Фотография: страница Дашевского в Facebook

17.12.2013, 19:48 | Отдел культуры

Поэт, переводчик, журналист и критик Григорий Дашевский скончался после тяжелой болезни на 50-м году жизни. «Газета.Ru» попросила поэтов, писателей и литературных критиков рассказать о своем современнике.

В биографии Григория Дашевского практически нет неожиданных поворотов: выпускник классического отделения филфака МГУ, читал лекции на родном факультете, потом перешел в РГГУ, где преподавал до последнего времени. Дашевский был известен как замечательный переводчик — в его переводах вышли в России произведения Трумана Капоте, Роберта Пенна Уоррена, Олдоса Хаксли, а также произведения Владимира Набокова и эссе Иосифа Бродского, написанные на английском. Сам писал стихи — в 2000 году сборник «Генрих и Семен» вошел в шорт-лист поэтической номинации премии Андрея Белого. Также работал в газете «Коммерсантъ», редактировал журнал «Неприкосновенный запас» издательства «НЛО», сотрудничал с «Коммерсантъ-Weekend» — и успевал всё.

Григорий Дашевский родился в 1964 году в Москве, учился в Московском государственном университете на филологическом факультете. В начале 1990-х годов Дашевский жил во Франции, после вернулся в Россию, где стал преподавать латинский язык в школе и древнеримскую литературу в МГУ. С 1993 по 2013 год работал на кафедре классической филологии РГГУ. Дашевский также занимался переводами, несколько лет работал литературным критиком в «Коммерсанте». Кроме того, как критик он сотрудничал с журналами «Неприкосновенный запас» и «Citizen K».

Первый поэтический сборник «Папье-маше» Дашевский выпустил в 1989 году. После он опубликовал еще три книги: в 1997 году вышла «Перемена поз», в 2000-м — «Генрих и Семен», а спустя еще год — «Дума иван-чая».

Григорий Дашевский занимался переводами философской и художественной литературы. В частности, среди его переводов есть книги французского философа Рене Жирара — «Насилие и священное» и «Козел отпущения». За перевод последней работы Дашевский в 2010 году удостоился премии Мориса Ваксмахера. Спустя год ему присудили премию Андрея Белого в номинации «Перевод».

Одним из последних стихов, который переводил Дашевский, стал перевод стихотворения «Остановившись у леса снежным вечером» Роберта Фроста. Перевод Дашевского появился в номере журнала «Коммерсантъ Weekend» от 4 ноября. Согласно рейтингу радиопередачи «Poetry Please», стих Фроста является самым популярным в Великобритании — за 35 лет, что идет передача, это произведение заказывали чаще других.

 

* * *

Никогда не коснусь

виденного во сне.

И опять засыпаю.

Волосам тяжек груз

рук и воздуха. Падает снег.

Я наружу гляжу из сарая.

Сквозь проем мне видна

белая и без окон стена,

и в ней есть

ниша, чья глубина

неясна зрителю сна,

потому что для зрячего света

плоскими стали предметы.

В этой нише висит вверх ногами

мальчик. Мальчика твердое тело

слито с известью белой,

будто слабое пламя –

с воздухом. Рот и глаза

оторочены черной каймой.

Рассекает мне руки обрез золотой

книги тонкостраничной, откуда им взят

образец его казни. Я знаю:

через час,

этим мальчиком став, закрывая

умирающий глаз,

ты исчезнешь. И не уклониться

от рисунка на острой странице,

если только я сам

не раскрашу его. Волосам

тяжек груз посветлевшего воздуха. Блюдце

с высохшей кожурой мандарина

потускнело. Проснуться

и увидеть: окно не светлей

смятых простынь и делится длинной

полосой населенных камней.

Бледный блеск их неровных отверстий

неподвижен под утренней твердью.

Осыпается снег с ее белого края.

И опять засыпаю.

И, по пояс в реке

теплой стоя,

наклонившись туда, где река,

в темных складках песка

тебя вижу живую

и такую же кожу плеча своего я,

просыпаясь, целую.

Декабрь 1984

* * * *

ОДИССЕЙ У КАЛИПСО (1)

Близкий голос во мгле: Одиссей.

Он кивает, молчит.

Его руки как будто слабей

темноты. Он укрыт

темнотою, текущей из глаз

чьих-то вниз, из глазниц

в узкий и поддающийся паз

там, поблизости. Лиц

не видать, незаметен пробел

между нею и им,

словно издали кто-то глядел

на стан статуи, грим

света снявшей и спящей в тоске

с тенью, с тенью своей.

И наутро, когда вдалеке –

моря шум, Одиссей

клонит голову вниз, потому

что вчера зачерпнул

утлым черепом мглы и ему

скучен пристальный гул.

Январь 1983

* * * *

ОДИССЕЙ У КАЛИПСО (2)

Он шел, влача сухою пылью

останки тонкой тени, кроме

которой только холод тыльный

остался утром от проема

ночного в пустоту, как будто

в укрытую от света смерти

плоть, застланную телом, гнутым

согласно снившимся отверстьям

уст, лона, бедрам, ребрам, шее,

ключицам, – так и тень хромая

к суставам праха льнула млея,

души лишь контур сохраняя.Август 1983

* * * *

НЕСКУЧНЫЙ САД (1)

Справа невидимая река.

Улицы гул по левую руку.

И муравей проползает по буквам

фразы: и царь, объезжая войска,

видел... Кленовая тень легла,

прорези неба легли на страницу.

Шелест послышится, и шевелится

плоский узор добра и зла,

спрятанный в книгу, если сквозь строк

поступь проникнет сандалий узких

в чередованье прозрачной и тусклой,

в шорох листвы о жесткий песок.

Лето 1986

* * * *

НЕСКУЧНЫЙ САД (2)

Пододеяльник всё светлее,

всё громче голоса ворон.

Очередной пропущен сон,

и тонкий утренний огонь

по краю белой рамы тлеет.

Сны, незамеченные ночью,

как позапрошлый год, могли

быть чем угодно. Пыли, мглы

и сна еще полны углы.

О раковину била звонче

застенная вода до света,

дыханье близкое слышней

ловило темноту, и в ней

сквозили звезды, чьих огней

во вдохах освещенных нету.

Лето 1986

* * * *

И комната поблекла

под взглядом темноты,

которая на стекла

легла ничком, но ты

по направленью тени

пойми, откуда свет,

который на колени

твои упал и пред

тобою на колени

упал, потупив взгляд,

раскаявшись в измене

тебе, родной закат

забыв, тебе доверясь

и липы осветив

как траурные перья

не видящих пути

коней, что вереницей

ступают под землей,

которым только снится

закат, а нам с тобой

сияющий из окон

все виден он, пока

им освещен твой локон

или моя рука,

но к брошенной отчизне

мы не вернемся впредь,

по направленью жизни

поняв, откуда смерть.

Март 1983

 

* * * *

 

Склоненный к ограде стеклянной

не знает: останки ли зданий,

кусты, пустота ли глазам

его не видны. Из тумана

сгущаются клинья сиянья

и тянутся к фонарям.

Незримые вещи покорны

тому, кто тоскует по ним,

тумана оконною гранью

в кресте переплета храним.

Их облика скрытые корни

туда протянулись, где рано

раздавшийся стон заглушен,

к зарытому в воздух покою,

который и им все родней.

Но тает тайник и с собою

тот клад, что в нем был заключен,

уносит за ряд огней.

Найти бы, сиянию вторя,

источник и счастья и горя.

Но жизнью всегда загражден

взгляд встречный, страданье чужое —

прозрачною, прочной, своей.

Ноябрь 1984

 

* * * *

 

«Остановившись у леса снежным вечером» Роберта Фроста. Перевод Г.Дашевского

 

Остановившись у леса снежным вечером

Чей лес, мне кажется, я знаю:

в селе живет его хозяин.

Он не увидит, как на снежный

я лес его стою взираю.

В недоуменье конь, конечно,

зачем в ночи за год темнейшей

мы стали там, где нет жилья,

у леса с озером замерзшим.

Он, бубенцом слегка звеня,

как будто бы корит меня,

да веет слабый ветерок,

пушистым снегом шелестя.

Лес сладок, темен и глубок,

но в путь пора мне — долг есть долг.

И ехать долго — сон далек,

и ехать долго — сон далек.