Петрусь, так его звали. Любил выпить. И сам он, толстый, пожилой мужик, и гражданская жена его Наташка, всегда радостная и радушная хозяйка очень любили горячительные напитки. И потому они зазывали к себе гостей, а гости всегда приносили с собой то портвейн, то водку, а то и «медицинский коньяк» - бутылочку боярышника. Хозяева только нарезали толстыми кусками черного хлеба, насыпали щедро соли в большую солонку, наваривали картох в «мундире» и наливали майонеза по тарелкам. Пили много, жадно, вначале сторожились, первыми следовали более легкие напитки, а уж потом сорокаградусные. Закусывали мало. После переставали сторожиться и пили уже вперемежку, некоторые даже умудрялись водку пивом запивать.

Ошалевший от пойла Петрусь начинал петь. Наклонив голову, и ни на кого не глядя, он что есть мочи голосил всякие песни.

А гости, почти все ему подтягивали и нестройный хор из дребезжащих, визжащих, пьяных голосов так и сыпался на улицу, упадая тяжеленными мыслями тревоги и долготерпения на головы прохожих и соседей.

Петрусь все пел, без остановки, без отдыха. Гости уже не обращали на него никакого внимания. Перебивая его пение играл попсовые мелодии магнитофон и сожительница Петруся, Наташка, с распутными окосевшими глазами присаживалась посреди кухни, извиваясь в танце, крутила толстым задом, а пьяницы, неловко хлопая, невпопад, страстно мычали, приветствуя ее танец. Петрусь, понимая, что его никто не слушает, шел на улицу. Чувства его переполняли. И пока спускался по лестнице с третьего этажа, все орал про черного ворона. А выйдя на улицу усаживался на пустую скамейку, где продолжал усердно выть. Песня заканчивалась его слезами и сердитой бранью соседей. А то и окатывали пьяницу водой, пуляли из ведра откуда-нибудь сверху, прогоняя будто блудливого кота. Петрусь не обижался, а молча уходил обратно. Дома, увидев непорядок, он шлепал так, что отлетала, свою половину по «репе», выключал магнитофон и смотрел угрюмо, вызывающе на, враз, присмиревших дружков, пока особенно догадливый не начинал песню. Тогда Петрусь кивал, улыбался всепрощающе, залапывал Наташку, сажал ее себе на колени и опять неслось во двор нестройное мычание надоевших всем забылдыг...

 

* * *

 

Петрусь, как уже говорилось был человеком тучным и неуклюжим. Он обладал вечно красным лицом, с заплывшими красноватыми глазками, с постоянной дрожью в руках. Часто пил водку. С утра ел, в обыкновении, соленые огурцы и пил рассол. К полудню ходил по двору, заложив руки за спину и притворялся для домашних, что вот, сейчас займется делами. Петрусь, тогда еще хозяин, отец и муж имел дом в поселке Михайловском под Ярославлем, семью, все честь по чести, это уже после он сбежал в город, к сожительнице Наташке, на квартиру... А пока...

После обеда он улепетывал из дома, частенько вылезал через окно, так как жена стерегла его, наивно полагая, что можно задержать его хоть на день-другой, а там все и образуется... Петрусь вылезал, кряхтя и пыхтя, в окошко для него чрезвычайно узкое и бежал через огороды, и наконец достигал своей заветной цели. Усаживался за деревянный прочный стол, установленный в тенечке под елями-великанами на самом берегу широченной глади Волги и бесконечно, до самой ночи стучал костяшками домино. Под игру выпивалось не меренное количество пива и водки. К постели он добирался уже сильно пьяным и бесконечно счастливым. Ему уже давным-давно был выделен угол в прихожей и старый облезлый диван, который все хотели выбросить, а тут пригодился-таки. На диване было разбросано старое покрывало, огромная тяжелая подушка и лоскутное выцветшее одеяло, одним словом, все, что не жалко было. Петрусь давным-давно не видывал простыней да и не надобны они ему были, свинье зачем нежиться в чистом? Ей грязное милее...

 

* * *

 

Пригласили Петруся с семьей в гости. Весь поселок был приглашен. Свадьба все-таки. Жило в ту пору в поселке человек пятьсот, время было советское, надежное. Это сейчас почти никого не осталось... Пришли. Столы во дворе ломятся от кушаний. Батареи бутылок водки понаставлены часто-часто, так хорошо... Сели, стали молодых пропивать, стали песни орать да горько кричать, все, как полагается. Баянист, молодой, задиристый, развернул меха, а ну-ка, гости дорогие, спойте-ка частушечки. И пошел от одного к другому, каждый и каждая спели, очередь дошла до Петруся. Он густо покраснел и вдруг, выдал матерную. Гости повалились от смеха. Жена его в бок толкает, с ума что ли сошел, позорище! В советские времена не принято было выслушивать мат, матерщинников даже из общественного транспорта изгоняли, не то, что ныне... Петрусь на замечание жены только головою дернул, других частушек не знаю. А все вокруг смеются да кричат, а еще? Хорошо, не погнали. Ну он им и выдал целую серию. Гости и про жениха с невестой позабыли, хохочут до слез, будто Петрусь им анекдоты рассказывает. А Петрусь ничего, не улыбнется даже, знай себе выдает одну частушечку за другой, наверное, с сотню их спел и тогда только умолк. После, еще долго хохотали, а некоторые на следующий день даже бегали за Петрусем, просили продиктовать им хоть одну-две. И Петрусь невозмутимо диктовал...

 

* *

 

Петрусь пил и потому, как все прочие пьяницы имел весьма узкое мышление. Впрочем, редко когда встретишь просвещенного пьяницу. Скорее уж наткнешься на мерзавца с перекошенной от злобы рожей и с дубинкой в руках. Пьянство не для умных, пьют больше умственно отсталые да дураки, не умеющие жить ни для себя, ни для других. И Петрусь не был исключением из правил. Частенько, он делал сцены ревности своей подруге, а за соперниками гонялся с солдатским ремнем намотанным на руку. Он не был ни умным, ни опытным мужчиной, а так, мужиком... Ему не сладить было бы с умной женщиной и потому деревенская жена его обладала преданным сердцем, простой душой и недалеким умишком, а городская сожительница вовсе не имела сердца, душею же была хитра,а умом расчетлива, о верности у нее было весьма расплывчатое понятие. Настоящее порождение нашего времени, она воспитывалась телевизором, ежедневными американскими фильмами и русско-мексикано-голливудскими сериалами пропагандирующими свободную любовь. А, если у этой «любви» водились еще и денежки, бутылка водки и более-менее приятственная внешность, она могла бессовестно и отдаться, позабыв о Петрусе... Впрочем, такова была ее натура, страстная, изменчивая, жестокая, лживая. Но Петрусь со всей твердолобостью, свойственной весьма многим пьяницам этого не понимал, где уж ему было разбираться в тонкостях женской души, когда у него у самого в душе выросли непроходимые дебри идиотизма?..

И вот бывало не раз. Петрусь делал вид, что уходит в магазин или к приятелю в гости, а сам минут через десять возвращался. Быстро обыскивал всю квартиру и однажды на вопрос своей ненаглядной, чего же он все-таки ищет? Петрусь исступленно крикнул: «Любовника твоего ищу!» А она, усмехаясь, тут же ткнула пальцем в окно: «Да вон он в форточку выпрыгнул!» Петрусь сейчас же прилип носом к стеклу. Не сразу в его мутной от пьянства голове сформировалась мысль, что здесь же третий этаж и как это он, подлец, мог в маленькую форточку пролезть?!».

Почти каждый день Петрусь устраивал скандалы своей подруге. Она только смеялась в ответ да и было над чем. Когда она, толстая с опухшим от постоянного пьянства лицом, заходила в транспорт, все мужчины, ну просто все, по мнению Петруся смотрели только на нее и смотрели не просто так, а с вожделением... Наташка, меж тем, вполне понимала, что она привлекательна лишь для алконавтов и уж никак не для нормальных мужиков. Но Петрусь и по этому поводу делал ей сцены.

После пьяных гулянок между ними возникали споры, кричал, впрочем, один Петрусь. Он разгонял своей ревностью пьяных дружбанов и они прятались от него в заплеванных подъездах соседних домов. Много раз он расправлялся на улице с ни в чем не повинными пьянчужками отвесившими, ненароком, комплимент прелестям его подруги.

А она была не промах. Все равно, несмотря на дикую ревность Петруся встречалась, иногда, с кем-то, просто, потому что ей становилось скучно с одним-то... Подружки-выпивохи ей говорили, как узнает Петрусь-то, так и пришибет. Она только плечами пожимала и утверждала, ни разу он ее еще не тронул, угрожает только...

Ну вот и наступила решающая минута, когда одна из «подружек» ежедневно угощаемая тумаками своего пьяного сожителя позавидовала роскошной жизни Наташки. Поймала она во дворе Петруся и весьма убедительно поведала ему с кем и когда распутничала его суженая. Петрусь потемнел лицом.

В тот же день на «скорой» увезли Наташку с переломами да ушибами. А распутников срочно прооперировали, пытаясь спасти хоть что-то из кровавого месива болтающегося у них между ног.

Петруся арестовали да до суда дело не дошло, почему? Не могу сказать, потому что — это Россия и огромные стада сумасшедших запросто бродят по улицам городов и сел. Потому что Россия — это царство беспредела на фоне театральной законности и деловитости. Мне кажется подобное не снилось даже итальянской мафии.

Петрусь вышел из тюрьмы и пешком пошел в свой Михайловский. Шел целый день. Дошел. И жена, простая, глупая баба приняла его. Правда, Петрусь упал на колени посреди своего двора, но этот жест ему был простителен, уж очень не понравилась Петрусю предварительная камера в тюрьме да и тюрьма, впрочем, тоже — дело малопривлекательное. Ну, а свою городскую сожительницу он даже не вспоминал и только изредка горько вздыхал при упоминании кем-нибудь какой-нибудь Наташки...