улыбку, спросила:

 

- Хи... Хм. Ну?... Что кушал ваш пациент? Определили?...

Два находящихся рядом от нас паренька с первых рядов утвердительно

закивали. Один из них, светленький, был явно более общительным,

поэтому я

продолжила свои расспросы:

- Что же он ел?

-Э... ну...

- Может быть, мясо с овощами?...

- Во-во! Мясо с овощами, - был уверенный и детализированный ответ. (И

это

будущий врач! "Смотрит в книгу - видит фигу!" Да уж, Ломоносовых,

видимо, в этой

группе не было...)

 

Вдруг я вижу уже знакомых мне чёртиков в глазах напарницы... (Какой

к чёрту

мединститут?! Ей надо было поступать в театральный! ) Она, взяв с

лабораторного

столика тот самый лоток (а сходство содержимого с жизненными реалиями

было

потрясающим! ), с наслаждением вдохнула, якобы исходящий от него

"аромат" и

закатила глазки, давая понять, что получила обонятельное удовольствие.

Глаза же

светленького студента напротив меня не то чтобы тоже закатились, но как-

то сами

собой расширились, и он замер... Второй нервно зачесал в голове.

"Актриса", достав

из кармашка халата припасённую ложку, смачно её облизнула с обеих

сторон... и

сунула в лоток! Паренёк возле окна тихонько охнул и помянул чью-то

мать... А

Выдрёныш размахнулась как следует своей ложкой и отхватила с краешка

колбаски, там где студенты ничего не ковыряли, довольно нескромный

кусок

тёмно-коричневой бурды... На глазах отвесивших челюсти зрителей она

запихала

это в рот!... У кого-то вырвалось нечто похожее на: "Ой... Ёп!..." Дальше

раздалось её

смачное причмокивание набитым ртом: "Нням-ням!...Нямочки!" Какая-то

студентка

спастически икнула, а в ответ Выдрёныш, окинув всех быстрым взглядом

шкодливых глаз и понимая, что все в ужасе смотрят только на неё,

ослепительно

улыбнулась улыбкой Годзиллы, обнажив залепленные тёмно-коричневой

массой

зубы, и выдала вообще нечто непередаваемое и глумливое типа: "Гы-гы-

гы!"...

Больше я ничего не смогла увидеть, потому что, схватившись за живот от

гогота,

упала чуть ли не на четвереньки... Топот ног студентов, дружно и быстро

покидающих аудиторию, можно было сравнить со звуками, производимыми

стадом

испуганных парнокопытных. Через несколько секунд в аудитории не

осталось

никого, кроме нас, катающихся по полу и держащихся за животы.

 

Мы до сих пор не знаем, догадался ли Аскаридович о нашей

находчивости

(потому что чтобы заподозрить неладное, ему достаточно было самому

заглянуть в

окуляр микроскопа); ведь досидеть до конца занятия и досмотреть эту

учёную

комедию мы просто физически не смогли. Осталось только гадать: он

действительно ничего не заметил или предпочёл сделать вид. Так или

иначе, но в

следующем году мы обе поступили в мединститут.

(Аскаридович всё-таки замолвил словечко за своих многострадальных

сотрудников).

 

P.s.: с тех пор, когда я вижу рядом улыбающиеся лица коллег, причину

веселья

которых я не знаю, то начинаю смотреть более внимательно, не подсунули

ли мне

эти шутники на исследование вместо мочи - пиво, а вместо спермы - йогурт.

(Наша

жизнь показывает, что среди врачей не только одна Камшат ошиблась

вузом, так и

не поступив в театральный).