Утро. Задумчивым светом переливаются волны снега. Грустно шепчутся вслед, о недоступности лета, январские окна, выпадая в осадок рассвета. Ветер горит на щеках. Кромка льда на губах застывает улыбкой. Солнца улитка, в час по чайной ложке, дрожит на лепестке облака. Смотрю на стекло и вижу узор собственной замёрзшей ладони. Судьба – такая условность, когда взгляд распускается снежным цветком белого поля, и сонно тянется вдоль мягких кровель сугробов. Всё ближе и ближе учащённое сердцебиение; наверное – оттепель сердца; наверное – ветер, тревожащий тени ветвей на краю январского света; наверное – последнее слово на языке абсолютного холода. Испарина фонарей ложится на зеркало снега, как на пустой холст. Всё ближе и ближе ставни остывшего неба – чтобы видеть больше, чем есть на ладони, чтобы молиться инеем глаз на хрупкость реки, обёрнутой в саван морозного воздуха, и преломлять чёрствый хлеб тонкого льда под ногами… |