Из цикла "любовно-несентиментальной" прозы

 

Был у меня сосед в Нижневартовске, капитан «Спасателя», судна водоизмещением…а бог его знает какого… в два корыта и одно ведро…Кубрик, корма, киль и клотик…клотик, конечно, не на мачте парусного судна… флагшток в каких-нибудь четыре метра, но штурвал - настоящий деревянный, за которым мне капитан, а попросту Витя, постоять дозволил.

Было это тогда в первую поездку, за черной смородиной. Росла та смородина сплошными зарослями по берегам Оби, одичавшая и измельчавшая ягода имела вкус необычайно сладкий и ароматный.

Мне всё тогда было в диковинку: и Обь, катившая свои серые холодные воды вдоль низких берегов, хмурое небо и тишина, застывшая на многие десятки километров.

Тут я познакомилась и с командой: Гена – моторист, Саша – матрос и Антон – помощник капитана. То есть Антон был вовсе не Антон, а Валера Антонов, но все так привыкли к прозвищу, что не сразу вспоминалось его настоящее имя. Мне одной в совершенно мужской компании было не по себе, я про себя потихоньку кляла свою подругу, которая по какой-то причине не смогла поехать и крепко держала за руку Вовика, пятилетнего сына капитана. Его с напутствием: «Охраняй, тётю» проводила в дорогу жена капитана – Люда. Вовик недолго исполнял возложенные обязанности, вскоре его кудрявая голова замелькала с головокружительной частотой в самых разных частях нашего судёнышка.

 

Откуда-то со стороны кормы послышалось поскуливание.

- Вермут, Вермут – выходи! Алла, знакомьтесь! Наш бессменный вахтенный! – Антон, наклонившись, погладил кудлатую собачонку, выползшую из-под шлюпки.

 

Да, почти «Трое в лодке… не считая собаки»…

 

Нас обгоняли и шли навстречу такие же небольшие суда, Саша давал отмашку, в ответ мелькала белая манишка встречной отмашки. Покачивались на легкой речной волне белые бакены.

Витя кивком головы позвал меня в рубку:

- Хочешь постоять…?

Я с опаской взяла в руки штурвал. Странное ощущение, в какую сторону ты бы не крутил, казалось «Спасатель» шел сам по себе, без всякой реакции на твои старания. Витя в это время вышел из рубки. Вдруг - глухой толчок и я едва удержалась на ногах. Прибежавший Витя выхватил штурвал. Колесо руля у него стремительно завертелось: вправо, влево, он закричал Саше, чтобы тот замерил глубину. Так и оказалось – мы сели на мель! Вот тут наш «кэп» оказался настоящим «речным волком», за какие-то пять-десять минут он с помощью штурвала снял судно с мели.

Вечером мы пристали к берегу. Недалеко чернели избы какой-то деревушки. Две женщины, спустившись с берега, поднялись на «Спасатель». Ребята их встретили смешками и шуточками, не оставлявшими сомнения для какой цели эти девицы ступили на борт.

Был накрыт стол, я тоже выложила припасенную снедь. Антон поймал двух стерлядок, разделав и посыпав солью, он предложил и мне, я с трудом съела кусочек, мне непривычно было есть сырую еще не пропитавшуюся солью рыбу. Ребята деловито, без тостов опрокидывали одну рюмку за другой. Антон почти не пил. Снял со стены гитару… и преобразился. Передо мной сидел рубаха-парень, светлокудрый, чубатый. Синие глаза сверкали, рука металась по грифу.

Те гитарные стоны я помню до сих пор…

Антон пел неожиданно мягким, чуть хрипловатым, без всякого манерничанья голосом:

 

Осыпаются белые розы,

Не поёт в саду соловей,

Только ты лишь, моя дорогая,

Всё сидишь у постели моей.

………………………………

Будет пасмурно-хмурое утро,

Будет дождик слегка моросить,

Ты услышишь прощальное пение,

И меня понесут хоронить…

 

- Разошёлся Антон, для кого это он так расстарался… - И тут Гена прервал пение:

- Да, хватит…ныть, сбацай нашу любимую!

 

Гитара дёрнулась в руках Антона, запричитала жесткими аккордами:

 

На увале, на увале

Я тебя любил,

На увале, на увале

Завалил.

 

Ого, страсти-то накаляются... Я вытащила Вовика из-за стола, и мы поспешно стали спускаться в кубрик. Вслед нам неслось:

 

Ты запомни эту встречу

И увал,

Ты запомни как тебя я

Ласкал…

 

Уложив Вовика на нижнюю лежанку, не раздеваясь, вскарабкалась на верхнюю полку. Вскоре ритмичные всплески волн о борт погрузили меня в полусон- полудрёму…

Проснулась я от чьего-то прикосновения, теплые руки, слегка задев плечо, гладили мне шею. Я вскрикнула, подняв голову, увидела Антона. В одну секунду он запрыгнул наверх. То, что потом началось… дракой не назовешь, мы перекатывались в яростной борьбе, рискуя свалиться вниз. Наши тела переплелись, каждая частичка моего тела содрогалась от желания и страха ответить на его ласки.

- Алла, Аллочка – шептал Антон поцелуями, пытаясь остановить град ударов, сыпавшихся на его голову. В ответ ему звучали обидные бранные слова…

Так мы промучились до рассвета, засыпая на короткое время, устав от борьбы, и вновь сцепляясь в бесконечной схватке.

Я очнулась под утро, Антон лежал рядом и тоже не спал. Мне стало смешно. Пощупав ремень на джинсах, произнесла: «Мой спаситель… на «Спасателе!»

Антон, спрыгнув вниз, ответил: « Если бы я действительно захотел…»

На мой немой вопрос, застывший в глазах, он промолчал и, резко повернувшись, стал подниматься на палубу.

Я тоже вышла на палубу, разделась и бросилась в воду. Плескалась в неожиданно теплой воде, с наслаждением смывая усталость и обиду перенесённой ночи. Сверху смотрел на меня не-то одобрительно, не-то осуждающе Гена…

Потом на берегу, в пойменных лугах, в траве доходящей до груди мы долго собирали смородину. Аромат её пьянил, бесконечная травяная даль, уходящая за горизонт и величавое спокойствие Севера окончательно заглушили неприязнь к Антону, который, кстати, не отставал от меня ни на шаг. Так мы с ним набрели на небольшой лесочек, обросший шиповником, точно крепостной стеной. Ползком пробравшись через заросли, в первую минуту оторопели от увиденной картины: вся поляна была усыпана подосиновиками! Никогда в жизни мне больше не приходилось видеть такого грибного изобилия! Перебирая грибы – чересчур крупные мы выкидывали – Антон меня спросил:

- Так почему ты всё-таки развелась с мужем?- Не имея особого желания откровенничать, я бросила незначащее:

- Не хотел он молоко для дочки возить из детской кухни!

Антон расхохотался.

- Тоже… из-за жидкости!

- Так ты значит, пил?

- Раньше. Да.

- А я всё могу простить своему «бывшему», но вот то, что шубку для дочери не дозволил купить, сказав, что дорого… это нет…

Когда мы с дочерью прилетели в Нижневартовск, было -30, а дочка была в легком пальтишке. Спасла её в ту зиму мамина пуховая шаль. Заворачивала я её в эту шаль поверху пальто и, неся портфель, шла вместе с ней через пустырь до школы. В школе у меня слезы градом от боли – так замерзали руки, а Регина – ничего, быстро пообвыклась.

 

Вернулись в Нижневартовск уже вечером. Антон вызвался меня проводить. На мой вопрос, почему «девушек» никто не провожает, Антон хмуро пробурчал: «Сами дойдут!»

С той поры зачастил Антон к капитану, по соседству забегал и ко мне поболтать.

Однажды услышала я новость, что Антон женится. И на ком же? На мне!!! Позабавило меня: почему «невеста» узнаёт последней.

Пришел он однажды с мешком игрушек для моей дочери, день рождения у неё был. Я тогда его обругала, нет, скорей всего пожурила: «Разве можно так тратиться!»

И просила больше не ходить. Антон действительно пропал. Его не было уже две недели, когда я встретила Гену. Он-то мне и рассказал, куда делся Антон. В диспансере лечился и совсем не от кожной болезни… У меня тогда холодок по спине: так вот почему «не захотел»!

Набралась я духу и пошла в тот диспансер навещать…Как мне тогда тяжко было, кажется, все знали куда я иду, сестрички в той больнице брезгливо смотрели мне вслед. Антон вышел, растерянный, весь похудевший. Конечно, он обрадовался, взял от меня передачку - котлеты и мандарины.

 

Лучше бы я не ходила к нему, туда в диспансер… и та проклятая смородина… Антон с тех пор не давал мне проходу. Звонил. Я не открывала дверь. Однажды, вернувшись с работы, я оторопела – Антон сидел у меня в комнате!

На вопрос: « Как ты сюда попал?» - ответил: «Через форточку!» Я начала кричать ему, что жизни у нас никогда не будет! Что он моложе меня, и я этого не переживу. Он схватил за руки, потащил меня к зеркалу. - Посмотри, какая ты красивая, у тебя ни одной морщинки! Ты знаешь на кого похожа?!

- Да, знаю, мне не раз говорили…На Ким Бэсинжер!

- Неужели тебе тридцать лет! Неужели три года разницы так много значат!

Я ему что-то бормотала, что это сейчас я молода, а пройдёт десять-двадцать лет и ты увидишь не в зеркале, а рядом с собой старуху… И от мужа ушла скорей всего потому, что выглядела старше его, будучи моложе по возрасту. И что второй раз не переживу этого. Если в голове засядет какая-то мысль… наваждение - от этого не вылечить…Он тряс меня за плечи, кричал, что всё это ерунда: «Главное ты – Человек!»

Вот он так и сказал: «Человек»! С большой буквы…Сказал и осёкся…

Мы оба сразу замолчали.

Потом подвела его к двери, бросив на прощание:

 

- Я тебя ненавижу!

 

За Антоном громко хлопнула дверь. Долго впотьмах потом шептала: «Я себя ненавижу…я себя ненавижу…»

 

Пришлось мне еще раз увидеть Антона. Он шел с толпой молодых девчонок и парней от памятника «Алёше», что стоит у въезда в Нижневартовск. Шёл он с гитарой в руках, полушубок нараспашку, шапка сбилась на затылок. Глаза шальные, невидящие…

До сих пор у меня в памяти звенит та песня:

 

И блестят в реке твои глаза,

Звёздами мерцают голубыми,

На щеке – горячая слеза,

Всё давно прошло, всё это было…