С самого детства Миша испытывал необычайно сильное чувство вины. Неважно, была ли его вина в каком-либо поступке или ее не было. Стоило учительнице или маме, или тете на улице строго посмотреть на Мишу, как немедленно мальчик чувствовал свою вину. Это его ощущение передавалось взрослому, и тот, уже не сомневаясь, выговаривал и сулил всяческие беды. Разбили мячом окно, запустили снежком, напачкали в подъезде, - вина падала на Мишу.

 

С годами это чувство не притупилось. И дома, и на работе Миша по-прежнему испытывал чувство вины. Дома это чувство его никогда не оставляло. Чтобы он ни делал, как бы ни повернулся, он постоянно чувствовал себя виноватым. Поэтому Миша был крайне интеллигентным человеком, очень послушным, абсолютно без вредных привычек, хорошим семьянином и скромным товарищем.

Иногда чувство вины притуплялось; жизнь становилась праздником. А иногда обострялось настолько, что Миша готов был наложить на себя руки. Удерживало его всё тоже чувство вины. Он так и представлял, как окружающие будут обвинять его в этом поступке.

 

Самым любопытным во всем этом его поведении было то, что никто и заподозрить не мог, что Миша испытывает чувство вины. Более того, никто из окружающих его ни в чем не винил. Спроси его супругу, так она искренне удивиться и заявит с негодованием:

- Я! Да, я хоть раз в чем-нибудь Мишку обвиняла? Никогда!

 

Под самый Новый год, 31 декабря, жена попросила сходить в магазин за хлебом. И еще по пути выкинуть мусор. В мусорном ящике копались два неопрятных субъекта. Подойдя ближе, Миша убедился, что оба субъекта были дамами. Они проследили за полетом сумки с мусором, которую Миша запустил в ящик издали, чтобы не мешать дамам разбираться с объедками и бутылками. А когда мусор попал точно в центр ящика, ловко развязали пластиковый мешок и быстренько просмотрели его содержимое. Миша пошел дальше по своему маршруту, но, пройдя несколько шагов, поскользнулся, упал и треснулся копчиком. На его вскрик обе женщины оглянулись и поспешили к нему на помощь. Они помогли подняться, но боль была настолько сильна, что Миша согнулся и не мог идти.

- Ой, как вы ударились! – сказала одна из женщин.

- Может быть, присядете вот тут, на скамеечку? – спросила другая.

 

И они помогли Мише передвинуться на несколько шагов до заснеженной скамейки. Миша присел на нее боком, ахнув при этом. Женщины с жалостью посмотрели на него. Все же Миша нашел в себе силы поблагодарить помощниц.

- Вы из этого дома? – спросила та, что была постарше.

- Да.

- Какой у вас дом замечательный, - воскликнула другая.

- Это чем же он такой замечательный? – улыбнулся Миша.

- Как же, - заторопилась ответить женщина, - у вас самые лучшие мусорные ящики. Чего здесь только нет! И еда, и вещи разные. Я вот это меховое пальто у вас в ящике подобрала, а Людка нашла здесь вполне нормальный радиоприемник. Я только контакты подпаяла и все, теперь работает.

- А я и не предполагал, что в наших ящиках могут попасться такие интересные находки, - засмеялся Миша, - думал, что здесь только объедки и разные упаковки.

 

- Напрасно иронизируете. – Теперь в разговор вступила Люда. – Вот как раз объедков очень мало. Почти у всех в доме собаки и кошки. А выбрасывают целые продукты: банки, коробки; ну, те, у которых прошел срок годности. Мы с Таней здесь брали консервы. В прошлый раз – шпроты, сегодня – три банки сгущенки и лосось дальневосточный. Показать?

- Не надо, я верю.

- А на прошлой неделе мы нашли здесь полное собрание сочинений Тургенева, - сказала Таня, - Люда говорит, что раньше за такими книгами давка была в магазине подписных изданий.

 

После этих слов в Мишке шевельнулось чувство вины. Это были его книги. Он сам их и вытащил на помойку. Жена разбирала книжные шкафы, и спросила его:

- Миша, а, Миша. Ты будешь когда-нибудь читать Тургенева?

- Никогда, - уверенно ответил супруг.

- И я не буду. Хватит, начиталась уже. Куда бы их убрать?

- В сарай? – спросил Миша.

- А из сарая куда?

- На помойку.

- Так может быть сразу.

Предложение жены, как обычно, было очень разумным. Фактически, сарай являлся промежуточным пунктом для последующего выкидывания ненужных вещей. Поэтому Миша снес книги вниз, в мусорный ящик.

 

Чувствуя себя безумно виноватым, но неспособный скрыть правду, Миша сказал:

- Это я выбросил собрание сочинений.

- Правильно, - неожиданно согласилась с ним Люда, - ни на хер это никому не нужно. Я попробовала оттащить его в скупку. Запрягла Таньку, и вдвоем потащили. Отказ. Даже бесплатно не взяли. Мы решили бросить их. Так нас заставили все книги унести. Ну, думаем, хоть копейку возьмем во вторсырье. Намаялись, пока донесли. А там весельчаки: возьмем без обложек, обложки отдельно. Рвите прямо здесь. А книги-то на совесть сделаны. Фиг порвешь. Ну, бросили их в сугроб и сделали оттуда ноги.

- Кому сделали? Чего? – Не врубился Миша.

 

- Сбежали, - объяснила Таня. – Некогда нам было. Нам как раз надо было пристроить склеенную вазу из Севрского фарфора. Мы ее здесь неподалеку нашли. Кто-то выбросил в помойку. Представляете, смотрю, севрский фарфор. Горлышко отбито. А вдруг, думаю, этот кусочек тоже выбросили. Так мы весь мусорный ящик перекопали, но крохотку эту нашли. Представляете. Нашли и приклеили суперцементом.

- Кстати, тюбик этого клея тоже из мусора выудили, - перебила подругу Люда.

- И так приклеили, что склейку только с увеличительным стеклом можно разглядеть. Вот и пошли в этот антикварный магазин, ну, знаете, который около площади. Там хозяин – большой ценитель фарфора.

 

- Знаю, - обрадовался Миша, - знаю я этот салон. Бывал там. Хозяина тоже видел. Интеллигентный такой, с бородой.

- Разные мудаки бывают. Бывают и с бородой, - сказала Люда.

- Что, не взял вазу? – поинтересовался Миша.

- Взял. – Таня махнула рукой. – И бабки дал. Небольшие, но дал. А Люда имеет в виду его образование. Представляете, он нам залепил, что готов любые деньги заплатить за севрский фарфор 17-го века.

- А ваша ваза, что, более поздняя?

Женщины вздохнули, глядя на Мишу, безнадежно так вздохнули. И Таня сказала:

- Вы, вероятно, в этом не разбираетесь. Севрский фарфор начал изготавливаться в городе Севр, это во Франции, начиная с 1756 года, то есть со второй половины 18-го века. Так что никакого Севрского фарфора ранее этого времени и быть не могло.

- Вот, вот, - вступила в разговор Люда, - чтобы с этим антикваром говорить, надо иметь образование тератолога. А мы бабы простые, не обученные.

 

- Тератолога? – Миша не понимал многих слов, которые употребляли бомжихи. – А это что такое?

- Тератология – наука, изучающая врожденные уродства, - ответила Люда. – Я думаю, что у этого вашего знакомого с бородой просто мозга нет. Рефлексы одни. Как бы бедных женщин обмануть и облапошить. Впрочем, бог с ним. Как вы-то себя чувствуете?

- Да пойду, пожалуй.

 

Миша приподнялся со скамейки, выпрямился, сделал шаг и, охнув, рухнул обратно на скамейку. Сел на нее как-то боком и виновато посмотрел на Люду и Таню.

- Может, вам помочь дойти до квартиры. Там вы скорую помощь сможете вызвать, – спросила Таня.

Миша представил, как он вернется в дом в таком сопровождении, как жена вызовет скорую, как он тем самым испортит всей их компании празднование Нового года. И его охватило настолько глубокое чувство вины, что даже неловко было взглянуть на бомжих.

 

- Понятно, - сказала Люда, - интеллигентный человек, испытывающий чувство вины по любому поводу. Мы купаемся в этом чувстве, мы его холим и бережем. Мы не можем без него и дня прожить. Без чувства вины мы испытываем полную и всепоглощающую ангедонию. Мы…

- Перестань, - остановила ее подруга, - немедленно перестань. Что мужик тебе сделал плохого? Что ты к нему привязалась. Аналитик херов.

Чтобы примирить подруг, и снять напряжение, Миша улыбнулся и сказал:

- Впрочем, Люда во многом права. Я такой. Мало, кто это понимает. Главное, я это знаю. И вот Люда быстренько просекла. Кстати, а что это такое, ангедония?

- Ну, это такое состояние, - ответила Таня, - когда …. Да вы и сами можете посмотреть в словаре. Это просто - неспособность получать удовольствие.

- Ну почему же, - задумался Миша, - я же не чужд обычных удовольствий. От вкусной еды, хорошей рюмки или, скажем, от интересной книги. Или вот от …

 

- Слушайте, мужчина, - виноватым голосом перебила его Люда, - а вы не побрезгаете выпить с нами по соточке. И для вас будет полезно, - все же холодно сидеть на скамье. И нам приятно. У нас с собой есть. Раздавим бутылочку на троих.

Во дворе по-прежнему было безлюдно. Люда мгновенно достала из недр своих одежд бутылку водки «Флагман», а в руках Тани также мгновенно появилась запечатанная пачка разовых пластиковых стопок. Миша еще раздумывал над ответом и размышлял, удобно ли ему присоединяться выпивать эту, прямо скажем, не дешевую водку, как в руке у него появился стограммовый стаканчик. Таня молча подняла свой, и дотронулась им до Мишиного. Тоже самое сделала Люда, но произнесла «Ле хаим». Все трое выпили. Люда немедленно разлила оставшуюся в бутылке водку. Опять повторились те же жесты, стопки опустели, а пустая бутылка была заботливо помещена Людой в кошелку.

 

- Послушайте, - сказал Миша, - пока я при памяти, позвольте мне материально поучаствовать в нашем импровизированном банкете.

- А, перестаньте, - махнула рукой Люда, - я Вас обидела, и должна загладить свою вину. Ну, как, коллеги, еще по одной?

- Нет, нет, - запротестовал Миша. – Большая доза алкоголя вредна.

- Нет? – Долгий внимательный взгляд Тани. Странный пристальный взгляд. – А мне кажется, Вам это пойдет на пользу. И для улучшения здоровья, и для…, впрочем, сами потом убедитесь.

- Конечно, - поддержала подругу Люда. – Главное, как утверждают евреи, это здоровье. А повеситься можно и попозже.

 

Опять был осмотрен двор внимательными взглядами, снова появилась бутылочка «Флагмана», и снова дважды наполнялись стограммовые пластиковые стопочки. Боль у Миши совершенно исчезла, он поднялся со скамейки и вместе с женщинами вышел со двора. Тут они тепло попрощались, и разошлись в разные стороны. Миша зашел в магазин, и вернулся домой с хлебом. Он не испытывал ни малейшего чувства вины, когда правдиво сообщил жене, что принял грамм триста или более водки и сейчас собирается поспать, чтобы быть в норме, когда наступит время идти в компанию. Жена поджала губки, но промолчала. А Миша завалился на диван в гостиной, успев снять только один меховой сапог из двух. Немедленно раздался богатырский храп, и по квартире понесся ощутимый сивушный запах.

 

- Почти девять, скоро в гости, - заявил Миша, входя в кухню и потирая глаза. – Чудесно выспался. Только, что же ты, душечка сняла с меня только один сапог?

- И не думала снимать, - сухо ответила жена, - это ты сам так улегся.

Миша не обратил никакого внимания ни на сухость жены, ни на ее слова. Он похлопал жену по заду, отчего та вскинулась, и сказал:

- Ты, вот что, ты сделай-ка мне кофейку. А я пойду и налью себе пять грамм коньячку, точнее, не пять, а пятьдесят. Чтобы быть в норме.

 

И Миша полез в шкаф за бутылкой, напевая немедленно придуманную песню: «Чтоб в гости не влачиться кое-как, заранее Мишутка пьет коньяк». Обалдевшая от Мишкиного поведения жена бросилась варить кофе. И было от чего обалдеть: она полагала, что муж проснется с глубоким чувством вины, будет, как обычно, искать оправданий. А вместо этого – хлопки по заду, выпивка, совершенно для него нехарактерная, и эта идиотски бодрая песня о коньяке.

 

На празднование Нового года пришли к друзьям с небольшим опозданием. И опять из-за Миши, которому приспичило перемерить все свои галстуки. Всеми он остался недоволен. Обычно жена указывала ему форму одежды, и Мишка спокойно покорялся. Но в этот раз! Он критически осмотрел готовую к выходу жену и занялся галстуками. В конце концов, Миша явился в гости в тонком свитере, а жена даже не посмела возразить. Вся дружеская компания была уже в сборе, и почти все высыпали в прихожую с упреками в опоздании. Но Миша! Миша их всех удивил. Он снял с жены шубу, и, снимая дубленку, громко и с удовольствием выпустил газы. Не смущаясь наступившим молчанием, Миша заявил:

 

- Друзья мои. Приходится так поступать, чтобы перебить ваши упреки, и направить наши общие мысли на проводы старого года. Все за стол. С нетерпением жду, когда мне дадут первое слово и рюмку. Или наоборот.

И все поспешили за стол.