/ Светлой памяти моей бабушки Елизаветы Аксёновны Василенко /

 

– Мама, у Кавы нози манюни-манюни! – малыш нежно погладил и поцеловал ножки сестрички, которую Лиза осторожно пеленала после купания.

 

Большие ясные глаза мальчика, обрамлённые загнутыми ресницами, лучились восторгом. Лиза перестала пеленать и с улыбкой погладила сынишку по голове. Двухлетний Гришутка, самый нежный и добрый её малыш, был восьмым ребёнком в большой семье.

 

Чугунок борща томится на печи, тазик с напеченными пампушками накрыт полотенцем. Обед для всех готов. Осталось покормить пятимесячную Клавочку, и нужно спешить на работу – в детском саду тоже пора готовить обед. Хорошо, что садик от дома недалеко: вон он, виднеется в конце улицы на противоположной стороне.

 

Клавочка уже крепко спала у груди, довольно улыбаясь, а материнские мысли беспокойно перебегали от одного ребёнка к другому. Надо укоротить для Маруси юбку старшей Полины, а Полине и средней Раечке скроить новые из запасов неприкосновенного сундука. Самому старшему Алёше пора справить новые сапоги: очень уж он вытянулся за последнее время, выше всех в семье стал в свои 14 лет. У Ванюши и Васи штаны прохудились, срочно штопать придется вечером. А Коленьке… Коленьке надо могилку поправить, крест покосился…

 

Уложив малышку в колыбель, Лиза наказала Полине отнести отцу в поле «узелок», накормить всех детей обедом и «слушать» Клавочку, а Рае – присмотреть за младшими Васей, Марусей и Гришуткой, чтобы не ходили со двора никуда. Дождь лил как из ведра ещё с ночи. Холодный октябрьский ветер беспощадно гнул деревья и срывал с них последние лоскутки роскошного золотого палантина, которым наградил их щедрый сентябрь. И уже заглядывает через порог строгий ноябрь: советует забыть о тёплых днях до самой весны…

 

Погладив по голове и поцеловав маленького Гришутку, Лиза поспешила на работу.

Малыш увязался вслед за матерью, но споткнулся, упал и расплакался. Старшая Полина подхватила его с пола, поставила на ножки и легонько подтолкнула в направлении комнаты:

– Иди, играй, Гришутка, иди к Рае!.. – и выскользнула за дверь, торопясь исполнить материнский наказ отнести обед отцу в полевую бригаду.

 

В неплотно прикрытую дверь хулиганистый ветер нахально швырял охапки засохших листьев. А дождь нудно выговаривал ему, время от времени повышая «голос».

Гришутка заинтересовался перебранкой ветра с дождем и устремился к двери. До неё было гораздо ближе, чем до Раи. К тому же там была мама. Она ушла на работу. Гришутка знал, где мамина «работа». Ему нестерпимо захотелось, чтобы мама обняла и пожалела его.

– Я хоцю к маме!.. – заплакал Гришутка.

– Иди, иди!.. – насмешливо прошуршал ветер.

– А моно? – с сомнением спросил малыш.

– Иди, иди!.. – повторил ветер…

Гришутка перестал сомневаться и потянул дверь. На ручке двери висела веревочка, кто-то из старших братьев играл с ней и повесил на дверь. Вот она-то и помогла малышу справиться с неплотно прикрытой дверью…

Ветер-хулиган радостно встретил Гришутку во дворе, но дождь вдруг стих, горестно прошептав напоследок:

– Вернииссссь, малыышшш!..

 

Ветер кружил листву и не забывал подталкивать Гришутку к калитке. Обнаружив, что Полина не заперла её, ветер сильным рывком распахнул её. Гришутка увидел в конце улицы «мамину работу» и заторопился к маме. Хитрый ветер встрепенулся и тут же захлопнул калитку. Малыш оглянулся, увидел, что путь к дому отрезан, и еще сильнее захотел уткнуться в теплые мамины колени.

 

Медленно переступая своими маленькими ножками по липкой жидкой грязи, щедро покрывающей пустынную улицу украинского села, Гришутка стал пробираться к единственным светящимся окнам – маминой работе. Этот спасительный маяк в конце улицы приковывал к себе глаза мальчика, и он не обращал внимания на препятствия пути.

 

Сандалики он потерял при первых же шагах по этому жуткому грязевому болоту. Одежда промокла, и стало невыносимо холодно. Он ковылял, дрожа всем телом, и плакал. Дождь искренне плакал вместе с ним, всё сильнее и сильнее жалея малыша. Только ветер никого не жалел – он играл со всем, что попадалось ему на пути.

 

И в жизни мы можем встретить таких людей. От помощи Человека-дождя делается только хуже. А Человек-ветер, играючи, подставляет нас на каждом шагу под неприятности…

 

Гришутка стоял посреди улицы и плакал в голос. Сил переставлять ножки уже не было, но ещё оставались, чтобы звать маму…

 

И вдруг он почувствовал, что холод перестал его мучить. Внутренний жар, как печка, разогрел его озябшие ручки и ножки, голова тоже запылала. Гришутка приободрился и попробовал идти дальше. Получалось очень медленно, но всё же заветное крыльцо приближалось.

 

Когда он на четвереньках вскарабкался на крыльцо, подняться на ножки уже не сумел. Малыш сел у двери и стал скрести её, как котёнок. Плач его тоже напоминал плач котёнка в те моменты, когда голос возвращался…

 

– Лиза, кто-то скребётся у двери, – сказала напарница Маруся. – Может кот?..

– Поди, глянь Маруся, – разминая картошку для борща, распорядилась Лиза.

 

– Батюшки мои! – заголосила от дверей Маруся. – Это же твой Гришутка, Лиза!..

 

Лиза выронила из рук ложку и опрометью бросилась на крыльцо. У неё подкосились ноги от душераздирающей картины, которую она увидела. Её малыш, босой, промокший до нитки, с распухшим и залитым слезами лицом, с затуманенными, лихорадочно блестящими глазами, безголосо шепча «мама», сидел на мокром крыльце и улыбался ей.

 

Схватив в охапку беспомощное тельце мальчика, непрерывно целуя свою драгоценную ношу, Лиза бросилась в дом. Материнское сердце рыдало, предчувствуя невосполнимую потерю.

 

Через три дня Гришутка умер от крупозного воспаления легких. Спасти его не удалось: шёл 1932-ой год, врач не мог к ним проехать из-за непогоды, а народные средства не справились.

 

Все три дня на пылающем лице мальчика светилась улыбка – мама была рядом и гладила его по голове.

Последние слова, которые услышала Лиза от своего дорогого мальчика, были:

– Я Каву любу!.. у Кавы нози манюни-манюни…