Жора ЖОРА

 

Нос шлюпки, с характерным звуком ф-ссс…, мягко ткнулся в песок прибрежной отмели. Все! Можно десантироваться. Спрыгиваю с борта. Вода – чуть ниже колена. Наконец мы и сюда добрались! Несколько раз проходили мимо, любуясь высокими пальмами с огромными спелыми кокосами, но завернуть на косу все как-то не получалось. То времени не было, то кончалось горючее… И вот сегодня, возвращаясь с острова на судно, вроде сподобились. Солнце уже почти у горизонта. Темнеет в тропиках быстро. Надо успеть нарубить кокосов и добраться до судна, желательно не в темноте. На остров мы ездим отдыхать часто. Стоянка длинная, делать особенно нечего. И еще нам торчать здесь дней десять. Работают в Дар-Эс-Саламе медленно. В Европе нас бы разгрузили дня за три, а тут – за три недели… Вот и ездим отдыхать на небольшой остров, примерно в часе хода на шлюпке. Место отличное! Не хуже, чем у «последних героев» в известном телешоу.

До пальм близко – метров сто по ярко-желтому песку. У шлюпки остаются рефмеханик, да Вовка – третий штурман. Вся наша кодла, обнажив самодельные мачете, устремляется к пальмовой роще. Я уже наметил дерево, и прикидываю, как буду забираться наверх. Но не тут-то было! У самых деревьев нас встречают человек десять негров и две полные негритянки в ярких платьях. Мужики тупо молчат. Зато женщины сразу кидаются в атаку:

«Вы что здесь делаете?!, - довольно неплохой английский в сочетании с бабским напором и национальным темпераментом сразу остужают старпома и Колю – моего шефа, на которых они наехали первыми, - это наша роща! Мы здесь живем, ухаживаем за деревьями. А вы собрались наши кокосы рубить! Проваливайте! Сейчас полицию вызовем!»

Странно! С моря коса казалась совершенно безлюдной, а роща бесхозной. Значит где-то подальше стоят домики этих самых владельев, не видимые с моря, и коса где-то соединяется с берегом.

«Пошли, мужики! Нечего здесь ловить. Частная собственность все-таки», - подает голос Батя. Да, действительно. Кому нужны «терки» с полицией и прочие «международные конфликты», тем более, что мы сами полностью не правы! Умудренный Батя все это прекрасно понимает. Ему за нас отвечать. Медленно, понуро возвращаемся к шлюпке. Молодежь еще пытается немного ворчать и трепыхаться для успокоения своего задетого самолюбия:

«Блин! Эти бабы… Мужиков можно было бы просто на х… послать, да нарубить кокосов! А с бабами –попробуй сладь…», - все не может успокоиться Коля. Ладно, Колян, не парься! Лучше на шлюпку посмотри!

Шлюпка, почти полностью, стоит на берегу, и, только у самой кормы еще плещется вода, да и та, почти на глазах, уходит все дальше и дальше. Реф и Вовка стоят у борта в мокром песке, разявив рты и виновато поджав плечи. Что насупились? Никто вас гонять не будет. Все ясно: отлив. Вот так попали! И не было нас, пока препирались с местными, всего-то минут двадцать, а за это время… И обвинять некого: все начальство сегодня с нами – и Батя, и Первый, и Старпом… Они-то уж должны были знать время отлива… Ладно. У всех бывают проколы.

Темнеет быстро. Так же быстро уходит вода. Плещется уже метрах в тридцати позади шлюпки. Скоро отойдет вообще метров на двести. И загорать нам тут часов честь, до следующей полной воды.

«Давайте, мужики, за хворостом! Будем костер жечь», - командует Батя. Хвороста вокруг полно, так что с этим проблем нет. Минут через десять уже вовсю пылает костер. Сухой пальмовый жмых горит как порох, только успевай подкидывать. Толпа рассаживается вокруг огня. Устали, можно и отдохнуть. Куковать нам здесь довольно долго. Все вино с шашлыками выпито и съедено еще на острове, но консервы, хлеб и престная вода в шлюпке имеются в достатке. Вот и пригодился аварийный запас, на ночь хватит! Только Реф с Дедом пошли в сторону ушедшей воды, видимо за ракушками. Что они там найдут, в темноте?!

Просушив мокрые кеды и кроссовки, в которых прыгали за борт, позубоскалив насчет ситуации, компания немного заскучала. А что делать в нашем положении вынужденного бездействия? Только греться у костра да байки травить! Да ждать прилива. Доктор Андрюха в десятый раз начал загибать случай из своей практики, когда он работал еще в скорой помощи. Но все его прикольные истории про вызовы в общаги к перетраханным малолеткам и в коммуналки к перепившим старичкам мы давно уже слышали. Запас был исчерпан и ничего нового он выдать не мог. А посему, слушать его никто не стал, что он скоро заметил и заткнулся в тряпочку. Колян подкинул топлива в костер, осмотрелся по сторонам- не видать ли где поблизости местных и присел рядом с мотористом Жорой.

«Не бойся, не придут. И нападать не будут, - подал голос Батя, - они здесь смирные. Их не трогай, и тебя не тронут. Я в ДЭС уже столько лет хожу, изучил их хорошо. Вот если бы стали кокосы рубить – тогда другое дело».

Но кокосы остались целы, а , следовательно, и отдыхать мы могли спокойно. Моторист Жора, огромная горилла с волосатой грудью, но вполне добродушная, протянул руку чтобы пошевелить веткой угли в костре. Задравшийся рукав обнажил татуировку. Блеклую, видимо очень давнишнюю, но, несмотря на это довольно красивую, сделанную со вкусом. Синяя змейка, раскрыв пасть и высунув раздвоенный язык, ползла извиваясь по руке и запястью, как будто стремясь соскочить в ладонь. Эту змейку видели все, и не раз, да вот только спросить что она значит и где моторист ее наколол было как-то некогда или не время… Но сейчас, у костра, для этого подвернулся самый удобный момент. Я пдкладываю сухого пальмового жмыха в огонь и, как бы случайно увидев Жорину татушку, спрашиваю:

«Жор, а Жор! Что за гадина у тебя на руке?»

Моторист молча кидает палки в костер. Отвечать не торопится. Только выражение лица изменилось. Стало каким-то задумчивым, с легкой, еле уловимой улыбкой. Так улыбаются люди, вспоминая что-то давно ушедшее, почти забытое.

«Да ладно, Жор! Колись, чего ты в самом деле!», - доктор от нетерпения аж заерзал на пальмовом бревне. Нетерпеливый он у нас, шебутной. Моторист медленно помешивает угли, потом откидывает палку прочь.

«Это, Андрюша, еще почти с детства. Я ведь рано один остался. В одиннадцать лет. Война. Отец наш ушел в сорок первом, так и с концами. Без вести пропал. Жили мы тогда под Псковом. Мать работала на молокозаводе. Перед самой победой сердце не выдержало… Родных у меня больше не было, зато дружков дворовых – хоть отбавляй. И стали мы по мелочам на базаре промышлять. Жить-то как то надо! Но не долго это длилось. Выкурила нас оттуда шпана постарше. Подались мы тогда в Псков. Где подворовывали, где подрабатывали, тем и перебивались. Но и из Пскова скоро пришлось делать ноги. А дело к зиме. Зиму прокантовались в Великом Новгороде по подвалам. А весной взяли нас всех тепленькими во время облавы. И оказался я в колонии под Новгородом. Кругом дремучие леса. Но бои в этих лесах шли нешуточные. Кругом железо, а в широкой балке, что в километре от нашего барака, так вообще, кажись, была крутая сеча… Подбитые танки – и наши и немецкие. Оружия не убранного – хоть на телегах увози. И какая умная голова придумала здесь детскую колонию устроить?! Хотя, какие мы уже дети? Иному взрослому фору дадим! Помните старый фильм «Республика Шкид»? Так вот там – детские ясли по сравнению с нашей колонией. Старшему из нас, Михаю, было четырнадцать. Хороший был пацан, справедливый. Настоящий авторитет. Никакой «дедовщины», или что-то в этом роде. Все вопросы решали, как сейчас говорят, «коллегиально», то есть – на сходняке. Никто никого не давил, каждый высказывался, всех выслушивали. И принимали решение. Провинившихся выводили «на круг», наказывали, но не сильно. Так, для порядка, чтобы понял человек. Младшим помогали, наставляли на путь истинный. Всего нас было восемнадцать человек. Дружный был коллектив, и в этом тоже заслуга Михая. Умел мужик поставить дело по уму. Бывало на сходке трем базар, а он сидит и слушает. В разговор не встревает, не давит авторитетом, как будто и нет его. И только когда, бывало, заспорим, заведемся, пойдет разговор на повышенных тонах и явно не туда, тут он со своего полена и скажет свое слово. Негромко, но веско как-то. Так, что все сразу замолкали.

К занятиям серьезно не относились. Отсидеть бы положенное за партой (где их только нашли после войны!), да и свалить в балку. А там… У каждого под обрывом был вырыт личный схрон. В нем – «детские игрушки». Видимо-невидимо! Винтовки, автоматы наши и немецкие, пистолеты и десятки патронов к ним. Все перебрано, почищено, смазано, благо смазки в разбитых машинах было хоть отбавляй. Вообщем, хоть сейчас в бой. У Михая был даже тяжелый немецкий РГД. Ну ему, как старшему, по штату положено. Новехонькую нашу сорокопятку с двумя ящиками снарядов решено было оставить общественной собственностью. Так решила стая на сходняке. И действительно: кто один будет владеть и заниматься таким орудием? Вырыли для него «пещерку» побольше, смазали, закатили туда, а сверху замаскировали камнями, ветками да пустыми ящиками. Пусть стоит пока. Может когда и пригодится? В моей «норе» под обрывом лежал, вычищенный до блеска, пристреленный и завернутый в промасленную ветошь «Шмайсер» с тремя запасными магазинами. Там же покоились два ТТ с полусотней патронов, три лимонки и одна немецкая граната с длинной деревянной ручкой. Особой моей гордостью был «Парабеллум», тщательно завернутый в промасленное казенное полотенце. Чаще других своих игрушек я чистил его, разбирал, смазывал, делал несколько пробных выстрелов, снова чистил и смазывал. Но к нему оставалось мало патронов.

Конспирация была полной. Похоже, никто из лагерного начальства и не догадывался о наших страшных тайниках. Все было тихо, пока наш малахольный Санек не притаранил на занятия две свои лимонки в карманах широких брюк. И на хрена они ему там понадобились? Санек вообще был немного туповат и не от мира сего, но такого от него не ожидал никто. Мало того, что приволок гранаты на урок математики, так еще, достав одну из лимонок, начал играться ей на задней парте. И доигрался. Видимо усики, державшие чеку, были ржавые, или почти разогнутые. Не знаю. Я, сидя впереди, услышал только жуткий вопль Санька. Резко обернувшись, успел заметить его безумные от страха глаза, гранату, катящуюся по проходу между партами, и чеку с рычажком-держателем, валяющуюся отдельно возле Санькиной парты. Три секунды… Нам крупно повезло! Преподаватель математики - здоровенный детина, бывший сапер, расхаживая у доски и объясняя никому не интересный материал, оказался в этот момент как раз напротив нашего прохода. Окажись он у окна или, скажем, дальше у стенки, он бы просто не увидел за партами гранату и не успел бы среагировать. Молниеносно, в один прыжок, он был уже рядом с лимонкой и, прямо с пола, не размахиваясь, швырнул ее в открытое окно, выходящее в сад. А мог бы и не попасть! Окно небольшое, а расстояние до него – метров десять. Да и открыто оно бывает не всегда. Просто погода в этот день была теплая. Вообщем, свезло. За окном взрыв, звон стекла отскочившей рамы. Внутри – всеобщее оцепенение.

«Ты што?!!!», - звериный рык преподавателя выводит нас из ступора и заставляет втянуть голову в плечи. Здоровенная фигура амбала-математика, разъяренного до предела, приподнимает Санька вместе с партой и, видимо, собирается выкинуть в окно вслед за гранатой. Но ту (и смех и грех!) у Сашки из кармана вываливается вторая лимонка и, сделав два-три прыжка по проходу, крутанувшись пару раз, замирает на полу. Математик роняет парту с Саньком и застывает в оцепенении, ничего не понимая. После первого стресса он уже не способен так же мгновенно оценить ситуацию и повторить подвиг. Но этого и не надо. Чека на месте, усики оказались крепкими. Половина пацанов лежит, распластавшись между партами, половина сидит на своих местах, не пытаясь даже укрыться!

Первым пришел в себя Михай. Он взял лежащую на полу лимонку и положил на преподавательский стол.

«Все в порядке, Иван Семеныч! Она с чекой».

Пришедший в себя Семеныч, осматривает гранату и кладет в карман. Всеобщий вздох облегчения! У кого-то нервный смешок, кто-то даже пытается острить по этому поводу. Инцидент исчерпан. Как бы, не так!

«Встать! Выходи строиться во двор!»

И пошло, и поехало! Санька увели на допрос к начальнику колонии. Начальник, бывший подполковник НКВД, видимо за что-то разжалованный, был мужик неплохой. Мы это чувствовали. Но и недолюбливали изрядно: слишком уж перегибал палку, как нам тогда казалось. Ну, это и понятно. Таким отмороженным подросткам как мы, все плохо, что ни по ним. Никакого погонялова у начальника не было. За глаза звали его просто по имени – Степан. На допросе у Степана Санек держался молодцом. Откуда гранаты? Нашел в лесу. Где? Да там, у речки (место в противоположной стороне от нашей балки). Показать? Ну не знаю… Если вспомню, где точно… Минут через двадцать, как увели Санька – шмон по всему бараку. Подушки, матрацы, тумбочки – все! Ничего не нашли. Оно и понятно – никто у себя «игрушек» не держал. Стали вызывать по одному.

«Откуда у него гранаты?!!»

«А хрен его знает! Он же малахольный! Почем мне знать – откуда и чего…»

И началось! Выход с территории лагеря строго запрещен! Он и раньше был запрещен, да только смотрели на это сквозь пальцы. Кому охота постоянно пасти «бедных детей»? Но теперь – все! Воспитатели колонии – все здоровые мужики (ни одной женщины) были собраны на совещание к Степану. Что они там решали – неизвестно, но явно – ничего хорошего. У нас, в свою очередь, Михай провел экстренный сходняк: все схроны – уничтожить! Оружие перепрятать из балки в лес, в разные места, причем срочно! А как это сделать, если теперь секут вовсю? Ночью Витек с Морозом, сделав куклы из подвернутых одеял и взяв фонарики, отправились в балку. Вернулись под утро.

«Все нормально. Перекинули в лес».

«Молодцы! Следующие –Жорка с Васьком!»

Эту ночь мне не забыть никогда. Темный лес, только лучи двух фонариков слабо освещают еле заметную тропинку. Ночные шорохи справа и слева, редкие крики потревоженных птиц… Вот, наконец, и балка. Жутко смотреть ночью на искареженные остовы техники! Только отведешь фонарь, и кажется, что вот сейчас танк поедет на тебя. Схроны отыскали быстро. Я накинул на плечо свой «Шмайсер», рассовал по карманам стволы. «Парабеллум» спрятал за пазуху. Гранаты уже не потянуть. Тяжело все получается, не унести. Чай, не взрослые еще. Васька взял свой ППШ, пару стволов по карманам, прихватил одну гранату за пояс. Ну, а дальше что? Где искать новый схрон в кромешной тьме? Спрятать решили а полукилометре, у старой грунтовки. Ориентир хороший – две березы с белыми расходящимися стволами. Их хоть днем, хоть ночью, отлично видно. Сделали все аккуратно. В лагерь вернулись к самому рассвету. Чуть не нарвались на ночной патруль из воспитателей, но чуть – это не в счет. Следующей ночью, третьей паре наших корешей не повезло. Их схватили под утро в лесу, у самого лагеря. Правда «игрушек» у них было не много и они успели их выбросить, пока давали деру от воспитателей. Было темно, так что те не заметили стволов.

Сеньку с Лехой заперли в сарай. Он у нас был что-то наподобие карцера. Утром на построении мы видели, как их вели на допрос к Степану. И начались тяжелые дни: шмоны, построения на плацу, «лечь-встать», «упал-отжался», гневно-истерические речи Степана перед строем…:

«Я вам покажу, сволочи! Вы у меня света белого не взвидете!»

Пришел слух, что в балке уже орудует до роты солдат. Чистят, убирают, увозят оружие, пытаются вытащить тягачами технику… Кто-то, ездивший со старшими в город за продуктами, возвращаясь, встретил полуторку, а к ней прицепленную нашу сорокопятку…

Все! Кончилась вольница! Неужели кто-то раскололся?! Вечером на сходняке в бараке долго молчали.

«Ну что делать будем?», - Гришка нарушил тишину первым.

Опять молчание. А что тут скажешь? И что вообще можно сделать? Пауза длилась примерно минуту.

«Да мочить его, гада, и все тут!»

«Кого это мочить?»

«Да Степана! Не дает ведь житья, гнида!», - Орлик, псковский пацан двенадцати лет был, максималистом, Он и раньше бы всех замочил, но сейчас ситуация была особенная. Все смотрели на Михая. Тот молчал. Молчали и остальные. Что дальше? Теперь слово за ним. Стая расписалась в собственном бессилии. Михай молчал минут пять. Потом, вздохнув, помолчав еще с минуту, велел Гришке подать ему спички. Сам он не курил, и спичек не носил. Высыпав содержимое коробка на ладонь, отсчитал четырнадцать штук. Две из них обломил, показал всем собравшимся, тщательно перемешал с остальными и сделал «заборчик». Жребий!

«Мочить, так мочить! Мне он тоже надоел! Кто вытянет короткие, тот и пойдет. Поехали!»

По одному, пацаны стали подходить к Михаю и, боязно помешкавшись, тянули спичку. Не шутка ведь – человека завалить! И слабинку показать нельзя! Стая, все-таки! Трое, тянувшие жребий передо мной, вытянув свои длинные спички, не скрывая радостного облегчения, с глубокими вздохами садились на свои места. Я шел четвертым. Рука совсем не дрожала. Почти машинально вынул спичку из середины заборчика. Короткая! Внутри все оборвалось! За что! Почему мне!

«Садись, Жора, сюда!, - Михай подвинулся, освобождая место на своем полене рядом с собой, - все нормально будет. От своей судьбы не уйдешь. Да, кстати. Ты один из немногих, кто свои стволы успел вынести. Это хорошо. Следующий! На дело надо вдвоем идти».

Вторым оказался Гришка. Невысокий, щуплый пацан из Новгорода. Я с ним не корешил и почти не контактировал, поэтому и не знал о нем ничего. Но, жребий – есть жребий! Это закон! Григорий был последним. Оставались всего две спички. Если бы ему досталась длинная, идти пришлось бы самому Михаю.

«Все, пацаны, всем спать! Жора, Гриша, пошли со мной!», - Михай долго не церемонился. Выйдя из спальни в предбанник барака, служивший нам чем-то вроде курилки, мы сели на поставленные вместо стульев пни. Молчали минут десять. Михай что-то обдумывал. Мы с Гришей выкурили по цигарке. Мандраж уже почти прошел.

«Значит так, пацаны! Мочить его лучше всего вечером, в его кабинете. Он там долго задерживается. Окна почти до полуночи не гаснут (все, ведь, знает эта сука Михай!). Да и воспитал в это время на улице нет. Они думают, что нас уложили и чаи гоняют у математика. В патруль позже выходят. Жора! Вытащи свои пушки и, завтра-послезавтра – вперед! Лучше всего через коридор, а не с улицы. Отстреляетесь – ствол не бросайте! Рвите на улицу вместе с ним. Кините в колодец, что у барака, и в койку! Если из колодца достанут, то отпечатки должно смыть водой. Все!»

Да! Ну и задачу поставила нам стая! Замочить начальника колонии! Надоел он им! Свой «Парабеллум» я притащил из леса на следующую ночь. Больше ствола для страховки брать не стал. Видимо, маячила где-то в подсознанке надежда – а вдруг даст осечку? Не хотел я мочить Степана. А, с другой стороны, он и меня достал конкретно! Так что не поймешь – хотел, не хотел… Днем на занятиях, во время перемены, мы с Гриней прошлись, как-бы гуляя, мимо двери кабинета начальника. Дверь застекленная, но стекло до середины покрашен белой краской. С нашим ростом ичего не видно. И только если сесть друг другу на плечи, или просто повыше поддержать товарища, то можно видеть через верхнюю прозрачную часть стекла, что происходит внутри кабинета, и даже прицелиться. Можно, конечно, попробовать с улицы, но там ярко освещенная площадка. А если кто-то все же будет во дворе? Так что Михай прав.

«Я тебя подержу за ноги, а ты стреляй!», - Гриня оценивающим взглядом посмотрел на стекло двери.

«Может наоборот? Ты меньше меня, с какого хрена тебе меня держать?»

«Твой ствол, тебе и стрелять!», - резонно закончил Григорий, сплюнув прямо на пол.

Ладно, хрен с тобой.

Смазав, протерев и проверив последний раз затвор «Парабеллума», я засунул его за ремень брюк сзади. Так легче выкинуть, если засекут раньше времени. Уже двадцать три тридцать. Единственные часы, бывшие у стаи, были выданы нам для дела. Ждем еще полчаса. Свет в окне кабинета начальника горит, его хорошо видно из барака. Значит, Степан там. Мы давно уже сделали куклы в своих постелях, как будто спим. Сами ждем в предбаннике. Если и зайдет кто – ничего. Так, сидим, курим. Но это врядли. Все гоняют чаи у Минуса. Двадцать три ровно. Пора!

Я снимаю ствол с предохранителя, передергиваю затвор, досылаю патрон в патронник. Ствол – обратно за ремень. Тихо, чтобы не скрипнула, открываем дверь. Ночь. Тишина. На улице – никого. Тихо, неслышно крадемся к «учебному корпусу» - старому двухэтажному деревянному дому. На первом этаже одиноко светит окно Степана. Входная дверь приоткрыта(видимо для проветривания – теплая ночь, лето). Никаких мер предосторожности! Недооценивают они нас – «детишек»! В конце темного коридора светится стекло двери Степанова кабинета. Подкрадываемся. Гришка приседает, я сажусь ему на плечи. Медленно плыву вверх со стволом в руке. Сильный гад, этот Гриня! Поднял, как на кране! Вот и Степан, сидит за столом и что-то пишет. Он сидит лицом к нам, но сосредоточенно опустив голову над бумагами, работает и меня не видит. Подними он сейчас взгляд, и мы встретимся глазами… Я пытаюсь прицелиться. Не получается. Гриня все-таки не так силен, как мне показалось и, постоянно, елозит подо мной. Да и у меня рука дрожит. Мушка скачет от головы Степана вправо, влево, вверх, вниз, выходя из сектора обстрела и, чаще оказывается на темном окне, позади стола начальника.

«Ну, давай, ты, там быстрее!, - тихо шипит снизу Гриня, - тяжело держать!»

«А ты не елозь, встань крепко!»

Вроде прицелился. Тянуть больше нельзя! Спускаю курок. Выстрел гремит, закладывая уши, с гулким раскатом в темном коридоре. Меня бросает назад, мы с Гриней падаем на пол. «Парабеллум» улетает куда-то в темноту коридора. Искать его некогда. Мы, со всех ног, вылетаем из дома и несемся к бараку. Прыгаем в свои постели, накрываемся одеялами и… все. Все спят, ничего не было! Только сейчас есть время хоть что-то вспомнить, проанализировать. Когда падал после выстрела, успел заметить отверстие от пули в окне, рядом с головой начальника. Значит промахнулся. Отлично!

Минут через пять-семь в бараке зажигается свет и входят воспитатели, и, наверное, начальник. Все «спят».

«Все на месте», - слышу голос математика. Походив между койками минут пять, все удаляются, выключив свет. Странно! Никакого подъема, построения, шмона! Что-то не так… Естественно, никто до утра не заснул. А утром…

Стоим на плацу, как всегда, строем. Стоим и стоим. Чего-то ждем. В ворота въезжают две черные «Эмки». Из них выходят военные с собаками. Степан, живой и здоровый, может только слегка бледный, ведет двух офицеров с собакой к себе. Минут через десять они выходят из дома и собака, никого не обнюхав, ни на кого не глядя, направляется прямо ко мне. Ну, меня тут же, под белые рученьки и в машину. Пока вели, успел заметить, как та же собака выдергивает из строя Гриню…

И все… Нас на полгода к взрослым в Валдайские трущобы лес валить. Вот там мы натерпелись! Рассказывать не буду, вспоминать не охота. Еще легко отделались по малолетке. Там змейук мне и накололи.

Михай, когда подрос, стал блатным, даже, вроде, каким-то паханом, да так и сгинул где-то в лагерях. Степан уже совсем старенький, но еще довольно крепкий. Живет под Новгородом. Мы с Гриней (он всю жизнь в дальнобое), клгда совпадают отпуска, приезжаем к старику в гости. Он рад нам. Зла и обиды совсем не держит. И только иногда, после обильного стола, когда сильно подопьет, просыпается в нем что-то. Пустит слезу, треснет кулаком по столу, да и скажет что-нибудь типа: «Эх вы, суки! Могли ж ведь и убить!» Но это быстро проходит. Пропускаем еще по рюмке и укладываем старика спать. А так – все нормально.

-------------

Костер почти догорел. Уже давно подошли и тихо присели рядом с рассказчиком Дед с Рефом, так, кажется, ничего и не набрав. Полный диск Луны тускло освещал компания моряков, сидящих у красных углей догоравшего костра, шлюпку и легкие волны все прибывающей воды.

«Да… А змейка что значит?», - нарушил молчание Колян?

«А я тебе не скажу, Коля! Пусть это останется моей маленькой тайной».

Через полчаса мы, столкнув шлюпку в прибывшую воду, простившись с пальмовой рощей, взяли курс к борту нашего судна, где нас ждала сонная буфетчица с разогретым ужином (это в три часа ночи!) и Юрка-второй, бывший на вахте. Молча, но с удовольствием поев, разошлись по каютам. Я сразу рухнул в постель, даже не приняв душ, и мгновенно вырубился. Завтра (уже сегодня) нас ждал очередной рабочий день.

 

* * *