Над полем разнесся протяжный человеческий стон, предсмертный хрип и наступила тишина…

Семен, сидевший на корточках, быстро собирал с земли невесть откуда взявшиеся старинные монеты, испуганно вздрогнул, поднялся и осмотрел старое вспаханное поле. Но никого вокруг он не заметил. Решив, что ему померещилось, он наклонился, чтобы поднять блеснувшую серебряную монету, как позади него опять раздался стон. Дернувшись, Семен резко развернулся и опять никого не заметив, бросился бежать к покосившейся избе, где тускло мерцал свет в маленьких оконцах.

– Дед Филя, – распахнув дверь, крикнул Семен, – я слышал, человеческий стон, когда нашел старые монеты, – и только хотел пройти в горницу, как, оттуда торопясь, вышел сгорбленный старик, опираясь на клюку.

– Стой, шельмец! – старик размашисто перекрестился. – Господи, прости этого неслуха! Не от жадности, а по глупости он взял монеты. Прости, непутевого! Куда тебя занесло? На могиле колдуна был?

– Н-на какой могиле? – запнувшись, спросил Семен и достал несколько монет. – Я на поле был. Там, – он махнул рукой в сторону леса.

– Свят-свят-свят, – старик снова перекрестился, не отводя взгляда от находки. – Это же проклятое место, куда ты забрел. Стой на пороге! Не проходи в дом, а то беда нагрянет. Стой! – и, замахнувшись на Семена клюкой, старик скрылся в горнице.

– Дед Филя, – позвал Семен, ничего не понимая, – что здесь происходит?

И вдруг почувствовал резкую слабость, голова закружилась, в глазах потемнело, и он ухватился руками за косяк, чтобы не упасть.

– Господи, прости его грешного! – сказал старик, увидев бледное лицо постояльца. – Не ведал он, что натворил, не ведал.

Торопливо достал чашку, налил из большой бутыли в нее воды, чиркая дрожащими руками, зажег две спички и бросил их в чашку. Открыл молитвенник, лежавший на столе, и стал быстро читать молитвы, часто осеняя себя размашистым крестом.

– Сними обувку и носки, – сказал старик, подходя к Семену с чашкой в руках. – Подверни штанины, – и опять шепча молитвы, вымыл ему ноги, руки, сполоснул лицо, и остаток воды вылил под угол двери, – сядь на табуретку и мне не мешай. Ох, чую, занес ты беду в избу, занес…

Семен чувствовал, как медленно утихала в теле дрожь, уходила слабость, покрывая лицо крупными каплями пота.

Старик намочил святой водой лоскут материи, старым совком сдвинул на нее монеты, свернул углы крест-накрест, схватил клюку и, подцепив сверток, вышел на улицу.

Вернувшись, он взглянул хмуро на Семена и, не присаживаясь, снова налил воду в чашу, снял икону, зажег две свечи, лезвием ножа начал резать крестообразно воду и шептать молитву, потом велел постояльцу оставаться на месте, а сам ушел в горницу.

Семен прислушался. Из комнаты доносился скрип старых половиц, хрипловатый шепот деда Фили, читавшего нараспев молитвы и всплески воды…

Вскоре старик появился на кухоньке. Не глядя на постояльца, он тихо бормотал и шел по часовой стрелке вдоль стены, держа в руках чашу, зажженные свечи и икону. Медленно подойдя к углу, дед Филя остановился, зачерпнул воду, сбрызнул ее в угол и, продолжая читать молитвы, пошел к следующему углу, пока не добрался до входной двери.

И только старик начал мыть входную ручку, Семена охватила какая-то непонятная тоска, и он увидел, как заколыхались на окне старенькие занавески, и по ногам пробежал холодный сквозняк, хотя дверь и окна были закрыты. Старик быстро распахнул дверь, громко стал читать молитву, торопливо вымыл ручку снаружи, захлопнул и повесил над дверью икону.

– Все, кажись, успели, – хрипло дыша, сказал дед Филя, сел на табуретку и устало прислонился к стене, – спасибо тебе, Господи! – и перекрестился, глядя на иконы.

– Дед Филя, – нерешительно сказал Семен, – что здесь происходит?

Старик молчал, прикрыв глаза, лишь губы медленно шевелились, словно он что-то продолжал шептать про себя.

– Дед Филя, что с тобой? – не выдержав, спросил Семен. – Тебе плохо? Я до сих пор в себя не могу прийти.

– Из-за тебя, твоей глупости и мне плохо, – прошептал старик, не двигаясь. – Никак не могу оклематься. Проклятье в избу занес. Вот, что ты сделал.

– К-какое проклят…

– Нишкни! – оборвал его дед Филя. – Потом расскажу, потом. Погодь чуток…, – и снова зашептал, осеняя себя крестом.

Вечером, когда старик открыл глаза, повернулся к Семену и тяжело выдохнул:

– Фу-у-у, кажись, полегчало, – сказал он. – Утром, как рассветет, собирай манатки и отсюда уезжай, и больше никогда здеся не появляйся. Понял меня?

– Нет, – сказал Семен, – я же хотел у тебя с недельку пожить, по развалинам полазить. Почему выгоняешь?

– Моли Бога, что живой остался, – сказал хмуро старик. – Хорошо, что сразу в избу побежал. А так… задержись, никто бы тебя не смог спасти и еще бы одна могилка появилась на кладбище.

– Дед Филя, не пугай, – отмахнулся Семен и почувствовал на себе острый пронзительный взгляд старика, словно он в душу заглянул. – Что здесь творится?

– Уедешь, как велено. Солнышко встанет и в путь, – не отводя взгляда, сказал старик. – Здесь проклятое место. Нельзя тут простому человеку находиться. Кто меня ослушивался, тот уже там покоиться, – и он кивнул в сторону окна, – видел кладбище? Заметил, сколько могилок? А наша деревушка была маленькой, и ее давно уже нет, а кресты прибавляются…

– Погоди-погоди, – перебил Семен. – Как прибавляются? Ты про кого говоришь?

– Про таких, как ты, – хмуро ответил старик, взглянув в запыленное оконце. – Ищут клады, а находят смертушку. И мне приходится провожать их в последний путь, кого не успел спасти.

– Тьфу, ты! – сказал Семен. – Совсем запутал меня своими россказнями. Хочешь сказать, что родственники не ищут пропавших? И почему ты тут живешь, если здесь люди умирают от чего-то непонятного? Сколько же тебе лет, дед Филя?

Старик взглянул на него, о чем-то надолго задумался, опять посмотрел и медленно сказал:

– Не смей плевать в избе – грех! Мне неведомо, ищут, аль нет, до города надо добираться верст триста – четыреста через горы да леса дремучие. Гришь, скока годков? Я и не помню.… Сызмальства здесь живу. Кого успею спасти, они свечки за мое здравие ставят, а другие… Другие лежат из-за своей глупости и жадности. Что гришь? А-а-а.… Нельзя мне покидать это место – обет дал, когда еще мальцом был, что стану его охранять, чтобы людишки не гибли понапрасну. А они, как мухи сюда слетаются. Вот и приходится мне грехи их замаливать. Так и живу…

– Ну, дед Филя, мастак ты сказки придумывать…

Старик зыркнул на него из-под седых бровей, поднялся и протянул руки:

– Зри, малец…

На ладонях старика был заметен шрам, похожий на какой-то непонятный знак…

– Ха! – усмехнулся Семен. – На мне много всяких рубцов осталось.

Старик стал медленно соединять ладони и Семен увидел, что шрамы совпали.

– Это проклятье колдуна, – сказал дед Филя. – Мальцом был, когда беда произошла. Меня монахи еле-еле выходили. Хотел у них остаться, но пришлось вернуться, когда слухи дошли, что на деревушку мор напал. По пальцам можно пересчитать, кто в живых тогда остался. Да и они отсюда уехали. С той поры один тут живу – охраняю. А когда я помру, беда настанет. Некому станет отваживать отсюда пришлых. Сбудется проклятье колдуна. Всех людишек изведет, кто в эти края попадет. Погибель их ждет, погибель…

– Дед, прекрати! – сказал Семен. – Какое проклятье, какой колдун? – и вздрогнул от неожиданности, снова ощутив, как по ногам пробежал холодный сквозняк.

– Цыц, малец! – погрозил скрюченным пальцем старик. – Душа его до сей поры бродит, покоя себе не найдет. Мстит людям за погибель свою страшную. Господи, успокой его душу грешную! – старик перекрестился, взглянув мельком в окно.

Семен задумался. Что-то ему подсказывало, что старик его не обманывает. Видел он кладбище, где среди старых крестов, стояли новые. Пока бродил по округе, встречал развалившиеся дома, кое-где одиноко торчали дымоходы, словно указывая на небо. Да и то место вспомнил, где побывал. Странное, непонятное.… Даже карканья ворон не слышал. Странно…

– Дед Филя, – сказал Семен, заметив, что старик пристально смотрит в окно, словно кого-то увидел. – Расскажи, что тут произошло.

Старик посмотрел на него хмуро, перевел взгляд на божницу, перекрестился и опять посмотрел в окно.

– Что говорить-то? – с неохотой, медленно сказал дед Филя. – Я и так почти все рассказал…

– Мне не приходилось с такими непонятными делами сталкиваться. Думал, что это выдумки…

– Ага, байки, – перебил его старик. – Сегодня ты испытал на себе эти выдумки. Надоть, когда будем спать ложиться, еще разочек молитвы почитать и тебя умыть. Что-то не нравится твое лицо. Бледное, как поганка. Ладно, слушай..., – и, пригладив длинные нестриженные волосы, начал рассказывать, иногда прерываясь и задумываясь:

– Я был еще мальцом, когда это произошло, – с расстановкой, медленно стал говорить старик. – Появился в нашей деревушке странный человек. Избу поставил на отшибе. Никто не знал, чем он занимался, но моя бабка, царствие ей небесное, сразу сказала, что большая беда ждет людей. Откуда узнала? Она, как и я, могла любую хворобу излечить молитвами да святой водой. Видно почуяла, что погибель приближается. А в другом конце деревушки жили три или четыре брата – пьянчужки, я уж и не помню. Все знали, что они в других селах воровали да случайных прохожих грабили, но молчали. Боялись. Буйные братья. Никакой управы на них не было.

А тут слушок прошел, что у колдуна, как прозвали странного человека, много всяких драгоценностей и денег. Местные огольцы подсмотрели, как он их разглядывал и пересчитывал. Они-то и разнесли весть по деревне. Слух и до братьев дошел. Решили они чужака ограбить. Ничего не боялись, идолы!

Однажды, я был в ночном. Бабка отправила нашу кобылку караулить. Проснулся от криков да ругани. Смотрю, из избы, где этот колдун жил, выскочили братья, слегой подперли дверь и пустили красного петуха, а сами побежали в мою сторону. И такой страшный голос донесся, что до сих пор мурашки по телу бегают, когда вспоминаю. Колдун закричал, что всех проклинает, кто дотронется до его денег с драгоценностями, все погибнут, взяв их в руки.

Я не успел спрятаться, как мимо меня братья прошмыгнули. Один остановился, что-то достал из кармана и кинул мне, крикнув, что это подарок от колдуна. Я заметил, как блеснула какая-то штучка при свете костра, и невольно ее поймал. И почувствовал, будто уголь в руки схватил. Закричал от боли, бросился к своей избе, но не успел порог переступить, как моя бабка, царство ей небесное, выскочила навстречу мне, словно беду почуяла. Руки-то мои разжала, там лежал какой-то странный золотой знак и на ладошках были большие пузыри, словно от ожога. Бабка, как увидела его, закричала, чтобы я в избу не заходил, а сама быстрее назад. Вернулась, а я на земле валяюсь, и меня трясет, как припадочного. Не знаю, как она смогла довезти, но я очнулся в монастыре. Сказали, будто я несколько дней пролежал, как мертвый. Думали, что не очнусь, но я открыл глаза. Помню, бабка сразу поднялась, хмуро взглянула и сурово сказала, что я должен прожить в монастыре два года, чтобы замолить грех и очистить душу. Сказала и ушла, не оглянувшись.

Я пробыл в затворничестве почти весь срок, назначенный бабкой, держал посты и с утра до вечера молился… – старик замолчал, задумавшись.

– Что дальше-то было? – нетерпеливо спросил Семен.

Дед Филя вздрогнул, взглянул на него, словно взглядом обжег и тихо сказал:

– Видение ночью было, будто бабушка ко мне подошла, простилась со мной, протянула молитвенник и велела срочно вернуться в деревушку. Господи, если бы я раньше знал, что там случилось, тогда давно бы сбежал…

Оказалось, что нашу избу спалили братья, когда узнали, что со мной произошло, но было уже поздно. Они вернулись домой и заметили, что стали сыпью покрываться. Кинулись к нам, а бабки нет – меня увезла. Несколько дней беспробудно пили, пока она не вернулась, добрались до нашей избы, а бабка не стала их лечить. Грех очень большой на них был. И тогда они часть денег разбросали по дворам, а остальное богатство, добравшись до пепелища, кинули на землю, где валялись кости колдуна. Ох, страшную смерть он принял!

Обозлились братья, кое-как дошли до бабушкиной избы и ее тоже подожгли, а сами умерли ночью в ужасных мучениях. Да, проклятье колдуна их достало.… И не только братьев задело, но и жителей деревушки. То мальцы поднимут и в избу занесут, то взрослые позарятся на золото, не думая, что смерть в руки взяли, но к тому времени, когда я вернулся, от всей деревушки осталось дворов пять не более, остальные избы стояли пустые.

Люди же, как сороки – кидаются на все блестящее. Сбылось проклятье. Кто брал в руки драгоценности, тот и умирал в мучениях. Столько людей уже погибло и еще незнамо, сколько он душ заберет, когда пробьет мой последний час…

– Разве ничего нельзя сдела…

И тут, за окном, в ночной тишине, разнесся долгий протяжный стон и послышался предсмертный хрип…

Старик, прислонившись к стеклу, внимательно всматривался в ночную мглу, потом взглянул на бледного Семена и поднялся.

– Давай-ка еще разок тебя умою. Ох, не нравится твое лицо! Дай Бог, поставить тебя до утра на ноги. А настанет рассвет, сразу в путь и не оглядываться, чтобы ты не услышал позади себя. Понял? Все, пошли к порогу.

…Спустя год, проезжая мимо этих мест, Семен решил навестить старика, но увидел полуразвалившуюся избу, да новый крест на погосте, невесть кем поставленный. И вновь ему почудилось, как вдалеке, над полем, разнесся протяжный человеческий стон…