С вечера Сергей уснул крепко, едва голова коснулась подушки. После тяжёлого трудового дня сон камнем пал на душу. И вдруг под самое утро он увидел во сне брата. Умерший год назад, он никогда раньше не снился. Сергей увидел брата двенадцатилетним мальчишкой, а себя – семилетним пацаном. Они играли в любимую игру - в войну. И опять, как граната, лопнула трёхлитровая банка, брошенная Федькой, и осколок стекла, вжикнув, раскроил Сергею губу. И опять он увидел широко открытые, жалостливые глаза брата и услышал его торопливое: «Серёга, ты только матушке ничего не говори! Ладно? » Брат подхватил его на закорки и помчался в больницу. А Серёга слизывал льющуюся из рассечённой губы тёплую кровь и думал о том, что скажет маме…

Услышав мерное тиканье будильника, он понял, что проснулся, но не стал открывать глаза, стараясь восстановить в памяти лица двух бесконечно дорогих ему людей - любимого брата и матери, которых он похоронил одного за другим. Сергей машинально прикоснулся языком к шраму на верхней губе и стал вспоминать, что было дальше…

В больнице губу зашили, наложив семь швов. Окаменевший от ужаса перед белым халатом фельдшера Серёга даже носом шмыгать не смел и только кряхтел и впивался пальцами в руку брата, когда в губе делали очередной прокол. Зато чёрные сочувствующие глаза Федьки были налиты слезами, которые он стыдился пролить. Потом брат нёс Серёгу на закорках до самой калитки родного дома. Ещё раз Федька попросил перед тем, как они вошли в избу:

-Мамке не говори. Ладно, Серёга?

-Ладно, - кивнул тот.

Но увидев испуганные мамины глаза и услышав заполошное: «Что же это, дитятко, с тобой подеялось?», Серёга не выдержал - реванул на всю избу, и поведал матушке о случившемся всё без утайки.

Федька молча бегал вокруг русской печи, стараясь уклониться от ударов офицерского ремня, который обычно лежал в шкафу на верхней полке, свернувшись змейкой под отцовской военной фуражкой. Вскоре матушкин боевой азарт истощился, и они все трое, усевшись рядом на деревянный диванчик, ревели в голос. Мамка громче всех. Она причитала, утирая передником носы сыновьям и себе:

-Ой, огольцы вы, огольцы! Как же мне без батьки вас вырастить-то?..

…Будильник истошно заверещал, и лица брата и матери растворились в полутьме утра. Вскочила жена, привычно захлопотала на кухне. Прихлёбывая горячий кофе, Сергей тихо сказал:

- Представляешь, мне Федька с матушкой приснились.

Жена задумчиво посмотрела на него, словно вспоминая что-то, потом так же тихо ответила:

-Так ведь Радоница сегодня.

-Радоница?

Сергей поставил чашку на стол, откинулся на спинку диванчика и замер, уставившись взглядом в окно, за которым сияли нежной майской зеленью берёзы. Забытое слово снова зазвучало в нём матушкиным голосом:

-Ребята, Радоница сегодня, к отцу на могилку пойдём. В школе не задерживайтесь!

И вот они все пятеро: шестнадцатилетняя сестра Светлана, четырнадцатилетний брат Валера, двенадцатилетний Федька и семилетний Серёга, ухватившийся за матушкину руку, - идут по пыльной дороге в сторону погоста. На Серёге новая белая рубаха и короткие штаны с лямкой на большой пуговице. На голове у матушки новый платок. Обновок больше никому не досталось, но это никого не расстроило. Они идут молча, вереницей, вслед за матушкой. Через покосившиеся деревянные воротца с чуть различимым православным крестом они входят на деревенское кладбище и медленно проходят среди заросших травой и полевыми цветами могил. Все фамилии на крестах знакомые, лица на фотографиях, в основном, тоже. Тут лежат семьями: на потускневших снимках - молодые мужики в военной форме времён Великой Отечественной войны, рано умершие от ран, и старые люди – их дети.

Мать чистой тряпочкой протёрла фотографию отца, постелила льняное вышитое полотенце на его могилу, разложила пироги, варёные яйца, поставила банки с молоком и, вздохнув, сказала:

- Ешьте, ребята, вспоминайте батьку, а когда помру, вы и меня тут, возле него, положите.

Дети ели нехитрую снедь, а она смотрела на отцовское фото и беззвучно шевелила губами, видно, рассказывая безвременно ушедшему в мир иной мужу о своей нелёгкой без него жизни, а по рано увядшим её щекам ручейками текли прозрачные слёзы…

 

Сергей весь день думал о брате – смелом и добром человеке, неистощимом на выдумки товарище детства, надёжном друге и защитнике. Вечером заторопился домой, прикупив бутылку хорошей, дорогой водки. Жена накрыла поминальный стол. Выпили по рюмочке. Вспоминали, как Федя с семьёй заезжал в гости, отправляясь во время отпуска к матери в деревню. Как он вкусно ел зелёный лук, возился с племянниками, показывал фокусы. Жена вдруг сказала, вытирая выкатившуюся слезу:

- Зря ты, Серёжа, увёз его в деревню. Каково сейчас его жене, детям? Им даже на могилку не сходить, когда душа просит.

Сергей даже поперхнулся. Он втайне гордился тем, что в лютые январские морозы сумел преодолеть полторы тысячи километров на «буханке», чтобы забрать тело безвременно умершего брата, мичмана Северного флота, и увезти его в родную деревню.

- Как же ты не понимаешь? – сдавленно просипел он в лицо жены. - Не мог я его оставить в этих сопках. Там же земли даже нет. Одни камни да море. Наших мужиков, вологодских, в Мурманске всегда много было. Но они там – на заработках. А на пенсию выйдут и – домой. Федька до пенсии не дожил… Пока есть в деревне люди, он под присмотром будет, да ведь и мать рядом, и отец. В одной оградке лежат…Человек живёт в разных местах, а родина-то у него одна! Да, и потом у жены срок службы заканчивается, дадут ей сертификат на получение жилья в любом городе страны. Она с детьми уедет, а Федька что, один в вечной мерзлоте останется? Неправильно это!