Исповедь идеалиста «Пусть впереди большие перемены – Я это никогда не полюблю!» (В. Высоцкий) Я не люблю большие перемены, Безумству храбрых песен не пою. Претит мне грязь супружеской измены, Я женщину и мать боготворю. Я презираю суетность шакалов И лизоблюдов дрязги не терплю, Я восхищаюсь смелостью Икара, Я жертву Сына Божьего люблю. Противны мне приспособленцев своры, По ветру нос держать я не могу. Не нравятся мне стенки и заборы, И пулю я врагу не берегу. Мне тёпленьких не жаль и равнодушных, Кто не пылает яростным костром, Кто прячет за семьи замками душу, Жизнь оставляя скупо на потом. Мне не по нраву шлягер: «Мани-мани»... Меня тусовкой в рай не заманить. Свистит сквозняк, как соловей, в кармане, И родину не хочется любить. Иволга Измельчали «отцы демократии русской», Бюрократы в Кремле протирают штаны. Спой мне, иволга, песню протяжно и грустно Про жестокий позор нашей бедной страны. Спой мне песню, родная российская птаха, Заглуши музыкантов компьютерных вой. Даже если нас завтра погонят на плаху, Всё равно ты мне песню последнюю спой! В русском царстве неладное что-то творится, Вроде, царь на верху и полиция есть. Правда, вместо орлов всюду драные птицы, В общем, всё как в палате под номером шесть. Как в стране Дураков, что из сказок известна, Как на самом глубоком и проклятом «Дне». Ты мне, иволга, спой «лебединую песню», Пусть всё гибнет как в жутком и дьявольском сне. Всё равно не вернуть то, что с воза упало. Разорили тевтоны с варягами Русь... Выйду в тёмную степь на Ивана Купала, Колдовского дурмана от трав наберусь. И в раскольничьих скитах великой России Позатеплится древний славянский наш дух. И осиные гнёзда, что недруги свили, Буйный ветер развеет как прах или пух. Снова жить нам, славяне, на русской землице, Жить и славить Христа и архангелов рать, Потому что вовеки ни с чем не сравнится Наша старая, добрая Родина-Мать! Плач по России В этом мире пустом я, как перст, одинок, Нет ни друга, ни свата, ни брата. Человек человеку не брат здесь, а волк, И у каждого – крайняя хата. Тут как в сказке живут, водку вёдрами пьют, Книжек умных вовек не читают. Тут гадюками сплетни по сёлам ползут, Тут о волюшке вольной мечтают. Гой ты, Русь, – забубенная доля моя, Колокольная мати Россия! За понюх табаку загубили тебя, Свято место дотла разорили! Сколько можно терпеть и о прошлом скорбеть, От холодного месяца греться? Полюбилась холопам боярская плеть – И куда ж от судьбы своей деться? Вот опять к топору подбивают тебя Христолюбцы, поэты, витии, Чтоб залился кровавой слезой Октября Бедный люд подъярёмной России. Чтоб зудело плечо, чтоб махала рука, Чтоб наломано дров было вволю. Не на жизнь, а на смерть чтобы два дурака В поединке сошлись в чистом поле... И намокнут от крови густой ковыли, Побредут по дорогам калеки. И не будет уже христианской любви В одичавшем от бед человеке! Катарсис На Руси сейчас Русью не пахнет: Всё – «гуд монинг», «гуд лак» да «мерси»… Русский дух в сёлах брошенных чахнет, Нет привольной крестьянской Руси. Всё на западный лад перекроено, Под гнилой европейский стандарт. Что стряслось с тобой, милая родина? Кто тебя подтолкнул в этот ад? Кто за деньги с разводами жабьими Продал всё, чем дышала душа? Кто горильими лапами жадными Косы рвал у берёз Шукшина? Кто Высоцкого «двигал» напористо, Замусоленной мелочи рад? Кто – без рыцарской чести и совести – В пекло войн бросил русских солдат? Сколько горького горя посеяно На просторах погибшей страны… И уже не читают Есенина В злой, компьютерный век пацаны. И давно не мечтают о космосе Суперменов сынки и деляг. Помоги нам очиститься, Господи, Всё в Твоих всемогущих руках! Всё в Тебе… И в спасение верится, Как в прилёт по весне птичьих стай. …А старушка Земля тихо вертится – Наш затерянный в космосе рай. Тупик Мешочники нахрапистой бригадой Из всех щелей повыползли, как вши. В чувалах прут что надо и не надо, Крутые зашибая барыши. А в подворотнях грязные менялы Разменивают Совесть: баш на баш. И Голод по стране идёт костлявый, Графини чёрной – Смерти верный паж. Любовь распродают с аукциона, На золушек упал заметно спрос. Здесь правят бал бандиты при погонах. А поезд жизни мчится под откос. И прохрипит блатной картавый тенор, Мол, чтоб кондуктор жал на тормоза. Куда ни ткнёшься, – всюду стены, стены… Глухой тупик И нет пути назад. Не говори… Не говори: «Всё к лучшему», Поверь, – Всё лучшее осталось за спиною. Но в прошлое закрыта плотно дверь, Как в тот ковчег, когда-то спасший Ноя. Нас полонили полчища невзгод, Решить проблем насущных мы не в силах. Мы мучаем себя из года в год – Отверженные пасынки России. Уже родных не видно берегов, Все маяки в кромешной тьме погасли. И льётся в бездну жертвенная кровь Распятого зазря святого Спаса. И бьют в ночи глухой колокола, Охрипшие от сдавленного крика. О, Русь моя, неужто ты была Когда-то встарь державной и великой? Блюли дозоры землю от покраж, Пряма была под звёздами дорога. Всяк чтил Отца и знал, как «Отче наш», Что не бывает власти не от Бога. …И власти нет. Из бездны выполз Зверь, С окраин потянуло свежей кровью… «Всё к лучшему», – твердишь ты и теперь, А смерть с косой крадётся к изголовью. Музыкант В переходе, пропахшем хот-догом, Где площадный ворочался мат, На гармошке старик одноногий Изливал свой неброский талант. В звуках бились «Амурские волны», Вальс почти позабытый уже. И светло становилось, и больно От игры старика на душе. А вокруг торговали и ели, Шли дельцы к своим тёмным делам. Суетливые страсти кипели… Деньги сальные липли к деньгам. Рвали воздух прогнившие «роки», Дух распада повсюду витал. И в картуз старика кособокий Скудно капал «презренный» металл. …Он в войну с лютым ворогом дрался, Забирал Богом клятый Берлин, А теперь на мели оказался Средь холодных, как скалы, витрин. Никому до него нету дела, Только пенсию носит Собес… А гармошка так жалобно пела, И дрожал на груди его крест. Коммуналка Зубатый шкаф клыки томов ощерил, В них всех наук подобраны труды... А я живу – как в каменной пещере: Здесь вечно нет то света, то воды. Здесь топят печку углем и дровами, Здесь жгут в старинных лампах керосин, Здесь лаются недобрыми словами, – С похмелья часто ходят в магазин. Здесь в коридоре виснут на верёвке Бюстгальтеры и женские трусы, Здесь в туалете курит мальчик Вовка, Учительницы нашей младший сын. Здесь запах щей прокисших и угара, Здесь в ванной вечно капает со стен. Здесь ходят бабы с винным перегаром, В сорочках или голые совсем. Здесь столько сплетен, столько пересудов... Здесь обливают грязью за глаза. И часто втихаря крадут посуду, Коль большего украсть уже нельзя. Не терпят здесь из книг нравоучений, И мне ли осуждать, к примеру, их?! Здесь столько всяких бед и злоключений, Что описать вовек не хватит книг. Оля (Монолог таксиста) «В чужих ногах валяешься В семнадцать с половиною». (Из песни) Ухожу как под воду в запой я, Я калымил весь день напролет. Друг таксистов – давалочка Оля Завсегда по дешёвке даёт. Потому что она не гордячка... Спрыгнут весело трусики с ног, И пойдет ходуном моя «тачка». Я свободы хочу, видит бог. В моих жилах желанье созрело, Похоть жарко распарила грудь. И кладу я на Олино тело Трудовой заработанный рубль. ...Развалилась, как белая рыба, Приоткрыв хищно маленький рот... И не нужно ей ваше спасибо, За спасибо она не даёт. Ей от роду всего лишь семнадцать, Восемь классов, – один коридор. И куда ж ей, бедняге, податься, Коль папаша – пьянчуга и вор! Коли жизнь её, словно в тумане, – Лишь бы проклятый день протянуть, Чтоб водился в дырявом кармане Трудовой заработанный рубль. Ностальгия В том краю, где ивовый плетень Подпирает подсолнухи летом, С камышовой крышей курень Назывался тогда сельсоветом. Вязы думали думу свою, Изнывали собаки от скуки… Край Донской, я тебя узнаю После долгой предолгой разлуки. Скрип тяжёлых тележных колёс, Неудача на пару с удачей… Не могу я сдержать горьких слёз, Не стыдясь земляков своих, плачу. Я до мозга костей городской, Не крестьянствовать мне в этой жизни. И смотрю я с глубокой тоской На былое величье отчизны. Вот закрытый заброшенный храм, Ржавый трактор, уснувший на пашне… Не вернуть уже прошлого нам, – От того так тоскливо и страшно. От того так бунтует душа, В суете бестолкового века, Что душевность из жизни ушла, Что в толпе не найдёшь Человека. Русская песня Отшумели годы, молодость сгорела. Позабылись песни, те, что мать мне пела. Заросли тропинки, не найти дороги, По которым бегал детством босоногим. Здесь, в краю родимом, я не нужен боле. Бесы в наших душах поселились, что ли? Волки ль за деревней рыщут наудачу? Или в чистом поле ведьмы злые плачут? Что, скажи, случилось? Что же с нами сталось? В кабаке упиться намертво осталось! Бросить шапку на земь, разорвать рубаху И башку хмельную положить на плаху! Я не меньше люблю народ Я не меньше люблю народ... Только чёрт пусть того возьмёт, Кто враньё за любовь выдаёт, Кто елейные песни поёт! Я хочу испытать сполна, Чем живёшь ты, моя страна. Ну а если опять война, То для всех и на всех – одна! Не хочу в стаю белых ворон, Чтоб сказали: «Зажрался он!» И несётся со всех сторон Из глубинки российской стон. Расползается страх по домам, Лжёт о лучшей жизни экран. А седой в тридцать лет «ветеран» Проклинает за чаркой Афган. Не хочу слышать: «Мы б могли!..», Когда он, пацан, без ноги. А друзья его и враги Ни за грош в Чечне полегли. Пусть не в ногу шагать пришлось, Мы шагали с тобой не врозь. Брось в могилу землицы горсть, Ты ведь здесь как и все – Лишь гость! Комната смеха В этой комнате всё непривычно, И привычно любому, хоть плачь. Вот гражданка – как шведская спичка, Вот гражданка – похожа на мяч. Вот стоит – почти без изъяна, – На увесистый сук опершись, Дальний предок людей – обезьяна, Что дала человечеству жизнь. Смех зачем-то упрятан за стены – Бьётся он о стёкла зеркал. Так припадочный злой неврастеник Бьёт со звоном хрустальный бокал. Жутко мне в этой комнате, жутко, Будто видишь кошмарные сны. Говорят мне: «Чудак, – это шутка!» – Подыхая от смеха, Они... Я оспаривать это не буду, Всяк нашёл то, что в жизни искал. Только кажется с болью, что люди – Отраженья кривые зеркал! Застолье «Меньшого потеряли брата...» (А. Вознесенский) Был вечер тот не очень интересен, Обычное застолье, но в конце Кассету хриплых, всем известных песен, Поставил друг с грустинкой на лице. И дом заглох, как двигатель двухтактный, Дом слушал голос дерзкого певца, А он тянул про северные тракты, Про друга, про солдатские сердца... И кто-то произнёс вдруг: «Бедолага, Досталось, видно, как тут не запеть!» И пили гости в белых рюмках алкоголь, А я не пил, а я хотел реветь. Я хватанул, как спирта, этих песен, В них градус был, а главное – огонь! Вот так же и Есенин куролесил В «Москве кабацкой»... Так же вот, как он. Фатальная пришла несправедливость И наложила «вето» на уста... В России сколько звёзд уж закатилось, Потухло, словно искры от костра?! ...В тиши играет старенький «Романтик», Поёт в нём бас о времени, – себе... И чей-нибудь ярлык поспешный «анти» Не клеится к той огненной судьбе. Ведь Он по жизни, словно по канату, Шёл, о страховке напрочь позабыв... И вот... «меньшого потеряли брата...» А мне Он, словно старшим братом был! Отец Он приходил с работы пропотелый, Кряхтя, снимал в прихожей кирзачи, И, водрузив на стул большое тело, Приказывал: «Давай-ка, мать, харчи!» И мать, спеша, несла борща тарелку, Потом (о горе наших бедных мам!) Она в шкафу приоткрывала дверку И наливала папе «двести грамм». Он выпивал их медленно и чинно, Как будто совершал какой обряд. А младший брат смеялся, дурачина, Бог весть чему в свои тринадцать рад. Нам в детстве всё казалось «понарошку», Ну где нам было взрослого понять? А батя ел свой борщ, махая ложкой, Как будто он не ел четыре дня. А вскоре становилось в доме тихо. И крались мы к заветному столу. И капли, что отец не допил, лихо Глотали, обжигая всё во рту... Так стал для нас впоследствии привычкой Застольный тот отцовский ритуал. Но вот однажды батя нас с поличным На месте преступления застал. Я «хвост поджал» в предчувствии расправы, Бочком из кухни выскользнул братан. А батя сел, плеснул ещё «отравы» И пододвинул мне второй стакан. Он был нетрезв, он был со мной на равных, Хоть я на равных с батей быть не смел. Ведь я не рыл с ним вместе котлованы! А водку пил... И хлеб отцовский ел. Чёрный и белый Говорят мне, что жизнь – как цветное кино, Столько красок – собьёшься со счёта! Будто чести и принципов нету давно, А в чести беспринципное что-то. Загудит на эстраде раскрашенный рой – Не поймёшь, то ль мужчин, то ли женщин. И любовь называют, как карты, игрой, Дон-Кихотов всё меньше и меньше. Не увидишь, мол, ныне живого лица, Больше маски, всё больше личины. И никто не осудит в глаза подлеца, Если будет подлец этот в «чине». И судачат поэты, что время не то, Не прокормят «идеи» детишек. И меняют идеи, как будто пальто, И стишки безыдейные пишут. Это на руку тем, у кого дальтонизм, Многоцветье бездарность сокроет. И уже опошляют дельцы коммунизм, За который заплачено кровью! Я не верю, что жизнь лишь цветное кино, Нет палитре оттенков предела... Мир на две половины поделен давно, На два цвета: на чёрный и белый! | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
