ПАЛАЧ

 

Вызвали палача Первой статьи Семёна на ковёр за несоответствие.

- Ну ты чего разврат на производстве разводишь, - прямо спросил Председатель.

- И что у людей с совестью делается!? - Поспешила поддакнуть секретарша. - Работа с людьми, зарплата с вредностью.. - Недоуменно пожала она плечами.

На последней фразе секретарь собрания слегка все же пыл поубавила, зацепившись взглядом за амбразуру окна с решётками.

- Жалоба, что ли, поступила, - попробовал Семён прояснить ситуацию.

- Ты дурака-то из себя не строй, - взял слово цеховой мастер, - если бы нам ещё от недобитков жалобы поступали, не тебя бы сейчас разбирали, а меня буквой “Г” ставили.

- И не здесь, - тихо сказал пятый участник совещания, весь в сером.

"Во, как замаскировался на фоне серой действительности”, - в своём стиле и, как всегда не к месту, подумал Семён.

Он этого Серого и правда вначале не заметил. Похоже, ему сегодня пространными сентенциями не отвертеться. Тем более, что уже приблизительно понятно, на какую тему затеян базар с графином и скатертью. Да уж, так устроен человек, - всегда на кривой кобыле и малой кровью норовит вывернуться.

- Если мастерства нет, его не убудет, - запустил Семён вторую холостую пулю для отвлечения.

И этот фокус пальцем в небо упёрся. Гробовая тишина была ответом на такие заискивающие шуточки. Ни у кого из присутствующих сомнений не было, что как раз мастерство у Семёна имеется. Здесь палач Первой Статьи Второй Гильдии Семён Строев, как говориться, крепко держал марку. Вернее – топор.

- Да, бьёшь ты неплохо, - задумчиво потирая холеными пальцам горлышко графина подтвердил квалификацию палача Председатель.

- И гладишь тоже, - подал вторую реплику Серый.

Председатель отдернул руку от графина, косясь в серый угол, но продолжил с нажимом:

- Оттяжка в норме и крутящий момент в допуске, но сам посуди, Сеня, у нас всё же не пансионат этикеточный и не курсы по реверансам.

- И то, блин, - опять вмешался цеховой Мастер, - гладит их по башке, успокаивает ублюдков подоночных, руки кровавые пожимает.

- Может быть, ещё упыпей с вурдалаками начнём в губы целовать? - Сплюнул на ковёр Председатель. - У тебя-то самого, Семён, башка на месте, или ты её тоже из жалости на прокат клиентам оставляешь?

- Если бы только голову, совесть он там оставляет, - вмешалась секретарша, опять грациозно передёрнув плечиками.

- Аморалка, что ли, - тут же заинтересовался Серый её интонациями, - поясните, пожалуйста, Елена Викторовна, что вы имеете ввиду.

- И поясню, - метнула девушка негодующий взгляд на подсудимого, - не раз видела, как он развратных ведьмочек да шпионок импортных под локотки на пьедестал подсаживает, подушечки им бархатные под голову стелет.

- Осталось только одеялом с простынями рабочее место оборудовать, - подсказал Серый.

Елена Викторовна криво кивнула ему на эту пошлую реплику и опять отрешённо уставилась в амбразуру окошечка. Элемент лесного пейзажа в клеточку, похоже, сильно отклонял её от действительности.

“Отпуск, небось, вспоминает”, - подумал Семён, и тоже прокрутил в голове, как они два года назад отдыхали с Леной на этой самой лесной природе. В санатории ЦК ликвидаторов. Вот были спецы. Не цеху их разделочному чета. Ликвидаторы высокого полёта и широкого профиля. На все руки мастера. От метания лезвий со штиблет, до атак шаровыми молниями. Индивидуумы все были, как на подбор, и уникумы. Взять хотя бы того, что в люксовом номере на талонах усиленного питания пробавлялся - по кличке “Сукиллер”, удивительную, собака, имел специальность: суицидальный гипнотизёр. “Интересно, - думал тогда Семён, - телепатией что ли, он на самоубийство объекты подбадривает?”

Чудно было Семёну - палачу тусоваться среди этой публики со своим допотопным топором без механизации. Успокаивало, что в общих палатах ребята все же попроще были. Из экзотических специальностей разве что астральные агенты да шпионы кармические, а так всё больше контактные ликвидаторы всех мастей и рангов.

Дело не в том, что Семён среди санаторских со своим рабочим инструментом не котировался. Не об этом сейчас речь. Палату, между прочим, умудрился отдельную для Елены справить. За какие - такие заслуги история умалчивает. Ранг профессионала в том и состоит, чтобы всё вокруг само собой в ритме танца вертелось.

Любопытно ему было сейчас вспомнить, глядя на Секретаря собрания, что тогда в санатории, все без исключения ликвидаторы со страшной силой за ней тащились, не исключая и сукиллера из люксового. А Лена, надо отдать ей должное - никому никаких предпочтений не давала, однако всех держала на привязи.

Смотрел сейчас на нее Семён и думал, что ведь по сути своей, Елена Викторовна тоже была профессионалкой, как и они все, только на своём женском пьедестале.

В санатории у них с Семёном такая завязка вышла: ему одному она предпочтение отдавала. По тому хотя бы признаку, что только Сёме одному она слова свои бесхитростные на ухо нашёптывала. Причём в такой технике исполнения, что у него в ближних височных шариках форменное помутнение выходило. И дальше по продвижению событий, губами своими влажными, Леночка только его полуоткрытый рот всё ближе и ближе в неживой обморок к себе замыкала. В то время, когда вся остальная свита ухажёров-убойников грёзовыми слюнями вокруг себя увлажнялись.

У Семёна не было сомнений, что и его самого, как и всю остальную свиту, Елена Викторовна, вокруг своих красных спортивных штанов с лампасами, сама танцевать заставила. По вдохновению таланта, как истошно женственная. Любопытно было другое, что вовсе не изгибом красноштанным она к себе мужиков привораживала, вернее - не только им. Любили они ещё её, как это не позорно звучит для таких убойных мужиков. Как, наверное, и он тогда.

Не мог сейчас Семен без восхищения наблюдать за лицом этой замечательной женщины, секретаря собрания, на котором он в настоящий момент подвергался всеобщему осуждению. Не исключено, что и с её стороны тоже.

- Все таки изумительное у Лены лицо, - думал Палач, - редко женскому классу свойственное, вроде как два в одном. Первое - разинутой дурочки с грядки огородной, а другое - принцессы из замка, титулованной.

Влюблялись в неё, - Семён понял потом по прошествии, - что силу чувств она излучала по обеим сторонам образа. Ровно в той пропорции, чтобы как раз на колени упасть хватило. Вот санаторские ребята и складывались у её ног штабелями. По рангу принадлежности: от тёмной земли к личику её дуальной освещенности.

Семён ведь тоже в игре за жизнь всегда себя профессионалом чувствовал. Да и грех было жаловаться. Что по женщинам, что в работе у него всегда всё как на кураже выходило. Врождённую способность имел Палач очаровывать людей. С мужиками Палач в контакт входил, чтобы мозгами пораскинуть или юмором подурачиться. А с женщинами, так и вовсе, безо всякого умысла у него и слова и жесты ложились. В нежно-обволакивающем ритме, на трепетное их восприятие.

Широко распахнув глаза, до округления, внимала тогда в санатории эта девушка, что сейчас против Семёна насупилась, и бредни его философские, и прикосновения. Как замирала тогда Елена Викторовна, вороша ресницами, когда он распушал завитки на висках её бархатных. Казалось, что и слова Сёмины, путанные, она тоже в сердечном ритме в себя впитывает. Как струна напрягалась тогда девушка, хотя и не спешила опускать его к штанам своим спортивным с лампасами, до завершения.

- Выходит оба понимали, - думал на этом собрании Семён, - что из этих первых минут чувственного соприкосновения, самое главное между людьми происходит. Что потом на долго между ними настрой делает, если не было сказано лишнее.

Однако сейчас, наблюдая это наморщенное личико, всё ещё прекрасное в своей дуальной незавершённости, Семён вынужден был констатировать (опять не к месту и не ко времени), что так ничего и не поняла эта женщина из любви их нежданно ёкнувшей. А, может и сам он чего от неё недопонял и недочувствовал.

Семён, как палач по профессии, всё о человеке на острие видел, без ретуши. И знал наверняка: как бы там не дышали люди между собой взахлёб в моменты обоюдной чувствительности, всё равно поперёк этих сердцебиений всегда мозговые вопросы пульсируют. Пусть даже, не обязательно повседневной жизни или бытового характера.

Вот, к примеру, приговорённый. Он и горит весь, и в страданиях корчится. Глаза у него по кругу из орбит выскакивают. Но не только из страха он весь наружу выкручивается. Любопытство ещё его распирает. Что же это всё-таки было - жизнь. И конец ли конец… И палач в этом деле тоже участвует. Семен это не по наслышке знал, а из опыта. Может и сейчас это дурацкое над ним разбирательство затеяно, потому что люди видят, что там на плахе не только разделка туш происходит, а ещё что- то. А что - понять не могут. Ну так и объяснять не имеет смысла. Тем более, что и сам до конца в вопросе не разобрался.

Глупость думать, что убивают человека топором на плахе или ещё какой зловредной механизацией. Семён знал точно: убивает человек себя сам! Всегда. По свойству самой жизни. Это как в отношениях с женщиной можно сравнить. В начале и в конце. Она, так или иначе, всегда выбирает. По чувствам. А бросает мужик, по уму. Всегда так. В крайнем случае он ей создаёт такие условия, что нельзя не бросить.

- Пора баланс подводить, - прервал его размышления цеховых дел мастер. - По простыням с подушками это, Елена Викторовна, вы в частном порядке с Семёном решите. Он ехидно зыркнул на Лену и тут же заморгал глазами на Председателя:

- Давайте по производственной части решение принимать.

Надо было видеть, как вспыхнула Елена Викторовна при этих его бесстыжих намёках про подушки.

А Семен с сарказмом по отношению ко всему человечеству подумал:

- Наверное так и должно быть, что люди во всех ситуациях склонны только о себе думать.

И опять его отвлеченные размышления были нарушены вторжением конкретных реалий жизни. Слово взял председатель собрания. Уверенный тембр произнесенной им фразы Семёну понравился, чего нельзя было сказать о содержании:

- Не можешь бить по-людски, мы тебя поучим!

- Чтобы другие не расхолаживались, - тут же подхватил Мастер.

- На твоём же рабочем месте, - уточнил Серый.

Тишина произошла на собрании после этих трех высказываний. В особенности, после последнего. И опять Семён вроде как со стороны наблюдал за спектаклем на сцене жизни. С собой в главной роли:

- Ведь всегда так. Знаешь, что с ружьем балуешься, дак кто же ждёт, что выстрелит. С другой стороны, опять не понятно, с чего это вдруг такие тексты пошли: "на твоем же рабочем месте". По обвинению ведь никто толком ничего не сказал.

- Впрочем, и сейчас, - наблюдал Палач за собравшимся, - никто не хочет последнее слово договаривать. - Люди ведь все, - с пониманием взирал он на своих сослуживцев, как бы теперь уже с другого пьедестала, - хотя и имеют дело со смертью в ежедневном ритме трудовой повседневности, да и не привыкли прежде времени и сгоряча рубилом размахивать”.

В жизни всегда так, а со смертью тем более. Каждый сам к себе её вызывает. Как в суде, последнее слово за тобой. Рождается человек - минимум вдвоём. Умирает в одиночку. Пусть рядом хоть в пять кругов у постели врачи и родные тусуются. Что с них толку, если девица с косой уже отмашку дала, и не здесь. Наедине они со своим заказчиком протокол подписали. Остальное - дело техники и подробности к исполнению.

- К исполнению, - стал заводиться палач Семён, - здесь-то к нему какие претензии?

На городских состязаниях по прицельной рубке он так нашпиговал бюстовые муляжи дольками, за микрометром судье пришлось посылать. Не каждый интеллигент с докторской колбасой так управится. Да и не сказать, чтобы Сеня так уж жалел своих подопечных. Далеко не все осуждённые благородством и добротой светились, когда он в конце пути им под голову плаху подкладывал. Скорее удивляло его, что не их, - к земле уже наполовину согбенных, а его, Палача, силищей закона над ними зависшего, в это время мысль свербела, что не конец это ещё. Есть для них надежда. И для него тоже есть. По простому закону жизни, - надежда всегда есть.

Это как на экзаменах. Трусливые считают, что готовиться к ним надо в семестре, большинство готовится в сессию, самые смелые - перед экзаменом. Есть умники, умудряющиеся во время экзамена, что-то там под партой подучивать, а есть высший пилотаж - во время ответа готовиться.

Во всяком случае, Семён так на выпускных сдавал “Предподговку к казни”. Когда в тот раз до ответа дошло, он всё еще в шпорах путался, поскольку не свои были, а опять же Ленкины, - она и умудрилась ему в проём подоконника между ним и экзаменатором книгу втиснуть. Сама же профессора как могла коленками отвлекала, пока Семён знания из этой книжки вторым зрением вычитывал. Первым - с экзаменатором по азимуту коленок соревнуясь.

Сейчас опять выходило, что, во-первых, от него, Сёминого, слова решение собрания зависит, во-вторых, от тех чувств, какие он к жизни испытывает и как сам в ней себя оценивает.

- Ведь как получается, - объяснял себе Палач, - если любопытство в человеке ещё трепыхается и хоть какая-то любовь до сердечного перикарда достаёт, решивший для себя жить, живым останется. В этом законе сохранения жизни у философа Семена не было сомнений. Каким это способом делается, не нашего это ума забота. Просто не может быть по другому, считал Семен - палач, чтобы большая жизнь малую свою частичку не выручила, если та вопиёт и кается.-

Однако сейчас на собрании ему нужно было срочно кончать рассуждать, а принимать решение. Тем более, что молчание участников суда сильно настораживало. Одно дело, что толком никто ещё ничего убойного по обвинению не высказал. Не считая, конечно, Ленкиного психоза в русле гипертрофированной ревности. Но по какому-то дьявольскому сценарию всё зависло в воздухе: между - между. А Семён кое-какой опыт в этом деле у себя на рабочем месте имел. Он знал, что в таких случаях только действия спасают. Любая даже лажа глупая, - лишь бы только паузу перебить. Бывает пока, туда-сюда, и гонец подскачет с помилованием от Герцога. И такое было.

- Мало ли кто без души работает, - начал гундосить Семён Строев себе под нос, производя таким идиотским способом конкретные действия по спасению своей жизни. От конца позорного, на плахе, собой же изрубленной.

- К примеру, есть ведь люди, кто пушки льют, бомбы делают или колючую проволоку завивают, - продолжил он поуверенней, хотя и озираясь, - не все ведь они от радости умиляются. Однако и палит всё, и взрывается, и колется, если наступишь.

- Я тебе сейчас наступлю! - Взревел Председатель. - На горло, мать твою за ногу, наступлю!

- В белых тапочках тебе уколется, - поддержал Мастер.

Однако по интонациям, где-то уже немножко театрализованным, Семёну стало положительно ясно, что кризис миновал. Психа просто из людей выходит. А жизнь продолжается. Люди-то, по сути, все добрые. Не всегда только условия есть для душевных сюсюканий. Вот тут и Леночка поддержала.

- Фу ты Вас, - замахала она на начальство своими изящными, чуть припухлыми ручками. - Ты чего же, Семён, в извергов нас превращаешь? - Глянула, наконец, ему в лицо без рассеяния, как прежде вспомнила.

- И то, - отозвался всем своим нутром Семён, - рано мне ещё шею намыливать. Не разобрался ещё до конца в проблеме. Специальность, и ту до конца не освоил.

- Осознал я. - С силой произнёс Палач. С достоинством высказался Семён, но и иерархию соблюдая. Голову опустив, но с дерзновением. Это высокий класс, когда так разговаривают. Вместо того чтобы просить - сам даёшь. Причём так, чтобы взяли. Доброжелательно, но по своей мерке уровня. А тот, принимающий, на эту мерку не тянет, но берёт. Если правильно такой маневр выполнить, всегда срабатывает.

- Вот так бы и сказал сразу, что мол - так и так. Что мы - чурбаны бесчувственные, понять не можем. - С облегчением выдохнул из себя Председатель, поглядывая на окружающих. За поддержкой к закрытию темы. Все покосились на Серого. Тот в своём сером углу - дело уже к сумеркам - вообще был едва различим. Не отвлекаясь, что то, строчил в книжечку. Опять назревала эта чёртова пустота.

- Пусть ко мне подойдёт, - вскочила с места Елена Викторовна, - я ему кое-чего почитать приготовила, из теории.

- Тьфу ты, ети их в душу..., - чуть не матернулся мастер, - одно у людей на уме. Высказываясь в сердцах, он тем временем тоже косился на Серого. По всему выходило, что и Мастер на Семёна зла не держит. Серый же, не поднимая головы, продолжал строчить свои кляузы.

- Чёрт с ним, - заключил Председатель, - не ясно кого, имея в виду, Серого или Семёна Строева.

- Кончать будем, - подсказал невпопад Мастер, но быстро поправился, - я о том, что на первый раз предлагаю выговор с последним предупреждением.

- Кто за, - мгновенно среагировала Секретарша.

Проголосовали три к одному. Тот, что в сером, так и не оторвался от своей книжечки.

Всё, выходит, миром закончилось. Провинившийся Палач получил выволочку, по всей форме, на производственном собрании коллектива, в присутствии надзерателя. И пошёл к своему станку поднимать производственные показатели. По количеству укладок и качеству обслуживания.

Через этот случай Семён на собственном опыте подтверждение получил, что от самого “идущего на смерть” зависит время прихода этой темной метаморфозы жизни. Вот уж с большим удовольствием можно было на эту тему порассуждать теоретически, если бы не реальный скрежет от этих дурацких пауз на собрании. Холодными пупырышками зыбкость границы у него тогда на шкуре выступила.

Смех смехом, а не высунься он со своими танками и колючей проволокой, людям на смех, мог бы маятник и в другую сторону качнуться. Сейчас всё в весёлом, даже комическом свете виделось. Тем более, что покаялся грамотно.

Что Елена Викторовна на этом собрании пережила, - трудно сказать, - что вспомнила и о чём втихаря всхлипнула, к окошечку своему отворотясь. А, может быть, и огонёк злодейский нашла в себе сил притушить. Не отдавая, конечно, себе в том отчёта, поскольку была и остаётся женщиной. “Сущее воплощение противоположностей”, - сказал бы Семён, и ещё добавил бы, как истинный философ, что противоположности, как раз и движут жизнь. Поэтому, наверное, и тащатся все подряд ликвидаторы за такими двуликими Ленками не взирая на ранги и титулы. Из восхищения женским пьедесталом, хоть как-то оправдывающим весь остальной бытовой процесс .

Председатель с Мастером, конечно, облегчение ощутили. Непристойность вроде как с плеч сошла. Ведь всяко могло обернуться. Не то смущало, что грех пришлось бы сотворить, - рядовой случай по жизни, - а то, что по своему смертельному приговору, а это уже иной ранг ответственности. Век бы не видеть таких собраний. Всё равно, что душевные раны лечить, когда один скальпель в арсенале.

Только Серый похоже в этой истории никаких эмоций не испытал, во всяком случае не выказал. И от голосования воздержался, как потом выяснилось единственный в правильную сторону.

Потому что, дождался Семён случая, чтобы ещё раз свой главный вопрос по профессии удовлетворить. Что сам за себя человек в ответе. Однако товарищей своих по цеху крепко подставил, - неизвестно ещё, как выкрутятся. Ни одно хорошее дело, как известно, без по морде не оканчивается. Благодетелю, конечно.

Всё к одному. Видели люди, как Серый, что на собрании в углу отсиживался, в тот злосчастный день среди зрителей ошивался. В аккурат ему приспичило крепёж зрительских стульев с брусчаткой на арене казни молоточком простукивать.

А выпало в этот день Семёну Строеву одну распутную целительницу, как в протоколе значилось, под топор свой укладывать. Провёл он её, как водится, к себе в каморку, тут же на сцене сооружённую, в порядок привести. Зря Елена Викторовна икру метала; подготовительный обряд осужденным по протоколу вменяется. Другое дело, что не обязательно необходимо массаж приговорённым проводить - воротниковой зоны или там ещё чего, - но и не возбранял никто. Тем более что приятная, между прочим, девушка оказалась. Тем более, что всегда нерациональную тягу рационально объяснить можно. Попробуй, переруби позвонки захребетные без должного разминания и растирания, когда они от страха и отторжения прямо каменными делаются. Гильотиной не возьмёшь, не то что ручным инструментом без механизации.

Ну, гладит, гладит, значит её Семён, по шее и ниже по обе стороны, на сколько пальцев его длинных хватает. Не пошло ему, видно, в прок, предупреждение на собрании. Про недопустимость двусмысленного контактов в работе.

- Дурочка ты, - дует он ей на ухо, - может, останешься?

- Ты чего гонишь, - отвечает она с дух сторон ошарашенная. Перспективой своей головы, в голове не вмещающийся, и какой-то несуразной нежностью, к ней подкрадывающейся.

- Колпак палаческий, что ли, у тебя совсем ниже пояса съехал. Так и не где нам с тобой здесь оставаться и времени не отпущено.

- Не поняла ты меня, - убирает руки Семён, - ты насовсем здесь оставайся!

- Как это? - Сразу очнулась от исступления арестантка. - Издеваешься.

- Отступись от себя, прямо сейчас. Сбрось свою шкуру, как Царевна лягушка, и родись чистенькой.

- Ты чего это, - закрутила девушка головой вокруг снова ставшей чугунной шеи, - за ведьму меня принимаешь. Так не инквизиция на дворе, да и всё равно не пощадит никто.

А Семён опять за своё. - Покайся. Дай душе свободу, пока есть ещё время, выговориться.

Не выдержала всё-таки арестантка Семиного натиска - по воздействию нежного, а в словах путанного. Затряслась вся, задребезжала всеми своими плечиками опущенными и пала на грудь Палачу в рыданиях. Если не головой, так чувством передалось ей от него в сторону надежды. Тем боле, что надежда, как считал Семён, всё равно не умирает, разве что на плахе. Вместе с головой.

От этого себя растаскивания, - стала горячо дыша выговаривать Палачу девушка, - у меня у самой всё нутро до золы выгорело. Нечем мне в царевну назад оборачиваться. Да и на лягушку я уже не тяну. У той хоть какая в жилах кровь была, а не жижа стылая.

По какой статье тебя ко мне определили, - спросил Семён, чтобы отвлечь от истерики.

- За коммерцию, надо думать, - зашмыгала носом арестантка, - курсы по любви открыла для обездоленных.

- Благотворительностью, значит, занялась, для озабоченных нищих!? - Пошутил Семён, не до конца понимая, о чём речь.

- Для по чувствам обездоленных, - поправила арестованная. Семён опять не очень понял, смотрел вопросительно.

- Ну, для тех, кто по чувствам немощен или от забот государственных не может ощущать себя живым.

- Как это?

- Ну, это когда люди машинами делаются. Работают день и ночь, во всём себя прижимают и сдерживают, чтобы только дело делать, а потом уже совсем чувствовать разучаются. Или, наоборот, за удовольствиями пархают, без продыха, и опять ничего не чувствуют.

- Вот ты их и возвращаешь к жизни, - с поддёвкой кивнул головой Семён, - по мере сил.

Девушка кивнула, без умысла.

- Как зовут тебя? - спросил Семен.

- Александра.

- Палач уважительно кивнул и тоже представился коротко: Семён...Строев.

- А тут, Александра, ещё разврат в королевских кругах значится, - ткнул он пальцем в протокол без выражения.

- Это ещё посмотреть надо, кто кого совращал, - изменилась в лице Саша. Если бы не освещение вокруг плахи пурпурное, можно было решить, что покраснела арестантка. Помолчали оба. Лицо её опять стало бледным и посуровело. Вернулось, видимо, состояние жуткости происходящего.

Да и то правда, пожалуй, тут любой головой трется, рядом с палачом этим, на убийцу не похожим. Да и с ним та же история: то ли он в самом деле прозрел возле плахи своей окровавленной, то ли, наоборот, головой об неё очурбанился. Но чутьё женское уже ожило и потянулось к надежде не умирающей.

- Поздно вроде уже, - покосилась она на плаху, хотя...

- Вот и я говорю, - с жаром поддержал это “хотя” Семён, - давай решай. Здесь и сейчас! Второго случая не будет.

- Что решать?

- Бросай, к чёртовой матери, совращать людей. И назад их снова люби. И душу им отдавай.

-Так я и так всех люблю, - не поняла к смертной казни приговорённая, - и душу отдаю, и тело.

- А чего же тогда умирать? - Как полный придурок вскрикнул Семён, вроде и вправду отлетев от происходящего, - если у тебя и на душе и вокруг всё в порядке.

- Было бы в порядке, не стояла бы сейчас перед тобой. Грех сказать, - Семён, - а я ведь иной раз и сама себе хочу кишки выпустить. - Шура, - думаю, - хоть бы тебя кто наизнанку вывернул.

- В нужную сторону соображает, - подумал Семён. А Шура продолжала исповедоваться

- Возьмём, к примеру, теперешнюю мою работу, за которую меня сюда вывели. Что я от неё имею, не для души, хотя бы и для тела. Пусто мне всегда, когда любви учить приходится. И самой изображать. Даже иной раз в себе сомневаюсь: я это или не я. Землю ещё под ногами чувствую, а неба над головой будто и вовсе нет. Слова какие-то фальшивые шепчу, как гимнастка на упражнении, пёрышком невесомым стелюсь об клиента. Бывает, что-то у самой зашевелится, но не то совсем..., а как бы от жалости, не то к нему, не то к обоим, и впрямь обездоленным. Зря я это все затеяла, правильно разобрались. Нельзя любовь предавать. И продавать, тем более.

Саша как-то притихла, будто, похоже правда покаялась и добавила совсем тихо:

- А эти дурачки думают, что их правда любят. И в глаза заглядывают, и плачут, и подарки дарят.

А Семену из этого рассказа как-то всё наоборот вывернулось.

- Странно однако получается, - думал он, - все вокруг друг друга любят, жалеют, а потом кому-то из-за этого под топор ложиться надо. Двойной стандарт какой-то, как в политике.

- Нет лучшего лекарства от головной боли, чем гильотина, - жутко, но почему-то в такт с его мыслями, пошутила Александра, и вдруг просияла лицом:

-А давай попробуем!

-Что попробуем? - в доску растерялся Семён, от неожиданности таких преобразований.

- Я ведь правда людей люблю, - ещё больше просияла Саша, не заметив смущения Палача, - медсестрой бы пошла работать - всё тоже самое: опять людям хорошо делать, но по-честному.

Неизвестно, чем бы эти просветления для Плача закончились. Всяко ведь получалось, что Семён этой девушке вроде как обещает что-то. С другой стороны, сблизились люди, только-только друг друга понимать начали. Но не то это место лобное, чтобы диспуты проводить. Почти сцена, а на сцене декорации быстро меняются: Елена Викторовна некстати в каморку высокой грудью в два приёма через косяк протиснулась. Её только не хватало. Хотя в такие изломные моменты, никто не знает - что кстати и что не кстати. Тем более, если человек живой. Зато порнографии никакой не обнаружила. Беседа только смущённая происходит между приговорённой и исполнителем. Так чего ожидать - не на пикник люди собрались. Глянула Лена на Александру отрывисто, снизу вверх, и сунула Семёну свёрток в пакетике, чёрненьком без просвета.

- Что это, - сипло спросил Семён, не успев адекватно на визит среагировать.

- Голова, - буркнула Лена, вроде как смутившись, - из музея засушенная. - Как новая, - почему-то добавила, пряча глаза от арестантки.

- Зачем мне? - принялся бесцельно разворачивать свёрток Семён, но как увидел спутанные длинные волосы, его, как молнией, мысль шибанула.

Пока Елена Викторовна что-то насчёт наглядных пособий бубнила, в пол уставившись, Семён судорожно размышлял:

- На то и случай, - придёт время, из любой грязи солнечным зайчиком выпрыгнет. Но и сам человек к этому делу должен причастную пружину иметь.

- У нас сейчас белая полоса пойдёт, - выдохнул Семён вслух с решимостью. - Так сделаем: берём башку эту гуттаперчевую и к Сашиной голове волосы за волосы привязываем. По колеру в аккурат выходит. Он показательно примерил зловещий этот парик на Саше. Женщины обе застыли в коме без движения, одна только жалобно постанывала, когда Палач проволокой ей стяжки на голове мастерил. Зато Семён на кураже, пританцовывал и напевал, как цирюльник из оперы.

Никто толком и разобрать ничего не успел, когда сигнальный от прокурора белым платком отмашку сделал. К началу процедуры отсечения. В этот день Палач Первой статьи Второй гильдии Семён Строев произвёл казнь виртуозно, и может быть первые за весь рабочий стаж на вдохновении. Лучше чем на королевских сборах и показательных выступлениях справился. Тютельку в тютельку между двумя головами попал, на волос один не опростоволосился. Такой вот каламбур на сей раз Семён отчубучил. Хоть раз от души производственный момент отработал, а может и предназначение.

С того дня как-то успокоился Сёма. Своё собственное томление отпустило его вроде. Тем более что Саша, как и обещала, медсестрой в инвалидном доме устроилась. В другой город, правда, пришлось её перевезти и даже в княжество другое. Пишет, что не жалуется и счастлива почти что. Только вот его, Семёна, почему-то помнит и пока забыть не может. Понравился он ей, как мужчина или ещё каким естеством, объяснений не даёт. А ему это и лестно и тягостно. Лена ведь есть, и опять же - человеком оказалась. Не зря, выходит, он ей тогда весь пансионный сезон на ухо шептал. Понятное дело, чтобы шелест воздушный устроить для пробуждения чувств, но и слова в этих шептаниях звучали. Семён, безусловно, понимал, что мужчина и женщина есть разные планеты, но оба от слов “чело” и “век”. Хотя всю жизнь с женщинами у палача получалось - мозгами не объяснишь и словами не выразишь. Да и не привык Сёма на такие, приниженные к земле темы, голову морочить. И так забот хватает.

Вот, к примеру, Серый, что на собрании воздержался, всё вокруг плахи роет, вещдоки по волоскам собирает. Семён не в обиде - у каждого своя работа. Фиг найдёт. Всё чисто было сработано. Другое дело, что бы вокруг не происходило - первый сигнал самому себе.

Все эти выкрутасы, что на арене казни Семён тогда с Сашей устроил, были не только цирковым фокусом, но и с собой он разговаривал. Одно дело других усекать, другое себе хара-кири делать. Тем более, если никто топором вокруг шеи не машет.

Надо дурацкую философию на земную плоскость переводить, вот что Семён понял. Не на собрании, - позже. Когда Лена с мешочком к нему в каморку заглянула и потом, когда он голову эту гуттаперчевую Александре прикручивал. И ещё он понял, что нельзя быть добрым палачом. Вроде дятла по полену стучать, червяков жизни лишая. Люди не черви. Не ты им голову прикручивал, не тебе и откручивать.

Радости мало осознавать, что всё, чем ты занимался, не твоё. И что предназначение своё не осознал и не выполнил. Так знать бы это свое пред назначение. Видать не положено. Чтобы жизнь мёдом не казалась. Так что пока у Семёна внутри тишина. Вроде той, что на собрании, когда маятник ветром с двух сторон обдавал. Для ободрения. Смерть, она и есть смерть, в ней жизни нет, и взять, значит, с неё нечего. А маятник - куда-нибудь да качнёт. Никуда не денется, тем более, что жизнь все равно вечная.

Только с Леной и Сашей маятника дожидаться, не тот случай.. Здесь само не разрулится. Так на то и разница: одно по судьбе выпадает, за другое сам в ответе. Елена Викторовна, по всему видать, будет Семену спутницей. Однако, как там получится, Семёну ещё не ведомо. А мера всему любовь.