Улица Наркомовская была бесконечно длинной. Обычная сельская улица с обычными домами и хатами, с ухоженными и совсем заброшенными участками земли. Одно отличало Наркомовскую – крутой поворот. Кто-то когда-то «свернул шею» этой улице на девяносто градусов. Частенько мотоциклисты-лихачи не вписывались в поворот и влетали в забор Ивана. Это я для важности сказала «Ивана». Соседи называли его Ванька – сюсюкало.

 

Жил такой мужик в чистом ухоженном дворе с нормальной бабой, работающей почтальоном и двумя нормальными детьми. Наверное, в то время был огромный дефицит на мужиков, что статная и дородная Мария выбрала именно этого коротконогого мужичонка, да ещё и с речью, которая была понятна только ей. Ванька – сюсюкало не выговаривал несколько звуков, как трёхлетний ребёнок. Вместо «што» он говорил «сё», вместо «р», у него чётко получалось «ль». Это не мешало ему работать в шахте: там разговоры не нужны, там работа была с лопатой. Зарплату он честно отдавал жене, ему всегда хватало домашней самогоночки и сальца с огурчиком. Мария и сама могла поднести мужу чарочку. Дружно жили. Если и орала она на Ваньку, так только дома, чтобы соседи не слышали. Нормальная семья. Одно смешило народ соседский – Ванькина речь, поэтому и относились к нему, как к ребёнку. А он совершенно не стеснялся: иначе разговаривать у него не получалось.

 

Так вот, очень донимал его этот крутой поворот. Чтобы забор оставался подольше целым от мотоциклистов, придумал он вкопать металлические столбики и уложить вдоль всего забора огромную трубу. Что из этого вышло? А то и вышло, что теперь пацаны стали разбиваться о трубу, а забор стоял целёхонек. И что с хозяина возьмёшь? Он бережёт своё добро. Ванька знал, что труд шахтёра почётен, вот и держал себя в почёте и в семье и на улице. Марию свою не бил – чаще она могла поднять на него руку, но только в доме и без детей. Пусть соседи думают, что живут душа в душу.

 

Ещё Ваньку раздражал домик напротив. Старый неухоженный дворик с покосившимся забором и мизерным двухкомнатным домиком. Он тоже был угловой, но об него никто никогда не ударился. Траектория была не та.

 

Хозяева домика выехали в неизвестном направлении, оставив для присмотра свою родственницу. Как ни странно, звали её тоже Мария, как и жену Ванькину. Правда, почему-то её в округе тут же нарекли Музой. То ли голос был красивым, то ли в облаках бабёнка летала, но только имя это приклеилось к новенькой молниеносно. Мужа она похоронила давно, двое детей выросли и уехали подальше на заработки. Так бы и жила где-то, если бы родня не попросила присмотреть за домом.

 

Работящая была Муза. Когда-то в шахте работала, да не просто в ламповой на раздаче фляжек и коногонок, а в самой проходке - что ни на есть – пекле, уголёк рубила. Как-то услышала от мужиков, что не хватает рук сильных в шахте. Кому-то пришло в голову восстановить разрушенную войной и заброшенную шахту. Начинать надо было с нуля. Кто с топором, кто с кайлом, а кто и с коногонкой - потянулся народ к шахте. Так, молодая дивчина попала на работу. С виду неприметная, простая баба, но с такой сильной хваткой, что любой мужик позавидует. Уголь кайловала с усердием, словно вгрызалась в горло своему отчаянию, за медалями не гналась, но и в отстающих никогда не была. Горнячка, одним словом.

 

Не по сменам тогда работала – ежедневно. Некогда было прохлаждаться. Украине нужен был уголь, а, значит, нужна была она, Мария. Подруги старались не отставать от неё. Дружной была команда и весёлой. Энтузиазма хватало на всё: работу, семью, отдых и песни. Мария лихо управлялась с балалайкой. Вроде, неказистый инструмент, а сколько удовольствия приносил – не передать.

 

Жизнь прошла быстро, как песня, которую очень любила шахтарочка. Разъехались сыновья, умер муж. Долго он болел, Степан её… «Воспаление лёгких», - говорила она всем, кто спрашивал о здоровье. Не хотелось верить в то, что силикоз съел Степана. «Шахта съела», - хотелось ей сказать, но не могла. Как можно оговорить свою родную шахту, где прошла вся молодость!

Одиноко стало жить… грустно… пусто…

 

А дальше вся история переворачивается с ног на голову. Был один секрет, о котором я умолчала. Что-то с головой было у Музы. И никто не знает всей правды: то ли в тёмном переулке кто по голове дал, то ли в шахте что случилось, только, заговаривалась женщина.

 

***

 

Вышел как-то Ванька – сюсюкало на улицу посмотреть, надёжно ли прикручена железная труба к столбам и обомлел: стоит напротив во дворе женщина, на пороге дома, и во всё горло зовёт своих сыновей:

- Сашка, Женька, Максим, Ванька, Алёшка, Мишка! Идите быстро домой, где вы, черти, бродите! Я борща наварила, слышите! И снова:

- Сашка, Женька, Максим, Ванька, Алёшка, Мишка!

- Мать моя зенсина, проговорил вслух Ванька. Тоцьно гелёиня. Мать-гелёиня. Это сколько детей у неё!

Муза ушла в дом и всё стихло.

 

***

 

Соседи, которые жили подальше от неё, быстро привыкли к её болезни. Она им не мешала. Но те, которые были рядом, очень злились. Приступы поиска детей могли проявиться в любое время суток: и в четыре утра, и в два ночи. Мать искала и звала детей.

Сердце рвалось на части, когда я слышала этот голос. Словно загнанная в угол собака, потерявшая в одно мгновение своих щенят, она не скулила, она орала на всё село.

- Сашка, Женька, Максим…

 

В руках у Музы всё кипело: и борщ варила, и стирала свои пожитки, и огород держала в идеальном порядке. Ни травиночки лишней, ни бурьяна. Всё у неё по-хозяйски было.

Могла Муза и с соседками поговорить, но не любила. Всё отмалчивалась. Только иногда брала балалайку и пела свою любимую, шахтёрскую «А молодого коногона…». При этом она знала, что все разбежавшиеся дети сидят рядом и слушают мамку. А потом снова подхватится - и к порогу – снова орать на всю улицу – детей звать обедать.

 

***

 

Как-то ночью я проснулась от сильного крика. Кричала не только Муза, кричали соседи.

- Пожар! Пожар! Срочно воду, Муза горит!

- Сашка, Женька, Максим, Ванька, Алёшка, Мишка! Вы где?! – орала не своим голосом перепуганная баба, - идите скорее сюда, я вас спасу. Быстро ко мне, где вы снова прячетесь!

Я выбежала к соседям. Раньше дружно народ жил: помогали, кто чем мог в беде. Два часа хватило огню, чтобы от домика остались одни руины.

 

***

 

Утром я увидела картину: сидит вся перепачканная сажей Муза на камне во дворе и шёпотом зовёт своих детей:

- Сашка, Женька, Максим, Ванька, Алёшка, Мишка… вы где? Я вам кушать оставила на пороге. Я больше сюда не вернусь. Там адрес на бумажке, найдёте вашу мамку.

 

Муза вышла со двора, поклонилась в землю и медленно побрела вдоль длинной улицы. Иногда она останавливалась,оглядывалась в надежде увидеть потерявшихся сыновей. Она всё время шептала их имена в той же последовательности, ни разу не перепутав. Голоса не было. Его забрал пожар. Навсегда…

Больше Музу, нет, Марию, здесь никто не видел. Говорят, она ушла искать своих сыновей.

Найди их, Мария, слышишь! Они ждут свою мамку…